Хмыкнув, отсалютовав мысленно Чехову, и порадовался, что сценическая оратория уже закончилась, и не нужно снова подниматься, представляя очередного оратора. И...

... забавно, но только сейчас обратил внимание, что не было никаких пригласительных и фэйс-контроля, а сегрегация — вот она!

Те, которые "право имеют", на пятачке вокруг сцены, прочие — в отдалении. Само так получилось, вот ей-ей! Нет никакого разделения на "чистую" и "нечистую" публику, а поди ж ты... безо всяких городовых поделились.

— Егор Кузьмич! Егор Кузьмич! — окликнул меня кто-то запыхавшийся.

— Александр Никитич! Вальцуев, верно? — жму руку студенту.

— Вы... помните? — вид ошарашенный и взъерошенный, как у не ко времени разбуженного филина. Луп-луп глазами... и голову набок, давно не стриженную.

— До старческой деменции далеко, — искренне удивляюсь вопросу.

— А... ну да, — он справляется с волнением, — мы с товарищами...

Судорожное движение подбородком куда-то в сторону, не отпуская моей руки.

— ... попали под каток репрессивного аппарата, и... вот, волчий билет, и...

— Ага, ага... и много вас? — оглядывая подтянувшихся товарищей, изрядно потрёпанных и выглядящих неважнецки.

— Пятеро, — он зачем-то оглядывается на друзей, отпуская наконец мою руку, — а вообще двадцать два человека бывших студентов прибыло.

— Только, — смущается Александр Никитич, — не могу ручаться за всех. Полагаю, не все наши товарищи готовы... хм, вновь стать студентами.

— Не страшно, — смахиваю его смущение улыбкой, — нам образованные люди край как нужны! А учиться можно будет и без отрыва от работы! Вам есть где остановиться?

Остановиться было негде, равно как и не на что...

— Не страшно! Остановитесь у меня...

— Право слово, Егор Кузьмич... — начал было Вальцуев.

— Не стесните, — перебил я, — и да — вполне удобно! Пустующих комнат у меня полно, еда здесь дёшева необыкновенно, так што в тягость не будете! Заодно и расскажете новости московские.

— Вы, кажется, по части естественных наук, — перескакиваю с темы, сбивая неуместное смущение, — так?

— Биолог... то есть, будущий биолог! — спохватывается Александр Никитич, поправляя пенсне,

— Замечательно! А ваши товарищи? Ах, почвовед... чудесно, чудесно! И химик?

Всячески обнадёжив и обласкав их, отправил к столам подкрепиться, сам же решил найти к Житкова с Корнейчуковым, похвастаться новым приобретением. Волчий билет...

— ... ха! Идиоты! Биолог, почвовед, химик... золотой фонд, а им — билет!

— Как ещё не сели, — хмуро добавил Борис, кивая в такт моим словам, и...

...тяжёлая винтовочная пуля, войдя в лоб, разбрызгала затылок Житкова, ставшего передо мной, и на моё лицо брызнуло тёплым.

Девятая глава

— Нашли стрелка, но... — Котяра безнадёжно машет рукой, искажая лицо в болезненной гримасе, — стрелять в Африке умеют. Сорок пуль при задержании, это...

— ... опознавать нечего, — доканчиваю за него, потухнув душой. Сидим молча, слышно даже жужжание мух в душном номере отеля, да перекличка чернокожей прислуги на улице.

На неудобном комковатом диване затекла нога, но...

... у меня странное состояние безразличия к удобствам, и какое-то болезненное стремление наказать себя за смерть Житкова.

— Совсем ничего? — интересуюсь на всякий случай, у Котяры, сидящего в кресле марионеткой с обрезанными нитками. Кукла человеческая... Не знаю, что уж там он испытывает, но с Борисом они дружили, и крепко.

— Восемь или девять пуль в голову, — мертвенным голосом ответил бывший хитрованец, глядя куда-то в угол незряче.

— Н-да... Африка во всей её красе, — мрачно констатирую я, и вновь хочется закурить — чтоб горло продрало, закружилась голова, и губы обожгло горьким никотиновым привкусом, — Оказывается, вооружённые граждане, готовые прийти на помощь, не всегда к месту.

— Сделаем всё... — начинает Иван, шевельнувшись.

— Не винись! — прерываю его, и встав, подхожу к окну, распахивая его на всю ширь. Сквозняк, ленивый как местные слуги, проникнув в комнату, лизнул меня в щёку и влажно пошевелил шторы, но не принёс облегчения.

— Нет тут твоей вины, — повторяю ещё раз, глядя в окно на тошнотворно-обыденную сценку колки дров для кухни, где мускулистый молодец не столько колол дрова, сколько играл мышцами мускулистого торса перед жопастой молоденькой кухаркой в цветастом платке на курчавой голове, — Когда там тебя выбрали шерифом округа? Две недели? Ах три... Вот месяцев через шесть начнётся спрос не только за набеги чернокожих, но и за такие вот... а пока не винись.

Котяра несогласно дёргает шеей, но молчит. Он из породы самоедов, считающих себя в ответе за всё, что хоть краем их касается. Потому, собственно, и выбрали шерифом...

... ну и за уголовное прошлое, не без этого. Чудны дела Твои... но своя сермяжная Правда в этом есть. Котяра хитрованец, ан репутация у него человека честного, насколько это вообще возможно в таких скотских условиях.

Если уж на Хитровке не запачкался в человеческой подлости, то стало быть — порядочный до мозга костей. А что кухню уголовную изнутри знает, так это скорее в плюс! Видок российского разлива практически...

— Улики хоть собрали?

— Угум, — кивает Иван, немножечко оживая, — Владимир Алексеевич и этот врач, как его там... Каммелькранц.

— А... ну вдвоём ничего не упустят! — говорю скорее для Котяры, с его совершенно безбрежной верой в способности Владимира Алексеевича, — Есть какие-то улики? Предварительные данные?

— Улики... — Иван начал оживать, зашевелившись в кресле, — улик полно, а вот с данными погодим. Пазл этот пока не начали собирать, так што не буду строить предположений.

— И всё же? — не унимаюсь я.

— Нет уж! — отрезал друг, вконец очеловечиваясь, — Строить предположения на таком зыбком фундаменте непрофессионально! Думаешь, тебя хотели застрелить?

— Угу, — пожимаю плечами, — кого ж ещё?

— Ну... может, — кивнул шериф, — а может — Борю! Не думал о том? Они с Колей, как ни крути, а из крупнейших землевладельцев будут, да не только в Кантонах, но и во всём Южно-Африканском Союзе, смекаешь? Одно это — такая политика с географией выходит, што голова кругом!

— А политика? — жёсткий его палец пронзал воздух и само Пространство, — Кто лоббирует в Фолксрааде Кантонов интересы одесситов? Снова Житков с Корнейчуковым!

— Не только одесситов, — поправляю Котяру, — но... понял, не продолжай.

— Так-то! — сердито, но уже без прежней мертвенности, сказал Котяра, вытирая большим платком худое лицо, — Ох и погодка... А! Забыл ещё сказать! Мы пока выстраиваем, как её... диспозицию, но уже сейчас могу сказать, што рядышком в момент выстрела были оч-чень непростые люди! Смекаешь? Ну, сам вспомни, кто тогда вокруг трибуны крутился?

— Смекаю... — меня странным образом начало отпускать.

— Так-то! — он сердито глянул на меня и передразнил, — Ково ж ещё?! Да много ково, так вот! Студентов ежели убрать, так чуть не каждый второй... ну, сам вспомни! Послы, политики не из мелких, промышленники и торговцы! А Владимир Алексеевич с ево газетой? Мно-огим она поперёк горла встала!

— А ты... — Котяра снова достал платок и промокнул лицо, — Христом-Богом прошу, уезжай пока куда подальше!

— Ты сам говорил... — я хищно уставился на друга, — штоб я не звездился! Так што там такое...

— Никакое! — рявкнул шериф, — Я всех буду распихивать к херам, подальше отсюдова! Ясно?! Пока не поймём хотя бы направление, в котором копать надобно, будем считать, што охотятся за всеми!

— Эко... да не кипятись ты! — подымаю руки, — Прав ты, как есть прав! Если начнут крутиться Особо Важные Персоны, да со своим Особо Важным Мнением, то это не расследование будет, а профанация с проституцией.

— Не говоря о том, што ково-нибудь пристрелить могут, — закивал Иван, — в суматохе-то! А тогда — во!

Он провёл большим пальцем по горлу, как-то по-детски вывалив язык, и я вспомнил, что шерифу нашему от силы девятнадцать годочков...

— Угум... распихаться, говоришь? — я задумался, жестом попросив Котяру помолчать. Смерть Бориса стала тяжёлым ударом для меня, но нужно быть честным — более всего от её... противоестественной интимности. Особой дружбы меж нами не было, скорее приятельство и взаимная приязнь, так уж сложилось. Бывает.

— Распихаться... хм...

— Христом-Богом... — повторил Иван с нотками безнадёги, — знаю я тебя...

— Да нет... вырос уже, — невольно усмехаюсь я, — Бегать самолично с ружжом по Африке, пытаясь поймать супостата... нет, этого не будет. Я просто задумался, как себя... хм, с пользой распихать. Ладно, распихаюсь!

— Обещаешь? — с мольбой спросил Котяра.

— Обещаю, — и тут же уточняю, — не сразу! Сам должо́н понимать, мне одних только подписей поставить нужно не один десяток. Ну и прочее... как ни крути, а дня три надо, может четыре.

— Охрану дам, — после короткого раздумья властно сказал Иван, — и гляди... без побегушек с ружжом!

На аэродром я пришёл затемно, за полтора часа до рассвета. Проверив двигатели и обшивку, я зевал, цедя кофе из дарёной кружки, и ждал Фиру с тётей Песей, поглядывая на стоящий на углях кофейник.

Самодеятельная и самозваная наша охрана, составленная, кажется, сплошь из параноиков в стадии обострения, прочесала уже с собаками окрестности, и ныне бдит, готовясь стрелять на каждый шорох и пук...

... и последнее не шутка, а жизненный анекдот. Как шутил (сильно потом!) Моня Циммерман:

" — Сделал громкий пук, а после выстрела — ещё и как!"

... впрочем, сам дурак! Зная о ситуации (и это я про параноящую охрану), полез инспектировать кусты, не предупредив охрану.

— Доброе утро, — застенчиво сказала Фира, входя в ангар в сопровождении охранника, тут же, впрочем, ретировавшегося, сделав перед тем такую понимающую морду...

... что в неё захотелось сунуть — от всей души!

— Доброе... — и хочется много всего сказать, но... — кофе будешь? С печеньками?

— Буду! — она подхватила кружку и привалилась с левого боку, отчего сердце сразу застучало чаще. Вместе мы ждали рассвета, переглядываясь безмолвно и похрустывая печеньем.

Безмолвие это уютно и очень интимно, отчего на душе тепло и славно...

... но немножечко грустно. Горя нет, но есть светлая печаль по хорошему человеку, и ощущение несбывшейся дружбы с Житковым.

Уют нарушила Песса Израилевна, с позевотой вошедшая в ангар. Вкусно пахнущая свежей сдобой, духами и удачной ночью, она поздоровалась и...

... её как-то разом стало — много! Опять эта странная одесская особенность, когда чем их меньше, тем они заметней и громче!

Семэн Васильевич задержался на покурить и сделать внушение охране, потом послышался басок Владимира Алексеевича, и с его приходом начался рассвет.

— Песя, солнце моё, ты хорошеешь с каждым днём! — сделал комплимент дядя Гиляй, — Не будь я так дружен с Семэном, давно бы сделал попытку закружиться с тобой в интересном романе!

Будущая моя тёща зарделась и потупила глазки, как маленькая девочка, а Семэн Васильевич скрежетнул зубами, едва не перекусывая мундштук папиросы.

— Когда ж вы уже поженитесь, — покачал я головой, укладывая багаж невесты.

— Вот выдам Эсфирь замуж... — проворковала Песса Израилевна, — и если Семэн Васильевич не передумает к тому времени...

— Не передумает! — отрезал тот, выплёвывая мундштук, — Я гиюр за-ради Фимы Бляйшмана прошёл, или поста шерифа? Ну, ладно... немножечко за-ради поста шерифа и желания поиграть в иудейскую политику, но это — немножечко!

— А множечко, дорогая моя, — свирепо раздув изрядно волосатые ноздри, Шериф Иудейский повернулся к Пессе Израилевне, — за-ради тибе, потому шо мне — ну никакой разницы, а тибе приятно!

Они немножечко померились взглядами, и Шериф Иудейский (а у него это стало именем собственным!) начал сверлить глазами уже мине, и я немножечко задумался...

... и перевёл взгляд на Фиру, которая разом — та-ак раскраснелась...

— Осенью Фире пятнадцать будет, — собираюсь с мыслями и... будто переступаю через некий незримый барьер, — так што следующей, как только шестнадцать стукнет...

... ты согласна?

Фира пискнула, покраснела ещё сильней и кивнула.

— Ну вот и решено, — солидно сказал я, краснея под стать невесте.

— Всё! — хлопаю в ладоши, — По машинам! Напоминаю — я ведущий, следовать строго за мной, и никакой самодеятельности!

— Яволь, герр оберст! — задурковал дядя Гиляй, вытянувшись на прусский манер, и тут же хохотнув.

— Шуточки... — сдерживая улыбку, качаю головой и помогаю забраться Фире в летадлу. Вот же... недавно ещё профессия пилота была героической, моими же стараниями, а теперь...

... опять-таки не без моей помощи, летадлы, пока что преимущественно в Кантонах, становятся чем-то статусным, и вот ну совершенно необходимым транспортом солидному человеку!

Сперва "Фениксом" обзавёлся дядя Гиляй (первым из гражданских!), потом Феликс... а потом Бляйшману стало интересно, и оказалось, што при наших просторах это удобно и незаменимо, и где я был раньше!

Техники выкатили летадлы из ангара, и начали раскручивать винты. Короткий разбег, взлёт... делаю круг над аэродромом, и — курс на Дурбан!

Десятая глава

Стравливая пар, старенький паровоз остановился на прокалённом солнцем пустынном полустанке. Бетонное строение, выполненное с полным отсутствием архитектурных изысков, высилось на бетонном плацу, окружённом чахлой травой и пеньками вырубленного кустарника, уже пустившего свежие побеги.

Некоторое оживление пейзажу придавал широкий полотняный тент над входом в полустанок, под которым стояло несколько скамеек, да полотняный же шатёр, растянутый над плоской крышей верхом от потрёпанного шапито. Ну и пожалуй — флаг Кантонов, представляющий собой красное знамя с белым крестом, окружённым золотыми звёздами.

Небритый проводник, поглядывая то и дело на полосу буйной растительности, начинающуюся в паре сотен метров от железнодорожного полотна, помог Ксандрову выгрузить багаж на перрон.

— Вы бы, Владимир Николаевич, оружие вытащили, — посоветовал он равнодушной хрипотцей, почёсывая щетинистый подбородок и не отрывая глаза от окоёма зелени, — а то оно по всякому бывает! Нет-нет, да и налетят...

— Кафры? — поинтересовался Ксандров, доставая "Винчестер" и перекладывая коробки с патронами в карманы сюртука.

— Всякие... — последовал туманный ответ. Проводник, зевнув с поскуливанием, скрылся в душном, сыром полумраке вагона, и паровоз, лязгая изношенными колёсными парами, начал набирать ход.

— Однако... — сдвинув на затылок шляпу, лектор общества "Знание" иначе оценил небрежную монументальность полустанка, созданного не для удобства ожидающих, а исключительно для обороны.