Голубое небо над головой. Голубой колючий лед в глазах "сокола".
В ушах звенело. Реальность вокруг сходила лоскутами, обнажая багровую подложку. Красно-черные пятна расползались, сливались в единый мутный океан без конца и края.
Мир почти полностью заволокло багровым туманом, когда правая рука наткнулась на булыжник. Но сил поднять камень уже не хватило.
"Я разочарован. Ты позволила убить себя, наплевав на долг", — голос отца.
"Папа. Прости..."
— Откуда в тебе это желание всех спасать и защищать?! — спрашивает отец.
Он стоит над ней, загораживая солнце, и лицо его мрачно, как ноябрьское небо над головой.
— Я не учил тебя этому.
— Разве это плохо? — Голос дрожит, но не от страха — от холода. Костер, теплый плед, кружка с горячим вином не спасают от пронизывающего ветра. Возможно, потому, что под пледом она без одежды — мокрые брюки и куртка сушатся у костра.
— А что, если бы ты не выплыла и вы бы оба погибли? Это безответственно.
Он присаживается рядом — родной и далекий одновременно. Короткий ежик темных волос, резкие, суровые черты лица, нос с аристократической горбинкой. Никакой сторонний наблюдатель не назовет девушку его дочерью. У нее лицо матери, и только ресницы, брови и глаза отцовские, темные.
— Что такое жизнь одного мальчишки-рыбака по сравнению с целой страной? Ты понимаешь, насколько безрассудно и безответственно бросаться в воду в такую погоду?
— Папа, он бы утонул.
— Иногда жизнь ставит нас перед сложным выбором. Ты не можешь быть всегда хорошей и этичной, если хочешь чего-то добиться.
Она молчит, не решаясь спорить с ним и не в силах согласиться.
— Ты должна запомнить: главное — это долг. А добрые дела — в свободное время и не в ущерб долгу.
От костра лесорубов слышатся взрывы смеха. Там сидит спасенный маленький рыбак, счастливый, разомлевший от тепла и горячего вина. Там жарко, и суровые бородатые мужчины, пропахшие чесноком и салом.
— Я разочарован. Откуда в тебе это упрямство?
— Прости.
— Ааальдиииис!
Крик зазвенел, полетел вверх, оборвался. И в тот же миг одна из клешней, сжимавших горло, ослабла настолько, что Альдис смогла вдохнуть. "Сокол", забыв про старую игрушку, весь потянулся в сторону щуплой фигурки у края поляны.
— Вернулась, — протянул сванд. — Понравилось?
Кто-то рядом выругался столь изощренно и богохульно, что слышали бы боги эти слова — немедленно покарали б сквернословца молниями. Не стерпели бы.
"Сокол" привстал, продолжая удерживать девушку одной рукой за горло, но давления его пальцев сейчас почти не чувствовалось.
Вдох. Еще вдох... сейчас, сейчас...
— Иди сюда, маленькая шлюшка.
— Дура! Идиотка! Зачем ты вернулась, чтоб тебя Один...
Альдис ударила.
Ударила наугад, на ощупь, почти не видя ничего перед собой. Не видела она и как камень встретился с затылком Асбьёрна. Просто жесткое, тяжелое тело сверху покачнулось и стало падать.
Причитала Лакшми, ругался неизвестный хулитель богов, изобретая все новые и новые непристойные подробности про Одина и прочих асов. Асбьёрн завалился на бок, частично перекрывая пусть к свободе. Пальцы его правой руки так и застыли судорогой на горле девушки.
"Он мертв?"
Хотелось последовать за "соколом" — отпустить все, расслабиться и скользнуть в обморочный туман. Хотелось. Нельзя.
Почти теряя сознание от напряжения, она оторвала большой палец от гортани. Дальше было проще.
— Давай! — подоспела Лакшми. — Давай я помогу!
Тяжесть, давившая на грудь, ослабла. Цепляясь пальцами за траву, Альдис выбралась из-под тяжеленного сванда.
Пусть горло болит при каждом вдохе. Пусть темнеет в глазах и кружится голова. Главное — снова можно дышать.
Какое это счастье — дышать!
— Как ты? — Южанка по-прежнему удерживалась от рыданий. — Что с тобой?!
— Всехххр...
— Что?!
— Нхеее аххху. — Девушка покачала головой. При попытке говорить в горло словно засовывали огромный железный шар, утыканный иголками. Все, что удалось из себя выдавить, — свистящий хриплый шепот.
— Альдис, они сломали ему руку!
"Кому сломали руку? Дроне?"
— Альдис, надо что-то делать! Это все из-за меня!
"Минута. Дай мне минуту".
Надо вдохнуть несколько раз. Потом встать. Хотя бы на четвереньки. Посмотреть, что с Дроной. И с остальными.
И жив ли Асбьёрн.
Богохульник наконец заткнулся — видно, устал придумывать новые эпитеты. Но зазвучал голос Лакшми:
— Держись, пожалуйста, держись! Хельг! Хельг, не умирай. Что мне сделать?!
"При чем тут Хельг?"
От изумления Альдис открыла глаза и даже попыталась подняться. Она почти позабыла о присутствии на поляне ненавистного напарника. А ведь точно — был Хельг. Валялся без сознания.
Однокурсник лежал там же, где запомнилось Альдис. Лицо белее листа бумаги, широко раскрытые невидящие глаза, на щеках мокрые дорожки. Неестественно вывернутая в локте правая рука, а пальцы...
На пальцы было страшно смотреть — так мало сине-красная опухшая, искореженная кисть походила на человеческую руку. Вспомнился мертвец из сна, и Альдис еле сдержала тошноту.
Над телом сванда на коленях стояла Лакшми. Южанку трясло — она то протягивала руки к парню, то снова отдергивала в беспомощном ужасе, не зная, как и чем тут можно помочь. Бхатка не плакала, только кровь отлила от лица и обычно смуглая кожа сейчас казалась темно-серой.
— Они сломали ему руку. — Лакшми подняла на Альдис глаза. — Из-за меня! ИЗ-ЗА МЕНЯ!
В последних словах зазвучало эхо приближающейся истерики.
Отчаянный крик Лакшми: "Хельг!" Сванд на земле, локоть торчит вверх под невозможным для человека углом — птица со сломанным крылом.
"Я ничего не понимаю".
Земля опасно накренилась, курсантка упала на четвереньки и пообещала себе отныне перемещаться только ползком.
Оставив мысль о Хельге как слишком сложную, девушка вернулась к Асбьёрну. Хвала богам — подонок пережил и этот удар. Сейчас лицо сванда не казалось ни злым, ни даже страшным, скорее обиженно-мальчишеским. Камень рассадил кожу, и светлые волосы окрасились алым. Немного крови затекло в ушную раковину и так и застыло в ней красным озерцом.
"Что мне с тобой делать?"
Она с некоторым усилием перевернула тело. Теперь Асбьёрн лежал на спине, раскинув руки, а Альдис стояла рядом на коленях. Отгоняя непрошеные непристойные мысли, девушка потянулась к его бедрам, расстегнула пряжку.
Очень символичный жест. Некстати вспомнилось, что в древности свандка во время первой брачной ночи должна была обмыть супругу ноги, потом встать на колени перед лежащим мужчиной и снять с него пояс.
Больное горло не пропустило истерический смешок, только кашель. Не переставая кашлять, Альдис стащила с Асьбьёрна пояс и перетянула "соколу" запястья.
Этого в ритуале точно не было.
Для верности надо бы связать еще и ноги, но где взять ремень?
"У Хельга".
Девушка переползла к другому безжизненному телу. Беспокоить все еще хныкающего в стороне "сокола" она опасалась.
Над Хельгом, подобно героине древнеойкуменской трагедии, застыла Лакшми. Глаза бхатки были прикрыты, руки сложены на груди в молитвенном жесте, губы шептали что-то, слышное лишь ей и богам.
"Как с него ремень-то снять? Его и трогать страшно".
Она коснулась плеча Хельга, и в этот момент сванд моргнул, приходя в себя.
— Ты... мы сделали это?
"Сделали что? Почему ты здесь, Хельг? Что происходит?"
Из горла опять вырвалось только хриплое шипение.
А потом кусты раздвинулись, и на поляну вышел еще один "сокол".
Еще один!
Он тоже был у костра в тот вечер. Память с трудом, но отыскала его имя — Ингвар Рагнарссон. Младший брат.
Ни ножа. Ни палки. Ни камня.
"Я не справлюсь".
"Сокол" окинул взглядом поляну, оценивая обстановку, присвистнул, посмотрел на Альдис и замахал руками:
— Не обращай на меня внимания, я просто пришел забрать своих друзей. Считай, что меня нет, я — доброе привидение.
В подтверждение своих слов он взвалил на плечо Асбьёрна, снова одобрительно присвистнув при виде стянутых ремнем запястий.
— За Хьёрлейвом вернусь позже — уж извините, двоих мне не унести. Но он парень тихий, не мешает. Правда?
— Похххо.
— Что?
"А он?" — взглядом спросила Альдис, указывая на Хельга.
Ингвар странно ухмыльнулся, покачал головой и исчез в зарослях.
Девушка повернулась к сокурснику и вздрогнула. На нее в упор смотрели огромные, расширенные от боли зрачки.
— Хельг, Хельг, ты очнулся! Я молила богов, и ты очнулся.
Хельг не ответил бхатке. Он не отрывал взгляда от Альдис, и на лице его кроме боли читалось потрясение и ужас.
— Хельг, что я могу для тебя сделать?!
— Заткнись, дура, — неожиданно внятно и громко произнес сванд. Рот его искривился в жалкой, мучительной гримасе. — Ты права, Суртсдоттир... ты всегда это знала, да? Я ничем не лучше... этих.
На последних словах глаза Хельга закатились, и он снова потерял сознание.
Intermedius
Хельг
В начале существовал только Всеотец, и ничего не существовало, кроме Него. Преисполненный совершенства, Всеотец позволил своей безупречности излиться вовне себя, сам же себя ограничивая.
Так возникло бытие — бескрайний космос. И вместе с космосом возникли темные боги.
Пуст, холоден и темен был космос, и снова излил вовне себя свою благодать Всеотец. На этот раз полностью излил Он себя. И переродился Всеотец в бытии как солнце, дарующее тепло и жизнь. Скованный вечным льдом космос треснул, в нем родилось движение. Бытие стало изменяться.
Останки древнего мира, мира темных богов, мира до перерождения Всеотца, плавали по бескрайнему космосу, и лишь встреча с Его Пламенем могла уничтожить осколки вечного льда.
На заре времен солнце, в котором воплотился Всеотец, размерами превосходило в миллионы раз нынешнее Око Неба. Оно согревало весь необъятный космос. Но однажды Бог-Солнце столкнулся с гигантским космическим телом, состоявшим из вечного льда.
Этот лед был самым первым, сковавшим мир сразу после его создания. Направили его ко Всеотцу темные боги. Жаждали темные боги вернуть под свою власть существующий космос, и думали они в своей наивности, что смогут погасить Пламя Всеотца. Но ошибались они.
Проникший глубоко в солнце вечный лед привел к чудовищному взрыву. Однако не погасло солнце, лишь сжалось — так сдержал Всеотец распространение своего всесжигающего Пламени по бытию.
Раздробленный лед разлетелся по бескрайним просторам космоса — так возникли планеты. Двадцать планет кружили вокруг Всеотца, но лишь на одной из них удержался Его Пламень.
И сказал Всеотец: "Да будет так. Нарекаю сию землю — Мидгард".
И по воле Его появились светлые боги, дабы защитить жизнь в Мидгарде. С тех пор продолжается в мире смертных борьба между огнем и льдом, между светлыми и темными богами, Пламенем Всеотца и Пустотой космоса. Между истинными людьми и недочеловеками.
В это верят братья Истины. В это они хотят заставить верить всех остальных. Вознестись на вершину мира, раз и навсегда расчертив мир на настоящих и ненастоящих людей. Чтобы их учение заменило собой свет веры Храма Солнца, Люди Камня готовы сделать что угодно.
Хитрые сволочи.
Безумные ублюдки.
Эгоистичные твари, для которых нет ничего святого.
Чем ты лучше, Хельг?
Отец женился во второй раз, и родился он, Хельг — красномордый и противно орущий младенец. Самый младший ребенок в семье.
Старшие братья ненавидели его. Именно так. Дети или искренне любят, или искренне ненавидят, или им просто все равно. Старшей сестре, первенцу, было все равно. А братья — ненавидели. Возможно, боль от смерти матери зародила в их сердцах боль, которую не смог успокоить отец. Даже наоборот — своей повторной женитьбой он разодрал их рану. Но выплеснуть злость на отца или на новую супругу они не могли. Как потом узнал Хельг, от низостей и гадостей его братьев долгое время страдали слуги, боявшиеся рассказать господину о шалостях сыновей.
Но родился Хельг — и стал мишенью, сосредоточившей на себе накопившуюся злость. Ненависть к младшему брату принимала различные формы, от скрытых подстав до прямых издевательств.
Разбита дорогостоящая посуда — виноват Хельг. Испорчена старинная мебель — дело рук Хельга. Обезображены фамильные портреты — тоже постарался Хельг.
Так думали взрослые. Его считали беспокойным ребенком и наказывали, а он молчал и сдерживал слезы, потому что перед этим Альгирдас, старший брат, говорил, что настоящие мужчины молча принимают кару, даже если она несправедлива, а он хотел, очень хотел стать настоящим мужчиной, как викинги из сказок и легенд. Хотел стать, чтобы Альгирдас и остальные приняли его в свою компанию, чтобы старшие браться смеялись вместе с ним, чтобы он познакомился с их друзьями, чтобы...
Он хотел, чтобы старшие братья гордились им.
Он хотел, чтобы им гордился отец.
Но братья отдалялись все больше и больше, их просьбы и задания становились все отвратительнее и ужаснее, и однажды Хельг понял, что братья не любят его.
А отец... Отец вечно был занят.
И только мама всегда слушала и успокаивала.
Да, и еще старшая сестра, пару раз защитившая его от выходок братьев и даже как-то поклявшаяся, что больше никогда не даст его в обиду...
Старшая сестра вышла замуж за аристократа из Дома Грома и навсегда оставила Хельга, не написав ему со времени отъезда ни одного письма.
Он хорошо помнил, как она клялась не бросать его, а спустя полгода бросила. Вар не наказала ее. Он запомнил это навсегда. Запомнил, что клятвы ничего не стоят. Они пустой звук, оттиск печати на бумаге, брошенной в печь. Дым, рассеивающийся по ветру, вот что такое клятвы.
Рябь на глади бытия.
Когда он отказался выполнять просьбу Беора, его избили в первый раз. Били так, что синяков почти не осталось — так он впервые узнал об искусстве безоружного боя.
Потом его били еще не раз, и всегда по благовидной причине — вроде обучения послушания старшим, или тренировки младшего братика, или занятной игры.
Хельг завидовал старшей сестре. Он не мог выйти замуж и покинуть дом до совершеннолетия.
Потом его обвинили в убийстве любимой собаки отца. На него указал слуга, якобы видевший Хельга выходящим из псарни с окровавленными руками. Отец очень разозлился. Братья очень расстроились. Слуги шептались по углам. Лишь мать верила ему, но она боялась противоречить отцу.
Так он узнал, что ложь может быть куда больнее избиений.
Ударят — заживет. Опозорят — никогда не отмыться.
Хельг спрятался в саду, забравшись поглубже в колючие заросли, и пообещал себе, что останется тут навсегда. Даже если мама будет звать его, он не выйдет. Будет сидеть здесь и умрет.
Лучше уж к Хель отправиться, чем так жить.
Под вечер его нашел Стейнмод. Но не отвел в замок, а оставил на ночь в своем домике возле сада. И говорил с Хельгом всю ночь.
Утром он вернулся. Мать расплакалась. Отец промолчал. Братья улыбались и говорили, чтобы он больше так не делал.
