Клинок не справился с непобедимыми турсами. Десять островов стали частью Мидгарда. И семья Накамура первой склонилась перед победителями. Старание было вознаграждено. Дом Белой Хризантемы, ниронский Горний Дом, стал вотчиной семьи Накамура.
Верный клан следовал за хозяевами.
Чужаки с запада тоже делились на сюзеренов и вассалов. Они тоже поддерживали мировую гармонию и удерживали мир от хаоса. Только вместо императора — великий конунг, а вместо богов — Всеотец.
Из ниоткуда
В никуда ведет нас
Дорога жизни.
Листьям осенним люди
Подобны — та же судьба.
Хитоми Ода из клана Ода — в свою плоть и кровь она вобрала гармонию. Чтобы не было хаоса. Чтобы царил порядок. Слушаться. Повиноваться. Быть преданным вассалом. Во всем слушаться своего господина. Никогда в нем не сомневаться.
Подчинение... нет, гармония.
Чтобы все радовались, Хитоми старалась. Изо всех сил старалась.
У клинка нет имени — кроме того, которым его зовет хозяин. У клинка нет желаний — кроме желаний хозяина. У клинка нет ни прошлого, ни будущего, ни настоящего, они ни к чему клинку.
Брат был плохим клинком. Он не радовал родителей.
Нобунага Ода из клана Ода — буйный, непослушный, строптивый. Он не желал никому подчиняться.
Хаос во плоти.
Он пытался забрать ее с собой, уходя из клана. Он пытался, говоря: "Ты еще можешь измениться".
Но Хитоми боялась. Боялась хаоса, воплощаемого братом. И сама отказала ему. И тогда в его взгляде она увидела презрение — острое, как катана.
Нобунага ушел молча, не прощаясь. Он больше не был несчастным. Еми-но куни семьи Накамура не удержала свободолюбивый дух.
Хитоми знала: брат не вернется. Никогда не вернется за ней. Все, что ей остается, — это радость гармонии.
Гармония... нет, подчинение.
Она стала хорошим клинком.
Хельг Гудиссон
— Прошу тебя, сванд, оставь меня в покое. И больше никогда не приходи сюда.
Он молчал.
Он мог многое сказать Хитоми — не как Лис, нет, а как Хельг, но он молчал.
Если бы сейчас он заговорил, то подставил бы под удар даже не себя, даже не свой план, а всех остальных и все, что они сделали за прошедшие годы.
Как же больно — удерживать дерущие горло слова. Слова, которые надо, до́лжно произнести, чтобы помочь той, что стоит перед ним, поддержать ее, позволить ей увидеть иную грань мира...
Хотелось кричать — отчаянно, безудержно, дико, словно берсерк, рвущийся в битву. В битву, которую не выиграть, никогда не выиграть, пока он Лис, а не Хельг; но в академии он обязан быть Лисом.
Правило, связавшее его по собственной воле. Правило, отрезавшее его от искренности в отношении остальных "птенцов". Правило, из-за которого он ничем, совершенно ничем не может помочь Хитоми, которой так нужна помощь.
Лучшее, что он мог сейчас сделать, — просто молча уйти.
И он ушел.
Молча.
Даже не оглядываясь.
Впрочем, Лис был уверен — оглянись он, то увидел бы, как Хитоми Ода продолжает тренироваться. С синяком на щеке, с распухающей губой — уклонение, захват, удар.
Уклонение, захват, удар.
Безмолвный механизм, щедро осыпаемый пригоршнями ветра беспечной осенью в желто-красных одеждах.
Осени нет дела до глупых людей.
Хельг остро ощутил свою беспомощность — детское, почти позабытое чувство, которое на самом деле не забыть никогда, как ни старайся. Когда взрослые выглядят богами, повелевающими с небес, когда старшие ребята командуют лишь потому, что они старше, когда ты всего лишь ребенок и ничего не можешь сделать с этим "всего лишь ребенок", и твоей судьбой распоряжаются другие, а ты...
Ты ничего не можешь сделать.
Вот как сейчас.
Холод пробирал Лиса от головы до ног, но гулена осень не имела никакого отношения к охватившему парня ознобу.
Альдис Суртсдоттир
Зима неумолимо приближалась. Ранние сумерки, туманы, устойчивые северные ветра. Вроде и не морозно на улице. Когда бегаешь утром или прыгаешь с топором, отрабатывая приемы, так вообще жарко. А вот полежать на солнышке, лениво почитать учебник уже не получится. Продрогнешь — и теплая шерстяная куртка не спасет.
Спасал зал для самостоятельных занятий на втором этаже корпуса первокурсников. Здесь, как и в библиотеке, стояли столы, но не было строгих наставников и правил насчет тишины. Хочешь — учись, хочешь — хихикай и дурачься. Да хоть по столам прыгай.
Бывало, что и прыгали.
Иными вечерами в зале не найти свободного стола — все оккупировано первокурсниками. Тогда приходилось идти в спальню к подругам. Но в спальне не то — в сон клонит, настроения рабочего нет.
Сегодня в зале было почти пусто. Кроме Альдис, Лакшми, Тэфи и Гурды здесь находилась только компания гальтов, тихонько зубривших в углу "Стратегемы".
Обычный вечер на Виндерхейме. Один из многих.
— ...а потом меня вытошнило прямо в кабине. — Голос Лакшми дрожал. — И наставник Торстейн заставил нас мыть эту штуку изнутри и снаружи.
Гурда нахмурилась:
— Это его вина. Разве он не предупредил, что нельзя завтракать?
— Я и не завтракала. Только чаю выпила, он же не предупреждал, что чай тоже нельзя. — Глаза бхатки наполнились слезами. — Так стыдно перед Кришной. Он старается, помогает мне, а я... я не могу! Просто не могу! Я боюсь этой штуки!
— Не переживай, в первый раз всем нелегко. Меня тоже чуть не стошнило.
— Это был третий раз. — Она всхлипнула. — В первый я вообще потеряла сознание.
Повисла неловкая пауза.
Похожие чувства Альдис испытывала, находясь рядом с калеками, — осознание своей полноценности, смущение из-за нее и тайное, стыдное облегчение. "Я могу ходить, хвала богам! Могу говорить, видеть, слышать... я не лишена всего этого!"
Судя по лицам подружек, они ощущали что-то похожее.
Кое-как успокоившись, Лакшми продолжила:
— Я знаю, это бесполезно. Меня выгонят в конце года. Я ничего не умею, у меня не получается. Но все равно буду пробовать.
— Почему? — мягко спросила Гурда. — Ты так не хочешь возвращаться домой? Или боишься?
— Домой? Я очень-очень хочу домой! Там мама, сестры. Там тепло. Там все добрые... нет, вы тоже очень добрые. И наставники... многие. Но дома все равно по-другому.
— Тогда почему?
— Потому что если я сейчас перестану стараться, то Кришна... вы же слышали, что сказали наставники! Если я не буду стараться, он никогда не сдаст экзамены! А он так мечтает учиться дальше.
Она снова заплакала.
В этом вся Лакшми. Отдаст последний кусок хлеба другому, потому что "ему нужнее".
Ее напарник, мрачноватый бхат Кришна, обращался с девушкой, как с надоедливой собачонкой. Нет, не обижал (кто бы ему позволил?), но покровительственно помыкал, а то и вовсе игнорировал. Порой небожитель все же снисходил до того, чтобы объяснить напарнице какие-то сложные моменты, но большей частью старался просто отстранить девушку от работы, считая бесполезным балластом.
Короче, при таком подходе неудивительно, что у Лакшми ничего не получалось.
— Прости, пожалуйста, если я сейчас скажу бестактность. Если не хочешь, можешь не отвечать, — еще более осторожно продолжила Гурда. — Но почему ты вообще сюда поехала? Ты же не хочешь быть пилотом?
Лакшми вздохнула тяжко-тяжко:
— Боги не послали моему отцу сыновей. Должна была ехать моя сестра Рани, но она и мама... Они обе так плакали. Я сказала, что поеду вместо нее.
За окошком северный ветер низким голосом тянул унылую песню. Ожесточенно спорили сокурсники над "Стратегемами".
— Хорошо, что я поехала. Рани умерла бы здесь от тоски. Она не может без тепла. Недавно пришло письмо. — Бхатка показала ямочки на щеках — словно солнце выглянуло из-за тучки. — Сестра вышла замуж. Я счастлива. Даршан будет хорошим мужем.
— Погоди! — Глаза Тэфи сердито сузились. — Это не тот ли Даршан, который был твоим женихом?
— Да, это он. Но это неважно.
— Ничего себе неважно! — С недавних пор Тэфи необычайно остро воспринимала все, что касалось дел сердечных. — Ловкая стерва!
— Не надо, пожалуйста. Не говори так о ней, ты ничего не знаешь!
— Она гадина, использовала тебя.
Лакшми вскочила:
— ТЫ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕШЬ!
Мальчишки в углу оторвались от учебника. Один выразительно покрутил пальцем у виска.
— Я пойду!
— Стой! Лакшми, подожди!
Гурда дернула Тэфи за рукав:
— Сиди с нами.
— Надо ее догнать...
— Тэфи, ты уже достаточно ей наговорила. Хватит плевать в чужих родственников.
— Я просто не могу этого слышать. — Гальтка сердито всплеснула руками. — И вы тут сидите, как будто так и надо... Альдис, ты чего молчишь?
В последнее время Тэфи начала считать себя в ответе за все, что происходит или происходило с близкими ей людьми. Иногда такая забота подкупала, иногда за нее хотелось прибить. Даже желай Альдис разделить негодование подруги, ничего бы не получилось. Выйти замуж в пятнадцать лет и остаток жизни управлять хозяйством, следить за слугами, рожать, воспитывать детей...
Ужас какой! Свихнуться можно от такого "счастья".
— Я думаю, женихи Лакшми — это не наше дело.
Гальтка замолчала и надулась. Обычно Альдис поддерживала ее в вопросах наведения справедливости.
Обычно их обсуждения не затрагивали друзей и знакомых.
Не стоило начинать расспросы. С подачи Гвендолен в маленькой компании давно установилось негласное правило не лезть в чужое прошлое. Кому-то слишком больно было вспоминать родных, для кого-то Виндерхейм стал настоящим спасением от домашней тирании. Задавать много вопросов — неуместно, судить — бестактно. Если человек захочет, сам расскажет.
— Гурда, когда мы поговорим с Сигрид насчет замены?
— Надо выбрать подходящий момент. Риоко согласилась, Накамура так вообще в восторге...
— Прошел уже месяц.
— Да, я знаю. — Гурда покраснела. — Прости, я поговорю с ней завтра.
— Мы поговорим.
— Да, конечно, мы.
Стол накрыла тень — рядом, сердито сложив руки на груди, стояла Гвендолен.
— Кто обидел ребенка? — грозно спросила она. — Почему Лакшми вернулась в комнату вся в соплях?
Тэфи показала язык:
— Поверить не могу — Гвен пришла заступаться за обиженных. Рагнарёк на пороге?
— Неа. Я пришла за моим учебником, который она тут оставила. Доверяй вам после этого ценные вещи... и, кстати, Альдис... — Она хихикнула. — По дороге встретила Бийрана — он искал тебя.
— Мамочки!
Курсантка вскочила как ошпаренная.
— Не советую, — предупредила Гвен, угадав ее намерение. — Он может ждать внизу. Или на лестнице.
Что за идиотская архитектура в корпусе первокурсников?! Единственная лестница из комнаты вела вниз, в холл.
Девушка сползла под стол и забилась в щель между скамейкой и стеной.
Только бы пронесло!
Гвен присела рядом.
— Ой, а я тебя вижу...
— Отвернись, пожалуйста! Меня тут нет!
Гальтка снова хихикнула:
— Как же нет, когда вот она ты? Ладно, ладно, исчезаю...
Теперь было видно только ее сапоги.
— Так, учебник я нашла... Посижу-ка с вами немного. Вдруг Бийран придет. Я не могу это пропустить!
Кто-то опустился сверху на скамью, и чужие ноги окончательно перегородили обзор.
— Так и будешь прятаться? — раздался над головой укоризненный голос Тэфи. — Не жалко тебе его?
Альдис промолчала.
— Ты не можешь вечно бегать. Когда-нибудь придется поговорить.
Когда-нибудь придется. Но не в этот раз.
После чтения ойкуменовской лирики у Бийрана совсем потекла лодка. Парень приставал к Альдис на совместных занятиях, подкарауливал ее после лекций, назойливо предлагал свою помощь, снова читал стихи и все время говорил, говорил, говорил. Рядом с ним девушка почти физически ощущала, как тонет в чужом велеречивом словоблудии: уже через пять минут уши словно забивало ватой, а разум отказывался воспринимать смысл сказанного.
И главное — совершенно непонятно, что с ним таким можно сделать? Он не дразнился, не пытался поссориться. Он, кажется, даже не издевался...
— Ума не приложу, чего ему надо? — пожаловалась как-то Альдис подругам.
Джинлей только хмыкнула, Гурда странно посмотрела, а вот Гвендолен не упустила возможности поехидничать.
— Действительно, чего бы ему могло быть нужно? — обманчиво-невинным тоном спросила она в пространство.
— О чем ты, Гвен? Говори прямо.
— Слушай, ну не надо притворяться невинной кошечкой, — вмешалась Тэфи.
— Я не притворяюсь.
Тэфи вгляделась повнимательнее в ее лицо и прыснула:
— Да втюрился он!
— Врешь! — Отчего-то она ужасно разозлилась. Захотелось накричать на Тэфи, чтобы та не молола ерунды. — У тебя от общения с Фридмундом остатки мозгов ветром выдуло.
— Да не вру я! Честно.
— Точно, — подключилась Гвендолен. — Все девчонки давно знают, ты одна не замечаешь.
— Идите вы...
Но ушла как раз Альдис. Сбежала под насмешливые комментарии подруг, забыв конспекты на столе. И долго еще потом наворачивала круги по тропинке для утренних пробежек, переваривая обиду непонятно на кого.
На себя, наверное.
А Бийрам продолжал ухаживания методично и упорно, совершенно не считаясь с окружающей реальностью. И надо бы выбрать время, чтобы объясниться с ним раз и навсегда: элементарная порядочность требовала подобного...
Альдис трусила.
Это было ужасно, позорно, недостойно... но мысль о разговоре начистоту, который необходим и неизбежен, приводила ее в трепет. Легче делать вид, что по-прежнему не понимаешь ситуацию, и надеяться, что Бийрану скоро надоест.
Увы, не надоедало. Сванд был одним из тех прямолинейных упертых упрямцев, что, раз наметив цель, двигаются к ней, не сворачивая, не спеша и не снижая скорости, и могут идти годами.
Намеков он тоже понимать не умел.
— Да поговори ты с ним, чего так переживать? — удивлялась Тэфи.
Легко советовать — "поговори".
Разговор означал готовность взять на себя ответственность. За жизнь Бийрана, его поведение, его влюбленность, его разочарование. Альдис не чувствовала себя готовой.
Она вообще не была готова отвечать за кого-то, кроме себя. Ну, может, немного за подруг. И за отца — хотя он далеко, и он взрослый, сам справится. И за Такаси (хотя тот тоже взрослый и тоже далеко). И за...
Короче, и так список немаленький получался.
Как вести себя с Бийраном? Что ему говорить, как убеждать?
Будь она малахольной девицей из любимых ее поклонником романов с Континента, она нашла бы верные слова. Что-нибудь вроде: "Я ценю ваши чувства, милорд, но сердце мое навеки отдано другому и похоронено рядом с ним. Ничто в сем бренном мире не в силах разжечь в душе огонь прежней страсти. Цветок моей юности зачах прежде, чем раскрылся, только хлад могилы отныне будет мне укрытием. Молю вас понять и простить. Вы еще молоды и сможете утешиться с другой".
О Всеотец! Разве люди так говорят?!
Нет, идею искать нужные слова в сентиментальных романах Ойкумены сложно назвать удачной.
Своих слов, чтобы "объясниться" с сокурсником и при этом не обидеть и не ранить, у девушки не было.
