Как перед сном ни глушили громкость нашей тарелки, а гимн я услышал. В полночь его исполняли без слов, одну только мелодию. В этом реале я слышал её впервые. В смысле, впервые так поздно.
С последними вздохами радио, мать отложила свою писанину и сказала, будто не мне:
— Не спишь? — ну, не спи, не спи! В шесть разбужу. И только посмей выкобениваться!
А сон не идёт, хоть плачь! Попробуй угомониться, если мысли в разнос, а прошлое будущим погоняет? Как это всё упорядочить да по полочкам разложить?
Вздохнув, мамка щёлкнула выключателем и вышла из комнаты. Угол комода окутался зеленоватым фосфоресцирующим облачком. Чего там сейчас только ни пыхнуло. Вереница индийских слонов — талисман, приносящий благополучие; тот самый пятигорский орёл, декоративные часики со светящимся циферблатом.
Ну, эти стоят для красоты, или как память. Что-то у них внутри поломалось ещё на Камчатке. Да так поломалось, что даже Серёга не смог починить. А выбрасывать жалко. Ещё бы, такой солидняк! Вокруг циферблата скульптурная группа, символизирующая собой борьбу за Советскую власть на Дальнем Востоке: красноармейцы с лентами на папахах, конники с саблями наголо, группа рабочих за пулемётом "Максим". На лицах решимость. Не ведают люди, что их внуки страну просрут... за джинсы и жвачку...
Я вот лежу и думаю, что приписанный Хрущёву волюнтаризм, то есть, действия "вопреки", без учёта сложившихся обстоятельств и возможных последствий, это не близорукость, не перегиб, а один из столпов русской души. Сказал, обгоню, значит, скидывай на бегу одежуху, и хоть нагишом, но финишную ленту сорви! А кругозор... он и должен быть в данном случае узок: здесь мы — там враги. Без всяких внутренних завихрений типа мирного сосуществования двух систем. Какой нафиг может быть мир, если кругом враги?! Пример Югославии показал: те, кто считали иначе, это и есть натуральные волюнтаристы.
Нет, при Хрущёве у Союза был шанс устоять. Держался бы как Сталин за молодых, было б ему счастье. Они-то его отстояли, когда в 57-м, на пленуме Президиума ЦК, был спонтанно поднят вопрос о смещении Никиты Сергеевича с высшего государственного поста.
Имел ли там место заговор? — не похоже. Слишком уж всё было не подготовлено. Министр обороны не при делах, да и само заседание растянулось на долгие три дня. Претензии предъявлялись открыто, глаза в глаза. И если бы не поганый язык, коим был славен Хрущёв, возможно бы всё обошлось. Ведь как ни крути, а за ним поддержка не только народа, но большинства членов ЦК.
Скорее всего, получилось так. Кто-то из старых большевиков, которых впоследствии назовут "членами антипартийной группы", в сердцах попенял вождю, что очень уж громко аукнулась в мире его антисталинская кампания. Речь на закрытом заседании съезда уже самим фактом показывала, что она не для широкой огласки. Зачем было централизованно рассылать её усечённую стенограмму всем партийным и комсомольским оганизациям СССР, требовать от них обсуждений, одобрительных резолюций? В итоге случилась утечка. На Запад попал один экземпляр. Не безобидная копия от комитета цензуры, а самый что ни на есть оригинал, без правок и без купюр.
Идеологический враг получил оружие, о котором не смел и мечтать — подрыв авторитета КПСС в международном коммунистическом движении. Вернее, всего коммунистического движения целиком. И обострённость отношений с Китаем полное тому подтверждение.
Покаялся бы Никита Сергеевич. Типа того, что не доглядел, не подумал. Попросил бы совета у стариков, они это любят. Так нет, как всегда стал боговать. Скатился на личности, хоть сам не святой.
Здесь надо добавить, что к моменту легендарного пленума, он мало успел накосячить. Был популярен в народе и, как ни странно, среди большинства членов ЦК. Что касается множества анекдотов о стиле его правления, то их сочиняют о ком надо, когда надо и как я подозреваю, там, где за это, по идее, должны сажать.
"Товарищ, верь: взойдёт она,
На водку старая цена,
И на закуску будет скидка —
Уйдёт на пенсию Никитка".
Короче, начались прения: с одной стороны аргументы, с другой — поговорки. Как могут на равных спорить член партии с 1906-го года, выходец из интеллигентной семьи, с ярким носителем живого русского языка? Слово за слово, терпение стариков истощилось. И бывшие сталинские наркомы, пусть и не единогласно (семь против троих) высказались за смещение Никиты Сергеевича с занимаемого поста, что и было занесено в протокол. Как говорится, догавкался.
Присутствовали на заседаниях и несколько кандидатов в члены Президиума — прототипа политбюро. В том числе и Леонид Ильич Брежнев. Но они обладали лишь правом совещательного голоса, не могли повлиять на исход, хоть высказались в поддержку Хрущёва.
И ободрённый "волюнтарист" бросился в контратаку. Рубикон перейдён. Теперь или — или. Прежде всего, он потребовал созвать Пленум ЦК. Дело было к концу, на второй или третий день работы Президиума, когда за столом присутствовал маршал победы Жуков, когда из регионов в Москву потянулись поддерживающие Хрущёва члены Центрального Комитета.
До этого он спорил, тянул время, ссылался на достигнутые при нём экономические успехи, прорывы во внешней политике. А тут, вдруг: "На пост меня назначал не Президиум, а Пленум ЦК". Типа того что старики не в праве выгнать его из первых секретарей.
Тем тоже отступать некуда. Нужные люди наверняка донесли о том, что творится в Москве, чем дышат силовые министры и группа товарищей из рабочего аппарата ЦК.
Картина оказалась безрадостной. Настолько безрадостной, что некоторые "антипартийцы" стали в уме продумывать тексты своих покаянных речей. Движение "За Хрущёва" стало напоминать бунт. Особенно отличился "главный комсомолец СССР" Шелепин. Он, с группой сторонников из секретариата ЦК, пытался прорваться в зал заседаний, чтобы высказать старикам своё "фэ"...
Стоп! — себе говорю. Что-то ты в мыслях забрёл не туда. Как это Хрущёв не держался за молодых? Не он ли усиленно продвигал Александра Шелепина по номенклатурной лестнице? За неполные три года "Железный Шурик" сделал головокружительную карьеру: от заведующего отделом кадров Центрального Комитета КПСС до второго по значимости человека страны. Он тебе и в секретариате ЦК, и в политбюро, возглавил вновьсозданный общесоюзный орган — комитет партийно-государственного контроля. Плюсом к тому, стал заместителем председателя Совета Министров СССР. Но и это ещё не всё. До последней россыпи должностей, Шелепин вошёл в историю КГБ, как первый "гражданский" руководитель, поскольку сам отказался от положенного по статусу генеральского звания.
И чем это всё закончилось? Да тем, что предал протеже своего благодетеля, стал ключевой фигурой нового кремлёвского заговора, гарантировал Брежневу невмешательство КГБ в разборку Хрущёва с ближайшим его окружением. Так может быть, дело не в молодых?
А в ком? — отпарировал я. Человек ответственный за страну, а тем более — первый руководитель, должен жить и работать в своём времени, понимать его вызовы. Или, как минимум, обладать даром предвидения, чтоб не гноить население в той симуляции прошлого, где больше чем всем, комфортно ему.
Будённый и Ворошилов — именитые полководцы гражданской, оказались балластом на фронтах второй мировой. Их отодвинули в тень, но оставили на виду, просто легендами. Ибо без связи времён наступает застой. Государство шагает вперёд, если в нём соблюдён баланс между символами минувшего и людьми, устремленными в будущее.
Кто, например, из нынешнего политбюро способен понять, что такое холодный ядерный синтез, оценить перспективность системы ОГАС, дать добро на дальнейшую разработку оружия будущего — интегрированного оборонно-наступательного комплекса? "Старая гвардия", или "вчерашние комсомольцы", если соотношение сил — десять человек к одному?
И потом, если разобраться, кого это ты возвёл в ранг молодых, Егорычева с Шелепиным? Одному на сегодняшний день уже сорок восемь, другому вот-вот стукнет полтинник. Как говорил забытый поэт Леонидов:
"Волосы редки, зубы торчком —
Старый мудак с комсомольским значком".
Сталинские наркомы в этом возрасте сдавали дела тридцати — тридцатипятилетним, поскольку уже физически не могли потянуть столь титанический труд. Оттого и подняли страну в послевоенные годы. А нынешние члены Политбюро устроились на пожизненных должностях. Хрен сковырнёшь. Деду шестьдесят третий пошёл —
эти ещё старше. А тут "Общегосударственная автоматизированная система научно-технического управления обществом и экономикой на основе динамичного самосовершенствующегося планирования"!
Можно представить реакцию:
— Это что, вместо нас?! Кто разрабатывает?
— Академик Глушков.
— Разжаловать в лаборанты!
Так может, не предавал Шелепин Хрущёва, а взвесив все за и против, понял, что при любом раскладе останется в меньшинстве?
Что значит, не предавал?! Да я б на его месте...
Тут и схлестнулись две моих сути: опыт пожившего человека и подростковый максимализм. С одной стороны аргументы, с другой — буря эмоций. Припомнил я Никите Сергеевичу Новочеркасский расстрел, анонсированный в 1980-м году коммунизм с обещанием показа по телевизору последнего раскаявшегося заключённого. Ну, романктик! А эпопея "догним и перегоним", когда большая часть деревень русской глубинки вдруг стали неперспективными, чтобы исчезнуть с карты страны, а потом из людской памяти? Хотел уже раскритиковать его кукурузную эпопею, но тут, из глубин памяти, всплыл эпизод, заслонивший буквально всё, о чём я до этого думал, спорил и вспоминал.
* * *
"Это было недавно, это было давно"... Будто об этом сказано! Два-три года назад, если считать от висящего на стенке календаря, полки ларьков и продмагов были уставлены стеклянными банками со скучною этикеткой "Столовый сироп кукурузный густой". Тот, кто её утверждал, ни хрена не смыслил в маркетинге. Попробовал и я этот консервант: сладкий, полупрозрачный, светло-жёлтого цвета. Консистенция чуть жиже сгущёнки. Ни аромата, ни послевкусия — сладость и всё. Полгода стояла открытая банка в нашем "бухвете", содержимое не засахарилось.
И вот, ранней осенью объявился на нашей улице коробейник —
долговязый мужик с двухколёсной тележкой, и надетом на голый торс пиджаке. В калитки не колотил, с дороги народ окликал:
— Мёд! Молодой мёд! Сам бы ел, да деньги нужны!
К тележке была приторочена пузатая молочная фляга. Что-то ещё в ней громыхало, подпрыгивая на крупных булыжниках. Возле депо пробуксовывал паровоз. Зычный голос перекрывал всё:
— Мёд! Молодой мёд! Подходим, торгуемся, пробуем...
Вот, только что за двором не было никого, откуда ни возьмись очередь: соседи, железнодорожники, мужики со смолы. Вышли и мы с дедом.
Было по-летнему жарко. От речки тянуло распареным илом, от "железки" угольной пылью, от смолы, как обычно, — гудроном. Но сквозь этот фоновый запах отчётливо пробивался тоненький аромат только что сорванных роз. Дед тоже закрутил носом:
— Откуда медок?
— С Розового.
— Живёшь там?
— Нет, пасеку вывозил.
— Ну, добре...
Стоим, стало быть, присоседились к очереди. Я к мёду вообще-то никак. Варенье и то не всякое ем. А тут забрало, слюной изошёл. Аромат из фляги густой, хоть ложкой хлебай. Пасечник черпал его алюминиевой меркой и сливал в хозяйскую тару.
Насилу и мы дождались. Взяли на пробу трёхлитровую банку. А как не купить? Мужик весельчак, балагур. С кем ни заговорит — для всех в доску свой. И насыпал от души. По ободок, чуть ли ни с горкой. Естественно, сначала попробовали. И надо сказать, никогда в жизни я больше не ел столь изысканных блюд. Да все, кто до нас в очереди стоял, пробовали, хвалили. И никто, кроме бабушки, не допёр, что его обманули. Она у нас тот ещё ОТК: чайную ложечку облизала, закрыла глаза, часто-часто губами поплямкала и сказала:
— Тю! Это ж кукурузный сироп!
Мы:
— Как?!
— А так! Сама другой раз пойду покупать...
Ждал я того "другого раза", пока не закончил школу. Нет-нет, да взгляну в сторону Витькиной кладки, где дорога делает поворот: не мелькнёт ли мужик-медонос? Хоть бы ещё разочек подъехал, да обманул! В жилу пришёлся мне этот кукурузный сироп. Смаковал я его больше месяца. Бабушка насыпала по десертной розетке после еды и каждый раз спрашивала:
— Что ж он такое сюда добавлял? Да сих пор пахнет!
Этот вопрос я часто потом себе задавал. Сначала подумал, что дело в розовом масле. О том, что оно существует в природе, я узнал в том самом посёлке Розовый на месячной школьной практике. Нас, старшеклассников, после завтрака вывозили на поля совхоза-завода "Эфиронос", где мы собирали в мешки цветочные лепестки. Что с ними потом делали, как выглядит конечный продукт — разведать не удалось. Жили мы в огромной палатке около местной школы. Питались в совхозной столовой. Передвигались толпой. В первый же день поцапались с местными пацанами:
— Чё это ты рубашку узлом на пупе завязал? Блатной, что ли? А ну, развяжи!
На почве того и поцапались. Мы были для них "городскими", а городских недолюбливают...
Разжился я маслом в годы борьбы с пьянством и алкоголизмом, когда водка мне нравилась больше чем сладости. Верней, не добыл, а оно само мне в руки пришло. Дело было на побережье Крыма, в посёлке с названием Черноморское. Столкнулись мы с Шиловым в тамошнем ресторане с двумя гражданами Болгарии. Их подсадили за наш, с боем добытый столик — вечер, час пик, (напомню, "сухой закон"), абы кого без очереди не пустят.
Мы, если честно, прорвались туда на халяву. Евгений Иванович вычислил администратора, взял тётку под локоток. Для него это раз плюнуть. Сказал пару фраз голосом человека, которому никогда не отказывают, в мою сторону подбородком повёл, улыбнулся... и мы уже в дамках: официанты на цырлах водку несут.
И тут эти двое. За компанию налили и им.
Увидев, как не по-русски мужики пьют, кто-то из нас спросил:
— Вы из Болгарии?
— Да.
— Откуда?
— Габрово, Казанлык, — нестройно ответили мужики.
— Во, — встрепенулся Шилов, — есть и у нас в Архангельске знакомый из Казанлыка, Владимир Петров ДимитрОв.
— Лермонтов один! — округляясь глазами, воскликнул один из болгар. — А я живу Лермонтов два!
— Сын Пламен!
— Жена Станислава...
До чего же земля маленькая! Стоит ли говорить, что мы тут же выпили за знакомство. Уже по-болгарски. Подняли бокалы, сказали "на здравие", слегка пригубили, поставили их на стол.
Соседа Владимира ДимитрОва — бригадира монтажников на строительстве Архангельского бумажного комбината звали Христо Тодоров Христов. Личность неодинарная. "В молодости" он играл вратарём в ЦСКА "Септемврийско Знаме". Стефан же, (фамилию с отчеством не запомнил), оказался простым работягой из непростого города. Жили они в одном доме компактного посёлка строителей, и где-то в окрестностях Черноморского тянули газопровод.
Если верить бесчисленным анекдотам, то Габрово — это город прижимистых приколистов, болгарский аналог Одессы, где жители отрубают кошкам хвосты, чтоб сэкономить тепло, когда выпускают их погулять. Только одно дело читать, и совершенно другое сидеть за одним столом с представителем этноса. Как не спросить, правда ли то, что пишут о его родине?
