"Сукин сын!"
Впрочем, имелся тут и еще один шов, шитый — и, вероятно, не без умысла — белыми нитками. Само это противоречие между реальными действиями генерала и той информацией, которой он "столь щедро" поделился с Вадимом, являлось настолько очевидным, что наводило на мысль, что Рутберг продолжает играть с ним в какую-то свою, совершенно непонятную пока игру. Помогает и тут же дает понять, что мог бы помочь и большим, но этого не делает. Ведь не мог же он, в самом деле, надеяться, что Реутов этого противоречия не заметит!
"Он или за дурака меня держит, что на правду не похоже, — подытожил Вадим свои размышления. — Или намеренно подталкивает к каким-то определенным — выгодным, но отнюдь не для меня, действиям".
Второе выглядело куда как правдоподобнее.
"Я ему нужен всего лишь, как приманка ... Самостоятельной ценности у меня в его глазах нет!"
Ну что ж, если разобраться, это было уже кое-что. Своих врагов, как и своих друзей, предпочтительнее знать если и не в лицо, то хотя бы по именам.
11.
В половине второго неожиданно позвонил Греч. Реутов все еще сидел за столом на кухне и продолжал собирать из имеющихся в распоряжении деталей сложноустроенную модель реальности, когда дернулся вдруг лежащий рядом с рукой чудо-телефон Марика и двинулся куда-то, лихорадочно подрагивая, по гладкой поверхности столешницы.
"Это кто еще?! — Удивился Вадим, взглянув на шалтер терминала. — Ночь ведь уже ... Давид?"
Но это был не Казареев.
— Доброй ночи! — Сказал в трубку Марик. — Разбудил?
— Ни в коем случае, — ответил заинтригованный неурочным звонком Реутов. — Случилось что?
— Как посмотреть, — не слишком вразумительно объяснил Марик. — Ты... Ты не мог бы отлучиться на час-два?
— Отлучиться? — Переспросил Вадим, лихорадочно соображая, что из подарков Рутберга следует с собой прихватить. — Да, конечно. Автомат брать?
— Нет, — усмехнулся в ответ Греч. — Не в этом смысле. Я просто хотел тебе предложить посидеть где-нибудь. Выпить ...
"Дела!"
— Приезжай к нам, — предложил Вадим, решивший вопрос доверия еще накануне. — Полина спит, квартира большая.
— Ты серьезно?
— Вполне.
— Спасибо. А выпить-то у тебя ...
— Есть у меня, что выпить, — остановил Греча Вадим. — И закуска найдется. Приезжай.
— Давай адрес, — не стал ломаться Греч.
Он приехал очень быстро — вероятно находился недалеко — но при том успел где-то отовариться по полной программе. На освобожденный по такому случаю кухонный стол были торжественно водружены две бутылки марочного перевара1, палка беловежской казы2, лепешки из белой муки, и картонные судки с горячими еще кукломой3, такошем4 и шарбином5.
— Ну ты даешь, Марик, — усмехнулся Реутов, рассматривая этикетку на бутылке. — Двенадцать лет выдержки ... Однако! Это же мы с тобой упьемся вусмерть.
— Не гони! — Отмахнулся Греч. — Что тут пить?
#1Старинный русский термин, означавший крепкий напиток, приготовленный путём варки готового варёного мёда невысокого качества с готовым пивом. В данном случае имеется в виду водка сходного приготовления, тройной выгонки, выдержанная — согласно стандарта, принятого в Русском каганате — в дубовых бочках не менее шести лет. Рекомендуемое содержание чистого алкоголя 54,2 %, однако, учитывая тот факт, что речь идет о марочном переваре двенадцатилетней выдержки, вполне вероятно, что содержание алкоголя в данном случае превышало 60%.
# 2Конская колбаса.
# 3Конина тушеная с овощами и салмой (тип лапши).
# 4Баранина в виноградных листьях.
# 5Пирожки с фаршем из конины, жареные в масле.
— И в самом деле! Ты что думал, у меня и угостить тебя нечем?
— Но кукломы-то у тебя нет, — улыбнулся Греч.
— Ну разве что, — согласился Реутов, который на самом деле, бог весть, сколько лет не пробовал настоящей хазарской кухни. — Ты где это все раздобыл?
— Места надо знать, — хмыкнул в ответ Греч, срывая с бутылки сургуч. — А посуда у тебя имеется или из горла, как на фронте?
— Имеется, — Реутов открыл настенный шкафчик и стал выставлять на стол тарелки, чашки и рюмки.
— Ну вот, — удовлетворенно подвел итог его трудам Марик, разливая перевар по граненым восьмидесятиграммовым рюмкам. — Это и называется семейный уют.
Глава 11. Как вас теперь называть?
Случается в Африке, что змеи собираются на пир возле издохшего мула. Вдруг они слышат жуткий вой василиска и поспешно уползают прочь, оставляя ему падаль. Василиск же, насытившись, снова издает страшный вой и уползает восвояси.
Элий Стилон
Петров, Русский каганат, 30 сентября 1991 года.
1.
— Скажи, Вадик, — спросил вдруг Греч, подняв на Реутова совершенно трезвые глаза. — Сколько Полине лет?
— Эк тебя разобрало, Марик! — Вадим даже головой покачал, испытывая неприятное ощущение от того, что этот вопрос настолько заинтересовал старого друга. — Даже перевар не берет!
— А все-таки? — Настаивал Греч.
— Двадцать три, — нехотя ответил Реутов.
— А Зое двадцать семь ...— С какой-то странной, совершенно неподходящей ему интонацией сказал Марик.
— Ну и что? — Удивился Реутов, неожиданно забыв, что и сам этой дурью маялся, и не так чтобы очень давно.
— А что, считаешь нормально? — Прищурился Греч.
— Ты ее любишь? — Спросил Вадим, сообразивший наконец, чем был вызван так непонравившийся ему вопрос.
— Да.
— А она... То есть, прости, конечно. Не хочешь ...
— Не знаю, — ответил Греч и потянулся к бутылке. — Вернее, никак не могу понять.
— А ты не головой ... — Предложил Реутов.
— А чем? — Усмехнулся Греч, разливая перевар. — Хером что ли?
— А вот пошлить не надо, — поморщился Вадим. — Ты ведь так не думаешь. Тогда, зачем?
— Не думаю, — согласился Марик. — Я ее ... Ладно, проехали. Твое здоровье!
— За мое здоровье уже пили, — возразил Вадим, кивнув на пустую бутылку. — Давай, за то, чтобы ты перестал дурью маяться!
— Думаешь, поможет?
— А когда это водка русскому человеку любить мешала? — Пожал плечами Реутов. — Давай! За любовь!
Греч на это ничего не сказал, опрокинул молча рюмку, зажевал неторопливо шарбином, вытер губы и снова посмотрел на Реутова.
— Иногда мне кажется, что любит, — сказал он тихо. — И тогда, особенно если нахожусь рядом, я совершенно схожу с ума. Ты такое можешь представить?
— Могу.
— А я нет, — покачал головой Греч. — Начинаю думать, анализировать ... Может быть, ей просто одиноко и страшно? А тут я ... И мужчина ей, наверное, нужен. Все-таки не соплюха, двадцать семь лет ...
— А почему бы не предположить, что она тебя любит? — Осторожно спросил Реутов. — Какие у тебя, собственно, причины сомневаться?
— Понимаешь, Вадик, — Греч неторопливо закурил, выпустил дым, как бы держа паузу, чтобы собраться с мыслями. — Понимаешь, я тут прикинул на досуге, и вышло, что никто меня никогда не любил. И я никого.
— Ну и что! — Вскинулся Реутов. — Я вообще тридцать лет себя настоящего не помнил!
— Это другое.
— Ладно, — не стал спорить Вадим. — Пусть другое. Но представь себе, меня тоже никто не любил. Во всяком случае, я о таком не знаю. Была одна девушка ... Еще до войны, так она замуж вышла, не дожидаясь моего возвращения. Потом еще одна, в университете. И тоже, представь, вышла замуж за другого ...
— Ты мне потом, Вадик, составишь полный список, — голос Полины прозвучал на кухне настолько неожиданно, что оба, и Реутов, и Греч одновременно вздрогнули. — Мы к ним потом ко всем съездим. Пусть локти кусают.
— Э ... — сказал Реутов, пытаясь сообразить, не сболтнул ли по пьяному делу чего лишнего. — Познакомься, Полина, это Марк ... Э ...Маркиан ...
— Маркиан Иустинович Греч, — пришел ему на помощь Марик и встал. — Честь имею.
— Мы с вами, Маркиан Иустинович, уже встречались, — улыбнулась Полина, подходя к столу. — Не помните?
— Помню, — кивнул Греч. — Я к вам на дачу ...
— Ну вот и славно, — снова улыбнулась Полина. — Я только не понимаю, почему мне не наливают?
— Сей минут! — Вскинулся Реутов и только в этот момент сообразил, что перевар это не коньячок сорокаградусный и что выпили они на двоих с Гречем едва ли не литр, что совсем немало. Тем не менее, на ногах он стоял вполне уверенно, только голова от резкого движения немного поплыла.
Стараясь тщательно контролировать свои движения, Вадим достал еще одну рюмку, поставил на стол, и Греч тут же наполнил ее темно коричневой жидкостью.
— Просимо, пани, — улыбнулся Греч. — Закуска вот только остыла ...
— Ничего, — усмехнулась Полина, принимая рюмку. — Я и колбасой обойдусь.
— За вас! — Сказал все еще стоявший на ногах Греч.
— За нас, — поправила его Полина. — Как вы сказали, ее зовут?
— Зоя.
— Вот за Зою и за Полину! — Сказала Полина и медленно выпила перевар.
"Показушница ..."
— Ох! — Выдохнула вдруг Полина, глаза которой буквально полезли на лоб. — Что ...
— Закуси! — Протянул ей кусок колбасы Реутов.
— Ч ... то ... это ... было? — С трудом пропихивая слова, сквозь ожесточенно работающие челюсти, спросила Полина.
— Перевар, — виновато объяснил Реутов.
— К ... какой перевар? Я думала ...
— Вы думали, это коньяк, — понял Греч. — Многие ошибаются. Это водка такая ...
— Ох! Предупреждать надо!
— Я не успел, — развел руками Реутов.
— Ладно, — махнула рукой Полина. — Не умерла, а вкус приятный. Только крепко очень.
Она взяла со стола пачку своих сигарет и закурила.
— А вы, — сказала она через секунду, обращаясь к Гречу. — Не мучайте голову, Маркиан Иустинович. Любите, так и любите. Мы, женщины, это всегда чувствуем.
— Это точно? — Неожиданно серьезно спросил Марик. — А если я не умею показать?
— А и не нужно, — возразила Полина. — Вот Вадик вообще полгода делал вид, что я ему совершенно безразлична. А я все равно знала, любит. Глаза не врут.
— Ну мои глаза ...
— Это вы только думаете, что они у вас какие-то особенные, а на самом деле, все, как у всех. Сейчас пьяные, а рядом с ней, наверное, влюбленные.
— Вот, как ... — задумчиво протянул Греч. — А я все гадал, почему Вероника не боится ...
— Какая Вероника? — Не понял Реутов.
— У Зои есть дочь ...
"Дела", — подумал Реутов, даже сквозь алкогольный туман оценивший интонацию Греча.
— Ну вот! — Торжествующе улыбнулась Полина. — Детей не обманешь!
— А у тебя, Вадик, дети есть? — Без перехода и, не меняя интонации, спросила она.
— Да, нет вроде, — опешил Вадим.
— Значит, будут! — Решительно заявила Полина, подводя черту разговору, и посмотрела на Реутова таким взглядом, что у него мурашки по спине побежали.
2.
— Давай кого-нибудь сделаем! — Сказала Полина, когда, неожиданно размякший к концу разговора, Греч наконец распрощался с ними, предварительно обоих перецеловав, и ушел.
За окнами набирал силу рассвет, а в крови Реутова плескался чуть ли не литр перевара, да еще и дагестанским бренди в конце концов усугубили. Но это уже под кофе, "Кто же пьет кофе с переваром?"
— Давай кого-нибудь сделаем! — Сказала Полина.
— Кого? — Спросил Реутов, подходя к ней.
— Не знаю, — улыбнулась она, глядя на него шалыми, полными пьяного золота глазами. — Кто получится. Мальчика или девочку, мне все равно.
— Тогда, мне придется раскрутить эту историю еще до того, как у тебя округлится живот, — его охватило возбуждение, всегда возникавшее, стоило Вадиму оказаться в "опасной" близости от Полины, но какая-то часть Реутовского сознания все еще бодрствовала, заставляя соотносить свои действия с реальными обстоятельствами.
— Раскрутим! — Отмахнулась от его опасений Полина и, привстав на цыпочки, потянулась к нему полураскрытыми губами.
Шоссе А98, Русский каганат, 31 сентября 1991 года.
3.
— Добро пожаловать в Хазарию, моя госпожа, — объявил Реутов, автоматически переходя на "высокий штиль", каким в Саркеле его юности изъяснялись одни только "сельские интеллигенты" из местных.
— Далеко еще до Саркела? — Деловито поинтересовалась Полина, никак не реагируя на его "напыщенный" тон.
— Километров восемьдесят, — ответил Вадим, прикидывая, между делом, стоит ли рвать жилы, чтобы добраться до Итиля еще сегодня, или ну его, и заночевать в Саркеле. — Позвони, пожалуйста, Давиду. Если ничего срочного нет, то мы, пожалуй, переночуем в городе, а к ним приедем завтра.
Но с ночевкой ничего не вышло, потому что Давид настоятельно рекомендовал не задерживаться, и в Саркел они в конце концов даже не заехали. Проскочили через Дон по новому мосту и ушли на юг к сороковому шоссе, которое выводило прямо на Итиль, минуя все крупные города, включая Царицын, в котором Вадим хотел побывать даже больше, чем в Саркеле. Дороги здесь были хорошие, широкие и если уж не "бетонки", то вполне прилично асфальтированные, так что гнать можно было на ста двадцати, не опасаясь ни рытвин, ни дорожной полиции. Так Реутов и поступил, остановившись один только раз — в Кабаровом стане, небольшом селе, выросшем рядом с развалинами крепости Кабара Когена — чтобы сходить в туалет и перекусить в деревенской чайхане. Ни то, ни другое лишним не оказалось, но когда Реутов выворачивал с местной — гравийной — дороги на стратегическое шоссе, солнце уже зашло, и на неосвещенных участках трассы стало совершенно темно. Но Реутову это совершенно не мешало, нервировали лишь возникавшие изредка из-за низкой разделительной стенки фары встречных машин, больно бившие по глазам. Впрочем, и к этому он вскоре приспособился, угадывая их появление по желтоватым искрам, возникавшим по краям полей зрения и успевая прищуриться.
— Получается, что Рутберг тебе не соврал, — нарушила молчание Полина.
— Возможно, он предполагал, что я в конце концов доберусь до отчета комиссии, — ответил Вадим. — Да и в любом случае, если я нужен ему живым, то что-то же рассказать мне про создавшуюся ситуацию он должен?
— Я понимаю, ты ему не доверяешь, но ...
— Я ему доверяю настолько, насколько можно доверять случайному союзнику. У него свои резоны, у нас свои.
— А этому Комаровскому ничего не будет за то, что он тебе показал папку Ширван-Заде?
Вопрос был неслучайный. Правильный вопрос. Но Реутов сложившуюся ситуацию уже обдумал и пришел к выводу, что Алексей вне игры. Максимум, поговорят, скормив доверительно какую-нибудь душещипательную историю, спросят, не знает ли, где скрывается "непутевый" профессор Реутов, и это все. Потому что те, другие, не сильно заинтересованы, на самом деле, привлекать к себе излишнее внимание непричастных к "большой игре" людей. Они и так уже наследили где только могли, и теперь должны были действовать куда как осмотрительнее.
— Нет, — решительно ответил он Полине. — Ничего ему не будет. Официально раздувать историю с нарушением должностных полномочий им не с руки, а неофициально — грохнуть заместителя директора госархива, значит здорово засветиться. Я думаю, им и твой папенька уже боком вышел, но тогда они хоть спешили, а что теперь? Мы ведь уже десять дней от них бегаем.
