Цена недоверия

Стальным кольцом вокруг меня обвились его руки, прижали теснее, скользнули по спине, бокам, ниже, проверяя все ли на месте. Я всхлипнула тонко и жалобно.

— Съерра...

Я всхлипнула еще раз и заревела в голос, не в силах больше сдерживаться. Консорт, помешкав, подхватил меня на руки и куда-то понес. Я не отпускала его рубашки и не поднимала головы: слезы лились, казалось, бесконечным потоком, выплескивавшим из меня весь пережитый ужас.

Чертов дракон! Ну зачем, зачем он появился?! Испытанный страх вновь прорвал преграду самообладания и выпустил наружу бессильные горькие слезы. Плач был изматывающим и безнадежным, с подвываниями и хрипами...

Я слишком много плачу в последнее время. Даже не плачу, а скатываюсь в форменные истерики.

Пока я уговаривала себя успокоиться, Айон куда-то меня принес и успел разместиться в кресле, усадив меня на свои колени и обхватив руками. Одна зарылась в волосы на моем затылке, поглаживая, успокаивая. Я устроилась головой на его плече и почувствовала короткие поцелуи, которыми он покрывал мой лоб, глаза, скулы. Молча, но я чувствовала, как напряжено, натянуто тугой струной, его большое тело. Чувствовала, но вопреки обыкновению, без страха. Возможно потому, что сегодня я свое уже отбоялась.

Слезы иссякли как-то неожиданно резко. В один момент я захлебывалась рыданиями, цепляясь за мужчину рядом, а в другой уже рвано вздохнула, успокаиваясь, и поняла что все, истерика миновала.

Айон тоже это почувствовал, напряжение немного спало. Ровно настолько, чтобы его голос, когда он заговорил, не дрожал ни от гнева, ни от ярости, но они чувствовались где-то рядом, до времени скрытые, а не исчезнувшие.

— Съерра, ради Эмифи, скажи, что случилось? Что-то с Теарой? С Амори? Я позвал еще двоих соль-терро, кроме Рамира-Теолан, и отправил их на охрану Дворца, не бойся. Что стряслось?

Мне стало стыдно. Мой консорт явно решил, что причиной слез стала какая-то катастрофа, не меньше. А я же просто... сорвалась. Глупо и позорно. Как же неловко...

— Айон... Не стоит. Отзови их обратно, ничего не стряслось.

— Ты плакала. Объясни. — Приказал он. И я послушалась.

— Я испугалась. Андарран меня напугал, очень сильно, вот я и разревелась как девчонка. Прости, пожалуйста, прости. Вовсе не слезы мне хотела тебе показать.

Консорт глубоко вздохнул, закрыв глаза. Потом притянул меня к себе снова, впился в губы долгим цепким поцелуем, лишающим воли и памяти. Я и не помыслила отстраниться, отвечая на этот поцелуй с благодарностью.

Но он сам его прервал, прижал мою голову к своей шее и некоторое время сидел так, неподвижно, пытаясь должно быть расслабиться.

— Съерра... Съерра, моя леди, знала бы ты, как же я боюсь тебя потерять!

Я могла сказать только:

— Знаю.

— Если ничего не случилось, зачем ты так рисковала собой, садясь на дракона? Ты же их терпеть не можешь.

Я замялась.

— У меня есть к тебе просьба, Айон.

Ответом на обращение стала изогнутая бровь.

— Все что хочешь.

— Мы с Гареном решили, что для Амори будет лучше расти вместе с драконьим детенышем. Не мог бы ты договориться с кем-нибудь из дракониц, чтобы она отпустила своего ребенка к нам, во дворец? Они послушают тебя... И Андаррана, разумеется.

— Это не будет просто...

— Пожалуйста!

— Только если я смогу сам лично за ним приглядывать.

— Да, разумеется. Это же не плен! Можешь даже иногда его привозить сюда, ненадолго, без Амори конечно.

— Тогда договорились.

— Осталось сойтись в цене?

— Ты хорошо меня знаешь. Девять.

— Чего девять? Ночей?!

— Нет, конечно. Полных суток.

— Дарсан!.. Это... Это!

— Тебе нужен драконеныш? Нужен. И больше никто о нем договориться не сможет, так что я, пожалуй, немного обнаглею.

Я застонала в голос. Чертов соль-терро!

— У меня полно дел, ты же сам понимаешь! Я не могу забыть о них на девять восходов!

Дарсан, усмехнувшись, потрепал меня по щеке.

— И не надо, я не намерен использовать их скопом. Ты согласна?

— А у меня есть выбор? — Обреченно признала. — Согласна.

— Тогда побудь здесь, пока я не вернусь, и не вздумай вновь рыдать.

— Дарсан! Я же не истеричка какая-нибудь! — И мысленно решила: ну, почти не истеричка, хоть и стремительно к этому статусу приближаюсь

— Я не говорил подобного. — Соль-терро, встав, ссадил меня на кресло, бережно заправил выбившиеся локоны за уши, щекотнул на прощание за ухом и ушел.

Некоторое время я тихо сидела в кресле, приходя в себя. Потом проснулось любопытство, жаркое и сильное, будто что-то внутри стремилось заместить пережитый страх новыми впечатлениями. Впечатлений хватало.

Конечно, мне всегда было известно, что живет мой консорт в резервации, и этого знания мне доселе хватало. Во дворце у него были свои покои, такие, какие положены по статусу консорту соль-арэо. Правда, рассчитаны они были на соль-фламме и потому поначалу нарочито роскошны, но ровно до тех пор, пока Дарсан самолично не выволок оттуда золото, драгоценные вазы, и прочие дорогие безделушки, оставив только гобелены. Потом слуги привыкли, что он не требовал от них раболепия, не капризничал, да и вообще на фоне избалованных соль-фламме весьма выгодно отличался.

Все, и положенные ему по праву, и выторгованные, ночи мы проводили в этих его доме в горах, и я привыкла считать, что там же он проводит свои немногочисленные свободные часы; теперь вся глубина этой ошибки выплыла на поверхность.

Кабинет был таким... безумно-дарсановским. Все здесь по его вкусам, нравам и удобству, на каждой вещи словно лежит его невидимый отпечаток. Холодные синие, черные и белые тона обивки стен, и как контраст это самое кресло, большое, теплое, глубокое и с коричнево-красной обивкой, с удобными широкими подлокотниками, с потертостями там куда, я знала, Дарсан ставит локти, размышляя или читая.

Стол широкий, массивный, прочный и незыблемый, был просто завален всевозможными мелочами, от подставки для книг, до клепанного ремня неясного назначения. Множество ящичков в этом столе и все заперты, а жаль.

На удивление, размеры кабинета, по сравнению с привычными мне масштабами дворца, просто крохотны: кроме стола и кресла помещаются только два книжных шкафа по обе стороны от двери в коридор, и еще одна дверь — в спальню.

На ее пороге я встала как вкопанная: серные стены, черный пол, окон нет; кровать настолько узкая, что спать на ней возможно только на боку, но хоть длинная. В углу сундук, прикрытый чьей-то шкурой, в противоположном — шкаф у которого отсутствовала одна дверца, а полки оказались завалены вещами.

Кажется, слуг тут нет, иначе рубашки были бы аккуратно сложены, штаны и плащи висели, да и дверца приколочена на положенное ей место, а вовсе не стояла прислоненная к спинке невысокой кровати.

Свет в эту... спальню проникал только из кабинета. Да, темнота его глазам привычна, но не настолько же?

Немного пришибленная увиденным, я вернулась в кабинет и споткнулась о порог, заметив то, что пропустила ранее: на стене, слева от большого окна с прозрачным голубоватым биостеклом, висел портрет в серебряной раме.

Изображена на нем молодая девушка, сидящая, подобрав под себя босые ноги, на краю поросшего невысокой молодой травкой утеса, на фоне величественных строгих гор. Волосы ее длинные и серые, отливающие в свете нарисованного солнца золотом, безжалостно трепал ветер, перекидывая на плечи, путая пряди и швыряя их в лицо, заставляя девушку отводить их рукой. Другой она гладила лежащего у ее ног драконеныша, светло-серого, ластящегося и извивающегося. Она улыбалась, глядя на него, улыбалась легко и безмятежно, но глаза ее были прикрыты, не позволяя разглядеть их цвет.

Только я знала, что глаза эти — серые. Потому что на картине в серебряной раме неизвестный художник изобразил меня.

Прошло несколько часов, вплотную приблизился вечер, взятая с полки шкафа книга, описывающая повадки Диких и их природу, была дочитана до середины, а немногочисленные фрукты, в простой деревянной тарелке, стоящие на углу стола, съедены, когда Дарсан вернулся. От него пахло ветром и гарью, а на руках сидел небольшой, любопытно поблескивающий черными глазками драконеныш. Светло-серый.

Консорт мой счастливым не выглядел.

— Это Рагарран.

Дракончик расправил крылышки и плавно спланировал на пол. Огляделся, вертя головкой украшенной пока только небольшими бугорками, обещавшими, однако, вскорости стать настоящими рогами. Повел ноздрями и без малейшей опаски приблизился ко мне, с удобством расположившейся в кресле.

— Здравствуй, — чуть дрогнувшим голосом сказала я. Опаски драконий ребенок не вызывал, а вот некоторую настороженность — да. У него на лапах красовались когти, запросто могущие отсечь мне запястье. Представить такое рядом с тихим и робким Амори?

Дикость.

Пусть я знаю, что намеренно Рагарран моего брата не тронет, но случайно, во время игры...

Дарсан перехватил мой взгляд и твердо качнул головой:

— Не бойся за брата.

В уголках его губ поселилась неглубокая, но отчетливая складка, которую я не заметила в полдень.

Он, должно быть, сильно устал.

Странно, с чего бы меня стало волновать его здоровье?

Дракончик вопросительно смотрел на меня, должно быть ждал, что я возьму его на руки. Маленькие драконы не особо активно передвигаются самостоятельно, предпочитая погреться на солнышке или покататься на ком-нибудь из старших драконов, а этот, вдобавок, кажется отличался крайней степенью лености. Не знаю, почему я так решила, правда.

— Спасибо... Дарсан. Мне пора.

— Я полечу с тобой, понесу Рагаррана. Не на Андарране, разумеется.

— Разумеется.

Я вышла первой, спиной ощущая их взгляды: один настороженный, второй изучающий.

По пути назад соль-терро правил незнакомой мне маленькой драконицей. Полет ее плавностью не отличался: меня мотало из стороны в сторону, едкая тошнота поднималась к горлу, беспощадно ломило в затылке. Так что когда когтистые лапы наконец-таки коснулись посадочной площадки, мне хотелось холодные камни расцеловать.

Нас встречал Омаэль, коротко поклонившийся при встрече Дарсану, что меня несколько удивило. Впрочем, голова болела все сильнее, и всякие мысли пришлось отложить на потом.

— Омаэль, проводи Дарсана в крыло Амори.

— Да, соль-арэо.

— Дарсан... У меня еще есть дела.

Лицо его на миг дрогнуло, а может мне показалось.

— Моя леди.

Быстрым шагом я направилась к выходу с площадки.

В крыле целителей меня с поклоном сопроводили к Истабу.

Тот не стал скрывать испуганного удивления:

— Соль-арэо, что вы тут делаете? Почему вы не вызвали меня, пришли сами?

— При активации ментакристалла у меня начинает болеть голова, Истаб. Да и в остальном я неважно себя чувствую.

Лекарь отложил в сторону какие-то книги, встал из-за рабочего стола, за которым их читал и указал в сторону смотрового помещения:

— Пройдемте, леди. Раздевайтесь.

Я привычно скинула с себя верхнюю одежду, оставшись в нижней сорочке и босиком, не смущаясь ни Истаба, ни прочих целителей. За последние годы я настолько привыкла к постоянным проверкам-осмотрам, что меня уже ничего не могло затронуть. Узнай Дарсан, что я перед кем-то хожу полураздетая, разнес бы целительское крыло на щепы и обломки. Этому варвару ведь все равно, что это целители и им так положено.

— Вы потеряли в весе соль-арэо и сильно. Как вы питаетесь?

— Так же.

— Рекомендую удвоить суточный рацион, особенно мясо. Вам нельзя худеть, тем более настолько резко...

— Испытываете ли затруднения при передвижении?

— Да. Задыхаюсь, если долго хожу.

— Как вы спите? Кошмары не мучают?

— Повернитесь мне нужно пальпировать живот...

— ...не очень хорошие результаты, леди...

— ...больше витаминов.

— ...давно проводили ночь с мужчиной?

— ...как... Сколько... Когда...

Вопросы, просьбы, комментарии сыпались и сыпались, как снег зимой, или же как дождевые капли в ливень. Я послушно отвечала, поворачивалась, нагибалась, напрягала-расслабляла мышцы, задерживала дыхание... В затылке прочно поселилась тупая ноющая боль, отдающая в шею и, что самое противное, в челюсть, заставляя меня сходить с ума от ноющих зубов.

Я ненавижу лекарей и врачей, с самого детства. Ирония, и еще какая, но мне приходится взаимодействовать с ними постоянно, если я хочу протянуть еще хоть сколько-нибудь и ощущать себя при этом более-менее живой. Меня быстро приучили отвечать на вопросы прямо и предельно честно, еще быстрее — исполнять все "рекомендации" и предписания, больше походящие порой на приказы. Однако же, все это отнюдь не примирило меня с моей ненавистью и не сделало ее хоть сколько-то слабее, даже наоборот.

Но куда деваться? Я не могу не выполнить свой долг, иначе просто незачем жить.

— Соль-арэо, мы думаем, что ментакристалл стоит извлечь немедля. Похоже, ваше тело его отторгает. Так же мы перельем вам кровь, введем необходимые витамины и минералы. Но вам нужно остаться тут до завтрашнего полудня, это как минимум.

Я обреченно прикрыла глаза.

— Хорошо. Свяжитесь с Арастой и Омаэлем, предупредите их. Пусть сделают так, чтобы меня никто не беспокоил.

— Как скажете, соль-арэо. Операционную уже готовят...

— Хорошо.

Я устала. Правда. Я так смертельно устала...

В себя меня привело чье-то присутствие. Наркотический дурман, обеспечивший мне спокойный беспробудный сон и отсутствие боли при операции, отступал медленно и неохотно, но я настолько привыкла спать одна, что ощущение другого существа в одной со мной комнате изгнало даже его.

Темноту разбавляли только едва заметные фосфоресцирующие ленты на стенах, призванные не столько освещать, сколько обозначать поверхности, столкновение с которыми крайне нежелательно. Я лежала на койке, опутанная проводами как паутиной, и пыталась разглядеть того, кто нарушил мой покой. Это не удавалось до тех пор, пока не вернулись ощущения, и я не сообразила, что к моей руке, безвольно вытянувшейся вдоль тела, не прижимается чей-то лоб, такой горячий, словно это не человеческая кожа, а нагретый в плавильне камень.

Повернуть голову стоило неимоверных, невероятных усилий, но я смогла. И тогда увидела его.

Большая фигура укутанная в белый лекарский халат стояла у кровати неподвижно, на коленях, кончиками пальцев бережно касаясь укрытого одеялом бедра, и уткнувшись лицом в мою вялую руку там, где из нее ничего не торчало: ни капельницы, ни прочие приборы.

Халат на нем был таким белым, что почти светился в полумраке, и его оттеняли рассыпанные по плечам и спине темные волосы, не ловившие отблесков света, а словно бы наоборот, вбиравших их в себя, поглощавших бархатной непроглядной чернотой.

Дарсан. Айон. Мой консорт, моя воплотившаяся ненависть, мое проклятие...

Мама однажды сказала мне, что никогда не видела, чтобы мужчина любил ТАК. У нее самой было три консорта, любивших ее нежно и страстно, у нее были мы, дети, все от них. Они не делили нас на родных и чужих, хотя кто чей вопроса никогда не вставало: я одна пошла в мать, а братья, все трое, удались копиями отцов. И когда она, моя мама, правящая соль-арэо, в некоем неясном помутнении рассудка призналась, что завидует мне, вынужденной раз в двенадцать восходов отдавать себя в объятия ненавистного мужчины — я рассмеялась. Смеялась искренне, долго и несколько истерично, но не поверила. Такому не завидуют.