В остальном всё складывалось удачно. Пёс не залаял, калитка не скрипнула, дверь на веранде не заперта. Там я разоблачился и, шлёпая босыми ступнями, прошествовал к остывшей постели.
— Где был? — спросонья спросила мать.
— В сортире, Китай бомбил.
И тут прокатило...
* * *
Дрыхнул без задних ног. Мог бы ещё, если б не мухи. Мало им места на потолке — морду мою подавай! Вот падлы! И в ухо лезут, и в нос. Рук не хватает отбиться.
Жизнь продолжается. Во дворе бабушка кормит курей. Верней, пробивается к "ихней" кормушке сквозь частокол тел. Распихивает ногами: "Да штоб вы повыздыхали!"
Дед наверное спит, отдыхает после дежурства. Мамка в школе. И мне пора впрягаться в обыденность. На столе накрытая кружка с взваром, вчерашний хлеб, кружевной носовой платок с завёрнутой в узел мелочью. Можно не пересчитывать: там рубль — тридцать шесть. Это на бидон молока, каравай белого хлеба и булку чёрного — для Мухтара.
А значит, пора в магазин. По дороге я всматривался в знакомый пейзаж, искал нестыковки. Даже Витьку Григорьева просканировал предвзято и пристально.
— Ты чё?
— Да ничё! Откуда фингал?
— С Петькой пацапался. Стырил газету с моей фотографией и утащил в сральник. Еле отбил. На, забирай своего "Кондуита", пока он его на листочки не распустил.
— Читал хоть?
— Не-а, когда?
Проводил он меня до железки и ушёл по своим делам, "прятать газеты на чердаке": Петька туда не полезет, слишком "чижолый".
Вот жизнь! Папка у Витьки дяхан суровый, внешне похожий на коршуна. Участник войны, офицер, орденом награждён. Народный дружинник, входит в родительский комитет. А сыновья раздолбаи.
Да, трудный попался материал в лице Казии. Время может быть и другое, но он прежний. И как мне такого балбеса до ума довести?
Успеть бы!
Так за тяжёлыми думами и забыл, что нужно крутить головой. Вернулся из магазина, поставил покупки на стол — Акимовна идёт с островка, тяпку несёт. Тоже, смотрю, прежняя:
— Чи ты вчера прополол? О, я гляжу, и хлеб успел принести? Вот вумница! Только из хаты ни-ни! Мама сказала, пусть ждёт.
И пошёл я на улицу. Время такое, что пока собирать камни. До тридцатого всего ничего. Сорок дней. Не боюсь, но держу в уме...
Больше всего булыжников насобирал в кюветах. Их туда, будто сама дорога выдавливает. Десяток нашёл около бака, где взрослые пацаны выплавляли свинчатки, и огораживали кострища камнями.
А дальше хоть плач! До Витькиной кладки дошёл — нет ни фига! Ну, там дорога в смоле, а вместо кювета речной обрыв. Кучка тоже, сначала росла, потом как заклинило. Сколько булыг не клади, всё, падла, в одной поре!
Дед вышел, почесал пузо:
— Пожалуй, что хватит! Я там вчера извёстку в ведре развёл. Палкой взболтай, через марлечку процеди. На квартиру возьмёшь.
Бабушка:
— Щётки я дам.
— Да погоди ты со щётками! Краска в сарае. Отвёртку с собой захвати. Это тебе банку открыть, и мало ли на что пригодится...
Хотел я ему сказать, чтобы дал немного олифы. В прошлый раз не хватало краски, где-то на метр до порога. Всё, что оставалось на донышке, я тогда растительным маслом развёл. Сохло не меньше месяца. И главное, место самое ходовое, за дверью на кухню. Мы с мамкой туда проникали по принесенной из дома дощечке. Ох, как трудовик смеялся, когда я ему на это пожаловался!
Не сказал. И правильно сделал. А то б сорвалось что-нибудь с языка.
Вообще-то перед ремонтом нужно объект осмотреть, составить примерную смету, но дед рассудил так:
— Будет что лишнее, назад привезёшь. Ноги у тебя есть. Что в той квартире? — побелил да покрасил.
Ага, "побелил да покрасил"! А то я не помню, как было! Да это ведро извёстки на одну только кухню уйдёт. Весь потолок в копоти. Там тётка жила, самогонщица, варила по пьяному делу...
Стоп, себе думаю, а как же письмо из ящика, тот же сарай? Это на первый взгляд, прошлое структура аморфная, без потайного дна.
И сам себе возразил: прошлый раз мамка получала квартиру, когда я учился в восьмом классе. А сейчас перешёл в шестой. Многое за три года может произойти. Вселилась бы вместо нас та же бабушка самогонщица, квартиру государству сдала, а сарайчик разобрала на кирпичи. Кто запретит, если это её частная собственность? Так что рано ещё делать выводы: то это время, или не то.
Оно и пошло по другому сценарию. Мамка вернулась из школы с ордером, но без ключа:
— Там девочки к часу придут, будут работать. — И на меня, — ну-ка помой шею, надень что-нибудь поприличнее и только посмей тётей кого-то назвать! Для тебя они только: Зинаида Петровна, или Раиса Максимовна!
Да же бабушке стало за меня неудобно:
— Што он, совсем сказивси?
* * *
Выступили в половине первого. Я вёл на руках дедов велосипед с полным обвесом. Тут не зевай: на руле с двух сторон по ведру. То что с известью, нужно было всё время поддерживать на весу. Иначе беда! И велик засрёшь, и сам изгваздаешься.
Мамка шла рядом багажником. Следила, чтоб ничего из сумки не выпало, и веник на повороте не выскользнул. Тут не до светских бесед.
В общем, рулю, камушки объезжаю, слышу над ухом: "Ой!" — Что за чёрт, неужели кого-то задел?
Вскидываю глаза: та самая Зинаида Петровна, что должна, по идее, сейчас на квартире впахивать. Руки калачиками подле груди, в глазах чуть ли ни слёзы. И после "ой":
— Рая пошла на вокзал, билет покупать. Сказала, что немножко задержится. А я почему-то забыла взять у неё ключ. Давай её здесь подождём?
Мамка: "Говно вопрос!" (естественно, своими словами), встали они под крылечком, что у входа в элеваторский магазин и ну, лясы точить.
Я высвободил оба ведра, наземь сгрузил, велик прокатил чуть вперёд, чтобы к забору приткнуть. А сам вспоминаю: поздоровался или нет? Это такое дело, что за мамкой не заржавеет.
Подошёл, присоседился, выждал момент:
— Здравствуйте! — И для мамки, — ...Зинаида Петровна!
Её-то грех не узнать, хоть молодая совсем, наш будущий завуч. Шрам на щеке, из-за которого взгляд кажется строгим. Смотрит на меня, улыбается:
— Здравствуй и ты, Саша Денисов! Читала в газете стишок про казака-зайца. Мне понравилось, дочка в восторге. Обещает выучить наизусть...
И по моей душе, будто рашпилем до крови прошлась! Скомкал я взгляд и мамке:
— Можно я дальше пойду? Дождусь... возле подъезда?
— Только смотри, ничего по дороге не растеряй!
Повесил я вёдра на руль, и покатил вдоль забора, над которым всю ночь не выключается свет. А память, будто крест на спине. Тот самый, из кедра, кевга и эвкалипта.
* * *
То, что у Зинаиды Петровны есть дочь, открылось случайно. Я видел её только раз, и то мельком, даже имени не запомнил. Стояли они в коридоре вместе с моей мамкой возле внутреннего окна, что смотрит в спортзал. Я из него как раз выходил после урока физры. Взросленький был. Усики пробивались. Выпускной, кажется, класс.
Позвали они меня взмахом руки. Я подошёл. Спросили о чём-то — ответил. Смотрю, а у взрослых в ногах кнопка стоит. Красное пальтецо с чёрным воротником, задранным до ушей, шапчонка до глаз, шарф. По одежде догадался: девчонка, а разглядывать даже не стал. Мы тогда восьмиклассниц считали ссыкухами, а это вообще шелупонь, начальные классы. С тем попрощался и отвалил.
Дома уже, мамка спросила:
— Как тебе дочь Зинаиды Петровны?
— Да, — отвечаю, — никак. Что там рассмотришь под шапкой?
— А ты ей понравился. Спросили её: "Кто там, за окном, самый красивый?" — на тебя показала.
Я только фыркнул, а сам эпизод из памяти вон.
Потом уже, в лихих девяностых, работая в "афганской" газете, я собирал материал для цикла статей с общим названием "Осенние листья на память". Про небольшой посёлок в предгорьях Большого Кавказа, расстрелянный немецкими егерями. Сто семьдесят шесть душ погубили — женщин, стариков и детей.
Я списки добыл, побщался со всеми свидетелями, кто случайно остался в живых. Дядя Коля Копанев, соседка Анна Кузьминична, бабушка Малакеева, потерявшая мать и шестерых детей. Стишок написал:
На угоре и горе в октябре
сами вырастут живые цветы.
Там, где вечному огню не гореть,
там, где горю моему не остыть.
Здравствуй, Любушка! Как тебе спится?
Снятся руки твои и ресницы,
и полуденных глаз окоём.
Я не плачу, лишь сердце пустое.
Кружит ветер озябшей листвою.
Что за ангелы в небе твоем?
По предгорьям проктилась война.
Прокатилась стуйкой крови со лба.
Усмехнулась напоследок она
И сказала: нам с тобой не судьба.
Листья кружатся — жёлтые стаи.
Я душою к тебе улетаю.
Я ещё ничего не забыл.
Здесь мне видятся звёздные сини,
Триумфальные арки России
над сиротством забытых могил.
В общем, во всеоружии. И тут кто-то сказал, что у меня список не полный. У краеведов девятой школы есть дополнения. Там одна женщина умудрилась родить во время расстрела, кто-то ещё... не помню. Как не поверить? Список действительно куцый. В посёлке кроме жителей были солдаты на излечении, евреи из Ленинграда, те, кто случайно в лесу под руку попался. Кто теперь восстановит, если даже дома сожгли?
Я как та гончая: ноги в руки, да к Зинаиде Петровне. Знал уже, что она в этой школе завуч по воспитанию.
Встретила хорошо. Просияла. В кабинет проводила. Спросила: как я, как мать? А потом:
— Помнишь её? — (Это она про дочку, по имени назвала).
Тут бы соврать, а я, падла, ответил, что нет. — Сама ж Зинаида Петровна учила, что "обманывать нехорошо".
Потускнела она, душою окуклилась. Скрыла приветливость под невидимой роговой оболочкой. Отдала, что просил и попрощалась. Как с незнакомым.
Я сразу же понял, что неспроста. Стал наводить справки у тех, кто должен быть в курсе. Узнал через день, от бывшей технички, с которою мамка тоже дружила. Какое-то время назад, тема была на слуху. В городе её обсуждали. 21 ноября 1993 года, взрыв в здании редакций газет "Кубанские новости" и "Кубанский курьер" на улице Рашпилевской (это бывшая Шаумяна). В газетах писали, что погибла молодая девчонка, работавшая корректором. Воскресный день, что её туда понесло? Сильно наверное, работу свою любила. Откуда ж мне было знать, что это была она, та самая кнопка? — Ни фамилии не назвали, ни имени. Чай, не Влад Листьев! И в нашей центральной брехаловке: ни некролога, ни соболезнований. Был человек, и нет.
Наверное, думала Зинаида Петровна, что хоть я её кровинушку не забыл. А она и для меня умерла.
Долго я себя матюкал и в памяти тот эпизод картинкою всплыл. Чтобы помнилось на Страшном суде.
Чешу я, солнце казнит, пот на лице перемешивается со слезами.
И бога молю: "Господи, если ты есть! Дай повторить свой путь. Не свернуть, не разменяться по мелочам. Я эту девчушку от смерти на руках унесу!"
Так разогнался, чуть мимо калитки не проскочил. Разгрузился в тени сарая. Витёк Резниченко помог, велосипед подержал. Наверно почувствовал, что мы с ним когда-то будем знакомы. А здесь, возле дома, мы раньше с ним не встречались. Он детдомовец. Но то, что его бабушка в пятой квартире живёт, я и тогда знал.
Стою, соображаю. Если этот сарай завалить, как разобраться с общими стенами, когда они в полкирпича? Есть ли вообще смысл? Работы дурной немеряно, а прибыли с гулькин нос. Сподвигнуть на такой карамболь, может лишь ненависть в личностных отношениях соседей по дому. В общем, хрен его знает: то это время, или не то? Надо было у Рези спросить, кто в нашей квартире недавно жил. Да кто ж его знал, куда мысли меня заведут?
До тридцатого время есть. По улицам похожу. Может, встречу ещё одну нестыковку?
* * *
Бригада нагрянула, когда я отлучился в сортир. Это за стенами, в дальнем углу пустыря — деревянная халабуда на шесть отсеков. А в доме канализации нет, как и водопровода. Вернулся к сараю: ни вёдер — ни веника. Но велосипед устоял, не увели. Дверь квартиры распахнута. Я туда колесом — выставили взашей:
— Этого здесь не хватало! — и ведро за порог бац! — Принеси лучше воды!
Знакомая песня! Что ни ремонт, я, свесив язык, сную челноком: колонка — помойка — мусорный ящик. Прошлый раз упирался до вечера. Даже в прихожую не заходил. А потом мамка сунула в зубы трояк:
— Дуй за вином!
Ну, тётки. Они почему-то водку не пьют.
Я, помнится, запрыгнул на велосипед и на свой край покатил. В ногах эйфория, а дураку, как дед говорит, и семь вёрст не круг. Мог бы и сообразить, что где-то поблизости имеется такой же ларёк, где тоже продаётся вино. Купил две бутылки "Рубина" по рубль две, а сумку забыл. Взял их за горлышки в правую руку (нет бы, за пазуху сунуть), одной левой выруливаю. Переднее колесо "виль-виль", и на булыжник наехало. Да как понесло меня юзом!
Очнулся: лежу на спине, бутылки к груди прижимаю. Ни одну не разбил! Бог, наверное, понял, что не себе. Мелочь пересчитал — двенадцать копеек йок. Обследовал обратный маршрут: десюнчик в траве нашёл, а двушка с концами.
Нет, думаю, в этот раз я за угол пешочком пройдусь. "Рубин" покупать не буду — его Киричек сильно критиковал. Возьму лучше "Солнцедар". Он хоть по рубль семнадцать, но все мужики хвалят:
"Не теряйте время даром — похмеляйтесь "Солнцедаром"!
Но не было "этого раза". Вернулся с пустым помойным ведром — мамка сказала: "Всё!"
— Что всё?
— Да то! Можешь возвращаться домой.
— А вёдра, а инструмент?
— Потом заберёшь! — и кухню спиной загораживает, чтоб я не просёк, что там, на столе, бутылка "Шампанского" и коньяк. А Рая, склонившись в анфас, лимончик ножом нарезает...
Не стал я мамку нервировать. Повернулся, ретировался. Пускай остаётся в неведенье, что американский шпион всегда замечает всё:
кафель на стенах, оциклёваные полы, аромат вместо прежней вони. Особенно потолок над Раиной головой, его безмятежную гладь! Да, были умельцы в прежние времена! Разводили алебастр молоком, и делали "под яйцо". Правда, и копеечку драли!
И я покатил налегке, уже не елозя задом по велосипедной раме. Сел в седло, откинул копыта — до верха педали подошвою достаю!
Растём, блин. Во всех смыслах слова растём! То-то мне снилось что падаю и лечу...
* * *
Дед уже покончил с траншеей. Назавтра собрался бутить. Меня напрягать не стал. Только спросил:
— Что там?
— На сегодня закончили.
— Много чего ушло?
— Не видел, они там в шесть рук. Моё дело подсобное: вынеси-принеси.
— Ну, добре.
Только переоделся — бабушка вызвала на допрос:
— Где Надя? (ей скоро на стол накрывать).
А что я скажу? "Коньяк с лимончиком попивает"? Пробуровил какую-то хрень. Типа того, подруг пошла провожать. В принципе, не соврал, пойдёт ведь. Да и Акимовна вроде поверила.
До ужина спрятался в комнате. Отдыхал от жары, знакомился с прессой. Уже на второй странице надыбал критический материал — заметки В. Карпова, директора завода тяжёлого машиностроения из города Жданова. Ну, думаю, началось! — так шибануло от строчек душком приснопамятной перестройки.
Вчитался: "Внедряя принципы НОТ, коллектив нашего завода сосредоточивает свои основные усилия на трех направлениях. Это научная организация труда, рациональное использование средств производства, более чёткое управление и планирование.
