— Не волнуйтеся, — успокоила бабушка, — за чемоданами я догляжу. Где поставили там и возьмёте. Вы дорогу показывайте, а мои мужики все остатние вещи перенесут. Сумки небось чижолые.
Тётка была худой и мосластой. Узлы коленок толще лодыжек. Но летала она, как змей на лыжах. Перебирала своим циркулем сноровистей колхозного землемера. Короткие белые волосы так и вились на ветру, поднятом ей же самой. До выхода на вокзальную площадь, мы с дедом отстали шагов на пятнадцать, а оттуда ещё метров семьдесят по прямой. И я припустил изо всех мальчишеских
сил, держа ориентиром эту стремительную фигуру. Вдруг потеряю из виду, а потом не узнаю в лицо? Внешность у тётки самая что ни на есть обыкновенная. Выгоревшие ресницы и брови, лёгкий загар, бескровные губы. И платьице как у всех. Ходи потом, спрашивай у людей: кому тут из вас сумки к поезду отнести?
Догнал я её, короче, около одного из частных домов, в стороне от площадки, где всегда останавливались проходящие рейсы чтобы
добрать пассажиров. Она была уже не одна. В окружении авосек и сумок на скамейке сидело голубоглазое чудо годочков шести-семи и читало газету "Смена". Чудо было в белом воздушном платьице с фонариками на плечах. Из прорехи в панаме прорывались на волю непослушные локоны. Нет, девчонка не делала вид, что она читает, а серьёзно и деловито скользила глазами по строчкам и шевелила губами. Тётка с налёта ухватилась за сумки, намереваясь поднять две самых больших и тяжелых, но осеклась: болезненно ойкнула, отступила к скамейке да, так и не разогнувшись, притулилась на краешек. Во всей этой согбенной фигуре проступило отчаяние.
И мне стало её жалко-прежалко.
— Зачем вы себя так убиваете? — с укором спросил я. — Наш поезд опаздывает на сорок минут. Дождались бы деда и спокойно, не торопясь, всё бы перенесли. Тут вещей-то от силы на две ходки: пять сумок и чемодан.
"Ой, да меня теперь хоть саму неси", — отозвалась женщина, а девчонка, прильнувшая было к матери, серьёзно и строго глянула на меня. Только сейчас я заметил, что они очень похожи. Особенно глазами. Синими, в зелёную крапинку. Как у моей мамки. Нет, этим людям обязательно надо помочь.
Дед бы, наверное, просквозил мимо, если б я его не окликнул. Ходоком он был никудышным со своей раненою ногой. Опять же, солнце слепило глаза, не дало проследить, куда повернул внук. Но как бы то ни было, он подоспел вовремя, когда мама и дочка уже собирались заплакать. Я на такие вещи с детства смотреть не могу. В сторону отошёл.
Привокзальная площадь томилась в ожидании вечера. Когда-то по ней пролегали две улицы, но после прокладки железной дороги наполовину снесли целый квартал. Убрали пирамидальные тополя, оставили только те, что росли по периметру. Оставшийся частный сектор больше старались не беспокоить. Киоски, закусочные, как, впрочем, и сама автостанция, держались на расстоянии от домов и заборов. Это потом, на сломе тысячелетий, земля, на которой живут люди, станет товаром, сулящим стабильные обороты. Естественно, её выкупят, что называется, наперегонки. Вместо двора, недалеко от которого мы привязали Лыску, нежданно негаданно вырастет большая шашлычная. В отпуск приехал, не было, а уезжал — стоит.
Дед, кстати, туда и наладился. Хочет, наверное, на телеге всё разом перевезти: и шебутную тётку, и дочку её, и вещи.
Сказал мне: "Жди здесь. Людям спокойнее будет. С таким характером...", — и ушёл.
Я вернулся к скамейке. Подопечные немного подуспокоились. Женщина смотрела вперёд остановившимся взглядом, а белокурое чудо снова уткнулось в газету "Смена". Не до меня, хватает своих переживаний.
Из репродуктора автостанции звучала Эдита Пьеха: "Вышла мадьярка на берег Дуная, бросила в воду цветок..."
Вот блин! Только не помнил, что эта песня вообще когда-то была, а услышал первую строчку — весь текст могу повторить. И не только его. У всех популярных шлягеров моего детства, имелось альтернативное содержание. В данном конкретном случае оно было
таким:
"Вышла дурная на берег Дуная,
Бросилась вниз головой.
Вышел усатый в штанах полосатых,
Бросился вслед за дурной.
Этот пример увидали словаки
Со своего бережка,
Стали показывать голые сраки,
Их увидала река..."
В песенном плане, народное творчество было неистощимым. А что? — телевизора нет, интернета ещё не придумали. И если одно и то же люди слышат день через день по нескольку раз, ассоциации будут. В перспективе на полвека вперёд, со словаками они угадали.
"Здесь живут мои друзья,
Старшина, сержант и я.
Они как звери смотрят на меня..."
Менялись несколько строф и поди угадай, что это "Московские окна".
"Топ, топ, топает Иван
С папиной получкой в ресторан..."
Это без комментариев. Но было и так, что два слова вышибали из песни весь патриотический пафос, как в случае с композитором Туликовым и его "Будущим гимном России". После "Родина, тебе я славу пою, Родина, я верю в мудрость твою. Все твои дороги, все твои тревоги я делю с тобой, земля моя", какой-то подлец ввернул:
"Дай мне любое дело,
Чтоб очко потело.
Верь мне, как тебе верю я!"
Если в тексте не находилось словесных ляпов, пародистов это не останавливало. В полюбившуюся мелодию втискивались слова, не имевшие ничего общего с авторским замыслом:
"Чуть засветит луна над оградой,
Все покойники разом встают.
Три скелета, скелета танцуют на кладбище,
Остальные "Джамайку" поют...
Будут новые жить поколенья,
Будут боги друг друга сменять,
Но скелеты, скелеты, скелеты на кладбище
Будут румбу и твист танцевать".
Цокот копыт по булыге прервал мою "Встречу с песней".
Женщина попыталась подняться, но снова осела.
— Сидите, сидите! — издали забеспокоился дед, — нельзя вам сейчас шевелиться.
— Лошадка!!! — голубоглазое чудо, в два поворота на заднице съехало со скамейки и, не разбирая дороги, помчалось к телеге. — Настоящая!!!
"Осторожнее, Геля!", испуганно вскрикнула мать, но дед уже осадил Лыску.
— Сашка, — сказал он мне, — сбегай-ка на вокзал, узнай там насчёт нашего поезда. Может, до отправления успеем в медпункт?
Геля, думал я на бегу, — по-взрослому Ангелина. Как пить дать городская. В глубинке таких имён не дают. Достанется же кому-то с тёщей в придачу! Это ж не баба, а чёрт те что и сбоку бантик. Ума не хватило купить билет на прямой рейс. Вот представить себе не могу, откуда они с таким количеством багажа ехали на автобусе?
И себе проблема, и людям. Мы вот, спешили на встречу, а попали на проводы.
По станции объявили о прибытии московского поезда. Люди пришли в движение, разделились на группы, выстроились у края перрона. Но свободных мест на скамейках всё равно не осталось. Бабушка пересела ближе к охраняемым чемоданам и не спускала с них глаз. Меня обнаружила только когда я к ним подошёл:
— Да что ж вы так долго?! — Не дав мне промолвить и слова, поднялась на ноги. — Тут посиди, я в отхожее...
Не успела Елена Акимовна сделать десяток шагов, её заслонил силуэт габаритной старушки с деревянной клюкой, служащей для поддержания веса. Остановившись вплотную с моими коленками, старушка достала из обшлага кацавейки такой же большой носовой платок и принялась вытирать пот. Я тут же поймал сразу несколько осуждающих взглядов
Хочешь, не хочешь, а нужно вставать. Иначе так застыдят те же соседи по станционной скамейке, до вечера будешь краснеть. Все они слышали наш разговор, все знают, что бабушка скоро вернётся. Все, наконец, не хуже меня понимают, что квадратные сантиметры, которые я только что занимал, ничтожная величина. Вряд ли на них поместится даже одно полужопие этой большой старушки. Доводы обществу побоку, если мальчишка сидит, а женщина с тросточкой стоит, как внезапно проснувшаяся совесть. Так быть не должно. Нет, дети, конечно, единственный привилегированный класс. Лет до пяти мне тоже уступали место в автобусе и без билета возили на поезде. Пришло время платить по долгам.
Я встал вовремя. И встал не один. Старушка ещё скептическим взглядом оценивала освободившееся пространство, когда с центра скамейки поднялись и шагнули вперёд два седых мужика:
— Садись, мать, передохни!
— Спасибо сынки, на том свете передохну — отозвалась она неожиданно звонким голосом. — Некогда мне, деда иду встречать. ть с горя: кто ж ему жрать то будет готовить?
-Увидит мой Арся, что нет его бабки поблизости, возьмёть ещё, да помрё Вы какой поезд встречаете? — спросил я на всякий случай.
— Сто десятый, дальневосточный. С других направлений билет не купишь, очередь на неделю вперёд.
— Он разве не опаздывает?
— Опаздывает. Но в справке сказали, что будет через тридцать минут. Ладно, пойду. Нумерация с головы, мне ещё во-она куда надо чимчиковать! — словоохотливая старушка обозначила свой маршрут долгим как "вона" взмахом клюки в сторону станционных подсобок у дальнего края перрона, откуда уже медленно нарастал протяжный гудок московского скорого.
Вот и ещё одно забытое слово, думал я, попеременно попирая ногами бока охраняемых чемоданов. По-пацански, "чимчиковать" это значит, вальяжно идти, никого в округе не опасаясь. Откуда оно в лексиконе сельской старушки? Наверное, продвинутый внук на улице подобрал, в хату принёс и так удивил стариков, что даже у них прижилось. Помнится, и Елена Акимовна как-то сказала деду "не возникай!" Нет, по большому счету, какие толерантные люди живут в моём старом времени! Им ни капли не западло повторять следом за внуками всякую ерунду или, как они говорят, подражать. Это мы как чёрт ладана сторонились "ихних": пусунься, попнись,
вечёрошный, утрешний, городчик, серпок... Они хранители слова, а мы... буду жив — донесу.
Фирменный поезд номер один "Москва — Адлер", пришедший на смену "Голубому экспрессу" года три-четыре назад, был ярко красного цвета, с выпуклым молдингом ниже окон и накладными буквами "Рица". Постепенно сбавляя ход, он важно прошествовал вдоль опустевших скамеек. Людская волна качнулась, разбилась на ручейки, которые растеклись каждый в своём направлении.
— Сашка!
Я обернулся.
— Девчонку прими!
Дед ступал тяжело. Судя по перекосу спины, сумка, которую он нёс в правой руке, была тяжелей чемодана. Чудо в панаме пыталось ему помочь, вцепившись ручонкой в хлястик замка, и не давало тем самым, вольно шагнуть. Они вышли на перрон через двери вокзала, с того направления, за которым я не следил. Хорошо хоть, услышал в лязге и гомоне и побежал, лавируя между людьми. Параллельно со мной, ни на йоту не отставая и не забегая вперёд, мягко скользил третий вагон. Если б не перестуки колёс, полная иллюзия статики.
Увидев меня, дед поставил ношу на землю, дабы сменить руки.
Ангелина зыркнула исподлобья, сомкнула губы в тонкую скобочку. Всем своим видом девчонка давала понять, что меня она, с горем пополам, терпит. Но не больше того. Если бы не нужда, чихала она на всех с большой колокольни. Вот бука, даже руку не подала! Так мы с ней и дошли до скамейки, на пионерском расстоянии друг от друга. Я почему-то слегка робел, остался стоять среди чемоданов и сумок, когда дед ушёл за второй партией багажа. Зато Ангелина почувствовала себя более чем комфортно: достала из игрушечной сумки газету "Смена" и развернула её на той же самой странице. Это меня конкретно задело.
— Знаете мадмуазель, — сказал я, без скидки на малый возраст наглеющей пигалицы, — я бы на вашем месте не шевелил губами, делая вид, что умею читать, а следил за своими вещами. Мне оно уже надоело.
Чудо взмахнуло ресницами, покраснело и пискнуло:
— Я ещё маленькая, а ты большой. Воры тебя испугаются, а меня нет. И вообще, советские люди друг другу должны помогать.
Последнее утверждение я тоже когда-то помнил, да с годами забыл. Забрало:
— Ладно, мир.
Напротив нас скрипнул пятый вагон. Тронулся с места. Судя по железным грибам воздуховодов, растущим на крыше через равные промежутки и надписи "мягкий" — плацкарт.
— Что у вас в сумках такое тяжёлое, с места не сдвинешь? — спросил я примирительным тоном.
— Книги, — ответила Гелька.
— Куда столько?
— В подарок. Это для школьной библиотеки. Там мама моя когда-то училась, — пояснила она и добавила после паузы, — У нас ведь, самая читающая страна.
— Ты тоже умеешь, или так, немножко... придуриваешься?
Пока я подбирал подходящее слово, девчонка раскрыла газету и затарахтела как пулемёт:
— "Кто из нас не слышал о чудесах, творимых современной медициной? Кто не читал и не пересказывал друзьям короткие телеграфные сообщения, расходящиеся по всему миру, о сложнейших и искуснейших операциях на "сухом" сердце, о выдающихся победах наших нейрохирургов — вчера ещё немыслимых, невозможных победах, одержанных в вечной борьбе за здоровье и счастье человека, которую ведут врачи? Имена "чудотворцев", ведущих хирургов и клиницистов, известны широко, их знают все. Ну а часто ли случалось вам задуматься о том, как была одержана очередная, новая победа медицины? Ведь сегодня исход в каждом таком тяжёлом и долгом сражении, решает не только врач, но и техника. Любому, самому талантливому врачу нужно оружие, иначе он бессилен..."
После лихого начала, которое меня просто обескуражило, мне стало казаться, что девчонка не читает, а декламирует. Последние два предложения она без запинки произнесла, оторвавшись от газетной строки и подняв очи горе.
— Стоять, — скомандовал я и ткнул пальцем в центр второй колонки. — А ну, здесь почитай!
В ход пошёл указательный палец, который то закрывал нужную строчку, то перескакивал через одну. Гелька мэкала, выдавливая из себя слоги, которые не хотели складываться в слова, пока это дело надоело и ей.
— Так нечестно, — сказала она. — Здесь буковки маленькие. А наизусть я ещё не успела выучить.
По совокупности предложений, которые чтица умудрилась "намэкать", я понял, что в заметке рассказывается о ленинградском объединении "Красногвардеец", которое, по идее, должно быть причастно к "оружию" для врачей. Есть, оказывается, в нашей стране и такое.
Нет, странный всё-таки выбор для девчонки дошкольницы. По мне, так была лахва транжирить своё время на скучную газетную хрень, когда под ногами полная сумка книг. Достала бы что-нибудь из школьной программы. Томик Гоголя, например. "Чуден Днепр при тихой погоде", "Знаете ли вы украинскую ночь", или это: "Какой русский не любит быстрой езды". Там буквы крупней и на будущее сгодится, когда на уроках литературы начнут задавать.
Все эти доводы я сконцентрировал в коротком вопросе:
— И охота тебе учить наизусть разную ерунду?
— И вовсе не ерунду! — подпрыгнула на заднице Гелька. — Тут про моего папу написано!
Про папу? Это другое дело! Я сунул свой нос через девчоночий локоть и несколько раз пробежался глазами по строчкам в поиске имён и фамилий. Таковых не было, ни в начале статьи, ни в конце. Походу, девчонку развели на святом. Как же теперь не разрушить её веру?
— Что, не нашёл? Эх ты, экзаменатор! — указательный палец с обгрызенным ногтем ткнулся в последний абзац. — Мама сказала, что здесь.
