Чаганов: Война- Часть 3

— Это хорошо,— вождь было двинулся к дальней стене кабинета, но остановился,— так может у них был сообщник?

— Это полностью не исключено, товарищ Сталин,— твёрдо отвечает Оля,— и всё же мы склоняемся к мысли, что Шиловского и Трухина ничего не связывает, кроме служебных отношений в Академии Генерального штаба. Поэтому мы рассматривали их отдельно. Наибольшие подозрения у нас вызывал Трухин в связи с его близкими родственниками, расстрелянными за участие в контрреволюционном мятеже. Кроме того, в 1926 году на военных учениях под Киевом он был замечен наружкой ОГПУ в компании немецкого военного разведчика Кёстринга, который сейчас является военным атташе Германии в Москве...

— Вот,— вождь взмахивает трубкой, зажатой в кулаке,— надо брать этого Трухина в оборот.

— Безусловно надо, товарищ Сталин,— кивает головой девушка,— мы направили в НКВД соответствующее представление, но сейчас решили сконцентрироваться на источнике утечки. Одновременно с изучением личных дел работников генштаба наша наружка села на хвост наиболее активным сотрудникам германского посольства, так сказать, зашла с другой стороны. Одна из них, жена известного журналиста, хорошо владеющая русским языком, время от времени наведывалась в Новодевичий монастырь. Удалось выяснить, что она посещает квартиру известного в прошлом поэта Садовского, друга Александра Блока и Андрея Белого. Садовскому сейчас за 60, у него парализованы ноги. Германофил, монархист, очень религиозен. В честь победы германцев в Польше написал такое стихотворение:

'Немцам

Христос воскрес! Спешите братья!

Из мглы кровавой октября

Мы простираем к вам объятья,

Зовём свободу, ждём царя!...'

— Ну и так далее.

— НКВД об этом 'бывшем' знает?— глаза вождя недобро сузились.

— Знает, этим у них занимается секретно-политический отдел, но, насколько мне известно, их считают безобидными ворчунами, которых иногда используют для сбора информации.

— Продолжайте, товарищ Мальцева.

— ... Свою квартиру, а точнее просторный подвал монастыря, Садовский превратил в клуб для 'бывших'. Попасть туда человеку с улицы невозможно, только по рекомендации члена клуба, но доподлинно известно, что там устраиваются спиритические сеансы, гадания на картах, литературные чтения. Агент нашей службы Барченко из НИИ ЧаВо...

Сталин усмехнулся.

— ... известный в Москве медиум, несколько раз посещал этот клуб, устраивал там свои сеансы. С его помощью нашим 'установщикам' удалось вычислить большинство лиц, посещающих 'Воронью слободку'. Среди них оказалось известные люди, например, супруга товарища Микояна...

— Что она там делала?— лицо вождя закаменело,— кто её рекомендовал?

— Ей гадала на картах жена Садовского, товарищ Сталин. А вот по чьей рекомендации Ашхен Лазаревна попала в клуб установить не удалось.

Губы вождя беззвучно зашевелились.

— Мы понимали, что допрос жены члена Политбюро мог вызвать ненужный шум и раскрыть наше расследование, поэтому решили от этого отказаться. Помог случай. Один наш сотрудник...

— Этот сотрудник вам сейчас докладывает, товарищ Сталин,— подал голос Игнатьев.

— ... обратил внимание на запись в личном деле капитана Соболева, офицера связи начальника Генерального штаба, что его рекомендовал на должность товарищ Микоян. Дальше всё было просто, мы быстро выяснили, что Соболев— двоюродный брат одной из посетительниц клуба. Он имел доступ к картам финской операции. Негласный обыск квартиры капитана ничего не дал, поиск тайника мог занять много времени, поэтому решили применить технические средства— невидимые метки. Пометили ими подошвы немцев, для этого использовали коврики перед дверью квартиры Соболева и служебных квартир немцев. Особый прибор, который 'видит' метки, помог нам обнаружить тайник, служивший для передачи сообщений. Полагаю, что задержание немецкого шпиона и его дальнейшего использование следует поручить НКВД...

— Вы что же, товарищ Мальцева, считаете, что товарищ Микоян причастен к этому делу?

— Нет, не считаю. Наверное он просто выполнял просьбу жены: 'помочь хорошему мальчику, сыну её подруги'. Но это тоже потребует разбирательства.

Карельский перешеек, станция Кямяря.

16 февраля 1940 года, 17:00.

Ко входу одноэтажного каменного вокзала, освещаемого неровным светом от горящих на путях вагонов, подъезжает колонна из трёх бронемашин.

— Товарищ красноармеец, где комполка?— из среднего броневика слышится властный голос.

— Здесь в здании, товарищ командир,— часовой в высоких валенках перестаёт переминаться с ноги на ногу.

— Здравия желаю, товарищ комбриг,— командир полка майор Рослый спешит через зал ожидания к командиру дивизии,— прошу в мой штаб.

— Молодец, майор,— расстёгивает на груди полушубок комбриг Алябушев,— твой полк первым в нашем корпусе прорвал основную линию финской обороны. Товарищ Жданов лично позвонил и попросил меня передать вам и вашему полку поздравления от Военного Совета фронта.

— Служу Советскому Союзу!— невысокий комполка становится по стойке смирно.

— Но почивать на лаврах не советую,— продолжает комбриг, неодобрительно осматривая кабинет начальника станции с добротной тяжёлой мебелью,— командование фронта поставило перед нашей дивизии новую задачу, сходу прорвать вторую линию обороны противника и выйти к городу Выборг. Твой полк находится на острие нашего наступления, и он ближе всего ко второй линии противника, до неё всего пара километров. Враг ещё не успел на всём протяжении линии отойти и занять укрепления, поэтому приказываю в течение ночи выдвинуться вперёд, а утром штурмом взять укрепления белофиннов.

— Товарищ комбриг, как же так? Без подготовки, доразведки,— упавшим голосом спрашивает Рослый.

— Как ты не понимаешь, майор,— сдвинул брови Алябушев,— время дорого. Нельзя допустить, чтобы враг успел изготовиться к обороне. Скажи, сильно тебе твоя доразведка помогла на основной линии? Много чего нового нашёл, что бы отличалось от данных из штаба корпуса?

— А как быть с проходами для танков, подрывом надолбов, организацией артогня?

— Насчёт мин не волнуйся, майор, корпус передаёт тебе штурмовой инженерно-сапёрный батальон, я его на полчаса обогнал, не больше. За ним идёт гаубичный полк, наш дивизионный. Извини, крупнокалиберную артиллерию не дали. Ты не тушуйся, ведь январе проводил учёбу и с теми, и с другими? Проводил... вот показывай на поле боя чему научился в Академии.

* * *

— Похоже пока отбились,— Маргелов осторожно выглядывает из чердачного окна Президентского дворца на Торговую площадь, освещённую неверным светом догорающей в порту постройки,— уже полчаса тихо. Но вы тут не расслабляйтесь, бдите внимательно. Когда тот сарай погаснет, зажигательными врежьте вон по той шхуне.

— Есть не расслабляться, товарищ капитан,— пулемётчик ласково поглаживает приклад своего пулемёта,— не беспокойтесь, встретим как положено, если сунутся.

— Я пошёл к Петрову,— комбат бесшумно исчезает в темноте, а следом за ним спешит порученец с трофейным финским автоматом.

Четыре здания, в том числе и дворец, составляющие правительственный квартал, вплотную крышами и стенами прилепились друг к другу. Пулеметы на крышах, броневики на перекрёстках узких улочек вокруг квартала и мешки с песком в окнах первых этажей, превратили его в настоящую крепость, о стены которой разбились днём все атаки шюцкора.

'С мешками повезло,— комбат подтягивается на поперечной балке, легко перебрасывает через неё своё тело и оказывается на чердаке Верховного суда,— вовремя они ремонт здесь устроили'.

— Докладывай, Петров, обстановку,— напрягает зрение Маргелов, навстречу ему поднимается командир взвода разведки.

* * *

— С президентом что-то?— комбат, в очередной раз обойдя посты по периметру квартала, возвращается к штабу, устроенному в подвале дворца, и сталкивается с санинструктором.

— Да сердце у него бьётся с перебоями, товарищ капитан, старый он, боюсь помрёт.

— Ты постарайся, сержант,— кладёт ему на плечо руку командир,— живой он нам нужен.

— Товарищ Маргелов,— из-за шторы, отделяющей медпункт, на голос комбата появляется голова Джека Алтаузена, фотографа, навязанного ему главным редактором,— я больше ждать не могу! Это ж такие кадры, им место на первой странице всех мировых газет! Красный флаг на флагштоке Президентского дворца! Прошу немедленно отправить мою плёнку в тыл!

— Я своими бойцами так рисковать не могу,— тяжело вздыхает Маргелов,— мынаходимся в окружение.

— Дайте мне броневик,— трясёт пышной шевелюрой фотограф,— я прорвусь!

— Нет у меня лишнего броневика,— начинает злиться комбат,— и вообще, не буду я грех на душу брать.

— Товарищ капитан,— издалека начинает кричать возбуждённый Петров,— уходят штурмовики!

— Товарищ капитан,— с другой стороны коридора к Маргелову спешит радист,— наши ребята из мехкорпуса взяли железнодорожный вокзал!

— Товарищ капитан?— Алтаузен просяще смотрит на комбата.

Финляндия, город Миккели,

Буфет гостиницы 'Кюлькюля'.

17 февраля 1940 года, 14:00.

— Любезный,— обращается к официанту Маннергейм, откладывая в сторону нож и вилку,— мне показалось или в самом деле был взрыв? Если это бомбёжка, то что-то я не услышал прежде сирену воздушной тревоги.

— А-а-а!— тот, сломя голову, бежит из зала в сторону подсобки.

Вдруг совсем неподалёку что-то ухает, от пулемётной очереди наверху звенят разбитые стёкла. Нахмурившись, фельдмаршал поднимается, неторопливо отсчитывает деньги и идёт к лестнице.

— Странно,— оглянувшись, Маннергейм не находит рядом с собой охрану, приставленную к нему путчистами.

Пройдя в свой номер, он подходит к шкафу достаёт с полки старый бинокль и осторожно выглядывает из окна.

— Что за чёртовщина!— бормочет маршал, в его поле зрения попадает танк со свастикой на башне, ведущий огонь по зданию Ставки, из окон в него летит граната, а у входа в штаб распластались тела убитых солдат в финской форме,— диверсанты? С танком? Здесь? Как такое возможно? У входа в гостиницу резко тормозит легковой автомобиль, пролетев дальше по утоптанному снегу метров на тридцать, из него выскакивает трое вооружённых людей. Отпрянув от окна, Маннергейм обводит взглядом номер, его рука инстинктивно тянется к кобуре, но не находит пистолета, отобранного при аресте.

'Нет, живым я русским не дамся',— он распахивает оконные створки и с трудом взбирается на высокий подоконник.

— Мой маршал, вы свободны,— в комнату врывается полковник Талвела.

Маннергейм поворачивается на голос, его правая нога скользит по жестяному оконному откосу, покрытому снегом. Нелепо взмахнув руками, он едва не падает вниз, но в последнее мгновение подбежавший полковник успевает схватить его за локоть.

* * *

— Пааво, почему ты здесь? Какова обстановка на Карельском перешейке?— бледный, вновь надевший форму Маннергейм, держась за перила, медленно спускается по гостиничной лестнице.

— Разве вы не слыхали, господин фельдмаршал, что происходит в стране?

— Нет, радио со вчерашнего дня молчит, газеты только местные...

— После путча штабистов в армии началось брожения, сражаются только кадровики, среди призывников массовое дезертирство,— Талвела опускает голову,— русские разрезали мой корпус пополам, основная и тыловая позиции прорваны. Войска на западе перешейка отошли к Виипури, где в данный момент идут бои. Я с остатками одной дивизией отступил на север к станции Кавантсари чтобы по железной дороге отходить к Миккели. По отрывочным данным можно сделать вывод, что русские танки уже в Хельсинки.

— Где Рюти, Каллио?— останавливается перевести дух Маннергейм.

— Каллио, господин фельдмаршал, в плену у русских. Рюти с частью тыловиков, береговой пограничной стражи и шюцкором отступает к Турку...

— Нужно срочно связаться с Рюти, — Маннергейм и Талвела выходят на воздух,— Турку— это тупик, он должен отходить к Тампере, только так мы сможем перехватить две основные железнодорожные магистрали ведущие на север и к шведской границе. Если русские займут Тампере, то через три дня будут в Оулу и прервут всякое сообщение с внешним миром. Оулу— ключевой пункт, без него мы будем не в состоянии обороняться... Постойте, что это? Ставка горит?

Из окон двухэтажного здания школы, где размещается Ставка Главнокомандования финской армии, вырываются длинные языки пламени.

— Предатели должны быть наказаны,— цедит полковник сквозь сжатые зубы,— я приказал уничтожить путчистов. Вы, господин фельдмаршал опасаетесь за связь? Ничего, мы свяжемся с Рюти по телеграфу, предлагаю проехать к на станцию...

* * *

— Граждане Финляндии,— несётся из репродуктора,— говорит Хельсинский радиоцентр, в 20:00 слушайте выступление президента... В зале ожидания железнодорожного вокзала Миккели повисает мёртвая тишина.

— ... Повторяю, граждане Финляндии, говорит Хельсинский радиоцентр, в 20:00 слушайте выступление президента.

* * *

— Ну что будем делать, товарищи?— мягко спрашивает первый секретарь Ленинградского обкома, обводя колючим взглядом собравшихся,— будем выполнять задание ЦК или нет?

'А что тут сделаешь?— с интересом краем глаза рассматриваю спартанскую обстановку бывшего кабинета Кирова,— умер Каллио, некому выступить по радио, задание выполнить невозможно, хотя'...

— Разрешите мне, товарищ Жданов,— прерываю затянувшуюся паузу, во время которой все участники совещания сидели, понурив головы,— я хочу кое-что спросить у товарища Нусимовича...

— Да, конечно, товарищ Чаганов,— в глазах Жданова вспыхивает надежда.

— ... Скажите, у вас в Радиокомитете сохранились записи выступлений президента Каллио?

— Разрешите уточнить?— как на пружине подскакивает с места тот.

— Звоните отсюда,— кивает на столик с телефонами Жданов,— городской— крайний справа.

— Имеются записи, товарищи— радостно сообщает Нусимович через минуту.

— Отлично, я вот что подумал, при современном развитии техники из слов и предложений, которые произносит человек, можно составить любую речь, записать её на плёнку и выдать в эфир. Помнится мне мы в прошлом году выделили Ленинграду звукозаписывающее оборудование: магнитофоны, смесители, другие приборы. Вы, товарищ Нусимович, установили его у себя?

— Установили, товарищ Чаганов, на улице Герцена. У нас на Радиовещательном узле очень им довольны.

— Что-то я не понял, товарищи,— встряхивает шевелюрой Мехлис,— как это любую речь? А интонация, а громкость? Не похоже будет...

— Надо попробовать, что мы в конце концов теряем?— вступает в разговор второй секретарь Кузнецов,— а так надежда есть...

— Правильно, товарищ Кузнецов,— облегчённо вздыхает Жданов,— обеспечьте товарищам всё необходимое для работы, а вас, Алексей Сергеевич, я попрошу возглавить техническую сторону дела. Товарищ Мехлис, у вас речь с собой? До выхода в эфир, товарищи, времени осталось совсем мало, всего пять часов, надо торопиться...

* * *

— Никуда не годится,— со вздохом снимаю массивные наушники,— хоть я в финском и не бум-бум, но даже мне заметно разницу, когда он говорит фразу целиком, а когда мы составили её из кусков...