-Кулак, княжич, — палица простого человека. Это ты всегда при мече. А мы и с голыми руками... Бьешь ты без ума: все с плеча. Добьешься, что сухожилья себе порвешь, — старик пощупал Гойдемиру плечо, показывая, где именно порвутся сухожилья. — Стой на месте, дай я тебя чуток толкну.

От толчка в грудь Гойдемир оступился и взмахнул руками, чтобы не упасть.

-Ну вот, вот! — высоким голосом воскликнул старик. — Ты посмотри, сколько в тебе весу, а сколько во мне — и что с тобой сделалось? Не сила нужна, а хлест.

Старый бобыль по кличке Волчий Хвост, сам бывалый боец, в молодости не раз ходил в "стенку" с соседними селами, показал себя и на Даргородских игрищах, где наравне с княжеской дружиной состязалось простонародье.

-Сам увидишь, княжич, погасит твой отец светоч Даргорода, — с безнадежностью говорил он Гойдемиру.

Тот понимал, что за "светоч": сила народа. Исконно дружина дарогродских князей была невелика. В случае войны поднималось народное ополчение, поэтому простые люди хранили у себя в домах боевое снаряжение, а в обычаях держалось немало воинских праздников, состязаний и игрищ.

Опора на ополчение была помехой для княжеских завоеваний: ополчение без особого задора шло драться на чужой земле. Больше того, даргородскому князю всегда самому приходилось помнить страх перед народом. Хорошую смуту дружине было не сдержать. Самый лихой князь должен был править с оглядкой, чтобы у его пахарей не переполнилась чаша терпения.

Этот расклад попытался изменить князь Войсвет. Он задумал по примеру западных королей набрать постоянное войско, запретить простонародью не только носить, но и хранить оружие и упразднить многие игрища и состязания в деревнях. Гойдемир с детства слышал, как отец говорит: "Не попущу, чтобы князь терпел узду от холопов. Я за свою власть дам ответ перед своей совестью и Вседержителем: ему, а не черни, судить, где от меня было благо, а где зло. Как хотят, а слушать себя я людей заставлю!".

-Быть нам, Гойдемир, как стадо овец, — дребезжащим голосом жаловался худощавый, пепельно-седой старик. — Разучатся люди за себя стоять. Сильная власть и слабый народ — вот где начало всем бедам. Я тебя еще научу биться, а там все забудется. Не только доспехи у нас князь Войсвет отобрал, он ратный дух из нас вырвал. Наше дело теперь только его кормить, а уж он нам будет пастух с дружиной-собаками.

Старик не боялся говорить этого Гойдемиру. Что младший княжич — чистое сердце, знал всякий, доноса от него не жди.

-А ты хороший плясун — ну и боец будешь хороший, — перевел он речь на Гойдемира, похлопав его ладонью по широкой груди. — Разницы-то немного. Пожалуй, княжич, на солнцеворот приходи к нам на игрища. Только язык держи за зубами.

-Где ты был, брат?

-На охоту ездил, — лукаво улыбнулся Гойдемир.

-А кто же скулу тебе разбил?

-Да в кабаке отдохнуть остановился.

Братья сидели друг против друга за дубовым столом. Между ними стояло угощение: солонина и кувшин пива. В просторной горнице никого больше не было.

Услыхав ответ Гойдемира, Веледар покачал головой:

-А делом тебе не хочется заняться, брат?

Гойдемир поморщился:

-Какое дело, брат?

-Когда мне придет черед надеть княжеский венец, тебе быть бы у меня воеводой, — произнес Веледар.

Гойдемир усмехнулся, опустил голову, потом снова посмотрел на брата:

-Велишь — буду. Ты старший.

У Гойдемира только начинала пробиваться борода, у Веледара уже оброс подбородок. Но оба были похожи: два молодых богатыря, со светло-русой гривой, почти такими же светлыми бровями, с серо-голубыми глазами и крепкими скулами.

-А без веления ты мне служить не хочешь? — тяжело уронил Веледар. — Мне со временем нужен будет верный человек, а кто вернее брата? И тебе не всю жизнь по полям зайцев гонять и в кабаках с девками обниматься...

Гойдемир отхлебнул пива из украшенной резьбой кружки и ответил о другом:

-Откуда-то, брат, у нас роскошь стала заводиться. Как я одет, а как ты. Зачем отец поборы увеличивает? В тереме ковры восточные, драгоценное оружие, меха. Твое зерцало сияет, как у небожителя, и все в золотой насечке, колчан изукрашен каменьями, уздечка у лошади самоцветами горит. Князь за стол — чужеземные яства, везде шелк да бархат. К чему это? Так у нас прежде не было заведено.

Он сам был в льняной рубашке, а брат — в расшитом кафтане из тонкого сукна, охваченном изукрашенной опояской.

Веледар шевельнул бровью:

-Ты, брат, уж не завидуешь ли? — и махнул рукой. — Не понимаешь ты, Гойдемир... Отец делает все, чтобы Даргород стал великой державой. Думаешь, дорог мне этот кафтан? Мне дорого, что никто не скажет больше, будто даргородские князья — деревенщины и ходят в отрепьях. Ты не понимаешь, Гойдемир, что мы с отцом делаем сейчас, — повторил он. — Наши предки не знали роскоши, потому что не смели возвышаться над простонародьем. Народ был слишком силен, а князья слишком слабы. Теперь мы должны показать другим державам, что и мы — властелины, не слабее других. Я хочу, чтобы Даргород стал великим. А для этого есть один путь: чтобы у нас, как в Анвардене, князь был единственной защитой и спасением народу, а не наоборот.

-Пастухом... — с тихим упреком сказал Гойдемир. — Чем тебе Даргород прежде не был великим? Никакого соседа мы не боялись, потому что кто рискнет против народной войны? Торговали мы не меньше. А Даргород был богаче, — не приходилось содержать ваше большое войско и вашу чужеземную роскошь. Не верю, будто величие Даргорода в том, чтобы вардский король вас с отцом не называл деревенщиной. Зачем Даргороду другое признание, кроме того, что у нас есть пушнина и мед, и зерно для торговли, а завоевать нас не сможет ни один король?

Веледар молча до дна осушил свою кружку и шмякнул ее на стол.

— Уж не в кабаках ли ты этого наслушался?

Гойдемир пожал плечами:

-А хоть бы и там. А может, мне на охоте сорока протрещала.

Веледар сурово нахмурился:

-Ты бы меньше слушал всяких сорок, Гойдемир. Вот я не знал, что у нас Даргородом любой нищеброд управлять готов, а ты и слушаешь!

-Сам видишь: что из меня за воевода и преданный тебе человек?

— Это верно... — Веледар помолчал. — Что ж, счастливо гонять зайцев по полям, брат. Вижу, ничего путного из тебя не выйдет.

Гойдемир заглянул в покой матери Ладиславы. Здесь всегда тихо, летом прохладно, а зимой тепло. Выходящие в сад окна открыты, и ветер шевелит вышитыми занавесками. На дощатом полу перед лавкой — узорный мягкий ковер из Этерана. Дубовые лавки, сундуки, на столе лежит закрытая книга на наречии вардов. Княгиня учена и знает языки.

— А где матушка? — спросил Гойдемир заглянувшую в покой служанку.

— Сейчас позову, она в девичьей вышивки смотрит, — ответила та.

Гойдемир постоял посреди покоя, который помнил с раннего детства. На столе блюдо — с яблоками. По стенам вышитые полотна и образа небожительницы Ярвенны. В народе Ярвенну звали "даргородской хозяйкой". Ей был посвящен собор на Старой площади. Вседержитель ниспослал ее старинному северному княжеству, чтобы передавала здесь его волю, творила чудеса и благословляла славные начинания.

Вот изображение Ярвенны Путеводительницы — светлая фигура на темном. В высоко поднятой правой руке — светильник, и сама вся в сиянии. Народ верит, что если такой образ положить умершему в гроб, то Ярвенна Путеводительница "выведет" душу на небо и спасет от мрака Подземья.

Вот Ярвенна Созидательница. По преданию, когда возводился Даргород, небожительница явилась и благословила первый камень в основании крепостной стены. Ярвенна на этом образе простирает руки в сторону строителей и тогдашнего молодого князя.

Созидательнице молились при закладке новых зданий, а женщины — и просто так, чтобы она помогла обустроить дом.

Ярвенна Наставница со свитком в левой руке. Ярвенна Целительница над ложем больного. Гойдемир улыбнулся: на этом образе Ярвенна особенно напоминала ему мать. Ему иногда так и казалось, что он смотрит на изображение молодой Ладиславы. Выражение лица — милое, ласковое. Но в широко открытых серых глазах — мудрая твердость. Голова ее непокрыта, и гладко зачесанные назад светлые волосы переливаются в сиянии, которое излучает небесная вестница. "Славься, даргородская хозяйка", — поклонился образам Гойдемир и сел на лавку за стол, открыл книгу...

Княгиня вошла в покой — прямая, в платье до самого полу. Лицо ее начало увядать, появились морщины, темно-серые глаза с каждым годом казались все больше, а щеки впадали; в светлых волосах, заплетенных в косу, поблескивала седина. Тонкий серебряный обруч украшал голову. Ладиславе сказали, что пришел Гойдемир.

Гойдемира князь, словно в уступку за старшего сына, оставил матери. Однажды, навещая жену, он даже сказал об этом вслух. "Смотри, Ладислава, — произнес князь Войсвет. — Младший — бездельник, от рук отбился, ни на какое дело не годен. Пока гуляет и бьется на кулаках, я его не трону. Но будет что хуже — смотри!". Сердце Ладиславы сжалось от тревоги, но она ответила твердо: "Оставь его в покое. Веледар все дальше уходит от меня, ты готовишь его быть тебе сменой — а второго моего сына не трогай. Он вашим делам не мешает".

Когда в покой вошла мать, Гойдемир встал, но она сейчас же усадила его на лавку.

— Вот яблок поешь, а сейчас прикажу подать пирогов.

Но Гойдемир удержал ее, взяв обе ее руки:

-Подожди... Ты что-то побледнела, нет, матушка? Много сидишь над книгами и над рукодельем. Давай уж пойдем с тобой в сад гулять. Я теперь нескоро из дома отлучусь. Совесть заела. Как подумаю, что ты тут одна... Хочешь, матушка, я тебе перепелку поймаю? Сколько их в поле возле старого ветряка!

Княгиня засмеялась, прижала к груди голову сына.

-Пусть бегает перепелка в траве, не тронь ее, даргородский сокол.

-Ладно, — сказал Гойдемир, не отстраняясь. — А что мне делать? Не знаю... Так бы хоть перепелку ловил... Нет мне места в Даргороде, матушка. Только бездельничать, да пить, да верхом скакать. Или в воеводы метить после брата, когда он сам княжить будет. Так уж лучше по мне быть дураком безобидным, чем с отцом и с Веледаром гнести народ и укреплять под собой престол.

Княгиня молча гладила волосы сына, не отпуская его от себя.

-Да, не надо тебе быть с ними... Ты прав, лучше безобидным...

Гойдемир тяжело вздохнул, но вдруг тихо хмыкнул, высвободился из рук матери:

-Выходит, я тебе жаловаться пришел? Ну, нет. Пойдем в сад, матушка? Дай яблоко.

Княгиня подошла к блюду с яблоками, переложила несколько, выбирая лучшее. Оно было бледно-желтым, точно налитое медом под кожурой. Мать подала яблоко Гойдемиру. Чудилось, от спелости оно даже чуть светится изнутри. Когда Гойдемир взял яблоко в руку, на его широкую ладонь будто бы лег слабый золотистый блик.

Вскоре князь Войсвет ополчился и против народной веры. На этот раз князь начал с собственной семьи.

-Вот что, — сказал он жене, придя на женскую половину. — Сама ты с детства веруешь, как простолюдинка, и Гойдемира приучила.

Ладислава удивленно подняла на мужа настороженные большие глаза:

— Никогда ты плохого о моей вере не говорил. Что-то новое у тебя на уме?

— Чьими образами у тебя все стены завешены?

— Так и сам знаешь чьими, — пожала плечами Ладислава. — Даргородской хозяйки, Ярвенны.

-Вот потому и злословят о нас в мире, что мы — дикари, не Творцу, а простой его вестнице поклоняемся, — сказал Войсвет. — Небожительница Ярвенна пусть славится, только у нас ради нее Вседержителя забыли. Чуть что: оборони, хозяйка, защити, хозяйка! Про Творца только по особым праздникам вспоминают. Получается, у нас не единый бог, а мы себе новую богиню-женщину сделали. И ты ей все кланяешься, как деревенская баба, и сын за тобой!

-И так держишь меня взаперти, хоть веру мою оставь в покое! — не стерпела княгиня. — Да и народа веру лучше не трогай, Войсвет. Не иди с народом на разрыв, — вырвалось у нее.

-Ты понимаешь, что говоришь? — сурово нахмурился Войсвет. — Я бьюсь за то, чтобы даргородские князья отныне правили державой по собственной совести и без страха, а ты меня учишь с чернью считаться!

Настроенный искоренить суеверие, князь Войсвет приказал строго ограничить почитание Ярвенны и запретил справлять народные праздники, связанные с ее именем, но возникшие как земледельческие или семейные обряды.

Гойдемир, по-прежнему часто бывавший в Лесной Чаше и окрестных деревнях, слыхал, что кое-где княжеская дружина разгоняла игрища в честь Ярвенны, и князя Войсвета в ту пору, несмотря на поддержку церкви, впервые стали называть нечестивцем. Осенью, когда стоячая вода уже покрывается паутиной льда, началась смута.

Сам Гойдемир в то время был дома, в своем покое, просторном и пахнущем не жильем, а деревом, из которого он был сделан: Гойдемир редко жил у себя подолгу, и здесь не устоялось никаких жилых запахов. По его попущению углы давно бы затянула паутина, но мать сама присматривала за покоем сына.

При вести о смуте Гойдемир угрюмо заперся у себя. Он не хотел выходить, мерил шагами пол, не пускал никого прибраться и приказывал принести себе браги. Тем временем первое выступление даргородцев было подавлено окрепшим за последние годы княжеским войском. Но сам бунт еще не захлебнулся в крови, как раздался клич: "Венец — Гойдемиру!".

Князь Войсвет не принял всерьез призвания бунтовщиками младшего княжича, который до сих пор был больше всего замечен в бабьем поклонении Ярвенне, скачках за зайцами по полям и слабости к пенной бражке. Узнав, что Гойдемир заперся и никого не пускает к себе, Войсвет махнул рукой: ясно, забился в угол, и выйдет, только когда кончится дело.

Побег Гойдемира стал громом среди ясного неба. Князь узнал — и сказал внезапно осипшим голосом: "Ударил в спину... изменник!". Ему вдруг увиделось во всем прежнем не озорство, а тайный расчет. Вот почему младший по кабакам шатался! Почему его никогда не было на глазах... Стало быть, у него на уме была своя затея. Пока князь укреплял престол, Гойдемир тайком мутил воду, чтобы его призвали на княжение! Отвел отцу глаза — да и всадил нож...

-Не верится мне, отец, — возразил Веледар. — Дурак он: с отчаяния, из оскорбленного честолюбия кинулся за лакомым куском. Ручаюсь, ничего Гойдемир заранее не подготовил. Так, что-то в голову ему ударило — он и сбежал.

Князь нахмурился так, что весь лоб покрылся сеткой морщин.

-Ты воевода: разбей крамольника Гойдемира и приведи ко мне.

А на женской половине не находила себе места княгиня. Сделав Гойдемира своим избранником, чернь подводила его под княжескую опалу. Ладислава боялась, что сыну придется держать ответ за дерзость против отца, в которой он ничем не повинен. Она подолгу стояла перед образом Ярвенны, беззвучно прося: "Защити, хозяйка!".

Битва между двумя братьями состоялась под Даргородом спустя трое суток. Брат-воевода недооценил брата-мятежника. Он не знал, сколько у Гойдемира людей, а тот был осведомлен о силе княжеского войска. Гойдемир прикинулся, что народу у него меньше, чем есть, и Веледар не усомнился в этом — нанес удар и погнался за отступающей в беспорядке толпой, но угодил в засаду, словно очутился между жерновов. Гойдемир разбил брата: Веледар сам чуть не попал в плен.