Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Седрик лично возглавил облаву на выродков мужеского рода. В какой-то мере, эта облава была им заслужена. Не первый год он обретался в лагерях дорожной стражи, на правах простого воина, без каких-либо привилегий, которые предусматривало его высокое положение. Злые языки поговаривали — принц-де по предпочтениям притерся там, где много пригожих крепких молодцев. Но на самом деле Седрик просто стремился уйти дальше от велльского двора, скрывая от людских глаз в лесах свое убожество.
Справедливости ради стоило сказать, что Седрик не был единственной паршивой овцой в стаде. Проклятие — непостижимое, непонятно кем и когда насланное, уже третье поколение нависало над всем его родом.
Отец его, Хэвейд Дагеддид, был шестым, младшим ребенком в семье. Трон мог достаться ему только разве в случае повального мора. Хвала Лею, в стране мора не случилось, но отчего-то его братья и сестры гибли и без мора — один за другим. По мере того, как расчищалась дорога к трону, клеветники все чаще стали указывать на Хэвейда, как виновника несчастий с родичами. Но когда, после восшествия на престол, молодой король продолжал подвергаться тем же несчастиям, которые до того обрушивались на прочих отпрысков Дагеддидов, заговорили уже о семейном проклятии.
Первая жена короля — благородная красавица из велльской знати — подарив счастливому отцу наследника и, едва оправившись от родов, вместе с сыном заболела красной лихорадкой. Королева умерла сразу, а младенец чудом и долгими молитвами остался жив. Но, об этом известно каждому — переболевшие красной лихорадкой мужи, хотя и сохраняют мужескость, однако семя их пустеет, так же, как усыхает чрево у выживших жен. Генрих, как был назван первый сын короля, был обречен с детства не иметь своих детей.
Спустя несколько лет после смерти жены король Хэвейд женился опять — на дочери вождя соседних геттов. Молодая геттская королева понесла сразу после свадьбы, и Хэвейд было утешился. Но судьба и здесь посмеялась над ним. Как ни берег он жену, на седьмом месяце ее пребывания в бремени случилось несчастье — мелькнувшее в окне видение сумело напугать королеву до того, что она сбросила младенца и скончалась в ту же ночь — ибо лекари не сумели остановить пролившиеся за этим крови. Седрик родился недоношенным, но остался жив и даже быстро оправился от такого поспешного рождения. Со временем кровь геттов все более давала о себе знать — по взрослости вытянувшись выше брата и раздавшись вширь, он был темноглаз и темноволос, чем сильно отличался от велльских подданных.
Но отрадой для отца не стал. В том не было его вины, а лишь огромное несчастье. Геттская мать сбросила сына в ту самую ночь, которая бывает лишь четырежды в году, и в которую велльские жены, доведись им рожать, через силу пьют удерживающие отвары, предпочитая пострадать дольше в родовых корчах или даже умертвить младенцев, но не дать появиться сыновьям в Ночь Голубой Луны.
По преданию, Темная перед изгнанием прокляла мир Лея — настолько, насколько хватило сил. И, хотя большую часть проклятия сожгла испепеляющая магия Светлого, отголоски его проявлялись в особых днях и ночах — по нескольку раз в год. В число таких отголосков входили и Ночи Голубой Луны.
Казалось бы, что такое одна ночь? Но родившиеся в эту пору несчастные мужи не искали жен, предпочитая встречи с себе подобными. И если романы относились к такому с равнодушием, а бемеготы — и вовсе пояли своих женщин лишь потомства ради, у веллов родившийся в Ночь Голубой Луны мог снискать лишь презрение и позор, пусть и не по своей вине.
Некоторое время король продолжал надеяться на то, что все минется — ведь срок рождения Седрика пришелся на проклятую Ночь лишь по случайности. Но взросление младшего сына подтвердило самые страшные опасения — девы его не влекли. И хотя Хэвейд пытался воздействовать, как мог — не в его силах было перебороть древнее проклятие.
Уже немолодой, король попытался жениться в третий — и последний раз. Снова на велльский даме из своего двора. Однако, так же, как и прочие, она умерла, даже не доносив младенца — как потом вызнали готовившие королеву к погребению духовные отцы, это должна была быть девочка. Больше король не делал попыток найти супругу и даже завести любовницу, затворившись в своем несчастье. Женившийся вскоре старший сын ожидаемо не радовал его внуками, а младший, стесняясь себя и своих извращенных порывов, вскоре оставил страну, уехав, словно для обучения, в Вечный Ром.
Седрик не был единственной паршивой овцой в стаде. Он, скорее, был просто самой паршивой овцой.
С юношества, осознав себя, Седрик стеснялся своих тайных и мерзких устремлений. Чтобы их не выдавать, он сторонился юношей и сборищ, проводя время в одиночестве. И от этого же страдая сильнее, ибо по натуре был любителем поговорить и заняться чем-то сообща, что, как видно, досталось ему со стороны геттов, которые до сих пор жили племенами. Изо всех сих он стремился к любви молодых девушек — но раз за разом убеждался в невозможности сломать проклятие ночи своего рождения. Прикасаясь к девам, он не чувствовал в себе тех устремлений, о которых узнавал в беседах с Генрихом и подслушивал в разговорах старших мужей. В конце концов, отчаявшийся угодить отцу, снискать уважение брата, преодолеть тайные усмешки двора и найти, наконец, мир с самим собой, Седрик настоял на своем отбытии в Ром. Втайне рассчитывая, что там его смогут понять.
Однако, он просчитался. Что бы о них не говорили, романы не порицали, но и не приветствовали таких, как он. В Вечном Роме одиночество Седрика не наполнилось даже после встречи с Эруцио, таким же пленником проклятия Ночи. Ехать к диким горным бемеготам де-принц не решился, а потому, в сопровождении Эруцио вернулся в Веллию — и тут же, минуя королевский двор, отправился в леса, блюсти порядок на велльских дорогах и между поселениями.
Несмотря на то, что Эруцио без колебаний отправился за ним в морозную Веллию и, кажется, испытывал искреннюю привязанность, после каждого времени, проведенного с ним, на душе у Седрика делалось еще гаже. Эруцио, несмотря на его живой ум, благородное происхождение и полученное в Роме блестящее образование, по-прежнему не мог дать Седрику того, что тот искал — не мог наполнить одиночества. Ибо дополнить природу мужчины могла только женщина, и рожденный в Ночь Голубой Луны Седрик Дагеддид чувствовал это всем своим извращенным естеством. В Роме он был вхож в семейства некоторых мужей — так же, как он, рожденных в проклятую ночь, но пересиливших себя и, ради воспроизведения своих родов, живших с женами. Жены их были некрасивы и мужеподобны. Но с тех пор внешне живой и насмешливый Седрик окончательно потерял сон. Мысль найти такую женщину, с которой он бы мог показать себя мужчиной, не давала ему спокойно жить.
Ночами, отгородившись под каким-нибудь предлогом от верного романа, де-принц мечтал о той, которая подарит его душе упокоенность, а телу — то, чего он пытался, но так и не мог обрести с мужами. Он силился представлять разных жен — но его естество по-прежнему молчало к ним. Горячий, как многие из геттского племени, Седрик от этого ярился, и добро, когда под удары его ярости попадали разбойники и прочий дорожный сброд. Последние дни осени дурно влияли на настроение де-принца, раздражение его росло, а потому банда Брюхатого Лласара подвернулась как нельзя кстати.
Похоже, разбойники совсем утратили осторожность. Неслышно пробиравшийся с конниками через осенний лес де-принц отчётливо слышал запах близкого дыма. Предравнинный лес был редок, и по осеннему времени никакой особой добычи, кроме цокотух, в нем было не достать. А значит, палить кострища здесь, на несколько часов пути вдали от людских поселений, было некому — кроме самих разбойников.
Копыта осторожных коней дорожной стражи были обмотаны тряпками, да и сами лошади были приучены к тишине. Идущий рядом с конем принца охотничий пес Черный двигался так же неслышно, тенью скользя по земле. Запах дыма становился все сильнее. Похоже, они были на верном пути. И действительно — вскоре впереди открылась поляна. На нее, отчего-то крадучись, выходили искомые разбойники.
Бандиты Брюхатого конников пока не замечали. Седрик молча указал направление, повелевая своим воинам окружить поляну. Сам он подъехал как можно ближе, ожидая знака о прибытии стражников на место и из-за негустого кустарника наблюдая за происходящим.
А наблюдать было за чем. То, что де-принц не рассмотрел издали, вблизи представлялось занимательным зрелищем. Настолько занимательным, что Седрик едва не забыл, зачем он вообще явился в холодный, промозглый лес.
Горевший костер, как было понятно только со второго взгляда, принадлежал не разбойникам. Разбойников, как и королевскую стражу, он только привлек запахом дыма. У костра, держа в руках свернутую пращу с вложенным в нее камнем, стояла невысокая и невероятно красивая девушка.
Красота девушки была столь поразительна, что, казалось, она освещала собой уже осыпавшийся, неказистый лес вокруг нее. Отчего-то на девушке почти не было одежды — только перемотанные лыковыми волокнами мужские романские штаны и сапоги — явно не по маленькой ноге. Верхняя часть ее тела была тоже перемотана надерганными древесными волокнами, но такое одеяние позволяло видеть больше, чем всё. Густые тугие черные кудри — и те скрывали больше, спадая на грудь, спускаясь по спине. Вне всяких сомнений, девушка родилась не от веллов. Ее черты, волосы, манера держаться — эта юная женщина была романкой, в том не возникало сомнений. Довершал картину необычной формы посеребренный меч, воткнутый в песок у ее ноги.
С его места Седрику было хорошо видно лицо прекрасной романки — оно было настолько совершенным, словно какая-то невидимая рука благого скульптора оглаживала эти черты, доводя дело до придания им неземной прелести. Однако, несмотря на подступавших разбойников, теперь это лицо комкала гримаса не страха, а злой досады. Руки девушки по-прежнему мяли пращу, но едва ли бы она успела ее раскрутить.
Тем временем из пятерых показавшихся перед романкой разбойников выдвинулся один — надутое брюхо Лассара не узнал бы разве что слепой.
— Эй, красавица, — романка чуть приопустила голову, вслушиваясь в обращенную к ней велльскую речь. — Бросай камешек и иди сюда сама. Если будешь умницей, так и быть, потом отпустим. Угодишь нам — уйдешь своими ногами, да? Иди сюда, лапка, не серди ребят!
Вряд ли обещания Брюхатого были правдивы. В его банде было не менее десяти головорезов. Де-принц Седрик, которому со стороны было видно и то, что происходило вокруг, и то, что творилось за спиной девушки, насчитал все десять.
На лице романки выражение досады сменилось настоящей злобой. Она оскалилась, показывая белые зубы. Непохоже было, чтобы она собиралась отвечать Лассару, или, тем более, отвечать согласием. Должно быть, это понял и сам разбойник.
— Как хочешь, — он мотнул головой. — Вяжите сучку. Берем ее в лагерь. И, гнилое дыхание бездны, затушите этот костер. Беда, если он нас выдаст...
В следующий миг он умолк, опрокидываясь навзничь и хватаясь за лицо. Пущенный не из пращи — рукой камень, угодил ему в лоб.
— Хватайте суку! Живьем!
Маленькая нога в большом сапоге взметнулась в воздух. А еще через миг рванувшиеся к девушке четверо головорезов в свою очередь схватились за лица, размазывая по ним запорошивший глаза песок. Романка стремительно вырвала торчавший в почве меч и, припав на колено, не глядя с силой ткнула им назад.
Ожидавший захватить ее врасплох разбойник замер с выпученными глазами и распоротым брюхом. От удара знаменитой отточенной романской сталью не спас даже кожаный нагрудник. Девушка выдернула меч. Провернув его в руке, всадила снизу вверх, насколько хватило сил, в горло бросившегося к ней сбоку к ней из-за кустов молодого бандита. Потом вскочила и в движении полоснула по горлу другого.
Все это она проделала столь стремительно, что мужчины, что бывшие на поляне, что тайно ее окружавшие, не успели опомниться. Три бездыханных тела упали на песок почти одновременно, обагряя его своей кровью. С трудом приподнявшийся на локте Брюхатый опустил ладонь, под которой обнаружилась большая шишка и с ненавистью дернул головой.
— К оружию, ослы! Если надо, порежьте! Но брать только живьем! Я ее потом сам над огнем освежую!
Романка вновь вздернула губу, показывая злобный оскал ровных, белых зубов на забрызганном кровью лице. Клинок в тонкой руке, на которой едва заметно обрисовывались холмики мускулов, был вытянут вперед, свободная рука находилась в классическом положении защиты. Похоже, девушка действительно хорошо владела мечом. Но против нее было шестеро вооруженных мужчин, и седьмой Лассар все еще сидел на песке, тиская лиловеющее лицо.
— Держи тварь!
Над противоположной от убежища де-принца стороной поляны громко каркнула ворона. Получив знакомый сигнал, Седрик рывком поднес ко рту рог.
Звук королевского рога, разнесшийся далеко вокруг, заставил разбойников позабыть о кусачей добыче. Выскакивавшие из леса всадники и мечущиеся по ней, спасавшиеся от мечей дорожной стражи головорезы, вдруг сделали поляну до невозможности тесной.
Судьба разбойников, даже тех, кто сумел бежать в лес, была предрешена. Их нагоняли и били наверняка — чтобы потом не возиться, добивая раненых. Но теперь де-принцу это было уже не интересно.
То, а точнее, та, что вызывала его интерес, уже неслась через лес, не разбирая дороги. Похоже, прекрасная романка тоже не особо жаждала узнать, чем закончится схватка стражи и разбойников. Не прошло и нескольких мгновений, как она скрылась среди деревьев.
Седрик спрыгнул с коня, поскольку преследовать девушку верхом было невозможно — в той стороне чаща была слишком густой. Свистом подозвав к себе Черного, он подобрал недоделанную пращу, которая осталась валяться там, где ее бросила хозяйка, и ткнул ею в собачью морду.
— Ищи!
Умный пес бросил на него понятливый взгляд и — ломанулся, вне всяких сомнений, в ту же сторону, где исчезла романка. Громыхая тяжелым доспехом, Седрик побежал вслед за ним.
Бежать пришлось недалеко. Едва только поляна и сражавшиеся на ней скрылись из виду, пес, которому не нужно было даже опускать голову для вынюхивания свежего следа, привел хозяина к большому толстому дубу с большим дуплом, что тянулось почти до самой земли.
Внутри дупла было темно.
— Выходи, — потребовал Седрик, отчего-то с замиранием сердца ожидая появления прекрасного лица девушки в такой близости от себя. — Ты здесь, я знаю. Не бойся, я... я просто хочу... поговорить.
Дупло молчало. Если бы не замерший рядом пес, всем видом показывающий, что поиск окончен, можно было бы подумать, что оно действительно пусто.
— Вылезай! — уже напористее приказал де-принц, который привык, чтобы ему повиновались. — Или я сам за тобой приду.
Некоторое время тишина нарушалась только отдаленными звуками схватки. Потом внутри дупла скребнуло, и наружу действительно настороженно выступила та самая романка, которая ранее сразила Седрика своей редкой прелестью.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |