| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Здравствуй, Эммочка, как поживаешь? Фамилию еще не сменила? — роман матушки с отставным генералом и вдовцом по совместительству Федором Ивановичем Козловым был в самом разгаре и приближался к неминуемой свадьбе со скоростью военного истребителя, на котором до недавних пор летал Федор Иванович, уже будучи генералом, между прочим. Что вполне красноречиво говорило о завидном для его возраста здоровье и активной жизненной позиции. Так что вопрос о фамилии был вполне к месту.
— Здравствуй, сынок, — Эмма была в квартире одна и от роли мамочки не отказывалась. — Дела у меня идут своим чередом, свадьба скоро, приглашение получишь, узнаешь. А вот насчет фамилии, что-то я не уверена, что захочу поменять свою Лебединскую на Козлову. Последний муж Эммы Сергеевны, профессор Лебединский так гордился своей многоколенной фамилией, что невольно заразил этой гордостью и супругу.
— Да и Федор Иванович не настаивает, так что жить мне теперь Лебединской до самой смерти.
— Да что ты, мамочка, ты у меня еще о-го-го. Успеешь еще пару Федоров Ивановичей сменить. Может, у кого и покруче фамилия попадется.
— Зря ты так, Васенька. Я ведь Федора Ивановича люблю.
— Да кто спорит, мамуль. Люби ради бога. Ты же знаешь, мне — лишь бы тебе хорошо было.
Разговор этот был не нов. В той или иной интерпретации он уже повторялся неоднократно. Василий Петрович наперед знал, что скажет ему матушка, она знала все, что он ответит. Этакая дань традиции при встрече любящих друг друга людей.
Разговор, плавно перетекавший от одной темы к другой, от одних матушкиных знакомых к другим, шел к своему традиционному завершению, а Василий Петрович, все никак не решался задать тот самый вопрос, ради которого он сегодня и пришел. Помогла ему сама Эмма Сергеевна. Материнское сердце — инструмент чуткий, неприятности с дитем за версту чует, даже если дитю уже за сорок.
— Васенька, что с тобой? Я же вижу, сказать что-то хочешь, а не можешь? Случилось что-то? С Людочкой проблемы?
— Да нет, мам, ну что ты. Все в порядке. Ничего не случилось, и у Людочки все хорошо. Хотя, знаешь, есть один вопрос... Мам, скажи, — решился наконец-то Василий Петрович, — у меня был брат-близнец?
Тонкая ментоловая сигарета в руке женщины дрогнула, уронив пепел на ковер, но хозяйка не обратила на это никакого внимания. Она, похоже, этого даже не заметила. Глаза ее, мгновение назад пылавшие не по возрасту молодецким задором, вдруг как-то потускнели враз, устремились взглядом в какую-то далекую даль, когда хозяйка их была еще молода и прекрасна, когда жизнь, только начинавшаяся, виделась широкой дорогой, ведущей к неизбежному счастью, да так там и остались, наполнившись вдруг набежавшей влагой. Молчание ошарашенной матери и слеза, катящаяся по разом посеревшей коже стали самым красноречивым ответом. Коржиков, увидев состояние матери, остро пожалел о сказанном:
— Мама, прости меня, дурака! Не надо мне было ничего спрашивать! — он подскочил к ней, обнял со всей сыновней нежностью, на какую был способен, да так и остался стоять, прижимая к себе ее мокрое лицо и сдерживая крупную дрожь, сотрясавшую женские плечи.
Отплакав и успокоившись, Эмма Сергеевна отстранилась от сына и пристально посмотрела ему в глаза:
— Не знаю, как ты об этом узнал, да это и не важно. Я давно должна была тебе рассказать, а не носить в себе это столько лет, только зря мучилась.
— Не надо, мама, бог с ним. Чего зря душу бередить.
— Нет уж, Васенька, садись и слушай.
Она подошла к бару, налила себе рюмку коньяка и, не предложив сыну, залпом выпила.
— Я родила тебя, когда мне только-только девятнадцать лет исполнилось. Роды проходили очень тяжело, врачи всерьез опасались за мою жизнь и поэтому решили делать кесарево. Когда меня разрезали — это мне после операции врач рассказывал — они увидели, что у меня должна была быть двойня, и очень этому удивились. Ведь во время беременности на всех обследованиях второй плод себя никак не проявлял. То ли гинеколог по неопытности просмотрел, то ли еще что, не знаю. УЗИ ведь тогда еще не делали. Второй ребеночек был жив до последнего, но когда начались роды, он как-то так перевернулся, и пуповина обвила его горлышко. И он задохнулся. Когда врачи все это увидели, было уже поздно. Мы с твоим отцом переживали очень, у меня на нервной почве куча болезней повылазила, я по больницам долго валялась. На ноги меня в конце концов поставили, но детей я уже больше иметь не могла. Пока ты был еще маленький, тебе ни о чем не говорили: зачем пугать, все равно ничего не понял бы. Потом умер папа, и эта беда как бы затмила предыдущую. Ну а потом, когда ты вырос, я уже просто не хотела бередить свои раны и дергать твою душу. Все пыталась забыть, да так и не смогла. Вот и несу в себе эту боль всю жизнь.
Ночевать Василий Петрович домой не пошел, позвонил жене, предупредил, что останется у мамы. Полночи просидели они на кухне, перелистывая старые фотоальбомы и разговаривая за жизнь под коньячок с лимончиком. Никогда у Коржикова не было столь долгого и доверительного разговора с матерью, как в этот раз. Он вдруг как бы по-новому увидел ее, старенькую, несчастную, из последних сил пытающуюся хоть как-то зацепиться за ту, прошлую жизнь: с высшим обществом, поклонниками и прочей атрибутикой 'Дольче вита'. Как же ей тяжело, наверное, изо дня в день изображать из себя легкомысленную хохотушку, этакую бабочку зрелого возраста, порхающую по жизни без проблем в поисках удовольствий и развлечений. Странно, но ведь даже Василий Петрович всю жизнь воспринимал ее именно так и лишь сейчас вдруг понял, что это искусная маска, носить которую у бедной женщины сил остается все меньше и меньше.
Спать улеглись уже далеко за полночь. Но сон все никак не приходил. То ли непривычная обстановка гостевой комнаты, то ли взлохмаченное нервное состояние Коржикова никак не давали ему уснуть. Он не просто не мог уснуть, перевозбужденный мозг его гудел, как всполошенный улей от полученной за последний день информации. Все валилось в одну неподъемную кучу. Тут тебе и измена жены, которой как бы и не было, но в тоже время как бы и не могло не быть, тут тебе и брат-близнец, явившийся с того света через сорок с лишним лет. Вроде бы бред, но матушка подтверждает, опять же, машину выиграть помог. Надо, кстати, утром не забыть матери билет отдать. Что же делать, верить или не верить. И если верить, то, как дальше жить. А если не верить, то, как можно в это не поверить. Господи! Что же не уснуть-то никак.
Терзаемый мыслями, Коржиков ворочался на диване, пытаясь если не уснуть, то хотя бы забыться ненадолго, ища призрачного отдохновения от тяжких дум и неизбежности принятия по утру решения. Ворочаясь с боку на бок, то засовывая руки под подушку, то накрываясь ей с головой, Василий Петрович, наконец-то покинул ненадолго нашу реальность.
— Заснул все-таки, — не заставил себя долго ждать братишка. — Думал, уж до завтра разговор придется откладывать. Ну что, поверил мне? Или все еще сомневаешься? Видишь ли, я бы и дальше продолжил развлекать тебя фокусами типа лотерейного билета, да жаль времени у меня в обрез.
— Что тебе от меня надо? Зачем ты явился? Всю жизнь мою пустил наперекосяк.
— Минуточку! Я твою жизнь испортил? Чем? Правду тебе рассказал про жену, про начальника, про себя. Так это все и без меня у тебя было. Ты с моей помощью лишь узнал об этом. Рано или поздно это все равно случилось бы. Ну, может быть только мамочка так и не раскололась бы до самой смерти. Ты мне спасибо скажи, что все сейчас узнал, когда всю свою жизнь поменять еще в силах. Ладно, не распускай сопли. Я тебе помогу.
— Ага, поможешь. Душу мою купить хочешь, может и договор с тобой кровью подписать?
— Я тебе не дьявол, чтобы с тобой кровью договора подписывать, хотя буду честен, сделаю я это не бескорыстно. И уж точно не из братской любви к тебе. Выхода у меня другого нет и времени. Жить мне осталось недели две, не больше.
— И чем же я помочь тебе могу?
— Для начала посмотри, как я сейчас на самом деле выгляжу.
Перед глазами Петровича предстала пещера. Тусклый, пробивающийся с потолка свет лишь легким намеком обозначал ее стены и свод. Впрочем, свода как такового не было. Широкие и, видимо, достаточно глубокие трещины покрывали то, что осталось от свода пещеры. Именно через одну из этих трещин туда и проникал свет. Груда обломков породы на полу пещеры и была тем самым куполом. Петрович не без труда разглядел под этой многотонной массой камней человека, вернее то, что раньше было человеком. Тело несчастного было словно пропущено через гигантскую мясорубку. У него не осталось ни одной целой кости, включая и лицо. Оно было изуродовано до неузнаваемости. Левый глаз отсутствовал, либо заплыл так, что его не было видно. Правый, наоборот, вывалился из глазницы и держался, кажется на одном только нерве. Целой осталась только верхняя часть головы, мозг видимо не пострадал, впрочем, это было малым утешением. Человек был мертв, с таким набором увечий он просто не мог быть жив. Однако голос брата по-прежнему оставался ровным и спокойным, несмотря на произошедшую с изображением трансформацию.
— Ну как, впечатляет?
— Как же это так? Несчастный случай?
— Да нет, нашелся один доброжелатель, помог.
— Тебя убили? Но ты, кажется, хвалился, что самый могущественный волшебник, там, у себя?
— А я и не отказываюсь. Ну, слукавил немного, для пущего эффекта. Нас таких двое, я и он. В этот раз ему повезло больше.
— А чего не поделили, если не секрет?
— А того и не поделили, что должен быть кто то один.
— И ты, значит, проиграл?
— Проиграл. Временно. Но если ты мне поможешь, я вернусь и возьму свое.
— Как же тебе тут поможешь. Ты же мертв.
— Видишь ли, брат, мертво мое тело, тут уже ничего не исправишь. Тело высоко в горах, район дикий, даже если позвать помощь, она придет слишком поздно. Это место и раньше было недоступно, а сейчас после обвала и подавно. Нет, тело я уже потерял и смирился с этим.
— Вот докатился. Вторую ночь с дважды покойником общаюсь, — подумал Циник.
— Я сошел с ума. Все. Меня заберут в психушку. Привяжут к железной кровати и будут пять раз в день колоть всякой гадостью. Мамочка!!! — Коржиков-Трус был близок к панике.
— Тихо! Тихо! Успокойся! Да, тело мертво, но жив мой разум, мой дух. Цела, слава богу, моя личностная информационная матрица.
— Прежде чем продолжить, ты не мог бы сменить картинку, а то у меня от нее мороз по коже.
В то же мгновение братец предстал перед ним в своем прежнем виде, то есть зеркальной копией самого Петровича. Тот, в свою очередь, недовольно поморщился, но смирился. Все лучше, чем изуродованный полутруп в разрушенной пещере.
— Итак, что мне от тебя нужно, — произнес братец, поигрывая неизменным бокалом с темно-янтарной тягучей жидкостью. — Мне нужно твое тело.
— Во как?! А с ним жену-красавицу, квартиру в центре и работу перспективную? Да ты, брат, скромняга. А мне, значит, предлагаешь в тот мешок с костями переехать. Спасибо! Это по-честному, по-братски! Всю жизнь мечтал вот так вот из тела выпорхнуть, другие миры поглядеть, себя показать...
— Закончил? Теперь меня слушай. Во-первых, тело мне твое нужно временно, пока я не найду способ обратно сюда вернуться. Во-вторых, приданное свое можешь себе оставить, если оно тебе еще нужно. И, в-третьих, тело твое останется при тебе, я просто перемещу туда свое сознание, и у тебя в твоей партячейке на одного члена будет больше. Я думаю, справишься.
— А почему именно я? Раз ты такой могущественный, вселяйся куда хочешь.
— Не все так просто. Я действительно владею переносом личностной информационной матрицы, или сознания, или души, чтобы уж совсем тебе понятно было, но в абы какое тело матрицу не внедришь. Во-первых, нужен обязательно родственник, или как мы его называем, крович. Дело все в одном маленьком элементе кода ДНК, который и позволяет внедрять матрицу. Группа крови, пол, расовая принадлежность роли не играет. Важен лишь этот элемент. В моей реальности известных мне людей с такой кровью нет, был один, но он погиб. А искать новых у меня нет времени. Через две недели истекает сорокадневный срок, когда матрицу еще можно перенести в новое тело. После сорока дней я погибну окончательно. Во-вторых, с твоей стороны это должно быть осознанное добровольное решение, только в этом случае при появлении в твоей голове второго сознания ты не превратишься в шизофреника. Так что, брат, у тебя на раздумье и принятие решения всего неделя.
— Ты же сказал две?
— Неделя нужна на подготовку. Это тебе не в ладоши хлопнуть. Тут магия высшего порядка.
— А что я с этого буду иметь, кроме сомнительной радости от помощи неизвестно откуда свалившемуся мне на голову братцу?
— На все время, пока я буду в твоем теле, ты сможешь использовать мои способности. А они у меня, поверь, поистине сказочные. Представь себе, что ты получаешь в полное свое распоряжение золотую рыбку.
— Помнится, старик довольно плохо кончил. В лучшем случае, остался при своих, не получив от общения с рыбкой никакой выгоды.
— Потому что он лишь загадывал желания, а выполняла их золотая рыбка. А тут ты сам будешь золотой рыбкой и сам себе будешь загадывать желания.
— Допустим, я соглашусь. Как это будет выглядеть технически?
— Та сначала согласись, а потом мы обсудим технические вопросы. Даю тебе неделю. Следующий раз я приснюсь тебе в следующую пятницу. А сейчас я устал. Тяжело поддерживать жизнь в этом куске мяса и с тобой общаться. Прощай.
— Подожди! Последний вопрос. Почему именно во сне? Мы что наяву пообщаться не можем?
— Тут как раз все просто. Способность к ментальному обмену информацией заложена в каждом человеке от природы. Просто вы не умеете ей пользоваться. Сознание ваше блокирует эти способности. Когда ты спишь, твое сознание отключается и наступает время подсознания. Ты начинаешь излучать свои мысли в эфир и принимать чужие. Но принять ты можешь только адресную мысль, направленную именно тебе. Ваши ученые в свое время провели такой эксперимент: Взяли сто влюбленных пар и уложили их спать в разных комнатах. Больше половины из них одновременно видели эротические сны с участием своего партнера. То есть люди думали друг о друге и бессознательно посылали адресные мыслеимпульсы. Ну а то, что сны эротические, так ведь влюбленные, что с них взять. Не о производстве же им во время сна думать. Да и любовь — это, пожалуй, самая сильная человеческая эмоция. Бывает даже посильнее жажды жизни. Ну все. До пятницы.
Коржиков проснулся и еще долго лежал с открытыми глазами, переваривая услышанное и увиденное. Уходя, он не стал будить мать, лишь наскоро перекусил чашкой кофе и бутербродом. Василий Петрович, кажется, поверил в своего брата-близнеца полностью и бесповоротно
Он успел пережить за отпущенные братом семь дней все стадии размышлений от'Полный бред' и 'Зачем мне это надо' до 'Почему бы и нет' в середине недели и полной решимости принять участие в этой авантюре к четвергу следующей. В немалой степени этому способствовали события, развивавшиеся вокруг Василия Петровича в течение всех этих дней. Порой ему казалось, что сама судьба подталкивает его к принятию решения. Да и судьба ли это была, или его вела чья-то воля, Коржиков не знал и даже задумываться не хотел. Им овладела странная апатия и отрешенность от всего с ним происходящего. Он как бы превратился в стороннего наблюдателя, с интересом рассматривающего жизненные перипетии совершенно ему постороннего человека по имени Коржиков Василий Петрович. Его девизом на это время стало 'Будь что будет, авось, обойдется'.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
