— Ты не спишь, — все так же ему в плечо, прошептала Зоя. — Хочешь я ...?
— Не хочу.
— Почему?
— Потому что ... — Но то, что он хотел ей сказать, произносить вслух не следовало.
Потому что все должно быть естественно, так, наверное. Потому что Зоя не проститутка, а еще потому, что ему не нужны ни одолжения, ни подачки. Где-то так. Но попробуй, объясни это словами!
— Тогда, налей мне вина, — сказала она, не меняя при этом позы.
Марк осторожно освободил плечо, сел, задумался на мгновение, не стоит ли что-нибудь одеть или во что-нибудь завернуться, но в конце концов решил, что это будет глупо, и, встав с кровати пошел в гостиную, которую они покинули так быстро, что даже пары бокалов вина с собой не захватили.
"Вот именно, — подумал он, наливая в бокал Мозельское вино, которое так нравилось Зое. — Поспешишь, людей насмешишь. Насмешил ..."
На самом деле, ничего страшного в общем-то не произошло, и, по большому счету, придавать значения инциденту, не стоило. С кем не бывает? А он к тому же, которые сутки на ногах и на нервах. Однако его это ударило неожиданно больно. Как по не успевшей затянуться ране ...
Себе Греч вина наливать не стал. Достал из буфета бутылку коньяка, плеснул в стакан и, закурив, хотел уже пойти назад, но в последний момент передумал и выпил коньяк залпом. Как ни странно, полегчало. Не то, чтобы вовсе, но тяжести на сердце поубавилось.
"Ин вино веритас ... Эрго бибамус1. Так что ли?"
#1In vino veritas, ergo bibamus! — Истина в вине, следовательно — выпьем! (лат.)
Он все прекрасно понимал, знал, что не в возрасте дело, но отогнать назойливую мысль не мог.
Марк вздохнул, как никогда не позволил бы себе в присутствии Зои, налил в стакан еще коньяка, и пошел в спальню.
Свет здесь, как был включен вечером, когда, оставив Зою в гостиной — накрывать на стол — Греч бросился, по-быстрому перестилать постель, так и горел. И в этом желтоватом, очень "домашнем", свете кожа Зои казалась золотистой. Женщина лежала на боку, подперев голову рукой и смотрела на Марка. Глаза ее показались ему сейчас темными, и было в них что-то такое, что неожиданно для себя он встал прямо посередине комнаты, держа в руках "посуду" и зажав в зубах дымящуюся сигарету.
— Ну вот, — сказала Зоя с улыбкой, возникшей на ее губах так быстро, что он даже не успел заметить, как это произошло. — А говорил, что старик! Трепло ты, Греч, вот и все.
— Я, — сказал Марк, но продолжения не последовало, потому что время говорить прошло.
— Да брось ты ... — Но и она, по-видимому, говорить уже не могла.
В следующее мгновение — во всяком случае, Марку показалось, что все это произошло именно так — он сжимал ее в своих объятиях, а куда при этом делись ее вино и его коньяк вместе с недокуренной сигаретой, он узнал только утром.
Итиль, Русский каганат, 1 октября 1991 года.
10.
Проснулся Реутов рано. Ну, то есть все в мире относительно, и для кого-то девять утра — это уже позднее утро, но, учитывая вчерашнее ...
"Три часа сна, — бросил взгляд на часы Вадим. — Но, судя по всему, мне теперь и этого достаточно".
Мысль была спокойная. Без эмоций. Просто констатация факта. И именно это, как ни странно, Вадима и удивило.
"К хорошему быстро привыкаешь ..."
Где-то так.
Он тихо оделся, хотя разбудить Полину не смогла бы, пожалуй, и артиллерийская канонада, и так же тихо — "скрадывающим" шагом таежных охотников, которому научился 30 лет назад — вышел в коридор. В доме было тихо, только с улицы долетал шум немногих проезжающих мимо машин, да с кухни доносилось тихое позвякивание, шуршание, осторожные шаги.
"Похоже, я не единственный, — Подумал Вадим, направляясь туда. — Давиду не спится что ли?"
Но, как ни странно, это оказался не Давид, а Лили.
— О! — Сказала она, поворачиваясь к Вадиму. — А я думала, придется пить кофе в одиночестве.
— А зачем нам возиться, — Реутов быстро обдумал ситуацию и пришел к выводу, что идея, мелькнувшая при словах Лили, не лишена смысла. — Давид, надеюсь, не обидится, если я приглашу тебя в кафе?
— В кафе?
— Найдем фотомастерскую, — сказал Реутов, закуривая. — Должна же здесь быть где-нибудь поблизости фотомастерская? Сдадим твою пленку, да и у меня кое-что есть, и, пока суд да дело, посидим где-нибудь рядом в кафе. Как тебе идея?
— А что! — Оживилась Лили. — Хорошая идея. Я мигом! Только переоденусь.
Пока Лили переодевалась, Вадим успел и лицо всполоснуть, и зубы почистить. А бриться не стал.
"Бог с ним, с бритьем, — решил он, взглянув на себя в зеркало. — Вернемся, побреюсь, а пока Ли меня и таким потерпит".
И уже через полчаса они сидели в уютном армянском кафе в двух улицах от Беньяминовской набережной, и пили крепкий, сваренный по всем правилам — то есть в турке, поставленной на горячий песок — кофе и ели свежайшие, что называется, с пылу — с жару, крохотные пирожки с медом и черной смородиной.
— Согласись, — сказал Реутов, прожевав очередной пирожок. — Идея была богатая. И фотографии скоро будут готовы, как раз наши засони встанут.
— Я не спорю, — улыбнулась Лили, но улыбка у нее вышла так себе, и Вадим вдруг сообразил, что не у него одного кошки по сердцу скребут.
Дело в том, что сегодня ночью Реутову снова приснился тот странный сон про Итиль, который он уже дважды, а возможно, и трижды видел раньше. Только сегодня сон выдался еще более "реалистичным", если так, разумеется, можно выразиться. Он был полон множества конкретных примет и подробностей, таких, например, как запах сирени, догнавший Реутова на проспекте Манасии, или скрип собственных сапог, который он отчетливо услышал, спускаясь по ступеням Штаба Войскового Круга. Но гораздо существеннее оказалось другое. Тягостная атмосфера сна, оставшаяся с Вадимом и после того, как он проснулся. Он даже сам не отдавал себе отчета, насколько гнетет его это нехорошее, вполне "бредовое" по сути, настроение, сопровождавшее все утро. И возможно, именно из-за этого он пропустил нечто важное, существенное в настроении и поведении Лили.
— Что случилось? — Подсознательно Вадим уже чувствовал, что дело отнюдь не в личных отношениях Лили и Давида, а в чем-то другом.
— Вчера Давид говорил с Робертом ... — Тихо ответила Лили. — Ты помнишь? Роберт заместитель Давида. Мы просто не хотели портить вам настроение ...
— Что он сказал? — Вадим сразу потерял аппетит, потому что понял: ничего хорошего он от Лили не услышит.
— Положение даже хуже, чем думал Роберт, — лицо Лили заливала бледность, а в глазах ...
"У нее слезы на глазах", — Осознал Вадим и очень этому удивился. Допустим, положение их, и в самом деле, представлялось не блестящим, но это ведь еще не повод, чтобы плакать. Да и Лили вроде бы была не из тех "нежных созданий", кто по любому поводу "глазами писает" и норовит — чуть что — грохнуться в обморок.
— Э ...
— Подожди! — Попросила она. — Роберт он ... Они служили вместе с Давидом, и ... Ну ты должен понимать. Его сложно испугать, и он не склонен впадать в панику. Но Роберт сказал, все очень плохо. Такое впечатление, что кто-то, обладающий невероятным влиянием и возможностями, обкладывает "Холстейн Биотекнолоджис" со всех сторон. Я понимаю, это звучит невероятно, однако это правда. Роберт ... — Она явно споткнулась сейчас на этом имени. — Он не стал бы врать, и сгущать краски не стал бы. Он ... В общем, Роберт говорил с моим отцом, и отец перевел ... Вадим, ты знаешь, что такое "черный нал"?
— Какие-то неучтенные деньги?
— Ну это финансовое преступление, разумеется, — сказала Лили. — Деньги не учтены и, значит, не облагаются налогом. И проследить их нельзя. Такое делают везде. И у отца тоже есть. Вот он и перевел почти все, что у него было в Лихтенштейн. На мой номерной счет. 11 миллионов.
— Так, что в этом плохого? — Не понял Вадим.
— Размер перевода, — объяснила Лили. — Отец перевел туда все свои фонды. И это значит, что он не уверен, что ситуацию можно разрешить легальными средствами, и не знает, сможет ли перевести деньги позже, — голос ее звучал ровно, но какие при этом обуревают женщину эмоции, догадаться было можно. — Этот план называется "Черный день", и до сих пор он существовал только, как теоретическая и крайне маловероятная возможность. Роберт всех деталей не знает, он просто передал мне, что задействован план "Черный день", и все. Но я-то знаю, что это означает. Отец боится, что концерн съедят, и он уже ничем не сможет мне помочь.
— Плохо дело, — согласился Реутов, закуривая и одновременно пытаясь понять, что это для них всех означает. — Ты из-за этого и расстроена?
— Да, — ответила Лили. — То есть нет. Это плохо, но не смертельно, к тому же Роберт сделал нам с Давидом доступ — под нашими теперешними именами — к еще одному счету, а это триста тысяч золотых гульденов Новой Голландии, и "окно" пробил через Орду и Китай в Гонконг ...
— Тогда ...
— Утром позвонил ... Впрочем, неважно. Позвонил доверенный человек отца. Роберт убит ...
11.
"Домой", в квартиру, снятую Лили и Давидом, возвращались молча. Все, что можно было сказать, было уже сказано, пока коротали время в кафе. Разумеется, Вадим постарался, как мог, успокоить Ли, но насколько хорошо это у него вышло, сказать было сложно. Лили взяла себя в руки, но она и до этого разговора не то, чтобы в истерике билась. Так что, иди, знай, о чем она теперь думала, но Вадиму новости "оттуда" оптимизма не прибавили, хотя и в отчаяние не ввергли. Пожалуй, наоборот. Настроение настроением, но от всех этих бед, рушившихся на голову вот уже вторую неделю подряд, в душе Реутова возникло то давнее, много лет уже — с самой войны — не испытываемое чувство ожесточения, бешеного, "бычьего" желания победить любой ценой.
"Всех урою!" — как говаривал в те времена комвзвод-2 Татаринцев. Где-то так.
Забрав в мастерской отпечатанные фотографии, сложенные в конверты из плотной серой бумаги, и пленки, они их даже просматривать не стали — не то было настроение — а сразу же пошли обратно. Тем более, что и обеспокоенный их отсутствием Давид успел позвонить.
— Ну? — спросил Казареев, когда Вадим и Лили вернулись в апартаменты. — Посмотрел?
— Нет, — покачал головой Реутов. — Домой торопились.
И он подмигнул выглянувшей из двери ванной комнаты Полине:
— Доброе утро, сударыня, как спалось, почивалось?
— Вашими заботами, сударь, — с бесстыжей улыбкой на пол-лица ответила Полина.
— Э ... — Сказал Давид. — Ничего если я вам помешаю?
— Валяй, — разрешил Реутов.
— Давай, я тебе твоего папу покажу, что ли, — предложил Казареев. — Или желания нет?
— Да, пожалуй, что и нет, — пожал плечами Вадим. — Для меня мой папа это Боря, а этот ... Впрочем, изволь. Давай посмотрим.
Они прошли в гостиную, и Реутов, вытряхнув фотографии из конверта, помеченного цифрой "1", повернулся к Лили. — Давай, Ли, показывая, где тут и что.
— Да вот он, — сказала Лили, подходя к столу и вытаскивая из кучи беспорядочно рассыпавшихся снимков один. — Булчан Хутуркинов собственной персоной.
Реутов взглянул на фотографию. Булчан Хутуркинов был запечатлен в полный рост. Он стоял в каком-то хорошо — со вкусом — обставленном помещении и сам выглядел под стать окружающей его обстановке. Стройный, широкоплечий, в дорогом, по-видимому, и хорошо сидящем на нем костюме-тройке, белой рубашке с галстуком, и с дымящейся сигарой в руке. Реутов, если верить зеркалу, на своего отца был совершенно не похож. Другие, хотя и привлекательные черты лица, другой разрез глаз ... все другое.
— Хорош! — Сказал Вадим, чтобы что-нибудь сказать. Как ни странно, никаких особых чувств он при виде отца не испытал. Впрочем, не так. Кое что он почувствовал, но это оказалось совсем не то, что он ожидал. Это было какое-то совершенно необъяснимое ощущение дежавю. Возникало такое впечатление, что человека этого он знал, и знал, что совсем уже странно, очень хорошо, но потом забыл, а теперь, стало быть, пытается вспомнить.
"Бред какой-то".
— Откуда это у вас? — С неподдельным удивлением спросила Полина, тоже подошедшая к столу.
— Ну я же вчера рассказывал, — ответил Давид. — Это фотография Булчана Хутуркинова, настоящего отца Ва ...
— Но это же Зимин!
— Какой Зимин? — Опешил Вадим.
— Алексей Николаевич Зимин, — объяснила Полина. — Профессор Петровского университета, о котором рассказывали Давид и Ли. Ну! Он еще в тридцатом под поезд попал!
— Стоп! — Холодным каким-то голосом остановил ее Давид. — Где ты видела фотографию Зимина?
— Так мы вам еще рассказать не успели, — Полина выглядела совершенно растерянной. По-видимому, до нее наконец дошло, что происходит. — Мне Грач, ну, то есть "ломщик" знакомый помог взломать сервер университета. Вадим был потом занят, а я материалы из университетского архива успела просмотреть ...
— Ты уверена?
— Сам посмотри! — Полина метнулась в спальню, по-видимому, чтобы принести свой мобильный накопитель или весь терминал, но Вадим за ней не пошел. Он взял второй конверт и вытряхнул на стол снимки, сделанные им в рабочем кабинете Комаровского. Разумеется, переснять весь отчет Ширван-Заде нечего было и думать, да и Алексей бы ему этого не позволил. Но, когда Комаровский вышел в туалет, Реутов все-таки отснял несколько страниц текста и особенно страницы с личными данными на сотрудников "шарашки". Он их даже не рассматривал тогда, экономя время, и объем своей и без того загруженной памяти, но сейчас его вела не память, а интуиция.
"Эккерт сказал ... Вот!"
Это было личное дело Петра Григорьевича Людова — научного руководителя института медико-биологических исследований.
"Твою мать!" — с крошечной, но вполне четкой фотографии, приклеенной в правом углу учетного листа, на него смотрел все тот же Булчан Хутуркинов.
Глава 12. Кризис
Плиний Старший рассказывает, что воин, имевший глупость пронзить смертоносную тварь длинным копьём, пал с коня мёртвым. Яд василиска вошёл в его тело через древко копья.
VIII, 21
Петров, Русский каганат, 1 октября 1991 года.
1.
Как начинается кризис? Сие есть знание, которым желали бы обладать многие. Но, судя по всему, пока оно недоступно никому. Недаром же и народная мудрость гласит: "Знал бы, где упадешь, соломки бы подстелил". Вот вроде бы, только что потушил неслабый пожар: ситуация сложилась, что ни говори, острая, и, однако это все же не было настоящим кризисом, поскольку, если кирпичом упавший на голову форс-мажор и не просчитывался заранее, то все-таки был заложен в планы, как "неизбежные на море случайности". А для нового, настоящего кризиса и причин, казалось бы, не имелось. Ни предвестников, ни симптомов, ничего.
Утро выдалось ясное, что в Петрове случается редко, и настроение оказалось подстать прозрачному высокому небу и игре солнечных бликов на мокром — ночью прошел сильный, но короткий дождь — асфальте. Греч отвез Зою домой и возвращался назад, когда ему позвонил Коллоид — крайне информированный торговец новостями из Брюгге — и сказал буквально следующее: "Одно имя и одно событие. Цена три тысячи гульденов".
