— А это для чего? — Спросил озадаченный Реутов.
— А ты его что, пытать собирался? — Спросил Греч, набирая в шприц какую-то желтоватую жидкость.
— У тебя есть сыворотка правды? — Начиная понимать, что к чему, вопросом на вопрос ответил удивленный Вадим.
— Ну если у тебя есть автомат, почему бы и у меня чему-нибудь не заваляться? — Марк пожал плечами и, подойдя к майору, очень ловко ("Ну прямо фельдшер квалифицированный!") ввел иглу во вздувшуюся вену.
— Что это? — Спросил Вадим, подходя ближе. — Пентотал? Амитал?
— Каллокаин1, — коротко бросил Греч, выдирая иглу и поворачиваясь к Реутову. — Ну что ж, минут через пять клиент будет готов к вдумчивому употреблению, а пока выпьем что ли с устатку?
#1В романе-антиутопии классика шведской литературы Карин Бойе "Каллокаин", подозреваемым вводят вещество, называющееся каллокаин. Это сыворотка, заставляющая их говорить правду.
Глава 10. Невыносимая сложность бытия
Сие есть змей зело грозный. Перемещается с быстротою молнии, а из пасти его постоянно пар горячий извергается. Ежели укусит, человек распухает страшно и заживо гниет.
Бестиарий Сапковского
Петров, Русский каганат, 29 сентября 1991 года.
1.
Что уж там это было такое — каллокаин, Реутов, разумеется, не знал. И даже спрашивать не стал. Греч, судя по всему, в таких делах разбирался куда лучше, а Вадиму и знать, если честно, не хотелось. Однако как он и ожидал, зелье это тоже было той еще панацеей. Вернее, так. Не панацея, потому что не лекарство. Но и не волшебная палочка. Не золотой ключик от дверки, за которой сложены все секреты жандармского майора. Где-то так.
Разумеется, Кабаров заговорил. И не просто заговорил — "запел". Его буквально несло, так что, казалось бы, всех дел — слушать страдающего словесным поносом Кабарова, да вопросы, наводящие время от времени задавать. Но это только казалось. Чудес на свете не бывает, и вытянуть из майора требуемую информацию оказалось совсем не просто. Вообще, как выяснилось, допрос с применением химии — это искусство, которым Греч, возможно, и владел, но и жандарм был тот еще фрукт. Он ведь догадывался, что ему могли впрыснуть. Был к этому готов и как мог действию зелья сопротивлялся. Он даже стихи им читать пробовал, и цитировал устав караульной службы, вызубренный наизусть, надо полагать, еще в кадетской юности. Так что, за два часа допроса всего и узнали, что имя полковника и его примерный адрес. Тоже не мало, потому что об остальном в их положении следовало забыть. Ни времени, ни возможности, сделать все, если и не по правилам, то хотя бы по уму, у них просто не оставалось. Другое дело, что наблюдение за допросом навело Реутова на мысли о самом себе. Ему ведь тоже что-то такое кололи. Знать бы еще, о чем при этом спрашивали! Но тайна сия так пока тайной и оставалась. Разве что полковник ...
— Половина пятого, — задумчиво сказал Греч, опрокинув в рот очередную порцию "Карши". — В принципе, не поздно еще ...
— Я за, — сразу же согласился Реутов, гася в импровизированной пепельнице очередную папиросу.
— Не люблю я импровизаций, — Марик посмотрел на пустой стаканчик, потом на бутылку и покачал головой. — Эк, мы с тобой, друже ...
— Что тебя беспокоит? — спросил Вадим.
— Не люблю, когда меня заставляют торопиться, — объяснил Греч. — Но с другой стороны, и выхода другого не вижу. У меня, как ты, вероятно, догадываешься, форс мажор образовался. Придется сегодня пожар гасить... Но и полковника твоего так просто отпускать не хочется. Он ведь как только про Кабарова узнает, сразу же на "казарменное положение" перейдет.
— Рискнем? — Предложил Вадим, которому и самому не слишком хотелось спешить. Поспешишь, людей насмешишь, не так ли?
"Так, — кивнул он мысленно головой. — Да, не так, потому что как бы этот "смех" нам кровью не вышел".
Но и он, на самом деле, все прекрасно понимал: если не сейчас, то, возможно, уже никогда. Этой ночью, ему впервые за все время гона удалось перехватить инициативу, но что случится завтра? И Давида, как назло, он отправил в Итиль ...
— Рискнем? — спросил он.
— А что нам остается? — Пожал плечами Греч. — Бери оружие и поехали. "Авось" ведь тоже никто пока не отменил.
2.
"Интересные дела... " — Вадим сам не верил, что такое может случиться на самом деле, но факт. Или и впрямь кто-то на небесах забыл отключить пресловутое русское "авось", или сегодня был объявлен великий "день дураков", которым, как известно, везет, особенно на Руси. Или ему, Реутову, начали подыгрывать такие силы, которые по иудейской традиции по имени не называют.
Они приехали на Кронверкскую перспективу в 5.10 утра и заняли позицию среди деревьев Владимирского парка, откуда хорошо видны те четыре особняка, в одном из которых, по словам Кабарова, возможно, проживал полковник Рутберг. Насколько удалось понять из витиеватых — с многочисленными отступлениями, перемежающимися то строками из Пушкина, то отрывками из Корана — объяснений жандармского майора, с Моисеем Ароновичем Рутбергом того связывали некие сложные, впрочем, так и оставшиеся не озвученными, отношения зависимости, проистекавшие из еще менее проясненных обстоятельств кабаровского прошлого. При этом, ни того, где точно служит полковник, ни того, какое звание он носит на самом деле, Кабаров, похоже, действительно не знал. Впрочем, создавалось впечатление, что боится он Рутберга не по-детски, и что возможностями таинственный Моисей Аронович обладает просто нечеловеческими. Однако один реальный факт — если не считать, разумеется, имени полковника, которое могло быть и вымышленным — майор все-таки сообщил. Пару раз он встречался с Рутбергом на Кронверкской перспективе, недалеко от дома балерины Лисневицкой, и полагал, что и полковник проживает в одном из близлежащих старинных особняков.
И вот, не прошло и полутора часов ожидания, как открылась парадная дверь в одном из этих красивых и ухоженных домов, и на улицу вышел хорошо запомнившийся Реутову по первому свиданию человек. Время для этого района было еще раннее. И если движение по Кронверкской перспективе и смежным улицам успело уже стать интенсивным, то здесь лишь изредка проезжали случайные машины, а прохожих — если не считать, разумеется, подметавшего улицу дворника — не было вовсе. Невысокий и худощавый Рутберг, одетый в фетровую шляпу и темное, застегнутое на все пуговицы пальто, оказался, таким образом, здесь и сейчас едва ли не в полном одиночестве. Как ни странно, на улице его никто не ждал. Не было ни машины, ни охраны, и, закурив длинную сигару, полковник неспешным "прогулочным" шагом отправился в парк, прямо навстречу своей судьбе.
Он прошел по аллее, остановился на мгновение на перекрестке, как бы решая, куда теперь направиться, и свернул направо, то есть именно туда, где находились Реутов и Греч.
— Не нравится мне это, — тихо сказал Марик, снимая с предохранителя свой пистолет.
Реутову все это тоже не нравилось, но никакого разумного объяснения происходящему, кроме идиотского "повезло", в голову не приходило. Но и обострившееся за последние дни чувство опасности молчало.
— Такое впечатление, что он сдаваться идет, — сказал Вадим то, что пришло ему вдруг на ум.
— Есть в этом что-то, — кивнул Греч. — Знаешь, что, — сказал он через мгновение, наблюдая за неспешно "гуляющим" Рутбергом. — Иди-ка ты один. А я прикрою. Идет?
— Пожалуй, что так, — Реутов тоже снял с предохранителя свой марголин и, опустив левую руку с пистолетом в просторный карман куртки, пошел навстречу полковнику.
Рутберг заметил его, когда Вадим был уже метрах в пятнадцати, но не сделал никакой попытки избежать встречи. Напротив, кивнул даже, но не Реутову, а как бы самому себе, своим мыслям, и сделал это так, как если бы был вполне удовлетворен увиденным.
— Доброе утро, Вадим Борисович, — сказал он, когда расстояние между ними сократилось настолько, что можно было говорить, не повышая голоса.
— Доброе утро, Моисей Аронович, — ответил Вадим, рассматривая при свете дня спокойное худое лицо полковника.
— Вы, я вижу, уже вполне адаптировались, — Рутберг рассматривал его с не меньшим интересом, не забывая между делом попыхивать сигарой, — ее он изо рта так и не вынул.
— В каком смысле?
— В прямом, — ответил Рутберг. — В самом, что ни на есть, прямом. Вам сколько лет?
"Ловушка? Зубы заговаривает?"
— Пятьдесят два, — сказал Реутов. — Или забыли?
— Ни в коем случае, — спокойно ответил полковник. — Я ваше досье наизусть знаю.
— Вот как ...
— Вот так. И кстати, не извольте тревожиться, профессор, это не ловушка. Вернее, ловушка, но совсем не в том смысле, как вы могли подумать. Я здесь один. А у вас кто-нибудь ведь там есть?
— Без комментариев, — ответил Вадим, пытаясь сообразить, что этот сукин сын имеет в виду.
— Хорошо, без комментариев, — согласился Рутберг. — Но учтите, времени у нас в обрез. Полчаса, не больше. Потом придет машина с охраной, и вам придется ретироваться.
— Вы так уверены, что я уйду один? — Едва сумев скрыть удивление, спросил Реутов.
— Ну не дурак же вы, — усмехнулся Рутберг. — Вы что же думаете, вам с вашим аргентинским другом просто так удалось с баржи уйти?
— Нет, разумеется, — усмехнулся в ответ Вадим. — Это же вы нас оттуда выпустили по доброте душевной.
— О доброте не может быть и речи, — возразил Рутберг. — Одна прагматика и собственный интерес, но вы правы, я и выпустил.
— Объясните, — предложил Реутов.
— Объясняю, — по-прежнему спокойным ровным голосом сказал Рутберг. — Бессмысленный в обычном случае электрошок, половинная доза "вирумина"1, наручники на достаточно тонкой штанге, отсутствие охраны в трюме... Неужели недостаточно?
#1Вирумин — название "сыворотки правды", очевидно, образованное от латинского verum (правда, истина).
— Вы хотите сказать, что подстроили мой побег?
— Ну подстроил, это, пожалуй, громко сказано. Я сделал его возможным, исходя из предположения, что вы именно тот, о ком я думаю, и, следовательно, такой возможностью воспользуетесь. Я мог, разумеется, ошибаться, но жизнь показала, что риск был оправдан.
— Как-то это у вас слишком хитро ...
— А мы, евреи, вообще хитрые, — снова усмехнулся Рутберг.
— Говорите, — предложил Реутов, у которого сейчас было слишком много вопросов, чтобы задавать их полковнику, если тот, конечно, и в самом деле, был полковником.
— Первое, — сказал, казалось, совершенно не удивленный Рутберг. — Моя фамилия Рутберг, и зовут меня, соответственно, Моисей Аронович. Я генерал-майор и моя официальная должность — заместитель начальника Третьего управления императорской канцелярии.
— А не официальная? — Реутов вполне оценил интонацию полковника, оказавшегося на самом деле генералом, и задал именно тот вопрос, который тот хотел получить.
— А не официально я член коллегии Инфармоционно-Аналитического центра при министерстве промышленности и технологии.
— Никогда не слышал.
— Не удивительно, — кивнул Рутберг. — Это секретное подразделение, которое подчиняется напрямую ... Впрочем, пока это излишняя информация.
— Что, во-вторых? — Спросил Реутов, отметив, что позже, если это "позже" для него состоится, ему необходимо будет тщательно проанализировать этот разговор. Недоговорки Рутберга тоже были информацией и, возможно, даже более ценной, чем то, что он произносил вслух.
— Вы слышали когда-нибудь о работе комиссии Ширван-Заде? — Вопросом на вопрос ответил генерал.
— Нет, — не моргнув глазом, соврал Реутов.
— Была такая сенатская комиссия в конце шестидесятых ... К сожалению, у меня нет под рукой текста отчета этой комиссии ... Так что я могу вам только пересказать ее содержание, но не сейчас, разумеется, а несколько позже, когда нас не будет поджимать время.
— Но что-то вы же мне скажите и сейчас, не так ли?
— Так, — кивнул Рутберг. — Речь там идет об очень серьезных вещах. Очень, Вадим Борисович, — подчеркнул Рутберг интонацией свои слова. — Настолько серьезных, что можно говорить уже не о государственных интересах, а о безопасности каганата в самом прямом смысле этого слова. Вы меня понимаете?
— Нет, — сказал Реутов, закуривая. Действовал он при этом демонстративно одной правой рукой. — Вы же мне, по-существу, так ничего и не объяснили.
— Вы правы, — согласился Рутберг. — Речь идет о психотронном оружии, которое было то ли создано, то ли почти создано еще в начале двадцатых годов. Такой, знаете ли, невероятный научный прорыв. В сороковые-пятидесятые годы работами в этой области занималась специальная лаборатория 3-его Главного управления, но там что-то случилось как раз во время войны, и тема зависла. А в шестьдесят восьмом лабораторию и вовсе закрыли, но к тому времени от нее мало что осталось. Одни слухи.
— Как так? — удивился Реутов, пытаясь не проговориться, что знает много больше, чем может предположить генерал. — Это же государственное учреждение, или я чего-то не понимаю?
— Да, вот так, — спокойно ответил Рутберг. — Учреждение государственное, да еще и секретное. Казалось бы, все должно быть запротоколировано, пусть и под грифом. И люди ... Но, когда спохватились, ни людей, ни документов, ничего. Однако кое-что попало в отчет комиссии Ширван-Заде и, к сожалению, не только туда. Кое-что ушло за рубеж, кое-что зависло в архивах разных имперских ведомств.
— А я тут причем? — искренне удивился Реутов.
— Да, вроде бы, ни при чем, — пожал плечами Рутберг. — Но дело в том, что по тем данным, которые просочились наружу, непосредственное отношение к проекту имел некто Людов. Приходилось слышать?
— Нет, а кто это? — Спросил Реутов.
— Это тот штатский, по приказу которого вас изъяли из нейрохирургического госпиталя 18 апреля 1962 года.
— Ах, вот оно что! — Делать вид, что он все еще не знает про события шестьдесят второго года, было глупо. — Но все равно не понимаю.
— И они не понимают, — согласился генерал. — Но вот какое дело. Существует записка генерала Уварова на имя покойного кагана, датированная сентябрем шестьдесят второго года, в которой он рассказывает историю вашей, так сказать, несостоявшейся смерти и высказывает между прочим подозрение, что вы, вероятно, были не случайным для Людова человеком. В смысле того, что между вами и Людовым существует некоторая, неизвестная Уварову, связь.
— Час от часу не легче! — Почти искренне воскликнул Вадим и, отбросив в сторону окурок папиросы, полез в карман за следующей. — А почитать эту записку нельзя? Или она тоже пропала?
— Почему же нельзя, — усмехнулся Рутберг. — Можно, разумеется. Тем более, что должен же я как-то завоевать ваше доверие. Сейчас мы закончим разговор и разойдемся. Во всяком случае, я на это очень надеюсь. Я вам на свободе гораздо полезнее, чем трупом в земле. А это именно и случиться, если вы меня попробуете захватить и допросить.
— Подробнее не объясните? — Поинтересовался заинтригованный Реутов.
