— Что это за капризы? — сказал Эгмемон. — Извольте кушать, а то не вырастете!
— Путь Фалдор вернётся, тогда буду есть! — потребовал Илидор.
— Гм-гм, увы, господин Илидор, — проговорил Эгмемон тихо и сочувственно. — Боюсь, Фалдор не вернётся. Он ушёл совсем, с этим ничего не поделаешь.
Снова это "ничего не поделаешь"! На глазах Илидора набрякли слёзы, но он не заплакал. Обед он так и не доел, и это, разумеется, стало известно папе. Тот уже успел переодеться в другой костюм — сиренево-голубой с белой накидкой, без кружевных цветов, но зато с золотой полосой по подолу. Он сам укладывал Илидора и Серино на тихий час, посидел с ними и рассказал им сказку, а потом заметил:
— Дори, мне сказали, ты опять плохо кушал. Почему? Ведь сегодня были твои любимые блюда.
— Я хочу, чтобы Фалдор вернулся, — прошептал Илидор.
Папа тяжело и печально вздохнул, опустил лицо. Поцеловав Илидора, он сказал:
— Солнышко моё, я не могу ничем помочь. Я не знаю, где сейчас Фалдор.
Пока у Илидора и Серино был тихий час, Айнен ушёл гулять с Дейкином и Дарганом, а папа отправился в библиотеку. Серино спал сном праведника, а Илидор около часа лежал, моча слезами подушку, а потом тоже уснул.
После тихого часа они снова вышли в сад, на лужайку с качелями. Серино весело играл с Айненом, а Илидор сидел на качелях в подавленном настроении. Ему не хотелось играть и веселиться, и его раздражала быстрота, с которой Серино подружился с Айненом. Папа стал качать его, но это не доставило Илидору той радости, которую он получал, когда это делал Фалдор. Даже солнце светило грустно, и трава была какая-то не такая зелёная, как раньше, с Фалдором.
— Дори, не грусти, — сказал папа, ласково заглядывая Илидору в глаза. — Покатайся на самокате.
— Не хочу, — пробурчал Илидор.
Серино, обратив внимание на лежавший без дела самокат, показал на него Айнену.
— Если это вещь Илидора, нужно спросить у него разрешения, — сказал Айнен. — Нужно сказать: "Илидор, можно покататься на твоём самокате?"
Серино так и сделал. Илидор, насупившись, посмотрел на самокат, на Серино, стоявшего перед ним в надежде получить самокат, на папины белые туфли с золотыми пряжками и траву, которую они приминали, и буркнул:
— Нельзя.
Серино обескураженно посмотрел на Айнена. Тот, подойдя, присел перед Илидором и спросил:
— Отчего же нельзя, Илидор? Если ты сам не катаешься, пусть Серино покатается. Жадничать нехорошо.
Это окончательно вывело Илидора из себя. Ударив ладошкой доброе лицо Айнена с удивлёнными бровями, он закричал:
— Нельзя, нельзя, нельзя!
Айнен отпрянул и отвернул лицо, а папа ужасно рассердился. Его брови грозно сдвинулись, глаза засверкали, на щеках выступили розовые пятнышки.
— Илидор, как ты себя ведёшь? — воскликнул он. И сказал Айнену испуганно: — Простите, Айнен, не принимайте это на свой счёт, он просто не всегда умеет сдерживаться... — Его взгляд снова грозно засверкал, обратившись на Илидора.
Илидор ещё никогда не видел папу таким рассерженным. Ему всегда становилось тоскливо и плохо, когда папа сердился, и счастье было лишь в том, что слишком долго сердиться папа не умел, и они всегда мирились в тот же день. Но сейчас папа был просто вне себя! Он сдёрнул сына с качелей, положил его животом к себе на колени, и попка Илидора испытала три чувствительных шлепка. Это было не так уж и больно: нежная папина рука больше привыкла ласкать, чем бить, и Илидору было не столько больно, сколько обидно до слёз. Раньше папа никогда не поднимал на него руку! Да ещё и потребовал, чтобы Илидор просил у Айнена прощения. Делать это Илидор наотрез отказался и заревел во весь голос, а потом бросился бежать. Папа и Айнен кинулись за ним и догнали бы, если бы в Серино не взыграло озорство. Он тоже бросился бежать, и Айнену пришлось гнаться за ним. Он был хорошим бегуном и скоро поймал Серино, а папа так быстро бегать не умел; кроме того, накидка путалась у него в ногах, развеваемая ветром, и он боялся споткнуться. Илидор юркнул в яннановые заросли и забрался в дыру в стволе одного старого дерева. Она была у самых корней, внутри пахло трухой и сыростью, но места было достаточно, чтобы Илидор мог укрыться. Он слышал, как папа бегал среди висячих яннановых веток и звал его:
— Илидор! Илидор, вернись сейчас же!
Сначала его голос был сердитым, а потом в нём как будто даже зазвучали слёзы, но Илидор не пошевелился, притаившись в своём убежище. Потом папин голос стал удаляться, и Илидор с торжеством думал, что всех перехитрил. Внутри у него сидело щекотное чувство, которое, наверное, испытывают все, кто хоть раз в жизни удачно спрятался. Все бегают и ищут тебя, а ты сидишь себе в дереве и помалкиваешь, а они пусть себе ищут.
Хотя прятаться в дереве было очень интересно, Илидор решил всё-таки покинуть своё убежище и найти какое-нибудь место получше, тем более что в саду таких местечек имелась масса. Одним из них был домик садовника Йорна, куда Илидор и направился. Ему повезло: Йорна не оказалось дома, и Илидор забрался под кровать. Там царил пыльный сумрак, но прятаться там было тоже очень интересно. Илидор прятался некоторое время, а потом нечаянно уснул.
Разбудил его звук шагов. Большие ноги в сапогах ходили по всему домику, и Илидор затаился, сжавшись в комочек. Видимо, это вернулся Йорн, но он пока не знал, что у него под кроватью прячется гость. Что-то зажужжало. Илидор узнал этот звук: это была бритва, которой Йорн брил себе голову. Жужжание чуть снова не усыпило Илидора, но вскоре оно стихло, и Йорн стал рыться в шкафу. Как назло, надышавшись пылью, Илидор начал чувствовать сильнейшую щекотку в носу и, сколько ни сдерживался, всё-таки чихнул. Йорн перестал рыться и насторожился.
— Это кто там? — спросил он.
Под кровать заглянула его лысая голова с улыбающимся лицом.
— Вот оно что! Оказывается, у меня тут гость! Ну-ка, вылезайте, гость дорогой... — Сильные руки Йорна протянулись и схватили Илидора. — Иди ко мне, солнышко. Вот так...
Он извлёк Илидора из-под кровати, усадил к себе на колени и поцеловал, а потом сказал:
— А ведь вас все обыскались, мой хороший. Его светлость чуть не плачет, ищет вас, вот и меня попросил посмотреть. А вы вон куда забрались! Ну, пойдёмте, хватит расстраивать папу.
Подхватив Илидора на руки, он понёс его по саду в дом, а Илидор щупал его голову. Она была немножко колючая. Илидор прижался щёчкой к щеке Йорна. Он любил его, потому что Йорн был очень добрый, сильный и большой, он показывал Илидору разных червяков и букашек. Однажды он поймал огромную зелёную гусеницу. Она была толстая и волосатая, а Йорн безо всякого страха и содрогания позволял ей ползать по своей большой ладони, потом взял её за один конец двумя пальцами, а она извивалась, топорща длинные щетинки на спине. Папа, увидев её, воскликнул: "Фу, гадость!" Йорн сказал, что это вредная гусеница, она ест листочки на деревьях, а живёт долго, поэтому за свою жизнь успевает испортить дерево основательно. Птицы таких гусениц не едят, потому что они ядовитые, и люди придумали, как избавляться от этих вредителей. На дерево, где живёт гусеница, выпускают специально выращенных в лаборатории крошечных жучков, которые сами по себе для растений безвредны, потому что их пища — гусеницы. Найдя жертву, они всей гурьбой нападают на неё и загрызают. Съев трех-четырёх гусениц, они сами умирают от их яда, но зато безвредным для человека способом уничтожают вредителей сада. Рассказав об этом Илидору и Серино, Йорн показал, как это происходит: он посадил гусеницу на куст, а сам выпустил из стеклянной капсулы малюсеньких чёрных букашек. Они были такими маленькими, что в капсуле казались чёрным порошком, но стоило этому порошку просыпаться на листок неподалёку от гусеницы, как он оказался живым. Он переползал с листка на листок, пока не добрался до толстой неповоротливой гусеницы. Он облепил её всю и начал пожирать живьём, пока её кожа не лопнула, и из неё не вытекла какая-то тягучая беловатая гадость. В общем, с Йорном было очень интересно. Он знал названия всех цветов и всех деревьев у них в саду, знал, какие порошки надо сыпать в землю, чтобы они лучше росли, а ему было известно всё, что росло в оранжерее. Он целый день без устали трудился: где-то рыхлил, где-то копал, что-то поливал, подрезал, пересаживал. Он и летом, и зимой брился наголо, носил высокие сапоги на толстой подошве и с длинной шнуровкой по бокам, сверху донизу, штаны с кучей карманов, а на поясе у него висели разнообразные инструменты. Ещё он носил жёлтые перчатки, на пальцах уже чёрные от земли; когда он ими не пользовался, они были заткнуты за его пояс. Зимой, когда сад стоял без листьев, Йорн расчищал дорожки и аллеи от снега. У него были очень добрые глаза, светло-голубые, как летнее небо, и когда он смотрел на Серино, они становились ещё светлее и сияли.
— Почему же вы от папы убежали, мой хороший? — спросил он.
— Папуля на меня рассердился, — признался Илидор, доверчиво обнимая Йорна за шею. — За то, что я ударил по лицу Айнена. Он отшлёпал меня по попке.
— Зачем же вам понадобилось бить Айнена? — нахмурился Йорн. — Разве он сделал вам что-то плохое?
Илидор уже сам не знал, зачем. Он с удивлением обнаружил, что его злость на Айнена куда-то делась — сдулась, как лопнувший воздушный шарик. Как он мог ударить его доброе ясноглазое лицо с удивлёнными ласковыми бровями? От мысли об этом в животе у Илидора что-то болезненно сжималось и пульсировало. Он вздохнул. А Йорн сказал:
— Вообще-то, за такие дела вам действительно следовало надавать по попке. А прощения вы у него хоть попросили?
Илидор снова вздохнул.
— Значит, нет, — сказал Йорн. — Это нехорошо, мой миленький. Если он вам ничего плохого не сделал, а вы его ударили, надо попросить прощения и больше так не делать.
Тем временем они уже поднимались по ступенькам крыльца. Дверь им открыл Эннкетин. Увидев Илидора, он всплеснул руками и воскликнул:
— Нашёлся наконец-то, озорник! Ох, господин Илидор, заставили же вы вашего папу поволноваться! Где ты его отыскал, Йорн?
Йорн ответил:
— Он ко мне в домик забрался. Я его под кроватью нашёл.
— От имени его светлости господина Джима объявляю тебе благодарность, — сказал Эннкетин с важным видом. И протянул к Илидору руки в белых перчатках: — Ну, проказник вы наш, пойдёмте к папе.
Он взял Илидора у Йорна и понёс в детскую. У него была очень интересная голова — лысая и гладкая, как у Эгмемона, да ещё и расписанная затейливыми узорами. Обитал Эннкетин в ванной. Он купал Илидора, а также иногда наряду с Эгмемоном приносил ему и Серино завтрак, обед или ужин, но чаще всего он подавал полдник. Обычно он ходил в белых перчатках, но когда он купал Илидора, он снимал их, а также — свой строгий жакет и закатывал рукава рубашки. Когда они уже подходили к детской, им встретился Айнен. От стыда Илидор уткнулся в тёмно-серую ткань жакета Эннкетина, а тот сказал, обращаясь к Айнену:
— Не очень хорошо начал, приятель. В первый же свой рабочий день упустил воспитанника.
Он сказал это совсем как Эгмемон, с теми же интонациями, и даже сам голос был похож. Айнен ничего не ответил. Илидора поставили на пол, и он смотрел на сапоги Айнена, не смея поднять взгляд выше. В животе снова горестно сжималось и пульсировало, и он вложил ладошку в протянутую ему руку.
Папа сидел на диванчике и смотрел, как Серино пытается вскарабкаться на большой надувной мяч. Мяч, однако, не хотел, чтобы на него забирались, и Серино всё время оказывался под ним, но с бессмысленным упорством делал новые попытки. Папина шёлковая накидка струилась с диванчика на ковёр, на ковре же стояли его стройные ноги в белых чулках и белых туфлях с золотыми пряжками, на широком белом поясе на бёдрах блестели яркие прозрачные камушки, руки в белых манжетах лежали на коленях.
— Вот, ваша светлость, он нашёлся, — сказал Айнен.
Он за руку подвёл Илидора к папе. Папины руки не шевельнулись.
— Илидор, где ты был?
Папин голос дрогнул, когда он это спросил, и Илидор почувствовал, что папа не сердится, просто очень расстроен.
— Отвечай, сынуля!
Илидор пробормотал:
— Сначала в дереве, потом под кроватью у Йорна.
— Сынуля, а ты не думал, что папа беспокоится за тебя?
Илидор не знал, что сказать. Папин голос не был сердитым, но и обнимать Илидора папа не торопился. Его рука взяла сына за подбородок.
— Посмотри на меня, Дори.
Илидор не мог поднять глаз. Ему вообще хотелось заплакать, слёзы уже подступали к горлу, ещё чуть-чуть — и они прорвутся к глазам.
— Дори, не думай, что если я отшлёпал тебя по попке, то это значит, что я тебя не люблю, — сказал папа. — Я очень тебя люблю, счастье моё, но ты плохо себя вёл, и это меня очень расстроило. Зачем ты ударил Айнена? Ну-ка, посмотри мне в глаза, сынуля!
На Илидора смотрели грустные и огорчённые глаза папы. Не было сдвинутых бровей и розовых пятнышек на щеках, папа выглядел печальным и усталым. Илидор всхлипнул и уткнулся в его колени.
— Прости меня, папуля...
— Попроси прощения у Айнена, — сказал папа.
Как ни раскаивался Илидор в содеянном, но просить прощения было очень нелегко. Он знал, что виноват перед Айненом, но сказать это вслух...
— Сынуля, я жду, — сказал папа.
Айнен тоже ждал, беззлобно глядя на Илидора своими удивлённо-ласковыми глазами, и Илидору стало так невыносимо тошно, что он отвернулся и зарыдал.
— Дори! — воскликнул папа огорчённо.
Руки Айнена обняли Илидора, и он, всхлипывая, тоже обнял его за шею.
— Айнен, прости меня, пожалуйста, я больше не буду...
Доброе лицо Айнена улыбалось ему, и с сердца Илидора упала тяжесть. Он погладил ладошкой то место, которое он ударил, а Айнен поцеловал его. Папа протянул к Илидору руки:
— Иди сюда, моя радость.
Илидор был рад взобраться к нему на колени и обнять его. Серино, увидев это, бросил попытки оседлать мяч, подбежал и стал карабкаться на диванчик, чтобы его тоже обняли. Папа, усадив на колени и его, прижал их обоих к себе.
Пред сном папа рассказал им новую сказку — о Страннике. Главной страстью в его жизни были полёты к звёздам. Свободный, молодой и беспокойный, он легко пускался в дальние странствия, и даже когда на его сердце лёг сладкий груз любви, это не привязало его к дому, не отяготило его крылатой души, постоянно устремлённой к неизведанным недрам Бездны. Он возвращался лишь ненадолго, чтобы дать отдых усталым крыльям и насладиться объятиями возлюбленного, а потом снова улетал, повинуясь неумолчному зову, который он слышал сердцем из глубин коварной Бездны. Что такое зов Бездны? Это леденящий восторг, трепет сердца, благоговейный ужас, молчаливое преклонение и нескончаемое удивление; это вечное стремление, непонятная тоска, мучительное беспокойство и волнующее ожидание новой встречи. Неизвестно, что сулит эта встреча — счастье и покой или же горе и страдания, но зову подвластно каждое смелое сердце; слабое и трусливое к нему глухо, оно закрывается от него суетой и мелочными страстями, оно слишком отягощено, чтобы на него откликнуться. Зов Бездны — это непреодолимое искушение, суровое испытание, бесконечный поиск, неизменная неудовлетворённость и вечный, лишающий покоя вопрос: "Что дальше?"
