Вирус разума

На четвертый день Коржиков проснулся, как обычно в последнее время, рано, с первыми лучами солнца, по-хозяйски заглянувшего в окно, и подумал:

— Ну, вот и я. Хорошо вновь оказаться в теле, при руках ногах и прочих принадлежностях, — это было, что-то новенькое?

— Брат, это ты? — сообразил Коржиков-Мудрец. — Что, неужели все получилось?

— Да, Петрович, все получилось, — мысли брата звучали в голове как-то странно. Вроде бы и свои мысли, но в тоже время как бы и чужие.

— Ничего, это скоро пройдет, — ответил на незаданный вопрос брат.

— А почему я ничего не чувствую? Ты говорил, что я узнаю все, что знаешь ты и смогу все, что можешь ты? — Коржиков на миг закатил глаза и жестом факира щелкнул пальцами.

— Ты еще 'Ахалай — махалай' скажи, — рассмеялся Кратос. — Ты ничего не чувствуешь, потому что я пока еще не открыл тебе доступ к информации.

— И что тебе мешает?

— Теперь ничего. Я свое слово всегда держу. Хотел все знать? Получай.

Чудовищной силы и объема информационный поток обрушился на сознание несчастного Василия Петровича. Попробуйте остановить мчащийся на вас поезд. Сметет и не заметит. Сознание Коржикова не выдержало натиска, сработал защитный механизм и оно отключилось, как перегоревшая под высоким напряжением лампочка. Колени Коржикова подогнулись, и его тело рухнуло рядом с кроватью. Василий Петрович Коржиков как самостоятельная и отдельная личность, записанная в статистических базах небесной канцелярии, перестала существовать.

* * *

Кратос поднялся с пола, подошел к зеркалу, брезгливо осмотрел свое новое, далекое от спортивной формы, тело:

— Ничего, это дело мы быстро поправим, — произнес он вслух, привыкая к новому голосу. Походил по комнате, чтобы лучше почувствовать тело, достал телефон и набрал номер:

— Алло, Мишель? Я вернулся...

Эпилог

Следующие дни после возвращения из Африки превратились для Кирилла в бесконечную череду коротких мгновений, когда он находился в сознании и мог более-менее адекватно воспринимать реальность, данную ему в ощущениях, и длительными периодами глубокого беспамятства, во время которых проходила невидимая глазу борьба организма с последствиями отравления...

... свет резкий, до боли в глазах, до рези и слез, если бы они были, и голос, густой, тягучий, как патока.

— Ну, что очнулся, гулена? — бум-бум-бум, слова отдавались в голове тупыми, тяжелыми ударами большого церковного колокола. — С возвращением тебя. Говорить можешь?

— М-м-м...

— Хорошо! Одну букву уже осилил. Молодец. Осталось еще тридцать с небольшим...

Голос наконец-то растаял и скрылся в вязком, как кисель тумане...

...свет, опять свет. Как больно глазам. Неужели они не видят, как больно.

— Кирюша, как ты? Посмотри на меня. Ну, пожалуйста, — блям-блям-блям, -зазвенел малиновым звоном знакомый колокольчик, тут же родивший в голове радужные круги и пятна.

— Лада, любимая, как же я рад слышать тебя, — хотел сказать Кирилл, но...

— Хм-м-м-ма, — голова на этот счет имела свое мнение...

...и вновь темнота и тишина, как будто уши ватой забиты...

...ласковым белым молоком свет заполняет глаза. Ну, вот, так намного лучше. То ли глазам полегчало, то ли шторы догадались задернуть.

— Дедушка, он опять глаза открыл, — любимый голос, а вот и любимое лицо, и глаза, только какие-то уставшие или заплаканные.

— Кирюша, ты меня слышишь? Скажи что-нибудь. Не пугай нас.

— Дадочка, гы-ы-ы-ы, — и расплылся в улыбке, оттого, как прозвучало имя любимой, и просто от удовольствия ее видеть.

Впрочем, на раздутом, как воздушный шар лице улыбка не очень-то и получилась.

И снова вниз, в темноту, мягкую и уютную. Здесь не болит тело, не режет свет глаза, не рвутся от звуков барабанные перепонки, и даже мысли не беспокоят. Здесь хорошо...

...так, где это я? Толстые бревенчатые стены, резные своды, деревянный потолок, часть балдахина на витых столбах. Похоже на подводную резиденцию Деда. А вот и он, собственной персоной.

— Здрав буде, Кирилл Мефодьевич, — лицо Деда наползло сверху, закрыв весь остальной мир. — Я гляжу, ты уже помаленьку осматриваться начал, значит, глазки заработали. А сказать что-нибудь сможешь?

— Му-гу, ш трудом, — язык за время отсутствия хозяина полностью овладел прилегающей территорией и распух настолько, что едва помещался во рту. Не то, чтобы говорить, а просто ворочать им, и то было трудно, хотя, при сильном желании, все-таки можно. Хуже дело обстояло с другим. Отек распространился и на гортань, и тот, внутренний, маленький язычок, распух так, что при любой попытке сказать или просто вдохнуть или выдохнуть воздух задевал стенки гортани, вызывая мучительные приступы тошноты. Быстро оценив ситуацию, Кирилл оставил попытки говорить и попытался просто качнуть головой. Комната поплыла перед глазами, искажая предметы и покрываясь разноцветными пятнами, как в испорченном телевизоре. Звук в этом телевизоре тоже испортился и стал приглушенным и растянутым, будто под водой.

— Ничего, ничего, потерпи, — Дед видимо был в курсе его проблем, — отек скоро пройдет, а пока помолчи, старайся дышать носом и почаще слюну сглатывай, чтобы горло не пересыхало. И не двигайся...

...голос, женский, приглушенный, почти шепот. Что-то говорит, а ей отвечает так же шепотом мужчина. Судя по характерному окающему говору, — это Лада, а рядом, скорее всего, Дед. Теперь скосить глаза в сторону голосов...

...нормально, только все равно, говорящих не видно. Попробуем повернуть голову...

Вот они сидят за столом перешептываются. Хорошо...

— Лада, — произнес с трудом, но вполне отчетливо, — дай попить. — Если говорить, не открывая рта, сквозь зубы, то ощущения вполне сносные, хотя, конечно, хорошего мало.

— Кирюша, родной! Проснулся?

Прогресс, однако, не очнулся, а уже проснулся, это обнадеживает.

— На-ка, 'живой' водички попей, Дедушка приготовил.

Несколько глотков обыкновенной, хоть и 'живой', воды показались в тот момент слаще меда. Благостный ручеек пробежал по воспаленной гортани, охлаждая ее и смазывая целебной влагой. Так бы и пил всю жизнь из этого чудесного источника, из этих милых сердцу рук, глядя, как она смешно шевелит губами, словно сама пьет эту воду глоток за глотком.

— Ну, все, Ладушка, довольно с него. Не воду жалко, а просто нельзя ему пока больше.

— Как же я рад видеть вас, братцы. Как я здесь оказался?

— Тебя Дедушка из Африки телепортировал.

— Откуда?! — Кирилл сделал вид, что не понимает.— А как это я там очутился?

— Это я тебя туда закинула. Прости, пожалуйста, — глаза Лады заблестели от влаги, носик сморщился в смешной гримасе, уголки губ мелко задрожали и начали клониться книзу и Кирилл понял, что она вот-вот расплачется.

— Ну что ты, Ладушка, ты ведь меня спасала. Как же я могу ругать тебя, когда я теперь тебе жизнью обязан. Только, что же вы меня так долго там продержали, — процедил сквозь зубы Кирилл.

— Ой, Кирилл, тут такой переполох был. Сначала Дедушка тебя никак нигде найти не мог. Он всех своих друзей по всему миру подключил. Кто только тебя не искал, все напрасно. Я три дня места себе не находила, даже предположить боялась, куда тебя закинула. Все глаза проплакала, Дедушке вместо того, чтобы помогать, своим ревом мешала только. Потом ты вдруг раз, и в Африке объявился.

— Это когда я из соляной пещеры выбрался.

— Ага, а я тогда сразу про слонов и их пещеру вспомнила. Помнишь, ты вечером у костра рассказывал? Дедушка мне потом объяснил, что я тебя со страху в первое пришедшее на ум место и телепортировала.

— А почему, когда я появился, вы меня обратно не забрали?

— Видишь ли, Кирилл, — вмешался Дед, — телепортация для новичка — штука не только крайне сложная, но и опасная. С непривычки можно и умом тронуться. А у тебя к тому же организм ослаблен был, душа в теле на честном слове держалась. Вот я и решил, чтобы ты пока в племени побыл, окреп немного, а я тем временем подгадал бы момент, встретился с тобой, подготовил бы тебя к переходу, тогда бы и прыгнули.

— Чего же знака никакого не подали, что, мол, нашли мы тебя, парень, не волнуйся, скоро вытащим.

— Сознание твое поначалу закрытым было, ты мне даже во сне не отвечал, а прийти просто так, я не мог, ты же все время на виду у племени был. Ладушка вот за тобой всю дорогу следила, глаз не смыкая.

— Ага, я и орлом над деревней кружила, и мышкой мелкой в хижине твоей побывала, да еще и москитов да мошку разную от тебя отгоняла.

— А я-то, дурак, все голову ломал, чего это меня местный гнус не берет. А орла над деревней мне один не в меру бдительный товарищ в вину поставил, все казнить за это призывал.

— Да, я слышала, только, как помочь, не знала. А еще я невесту твою видела.

— Ох, лучше не напоминай.

— Ну а когда тебя паук ужалил, то лучшего момента и ждать не надо было. Сознание твое отключилось, я тебя оттуда сразу и выдернул.

— Уж куда лучше! Я чуть богу душу не отдал! Чуть на тот свет не загремел! Чуть коньки не откинул! Кха-кха-кха! — Кирилл забылся, прокричал все это, открыв полностью рот, и теперь боролся с накатившим приступом тошноты.

— Ну, так ведь не откинул же, — как ни в чем не бывало, возразил Аспер, — зато разум сберег, а здоровье теперь быстро поправится. Раз уже ругаться начал.

Впрочем, Кирилл этого, скорее всего, уже не услышал. Сознание, как испуганный моллюск, спряталось в свою раковину, погрузившись в спасительную и комфортную темноту.

...запах, неуловимо знакомый, отсылающий в далекое безмятежное детство, к маме, к ее воскресным блинам со сметанкой. К блинам... Точно, так пахли блины, сочным, вкусным ароматом, манящим к этому шкворчащему на сковороде чуду, зовущему схватить его прямо с огня, схватить, обжигая пальцы, и стоять с открытым ртом, жадно втягивая в себя воздух, чтобы хоть чуть-чуть остудить этот нежный маслянистый кусочек солнца. Самые вкусные блины те, что удалось стащить у мамы из-под рук, под притворно грозный окрик: 'Не таскай, аппетит испортишь! Сейчас все есть будем!' Эх, мамочка, разве этим аппетит испортишь...

— Лада, чем это у нас так вкусно пахнет?

— Ой, Кирюша проснулся. А я вот блинцов испекла. Дедушка сказал, что тебе уже пора потихоньку на твердую пищу переходить, вот я и решила тебя блинцами побаловать. Ты как, со сметанкой или малиновым вареньицем будешь?

— А я и так и так хочу.

Два блинца дались с трудом. Вспотел и устал так, как будто вагон с картошкой разгрузил. Челюсти болели, словно сутки только и делал, что резину жевал. Однако Кирилл откинулся на подушку в состоянии абсолютного счастья и блаженства.

— Уф-ф-ф. Хорошо!

Довольная Лада с улыбкой смотрела на лоснящееся от масла и перепачканное сметаной и вареньем лицо Кирилла и радовалась с какой-то тихой, доселе, совершенно не знакомой ей грустью. Новая по ощущениям волна душевного покоя и счастья накрыла ее с головой, укутала в теплых объятиях и тихо покачивала, давая насладиться моментом. Лада внезапно сбросила с себя приятное оцепенение, повинуясь неосознанному порыву, склонилась над Кириллом и крепко поцеловала его в губы, и, смутившись, тут же вскочила и выбежала вон из комнаты.

Ошалевший Кирилл еще долго лежал, уставившись в потолок, и блаженно улыбался, пока не уснул спокойным, дарящим отдых и исцеление сном.

...больше всего от действия яда пострадали ноги. Кирилл уже мог свободно говорить, подолгу сидеть в кровати, вырезая от скуки из сучков, принесенных Ладой, смешные рожицы. Единственное, что он не мог делать — это ходить. Он регулярно пытался встать на ноги, но дело всегда кончалось одним и тем же: ноги отказывались повиноваться, они безвольно гнулись под грузом тела и каждый раз норовили расползтись в стороны, как только оно лишалось опоры. Дед регулярно мазал его какими-то мазями, читал заговоры, и дело, хотя и с трудом, но все-таки продвигалось вперед. И этот микроскопический, но ежедневный прогресс в излечении не позволял Кириллу раскисать и опускать руки.

— Скажи-ка, Дед, а не пора ли мне на поверхность выбираться, — спросил Кирилл, передвигаясь на костылях по комнате, нещадно волоча по полу непослушные ноги. — У тебя здесь, конечно, хорошо, но уж очень мне в четырех стенах сидеть надоело.

— Нельзя тебе Кирилл на поверхность. Опасно это.

— Что, микробы загрызут?

— Зря смеешься. Когда Кратос тебя атаковал, он коснулся твоего сознания. Теперь он знает параметры твоего ментального поля и может отыскать тебя на поверхности в любой момент, в любом месте. Разыскать и доделать то, что не доделал.

— Разве он до сих пор жив? Лада говорила, что ты обрушил своды Хранилища прямо на Кратоса.

— Я действительно обвалил Хранилище, но Кратос остался жив, хотя в тот момент чувствовал себя гораздо хуже, чем ты.

— То есть ты знал, что он жив, и не добил его? Почему?

— Видишь ли, Кирилл, не могу я его убить.

— Но почему?!

— Потому, что он мой брат.

— Брат?! — Кирилл от неожиданности застыл посреди комнаты, напрочь забыв про больные ноги и упавшие костыли.

Аспер, заметив это, с грустной улыбкой пододвинул к нему стул:

— Присядь, а то упадешь.

Кирилл послушно опустился на стул.

— Брат.... Но ведь так не бывает!

— Ну почему же, бывает. В наших семьях разрешалось иметь не более двух детей.

— Почему не более, — Кирилл спросил механически, продолжая переваривать услышанное ранее.

— Потому что в стабильном и, я бы даже сказал, статичном обществе, двое детей в семье — это залог баланса между смертностью и рождаемостью.

— А я-то все ловил себя на мысли, когда ты мне о нем рассказывал, что вы с ним очень похожи. Ловил и постоянно гнал эту мысль прочь.

— Мы с ним действительно очень похожи, но между нами есть одно очень важное различие.

— Какое же?

— Я верю в Бога, а он верит, что он и есть Бог.

— И ты его, значит, пожалел. А ведь он на твоем месте вряд ли поступил бы так же благородно.

— Да, наверное. Но фокус в том, что он никогда не будет на моем месте. И ему это прекрасно известно.

— Откуда такая уверенность?

— Дело в том, что у нас, арктидов, магическая сила с годами только увеличивается. А поскольку я старший брат в семье, его возможности в магии никогда не будут выше моих. В честном поединке двух магов я всегда одержу верх.

— А в нечестном?

— Он, конечно, может применить какую-нибудь изощренную подлость, но за все это время он никогда так не делал. По крайней мере, по отношению ко мне. Что естественно не распространяется на твою персону.

— Так мне что же, теперь всю жизнь тут прятаться?!

— Не волнуйся, я что-нибудь придумаю.

— Но...

— А пока здесь будешь сидеть, — голос Деда приобрел характерную хрипотцу и жесткость, он хитро глянул Кириллу в глаза и, махнув указательным пальцем вниз, закончил, — я сказал!

— Не очень-то как-то демократично все это прозвучало, — пробормотал себе под нос Кирилл, перебираясь на кровать.

— Не демократично, говоришь? А что ты собственно подразумеваешь под этим словом, демократия?