— Так что насчет моего плана?
— Две квартиры на одной улице, — предложил Давид. — Не в одном доме, но поблизости. И еще две, резервные, на другом конце города.
— Через сеть? — Полина не выдержала искушения и тоже закурила.
— Только через сеть, — кивнул Вадим. — И новые мобильники, взятые в разных городах и обязательно у крупных компаний.
— Нам еще одна машина нужна, — напомнил Давид. — Да и этот "Дончак" я бы сменил. Примелькался.
— Поедем в Царицын, — предложил Реутов. — Купим там машину и пару телефонов. Потом ...
— Можно наверх податься, — вид у Полины был насквозь деловой. Судя по всему, она уже включилась в игру. — Скажем, до Казани ... Торопиться-то нам сейчас некуда, ведь так? А потом в Петров через Москву. Как вам такой вариант?
— А денег хватит? — С сомнением в голосе поинтересовалась Лили. — До моих-то капиталов нам пока не добраться ...
— Деньги у нас есть, — успокоил ее Давид. — Резервный фонд, то да се ... На первый скачек хватит.
— Значит, поскачем? — улыбнулся Вадим, начинавший ощущать уверенность, что все у них получится.
— А почему бы и нет, — улыбнулся в ответ Давид.
— А потом что? — осторожно спросила Полина, искоса наблюдавшая все это время за Реутовым.
— Дай дожить до этого "потом", — отмахнулся Вадим. — Доживем — подумаем.
— А как же премия? — Полина задала этот вопрос с такой интонацией, что у Реутова даже сердце сжалось.
— Да гори она ясным пламенем, премия эта! — сказал он в сердцах, обнимая Полину за плечи и привлекая девушку к себе, и вдруг — ощутив ее тепло и дурманящий запах волос — понял, что действительно ни о чем не жалеет. Он вообще, как оказалось, не испытывал сейчас никаких особых эмоций ни по отношению к своей научной карьере, у которой по-любому продолжения быть не могло, ни относительно славы или этой дурацкой премии, пришедших нежданно-негаданно, а потому никакой ценности в его глазах и не имевших. Ну а о своей прошлой жизни Реутов тем более не горевал. Не о чем там было жалеть. Теперь его заботило совсем другое, и среди этого другого даже вопросы личной безопасности занимали, как выяснялось, отнюдь не первое место, вообще оказавшись в списке приоритетов только потому, что Вадиму страстно — как никогда в жизни — хотелось продолжать быть с Полиной. Вот и все, что его на самом деле интересовало: Полина и возможность быть с ней. А Ламарковская премия ...
— Да гори она ясным пламенем, премия эта! — сказал Реутов, прижимая Полину к себе. — Цели у нас теперь другие, Поля, и дай бог, что б все у нас получилось!
2.
Разумеется, это был сон. Яркий, подробный, насыщенный множеством аутентичных подробностей, какие и не придумаешь так сразу, даже если очень постараться, но все-таки всего лишь сон. И Реутов — что вообще-то случалось с ним крайне редко — это прекрасно осознавал, тем более что на этот раз не только "жил и действовал" внутри этого весьма реалистично "поставленного" сна, но одновременно наблюдал еще и за собой как бы со стороны и даже "комментировал" по временам подбрасываемые воображением — воображением ли только? — сюжетные повороты и весьма драматические коллизии.
— Обратите внимание на мю-ритм1, — сказал кто-то из-за спины, и Вадим послушно посмотрел на зеленое поле осциллографа.
#1Мю-ритм (?-ритм, роландический ритм, аркоидный ритм, гребенчатый ритм, дугообразный ритм) — ритм ЭЭГ (электроэнцефалограммы) в полосе частот 7 — 11 Гц. Представляет собой аркообразные волны, регистрируемые в состоянии бодрствования в центральных и центрально-височных регионах скальпа. Мю-ритм активируется во время психической нагрузки и психического напряжения. Выполнение любых движений независимо от их структуры, силовой, временной, пространственных характеристик всегда сопровождается блокированием ?-ритма. Ритм также блокируется мысленным представлением движения, состоянием готовности к движению или тактильной стимуляцией. Наблюдается у 5 — 15 % людей. Выражен у спортсменов (в пять раз чаще, чем у лиц, не занимающихся спортом).
— Любопытно, — согласился Реутов, одновременно отмечая одной частью сознания весьма специфический вид кривой и удивляясь другой его частью своему внешнему спокойствию. Бог с ним с мю-ритмом! Подумаешь, невидаль заморская — аркоидный ритм! Но вот то, что энцефалограф вообще фиксировал такую мозговую активность — и у кого?! — могло вызвать шок у любого грамотного невролога. На третьи сутки после проникающего ранения мозговой ткани должны наблюдаться общемозговые симптомы, но никак не мю-ритм. И ведь картина классическая: раневой канал недвусмысленный, реактивный отек, пролапс мозга2, протрузия3 ...
#2Пролапс мозга — выпадение нежизнеспособного мозга в трепанационный дефект (т.е., выбухание мозгового вещества в раневой канал).
#3Протрузия — выбухание жизнеспособного мозга в дефект (т.е., в образовавшуюся от удара инородного тела, например, пули полость).
"Мю-ритм ... С пулей в башке? Однако!"
"С пулей? — удивился Реутов собственным мыслям. — С какой, мать вашу, пулей?!"
— Дайте-ка мне его рентгенограмму, — сказал он, обращаясь к стоявшему за спиной Васильковскому и только сейчас "увидел", что сидит за столом, уставленным весьма архаического вида — вполне музейными — приборами, в лаборатории блока А, а за его спиной переминается с ноги на ногу высокий блондин с озабоченным, но никак не потрясенным выражением длинного несколько лошадиного лица — Антон Понтелеймонович Васильковский. Но "увидев" и рассмотрев своего бессменного помощника во всех деталях, сразу же обнаружил, что себя самого рассмотреть не может. "Взгляд" не фокусировался. Картинка плыла. А между тем и Васильковского и лабораторию — со стороны — Реутов видел настолько отчетливо, как если бы стоял всего в двух-трех шагах от рабочего стола. И электроэнцефалограмму видел — уже "своими" глазами — и рентгеновский снимок, моментально переданный ему помощником ...
"Бред какой-то ..."
"Н-да, качество ..." — подумал он, рассматривая целлулоидную рентгенограмму.
— Ликвоциркуляция расстроена?
— Разумеется, — сразу же ответил Васильковский. — Классика!
— Не жилец ...
— Ну не знаю, — замялся Антон Понтелеймонович. — С такой активностью... В конце концов, может быть, он в те три процента попадает!
— С такой локализацией раневого канала и геморрагией1? — казалось, Реутов был совершенно равнодушен, но это было не так. Другой — внешний Реутов — прекрасно знал, находясь еще и внутри "самого себя", какая буря разыгралась сейчас в его душе.
#1Геморрагия — кровоизлияние, вызванное разрывом стенок кровеносных сосудов.
"Вот и все ... Или все-таки не все? А если все же попробовать? Ведь он последний ... шестой ... никого больше не осталось ..."
— Вот что, Антон Понтелеймонович, — сказал Вадим, откладывая рентгенограмму в сторону. — Давайте-ка мы с вами чайку выпьем и подумаем, не суетясь, с чем может быть связан сей странный феномен. Не возражаете?
Разумеется, Васильковский не возражал.
ххх
— Вадим! — Голос Полины разорвал сплошное полотнище сна, и воображаемая реальность распалась на лоскуты отдельных образов, обрывочных мыслей — своих и чужих — и мгновенных, но зачастую невнятных впечатлений, сквозь рой которых душа Реутова стремительно пронеслась, выныривая в явь из зазеркалья сна.
"Я его что? " — мелькнуло у Вадима в тот момент, когда он открывал глаза, но уже в следующее мгновение, увидев лицо склонившейся над ним Полины, он точно знал, что только что убил — пусть и во сне — человека.
Васильковский? Реутов прекрасно помнил все детали произошедшего, помнил и фамилию человека, которого на самом деле никогда в жизни не встречал, но которому хладнокровно — это свое уверенное спокойствие он запомнил тоже — плеснул в чай смертельную дозу химически чистого мускарина1.
# 1Мускарин — алкалоид красного мухомора Agaricus muscarius. Специфическое действие его на сердце сказывается тем, что он быстро вызывает остановку сердца в расслабленном состоянии, т. е. в диастоле.
"Ничего личного", как говорят в аргентинских боевиках, ровным счетом ничего ... и уходящая из глаз умирающего человека жизнь.
— Вадим! — В голосе Полины звучала нешуточная тревога, но вот с чего вдруг она так переполошилась, Реутов не знал, и это его удивило. Однако сила испытанных чувств оказалась совсем никакой, и еще в голове стоял мешавший думать гул.
"Я ..." — он попытался стряхнуть остатки сна вместе с окутавшей тело и разум паутиной оцепенения и безволия, но сон не отпускал. Перед глазами, туманя взгляд, текла по запотевшему изнутри оконному стеклу дождевая вода ...
ххх
На этот раз он оказался в своем личном кабинете. Странность ситуации заключалась, однако, в том, что, с одной стороны, Реутов твердо знал, что никогда в жизни в этом помещении не был, но, с другой стороны, огромный кабинет, обставленный тяжелой старомодной мебелью, был ему странным образом знаком. И стол этот министерский, крытый зеленым сукном, и полированные огромные шкафы, где за стеклом стояли книги, названия которых Реутов мог легко вспомнить, и тяжелые портьеры на высоких окнах ...
— Материал к запоминанию, — сказал Вадим ровным спокойным голосом, но при этом старательно, как в лингафонном кабинете, выговаривая каждый звук. -Информация к размышлению. Серия двадцать первая, пункт семь.
В затянутой мглой комнате никого, кроме самого Вадима, не было, и получалось, что говорит он для самого себя. Такая манера поведения показалась "наблюдающей" части сознания Реутова странной, если не сказать большего. Сам он с собой обычно говорил только мысленно, полагая — и не без веских на то оснований — привычку говорить в таких ситуациях вслух признаком шизофрении.
Между тем "действующий", живущий в пространстве сна Он раскрыл лежащую на столешнице толстую потрепанную тетрадь, чуть подвинул ее, перемещая в центр светового пятна — настольная лампа с зеленым стеклянным абажуром стояла справа от Реутова — и начал медленно, снова с той же подчеркнутой артикуляцией читать текст, записанный узнаваемым — но при этом абсолютно незнакомым Вадиму — почерком фиолетовыми, черными или красными чернилами.
— Шесть, — прочел Реутов. — Серия первая. А.О. Русский, православный, 23 года, капитан-лейтенант Русского императорского флота ...
Ощущение было такое, словно "в голову ударило". Такое с ним иногда случалось, если пил много, быстро и натощак. Вот вроде бы все в порядке: взял стакан, поднес ко рту, опрокинул и замер, пережидая первый удар по слизистой. По идее — и по опыту, разумеется — должно повести, но обычно несильно, как на медленной ленивой волне, качнувшей привязанную к берегу плоскодонку. Однако иногда, хоть и редко, случалось по-другому. Бывало, так в голову "вдарит", что в ушах гул, где верх, где низ неизвестно, и пот холодный по лицу и спине, словно из ведра окатили. Наблюдающего со стороны Реутова от эдаких ощущений только что наизнанку не вывернуло. Не был бы сон, наверняка весь кабинет монументальный этот заблевал от пола до потолка. Но это все-таки был сон, о чем Вадим все еще помнил, кувыркаясь в прозрачной, искрящейся солнечным светом, опасной голубизне чужого неба.
... Атакую! ... А!!! Тварь! Тварь! ... Зак, прикрой! ... Слева! Слева, твою мать! ...
ххх
— Вадим! Вадик!
Но нет сил открыть глаза. Вообще нет сил. Ни пошевелиться, ни слова сказать. Да и откуда им взяться этим силам, если он пять минут как убит. Дотянул свою искалеченную "Лавку" до Риги, увидел полосу, открывшуюся вдруг за крошечной рощей, которую и прошел-то на одном лишь честном слове офицера, едва не чиркая дырявым, как дуршлаг, "брюхом" по кронам сосен, а сажал уже вслепую, ничего не видя мертвыми глазами.
"Прости, Поля ..."
ххх
— Материал к запоминанию, — Реутов устало вздохнул, взглянул на часы, снова вздохнул и, отпив из стакана в серебряном подстаканнике немного холодного чая, повторил: — Материал к запоминанию.
Было шесть часов утра, и начинало сказываться нервное напряжение, пережитое им в начале ночи. Да и усталость давала себя знать: все-таки не мальчик, в его-то годы и такие нагрузки! Но выхода не было. Время поджимало, а сделать предстояло еще очень многое.
— Обязательная информация, — сказал он, возвращаясь к тетради. — Жизненно важно. Запоминай! 12745 36178 94213 ...
Колонки пятизначных чисел — девять сочетаний в строке, 22 — в колонке — занимали семь страниц тетради. Самое важное, то, что он боялся обозначить словами даже наедине с самим собой. Поэтому только числа и среди них одно очень важное сочетание, повторяемое трижды на каждой странице и наверняка выделяющееся среди всех остальных нарушением формата: КЛА72517. Умный рано или поздно догадается, но что с того? Пусть пойдет и найдет ту библиотеку!
"Какую библиотеку? — удивилась "наблюдающая" часть его сознания. — Библиотека ... Книжное собрание ..."
"Взгляд" непроизвольно метнулся к шкафу, стоящему за спиной сидящего за столом человека, внешность которого по-прежнему оставалась для Реутова загадкой, и в голубоватом свете раннего весеннего утра Вадим увидел сквозь толстое стекло корешок той самой книги. Когда-то давно — в другой жизни — книга эта стояла на книжной полке одной небезызвестной библиотеки. Каталожный номер КЛА72517 ...
3.
— С этим надо что-то делать! — Сказал где-то рядом Давид. — Знать бы только что!
— Его надо срочно показать врачу! — Если Давид был скорее задумчив, чем встревожен, то в голосе Полины звучала самая настоящая паника.
— Не надо меня никому показывать, — попросил Вадим, с трудом открывая глаза. Веки были тяжелые, как свинцом налитые. — Я и сам на себя смотреть не хочу, так что уберите зеркала, а то ...
— Что? — как-то совсем по-детски пискнула явно ошеломленная его внезапным пробуждением Полина.
— Возможен острый депрессивный психоз от пережитого ужаса, — серьезно объяснил Реутов, с неудовольствием слыша свой собственный хриплый голос.
— Какого ужаса? — Полина его шутки явно не оценила. Она и сама выглядела ужасно: бледная, как привидение, со спутанными нерасчесанными волосами, красными глазами и темными мешками под ними. Просто ужас какой-то, а не любимая женщина профессора Реутова, умница и красавица.
— Смертельного, — сказал Реутов, садясь и обводя взглядом незнакомую комнату. — И ты тоже, Поля, пока в себя не придешь, в зеркало не смотри. Не надо.
— Ну-ну, — неопределенно прокомментировал ситуацию Давид, появляясь в поле зрения. — Выспался?
— А я спал? — вопросом на вопрос ответил Вадим, сообразивший, что лежит на кровати в каком-то придорожном караван-сарае из тех, что в последнее время по аргентинской моде начали называть мотелями, хотя на Руси они возникли много раньше, чем за океаном. Комната была стандартная, узнаваемая, так что и гадать не приходилось, даже если бы последним, что помнил Вадим, и не была езда по ночной трассе Цаган Аман-Царицын.
— А я спал?
— Ну не знаю, — пожал широкими плечами Давид. — Может у вас это как-то по-другому называется, а по мне так дрых, как Илья Муромец. Крепко и со вкусом.
