Зверь лютый. Книга 1. Вляп

Интересно, а ведь он меня любит. Хотеней. Искренне. Как и положено господину любить своего раба. А я его?

Любить господина — первая заповедь холопа. Умереть за господина своего, по слову его — высшая честь...

Кольнуло в пояснице: как-то раз Саввушка своим дрючком там здорово...

Да, я его люблю. Очень. Больше жизни!

Но умирать не хочу. Тоже — очень.

Но — должен.

"Давши слово — держись. А не давши — крепись" — наше, народное.

Я — слово дал, теперь остаётся только держаться. Ибо это мой путь, моя клятва. Клятвопреступление — из самых страшных грехов.

А он, мой любимый и единственный, меня предал. Подарил Гордею. На верную и мучительную... Потом понял, что от этого самому будет плохо, и списал. Вычеркнул. Из жизни. Своей и моей.

Сам и пошлёт умирать. Куда-нибудь в болото. Даже на кладбище не похоронят.

Я — раб. Это моё место в этом мире. Единственное, на что я здесь годен. Единственное, что этот мир мне предложил. И я принял. Принял этот мир и место своё в нем. Место "холопа верного". Принял путь служения. Искреннего, истинного, истового.

Вот и служу. Велят сыграть "княжну персиянскую" на ранней стадии беременности — сыграл. Велят пройти сквозь строй липнущих и лапающих мужиков — пожалуйста. Велят подмыть задницу и растянуть в приветливой улыбке анус — для господина — с удовольствием!

И за всё это — смерть.

Он меня предал? — Нет. Господин не может предать раба. Раб господина — может, а вот господин раба — нет. В принципе. По определению. Нет в отношениях хозяина и холопа такого понятия: "предательство господина". Слова такие есть, но они относятся только к преступлению раба.

Не предавал он меня. Ибо всякая воля господина для раба — воля свыше. Абсолютная истина и руководство к действию. Даже если прямо противоположно вчерашнему. Даже если на смерть обрекает.

Хотеней меня не предал, он мною распорядился. Невозможно предать имущество. Нельзя обмануть собственный ботинок.

Ботинок можно любить. "Хорошо сидит. Ноге в нем удобно". Ботинок может нравиться, быть приятным. Его можно сохранять. О нем можно заботиться. Гуталином по сезону смазывать. Его можно закинуть в кладовку за ненадобностью. Можно подарить, продать, выбросить. В болото, например.

Он меня не обманывал. Потому что не обещал.

Ничего, кроме доли "холопа верного", мне никто здесь не обещал.

Это я сам, со своим идиотизмом, кретинизмом и попадизмом себе напридумывал. Выдумал человеческие отношения. Между человеком и его имуществом. Коврик массажный с переживаниями. Коврик может нравиться, можно его гладить, можно какие-то цацки к нему пришпандорить. Его можно применять. Для профилактики спермотоксикоза или там, простатита. Такое миленькое приспособление для физиотерапевтических процедур.

А мне всё — моя прежняя жизнь довлеет. Со всем этим "дерьмократизмом". "Все люди...". Ну, если не "братья", то хотя бы тоже "люди".

Так это — люди! А все остальные — имущество. Приспособления, инструменты. "Орудия говорящие". Не-люди. И я один из этих... из инвентаря.

Господи, как... погано. Тоскливо и безвыходно. Безнадёжно и безысходно...

Хоть бы он сам прямо приказал: "иди к Фатиме, она тебя зарежет"! Нет — "беги, малыш, беги". Надейся. На лучшее, на то, что господин вернётся из похода, что он тебя любит, что всё успокоится, и вы будете вместе. Потерпи чуток...

До подходящего болота.

Отказаться от своей роли? Значит — отказаться принять этот мир. Значит — сдохнуть от самого себя, как чуть-чуть не случилось в темнице. Значит — выть, кататься и слепнуть от боли, память о которой вбита в меня Саввушкиным научением, "спасом-на-плети".

Принять? Значит — сдохнуть под ножом Фатимы где-то в черниговских трясинах.

И уже нельзя сказать себе: "я подумаю об этом завтра". Потому что "завтра" — уже вот. Через три дня свадьба. Мой последний выход. Потом счёт пойдёт уже не часами, а вёрстами. До болота. Последнего в жизни.

Два последующих дня прошли как в тумане. Я старательно делал вид "как всегда". Дамы мои, однако, что-то уловили, пытались меня утешать. И что на свадьбе все будут пьяные, ошибёшься в танце — не страшно, и что "жена — не стена". А уж Хотенею-то — вообще. И что из похода вернётся и подарков привезёт. "Обнимет крепко, поцелует жарко"...

Я кивал и работал. До одурения повторял элементы танца, как снять платок с головы, как снять платок с плеч, как выворачивать из многослойной ткани бедра... Фатима наяривала на бубне. Темп постепенно повышался. Уже построены были связки и переходы, я перестал улетать лбом в стены, наступив на подол очередной юбки, перестал засыпать полы нашей избушке всякими золотыми цацками при каждом взмахе руками.

Я работал. Доводя каждое движение до совершенства, до автоматизма.

Как робот.

И тут меня осенило. Классика! Айзек Азимов! Три закона робототехники!

Азимов придумал три формулировки, а потом сам и его последователи старательно показывали — как их обойти.

Это для человеков общее свойство. Раз есть закон — надо уклониться.

Как гласит русская народная: "закон — как телеграфный столб. Перепрыгнуть — нельзя, но можно объехать".

Весь Ветхий Завет — история о том, как евреи сначала заключили договор, а потом старательно его нарушали. А им наглядно показывали: как это нехорошо и насколько больно. Путин о Налоговом кодексе точно сказал: "сотни людей придумывают эти законы, а миллионы — как их обойти".

Что мне и надо исполнить.

Формулировки выберем самые простые, в двух словах:

— Береги господина.

— Выполняй приказ.

— Сохрани себя.

По первому пункту я должен исчезнуть. Сберечь тайну господскую.

Если подумать, то...

"Исчезнуть" не означает обязательно — "в болото". "Исчезнуть" — означает не "куда", а "откуда". Из поля зрения Гордея, Хотенея, Степаниды... А куда? Русь велика. Есть и ещё места на земле. Америку, например, вообще пока не открыли.

Много куда есть. Когда сильно надо исчезнуть.

Второй пункт. Приказ господина должен быть исполнен. Безусловно и неукоснительно.

Но... это должен быть приказ моего повелителя мне. А не кому-то ещё. А "мой" приказ не будет содержать прямой команды "сдохни".

Если сыграется так, как Степанида говорила, меня просто повезут как груз куда-то. Что там и как — надо ещё посмотреть.

А вот третий пункт мне очень нравится. Спасибо, Айзек, я буду старательно его исполнять. И пошли они все со своими темницами и дрючками, палачами и проповедниками, спасом-на-плети и священным долгом.

Я не осрамлю тебя, мой учитель Саввушка! Я исполню волю господскую!

Просто не смогу нарушить — ты это в меня очень хорошо вбил. До рефлекторных мышечных судорог от одной мысли.

Только у меня на каждый ваш дрючок или плеть с иконой — найдётся своя мозга с винтом.

Я этими мОзгами с винтиками — думать умею!

Лишь бы персональные молотилка со свалкой не подвели.

Дальше пошло веселее. Потом день свадьбы.

Ни в церковь, ни к приезду молодых на Хотенеево подворье, ни к началу свадебного пира нас не позвали. Но Юлька уметнулась туда ещё с самого утра. "Скорая помощь" с функциями "грибного человека". К вечеру, в третьей уже толпе челяди, и мы с Фатимой протопали.

Какие-то подсобные помещения, толпа народу, проблемы с переодеванием, ожидание, позвали...

Здоровенная зала, столы буквой П, в центре пустое пространство, только слуги пробегают да поддатые гости иногда к знакомцам подходят. Вместо перекладины буквы, на небольшом возвышении, главный стол. Там и мой... Хотеней. С молодой женой, Гордей со Степанидой, ещё какие-то. А народу — сотен шесть. Любят у нас на Руси гульнуть.

Шум как-то стихать начал, мой-то... внимание, наконец, обратил, все на нас с Фатимой оборачиваются.

Пора. Работаем.

Семенящей походкой выхожу в центр зала и опускаюсь на колени. Сверху на мне паранджа. Пенёк в мешке. Бубен начинает потихоньку рокотать. И я встаю-поднимаюсь-разворачиваюсь.

Видели национальный калмыцкий танец в исполнении ансамбля "Танцы народов мира" имени Александрова? Там такой очень интересный сворот-разворот спиральный на одном месте...

Из пенька замшелого в беркута парящего.

Развернулся-поднялся. Ножкой такты отстучал, паранджу — долой. Сперва только спереди. Переднюю часть на спину закинул. Конскому хвосту место сзади, а не перед глазами висеть, мир загораживать. Из полусогнутого, из поклона — широкий мах обеими руками себе за спину. С намёком на прогиб "тонкого девичьего стана в порыве страсти".

Что, ждали личико увидать? А у меня никаб. На глазки мои чёрные полюбуйтесь. Вам и того пока довольно.

И пошло-поехало. Кто спиной сидел, поворачиваться начали. Кто с другой стороны столов — с места вставать. А как я накидку скинул да по-цыгански прошёлся... Типа: "холодец заказывали?".

Чем?! — А красный лифчик? Золотишком увешанный... Влево-вправо покачать. Пульками остроконечными. Ух как торчит-играет!

Плевать, что внутри одни тряпки да ивовые корзинки — зато как со стороны смотрится! Как полный. А уж подмышки мои безволосые увидели... начали бубну подхлопывать. А когда я двух мужиков из толпы выцепил да одному конец пояса дал...

Раскрутился, юбки разматывая, до другого. И ему — другой конец. Они дёргают, я туда-сюда перекручиваюсь, с меня на каждом проходе очередная юбка слетает. И не кончаются. А они все рты пораззявили. Будто новое чего увидеть собираются.

Увидели. Шортики дутые, штанинки муслиновые.

Ляжки мои тощие нравятся? — Смотрите-любуйтесь. За "посмотреть" — денег не берём. Под муслином только и видно, что есть что-то. Беленькое, стройненькое, туда-сюда порхающее. А тощие или нет — на усмотрение воображения. Ваших, самцы киевские, фантазий и предпочтений.

И звон колокольцев, которые у меня во всех местах прицеплены-подвешены. И — пошёл "танец живота". С притопом, с поворотом. С демонстрацией "нежно дрожащего пупка". Не девичьего, правда, ну извините, что имеем — тем и дрожим.

Народ уже ревёт в голос, "порвал зал" — называется. Некоторые, самые дозревшие, на танцплощадку лезут. Ручки растопыривают. Рвутся присоединиться.

"Я пригласить хочу на танец

Вас и только вас".

Спасибо, не надо. Меня уже пригласили. Не на вальс — на танго. Последнее па — роняние трупика в болото.

Чёрт, как вспомнил — чуть с такта не сбился. Пришлось от "приглашантов" к главному столу на возвышение утанцовывать.

Перед молодыми плясанул, одну руку в бок, другую за голову, на лицо — улыбочку и бёдрами работаю. А зал мою задницу, тряпками обмотанную, видит и ест. Кушает. Глазами.

А я тут, перед главным столом, наяриваю, пошёл поворот влево, на одной ноге, вторая носком в пол бьёт. Побрякушки все — побрякивают, колокольцы все — колоколят.

Один мусульманский улем говорил: "и пусть жены ваши не стучат в пол ногами, дабы не хвастались они украшениями". Раньше как-то связи не улавливал, а теперь дошло — как раз мой случай. Подколенного браслета почти не видно, а звон его хорошо слыхать. Я же ножкой в пол стучу.

Так, полюбовались на мой животик в профиль? Подрожали животиком. На попку в шортиках, линия которой двумя мастерицам сформирована на основании долгих дискуссий? Подрожали попкой.

Сменим ручку-ножку, пошли поворот в обратную сторону исполнять. В середине, как лицом к Хотенею встану, сменим ритм и — "низкопоклонство перед идолом". С раздвинутыми коленями и в полуприсяде. Делаем.

Ух ты, как моего-то разбирает... Аж раскраснелся весь. Что милёнок-господёнок, этакую красу несказанную-ненаглядную и под нож? Как корову старую, яловую. А я ещё и "волну" могу. Ну, как тебе мой "пупок дрожащий, нежным потом увлажнённый"? Засинхронизированный с такой же задницей?

Кажется, хватит. Пора Фатиме бубен остановить, притомился я. Завтра брюшной пресс болеть будет. А пятки уже горят.

Но Фатима не успела остановиться сама. Невеста венчанная, вся в белой фате, не поднимая глаз от стола, руку вскинула.

Бубен замолчал. Зал стихать начал.

Тут она на меня глаза подняла. Господи, пигалица тринадцати лет, ещё детская опухлость с лица не сошла, а смотрит по-взрослому. По-зверячьему смотрит. Я такой ненависти в глазах здесь ещё ни у кого не видел. Смотрит мне в глаза, а говорит Хотенею:

— Господин муж мой венчанный, завтра по утру стану я здесь хозяйкой. И всё в дому этом будет под рукой моей. Так ли?

— Так, жёнушка, так.

— Тогда пусть поутру приведут ко мне эту холопку. Хочу посмотреть — как её плетями обдерут. Со всех сторон. По всем местам. За это непотребство на нашей свадьбе. А после — велю ноги ей поломать. Чтобы была колченогая и впредь непристоинств таких нигде не устраивала. Так, муж мой?

Хотеней как-то замешкался, за спиной ропот по залу прошёлся. И тут вступил Гордей:

— Не, доча, не сразу поутру. Хотеней Ратиборович мне эту девку раньше обещал. Так что, она сперва у меня в дому... попляшет. А уж потом... Если останется чего пороть.

Вот так-то, Ванюша. Была у меня какая-то надежда. Тень надежды. Может, не понял что из подслушанного. Может, не обещал меня Хотеней, или обещал, но не отдаст, отговорится как-то, спрячет...

Поклон в пояс. Рукой до земли. Шаг назад, второй поклон.

Я чуть не свалился с помоста. Спрыгнул, развернулся, народ от меня как-то в стороны, подхватил свои тряпки, по полу разбросанные, и на выход. Скорее к Фатиме, скорее домой, скорее от этих... таксидермистов. Как они мою судьбу при мне же и решали... Не скрываясь, не секретничая... Будто нет меня, будто я — пустое место... Будто баран на привязи — никуда не денется.

А оно так и есть: деваться мне некуда. Холопка же, скотинка двуногая, "зверушка забавная"... Для хозяев жизни.

Фатимы в зале уже не было, она тоже слышала. Убралась подальше.

Я — на выход, и где-то в переходе под лестницей меня слегка плечиком — приподтолкнули, ножку — приподставили, и я сходу — в открытую дверь головой вперёд — влетел.

Чулан, вроде, какой. Дверь за спиной — хлоп. Темно. Мужики какие-то. Один — за руки держит, другой — в штаны ко мне полез. И вообще — пытается во всюда сразу. Живот щупает, к попке прижимается, лифчик сдвинуть норовит, кажется, ещё одновременно и на себе штаны расстёгивает-развязывает...

Шива многорукий. Перегаром несёт. Горячий, потный, липкий.

Не только Фатима слышала про мою судьбу — все. И эта парочка. Вот только что Хотеней с меня свою защиту снял. Я теперь — "ничьих буду". Только минуту назад! А они — уже! Оперативненько... мрази святорусские.

Сработал на автомате: сильный прогиб вперёд и левой пяткой назад.

Попал. Повезло. Мне.

Мужик уже успел кушак на кафтане развязать. Так ручёнки с кушаком и прижал. К больному месту.

От толчка моей головой в живот — и передний завалился. Рук не отпускал, пока я ему коленом на причинное место не встал. "Встал" — с размаха. Оба воют и матерятся.

Я шмотки — цап, что в темноте ухватил — и к двери.

Оп-па. Дверь открывается — в проёме третий.

Вот теперь хана. Сам же дочку учил: после удара по гениталиям или убивай, или убегай — пощады не будет.