— Ну... дня три, — прикинул я, — Дела в Ле-Бурже и посольстве сдать, потом банкет в посольстве по случаю отъезда, банкет... да хоть в Клозери́ де Лила́, уже как частное лицо. И... всё пожалуй. А нет! В Ле-Бурже с сотрудниками надо будет, и... вот теперь — точно всё!

— Три дня? — Матвеев склонил голову набок, — Не мало?

— В натяг, но хватит. В посольстве Луначарского сходу на своё место натаскивать стал, так он без раскачки потянет. В Ле-Бурже я де-факто главный конструктор, а идей и идеек, запатентованных, помню, помню... — предупредил я очевидный вопрос, — на два года вперёд накидал. Ну и так, в последние пару месяцев почти всё управление на замов свалил.

— Банкет в посольстве на себя возьму, — военный атташе сделал у себя в бумагах пометку, — здесь не переживай. Клозери́ де Лила́... а вот здесь, пожалуйста, с временем поточней определись!

— Думаешь, будут провокации?

— Будут или нет, — пожал плечами Ильич, — но ведь возможны? Рассадим там с полдюжины наших, и... Ты как смотришь на то, чтобы катакомбную братию пригласить?

— Активистов? Только за! Хорошие парни, чего ж не пригласить?

— Ну и славно... всё?

— Да пожалуй, што и да, — киваю задумчиво, — привязанности в Париже у меня есть, но они не вполне... хм, сердешные. Обойдутся!

— Да! — остановил он меня у дверей, — Анатолий сейчас пробивает возможность помогать жертвам политических репрессий в Империи, ты как?

— В деле! А конкретней?

— А чорт его знает, — пожал Матвеев широкими плечами, — я же говорю — пробивает! Но не как раньше, окольными путями через пятые руки, а предварительно через официальные организации.

— Думу? — оживился я, — Это было б здорово! Сразу своих людей прорекламировать можно было б!

— Через Думу, через Красный Крест, может ещё чево. Как выйдет.

— Лишь бы вышло! — трижды сплюнув, трижды стучу по косяку двери, — Народу поддержка нужна, да и живая пропаганды выйдет. Думаешь, не запретят с помоганием?

— Не попробуем, не узнаем, — философски отозвался коммандер.

* * *

Бурлящая толпа художников, поэтов, писателей и тех, кто мнит себя таковыми, в Клозери́ де Лила́ сегодня как никогда велика и...

... именита, если можно так сказать о людях творческих, многим из которых признание приходит после смерти. Все друг друга знают если не лично, то как минимум имеют общих друзей и знакомых, а потому нравы самые непринуждённые.

Суфражистки, встряхивающие руку по-мужски энергично и тут же — утончённые дамы, и рядом — музы... иногда очень сомнительных, а порой и недвусмысленных моральных качеств и...

... профессий. Гетеры. Дамы полусвета. Содержанки. И многие, чорт побери, талантливы!

Но ничуть не меньше истеричек, мнящих о себе пустеньких творческих личностей, мстительных и подлых. Разные, очень разные.

Мужчины... тоже разные, и порой хочется вымыть руки, но...

... гляжу на Гийома и Жида, на Пруста, вспоминаю поведение "боевых пидорасов" в Порт-Саиде и... пусть их живут как хотят. Есть друзья, враги и все остальные, а какого они пола, возраста, религиозных и иных предпочтений — плевать.

Много социалистов, в том числе и русских. Знакомлюсь наконец с Ульяновым, но по недостатку времени походя, только и успел пригласить его в Кантоны и Дурбан, обещая самоё искреннее гостеприимство. А жена у него да... штучка! Правда, несколько неухоженная, ну да это почему-то общая черта для многих революционерок.

Пабло расстроен искренне, от всей души, как это бывает у южан. Не самые глубокие моральные принципы у человека, но друг он хороший и искренний.

— Тяжко бедняжке, — отшучиваюсь от набившего оскомину вопроса, прилетевшего из толпы, и снова — рукопожатия, объятия, поцелуи, искренние и не очень слёзы.

Причина моего отъезда хранится как бы в тайне, но это же Франция! Знают далеко не всё, но что уезжаю я потому, что на Лубе надавили Романовы, уже просочилось, притом из источников, близких Французскому правительству.

Отмалчиваюсь и отшучиваюсь, подтверждая подозрения.

— Друзья, друзья! — перекрикиваю гам, — Я очень рад, что все вы здесь собрались проводить меня! Думается, встречаемся мы с вами не последний раз, и возможно, не только в Париже! Жду вас в Дурбане! А сейчас...

Оборачиваюсь и киваю Саньке с приятелями музыкантами, и...

— Дайте мне номер-люкс в Гранд-отеле Ритц —

Я этого не хочу,

Драгоценности от Картье —

Мне этого не хочется.

Дайте мне экипаж —

Что мне с ним делать?

Папалапапапа

Подарите мне персонал —

Что мне с ним делать?

Небольшой замок в Невшатель —

Это не для меня.

Подарите мне Эйфелеву башню —

Что мне с ней делать?

https://www.youtube.com/watch?v=qIMGuSZbmFI

Я хочу любви, радости,

Хорошего настроения,

И ваши деньги

Меня не осчастливят.

Я хочу умереть с чистой совестью.

Так, давайте, я вам открою мою свободу,

Забудьте, в таком случае, ваши стереотипы.

Добро пожаловать в мою реальность.

Мне надоели ваши хорошие манеры,

Это слишком для меня.

Я ем руками,

И я такой , какой есть.

Я громко говорю и я откровенен,

Извините меня.

Кончено лицемерие, я сваливаю отсюда

Мне надоело слышать шаблонные речи.

Посмотрите на меня!

В любом случае, я на вас не сержусь.

Я вот такой , какой есть

Я вот такой, какой есть

Я хочу любви, радости,

Хорошего настроения

И ваши деньги

Меня не осчастливят!

Я хочу умереть с чистой совестью.

Так давайте, откроем мою свободу,

Забудьте в таком случае ваши стереотипы

Добро пожаловать в мою реальность.

Я хочу любви, радости,

Хорошего настроения

И ваши деньги

Меня не осчастливят

Я хочу умереть с чистой совестью.

Так давайте, откроем мою свободу,

Забудьте в таком случае ваши стереотипы

Добро пожаловать в мою реальность.

... уже садясь на пароход, слегка нетрезвый и провожаемый едва ли не всеми гостями, я заметил чуть в стороне от толпы Евгению Константиновну...

... с детской коляской...

Шестая глава

— Устал, как гончий конь! — пожаловался Бляйшман супруге, скидывая пыльник на руки чернокожему слуге, и касаясь губами подставленной щеки Эстер, — Не Кнессет, а какой-то дурдом, и я таки не пойму — я за главврача, потому што согласился на это да, или таки за главного достопримечательного Наполеона, красу и гордость больницы?

— Милый, ты в любом случае за да и гордость, — ответила дражайшая супруга очень уверенно, — и даже если твоё да в палате, то это главное место психбольницы! Где ты, там и да!

— Сердце моё! — умилился Фима, потянувшись губами к губам любимой. На присутствующих слуг они быстро приучились не обращать внимания, считая их не то штобы за предмет мебели, но и не так, штобы нет!

— Сердце и всё, шо поверх, будет потом, — хихикнула та кокетливо, отпрянув на мраморном полу холла с грациозностью бегемотика в брачный период, и приложив к губам супруга пухлый пальчик, — а сперва мой усталый и пропотелый рыцарь примет ванну после грязного Кнессета, и немножечко нафарширует своё пузико вкусными вкусностями!

— А можит... — Фима галантно повёл носом и сделал глазами интересные намёки, отчево у супруги интересно зарозовело лицо, — между ванной и пузиком будет немножечко восточного разврата?

Был разврат, и даже два раза, чем Бляйшман немножечко не на шутку загордился. И был ужин с обстоятельной фаршировкой пузика, отчево он ещё не начал чувствовать сибе рибой фиш, но уже пришло немножечко понимания за неё.

— Што же хотят эти шлемазлы на этот раз? — делая мужу приятно интересом к делам, поинтересовалась пэри его сердца.

— Как всегда, милая, — прочавкал тот аппетитно, — денег! Штоб им было хорошо и сразу, но отвечать за это надо было другим!

— Шоб ми так жили, как они об нас думают! — всплеснула пухлыми руками Эстер, и многочисленные её кольца и браслеты, украшенные драгоценными камнями ценой в линкор, блеснули согласно.

— Ещё немножечко... — Фима показал это немножечко облизанными пальцами, раздвинув их на расстояние втиснутого патрона, — подождать, и будим совсем да! Не так да, как Николай и господин Балетта, но только за нашей большой скромностью!

— А што мешает нам за такое светлое совсем да? — поинтересовалась супруга после короткой паузы. В кротких глазах её мелькнули отголоски грозы в сторону тех, которые против ихнего да.

— Люди! — воскликнул патетически супруг, — Которые есть, они не те, а которые надо, их нет!

Мужественно и отважно расправляясь с едой, Бляйшман привычно проговаривал супруге события дня, проблемы и мысли, делясь сокровенным и важным.

— Слишком многие хотят за гешефт, — немножечко невнятно жаловался он, обгрызая мясо с бараньего рёбрышка, — и мало за работать! Я им показываю, где и как можно сделать деньги, лишь приложив немножечко голову и руки, а они совсем не хотят за руки, и скажу тибе самое страшное — не слишком да и за голову!

— Ой-вей! — покачала головой супруга, сделав грустно глазами, — А если...

— ... русских? — подхватил Фима, изучивший её за много лет, — Думают за да, а вот русские как-то не очень!

— У русских, — продолжил он без прежней экспрессии, — не всегда получается хорошо прикладывать голову, но руки они готовы стирать до самых костей!

— И как это у нас лечить? — поинтересовалась супруга, подвигая ему соусницу.

— Если б я знал! — Фима широко развёл руками, и соус с рёбрышек отправился в полёт.

— Русские не слишком хотят, — продолжил он, — а если и соглашаются на да, то получается не гешефт в пользу нашево народа, а нормальное предприятие в общую пользу!

— Я таки понимаю, это самое лучшее да, шо можно ждать от русских, — задумчиво констатировала драгоценная супруга, — а кафры...

Бляйшман пожал плечами, дожёвывая.

— Копать-таскать они могут, но нужно стоять рядом с палкой, и я таки скажу, шо не просто стоять! Плантацию делать, дорогу ровнять, таскать што-то, и на этом почти всё!

— А наши — ну сплошные гешефтмахеры, даже если за честное ведение дел! Дома — сапожником был из не самых, — распалялся он, — а приехал сюда, и сразу белым сахибом сибе чувствует! Ты, можит, воевал за эти земли, или имеешь капитал? Светлую голову и большое умное знание? Нет? Поц ты тогда, а не сахиб!

— Фима, — дождавшись паузы, вбила супруга свой клин в разговор, — ты помнишь, сына рассказывал нам за Золотую Лихорадку в Калифорнии?

— Ну... — Фима перестроился на новое не только лишь сразу, а с некоторым скрипом, — таки да! Ага, ага... это когда больше всех заработали не золотоискатели, а те, кто снабжал и торговал их?

— Ага... — он ушёл в мысли, не забывая фаршироваться, но уже медленно и с паузами, — а потом пришли большие капиталы, и шахты стали принадлежать им? Ты это хотишь сказать?

— Таки да! — уверенно сказал супруга, не вполне понимая ход мыслей Фимы. За много лет изучил не только он её, но и ровно наоборот, и знала, когда и што надо поддакнуть, когда поднеткнуть, а когда — перебить интересной историей.

— Золотце! — умилился супруг, улыбаясь подливной улыбкой, — Шоб я без тибе... Нужны люди в сильных количествах, и ещё больший ажиотаж, а дальше они уже сами!

— А мы будим снабжать и торговать, оставаясь в сторонке, — гордо выложила Эстер, но попала не так и не туда, так што Фима хоть и выразил свой восторг, но как-то вяло и без огонька.

— Люди и ажиотаж — Бляйшман попеременно кусал то персик, то нижнюю губу до самой щетины, думая о важном. Тряхнув головой, он выбросил до поры эту проблему, сосредоточившись сперва на ужине, потом на супруге, а потом на ещё раз перекусить.

Проснувшись среди ночи, он долго лежал, глядя в потолок и слушая стрёкот цикад за окном. Мысли домкратом распирали умную голову, и не так, штобы и очень радостные!

— Заселять Иудею надо срочно, — тихохонько пробормотал он, и Эстер заворочалась на простынях, потревоженная шёпотом. Нашарив мужа, она закинула на него сперва руку, а потом, для пущей надёжности, и ногу, и засопела умиротворённо.

" — Срочно!" — набатом било в голову, и лезли всякие мысли и намёки на них. Планы Вильгельма на Иудею грандиозны, и если дальнейшее включение её в состав Германской Империи не вызывало у Бляйшмана очень уж яростного энтузиазма...

... если только не на правах очень... очень большой автономии!

... то вот необходимость осваивать необъятные просторы, притом как можно быстрее, понималось и принималось премьер-министром Иудеи очень горячо!

К великому его сожалению, у других людей были другие планы, многие из которых — сильно вразрез! Это только на словах можно фу на Ротшильдов, а когда они фу на тибе, это очень даже ураган!

Нет, Бляйшман не жалел о демонстративном разрыве с ними, потому што как ни проглядывал он аналитически возможные варианты, но именно шо его, Фимы, там не находилось! Ни в равных партнёрах, ни в младших...

... и даже сама Иудея становилась под вопросом. По крайней мере — как государство, а не территория, принадлежащая Ротшильдам. А жили бы там евреи в значимых количествах, или кто другой, большой вопрос.

Переселение и даже сама агитация в пользу Иудеи пробуксовывали от того не так, штобы вовсе на одном месте, но где-то рядышком! Ибо — противодействие по всем фронтам!

Чуть-чуть Соединённые Штаты облегчили въезд сугубо для них, чут-чуть — Аргентина и Канада... И этих "чуть" набиралось не так уж мало, так што в светлых еврейских головах надвигалось головокружение от успехов и возможности выбора!

Главы и представители общин надували щёки, торгуясь за условия и привилегии, желательно лично для них, и обязательно притом — деньгами! Своё веское да говорили цадики и раввины, которые всегда имели своё мнение, и никогда не стеснялись навязывать его другим.

Фима пытался считать их требования в столбик, но цифры и условия приближались к бесконечности. Даже если он пустит всё своё состояние на обеспечение чужих хотелок, то его не хватит несколько раз, и притом сильно!

Оплатить переезд? Ладно... так они ещё и шекели возвращать за него не хотят! Ни в кредит без процентов, ни работой где надо!

А условия? Каждый второй мнит себя плантатором, и хотит готовых негров с плантацией, притом непременно так, штобы приехать, и оп-па! Чуть-чуть тока доделать под своё надо, и всю жизнь — не делать ничево до самых внуков, которым тожи нет!

Которые не вторые, те хотят или места в правительстве, или привилегий по торговле, или шахт и всего сразу!

Самые скромные представители общин, делегированные в Иудею, требуют хоть какой-то обустроенности быта, дорог, школ медиков... ну и разумеется — подъёмных.

Едут в массе не сюда, а оттуда. Спасаются. От долгов, уголовного и политического преследования, ну и вообще... проблемные!

Одесса на фоне этих — золотой фонд практически, хотя ведь на деле — ну совсем не разу! А сколько их? Раз-два, и кончились... остальные ещё хуже.

" — Нет, — поправил он себя мысленно, — не самый золотой, а просто — первые! Не в неизвестность ехали, а к нему, к Фиме! К родственникам, знакомым и друзьям, которые — таки да, уже с перспективами, планами на будущее и какими-никакими, а связями. Ну а потом уже, после разгрома Одесского Восстания — от безвыходности, потому что альтернатива — военно-полевой суд, и в лучшем случае — каторга! И то половина в Дурбане осела, н-да..."