Наверное... Во всяком случае, хотелось верить, что это именно так.
Он проверил дистанцию. Два семьсот. Видимость никудышная, но дальше ждать опасно, дальние расстояния — козырь "лучников".
Было жарко, немыслимо жарко — дизель и сложная аппаратура давали огромное количество тепла, прогревавшего боевое отделение, как хорошую парную. Но Лежебокова ощутимо морозило — главным образом от радиотишины и некой усеченности происходящего. Не было обычных переговоров, скрипа в наушниках, отрывистых докладов и команд. Без них даже в гремящем и рычащем истребителе казалось тихо, как в забытой могиле.
— Заряжай, — скомандовал он.
Командир не торопился выводить оружие в боевой режим, чтобы не демаскировать низкопрофильную машину и ждал до последнего, теперь время пришло. Оператор пусковой, хоть и был испуган до смерти, свое дело знал. Загремела цепная передача автомата заряжания, длинный ящик лег в захваты пусковой. Наводчик оторвался от приборов и, изогнувшись, как цирковой акробат, потянулся к казенной части, чтобы подсоединить провода для управления ракетой в полете. Эту операцию механизировать не смогли, да и не стремились, управление должно было идти по защищенному радиоканалу, а провода оставались на гипотетический "самый крайний случай". Вот он и наступил, самый, что ни на есть реальный и очень-очень крайний.
Загорелась желтая лампочка, сигнализирующая о том, что цепь замкнута, ракета включена в систему электропитания и наведения. Оператор развернулся обратно, мокрый как мышь, смахнул рукавом пот с лица и приник к стабилизированному прицелу.
— Вывожу, — глухо доложил он.
Лязгнули броневые створки, в открывшийся люк дохнуло ветром, несущим запах жженой травы и дизельного выхлопа. Проворачиваясь на шарнире, пусковая описала дугу, выходя в боевое положение над башней. Потому-то танкоистребители и назывались "лучниками" — ракеты располагались и подавались к зарядке хвостовой частью вперед, по ходу движения машины. А пусковая установка перемещалась вверх-вниз по траектории, сходной с движениями стрелка, достающего стрелу из колчана за спиной.
Там, уже наверху, небольшие пирозаряды отстрелили панели контейнера, оставив лишь одну, донную, которая теперь служила одноразовой направляющей. В сложном движении, похожем на взмах крыльев бабочки, раскрылись длинные хвостовые стабилизаторы, ранее прижатые к цилиндрическому корпусу снаряда.
Очередной парадокс техники, подумал подполковник. "Лучник" защищен от атомной угрозы вентиляторами для создания избыточного давления, сменными фильтрами, специальным противорадиационным подбоем изнутри. А вот закрытый кожух для пусковой довести до ума так и не смогли. Поэтому в бою экипаж при всех своих защитах может вволю дышать свежим воздухом и радиоактивной пылью.
Подполковник выбрал цель и указал оператору, тот быстро щелкал тумблерами на блоке автоматической выработки команд. В целом подготовка к запуску требовала тридцати последовательных операций, но юноша ни разу не сбился, проведя их даже с некоторой лихостью.
Лежебоков до боли, до хруста и звона в суставах сжал кулаки на рукоятях командирской оптики. Никто из танкоистребителей не стрелял, даже передовая линия молчала, замаскировавшись, хотя "механики", наверное, уже могли рассмотреть невооруженным глазом отдельные траки бронированной орды, накатывающейся на позиции. Все ждали его первого, "застрельного" пуска ракеты, которому надлежало открыть баталию.
Георгий Витальевич хотел сказать "пли", но горло неожиданно пересохло, он не мог выдавить ни слова. Словно незримые пальцы легли на шею, перехватив и речь, и самое дыхание. Страх, леденящий ужас наконец накатил, как прибой, как цунами, затопив сознание офицера. Пауза тянулась и тянулась — грань, разделяющая ожидание и свирепый, беспощадный бой. Миг, который становился бесконечностью.
Дальномер выдал "2.500". Лежебоков сорвал полумаску респиратора, судорожно вдохнул пыльный воздух и, по прежнему не в силах произнести ни звука, с силой ударил кулаком по основанию пусковой.
Оператор все понял без слов и белой, как мел, рукой с чуть подрагивающими пальцами нажал красный рычаг, выпуская на свободу крылатого демона.
Внешние динамики донесли гулкий и одновременно пронзительный шипящий звук, как будто миллиону гадюк одновременно наступили на хвосты. Из-за спины "механика" к вражескому строю устремились огненно-дымные следы, словно пылающие стрелы. Много стрел, Виктор точно знал, что "Драконов" меньше трех десятков, но в это мгновение казалось, что залп дало по меньшей мере в два раза больше.
Не дожидаясь попаданий ракет в танки, Таланов нажал гашетку пулемета — мощный рычаг на пружине, непосильный обычной руке. Сноп огня рванулся из дула, бешено работающий затвор выбрасывал гильзы одну за другой. Масса скафандра и стальные "руки" погасили отдачу, Виктор стрелял как из фантастического гиперболоида, указывая красно-фиолетовым пунктиром трассеров на транспортеры второй линии. И, отвечая ему, с боков, слева и справа такие же огненные спицы тянулись к вражескому строю, нащупывали мишени, вычеркивали из жизни технику и людей. Бешеному огню "механиков" вторили стволы ратников ополчения, залпы четырех самоходок и пяти безоткатных пушек.
"Мы все останемся здесь. Но и вы дальше не пройдете"
"Не пройдете..."
* * *
Командир отдельного артиллерийского полка, в коем числилась атомная мортира со всеми приданными частями, пребывал в тщательно скрываемой ярости, приправленной не менее тщательно скрываемой растерянностью.
Артиллерия — это расчет и порядок — то, что совокупно охватывается труднопереводимым определением "Ordnung". Стрельба из пушки, особенно большой, не терпит суеты, спешки и душевного смятения. Атомная артиллерия есть инструмент, который применяется, можно сказать, с изяществом, тяжеловесным шиком, как именная кувалда с гравировкой, на рукояти мореного дуба. Достаточно одного удара.
Назначению и стилю орудия полностью соответствовал и персонал. Элитное соединение, все вежливы и подчеркнуто неформальны, обращение друг к другу только "камрад". У танкистов, в пехоте или в любом ином роде войск это казалось бы возмутительным, растлевающим панибратством. Но обслуга "мортиры" — совершенно иное дело. Здесь все чувствовали себя не столько солдатами, сколько смиренными служителями Бога Войны
Самому полковнику его маленькая армия всегда представлялась воплощенным в металле и плоти Орудием Рока, которое движется неспешно, готовится тщательно, а действует наверняка. Тем неприятнее было чувствовать себя не всадником атомного апокалипсиса, а каким-нибудь суетливым пушкарем, как какой-нибудь рядовой минометчик из пехоты.
Все шло не так, с самого начала этой кампании — пересмотр планов, раздергивание эскорта, в первую очередь ПВО. Резкие перемещения, лишенные всякой гармонии и смысла, отражающие скрытую растерянность командования и его желание победить сразу везде. Этот хаос оскорблял полковника, лишал веры в упорядоченность армии, этого великого механизма продуманного и последовательного разрушения. А еще более оскорбляла новая цель — не город, не оборонительный район, даже не вражеское соединение. Всего лишь жалкий транспортный узел — совершенно не та цель, что достойна очистительного огня убероружия.
Но приказы не обсуждают, их выполняют, в точности и в указанные сроки. Об ухищрениях, к которым пришлось прибегнуть для соблюдения графика, можно было сложить поэму. Или страшную и назидательную притчу о нарушении техники безопасности, походного порядка и всех остальных правил. Для того, чтобы уложиться в срок, пришлось даже отказаться от бетонирования площадки для орудия — обязательной процедуры, без которой мортира с ее чудовищным весом и еще более чудовищной отдачей буквально "плыла" в грунте.
Если бы не происхождение, закалка и ответственность, полковник рыдал бы навзрыд, собственными руками организуя такое вопиющее осквернение священного обряда подготовки к выстрелу. Но внешне он сохранил вид чопорного и справедливого командира, подчеркнуто доброжелательного ко всем подчиненным, от главного бомбард-мастера, ответственного за счетные машины, до младшего писаря. И один лишь Марс мог знать, каких усилий стоила командиру показная уверенность.
Все, все шло не так, как должно было. Полковник не имел достоверных данных о происходящем вокруг, но даже обрывочные сведения показывали, что мир сошел с ума. И командир положил руки в тонких черных перчатках на маленький пульт с единственной кнопкой — большой, ярко-алой, закрытой прозрачным колпаком и прочной стальной решеткой, с отдельными замками. Кнопка была материальной и неизменной — остров предопределенности и предсказуемости в безумном мире.
Бомбардиры закончили расчет координат и требуемой закладки пороха. Прожорливая утроба мортиры поглотила огромные "таблетки" пороховых контейнеров и длинный — в рост человека — снаряд с красно-черной маркировкой в виде двух скрещенных овалов и трикселя в центре. Полковник отомкнул кодовый замок, отпирающий решетчатый заслон. Затем снял с шеи специальный ключ, с его помощью откинул стеклянный колпачок, одновременно включив электрическую цепь.
И нажал кнопку.
Глава 29
— В-ваше В-в-величество...
Адъютант слегка заикался, протягивая Константину криво оборванный лист изографической распечатки.
Император молча взял донесение и внимательно вчитался в чуть смазанные буквы. Отложил лист на рабочий стол (откуда тот немедленно испарился, будучи подшитым референтом в специальную папку) и откинулся на спинку кресла, плотно зажмурив веки.
Атомный удар по восьмому опорному... Все-таки они дотянулись. Скорее всего — артиллерия, самолет не прошел бы. Каковы потери и существует ли терминал — неизвестно, связи нет, мезостат не помощник — "небесное око" отслеживает поле боя и тяжелую авиацию противника. Воздушной разведке нужно время. И если враг использует атомную артиллерию, обстрел скорее всего продолжится.
Боль в груди усиливалась, обретала новые оттенки, терзая сердце острыми когтями.
И ничего нельзя сделать... Сражение вошло в стадию "управляемого хаоса", когда радиосвязь до предела затруднилась ионизацией воздуха, а проводная регулярно выходила из строя или просто не успевала за стремительно перемещавшимися соединениями.
Теперь остается только ждать, когда генералы и разведка доложат о переломе в ходе битвы — в ту или иную сторону.
Сознание снова поплыло, голоса адъютантов и связистов то гудели прямо в ухо, то отдалялись куда-то вдаль. Что-то забормотал врач, звеня сменными сосудами на капельнице. Наверняка в очередной раз призывал немедленно отправиться в больничную палату.
— Нет, — проговорил император, коротко и резко, не открывая глаз. — Отстаньте.
Не то, чтобы он хотел как-то уязвить медика, просто на более полный ответ не осталось сил и дыхания.
— Алюшников сообщает — ракетная батарея особой мощности развернута, заканчивает заправку топливных баков, — доложил связист. — Но нет целеуказания. Гвардейцы продолжают сражаться с штурмдивизией, подробности неизвестны.
Терентьев пропал без вести, предположительно убит. Гвардейская бригада почти разгромлена. Восьмой опорный вычеркнут. Спешно перебрасываемые подкрепления не успевают. И все это когда, казалось, что почти устояли. Неужели конец? Несмотря на немыслимые усилия, рискованную игру и решительные действия — все-таки поражение?..
— Разведку... отправьте разведчика. Что с Восьмым.
Он говорил медленно, дыша коротко и неглубоко, старательно выговаривая отдельные буквы и слова. Левую часть тела охватывал скользкий холодок, крадущийся под одеждой, как стая ледяных мокриц. Константин сосредоточился и представил, что его поливают обжигающе-горячим душем. Это ненадолго помогло.
— Вы умрете... — донеслось откуда-то издалека, но в тоже время очень отчетливо.
Константин открыл глаза и посмотрел в лицо врачу-кардиологу, который в свою очередь взирал на монарха с выражением тоскливого и безнадежного отчаяния.
— Вы умрете, — повторил медик. — Пожалуйста. Позвольте помочь Вам...
Константин улыбнулся. Вернее, скривил холодные непослушные губы.
— Скоро, — пообещал он. — Еще немного. Я должен... знать.
* * *
— Свинские собаки! Бездельники! Шпицрутенов на вас нет!
С командира атомной мортиры моментально слетел весь лоск "товарищества", и, срываясь на визг, он орал, как, наверное, орал когда-то его предок, требуя — "Бей, не жалей, король на замену пришлет другого!".
У крупнокалиберных орудий с раздельным заряжанием обычно производится сначала прогревающий выстрел холостым. Затем пристрелочный, обычным снарядом, для определения отклонений, связанных с качеством разных партий пороха. Из-за этих действия, а так же из-за отказа от бетонирования площадки, одна из опор просела непосредственно перед выстрелом. Снаряд покинул ствол с отклонением от заданной траектории, ошибку усугубил сильный ветер. Вместо запланированного поражения получилось лишь частичное накрытие.
Старший бомбардир был не виноват, но дефицитный атомный снаряд оказался использован нерационально. Следовательно, нужно было "переустановить" махину и повторить. И пока команда мортиры манипулировала огромными гидравлическими домкратами, полковник заранее представлял позор грядущего доклада по расходованию специальных боеприпасов и вымещал бешенство на тех, кто попадался ему под руку.
Если бы он был ясновидящим и мог проникать взглядом через пространство, то, вероятно, смог бы увидеть, как в десятках километров к северо-востоку мучается отчасти похожими проблемами его альтер эго со стороны Империи — командующий ракетной батареей особой мощности. Два реактивных снаряда с атомными боеголовками — последний и неприкосновенный резерв Ставки — были готовы и заправлены. Но не имели точного указания цели, а без этого даже самое мощное оружие оказывалось бессильным.
Полковник так же мог бы узнать, что в течение последних часов русский ракетчик аврально рассылал запросы и курьеров, требуя любой ценой найти ... геолога или агронома, любого, но обязательно с опытом работы именно в том самом районе, где могла бы расположиться мортира. Но даже если бы слуга Евгеники узнал об этом, он все равно не придал бы значения причудам извращенного ума недочеловека.
Бледный от ужаса бомбардир доложил, что следующий залп пойдет с абсолютной точностью. Но полковник не торопился, понимая, что если и второй выстрел ляжет со смещением, на карьере можно ставить жирный крест. Требовалось все перепроверить и наконец нанести последний удар — точный и сокрушительный.
* * *
Тяжелый черный дым то низко стелился по серой земле, то рвался вверх раздерганными клочьями, повинуясь шквальным порывам. Вездесущий пепел танцевал на ветру невесомыми хлопьями, как страшный снег, отсыпанный из самой преисподней. Пылала щетина травы, разлившееся из пробитых баков топливо, железо и трупы. Казалось, горит даже земля. Вспышки танковых орудий чередовались с огненными метлами ракет, разноцветные линии трассеров полосовали дымный воздух, расцвечивая поле боя замогильной иллюминацией.
