Солдат, чьего лица Томас не разглядел даже через оптику перископа, что-то нес, овальный или дискообразный предмет. Нес странно, согнувшись под тяжестью, одной рукой — всем предплечьем — прижав предмет к животу, а другой подпирая снизу, как будто у него не действовали пальцы. Да и сами руки русского выглядели как-то неестественно, но Фрикке так и не успел понять, что именно казалось неправильным. Черно-зеленая фигура с неожиданной быстротой рванулась вперед, как раз к впередиидущему "Катцхену". Тяжелая машина вильнула, стараясь уйти от столкновения, выстрелил башенный пулемет, но промахнулся на какие-то сантиметры. Бегун с непонятным предметом... — миной? миной, черт побери! — видимо поняв, что не добежит, сделал резкое движение, и исчез в рваном облаке взрыва. Ударная волна хлестнула в лоб броневику Томаса, качнув машину как игрушку на пружинках, окуляр перископа больно ударил нобиля по лицу. Фрикке с шипением боли отшатнулся от прибора, но успел заметить напоследок, что оказавшегося гораздо ближе к смертнику "Катцхена" перевернуло набок.
Водитель броневика ударил по тормозам, Томас приник к смотровому триплексу, как раз вовремя, чтобы увидеть, как откуда-то сбоку прилетела гирлянда вспышек, похожих на светящиеся теннисные мячики. Прилетела и запрыгала по броне поверженного транспортера, разбрасывая пучки ярких искр, пробивая сталь — это бил крупнокалиберный пулемет или небольшая автопушка. Еще одна машина загорелась, пораженная из ракетной установки. Реактивный снаряд буквально развалил транспортер пополам, словно рассек огненным ножом. Огонь невидимых обороняющихся креп на глазах. Будучи слабым, он, однако с каждой секундой обретал организованность.
Шипя, на этот раз от бешеной ярости, Томас схватил, было, трубку радиоаппарата и сразу же бросил, вспомнив об ионизации воздуха, надежно вырубившей радиосвязь. Нобиль оттолкнул замершего в растерянности адъютанта и метнулся в корму машины, к большому барабану сигнальной установки, вспоминая на ходу, какая комбинация соответствует его намерениям. Повинуясь его быстрым точным движениям закрутился механизм, досылая сигары ракет в зарядный барабан.
Прежде чем нажать последний тумблер, Томас на мгновение заколебался. А может быть наплевать на потери и ринуться вперед?.. Не может быть, чтобы гвардейская оборона сохранила прочность и устойчивость, не может! И, словно отвечая его сомнениям, за бортом что-то громыхнуло, зазвенело. Машину вновь ощутимо качнуло.
Скрипя зубами от ярости, Томас ударил по кнопке запуска, зная, что сейчас высоко в небе расцветут несколько ослепительно ярких разноцветных кустов, обозначающих "развернуться в боевой порядок, передать сигнал дальше".
Снова задержка, вновь промедление, пусть ненадолго, на время, которое понадобится для разгрома последних очагов обороны, недобитых крыс, выживших в подземных норах. Ну, ничего, панцерпионеров все равно уже никто не остановит...
* * *
Сала бы сейчас... Александр сглотнул слюну. Амфетамины хирургу заказаны даже больше, чем летчику, очередная порция кофе вызвала бы только сердцебиение и головную боль, поэтому для подкрепления сил оставалось только что-нибудь жирное и калорийное. Например, толстый ломоть сала на черном хлебе... с перцем да с чесноком... Но ни о каком перекусе снаружи сейчас и думать было нечего.
Он втянул сухой воздух, насыщенный запахом резины и адсорбирующей химии. Взглянул на рентгенометр, подвешенный к выступающей над входом балке, как старый фонарь. Очень хотелось стянуть противогаз и вдохнуть настоящий, "живой" воздух. Но от таких мыслей удерживал вид стрелки прибора, которая тихонько ползла вправо по полукруглой шкале. Движение было почти незаметно, если смотреть на нее неотрывно, но вполне ощутимо, если проверять смещение, скажем, каждые полминуты. Третий диапазон, то есть "умеренно опасно". Согласно теории, после близкого атомного взрыва уровень излучения стремительно повышался, но затем должен был так же быстро снижаться из-за распада короткоживущих изотопов. Сейчас же процесс шел неровными скачками, из-за ветра, несущего радиоактивную пыль.
С той стороны, где находился север, доносился ровный шум. Такой издает океан, когда плеск мириадов волн сливается воедино и порождает монотонный рокочущий гул. Там шла грандиозная битва, масштабы которой медик даже не пытался представить. На западе было тихо, пыльный "гриб" опал, почти растворился, разнесенный сильным ветром. Поволоцкий знал, что там продолжается отчаянное сражение, многократно меньшее по масштабам, чем на севере, но куда более значимое для его госпиталя. Но хирург запретил себе думать о том, что будет, если гвардия не выстоит.
Конвоя с ранеными все еще не было. Это мелко, как-то исподтишка радовало — пока никого не надо отмывать от радиоактивной грязи. И расстраивало — сейчас кто-то истекал кровью, к кому-то подбирался шок, у кого-то кровоизлияние внутри черепа грозило сдавить мозг...
Заурчал мотор. Один. Не грузовик. Александр машинально похлопал по бедру и мрачно усмехнулся — пистолет был запрятан под плотной прорезиненной тканью, да и не помог бы он против броневика. Впрочем, контуры машины были знакомы, а на башне виднелась родная красно-золотая эмблема.
Из броневика потащили раненого, безвольно обвисшего на руках двух сопровождающих.
— Господин военврач, помогите ему! — прогудел через респиратор один из носильщиков.
— Сюда! — быстро скомандовал Поволоцкий, призывая на помощь санитара.
Раненый был плох, это стало понятно с первого взгляда. Пульс слаб, повязки, наложенные не очень умело, но старательно, промокли насквозь — кровотечение не прекращалось. Хорошо — у мертвецов кровь не течет. Но смертельно опасно, поскольку кровопотеря зачастую убивает надежнее пули.
— Пожалуйста, господин военврач!
За раненых часто просят. Предлагают деньги и ценности, показывают удостоверения, порой грозят оружием...
— Чушь не пори, — отрывисто приказал хирург. — У меня здесь все равны. Давно его ранили?
— Меньше получаса назад!
Захотелось выругаться. Тридцать минут — значит, никакая инфекция еще не успела развиться. Но хотя бы четверть часа такого интенсивного кровотечения... Если, не дай бог, редкая группа крови, не поможет даже чудо.
На свет фонариком в глаз раненый отреагировал своеобразно. Неожиданно дернулся, тихо, но отчетливо он произнес:
— В тыл меня везти запрещаю. Колонна повернет...
И снова лишился сознания.
— Бредит, — констатировал Александр. — Помраченное сознание. Тащите за мной.
Терентьев погружался в туман, в котором не было ни верха, ни низа, никаких ориентиров. Только бесконечное падение в никуда и серая пелена, растворяющая любую, самую простую мысль. Но затем пришел Паук. Он прополз по телу, цепляя кожу острыми коготками и уселся на животе, запустив под кожу толстое длинное жало. Яд изливался во внутренности, разъедая их подобно кислоте.
Рука... надо смахнуть мерзкого арахнида рукой... но рук нет, ничего нет...
Больно, больно, больно...
Несомненно, работа в зоне атомного поражения опасна — но свои преимущества у нее имеются. В частности, обязательный душ — без лимита времени и воды. Ну, понятно, что воду нужно экономить, и раненый не будет ждать бесконечно — но это не песочные часы и водомер. Борода, против опасений, не набрала пыли и осталась в неприкосновенности... но это уже мелочи. Все мелочи, кроме крохотной дырочки в чужом теле, из которой утекает жизнь.
"Где же я его видел?" — подумал Поволоцкий, старательно — до красноты и жжения — растираясь жестким колючим полотенцем, разгоняя по телу кровь. Привезенный показался ему смутно знакомым, но точно вспомнить не удалось. Если они когда-то и встречались, то бледное восковое лицо умирающего слишком сильно изменилось, утратив сходство с прежним.
— Запишите в карточку — проникающее ранение верхней части живота, близко к средней линии. Шок... второй-третьей степени. Состояние тяжелое. Полусознание.
— Плох? — спросила медсестра из-за ширмы, прикрывавшей стол с бумагами от брызг.
— Очень. Почти безнадежен. Потерял много крови, и непонятно пока, что натворил осколок. Если печень или почки — то совсем скверно. Вряд ли желудок, тогда его бы, скорее всего, вообще не довезли. Раздеть, отмыть, проверить рентгенометром. Согреть стол, две дозы крови и пятьсот миллилитров противошокового раствора внутривенно. Я пока продезинфицируюсь еще раз, — отрывисто скомандовал медик и проговорил про себя заученную последовательность действий:
"Операция. Местное обезболивание, лапаротомия, поиск перебитой артерии. Резецирование пробитых кишок. Перевязка артерии. Брюшину шить, кожу не шить. Широкая плотная повязка. Далее в палату или к священнику, в зависимости от результата".
Одежда раненого уже сгинула в одном из контейнеров для зараженных предметов. Безвольное тело лежало на теплом столе, обложенное грелками, укрытое стерильной простыней, ватным одеялом и снова простыней — все, кроме лица, рук и живота. Рана, как и ожидалось, казалась обманчиво маленькой и безобидной — самое коварное, что может быть. Привычные к бытовым травмам врачи, даже опытные, слишком часто полагались в начале войны на внешний вид крохотной ранки, не видя превращенные в фарш внутренности — пока за пациентом не приходил перитонит.
"И все же, где я тебя видел?"
— Новокаин! — скомандовал хирург, ощупывая живот раненого и прикидывая, как пойдет будущий разрез. На подносе рядом с правой рукой в готовности лежали скальпели, похожие в свете лампы на длинных узких рыб. Весь арсенал хирургии, хитрый и в то же время немудреный — пинцеты, зажимы, ножницы, лопатки, иглодержатель и иглы с шелком и кетгутом .
Новокаин для местной анестезии, много новокаина. Бедняга и так на грани смерти, поэтому общий наркоз почти невозможен. Даже самый легкий может легко столкнуть его туда, откуда возврата уже нет. Так же как, впрочем, и малейшая боль.
— Он в сознании?
— На грани.
— Документы достали?
— Документы... нет, они там...
— Бывает. Передайте в приемное, чтобы последний раз.
Скальпель был походным, эрзац, используемый для экономии настоящих. Половинка бритвенного лезвия, схваченная малым зажимом Пеана, коснулась кожи, окрашенной бледно-желтым раствором йода. В такие мгновения Поволоцкий всегда чувствовал суеверный страх и робость от того, что сейчас он вторгнется в храм тела и души. Но это колебание никогда не длилось дольше мгновения.
Черт побери, сколько крови... Как будто не было совершенно сумасшедшей кровопотери еще до операции. Вокруг инструментов сновал длинный пинцет сестры-ассистента, быстро протирающей тампоном операционное поле от темно-красной жидкости.
— Аспиратор!
Громкое название для прибора из двух банок, полутора метров трубки и ящика, отсасывающего жидкость из полости. Но ничего, работает. Натощак ранило, это в плюс. Минимум пол-литра крови в брюшной полости, не считая вылившегося и впитавшегося — это в минус.
Кожа обезболена и разрезана. Теперь брюшина. Бритва рассекает напитанные новокаином мышцы без боли, но дальше куда сложнее — разрывы тканей мешают инфильтрату анестезии. Придется дать немного эфира.
Уставшие глаза совсем некстати заволокло пеленой слез. Александр нетерпеливо дернул плечом и опытная сестра, поняв все с одного жеста, протерла ему лицо свежим тампоном.
Разумеется, наркозные аппараты были погружены и эвакуированы вместе с незадействованным персоналом и всем лишним имуществом. Так что — маска имени господина Эсмарха, складная, образца казенного, 1886 года. Вообще-то, она для хлороформа, но и для эфира пойдет.
— — Полкубика атропина, подкожно. Эфир, совсем немного, и осторожно. Следите за пульсом.
— Сто десять, наполнение слабое.
Не слишком хорошо, балансирует на границе. Операция может убить — но только может. А непрекращающееся внутреннее кровотечение убьет гарантированно.
Теперь захваты, чтобы раскрыть края разреза и открыть доступ к внутренностям.
Всякая огнестрельная рана опаснее, чем кажется — так писал Дитерихс, и был совершенно прав. Но, конечно, лучше так, чем широкий осколочный разрыв. Хотя... похоже, здесь все-таки не пуля.
Тихо звенели инструменты, гудел компрессор, подававший отфильтрованный воздух внутрь павильона.
Вот они, кишки, на первый взгляд — бессистемное переплетение сизых трубок с желтоватыми бляшками жира. Похоже, этот человек держал себя в форме, несмотря на возраст. Жировых отложений ровно столько, сколько должно быть у здорового мужчины лет сорока-пятидесяти — ни полкило лишнего. А вот направление раневого канала нерадостное — к печени. И ранение он получил наверняка, когда стоял, с тех пор его везли, перекладывали... канал изменился. Значит, придется в буквальном смысле перебирать кишечник. Обычно люди не представляют себе, насколько плотно "упакованы" органы в человеческом теле, как легко повредить отлаженный механизм анатомии.
И кровотечение не останавливается, заррраза...
Шум снаружи, гудение клаксона, быстрая речь. Кто-то в белом халате и марлевой повязке просунул голову в операционный бокс, но, оценив увиденное с одного взгляда, сразу же убрался обратно, не забыв тщательно закрыть клапан тамбура. Похоже, все-таки пришел новый автопоезд с фронта, но им сейчас займутся помощники. Как скверно... При кажущейся простоте ранения — предельно тяжелый случай. Длинный зазубренный осколок из твердой стали разделился на несколько узких фрагментов, разошедшихся в разные стороны.
Продолжаем.
— Сколько у нас крови?
— Пятнадцать доз нулевой, по восемь второй и четвертой, десять третьей.
— У этого какая группа?
— Ноль.
— Готовьте две дозы крови. И теплый физраствор для промывания готовьте, литров шесть. С риванолом.
Зажим. Еще зажим. И еще. Уже дважды куски исковерканного металла с бряцанием падают на металлический поднос, такие безобидные на вид. Но откуда-то продолжает кровить, по капле... за час и даже за два по капле столько натечь не могло. Тромбировалось? Хорошо бы.
Полная ревизия кишечника. Это значит — проверить каждый миллиметр, потому что малейшая ранка может привести к перитониту. И подумать только, когда-то все эти манипуляции делались голыми руками, без перчаток и антисептиков. А лет шестьдесят назад какие-то умники предлагали надувать кишечник водородом и искать места прорывов с помощью зажженной лучины .
Господи, благослови науку и медицину.
Еще зажим. Должен быть третий осколок, должен, но куда его унесло-то? Где-то около печени. Причем, с внутренней стороны. Почки целы, ну хоть в чем-то повезло. Хотя нет, не только. То ли пациент — тертый калач с опытом, то ли просто так карта легла, но, похоже, он ничего не ел, по меньшей мере, последние сутки. Не будет каловых масс между пальцев и, что важнее всего — в брюшине.
— Пульс сто, наполнение улучшается.
Это все переливание крови и создание запаса. Американцы говорили — "невозможно, такую систему нужно делать десять лет". А вот хренушки вам, заморские лекари. Забор крови от доноров в тысячу доз — пятьсот литров — за сутки прошли зимой. Сейчас уже почти полторы тысячи. К концу года выйдем на две.
