Сьер Денел просто потерялся и даже не заметил того удара, который снова сбил его с ног. На этот раз рыцарь пришел в себя только через какое-то время и, слегка приподнявшись с припорошенной снегом земли, ощутил, что за эти мгновения замерз и ослабел. Стоящий над ним Дайк держал в каждой руке по дубинке: и свою, и его...

Сьер Денел ушел, не дождавшись возвращения Гвендис. Нынешняя стычка неприятно напомнила ему первую встречу с Гойдемиром в гавани. Сьеру Денелу стало казаться, что Дайк, пожалуй, и впрямь даргородский княжич.

Это значит, Гойдемир вернется на родину и расскажет отцу и брату про Сатру. А что взбредет в голову варварам-северянам, заранее не угадать никому. Вдруг они сами отыщут страну небожителей? Привезут оттуда реликвии — разбазарят или свалят в кучу в княжеском хранилище и забудут. А еще хуже, отдадут сокровища в свои храмы, объявят миру о подвиге даргородских витязей, о том, что они посвящают своей Эрвенн богатства, взятые падшими небожителями с небес... С Дайка-то это станется, недаром он уже носит дощечку с изображением Эрвенн на груди.

Но сьер Денел был связан клятвой, которую дал Гвендис перед тем, как она показала ему драгоценный камень. Рыцарь обещал сохранить ее историю в тайне при условии, что Дайк не приобрел самоцвет незаконным путем. Клятва молодого орминита продолжала действовать, как ни запутывалась нынешняя судьба Дайка. Парень откровенно рассказал о том, как камень попал к нему в руки, сьер Денел не поймал его на лжи и не мог ни в чем обвинить.

При дворе сьер Денел слышал разговоры насчет возможного введения закона о наказании за духовные преступления: "Представления, желания и цели человека во многом порочны и неразумны, поэтому следует вначале приучить людей к добру, отвратив их от зла, а затем уже принимать во внимания их свободы". Денел сам был одним из сторонников нового закона.

Он думал: "Если бы за духовные преступления человек у нас мог предстать перед судом, Дайк в конце концов докатился бы и до каторги. Чего стоят уже его слова, что он не прощает Вседержителю своих бед! Так он возьмет на себя дерзость спорить и о справедливости миропорядка. Насколько правильнее было бы, если бы за эти преступные мысли человека можно было просто лишить свободы и заставить понести какие-то труды и тяготы, чтобы он одумался и вновь прибег к Творцу".

Но пока этот закон не был принят, Денел не мог нарушить клятву и рассказать своему лорду в ордене ничего, что узнал от Гвендис и Дайка.

В это время Дайк, умываясь во дворе у бочки с водой, все не мог успокоиться. Его руки умели то, чего не умел он сам! Он только что сражался за дивную и премудрую Ярвенну! Дайк сунул голову в бочку, которая стояла под водостоком, и выпрямился только тогда, когда стал задыхаться. С волос за ворот потекли ему холодные ручейки. Дайк кинулся к брошенной наземь палке, подобрал и стал рассекать ею воздух. В его теле продолжало жить умение, которое принадлежало не ему теперешнему: что-то от того, кем он был раньше, еще несколько лет назад... Или от давно сгинувшего с лица земли Дасавы Санейяти?

Скрипнула калитка. Вошла Гвендис, закутанная в теплый плащ. Увидев Дайка, Гвендис тихо ахнула: на дорожке, в одной рубашке, он сражался палкой с невидимым противником, задевая ветви вишен.

-Что случилось, Дайк?! Что с тобой? — она кинулась к нему, не зная, что и думать.

Дайк услышал оклик, обернулся и опустил палку.

-Рыцарь Денел мне кое-что показал... И я вспомнил, как надо, — он медленно отер рукой лоб.

-Ты вспомнил? Что ты вспомнил?! — торопила Гвендис.

— Я раньше умел биться на мечах, — сказал Дайк.

-Я же говорила! — вырвалось у Гвендис. — Видишь, ты можешь вспомнить, — она взяла его за руку. — Пойдем скорее в дом, тебе надо переодеться. Какой ветер, ты простудишься! И откуда у тебя эти ссадины на лице?

В доме Дайк рассказал Гвендис про поединок. Он немного чувствовал себя провинившимся, но невольно улыбался при мысли, что теперь Гвендис знает, как он смог постоять за Ярвенну — значит, смог бы и за нее.

В эту ночь Дайку опять снился Дасава Санейяти.

Небожитель Дасава лежал без сна на деревянной лавке в доме Белгеста. Снаружи доносился скрип елей и крики сов — так близко лес подходил к поселению. Иногда возле дома начинала лаять собака.

Дасава встрепенулся и сел. Ему захотелось выбежать во двор, за частокол и кинуться прочь из поселения людей. "Что я здесь делаю? В этом тесном, низком, деревянном жилище? Я давал им кормить себя, одевать, стал носить дикарские амулеты... Я осквернен... Нет, надо уходить. Нужно забыть их. Сердце Дасавасатры должно лечь в здешнюю землю".

Рано утром Дасава попрощался с семьей Белгеста. Белгест с луком за плечами пошел с ним проводником. Он легко провел небожителя через болото. А еще через несколько дней Дасава стал узнавать окрестности, в начале похода нанесенные им на карту. Он боялся, что Белгест выведет его слишком близко к стоянке, где условились ждать друг друга разведчики-небожители. Белгест горел любопытством посмотреть на племя Дасавы. Тот с трудом его отговорил:

-Белгест, к нам нельзя чужому.

-Даже с тобой? — простодушно недоумевал тот.

-Да, и со мной. У нас такой обычай.

Против обычая парень не возразил.

Они простились у прозрачного ручья в сосновом подлеске. Дасава вспомнил заветы Сатры о том, что люди — скверна, и что он должен без зазрения совести убивать любого человека, как представителя падшей расы, от присутствия которой нужно очистить Обитаемый мир.

-Счастливого пути, Деслав!

-Погоди, Белгест, — ответил Дасава. — Погоди... Вот это тебе.

Он снял с головы шлем с восемью сходящимися к вершине золотыми полосами.

-Белгест, поклянись самым дорогим, что если в твои края придет война, ты будешь в моем шлеме. Это... да, такой оберег, — Дасава запнулся. — Он спасет тебе жизнь, обещаю. Поклянись, что ты пойдешь в бой в моем шлеме!

Белгест встревоженно и удивленно рассматривал чужую железную шапку.

-Какая война, Деслав? У нас мирные соседи.

-Ты поклянешься мне или нет?! — вдруг крикнул на него небожитель с таким нетерпением и болью, что Белгест замолк и ответил:

-Клянусь матерью-землей, что в бой пойду в твоем шлеме.

Смущенный Дасава сам надел шлем на его русые волосы:

-Вот так. Ну, прощай.

-Приходи снова, Деслав. Если долго не промешкаешь, может, тебя кто-нибудь и будет еще ждать, — он лукаво улыбнулся.

Дасава подумал: "Вельта?.." Они, наконец, распрощались, и высокий охотник в железном шлеме и меховой куртке растаял среди деревьев.

Через два месяца, когда наступила осень, Дасава Санейяти с уцелевшими из сотни разведчиков воинами нашел подходящую для строительства Дасавасатры равнину и опустил "сердце Сатры" в землю на опушке леса. Этот лес будет вырублен и выжжен, племена охотников, вроде Белгеста, — убиты или согнаны строить Стену, а потом все равно убиты. Драгоценный камень с небес освятит землю новой Сатры.

Но Дасава думал, что сумеет спасти Белгеста. А, быть может, и Вельту. Он даст им уйти в чащобы, дальше на север, куда еще не скоро придут воины Сатры, и они успеют там прожить до конца свою короткую человеческую жизнь.

Подаренный Вельтой оберег Дасава выбросил по дороге — все равно он не мог сохранить его, не признавшись, что жил среди людей и был осквернен.

Поздней весной войско небожителей вышло в поход. Лес и кустарник покрывала светло-зеленая дымка — совсем недавно распустились листья. Сотенные начальники собрались в шатре Дасавы. Он стоял перед ними в начищенном до блеска, украшенном чеканкой зерцале — тирес, основатель нового царства. "Передайте этот приказ всем. Если в бою кто увидит человека в моем шлеме, не убивайте его, а доставьте ко мне живым".

Сотенные в знак согласия наклонили головы, хотя и были удивлены. Но как они могли в походе ослушаться будущего царя Дасавасатры? Один Дасава был в ответе за свой приказ.

Но когда Дасава их отпустил, полог шатра откинул старший священнослужитель. В делах очищения Дасава подчинялся ему. "Что за приказ ты отдал, тирес?" — взыскательно спросил он. Будущий царь тревожно посмотрел на жреца: "Ведь людей можно использовать на работах. Этого человека я хочу видеть на строительстве. Я приказал взять его живым"...

...Дайк рассказывал Гвендис свой новый сон.

-А на самом деле Дасава хотел его отпустить, правда, Дайк? — перебила, поежившись, Гвендис.

Тот кивнул:

-Да... Белгеста, у которого только что перебили весь род, приволокли бы в крови и в цепях. Дасава стоял бы перед человеком, как вождь захватчиков. Жизнь, свобода Белгеста оказались бы наградой за то, что он вытащил небожителя из трясины, а другие люди остались бы по-прежнему говорящим скотом, который гонят на бойню или на работы. Сама видишь, Гвендис... Дасава хотел, но не смог бы спасти Белгеста. Дасава только думал, что сможет. На самом деле Белгест не простил бы гибели рода Оленя, не смирился бы с постройкой Дасавасатры. А небожителю и во сне не привиделось бы заступиться вообще за всех людей, а не только за одного или за двоих. И вчерашние друзья не поняли бы друг друга. Если бы Дасава успел полюбить Вельту — кто знает, тогда бы, может...

Гвендис растерянно спросила:

-Неужели Дасава сам не подумал об этом?

Дайк признался:

-В моих снах — нет. Он смотрел на все не так, как ты и я. Он привык смотреть на людей, как небожитель. Само собой, Дасава ожидал, что Белгест будет оплакивать род Оленя. Но для Дасавы все равно главное было — "хочу я сам его гибели или хочу подарить ему жизнь"?

Дайк рассказывал дальше.

Замысел Дасавы не удался, но не потому, что Белгеста приволокли к нему на цепи. Дасава просчитался еще раньше. Жрец, узнавший о его приказе пощадить какого-то особенного человека, был возмущен.

"Мы противостоим скверне через подчинение своей жизни очищению, тирес, — строго напомнил он. — Гордость и своеволие лежит в корне всякого бунта, и мы видим их последствия с самого начала, когда наш предок Ависма ослушался Вседержителя. Оставайся смиренным, тирес Дасава, или тебя смирят. Твое желание выходит за пределы дозволенного и подает дурной пример остальным".

В наказание за заботу о судьбе человека и чтобы оградить войско от дурного влияния военачальника, священнослужитель приказал Дасаве сложить свои обязанности и возвращаться в Бисмасатру.

На низком столике с изогнутыми ножками лежало несколько книг. Гвендис день за днем все усерднее изучала случаи забвения больными своего прошлого.

-Ученые целители сделали много описаний того, как люди неожиданно теряли память, — рассказывала она. — Я слышала, некоторые звери, если попадутся лапой в капкан, отгрызают сами себе эту лапу, чтобы остаться в живых. То же иногда делается с человеческой памятью. Бывали случаи, у человека выпадали из памяти какие-то невыносимые страдания — именно те дни, месяцы, даже годы, когда он их перенес. Другие забывали все. Третьи начинали вспоминать что-то такое, чего с ними никогда не было... Некоторые ученые лекари объясняют это только тем, что мы, сами того не подозревая, запоминаем много случайных слухов, свои выдумки и мечты. Некоторые предлагают другие объяснения.

Я думаю, Дайк, с тобой случилось что-то страшное, и твой разум сам запретил себе любые воспоминания, — продолжала Гвендис. — Разбудить их могло бы что-нибудь такое же страшное, большое напряжение всех сил. Или, наоборот, что-то очень-очень радостное. Может быть, когда ты вернешься в Даргород и увидишь свою семью... Но лучше бы это произошло не внезапно, когда ты сам меньше всего ждешь, а понемногу, шаг за шагом.

Гвендис рассказала Дайку, как собирается его лечить.

Для восстановления памяти в трактатах советовали применять лекарственные средства, улучшающие кровообращение. Лекари знали, что кровообращение связано с ясностью ума. Кроме того, Гвендис умела готовить отвар на основе вытяжки из дикого корня, усиливающий работу мозга. Еще ее отец пил его, когда должен был на всю ночь оправляться к больному.

Во флигеле, кроме кухни, был чуланчик с окном, где Гвендис приготавливала лекарства и хранила составляющие для них. Стены там были увешаны пучками трав, на полках стояли надписанные склянки.

Повязав волосы косынкой, Гвендис достала связку растений. Дайк смотрел, как в тусклом свете чуланчика она взяла доску, нож и села за стол.

— Вот он, дикий корень, — сказала она, взяв двумя пальцами сухую метелку. — На самом деле в ход идет не только корень, но и стебель, и венчик. Но сам корень, конечно, хранит больше всего возбуждающего вещества... — она оторвала похожий на паука корень растения. — Если его жевать, можно не спать и не есть несколько суток, работать не переставая. Человеку кажется, что он очень силен и готов свернуть горы. Но это обман. Дикий корень не придает новых сил, а использует силы самого человека, просто сжигает их все за один раз. А потом человек внезапно слабеет, наступает истощение. Поэтому дикий корень жевать опасно. Кто к этому пристрастится, долго не проживет. А вот вытяжка из него довольно безвредна, по крайней мере, если сердце здоровое. Но злоупотреблять тоже не надо, — говорила Гвендис, нарезая корень и стебель растения.

— Дейявада... — Дайк нахмурился, припоминая. — Небожители Сатры тоже знали это растение. А где оно растет?

— Просто в лесу, — ответила Гвендис. — Не на каждом шагу, но часто попадается. Хорошо, что не все знают его свойства, думают — обычная трава.

Теперь Дайк должен был попытаться пройти до конца всю цепь своих видений о Сатре. Может быть, он вспомнит и то, из-за чего они возникли? Исчерпав чужие воспоминания, увидит наконец и мгновение, которое связало с Сатрой его самого? Увидит, кем он был и как попал в открытое море неподалеку от берегов Анвардена?

Тогда Дайк сможет судить и сам, правильно ли говорит сьер Денел, что память о Сатре вложена ему высшими силами, и обязанность Дайка — служить этим даром Господину всего сущего, Вседержителю?

"То, что со мной случилось, — высшая воля? — неспокойно думал Дайк, и перед его глазами вставали благотворительная больница и страх безумия. — Если кто-то сделал это со мной нарочно, то он мучитель и палач".

Гвендис оставила его одного в полутемном покое. Окна были закрыты ставнями. Дайк сосредоточенно вызывал в себе связанные с Сатрой воспоминания. От питья, которое готовила для него Гвендис, тишины и полумрака мысли делались четкими, образы — яркими, и сосредоточиться становилось легко. Вдруг Дайк начал чувствовать свежий ветер, слышать шелест травы. Он больше не сидел в четырех стенах — вокруг дышал сумрачный дремучий лес. Что-то подсказывало Дайку: это воспоминания Белгеста, человека из рода Оленя.

...Дайк почувствовал легкое прикосновение Гвендис к плечу и открыл глаза. Гвендис осторожно вывела его из сосредоточенного напряжения.

— Пора отдохнуть. Ты устанешь, если сразу будешь вспоминать слишком много. Завтра попробуем еще раз. Теперь — укрепляющий отвар, а потом поешь: тебе нужны силы.

-Я докопаюсь до сути, — все еще с отсутствующим взглядом, но уже в ясном сознании обещал Дайк.