Зверь Лютый. Книга 17. Пристрелочник

— Ты, раненый. Ляг в ноги. Сейчас взлетать будем. Ну, мужики, ходу.

Как на гонках! Версту за четыре минуты. Ну, за пять. Но, блин, с ветерком. И не одну.

К полудню выскочили к Всеволжску.

— Ваня! Ну! Что там было?! Как ты спасся?!

"Каждый лез и приставал

Но Ванюша только трясся

И невнятно посылал".

Потом понял: не отстанут. Поднапрягся и резюмировал.

— Спокуха! Уток пощипали. Теперь они на яйца сядут. В смысле: в зимовья.

Русава умерла через день. Она сильно мучилась. Мара сбивала боль своими снадобьями на пару часов. Потом снова.

Как же она тогда говорила? "Поклянись, что не сделаешь нам зла"? Смертельный яд — это "зло"? Или — уже "добро"?

Пришлось дать... того же самого — синильной кислоты. Она дёрнулась в судороге. И — успокоилась. Скрюченные искалеченные пальцы разжались, лицо разгладилось. Умиротворилось.

— Не грызи себя, лягушонок. Ты ей ничего не обещал.

— Знаю, Мара. Но я... утратил. Потерял надежду на возможность. На возможное общение с интересным, сильным человеком. Мой мир стал чуть-чуть... не изукрашеннее.

А ночью пришлось выгонять из своей постели её малолетнюю дочку.

— Мама сказала... она велела... чтобы я с тобой... чтобы я под тебя...

— Дура! Вон пошла! Стоять! Как тебя зовут? Плевать. С этого дня ты — Русава. Это твоё имя.

— Но... как же... Я же... не "русская женщина"...

— Точно. И не русская, и не женщина. Но — будешь. И смотри у меня! Чтоб... соответствовала!

— А как же... Я ж яксярго...

— Уже нет. Забудь. Стань Русавой.

* * *

Яксярго — опоздали навсегда. Их ошибка, мучения, которым некоторые из них подвергли Русаву, что взбесило меня совершенно, обернулось катастрофой этого народа.

По сути: конфликт этических систем. Для меня Русава — умная, смелая, просто — красивая женщина. Героиня. Которая спасала свой народ. Для них — чужая, приблудная подстилка, которая народ предала. "Гадюка, пригретая на груди". Они наказали её в рамках своей племенной этики: "чужой — виновен".

" — Хто всрався?!

— Та нивистка.

— Так вона ж у поли!

— С видтеля и несе".

А мне на эти стереотипы — плевать, мне дерьмо убирать надо. И: "аз — воздам".

Племя одномоментно потеряла значительную часть своей элиты. Утратило боеспособность и структурированность.

Правил автоматического замещения должностей здесь нет. Я об этом уже... Здесь — ещё хуже.

Сначала торжественные долгие похороны. С могилами в "полный рост". С кучей громких слов и клятв. Типа: "Не забудем! Не простим!". Потом воины разбрелись по своим "кудам" и начали мериться "авторитетами".

— Кудатей буду я!

— Нет, я! Я — кудатней!

Тут лёг снег, стали реки. Неизбежная откочёвка в зимницы сопровождалась невиданной сварой. Обычно старейшины гасили эти ссоры. Они все хорошо знакомы друг с другом, какие-то личные отношения, взаимные обязательства... Очень многих из них — не стало. А для нового лидера...

— Я тебе обещал? Нет? Значит, этого не было.

Пошёл передел обще-племенной и обще-родовой собственности. На это наложилась толпа беженцев.

Два рода, из ближайших к Стрелке, потеряли своих мужчин, бросили свои селения, в значительной мере, своё имущество. И — утратили свои традиционные права в ряду других родов. Если бы я их убил или угнал в полон — о них бы погрустили и забыли. А живых — надо кормить. Кому?

Скученность населения в зимницах, присутствие "своих чужих" — беженцев, создавала поводы для ссор постоянно. Яксярго были слишком заняты своими внутренними делами, чтобы гадить мне. Только к середине зимы они смогли выбрать нового тюштяя. Но ситуация у меня уже изменилась. Разговор пошёл по-другому.

Пример Яксярго оказался поучителен и для других местных племён. Хоть и не сразу, но до них дошло: надо выбирать.

* * *

Принцип: "выбери два из трёх" — повторялся мною многократно. Это было невиданное свободомыслие. Ибо давало свободу выбора.

Степнякам нужны пастбища. "Уйди или умри". Без вариантов. Религиозные войны ведутся на уничтожение иноверцев. "Вера или смерть". Князья воюют за данников: "Закон - мой".

Но я не нуждался ни в чём! Зачем мне чужая земля, если любой кусок своей — я могу превратить в "золотое дно"? К чему мне чужие жизни? Я — не мститель, не проповедник, не нацист. Зачем мне данники, зачем отбирать, когда сами отдадут?

Я получаю нужное — иначе. Не "по-людски". Потому что — сам иной. Нелюдь. "Зверь Лютый".

Снижение внешней опасности на Стрелке увеличило и внутреннюю стабильность. До многих дошло: "бечь — некуда". Что позволило интенсифицировать все работы. Да и по сути: куча начатого стала выходить в режим готовности.

Вдруг у Христодула заработала печка. Офигеть! Масса дел откладывалась "на потом", потому что нет кирпича. И тут — кирпич пошёл! И какой кирпич! Совейский! Звонкий!

На "Святой Руси" основной типоразмер кирпича — плинфа. С "плывущими" в историческом процессе габаритами. "Инфляция кирпича". Я про это уже...

Здесь, в Суздальских землях последние годы есть и немецкий — "брусковый". У "немца" — длина каждой грани вдвое больше ширины. Должна быть. Точнее: 6х3х15 вершков, или 267х133х67 мм. Будет стандартом в русском строительстве с 1847 по 1927 г. При том, что императорский вершок с 1835 года — 44,45 мм. Как это соотнести? — А никак. "Вот такое у нас фиговое лето". В данном случае — вершок.

Но преимущество очевидно: из-за соотношения длины/толщины "немец" тяжелее ломается, чем плинфа.

А мне довлеет "юность комсомольская моя". Поэтому ближе к привычному: 250х120х65 мм.

И понеслось! Тысяча кирпичей каждые два часа! Печь-то круговая! Это не прежние — с фигурной укладкой дров, первых и последних рядов кирпича, старт-стопным режимом, с сушкой в "банкетах" по две-четыре недели...

Цикл работы "святорусской" печки — 10-15 дней. Я про это уже...

А здесь-то! Доступ для загрузки-выгрузки — другой. Укладка не поштучно, а железными поддонами от Прокуя. Человеку не надо в то пекло, 4 метра диаметром, залезать. Значит — печь ниже 300 градусов нигде не остывает. В один сектор ещё сырец загружают, а из соседнего уже готовый вынимают! Хоть завались!

Прогресснул... веков эдак на семь. И враз полезли все нестыковки. По песку, воде, людям...

Лепка кирпича — тяжёлое трудоёмкое занятие. Дополнительная оснастка? Двусменка-трёхсменка...?

" — Кем вы работаете?

— Я специалист по вопросам.

— По их решению или по их созданию?

— Одного без другого не бывает".

Я эти "вопросы" — создал, мне их — и решать. Ничего принципиально нового.

Новое у Домны: Альф сделал печку в хлебопекарне. Теперь Всеволжск ест не лепёшки в ограниченном количестве, а свежий горячий хлеб "от пуза"! На Руси такой ржаной хлеб делают, что на эклеры и смотреть... да, уже рассказывал.

Дождик постоянно срывается. Но у меня с конца августа сидела команда инвалидов и тупо клепала деревянную черепичку. Про свой шиндель я уже...

Р-раз — и плотники смётывают амбары, ставят стропила с обрешёткой, накрывают черепицей, а внутри уже Альф печников гоняет. Полов, правда, нет, потолки из половинок брёвен с земляной отсыпкой, стекол... факеншит... Не сейчас.

В бараках — уже тепло. Уже можно нормально рукодельничать. Ещё чуть-чуть, ещё месячишко и можно выводить людей из зимниц.

Вдруг похолодало. Резко. Потом пошёл снег. К утру — всё белым-бело.

Понятно — плохо, помеха работам. Но... как-то веселее стало. Светлее, празднично. А льда на реках ещё нет. Тяжёлая, стылая вода медленно течёт мимо моего города.

Есть я — она течёт, нет меня — она течёт. Свойство у неё такое.

Как-то Гафт придумал стих про море. А я его про реки переделал:

"Ну успокойся, подремли

В тяжёлых думах постоянно

Вы, реки синие, — земли

Не заживающая рана".

Заживают. Забереги пошли, ледок по краю, по лужам. Моё утреннее ведро... пришлось кулаком лёд разбивать. Все тропки по косогорам... Эх, прокачусь!

Что-то успели, что-то нет. В устье Свияжского оврага успели вбить сваи. Теперь там можно доделать нормальную плотину, ставить мельничку. Типа как у меня в Пердуновке была. Но — другую. Хочу верхнебойное колесо попробовать. Рельеф позволяет. И с формой лопастей поиграться. А вот с корчёвкой... Не успели и не успеем. Корчевать по мёрзлому грунту... дурное дело.

Фольк, конечно, прав:

"Вечер был. Сверкали звезды

На дворе мороз трещал

Шёл по улице малютка

Посинел и весь дрожал".

Но мне больше по душе классика:

"Идет волшебница-зима,

Пришла, рассыпалась клоками

Повисла на суках дубов,

Легла волнистыми коврами

Среди полей вокруг холмов.

Брега с недвижною рекою

Сравняла пухлой пеленою;

Блеснул мороз, и рады мы

Проказам матушки-зимы".

Ну, что? Рады? Пойдём-попроказничаем? С лопатами и топорами.

Конец шестьдесят восьмой части

v.beryk@gmail.com

123 ... 424344