— Ага, — задумчиво сказала Полина, глаза которой только что не светились сейчас словно два медовых солнца. — Значит, вам по целой, а нам по половинке... Боишься, что привлекут за связь с малолетней?
— И не надейся! — Захохотал Реутов, понявший, что разбирательство закончено. — Во-первых, на Кубе такой статьи не предусмотрено, а во-вторых, настолько не помолодеешь. Даже у чудес есть границы, — закончил он, привлекая женщину к себе и зарываясь лицом в ее отросшие и принявшие, наконец, свой первоначальный цвет волосы.
7.
А рассвет в Карибском море оказался удивительно красивым даже притом, что поселились они на западном берегу острова, и солнце всходило сейчас где-то за их спинами. Но дело ведь совсем не в том, поднимается ли солнечный диск из моря, или нет — зато на закате в море нырнет, не без этого — а в том, какие краски легли на небо и воду. Невероятные, невиданные никогда и нигде краски. Действительно, новый мир. Новый яркий мир, чудный своей непознанностью и новизной, огромный и одновременно уютный — отличное место для усталых путников, чтобы сделать привал, разбить лагерь на берегу синего безбрежного моря, да и остаться навсегда, родив детей и создав собственный полис, в котором хорошо будет жить и приятно встретить старость.
Им не спалось в эту ночь. И страсть, что и не думала выдыхаться, а лишь набирала и набирала градус, карабкаясь или вернее взлетая куда-то уж в совсем немыслимую высь, даже она не смогла их утихомирить, бросив утомленные любовью тела в объятия сна. И на рассвете они оказались вдвоем на террасе, с которой открывался замечательный вид на уходящее за горизонт спокойное море.
— Нет, Поля, — покачал он головой. — Не знаю и теперь уже, видимо, не узнаю. Так и буду жить живым трупом.
Он улыбнулся смущенно и развел руками, как бы говоря, ну что тут поделаешь, раз уж все так случилось. И Полина все поняла и больше вопросов не задавала. А что она думала на самом деле, какие у нее имелись по этому поводу мысли, сказать, не задавая встречных вопросов, было нельзя. Однако и самому Реутову тревожить это дело совершенно не хотелось, во-первых, потому что кое-какие белые ниточки из выстроенной им на скорую руку легенды все-таки торчали, не могли не торчать, и, значит, неглупые люди, составлявшие его окружение, давно уже все увидели и поняли. Поняли, но промолчали, и Реутову трепаться, соответственно, тоже не след. Ну, а, во-вторых, и в главных, он не хотел касаться этой скользкой темы, потому что сам-то как раз знал теперь, что и как с ним произошло. Но, оставаясь последним и единственным — если, разумеется, Хутуркинов-старший действительно умер — хранителем тайны, делиться ею с кем-нибудь, с лучшим другом, например, или любимой женщиной, не мог и не хотел. Слишком опасной была заключенная в его личной истории тайна. Слишком просто было зажечь одним единственным неосторожным словом глаз мертвого василиска. А этот страшный зверь достаточно натворил уже бед, став виновником множества смертей и таких жизненных трагедий, что и таланта Шекспира, верно, не хватило бы все их записать. Однако чудовищу, в котором воплотились едва ли не все смертные грехи, присущие людям, отвратительному и смертельно опасному чудовищу этому не повезло услышать, в конце концов, петушиный крик. И не Реутову было оживлять окаменевшего монстра. Пусть остается там, где есть. А забвение не худшее лекарство от смерти.
Вадим встал из плетеного кресла и потянулся, ловя лицом легкий морской бриз, пахнущий солью, водорослями и простором.
— Жаль, что ты не можешь видеть себя со спины, — задумчиво "пропела" Полина.
— И что же ты там такое углядела? — Бросил он взгляд через плечо.
Полина, на которой из одежды оказались сейчас только янтарные бусы, сидела в кресле, положив длинные безупречного рисунка ноги на столешницу одного из плетеных столиков, составлявших вместе с креслами гарнитур "верхней" террасы, относительно небольшой, в отличие от "нижней", но зато являвшейся естественным продолжением их с Полиной спальни.
— Я там увидела такое, — улыбнулась в ответ Полина. — Что еще немного и захочу снова.
— Скажешь, когда закончится это твое "еще немного", — улыбнулся Вадим. — Но если оно затянется, я и спрашивать не стану!
Он и сам был голым, но стеснительность исчезла вместе с прошлой жизнью, и он, если честно, не тосковал по ней, как не печалился и о лаборатории, или о чем-нибудь еще, что умерло вместе с прежним его именем и настоящей биографией.
— Выпьешь? — Спросил он, подходя к столику на колесах, который они сервировали с Полиной где-то между первым и вторым приступом страсти, а теперь утянули вместе с собой из спальни на террасу.
— Вообще-то, нас учили, что алкоголь беременным женщинам вреден...
— И поэтому вы с Лили пили "Капиринью".
— Во-первых, сколько там и было той кашасы ...
— А во-вторых, сегодня ближе к вечеру вы, мадам, примете зелье моего папеньки, и все отрицательные факторы — алкоголь, никотин и прочие ужасы биохимии — как рукой снимет.
— Ну, если ты обещаешь, ... Плесни мне кашасы и сигарету тогда уж не забудь!
А между тем, солнце поднималось все выше и выше, краски восхода менялись, наполняясь теплом наступающего утра, становясь еще более сочными и яркими, и Реутов должен был признать, что лучших декораций для их с Полиной любви и придумать невозможно. И для начала новой жизни тоже.
"Вот только которой по счету?" — спросил он себя, раскуривая гаванскую сигару.
Вопрос непростой, потому что и история, если честно, была более чем заковыристой, и началась она отнюдь не в 1938 году, когда, если верить метрике, появился на свет Вадим Реутов, а гораздо раньше и одновременно много позже. Вот это последнее обстоятельство и делало реутовскую историю чем-то уж совершенно фантасмагорическим. Но, как говаривали, древние хазары, человеческий разум не может измыслить ничего такого, что бы загодя не приснилось богам.
"А это я к чему?" — Но мелькнувшая было мысль возвращаться, кажется, не собиралась, хотя и случайной была вряд ли.
Реутов отхлебнул ароматной и крепкой кашасы и выпустил клуб табачного дыма, якобы любуясь красками рассвета в тропиках, но он, и в самом деле, ими любовался, получив заодно право и возможность на законных основаниях немного помолчать.
Александр Керн — так на самом деле звали реутовского "родителя", — к тридцати годам был человеком бывалым и притом высокообразованным. Капитан-лейтенант инженерной службы, он участвовал в двух военных конфликтах в составе "разведки первой волны", которая если и ошивается по тылам, то только по вражеским. Крутой в общем был дядечка, не смотря на возраст, — три ордена и два специальных наградных знака чего-нибудь да стоят — и талантом бог не обделил, потому как в промежутках между компаниями присовокупил Алекс Керн к техническому факультету Космической Академии еще два образования — психологическое и биологическое. А дело происходило в 2020 году от рождества Христова. Но это если по-нашему считать, потому что по ихнему год на дворе был 987-й и не от сотворения мира, в которое сограждане Алекса не слишком-то уже и верили, и не от рождества Христова, который у них просто не родился, а от того, что они называли Великим Соглашением. Так вот, в год от Великого Соглашения 987-й капитан-лейтенант Керн получил приглашение войти в научную группу профессора Колодного. Группа была полуофициальной, но, тем не менее, получала совершенно невероятное по масштабам финансирование от Управления Колонизации, имея при том такую свободу действий, что многие, узнав об этом, от зависти удавились бы. Впрочем, удивляться тут было нечему, так как Колодный был тот еще прохиндей и манипулятор. Его школы Керну потом на всю жизнь хватило, а это без малого целый век. Но каким бы ни был Павел Игнатьевич по своим человеческим качествам, одно бесспорно: был он фантастически талантливым ученым. Вероятно, к нему даже больше чем к кому-либо другому, к тому же Эйнштейну, если брать пример из нашей жизни, подходило определение — гений. Гений и есть, поскольку в одиночку не только создал "теорию перехода", имея в виду "внепространственные мембраны", но и воплотил сию теорию в жизнь, изобретя и построив "машину пространства". Тут следует пояснить только, что до Колодного теория "веера реальностей" или "розы пространств" была скорее философской, чем физической, а он сумел доказать, что "иные реальности" не сон разума, а самая что ни наесть материальная сущность, и, построив свою машину в 2017 — сначала один, а позже и с группой присоединившихся к нему энтузиастов — посетил семь таких реальностей, населенных, следует отметить, одними и теми же — в биологическом смысле — живыми существами, включая сюда и людей. Впрочем, посещения эти были краткими и более напоминали разведывательные набеги. Однако какое-то — пусть и небольшое — количество книг, газет и прочих печатных изданий, так же как пластинок, магнитных лент и иных искусственных носителей информации профессор из этих своих вояжей "за мембраны" привез. Вот только кроме самого Колодного и его приближенных никто чудес этих не видел и оценить, соответственно, не мог. Казалось бы, мелочь, но именно из таких мелочей и соткался рисунок будущих событий.
И вот в июле 2020-го — будем уж пользоваться для простоты привычным нам летоисчислением — Александр Керн получил официальное приглашение профессора Колодного присоединиться к Проекту, и, что особенно интересно, командование Инженерного Корпуса Военно-Космических сил в лице адмирала Богуна выразило данной идее полную свою поддержку и одобрение. А Проект в то время достиг уже в своем развитии пика: ведь усовершенствования и рационализации производились после каждого проникновения "на ту сторону". И удивленному до возможного предела капитан-лейтенанту продемонстрирована была крошечная субмарина класса "Ять", на которой, собственно, и была смонтирована "Машина пространства" Колодного. Идея была, по всем стандартам, более чем удачная: в океанах места много, и прятаться там можно долго и со вкусом, имея при том возможность, достигать множества городов и стран, расположенных на океанском побережье. Если же учитывать тот факт, что субмарина, с одной стороны, способна была погружаться на глубину до двух километров и имела чудовищную автономность, а с другой стороны, в силу своих весьма скромных размеров — длинна 21 метр, максимальная ширина — 5 метров, и высота — 4 метра — могла подниматься по крупным рекам и каналам вглубь материков, то это была лучшая база для экспедиции из всех теоретически возможных. Так, в сущности, и случилось, когда в 1887 году нашего летоисчисления лодка с командой из восьми человек, включая профессора Колодного и капитан-лейтенанта Керна, прорвав "граничную мембрану" нечувствительно перешла из одной реальности в другую и вынырнула где-то на просторах Северной Атлантики.
Первые несколько месяцев экспедиция свободно бороздила моря и океаны, тем более, что, как оказалось, в данной реальности люди не успели еще изобрести не только радио— или гидролокации, но и обыкновенное радио, по сути, еще не существовало. Комфорта на субмарине участникам экспедиции вполне хватало, да и пустынных мест на островах и океаническом побережье, где без проблем можно было устроить бивуак на день или два, существовало в то время множество. Так что по временам экспедиция начинала даже напоминать экскурсию или затянувшийся пикник, но и в научном плане это был просто праздник души. Другого слова и не подберешь!
Однако все хорошее когда-нибудь заканчивается. Завершились и их затянувшиеся каникулы. Стечение невероятных обстоятельств — действительно невероятных даже с точки зрения всесильной статистики — привело к кратковременному выходу энергосистемы лодки на максимум, что повлекло за собой лавинообразное обрушение ряда систем и гибель одного из восьми членов экипажа. Авария была тяжелейшая и крайне неприятная во всех отношениях, но за три недели подвижнического труда под руководством капитан-лейтенанта Керна экипажу удалось восстановить все системы субмарины, кроме одной. И этой одной, как и следовало ожидать, оказалась "машина пространства". Ничего странного, однако, в этом не было, так как, в данном случае речь шла о крайне сложной и совершенно нестандартной технике, и даже присутствие на борту самого Колодного, который эту чертову машину изобрел и построил, ничего, по сути, не меняло. Колодный тоже был бессилен, но обещал, что со временем они ее, то есть, машину, все-таки починят и, соответственно, смогут — когда-нибудь — вернуться домой. И, надо сказать, содержалось в словах профессора рациональное ядро. Не без этого. Ведь окружавшая оставшихся в живых членов экспедиции реальность хоть и отставала в техническом развитии от их собственной цивилизации, была все-таки не вовсе бесперспективной. При правильном воздействии и аккуратном манипулировании аборигенами, лет за двадцать вполне можно было создать техническую базу для ремонта "машины Колодного", и даже без того, чтобы местные догадались, что и для чего было изготовлено на том или ином предприятии. Все это так. Вернее, именно так им сложившаяся ситуация тогда и представлялась, тем более, что ожидать помощи из дома не приходилось. Колодный так засекретил свое изобретение, что иди теперь пойми, что и как он сделал! Так что надежда оставалась лишь на собственные силы, которые тоже не следовало сбрасывать со счетов. Но на практике все получилось совсем не так, как хотелось и планировалось.
Жизнь сложная штука, а временами и опасная, особенно если живешь не как сторонний наблюдатель, а являешься, так сказать, активным "полевым игроком". А годы шли, и проекты, заложенные в недрах местной науки и промышленности, развивались, но не всегда так быстро, как хотелось бы или в том направлении, которое планировалось изначально. А потом ... Участники экспедиции уходили по-разному. Кто по глупости, кто по дурному случаю, но уходили и никакие самые продвинутые медицинские средства не могли помочь там, где их, по большей части, и применить не успевали. И как-то так вышло, что не прошло и двадцати лет, как стало очевидно, что проект захлебнулся, не успев даже по-настоящему набрать темп. Ну, а когда умер Колодный — от старости и инфекции, подхваченной профессором по собственной дурости, — Керн окончательно понял, что возврата не будет, и стал выстраивать свою жизнь "на чужбине", исходя из обстоятельств и собственных устремлений, тем более, что новый мир, если честно, пришелся ему по душе. Здесь, правда, не летали в космос, но зато и войны пока не обрели того зверского характера, который был так хорошо знаком разведчику первой волны.
К началу 20-го века в живых их оставалось только трое, что являлось фактом невероятным с любой точки зрения. Земляки Александра жили в среднем лет по сто, если, разумеется, не погибали на войне. И большинство инфекций и болезнетворных микроорганизмов этой реальности теоретически были им не опасны. Повышенная смертность вызывалась совсем другими причинами: отсутствием дисциплины и сходящим на нет рефлексом самосахронения, что было более чем логично, учитывая о ком, шла в данном случае речь. Людей, участвовавших в экспедиции, Колодный, в большинстве своем, рекрутировал из лабораторий Главного Академического Центра, сотрудники которого отличались, разумеется, неординарным интеллектом, но отнюдь не зря носили прозвище блаженных. Блаженные и есть! Только такой человек, как капитан-лейтенант Керн, выживший в аду двух военных компаний, мог по достоинству оценить этих господ не от мира сего, позволивших угробить себя в том детском парке развлечений, каким представлялась ему эта новая реальность. Но, с другой стороны, в этих его взглядах проскальзывал некий максимализм, который, несмотря на анкетный возраст Александра, можно было бы назвать и юношеским, поскольку солдаты в чем-то дети, хотя сами этого обычно признавать не хотят. Однако со временем, он все-таки понял, что мир, в который все они попали, мог показаться вольером для ребятишек только такому "моральному и физическому уроду", каким был он сам. Ведь Александр Керн не был просто человеком, имеющим боевой опыт и военную специализацию. Он, как разведчик первой волны, прошел полный курс "кондиционирования" со всем, что скрывалось под этим эвфемизмом, а скрывалось там многое: от "комплекса боевой анатомии и физиологии" и до психофизического тренинга шестого уровня. Такие штуки не зря стоили чертову прорву денег, они поднимали способность выживания хомо сапиенса на совершенно запредельный уровень. Так что не гениям теоретических изысканий было с ним в этом смысле мерится, но и не ему смотреть на них свысока. Однако, даже осознав, в чем тут дело и приняв меры к тому, чтобы максимально помочь оставшимся в живых товарищам, Алекс "дотащил" их лишь до начала тридцатых годов, и, в конце концов, остался один. Вот тогда и возник у него дерзкий план "продолжить себя в будущее", за реализацию которого он тут же и взялся со всей энергией, на какую еще был способен. А способен он был на многое.
