До и после Победы. Книга 1. Начало. Часть 1

С.В.Суханов

До и после Победы. Книга 1. Начало.

Большинство нормальных попаданцев, оказавшись в сорок первом, стараются попасть к Сталину и помочь переломить ход войны. Вот только как к нему попасть ? И надо ли вообще это делать ... ?

—

ГЛАВА 1.

С неба жарило солнце. Рядом, из травы, скрипел кузнечик. Голова болела, но самочувствие вроде неплохое — приятная ватность во всем теле и не хочется вставать. А еще непонятно, где я нахожусь. Но где-то все-таки нахожусь — и это уже радует.

— Руки вверх ! Не двигаться !

Кого это еще принесло ? Я повернул голову и увидел мужика в форме НКВД. Наверное, НКВД — вроде бы в фильмах они так и выглядели. В тех же фильмах видел и ТТ, сейчас направленный на меня.

— Э, командир, свои ... — вот блин реконструктор чертов, и так голова болит, а тут еще он орет.

— Сейчас мы выясним что тут за 'свои'. Документы !

— Да ладно тебе. Поляны что-ли перепутал ? Иди давай к своим.

— Ч-ч-что ?!? Да я тебя ...

— Перепил что-ли ? А вон — ваши хенде-хохи едут. Ща будет тебе документов.

На дороге, проходившей через поляну, действительно появился немецкий мотоцикл военных времен. Все, как и положено — один фриц ведет, другой — сидит сзади него, а третий — в люльке, с пулеметом.

— Хенде-хох !

Ну да, кто бы сомневался.

'НКВДшник' и тут не подвел — резко развернулся и стал палить по мотоциклу. Клоуны. Но тут все пошло как-то слишком натурально. Сидевший в люльке полоснул короткой очередью, и 'наш' завалился на траву. Все бы ничего, вот только кровь хлестала как-то слишком натурально. Если съемки кино, то не стали бы из-за меня портить кадр — наверняка бы уже прогнали. На всякий случай я стал пятиться к кустам.

— Хальт !

— Э, мужики, хорош уже. — я все ждал когда они все, вместе с НКВДшником, рассмеются и начнут тыкать в меня пальцем. Но вместо этого 'космонавт люлька' после очередного 'хальт' полоснул из пулемета поверх моей головы. Не, ну вы как хотите, а я на всякий случай сваливаю. Свист пуль и осыпавшие меня ветки были совсем не киношными. Либо они тронулись умом, что палят боевыми, либо по-любому 'съемки скрытой камерой' зашли слишком далеко, потом буду кому-то бить за это морды. А пока — 'пока'.

Я резко нырнул к корням кустов, тут же перекатился в присмотренную краем глаза промоину и на карачках, под свист пуль и осыпающейся листвы, резко засеменил всеми четырьмя конечностями вбок-вбок-вбок, споткнулся о корень, решил продолжить перекат, больно проехался спиной по корням и вдобавок свалился в неглубокий овраг или промоину — она вся заросла травой и кустами. Боль в спине меня как-то отрезвила. Чертовы реконструкторы. Перепились там все что-ли ? Отдышавшись пару секунд, я уже собрался двигать дальше, как вдруг увидел ботинок, торчащий из кустов, и что-то еще дальше. Вот черт ! Мертвый красноармеец. Уже холодный. Кажется, приплыли. От обалдения меня даже не стошнило, хотя до этого трупов я не видел. Или это муляж ? Что-то слишком все натурально. Чертовы реконструкторы. Сейчас я вам. Вытащив из-под бойца трехлинейку, я расстегнул его ремень, на котором висели четыре кожаных кармана с патронами. Еще подумав, я взял сидор бойца. От веса тяжелой винтовки меня аж пробило судорогой — настолько захотелось из нее пострелять. Даже не подозревал, что во мне есть столько агрессии. Скулы аж свело от предвкушения, а руки, крепко сжав цевье, по-видимому и не собирались его больше выпускать. Ничо-ничо. Вот только решим, что делать с красноармейцем, вот ужо я вам ... оставлять такие шутки без ответа нельзя — иначе распоясаются, и кто знает — к чему придут при такой безнаказанности ... А кстати — взять документы из нагрудного кармана ? Зачем их вообще собирают ? Ведь потом не узнают, кто здесь лежит. Чтобы не достались врагу ? А врагу они зачем ? Чтобы не заслал диверсантов ? Ну, может быть ... хотя документы можно тупо и самим напечатать — немцы — технически развитая нация. Не, не буду брать — вряд ли его тут найдут сейчас, а потом поисковики хоть будут знать — кто тут умер.

Затвор винтовки не открывался. Черт ! Ну-ка ... позади затвора торчит плоская головка и сбоку — соединенная с ним планка ... планка вниз не надавливается — значит, не как у калаша ... а вот головка двигается вперед-назад ... и поворачивается ... за минуту я разобрался — надо немного оттянуть на себя и повернуть по часовой стрелке — тогда затвор открывается, спуск работает, а вот если потянуть и повернуть по часовой — становится на предохранитель. Ясно. И патроны в магазине есть. Ну, чертовы реконструкторы ...

Так. ПОРА.

'Умело пользуясь складками местности. Умело пользуясь складками местности. Фууух. Глубокие выдохи. Умело пользуясь складками местности.'. Никогда не понимал — что значит 'умело использовать', а тут — постреляли по мне — и сразу стало понятно, что это просто 'не высовывайся'. И почему бы сразу так не написали ? Под эти фразы, ковыляя на двух ногах и одной руке, в правой — винтовка, через плечо — ремень с подсумками (о! вспомнил как называются эти штуки !) я прокрался обратно к поляне.

'Немцы' были еще там. Один держал под прицелом лес, направив на него автомат. Еще один сидел в люльке и водил стволом. А третий обыскивал НКВДшника. 'Сначала автоматчика — он самый подвижный. Но в ногу, а то потом с милицией будет куча проблем'. Просунув ствол через ветки, я совместил прицел с правой ногой автоматчика и надавил на спуск. Почему не стреляем ? А ! Предохранитель — я его вернул обратно чтобы не выстрелить, пока ползу. Вот теперь норма. Снова прицелившись, я опять надавил на спуск. Выстрела не-было-не-было-не-было, а потом вдруг резко ударило в плечо и раздался грохот. Я аж подскочил от неожиданности и тут же рухнул вниз — чертов пулеметчик буквально засыпал пулями кусты, за которыми я лежал, и лишь небольшой пригорок перед ними как-то меня прикрыл. Пули прошли по-верху, заставив все нутро застыть. А ведь чудом повезло. Я тоже хорош — нашел где спрятаться — за кустами. Их резко дернувшиеся от выстрела ветки словно прокричали пулеметчику 'он тут !!!'. Надо снова 'умело пользоваться складками местности', причем по-быстрее — с поляны доносились голоса и раздавалась стрельба. Я отполз влево на десять метров и посмотрел между стволов, что там творилось. Пулеметчик по-прежнему садил по лесу короткими очередями, ну это я и так знал. А вот 'винтовка' тащил автоматчика. Ясненько. Значит — пулеметчик, точнее — его пулемет. Я прицелился и выстрелил. Выстрел снова оказался неожиданным, но уже не так, как в первый раз. Пулемет замолк, но его сменил стрекот автомата. Вот черт, наверное 'винтовка' взял автомат и палит из него. И тут к автомату присоединились еще два, потом — пулемет. И все — в мою сторону. Прибыла кавалерия ? Не знаю и знать не хочу — я уже бодро полз вглубь леса. Пули еще пощелкивали по стволам вокруг меня, но все меньше и меньше — пелена стволов не позволяла им продираться далеко, задерживая своими телами. Вскоре я решился встать и идти пешком. Было страшновато — вдруг какая шальная пуля меня достанет. Хотя вероятность этого и уменьшалась с каждым шагом. Так что имело смысл потренировать в себе отсутствие страха перед пулями — хотя они и свистят, но я вполне надежно укрыт, так что нахожусь в относительной безопасности. А то вдруг я действительно попал на Великую Отечественную, так что чем быстрее привыкну, тем живее буду.

Так. Кажется, меня начинает накрывать. Надо бы найти укромное местечко, чтобы там меня как следует проколбасило. А потом уже двигаться дальше.

Такое место я нашел под корнями вывороченной ели. Забравшись под ее укрытие, я уселся на охапку прошлогодних листьев и уже собирался как следует дрожать, как над головой раздался голос:

— Цел ?

Тах-ж-ты-черт ! Я подскочил и уже хотел ткнуть стволом в лицо появившемуся человеку, как увидел его гимнастерку. И тут меня отпустило.

— Цел. Ты кто ?

— Леха.

— Какой 'Леха' ?

— Боец Степанов ! — похоже, в моих глазах еще плескалась ненависть, возникшая от испуга, так как он вдруг встал навытяжку и выпятил грудь. За командира что-ли принял ? Ну ладно, пусть будет.

— Откуда ?

— ... — он назвал номер части, которую я тут же забыл.

— Поступаешь в мое распоряжение, — если и этот — 'реконструктор', так хоть над ним поиздеваемся.

— Хорошо.

— Ну и хорошо что хорошо. Что тут в округе ? Где видел немцев ?

— Видел, как Вы по ним стреляли.

— Почему не поддержал ? — я кивнул на его СВТ.

— Патронов не было.

— Куда дел ?

— Да не успел взять.

— Разгильдяй.

— Виноват.

— Ладно, держи пока пятеру. — я передал ему пять патронов на одной пластине — Что видел на поляне ?

— Подъехал их бронетранспортер, с десятком солдат.

— Идем добивать.

— Идем...те.

'Добивать' — это я конечно сильно сказанул. Пальнуть по разу — и ноги. Как-то не воспринимал я все это еще всерьез. Да и, чего греха таить, понравилось мне стрелять по фрицам. Особенно когда относительно безопасно можно сделать ноги. Вот об этом прежде всего и надо думать.

— Не топочи.

— Виноват.

— Поднимай выше носок, сначала ставь пятку, а затем перекатывайся стопой — так не будешь шуршать травой и сапог не будет хлюпать на голени.

— Хорошо.

Он и вправду стал идти по-тише, хотя сначала и замедлил шаг. Но потом втянулся. Ладно, научится. Я и сам по лесу ходок тот еще. Но тут вполне инженерная задачка — есть система ступня-сапог-трава, и ее надо сделать тихой. Вроде получилось.

Так мы, передвигаясь от дерева к дереву, добрались до полянки. На ней никого уже не было — даже тело НКВДшника забрали. Я лишь подобрал его фуражку и напялил на голову — без фуражки ты букашка, а с фуражкой — человек. Она, пока не добуду хоть каких-то официальных бумаг, и будет моим документом — вряд ли кто будет цепляться к человеку, который надел фуражку таких органов. Надел — значит имеет право. Пока не нарвусь на таких же, но действительно имеющих право. Или националистов — те 'нашего' брата любят. Леха вот тоже как-то подтянулся и стал тише. То все косился на мои джинсы, а сейчас старательно отводит глаза в сторону. Хм. Интересный момент, надо будет продумать. А вообще — что дальше-то делать ?

— Так. У нас сегодня что ?

— Воскресенье.

Угу ... значит — 22е июня. Ну кто бы сомневался. Офигеть конечно, опять же, если 'эти' не заигрались в корягу. Но этого пока никак не проверить. Так что будем вести себя как будто подыгрываем 'им' — с легким цинизмом и недоверием — если что — так и скажем, что решил им подыграть. Да, вроде нормально.

— И что тут поблизости ?

Леха начал сыпать названиями деревень и городов. Запоминать их смысла не было — главное, что тут что-то есть по-близости, ну и направление на них.

— Значит так. Идем на восток, на соединение с нашими войсками. По пути совершаем диверсии и наносим врагу вред и урон. Вопросы есть ?

— Нет.

— Вперед. — Я махнул рукой вдоль дороги, и Леха уже пошел было на нее. — Стоять !

— Что ?

— 'Что' ... То ! Нас на дороге враз заметят. Идем вдоль нее, но по лесу.

— Ясно. — Леха как-то весь сжался.

— Так. Боец ! Расправить плечи, пять глубоких вдохов .... Молодец. Десять отжиманий ... Так. Нормально ?

— Нормально.

— Ниче. Городской что ли ?

— Ну да.

— Ясно. Слушай меня, мотай на ус, что непонятно — спрашивай, есть что сказать — говори. Ясно ?

— Да.

— Ну тогда вперед.

Да, надо было его встряхнуть. А то после 'фуражки' он как-то совсем усох. Лишенец что-ли ? Надо будет потом как-то выспросить. Но не влоб. А то еще пристрелит меня, всего такого 'из органов'. Но вопросы у него потом появятся, и надо бы продумать легенду ...

ГЛАВА 2.

Вокруг был жаркий летний лес. На небе ни облачка, но вдалеке грохотало. Мы шли по лесу вдоль дороги, как раз на грохот — где грохот — там 'наши'. Хотя не — наверное и вправду наши. Если случай на поляне еще можно было бы представить каким-то спектаклем, то канонада — это уже перебор. Если только не идут какие-то масштабные учения. Вот только чем дальше, тем больше показывалось признаков настоящих боев — там — труп, тут — разбитая повозка с мертвой лошадью и парой воронок. Ладно — война так война.

Леха пытался что-то спросить, но я останавливал его — 'Немцы же рядом', и он молча двигался дальше. А я приспосабливался к новым ощущениям. Когда надел фуражку с околышем, по-началу казалось, что вот-вот меня убьют — в такие фуражки немцы наверняка стреляли как только видели. Если, конечно, я был прав насчет всего происходящего вокруг. Хотя пока верилось с трудом — и я все ждал то пули в голову, то дикого смеха в стиле 'обманули дурака на четыре кулака'. Но ни того, ни другого не происходило. Более того — от ежесекундного ожидания смерти по телу периодически проходил озноб, который я старался маскировать разными телодвижениями — как будто что-то выглядываю в стороне, или прячусь. А от того, что меня все еще не пристрелили, приходила какая-то сладкая истома — вот прошло очередное мгновение, а я все еще жив. И чем дальше, тем истома все чаще настигала меня, а озноб становился лишь еще одним приятным дополнением. Ничего подобного я раньше не ощущал, и то, что я ощущал, мне нравилось. Какой-то драйв, азарт, ощущение собственной крутости — рискую жизнью и тем не менее жив ... Вояка.

Вскоре мы вышли на опушку, за которой простиралось недавнее поле боя. Там все было уже закончено — пара подбитых танков, несколько убитых с обеих сторон, вдалеке копошатся немцы. Мы немного пошарились по окопам ближе к краю леса, собрали оружие, патроны, документы и отползли назад. И теперь я перебирал смертоносные железки, которых практически никогда не держал в руках, и млел от собственной крутости. Ну-ка — пощелкать затвором настоящего ТТ — это ведь мечта с самого детства. Правда, сразу пощелкать не получилось — пока приноровился к тугому затвору, пока безуспешно терзал предохранитель, или что там у пистолета на левом боку — всегда вроде было им — в фильмах его сдвигали перед стрельбой, да и на калашникове похожая планка была именно предохранителем, пусть и справа, а вот на данной модели, как я ни терзал этот длинный плоский рычажок, поставить на предохранение так и не получилось ... ладно, потом еще поверчу — разобрался с винтовкой, разберусь и с пистолетом. Хорошо хоть Леха не видел, как я терзал железку, ежесекундно опасаясь случайного выстрела. Но потом вроде немного освоился — надо будет еще повертеть в руке, чтобы она привыкла к весу и очертаниям аппарата. Только не забыть вытащить обойму и отщелкнуть патрон, а то доверчусь. Жаль что в ней всего три патрона и больше ничего нет — даже потренироваться не удастся. А потренироваться надо, иначе будет как с винтовкой. Ну, один патрон, думаю, можно истратить. А ведь пистолет еще надо как-то разбирать и чистить ... Да, задачка. Про лежащие кучкой пять гранат я даже думать боялся.

Но, как бы то ни было, я чувствовал, что по-немногу меняюсь, продвигаюсь вперед. После того, как я полазал недалеко от немцев и мне снова ничего за это не было, я стал чувствовать себя увереннее и, вместе с тем, все-еще непонятно было, что же делать. Ясно, что надо прорываться к своим и рассказывать Сталину или Берии про ход войны, а потом заняться прогрессорством. Но это стратегические планы. А вот как конкретно это сделать — с этим и загвоздка. Видимо, придется топать пешком в надежде догнать убегающий фронт и при этом не попасться. И по пути надо стрелять в фашистов — не зря же я здесь. Леха тоже был не против пострелять гадов, тем более что он оказался ворошиловским стрелком. Поэтому СВТ осталась у него — будет за нашу огневую мощь, ну а я как бы командир.

И пострелять мы решили прямо сейчас, не отходя от кассы. Вернувшись обратно, мы выбрали позицию так, чтобы после выстрелов уйти распадком, где нас не достанут ответные пули — он шел наискосок от опушки. Затем распределили цели. Себе я выбрал фашиста, который стоял на краю окопа спиной ко мне и что-то высматривал вдалеке. Я прицелился, но все не мог нажать на спусковой крючок — еще не привык стрелять в людей. В предыдущий раз я все-таки стрелял на ранение, а сейчас собирался убить. Помог мой напарник — от его резко прозвучавшего выстрела я дернулся и случайно дернул пальцем. Винтовка сильно толкнула в плечо, отчего я снова испугался и чуть не выронил оружие, но вокруг уже засвистели пули и я не заметил, как оказался метров на двадцать от своей позиции. Пригибаясь под свист пуль и осыпаемые слетающей листвой и ветками, мы побежали по низинке. Пули летели выше, изредка щелкали по стволам, но только заставляли нервно вжимать голову в плечи. Удачно, надо будет запомнить прием. Я уже стал замечать за собой, что стараюсь двигаться пригнувшись, но голову держу прямо, не смотрю в землю. И все время выискиваю места, где можно будет укрыться или пройти незаметно — по низинкам, за деревьями. Думаю, это будет полезным навыком. Может, это и значит — 'обстрелянный боец' ?

Неожиданно мы выбежали на опушку и тут же подали назад — впереди были немцы, они смотрели в сторону леса — что там за стрельба — и потому сразу заметили нас, но огонь открыли с запозданием — мы уже нырнули в низинку. Похоже, это были наши старые знакомые.

Мы забежали обратно в лес и побежали налево. Ветки и трава летели навстречу, воздуха уже не хватало, в легкие пытались засунуть горячий шершавый веник. И тут впереди раздался стрекот автомата и от куста слева отлетели листья. Мы посыпались на землю. Все. Загнали. Воздух не входит в легкие. Страшнее умереть от удушья, чем быть убитым. Это и навело на мысль. Немцы стреляли куда-то вбок — видимо, упустили нас из вида. И мы поползли вперед, навстречу немцам. Те этого не ждали. Из-под куста мне были видны шагающие сапоги. Надо решаться. Я прогнал через себя волну, словно на качелях, когда тебя неудержимо несет вперед и вверх, уже не остановиться — и когда сапоги оказались рядом, я бросился в их направлении прямо через кусты.

Немец оказался шустрым и успел развернуться на шорох. Вместе с автоматом. Ну все, сейчас меня убьют. А пофиг. Хоть фингал поставлю. Но выстрела почему-то все не было, а я все летел и летел вперед, прямо в эти расширяющиеся глаза фрица, пока со всей дури не ударился в его корпус лишь мгновением позже моего кулака, буквально снесшего подбородок фашиста куда-то назад, так что я валился уже на поворачивающееся в падении тело. Так мы и грохнулись на землю — я придавил своим телом его обмякшую тушу и тот даже хрюкнуть не успел, как тут же получил еще удар — теперь уже в кадык — и, всхрипнув, окончательно замер. Ха! Вот так-то! Т-в-в-ари. Здесь я — хищник! Этот лес — мои охотничьи угодья! Фашисты — всего-лишь добыча. Зря они сюда пришли.

Я дорезал фрица его же ножом и стал снимать с него аммуницию. Надо было бы еще поработать холодным оружием — фрица я пырнул не сразу, все колебался, но в какой-то момент уловил то состояние, когда надо просто резать — сдерживавшие меня мысли о том, что это неправильно, вдруг на мгновение куда-то отступили, внутри возникла полная пустота, в которую и провалилась моя рука. И получилось. И мне хотелось закрепить это состояние, когда надо просто резать несмотря на последствия, так как их просто нет и быть не может — именно это состояние я и хотел закрепить, чтобы возвращать его когда потребуется, а требоваться оно теперь будет часто. Я уже снова примерился было к трупу, но тут справа раздались выстрелы и крики — моего напарника прижали. Я передернул затвор подобранного автомата — зря кстати — вылетел один патрон — и на полусогнутых устремился к месту перестрелки.

Так, а почему затвор не вернулся обратно ? А, это же не калаш, тут стрельба с открытого затвора ... А почему тогда вылетел патрон ? Тут меня прошибло холодным потом. Похоже, патрон был осечный — как иначе объяснить то, что он вылетел из патронника пистолета-пулемета, который стреляет с открытого затвора ? А ведь меня сейчас действительно чуть не убили ...

А интересно, если меня убьют, я наверное вернусь обратно ? Наверняка. Ну тогда мне нечего терять.

Почему я тогда решил, что после смерти вернусь в свой мир — я не знаю. Я не знаю этого и до сих пор, но тогда вдруг появилась такая уверенность, что есть такой 'легкий' способ возврата. Видимо, от происходящего извилины мозга переплелись в тугой клубок гремучих змей, которые отравляли своим ядом любую мысль в моей голове, но сами, сволочи, при этом не дохли. Все-таки я умер уже два раза. Не физически, но в мыслях — а это почти одно и то же. Сначала, когда фриц наставил на меня автомат, теперь вот сейчас, после вылетевшего патрона. Получалось, что я бегал живой несмотря ни на что. Ну сейчас я вам ...

Среди листвы показалось какое-то движение. Я навскидку выцелил одну серую спину, потом — другую, слева, потом увидел еще одну ... Серые фигуры мелькали между деревьев, на мгновения показываясь через пелену кустов. Я скользил дергаными зигзагами по полукругу метров в тридцать, давая злые короткие очереди во всякое шевеление, раз наверное десять. Неожиданно немцы закончились, все стихло, только вдалеке слышалась редкая стрельба и крики. Я перезарядил автомат, уже вторым рожком, хищно втянул углом рта воздух и на полусогнутых побежал на голоса. Охота захватила меня полностью. Ветки обтекали меня сверху, сбоку. Я как герой Даниэля Дефо во Взводе бежал через зеленое марево навстречу вражеской цепи, замирал, и, заслышав шаги в густом подлеске, прицеливался и срезал внезапно появлявшиеся серые фигуры. Уложил их пять или шесть, когда прозвучал свисток, голоса стали удаляться, а потом сверху с противным шелестом посыпались мины. Я по-началу даже не понял, что это за звук. Хорошо, что рвануло через дерево от меня — иначе кранты. Совсем фрицы офигели — а если тут остались их раненные ? Тут как раз сзади притопал мой напарник, мы забились в яму и, вздрагивая от каждого взрыва, переждали налет. Пока немцы готовились снова прочесывать лес, мы наскоро собрали оружие и аммуницию какую нашли, большую часть спрятали в кустах и приметили место, остальное навесили на себя, я только мельком проверил штаны — слава богу, сухие. Пожалуй, обстрел минами — это еще страшнее. Куда она упадет — одному богу известно, так эта сволочь после падения еще и раскидывает осколки. Упала бы в нашу яму — и привет. Нет, это уже превосходит всякие разумные испытания. Хотя я по-прежнему жив. Уыххх !!! Что ? Не ждали ?!? Ну, что вы там еще, ссс... , для меня приготовили ?!? Давай б.... !!!

Оба были на взводе и требовали продолжения банкета — напарник с горящими глазами нервно сжимал цевье винтовки, думаю, я выглядел так же. Я молча мотнул головой, и мы пошли обратно к дороге — лично мне уже все было похер.

Примерно тридцать немцев, присев в траве вдоль обочины, ожидали команды на начало движения. И это все против нас ! Офигеть !!!! Да мы, оказывается, значительные фигуры ... Приятно. Медленно выдвинувшись почти к самой опушке, мы осторожно просунули стволы сквозь кусты и с двух винтовок уложили еще троих фрицев, остальные сразу попадали и открыли сильный огонь, но мы уже неслись по лесу, пока сверху снова не начали падать мины. Ловить здесь было больше нечего — сейчас к ним подойдет подкрепление и начнется прочесывание, пока нас не зажмут. Поэтому мы решили, что пока хватит, и быстрым шагом пошли на восток. Поохотимся в другом месте.

— Заметил как они двигаются ? По очереди, стараются охватить фланги. Надо бы и нам поучиться. — сказал я, когда мы отошли уже на два километра — стрельба сзади стихла минут десять назад.

— Надо бы ...

Следующие сто метров мы старательно изображали спецназовцев. Точнее — их изображал я, а мой напарник — вообще непонятно кого.

— Стой ! Ты пока поднимаешься — тебя сто раз пристрелят. Давай-ка потренируйся падать и вскакивать. ... Резче ! Еще резче ! Вот уже нормально получается. Давай закрепи.

Леха стал выдыхаться, но старательно падал и вскакивал еще две минуты, пока окончательно не повалился и уже не мог встать.

— Ладно, отдохни. Вот смотри — в падении правую ногу отставляешь назад и падаешь на левую ногу и руку — они быстро сгибаются и опускают тебя на землю. А в правой руке держишь оружие — ею, кулаком, а также правой ногой просто слегка упираешься в землю, поддерживаешь тело от заваливания вбок, но только чтобы не набрать земли в винтовку. Упал, и подтягиваешь приклад к плечу, одновременно расставляешь ноги и упираешься локтями — и уже готов стрелять. И лежишь не на животе, а как бы слегка на левом бедре, чтобы в любой момент мог катнуться в сторону. Главное голову вверх не тяни, все время держи ее у земли — иначе пристрелят. И вскакивать лучше перекатом ну или еще как, но в сторону — по тебе к этому моменту уже пристрелялись, и если вскочишь со своего лежбища прямо вперед — подстрелят. А так — перекатился — и вскакиваешь на инерции переката. Только оружие надо держать горизонтально, не размахивать — а то своим мельтешением привлечешь много внимания. А фрицы — народ глазастый. Наверное. Да и землей засоришь.

— Что за фрицы ?

— Фрицы. Ну — имя у них распространенное.

— Ааа ...

— Ладно, давай катайся.

Мы покатались вправо-влево — сначала он, потом присоединился и я — теорию-то я понимаю, все-таки фильмов посмотрел изрядно. Но и практика нужна, чтобы освободить голову во время боя.

— Так, давай пошли дальше — надо найти ручей и отдохнуть до завтра.

— А немцы ?

— Что немцы ?

— Немцев бить ...

— Завтра и пойдем — надо еще тактику поднатаскать. Тебя сколько тренировали ?

— Нисколько, мы только маршировать начали.

— Вот видишь. Так что нам сейчас надо потренировать хотя бы азы. Все, рота подъем.

Алексей немного очухался, и тут из него полезла шпиономания:

— Руки вверх !

— Что, опять ? Да вы все сговорились ...

— Чей ты шпион ?

— А ты ? — он немного опешил, я же руки держал опущенными, хотя и было стремно видеть направленный на тебя ствол — он немного подрагивал, да и сам Леха был на взводе — сейчас может и пальнуть.

— Что значит — я ?

— Да, вот ты — чей шпион ? — так, он огорошен, пошел на диалог, сейчас надо потихоньку дожимать. — Вот смотри — мы с тобой покрошили фрицев, и ты хочешь меня за это арестовать. Потому я и спрашиваю — чей ты шпион.

— Как же ... я же тоже крошил фрицев ... — ага, похоже, я удачно 'присоединил' его к себе — теперь ему придется самому оправдывать нас обоих. Ну и пусть старается — сам залез, сам и вылезай.

— Верно. Мы. Оба. Крошили фрицев. Получается, что либо мы оба — шпионы, либо оба — нет. Других вариантов нет. — Так, главное — не передавить — чуть не повторил ему, что он шпион — тут он уже мог слететь с катушек. Теперь пусть выбирает из предложенных альтернатив. Только надо его поторопить, чтобы не успевал подумать, что альтернатив может быть и больше. — Что скажешь ?

— Уж больно ты странный. — вот черт, рановато он успокоился, значит скоро снова его переклинит. Надо еще немного проговорить ситуацию — на дольше запомнит.

— Ну а что значит странный ? Да, мы применяли непривычные. Для тебя. Методы. Но с чего ты решил, что ты знаешь все методы ? А ?

— Ну не знаю всех наверное ...

— Ну ?

— Все-равно как-то это ...

— А как ? Эффективно ? — похоже, он совсем сдулся, и теперь я могу подсовывать нужные мне варианты ответов. То-то же. А то нашелся, блин, 'эсминец Бдительный'.

— Ну да ...

— Так какого рожна тебе еще надо ?!? Марлезонский балет с фрицами решил танцевать ? Так иди и танцуй ! Но. Без. Меня. Мне надо крошить фрицев. Вопросы ?

— Так и мне надо крошить фрицев ...

— Вопросы !

— Да нет, все, извини ...

— Не понял !

— Извините, товарищ командир !

— Вот так-то. И знаешь, ты если в следующий раз что удумаешь, ты лучше спроси. А ствол на меня больше не наставляй — это было последний раз. Ясно ?

— Да.

— Не слышу !

— Так точно ! Ясно !

— Ну, двинули.

Через час мы вышли на небольшой ручеек, и в распадке устроили лагерь — небольшой костерок, лапник. Весь предыдущий путь мы тренировались передвижению по лесу. У Лехи уже неплохо получалось быстро занимать укрытия и передвигаться между ними, да и я потренировался — видел только в фильмах, опыта тоже никакого, одна теория.

На ночь охрану не выставляли — умаялись сильно, а место вроде глухое, народу много быть не должно. Только разложили по округе сухих веток в надежде, что проснемся от их треска, если кто-то будет подкрадываться. Но ночь прошла спокойно, оба проснулись еще до рассвета, от холода. Небольшая зарядка с тренировкой самими же придуманной рукопашки, завтрак, оправиться — и вот мы снова готовы выйти на охоту.

Через два километра мы вышли к проселочной дороге, ведущей немцев с запада на восток — то что надо. Пройдя вдоль нее, нашли подходящее на мой взгляд место для засады.

— Смотри — тут взгорок, и за ним распадок, который уходит в лес наискось от опушки — по нему можно смыться за следующую горушку до того, как немцы выбегут к опушке и смогут стрелять нам в спину. Давай-ка прикинем — им тут бежать метров пятьдесят, то есть секунд двадцать минимум. Это если нормальным бегом. Но они будут двигаться перекатами, то есть затратят с минуту времени. И это тоже самый минимум. А у нас сколько выйдет ... ?

Мы потренировались быстро сматываться с выбранной позиции — выходило секунд двадцать.

— Ну отлично — в лес они уже не сунутся, а от пуль нас прикроет этот холмик. Давай оборудовать позиции.

Мы выбрали каждый по основной и запасной позиции, потренировались прицеливанию с них, перемещению между позициями и отходу в тыл. Был почти полдень, и мы были готовы убивать, но никого пока видно не было.

— Слушай, так мы можем тут и по-дольше повоевать. Вон смотри какая удобная позиция — фрицев можно щелкать только так. — пообтершийся Леха почувствовал себя псом войны и жаждал крови — надо осаживать, а то подставит своим геройством.

— Не можно. Начнут садить из пулемета — хрен высунешься. А они под его прикрытием подойдут с флангов и забросают гранатами — вот и кончится твоя война. Ты хочешь, чтобы она по-быстрее кончилась ?

— Ну не по-быстрее, а пока не победим немца.

— Молодец. Так вот, чтобы его победить, надо выходить целыми после каждого боя. Свое видение предстоящего боя я тебе расписал. У тебя есть свое видение, или какие-то возражения ?

— Ну ... нет ... просто как-то это все ...

— Что ? Говори, раз что-то есть. Разберем, посмотрим — может я и неправ.

— Мне кажется, увидели фрица — и надо его бить.

— Правильный подход, мы так и будем делать. Но — не подставляясь по-глупому. Не переживай — мы еще на них насмотримся так, что тошнить будет. О ! Тихо ...! По местам !!!

Через пять минут на дороге показалась колонна из трех крытых грузовиков. И тут же раздался выстрел. 'Твою мать вояка хренов !!!'. Этот вояка хренов умудрился первым же выстрелом попасть в водителя головного грузовика, но сделал это на таком расстоянии, что мне было не попасть. Да, много чего еще надо будет учесть, и рубеж открытия огня — второе дело после определения места засады и путей отхода. Хорошо, что грузовик резко вильнул в сторону, остановился и через мгновение из него посыпались люди в серой форме — я выстрелил в самую толпу и там кто-то упал. А потом все стало плохо — такие же толпы высыпали из двух остальных грузовиков и не прошло и пяти секунд, как местность между дорогой и деревьями покрылась серыми передвигающимися холмиками, которые сверкали огоньками с разной частотой — кто раз в три секунды, а кто и прерывистыми очередями. Воздух вокруг загудел на множество несущих смерть голосов и сверху посыпался дождь из трухи, листьев и веток. Самое поганое было то, что они стреляли как раз вдоль того распадка, по которому мы собирались отходить. Сейчас обойдут по краю леса — и каюк.

Положение спас это гребаный ворошиловский стрелок. Он видимо как-то ужом смог сменить позицию, переменил обойму и за три секунды высадил ее по немцам. Стрельба на мгновение затихла, и тут меня словно что-то подбросило — очухался уже на противоположной стороне холмика и даже не понял, как перемахнул через распадок. Поверху сразу стало сечь ветки, словно какой-то садовник стриг их тупыми ножницами, но я пока что был вне досягаемости прытких фрицев. И что теперь делать ? Уносить ноги или спасать этого Чингачгука ? Вот черт .... !!! Я метнулся обратно, высунул ствол из-за березы и выстрелил куда-то в поле. По мне тут же открыли интенсивный огонь. Нафиг-нафиг. Пятясь задом, я стал отползать вглубь леса, и тут кто-то схватил меня за ногу.

— Мммать !!!

Сзади сидел счастливый Леха и лыбился во все шестьдесят зубов.

— Чего скалишься быстро ноги !!!

Мы побежали по лесу, сверху щелкали пули, а этот снайпер еще пытался мне что-то рассказать. Через пять минут бега я выдохся, а этот лось хоть бы хны.

— Привал. Надо провести рекогносцировку.

Как я смог это выговорить, мне самому было непонятно, но наш отряд дружно повалился на траву, и я, пытаясь отдышаться, слушал захлебывающуюся от восторга речь моего напарника — как он попал в водителя — 'нет ты видел, ты видел ?!?', как из кузовов посыпались фрицы, как он попал еще несколько раз, как по нам открыли ураганный огонь, как он смог переползти на запасную позицию 'я там как раз камень приметил — вот за ним, а по нему так щелк-щелк-щелк, только крошка вокруг летает', как менял обойму 'а не попадаю, и все тут — потом дошло что затвор закрыт — представляешь, пытался вставить обойму не открыв затвор вот умора-то да ?'. Выходило, что он и подставил нас, он и спас. Причем, похоже, нащелкал фрицев чуть не десяток — про каждого он рассказывал четко и с деталями — явно успевал прицеливаться, а его меткость была неопровержимым фактом — действительно отличный стрелок.

— Ладно, герой. Разберем ошибки. — тот сразу осунулся и поглядел на меня недоверчиво, но я не дал ему вставить хоть слово. — Ты б.... какого б.... ..ра стал б... палить б... с такого б... угла б.... ?!? — он глядел на меня уже обиженно, но с помощью слова 'б...' я продолжал разбор ситуации. — Ты же нам б... весь отход б... перекрыл б...

— Вот б...

— Да не то слово б.... . Если бы ты б... не оказался таким проворным ужом б... — нам бы настал полный б.... п.... б.... .

Леха уже далеко не светился. Еще недавно радостный лик потускнел, глаза и плечи были опущены — ну полное раскаяние и желание загладить вину только не знает чем.

— Короче. Включай б... голову. Понял ?

— Понял.

— Давай расскажи как надо было действовать.

Мне и самому было интересно — как надо было действовать. Леха рассказал в общем все правильно, по-крайней мере, это было схоже с моими мыслями — выбирать рубеж открытия огня. Мы оба намотали на ус, еще я предложил что надо оговаривать две-три точки сбора после акции, порядок отхода — а то ищи потом друг друга в этой суматохе. Боец со мной был полностью согласен.

— Короче. За преждевременную стрельбу объявляю выговор, за точность стрельбы — благодарность.

— Служу Советскому Союзу ! — раскисший было Леха снова расцвел самоварным золотом и лихо стоял передо мной навытяжку.

— Молодец ! Значит так. Пара слов о смысле нашей ближайшей жизни. Каждый русский должен убить 10 фашистов. Если кто-то не смог убить 10 фашистов — это должен сделать за него другой. Ты сколько убил ?

— Восемь.

— Отлично. За себя с учетом вчерашнего уже расквитался, теперь начинай работать за других парней. Я свое пока не отработал.

— Ну так у Вас не самозарядка ...

— Ну да. Ладно, пошли обратно к нашим гансам.

— Как ?!? — глаза у парня вылезли на лоб.

— А вот так. Они там наверняка собирают трупы, думают, что мы уже давно сбежали и наверное нас не ждут, так что можем еще поживиться.

Парень вдруг подсобрался — видимо настроился расквитаться сегодня еще за пару своих друзей. Мы вышли к дороге на два километра восточнее — вдруг колонна уже уехала, а если не уехала — наверняка в лесу выставили охранение, в любом случае — нечего туда соваться — огрести всегда успеем. Но свежих следов на дороге еще не было, и мы двинулись навстречу — они могли и повернуть назад, так проверим и этот вариант, чтобы хоть не ждать по-напрасну. Но нет — через километр мы заслышали звуки моторов и только успели залечь, как из-за поворота появились наши знакомые. Позиция была не подготовлена, поэтому я сказал сделать по два выстрела и бежать — первый выстрел будет для немцев неожиданным, на второй они нас уже точно заметят и начнут действовать — будет как раз самое время сматываться, пока не прижали огнем. Место сбора обговорили за сто метров от дороги — там было высокое дерево, которое мы заметили от опушки.

Первый выстрел мы сделали синхронно, по моей команде. Не перезаряжая винтовку после второго выстрела, я ломанулся в лес, а этот гаденыш снова выпустил всю обойму. К этому моменту я уже отбежал за пригорок, поэтому немного вернулся и успел выстрелить еще два раза — по еще выскакивающим из грузовиков немцам. Меня заметили после второго выстрела и я, не испытывая больше судьбу, побежал к месту сбора. Мой напарник был уже там.

— Пять !

— Два. — я протянул ему руку, он собрался ее пожать, но я показал ему последовательность — верхний хлопок пальцами, нижний, схватиться ладонями за большие пальцы и сказать 'Йоу'. Потренировались. Ему понравилось. Необычно, эмоционально и весело. Мы заржали минут на пять — напряжение, которое нас держало последние три часа, выплескивалось истерическим смехом. Но это полезно — если не давать периодические расслабоны, можно и с катушек слететь, а нам этого не надо.

Успокоившись, мы вдруг в шустром темпе подскочили и ушли вглубь леса — что-то рано расслабились — буквально в ста метрах от обиженных нами немцев.

Времени было уже полчетвертого, на сегодня боевые действия были закончены. В целом день прошел удачно — мы нащелкали почти двадцать фашистов, и так будет еще несколько дней, пока они не начнут прочесывать леса. Сейчас им не до партизан — мимо пока еще шли части второй волны, которым надо было спешить на все больше удаляющийся фронт. Вот когда придут тыловики, ситуация изменится. Эти тут будут надолго, у них будет время гоняться за нами. В этом — наше преимущество на данный момент — одним не до нас, других еще нет. Оно продлится недолго, пока не пройдут фронтовые части, но потом будем выискивать другие преимущества. Ну или сваливать.

ГЛАВА 3.

Так прошло два дня. На следующий день после нашей засады мы набрели на разбитый грузовичок, видимо, кого-то из тыловиков — в кузове было много обмундирования и военной фурнитуры — ремни там, знаки различия — не знаю, как это все называется.

Я надел форму красноармейца, но в петлицы поместил четыре прямоугольника (по местному — 'шпалы') — просто не знал, что они означают старший комсостав, спутал со средним комсоставом, у которого на самом деле были квадраты (или, как называли их местные — 'кубари'), ну а четыре — потому что больше не вмещалось, а капитана я отнес еще к среднему комсоставу, поэтому посчитал, что после младшего, обычного и старшего лейтенантов капитану положено четыре шпалы. И капитан — самое то для меня, тем более что по возрасту я наверняка уже старший лейтенант запаса, так что можно и повысить себя на ступеньку — теоретических знаний ведения войны у меня было на полвека вперед, хотя и без практики, но все-равно за их счет я рассчитывал выглядеть очень даже на уровне — как минимум по компасу ходить умею. Но выше пожалуй лезть не стоило — капитанов еще много, а вот майоров и тем более полковников всяко меньше, они больше на виду, следовательно более известны — можно спалиться. Поэтому капитан — самое то.

Но со знаками вышла промашка. Это я узнал сразу же, как только Леха выдал:

— Товарищ полковник, может Вам воротничок подшить ?

Тут выпал в осадок уже я, хорошо — был занят пристраиванием кобуры, поэтому стоял полуотвернувшись и Леха не видел выражения моего лица. Нет, это надо так влететь ! Замаскироваться блин решил. Вот и замаскировался, дальше некуда. Полковником я мигом засвечусь, а там и до чистой воды недалеко. И обратно не переиграть — Леха-то уже видел 'мои' знаки различия. Так я и оказался 'полковником'.

— Ну подшей.

— И шпалы бы по-ровнее.

— Да, сделай. А то отвык уже.

— Есть. — Леха, со своими пустыми петлицами (то есть рядовой, точнее, по 'современному' — красноармеец) в очередной раз вытянулся в струнку. Надо бы повременить с выходом к своим. Боюсь — не дойду до 'верха', шлепнут раньше за самозванство. Вот засада !

— Товарищ полковник. — Леха сидел и старательно подшивал воротничок.

— Чего остановился ?

— Что ?

— Не 'что' ! Обратился по званию — а дальше или 'разрешите доложить', или 'разрешите задать вопрос'. Чему вас только учат ?

— Извините.

— И не 'извините', а 'виноват'.

— Виноват.

...

— Ну, что хотел ?

— Разрешите спросить ?

— Разрешаю.

— А Вы кто ?

Оп-па. Не ожидал. Думал что парень уже успокоился и смирился. Вот блин.

— Зарубежная разведка. Кому проболтаешься — лично пристрелю. Ясно ?

— Ясно. А Вы про нападение знали ?

Тьфу ты черт. Учишь, учишь, а все как обезьяна.

— Не 'ясно', а 'так точно'. Про нападение мы знали.

— А что же тогда не сказали руководству ?

— Все всем кому надо сказали.

— А почему тогда такое внезапное нападение ?

— А вот мы и будем выяснять у местных командиров — почему нападение для них было таким внезапным.

Оп-па, как я удачно ввернул-то. Теперь в глазах Лехи я не непонятно кто, а следователь-дознаватель. Ну, наверное. Вон — насупился и подсобрался. Видимо, тоже хочет спросить у своих командиров — 'че за дела'. Ну, теперь, надеюсь, будет со мной до конца.

Но самое главное — в этот же день мы убили еще пятерых фашистов. На мой взгляд, мы сделали образцовую засаду — выбрали защищенные с флангов позиции, обговорили порядок стрельбы и отхода, две точки сбора на разные случаи. Расстрел прошел без сучка и задоринки — три трупа на телеге и пара — недалеко от нее, из них четыре — на счету Лехи, но и я одного снял сразу и еще одного ранил, а Леха его добил. И на все про все — меньше минуты. Растем. Еще нашли полуторку, и пока отогнали ее в лес и замаскировали на будущее. Нам встречались и брошенные орудия — их тоже закатывали в лес и также маскировали. Далеко от дорог мы не отходили — по ним периодически шли колонны — наши цели, так что дороги были нашими охотничьими угодьями. И мы продолжали постреливать — фриц тут, пара фрицев — там — глядишь, так и война закончится быстрее, и у нас потерь будет меньше.

На следующий день на проселочной дороге послышался одинокий мотоцикл, мы уже привычно устроили засаду и убили обоих мотоциклистов. Вот так вот походя. Привычка однако. А когда закатывали мотоцикл в лес, нам тихо и твердо сказали 'руки вверх'. Ага, щас. Мы попадали как профессионалы — за эти дни мы не только ходили, но и постоянно тренировались быстро падать и находить укрытие. Так и сейчас — я упал за холмиком, Леха — за мотоциклом. И выставили стволы. Но не стреляли — все-таки не вражеское 'хенде-хох', а наше родное 'руки вверх', даже как-то потеплело на душе.

Оказалось — действительно наши. Пять человек, с лейтенантом. Артиллеристы. Идут на восток. Я изложил им, что лучше сейчас оставаться здесь — скоро наши пойдут в наступление, и тут мы ударим с тыла. Все было логично, поэтому они согласились. И действительно — попробуй откажи полковнику, и это он еще не видел моей фуражки 'haute НКВД-couture'. Нехорошо было обманывать людей, но сказать сейчас, что война продлится четыре года — никто же не поверит, а просто расстреляют как паникера. Это было сейчас совсем уж лишним, расстрелять меня могут и как шпиона, когда не смогу подтвердить свое происхождение документами. Поэтому и не стоит спешить переходить фронт, как меня там примут — непонятно. Надо сначала сделать документы, с которыми хотя бы не сразу начнут ставить к стенке, а сначала пошлют запросы 'куда следует'. А сделать документы могут знающие люди, которых еще надо найти, и найти их, находясь в однородной спаянной группе, будет всяко проще, чем в одиночку. Поэтому я и задумал сбить какой-никакой отряд, и уже под его прикрытием действовать в своих целях. Да и им будет проще выжить — без меня они попрутся на прорыв и полягут на выходе или в очередном окружении — немца-то еще не знают, в отличие от меня, прочитавшего про войну море книг и просмотревшего не меньше фильмов. Так что пока наши пути совпадают, хотя и использую этих людей втемную. Ну да ладно — сейчас не до рефлексий. Я знаю, что действую не во вред ни им, ни стране, и даже наоборот. Пока поверили — и то хлеб.

Хотя выглядели мы подозрительно. Эти два дня мы не только тренировались, но и совершенствовали свою экипировку. Мне было дико считаться диверсантом и при этом ходить в обычной одежде. Поэтому я мало того что переоделся в военную форму, так еще совместно с Лехой мы сделали себе маскировку. На касках были наверчены прошитые матерчатые лоскуты с вплетенными в них ветками и травой, на теле, поверх самопальной разгрузки, было некоторое подобие пончо — сшитое из кусков и также переплетенных с ветками и травой — с пяти шагов, если не шевелиться, можно уже и не заметить — мы с Лехой специально проверяли друг друга. Немецкие трофейные винтовки и автоматы также были обмотаны тряпками. Все это вместе смазывало резкие контуры человеческого тела и оружия. В общем, выглядели мы не по-советски, но я представился полковником запаса спецназа НКВД, а на слова лейтенанта что он о таком не слышал, я отрезал 'Значит и не положено тебе об этом слышать. Вопросы ?'. Вопросов у того не было или же он посчитал за лучшее пока их не задавать, но пока он промолчал и безропотно поступил под мое начало — видимо, наш внешний вид и успехи все-таки внушали какое-никакое, а уважение.

Успехи у нас и в самом деле были немаленькие. Почти тридцать уничтоженных фрицев, несколько схронов с оружием, в том числе и пушки, автомобили, вот теперь — мотоцикл. Было чем гордиться.

Так что мы перешли на одну из своих 'баз' и там стали формировать из новичков новых диверсантов. Я организовал нас группами по два человека — один человек может растеряться и запаниковать, а когда двое находятся в постоянной паре — они поддерживают друг друга, сами себе не позволяют проявить слабость перед товарищем — очень сильная моральная подпитка для решительности и стойкости. Это я прочувствовал еще в первый день — пока Лехи не было, было как-то не по себе, а появился он — появился и какой-то кураж, включилась новая для меня программа охотника.

Поэтому я решил продолжить эту практику и с новичками. Леха и лейтенант стали командирами двоек, себе я взял двух новичков, и мы с Лехой стали гонять 'новобранцев' по нашей самодельной методике — передвижение, поиск укрытия, тактика — все, чему я 'учил' Леху и попутно учился сам, мы сейчас передавали пополнению. Те пыхтели, но старались, так что уже к вечеру следующего дня стали хоть немного походить на диверсантов, особенно когда под нашим руководством нашили себе 'маскхалатов'. Мы уже становились похожи на слаженное подразделение. Это давало новые возможности, и на следующий день мы их проверили.

Засаду сделали уже по-взрослому. Лейтенант оказался неплохим тактиком и дополнил мой план толковыми мыслями. Так что две двойки фронтального огня и одна тройка флангового вдоль дороги не оставили никакого шанса грузовику со взводом солдат. Кинжальный огонь из автоматического оружия изрешетил кузов вместе с его обитателями, а фланговая засада добила из винтовок троих сумевших как-то выскочить из насвинцованного грузовика. Живых просто не осталось при нуле потерь у нас. Подходили тоже грамотно, прикрывая друг друга по секторам, только изредка слышались контрольные выстрелы. Как ни странно, грузовик был на ходу. Поэтому, выставив дозоры по обоим направлениям дороги, мы споро покидали успевших выскочить немцев в кузов, замели следы расправы и заехали в лес, где за пару часов углубили яму под упавшим деревом и похоронили в ней почти двадцать человек, предварительно сняв с них сапоги, ремни, собрав документы и оружие.

Новички выглядели ошалевшими от такой быстрой расправы. С одной стороны их распирала гордость. С другой — вот так, из засады ... Пришлось устроить пятиминутку политинформации и прокапать мозги о том, что немцев сюда никто не звал, и с захватчиками мы поступаем только так — если пришли к нам с оружием, то могут ожидать от нас только уничтожения любыми средствами. Наступать превосходящими силами ведь тоже нечестно, 'так ведь, товарищ лейтенант ?'. Тот вроде бы и согласился, но тут же сник, поняв, что его согласие противоречит уставам. Но уже через пару минут видимо решил, что, раз в уставах прописано, значит не-нечестно, а так и надо, а отсюда следует что и мы поступали нормально, в соответствии с уставами. Вот и молодец. Самоубеждение в верности своих действий — это лучшее лекарство от депрессии, возникающей из-за несоответствия идеалов и реальности. А уж как к нему придет человек — не столь важно. Через устав — значит через устав. Главное, чтобы пришел.

ГЛАВА 4.

С оружием у нас было более чем неплохо — тридцать четыре винтовки, два немецких пулемета и шесть автоматов, но возник вопрос еды — на семерых хватит хорошо если на три дня. Артиллеристы сказали, что в семи километрах отсюда есть городок. Я и сам его увидел по захваченным картам, но вдвоем туда лучше было не соваться — если есть немцы — не вырвемся, если наши — у меня нет документов, если никого — двое бойцов выглядят странно и беззащитно — местные жители могут и смять.

А сейчас у меня уже было воинское подразделение, поэтому я стал формировать колонну. Оружие решили брать русское — за немцев все-равно не сойдем. Взяли только оба пулемета — с ними как-то спокойнее, ну и припрятали автоматы, чтобы было чем уложить толпу или задавить взвод фрицев, если что. Поэтому, загрузившись на припрятанную ранее полуторку, с мотоциклом, хотя и немецким, в качестве дозора, рано утром мы отправились в город. Не выезжая из леса, устроили наблюдение на два часа — я уже понял, что потеря времени на наблюдение не является потерей, а есть жесткая необходимость — чем дольше смотришь, тем выше вероятность что-то заметить. Ну, до определенного предела. Часовой пошевелился, подвезли еду, проехала машина — если на территории кто-то есть, он как-то себя со временем проявит — лишь бы только это время было в наличии.

Но наблюдение ничего особенного не показало. Обычный мирный городок. Местные ходят по своим делам. Ни одного военного — ни наших, ни немцев. И милиции тоже не видно, что уже странно. Но других вариантов добыть документы пока не предвиделось, может, даже и лучше, что наших властей там нет — есть надежда самому написать что требуется, а то ситуация по-немногу накалялась, и я чувствовал, что времени у меня остается все меньше — еще несколько дней, и в чем-нибудь проколюсь так, что это заметят — пока-то чехарда событий не оставляла моему окружению времени на раздумья, но долго держать их в том же тонусе мне было все тяжелее и тяжелее — сам выгорал. Так, предыдущим вечером мне пришлось выдержать сложный разговор со своими. Я сразу предложил представиться как дивизионный сводный разведотряд, но мои чистоплюи этому воспротивились. И неправильно, и вранье ...

— Ну вот кем мы тогда представимся ?

— Да так и скажем — пехота и артиллерия.

— Ага — и мы без своих частей, и вы — без своих пушек. А ? Артиллерия. Где пушки оставили ? Молчите ? А ведь в городе вас об этом тоже спросят. Также будете молчать ? И что про вас подумают ? Подумают что дезертиры.

— Мы не дезертиры, мы вон как немцев побили !!! — тут же вскинулся народ.

— Ага, а немецкие трупы выкопаем и покажем в качестве вещдока, так ?

Народ сник, а я продолжил.

— Значит не покажете, так я понимаю ? Тогда какие доказательства что мы не дезертиры ? Ну хорошо. Допустим .... ДОПУСТИМ ... что нам поверят что мы не дезертиры. Вот лейтенант, скажи — если к тебе припрутся такие бравые молодцы и станут что-то требовать — ты их пошлешь или арестуешь ? Или что ... ?

— ...

— Молчишь. И правильно. Ты их должен арестовать до выяснения. И кто там и что будет выяснять ? А немцы топчут нашу землю, пока мы там сидим. А мы должны их убивать. А мы сидим и ждем пока кто-то что-то выяснит. И все из-за того, что кто-то не хочет назвать себя разведотрядом. Хотя по сути мы им и являемся. Диверсионно-разведывательный отряд. Мы диверсии проводим ? Проводим. Разведку можем провести ? Можем. Мы отряд ? Ну ... ?

— Отряд ...

— И ... ?

— Ладно ... назовемся диверсионно-разведывательным отрядом.

— Не 'назовемся', и не 'ладно', а мы и есть диверсионно-разведывательный отряд. Причем — сводный. Вы же не будете спорить что мы сводный отряд ? Изначально ведь мы не были сформированы в отряд, и среди нас присутствуют представители разных родов войск. Так что, бойцы, кто мы ?

— Сводный диверсионно-разведывательный отряд ...

— НЕ СЛЫШУ !!!

— СВОДНЫЙ ДИВЕРСИОННО-РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНЫЙ ОТРЯД !!!

— Воооот-так. Ишь, глаза-то заблестели.

— Товарищ полковник ... ээээ ... госбезопасности, а если спросят к какой части мы относимся ?

— Если спросят — значит не знают. Раз не знают — значит знать им не положено. Понятно как отвечать ?

Я немного опешил от 'своего' звания — не просто 'полковник', а с суффиксом 'ГэБэ'. Леха засранец, видимо, рассказал про фуражку. Я же ее специально запрятал в сидор, чтобы не светить. И выкинуть нельзя — Леха-то ее уже видел. Что подумает ? Вот черт, сколько еще будет проколов ? А чего это он кстати замялся ? Надо будет посмотреть — что там у нас сейчас со званиями.

— Да, понятно.

— Надо отвечать 'так точно'.

— Так точно ! А почему ? В уставе такого нет.

Вот блин. А что там есть ?

— В каком ИМЕННО уставе ? — тут я удачно интонацией перевел его в отвечающую сторону — пусть отвечает сам на свои вопросы, я-то не знаю как на них отвечать ...

— Боевом уставе пехоты КА ... Да и в полевом ...

— Ну так то пехота ... — ага, все разъяснил

— А ... понятно ... — ага, а он все понял, как же.

— Еще вопросы ?

— Нет вопросов.

— Надо отвечать 'никак нет'. Понятно ?

— Так точно !

— Итак — еще вопросы ?

— Никак нет !

— Мо-лод-цы.

А ведь прошел по краю. Если бы улыбнулся — все, эффект бы пропал. Я потому и отвечал так замедленно, что приходилось поддерживать ощущение уверенности в своих словах, серьезное выражение лица и сталь в глазах. Но вроде пронесло.

С ответами тоже было странно. Здесь командиру отвечали 'Понятно', 'Да' и 'Нет' вместо привычных мне 'Так точно' и 'Никак нет'. А вот привычное мне 'Есть' уже присутствует, хотя иногда употребляют и 'Хорошо'. Странно. Не все перешли на новые уставы ? Или разные слова употребляются в разных случаях ? Непонятно ... По-началу меня это сильно путало, я даже думал, что Леха так панибратствует со мной. Но потом и артиллеристы так разговаривали, и даже со своим лейтенантом, и тот вовсе не возражал, как будто так и надо. Хотя мне это казалось неудобным. Такие короткие ответы могли легко утонуть в окружающей обстановке, например, лично я не всегда мог их расслышать. Тогда как современные мне ответы были и достаточно длинными для того чтобы распознать хотя бы часть ответа, легко отличимыми от других ответов — 'Так' и 'точно' редко употреблялись раздельно, поэтому, услышав одно из слов фразы, можно было предположить что произнесена именно она. То же самое и с 'никак нет'. А 'Есть' к тому же короче того же самого 'Хорошо', и звучнее своим сочетанием звонких букв 'йэ', 'с' и 'т' вместо глухих 'х' и 'ш'. Да и что хорошего в том, что, например, комбат прикажет ротному умереть на высотке, но не сдать ее в течение получаса ? Ничего хорошего в том нет ...

ГЛАВА 5.

Вот так. Поэтому сейчас мы ехали в город тем самым сводным РДО. Впереди пылил мотоцикл с коляской, в которой сидел пулеметчик. Остальные ехали в полуторке — я с водителем в кабине, а лейтенант с Лехой и еще одним бойцом — в кузове. Семеро смелых. Вчера мы потренировались и выбирать сектора обстрела, и занимать места в машине, и быстро ее покидать, поэтому наше прибытие на площадь выглядело вполне профессионально, по-военному — мотоцикл зарулил к углу самого большого здания и стволы направились в разные стороны, а наша полуторка подкатила к крыльцу. Лейтенант лихо спрыгнул на землю, а Леха остался в кузове, выставив на крышу немецкий пулемет — машинка ему понравилась и теперь он носился с ней как ребенок с долгожданным подарком.

На площади было людно и теперь на нас с опаской смотрело более сотни пар глаз. В основном здесь были женщины и старики, но было и несколько парней и мужиков, все в картузах, пиджаках и сапогах. Они стояли в толпе несколькими кучками, человек пятнадцать, и смотрели на нас довольно хищно.

— Где комендант города ? — я поднялся на ступеньки крыльца и теперь мог видеть всю площадь.

— А нету его. — сказал старичок с клюкой и сплюнул в пыль.

— Кто есть ?

— А никого нету.

Тут недалеко раздался выстрел. Мои орлы не подкачали. Все сразу заняли позиции за укрытиями и наставили стволы в разные стороны. Толпа качнулась, но тут Леха дал очередь поверх голов.

— На землю ! Быстро !

Вся площадь присела, только старичок продолжал стоять и ухмыляться.

— Пока вы тут пуляете, там склад-то возьмут — солдатик не выстоит.

Я молча резким взмахом кисти отправил наш мотоцикл на то место, откуда прозвучал выстрел. Хорошо их оттренировал — следят и за обстановкой, и за командиром.

Мотоцикл скрылся за поворотом и тут же прозвучала очередь. Стрелял немецкий пулемет. Мы заскочили в кузов и уже собрались ехать на выстрелы, как из-за угла вышел один из наших бойцов и помахал автоматом. Оставив Леху с лейтенантом на площади и крикнув никому не расходиться, через минуту наш грузовик уже подъезжал к длинному сараю. Там оказался склад, который охранял один боец. Местные хотели разнести этот склад, но пока не решались идти на винтовку со штыком. При появлении нашей группы все притихли. Твердым командным голосом (натренировался за последние дни на Лехе и артиллеристах) я быстро построил местное население и взял под свою команду охранника вместе со складом. Оставив в помощь новобранцу еще одного бойца вместе с мотоциклом, мы вернулись на площадь.

— Так. Всем не расходиться. Где есть ближайшие сотрудники горкома ?

Нам показали на дом, спрятавшийся в тени высокой березы. Через три минуты мы уже беседовали внутри с мужичком лет пятидесяти, который был ответственным за коммунальное хозяйство города.

— А где все начальство, милиция ?

— Да драпанули все в первый же день.

— Не 'драпанули', а выехали согласно предписанием военного времени. — Я усомнился что такое есть, как и в правильности построения речи, но там вроде чем несогласованнее падежи, тем официальнее звучит. Надо будет потренироваться.

— А ... ну значит так ... нет никого ... выехали согласно ...

Хы. Вот ведь перец. Подколол. Ну и мы вас ...

— Теперь мы здесь в качестве временной военной администрации. Вопросы есть ?

— Нет.

— Назначаетесь заместителем горсовета по хозяйственной части города.

— Хорошо. Только нужна бумага.

— Сейчас напишем. Пошли в горком.

В горкоме мы пробыли не больше десяти минут. Мужик был грамотным бюрократом. Так как по партийной линии меня было никак не оформить, он написал на меня документы председателя горсовета — все печати и бланки были собраны в одном здании. Уже на основе этой бумаги я подписал мужику нужные ему бумаги — со своей бумагой я наверное мог писать и такие, по-крайней мере — раз человеку без нее неспокойно, напишем — с нас не убудет, а делу поможет — мужичок чувствуется крепкий хозяйственник — говорит по делу и по-пусту не спорит — 'раз надо значит надо' — это хороший подход.

Так я и получил мои первые официальные документы, да еще какие ... Внезапно я осознал, что под моей властью оказался целый город. Пусть и небольшой, но для меня, не помышлявшего о подобном даже в самых далеких мечтах, это оказалось внезапно приятной неожиданностью. И вот так вот отдавать город кому-то еще не очень-то и хотелось. И меня погнал вперед кураж, проснулся дух авантюризма, было интересно узнать — к чему приведут мои действия. Люди, что были со мной, заряжались этим же настроением. Тот же коммунальщик — Кузьмич — и сам как-то подсобрался, расправил плечи, когда посмотрел на нас и понял, что это не привычные ему райкомовские горлопаны, а конкретные такие люди. Это он уже потом мне рассказывал, дня через три, когда мы наконец смогли немного посидеть за рюмкой чая.

Да, сейчас, с такими документами, уже мы были местной властью. Пусть мы и выписали документы друг другу, но остальные-то об этом не знают, а штампы в них настоящие, и сомневаться им вроде бы смысла нет, по-крайней мере — на первое время. И, пока народ не стал задавать ненужные вопросы, пока он ошеломлен внезапным появлением старой власти, с которой уже было распрощались, надо было ковать железо и ловить момент. И мы ринулись во все тяжкие.

Семь бед — один ответ — раз ступив на шаткую почву почти настоящих документов, мы стали обкладывать себя бумажками по полной программе. Кто сунься — утонет, распутывая клубок выданных полномочий. В местном военкомате оформили документы на новую часть и стали вписывать в нее пополнения. В паспортном столе мне наконец оформили паспорт 'взамен утерянного', в военкомате я вписался полковником — чего уж теперь метаться, зато с таким званием будет легче ставить окруженцев под ружье.

Работники военкомата и паспортисты, кого смогли найти, ворчали, поджимали губы, но делали что им говорили — писали каллиграфическим подчерком, ставили нужные печати и штампы, вписывали в книги учета. Другой власти все-равно не было, да и эта скоро уйдет — так чего лезть на рожон. Тоже верно.

Склад оказался очень полезным приобретением. Внутри было продовольствие, отрезы ткани, скобяные изделия и домашняя утварь. Ими мы и стали платить местным жителям за информацию и службу — в дополнение к оружию и новым документам склад стал нашим стартовым капиталом. И его надо было использовать по-максимуму — чем больше вложишь — тем быстрее окупишь. Ну или прогоришь, но об этом думать просто не хотелось. Поэтому мы развернулись по-полной. Всех мужчин до сорока пяти мы мобилизовали — частично на хозработы и частично в нашу новую воинскую часть — лишь бы были заняты делом и не было времени скучковаться и начать говорить разговоры. Ведь старой советской власти в городе по сути уже не было, а тут появились мы, так что местные правильно сделали, что не спустили красный флаг — мало ли как оно обернется. И не прогадали. Правда, далеко не все вели себя так разумно — нам пришлось пристрелить трех мародеров — надо было показать серьезность обстановки, поэтому пришлось поступить чрезмерно жестоко, хотя могли бы просто отправить на хозработы. Но народ, похоже, еще не проникся моментом, смотрел недоверчиво, хотя и без ухмылок — мало ли что от нас можно ожидать. Почти все предыдущие представители власти в этом городе свинтили, как только запахло жареным, того же ждали и от нас, поэтому большинство всерьез нас не воспринимали, но на всякий случай держали дистанцию и видимое почтение, хотя реально подчиняться не рвались. А эти трое так вообще решили на нас забить. А вот это зря — попусти мы такое — и все враз посыпется, остальные тоже резко расхотят нам подчиняться, теперь уже явно, и в лучшем случае станут тихо ждать немцев. Шалишь. Теперь власть — это мы. Именно после расстрела — а с такими вещами не шутят — к нам и потянулись люди, причем сами — присоединилось пятеро местных в качестве милиции, нашлись и трое настоящих милиционеров. Из них и вновь мобилизованных мы организовали службу — на колокольне поставили наблюдательный пост, провели туда телефон, чтобы держать под контролем подступы к городу, для чего припрягли и местных мальчишек.

Одновременно мы осваивались на территории — два дня тренировались передвигаться по городу в разных направлениях, изучали обстановку, оборудовали позиции и проходы, пути отходов — готовились к городским боям. Сразу много сил фрицы на нас не кинут — ну, взвод, ну, два от силы — им же только посмотреть, что там творится в этом захолустном городке, стоящем на отшибе — магистральные пути продвижения немцев на восток лежали севернее или южнее, авиаразведка наверняка уже доложила, что русских воинских частей в городе нет — так чего в него гонять большие силы, которые нужны в полосе основного наступления. Город по сути и так уже немецкий, так как находится в их тылу, поэтому фрицам достаточно только показать себя — и все. Ну, поставить какую-то свою власть да набрать сотрудников в полицию — чтобы только не было беспорядков. Так что этот первый удар мы выдержим, а там и уйдем ночью. Поэтому мы оценивали риск как не очень высокий, можно пока и пошуршать, а там видно будет — пути выхода из города мы присмотрели, все немцам не перекрыть — не наберут они сейчас столько сил на этом направлении — даже не второстепенном, а гораздо ниже по важности — тут нет даже дорог-дублеров основных маршрутов — все дороги, в том числе и железная, проходят с юга на север — чего им сейчас по ним перебрасывать ? Ведь танковые клинья успешно двигаются на восток, поэтому маневра силами или средствами с фланга на фланг не требуется — достаточно и основных направлений. Ведь они собираются закончить войну через пару-тройку месяцев. Фантазеры.

Так что мы чувствовали себя в городе вполне спокойно. Тем более что вместе с пополнением нас насчитывалось уже около сорока человек. И народ притих — вроде коммунисты ушли, но какая-то власть есть — и даже вроде бы советская, с мандатами и удостоверениями, то есть вроде как легитимная, а самых отпетых, кто пытался ее оспорить, мы расстреляли, причем с оформлением всех бумаг, в том числе и судебных решений или как там их — нашелся сотрудник городского суда, который все оформил как надо — тоже вроде бы все по закону, не подкопаешься. Тем более что эту троицу давно надо было запрятать куда по-дальше, да все с ними сюсюкались — доказательств, видите ли, недостаточно, перевоспитаются. А эти — пришли, увидели, расстреляли. Ну, может и не надо было расстреливать, но, с другой стороны, время военное, кто знает, какие сейчас законы ... Такие слухи и шепотки до нас доходили постоянно — и от наших новобранцев, и от поддержавших нас из гражданских. А мы и не препятствовали — пусть все обкатают, глядишь, что-то из этого и выйдет полезного. Поэтому и мы особо не давили, и народ вел себя сдержанно — помогать не рвались, но если о чем попросишь — сделают. За оплату товарами со склада, а то и просто так — люди всякие бывают. Последних мы примечали в качестве будущего актива. Сейчас-то, понятное дело, замазывать их сотрудничеством с нами было не с руки — когда немцы вышибут нас из города, им непоздоровится в первую очередь — ведь не все могли бы уйти вместе с нами — кто по возрасту, кто из-за родных. Хотя свою задачу-минимум я уже выполнил — документы у меня есть. Вот только как все теперь бросить ? Ну, пока обстоятельства не вынуждают нас уходить, посидим тут — фронт все-равно уже усвистал, быстро его не догонишь, и вроде бы в середине июля немцы будут с месяц стоять около Смоленска, приходить в себя после блицкрига. Так что дотопаем, когда припрет.

Так что пока мы сидели ровно, по-немногу занимаясь текущими делами. Так, одновременно с тренировками личного состава мы собирали информацию об округе — надо же будет знать, куда делать ноги, случись чего. Так мы узнали про какую-то военную часть в пяти километрах к юго-востоку, и в последний день июня — всего-то на следующий день после захода в городок — на трех машинах мы отправились посмотреть, есть ли там чего полезного. Оказалось, там стоял танковый полк, но все ушли. В боксах стояло три неисправных Т-26, снарядов и топлива почти не было. Так что из полезного взяли оставленные карты, ремлетучку, сорокопятку со снарядами — и вернулись в город. Сорокопятке я обрадовался как никогда — теперь мы могли побороться и с бронетехникой — сейчас она у фрицев еще не была сильно защищенной, поэтому из засады, да в борт — милое дело. Ее тут же оприходовал артиллерист, сбил два расчета и начал тренировки — перевод из боевого положения в походное, заряжание-разряжание, смена позиций. Молодец. Я же стал подумывать о том, чтобы проехаться по нашим схронам и стащить в город все нахабаренное нами, пока мы мотались по лесам — там-то было с десяток таких пушчонок — получалось чуть ли не по пушке на пехотное отделение — с этим можно было вести и более длительные городские бои — пока не начнут месить самолетами и гаубицами ...

Между тем к городу постоянно мелкими группами и одиночками выходили окруженцы. Их мы зачисляли в нашу часть, сводили в подразделения и отправляли на тренировки. Прибившийся политрук пытался промыть мне мозги — мол не о том разговариваю. Как это рабочий класс Германии не восстанет против буржуазного правительства, развязавшего братоубийственную войну ?

— Вот когда немцы пойдут к нам без оружия, распропагандированные нашими политруками — тогда и будем говорить, а сейчас напиши статью в стиле 'Сколько раз увидишь фашиста — столько раз его и убей' и покажи ее мне.

Как я ни относился к политрукам, но люди-то тоже полезные. Особенно когда не совсем двинутые на голову. Язык-то у них подвешен, поэтому, если направлять в нужную нам сторону, то пользы принести могут много. 'Наш' был из таких же, поэтому я не собирался слишком давить политрука — они тоже люди полезные, если не позволять им садиться на шею — за психологическим состоянием коллектива надо следить и вовремя корректировать в нужную мне сторону — у командира не всегда есть на это время, а политрук может заниматься этим постоянно. Поэтому я и ответил ему так — твердо, но необидно — и его немного обвинил, и дал указание что делать.

— Семен Степанович, пойми, сейчас не время братской дружбы — эти 'братья' в нас стреляют.

Позднее политрук принес заказанную статью, я ее исправил, в процессе правок мы много спорили, но в результате родилась отличнейшая статья, которая стала практически нашей программой на время борьбы с фашизмом. Позднее статью опубликовали в центральных газетах, политрука хотели вызвать в Москву на повышение, но он понимал что не он автор, и попросил его оставить — я написал такую просьбу. Так он стал частью моей команды.

Параллельно и я кое-чему научился. Так, во время бесед с политруком он рассказал мне о риторике и ее правилах. Они были просты, основная проблема с ними была в том, чтобы вспомнить, что их надо применить. Поэтому следующие три недели я натаскивал свой мозг на их автоматическое применение. Прежде всего, я постоянно твердил себе 'риторика' — как только вспомню, так сразу и твержу — чтобы это понятие прочно обосновалось в моей оперативной памяти — собственно, я просто выстраивал нейроны мозга на то, чтобы при каждом случае они выдавали мне воспоминание о существовании такой штуки, как риторика — чтобы у меня сформировался рефлекс — как только начнется какой разговор, сразу же в мозгу вспыхивало бы 'риторика'. Не такое простое дело, как кажется. Мозг ведь в это время занят обдумыванием самого разговора, и чтобы в нем еще вспыхивало что-то еще, потребовались определенные усилия — без привычки ничего просто так не вспыхнет. Но я справился — просто переориентировал этот психологический якорь с самого разговора на человека, с которым буду разговаривать. Точнее, якорь был на любого человека, поэтому про риторику я вспоминал при любой встрече — сначала, конечно, забывалось, и приходилось потом твердить про то, что надо вспомнить про риторику, потом стало автоматически выскакивать в мозгу, что надо про что-то вспомнить, а уж от этого до сигнала о риторике было рукой подать. Ну а если разговор не состоится — мало ли кто мне встречается — так и ладно. Зато этот прием позволил мне разбить задачу на две, точнее, вообще отделить задачу вспоминания про риторику от задачи обдумывания разговора — они шли последовательно и не мешали друг другу. Вот такая хитрость.

Кроме того, я тренировал мозг и на применение самой риторики непосредственно в разговорах, поэтому в первое время многие мои разговоры напоминали разговор заторможенного человека — я четко следовал правилам риторики даже в простом разговоре, чтобы в мозгу прочно засела связка 'разговор — риторика'. Естественно, когда я умудрялся в начале разговора вспомнить, что есть такая штука — риторика. Конечно же, в первую неделю я про нее вспоминал хорошо если в середине разговора — тогда я сразу же переходил на правила построения разговора по ее правилам. Но уже со второй недели постоянное твержение про риторику стало давать свои плоды — про нее я начал вспоминать автоматически как только начинался разговор, ну и тут же начинал изображать жуткого тормоза. В начале третьей недели я словил себя на мысли, что правила риторики я применяю уже автоматически. И после этого они прочно встроились в мою речь — иногда, конечно, приходилось заново напоминать о них себе — поддерживать применимость риторики в автоматическом режиме, а то со временем начинало забываться. Но зато моя убедительность получила новое подкрепление — если раньше я говорил убедительно оттого, что я просто знал, что будет дальше и как надо действовать, чтобы исправить ситуацию в нужную нам сторону, то по прошествии времени, года через три, мои знания истории все более нивелировались, так как история уже свернула в другую колею (оглядываясь назад, я понимаю, что она свернула уже в конце июня). И тут как раз и пригодились навыки риторики — с их помощью я по-прежнему получал преимущества в разговоре с людьми, несогласными с моей точкой зрения. Не всегда они были неправы — я ведь тоже мог что-то не продумать как следует. Но в общем и целом несогласных особо и не было — в том числе благодаря правильно построенной аргументации. Я порой даже заставлял людей мне оппонировать, выискивать с моих аргументах слабые места и неточности — чтобы не получилось так, что за всех думает один человек. Даже если этот человек — я — это путь в бездну. Постепенно подобная техника обсуждения проблем распространялась по нашему социуму — мои подчиненные тоже начинали говорить со своими подчиненными и коллегами в таком же ключе. И это меня радовало. Не хотелось бы, чтобы у нас восторжествовало бездумное взятие под козырек, что и привело ко многим неоправданным жертвам и потерям в моей истории.

Я же все старался занять местный народ хоть чем-нибудь осмысленно-полезным — только бы не болтались без дела. Одно из таких направлений мне предоставил учитель физики в местной школе. Несмотря на жару, в костюме-тройке, с козлиной бородкой, этот явно 'из бывших' коренастый мужичок лет под пятьдесят сам пришел к 'штабу' утром первого июля. И сразу огорошил меня вопросом:

— Чем могу быть полезен ?

— Представьтесь пожалуйста.

— Соболев Степан Николаевич, сейчас — учитель физики в школе.

— А раньше ?

— Тоже все больше по науке и преподавательской части.

Вот фрукт. Не устраивать же допрос ...

— Что можете предложить ? В армию Вас немного поздновато брать ...

— Техника, электричество, химия, оптика ...

— Оптика ? Расскажите по-подробнее.

— У нас в городе существует любительский кружок астрономии. Я — член Русского астрономического, теперь — ВАГО — Всесоюзного Астрономо-Геодезического общества.

— И чем занимаетесь ?

— Как и все астрономы — наблюдениями.

— Так-так-так ... и есть телескопы, наверное ... ?

— Да, конечно.

— Можно взглянуть ?

— Извольте.

Мы прошлись совсем недалеко — уже через пару улиц и еще три дома мы заходили в калитку домика средних размеров. Степан Николаевич провел меня в пристройку, где и располагались три телескопа разных размеров. Оп-па ! То что надо !!!

— Степан Николаевич, не могли бы Вы предоставить нам эти телескопы ? Очень нужно для организации наблюдения.

— Да, конечно.

— Спасибо, я пришлю машину с распиской. А ... откуда Вы вообще взяли эти телескопы ?

— Так сделали.

— Сами ?!?

— Ну да, сами.

— Вы, собственными руками ?

— Ну, не только я, но да — участвовал.

— А стекла, оптика ... ?

— Телескопы — в основном зеркальные, но есть в них и оптика. Делали здесь же, на стекольном заводе. Они и очки делают. Правда, не такие, как на очковой фабрике в Витебске, но тоже ничего так — я и сам ими пользуюсь.

— Ух-ты ! А нам бы оптические прицелы ... Там их смогут сделать ?

— Так чтобы сделать — надо знать что именно. Нужны расчеты оптической системы, а уж потом будет понятно — смогут или нет.

— Ну а Вы — сможете рассчитать и изготовить ?

— Рассчитать смогу, если вам нужно не что-то слишком сложное, ...

— Думаю, нет — трех-пяти кратную систему — будет достаточно ....

— ... а вот сделать — это надо говорить с мастером. А даже и трехкратная система может быть довольно сложной в изготовлении ...

— Да нам лишь бы увеличивала, хоть что-то ...

— Попробуем. Идемте на завод ?

Мы вышли из калитки, прошли несколько улиц и вышли к длинному зданию из оштукатуренного кирпича.

— Ну вот — наш стекольный завод.

— Да, все собирался сюда заглянуть ...

Мы прошли в жаркую полутьму, где около печей и механизмов сновало более десятка человек.

— Ничего себе ! Работают ... !

— Ну так конечно — печи-то загрузили — не бросать же теперь.

— Тоже верно.

— Петрович ! А Артем Сергеевич далеко ли ?

— Нет его ... уже пару дней. Вон его пострелята тут. Эй, ну-ка сюда !

Из каморки вышли трое пареньков лет 15-16, которые ходили в подмастерьях у 'дядьки Артема'. Они старались казаться солидными мужиками, но это у них получалось не особо, и по-началу я прикладывал немало усилий, чтобы не заржать. Но нельзя — взрослеть им теперь придется очень быстро, так что пусть стараются, а я помогу в меру сил и возможностей.

Из их рассказа выяснилось, что дядьки нет, материалов осталось немного — только запасы на три-четыре плавки, а по флинту — и вообще только на две — это докладывал один из подмастерьев. Дядька Артем — мастер, на него все и молились.

— Вот — есть некоторые запасы стекол, которые сделал еще он, а потом надо варить новые.

— Это сложно ?

— Ну, как сказать ... пока — не очень — подготовленные горшки еще есть, материал для шихт — тоже ...

— А где материалы-то берете ? Ведь для оптики нужен чистый песок ...

— Чистый песок, чистая сода, чистый известняк ... Все должно быть чистым. Даже глина для горшков.

— И ... ?

— Да копаем понемногу по окрестностям — небольшие-то линзы встречаются, а нам много и не надо. Конечно, не такие чистые, так потом еще очищаем — хлорируем там, отмучиваем ... флотация, а то и кислотой ... вот Артем всем этим и занимался.

— А насколько еще хватит ? Без дядьки Артема-то ?

— Ну, где-то на пять садок.

— А ... эээ ... это сколько в ... штуках ... ? литрах ... ? в чем вообще это измеряют ?

— В литрах это около двадцати литров ... а в штуках ... вам какие линзы нужны ?

— А какие могут быть ?

— Да небольшие-то линзы, толщиной до сантиметра, можем сварить и еще за час сделать отжиг — тут и сами справимся. Вот если что-то по-больше, толщиной два, три сантиметра — это ужа да ... для двух сантиметров потребуется уже шесть часов на отпуск. Три — более суток, ну и так далее.

— Как-то странно вы говорите — про стекло, что оно 'большое', но приводите толщину, а не диаметр ...

Тут в разговор снова включился физик:

— Ну так конечно ! Чем толще стекло, тем больше можно сделать радиус кривизны поверхности при большем диаметре стекла — диаметр даст хорошую светосилу, радиус — приемлемые степени увеличения.

— А если с тонкими стеклами сделать большого диаметра ?

— Так радиус кривизны там будет совсем небольшой — много-то материала не сошлифуешь, степень увеличения будет недостаточной — придется делать длинный ход луча, то есть конструкция получится громоздкой. Вам ведь нужно что-то более-менее компактное ?

— Ну да, желательно ... — а сам подумал, что в принципе можно и длинные трубки, как в конце девятнадцатого века или начале двадцатого — помню, видел такие стим-панковские снайперские винтовки, когда вдоль почти всего ствола тянется латунная трубка прицела. Вот оно почему, оказывается ...

— Мы-то тут пытались делать толстые стекла, но очень уж длительные процессы — либо самим следить — а работать когда ? — либо ставить автоматику — вон, пытались сделать, да пока не пошло. — он махнул рукой в направлении часов с маятником, на котором была градуировка, судя по всему, времени работы. — С флинтами-то еще куда ни шло — у них температура отжига меньше градусов на сто-сто пятьдесят, а кроны ...

— Кроны .... ?

— Уфффф ... кроны — стекла с низким коэффициентом преломления и высокой дисперсией, флинты — наоборот.

— А на флинтах все нельзя сделать ?

— Нельзя. Будут большие аберрации. Они и так будут, все-таки мы не ГОИ.

— Какие еще гои ... ?

— Государственный Оптический Институт.

— А, понял. Я то уж было подумал ... Ну ладно — тонкие так тонкие. Только сделайте. Хоть что-нибудь — надо же с чего-то начинать.

— Вот, это дело. Да вы не беспокойтесь — сделаем.

Ага, а 'что-нибудь' опустил ... Ну ладно — попытка не пытка.

— Так, мы с Вами еще ...

Но тут нас прервали.

— Товарищ полковник ! Фух ... еле Вас отыскал ! — Леха старался отдышаться, но пока это у него не получалось.

— Чего там ?

— Новые окруженцы вышли ...

— Ага, идем.

Я тоже хорош — ушел, никого не предупредил. Нет, надо скорее перестраиваться. Мы пошли к пункту приема выходцев из леса, и там три часа разбирались с новичками — кто, что, откуда и куда — все по уже заведенному распорядку, который и образовался-то только вчера. Ну и время летит ! Одного пока посадили под замок — какой-то он странный, а остальных — по стандартной схеме — баня, кормежка, врач — кому что и в какой последовательности — разберется уже дежурная команда. Единственное, что я договорился с двумя военными, оказавшимися энтузиастами стрелкового вооружения, сходить через пару часов в мехмастерские — может, что сможем сделать по оружию. Как раз — пока поедят и отмоются — пройдет пара часов. Все-равно сейчас дневное совещание штаба.

Спросите — откуда у меня появился штаб ? А элементарно — кто с какой просьбой обращался — тот и назначался ответственным. Ну или я выдергивал кого по-бойчее, если сам видел проблему. Конечно, система неоптимальна, но на оптимальные сейчас просто не было времени. Поэтому все члены 'штаба' были с приставкой 'и.о.' — 'Ты главное если чувствуешь в чем-то затык — обращайся, не тяни — вместе и разберемся. Ну или если накосячишь — чем раньше начнем действовать, тем проще будет исправить' — с такими напутствиями и уходили новоиспеченные штабные работники в полусвободное плавание. Поэтому-то и приходилось проводить совещания минимум три раза в день — даже если кто-то побоится в чем-то признаться, то по неуверенным или расплывчатым ответам или рассказам о продвижении их дел можно будет понять, что что-то не так. Ну, я на это надеялся — все еще только начиналось, и проверить мои рассуждения пока было невозможно — слишком мало прошло времени, чтобы делать какие-то выводы. Оставалось лишь уповать на правильность подбора людей. Ведь явные косячники видны практически сразу — отвечают невнятно, юлят, говорят лозунгами и штампами, да просто выглядят неопрятно — не могут следить за собой, не смогут уследить и за порученным делом. Конечно, за таким поведением может крыться и боязнь — начальства, ошибок — и на самом деле ведущий себя таким образом может быть отменным специалистом, который будет отлично справляться, только немного пообвыкнется. Но как раз времени на 'пообвыкнуться' и не было, а более-менее бойкие хотя бы смогут заставить работать себя и других, ну или не побоятся признаться в косяках. Надеюсь. Наверное, в дальнейшем придется кого-то переводить на другие должности, наверное, при этом будут и обиды, но я старался пока об этом не думать — будет день — будет и песня. Так что пока мы работали именно так.

Совещание прошло даже быстрее — с утра ничего особо не изменилось, инвентаризация городка еще не закончена, так что можно вздремнуть.

Вздремнуть и в самом деле получилось, и в три часа пополудни мы с теми военными уже подходили к мехмастерским. Там я свел их с инженером и мастерами и попросил народ совместно сделать несколько пистолетов-пулеметов под маузеровский патрон — его нашлось на складе несколько десятков ящиков — тысяч двадцать. Мы тут же засели за работу и набросали эскизы — мне ведь тоже было интересно, и как выглядел ППС — я помнил — хотелось получить что-то похожее, именно поэтому я и участвовал в процессе — в самом начале проще всего направить людей в нужную сторону, потом будет гораздо труднее. Под стволы им отдали две трехлинейки, которые принесли с собой. Также обговорили детали изготовления — по возможности максимально применять штамповку, сварку, клепку — и станочных работ — по самому минимум — я-то помнил, что такое возможно, поэтому и продавливал именно такой вариант, так как помнил, что в ППД с этим было плохо, да и ППШ страдал излишней любовью к станочной обработке. А где ее взять в массовом количестве во время войны ? Лишней нигде не валяется. В результате получалось, что протачивать потребуется только затвор — его зеркало, направляющие пазы, ну и просверлить отверстия под пружину, рукоятку заряжания и под зацеп. Казенник — исключительно токарная обработка. Магазин крепить защелкой, для чего на его переднюю и заднюю стенки наварить по пластине, которыми он будет зацепляться спереди и защелкиваться сзади. Вроде, получалось вполне технологично.

Затем, после совещания, отправил тройку механиков в танковую часть, чтобы они посмотрели — что с танками и можно ли их ввести в строй.

А я вместе с начальником тылового обеспечения в пять часов добрался до местного врача, и мы час обговаривали, как из него и двух фельдшеров организовать медицинскую службу. Медпункт-то работал, но нам потребуется больше медперсонала — хотя бы на перевязки. Пока остановились на том, что они подберут персонал из местных, соберут и как-то отсортируют медицинскую литературу что найдется у них и в библиотеке — нам потребуется прежде всего раневая хирургия, начнут готовить материалы и лекарства, в том числе из местных растений — еще один момент — мобилизовать на это дело знающих людей и помощников к ним — ну это уже начтыла сделает. С ним же мы встретились с двумя десятками женщин, которых тут же засадили шить камуфляж и разгрузки. Так. И это сделано. Отлично.

Теперь — МТС. Туда слетали на полуторке, договорились начать обучение бойцов вождению транспорта — автомобили, тракторы — хотя бы трогаться с места и как-то двигаться со скоростью километров десять. И даже сразу же доставили первую партию. Не все, конечно, смогут освоить, но я надеялся, что большинство хоть в каком-то виде сможет овладеть железными конями.

В девять прошло вечернее совещание штаба — к нам вышел военврач и пять медсестер — отлично ! вот он и поставит нам медслужбу !

Потом на меня набросилась скандальная бабка — по какому такому праву ее заставляют ходить собирать растения. Но тут я уже не выдержал и сам наорал на нее. В итоге мы совместно попили чайку с мятой и, надо сказать, меня отпустило.

Так, понемногу, день за днем, дело за делом — я их уже просто коллекционировал, чтобы вечером просто посидеть на лавочке под звездным небом и составить список сделанного — я начинал переживать, если в нем оказывалось меньше двадцати пунктов, и мне было не по себе, когда в какой-либо день не было бы начато хоть какое-то новое дело — все казалось, что времени не хватит, что я что-то упустил. Сегодня день был особо удачным — тридцать два пункта разобранных дел и вопросов, к тому же пять из них — запуск новых дел. А каждое новое дело я приравнивал к пяти обычным, относящимся к текучке и контролю уже запущенных. Получается, сегодня я проделал пятьдесят два 'дела', то есть на два с половиной дня, и если какой-то день выдастся непродуктивным, можно будет покрыть 'недостачу' из этого задела, тем более что в нем уже было семь дел. Отлично ! главное — постараться его сохранить, а при случае и приумножить — запас карман не тянет. Конечно, наверняка что-то упустил, и не один раз ... вот черт ! забыл забрать телескопы ! Ну и денек ! А ведь только первое июля. Что же будет дальше ?

ГЛАВА 6.

Основные же силы я в конце июня-начале июля затрачивал на то, что считал сейчас самым главным — формирование диверсионных групп — в наших условиях партизанская тактика будет самым эффективным средство борьбы с немцами. И процесс подготовки бойцов и командиров новой тактике занимал в этом самое первое место.

Ведь что нам вообще надо ? Штыковые атаки — однозначно в топку. Конечно, это мужество и героизм — подняться в полный рост и — бегом на врага. Но сколько при этом будет убито ... Нет, нет, и еще раз — нет. Только диверсионные операции — марш-броски, минно-стрелковые засады, снайпера, диверсии, бесшумное оружие. На этом и будем пока строить свою тактику. Ну а для обеспечения районов базирования — мобильные группы на бронетехнике, также с засадной тактикой — именно их ударами из засад я надеялся останавливать тех, кто полезет целенаправленно к нам. И главное — защита от оружия дальнего действия — самолетов и артиллерии. Ведь если от наземного наступления как-то можно защититься — окопы, лес, скрытый маневр с ударом во фланг, то от летящей сверху бомбы или снаряда — гораздо сложнее — тут уже потребуется оружие, аналогичное по классу — такие же орудия для контрбатарейной стрельбы, или истребители для отражения воздушных атак. Ну, в крайнем случае — зенитки. Но это уже не совсем то — чтобы перекрыть все возможные точки нападения, зениток просто не хватит — их ведь не перебросишь так же оперативно, как оперативно летают самолеты. Вот батареи — еще да, с ними можно как-то бороться, пока они следуют на позиции, да и если стоят на них — можно устроить диверсию, минометный или снайперский налет. Ну, если они не прикрыты как следует пехотой — тогда уж не достанешь, если только идти в атаку, чего немцы, наверное, сейчас от нас и ждут. В первое время, конечно, скорее всего эти средства применять против нас не будут — и мы — незначительная сила, и эти средства нужны на фронте. Но вот потом ... Поэтому уже сейчас надо готовить технику, боеприпасы и кадры — когда придет время, готовиться будет поздновато. Но прежде всего — все-таки диверсионные отряды.

Из чего они состоят ? Это зависит от плана боя. И практически в каждом будет огневой контакт. Значит — нужна группа огневого поражения. Или поддержки — в зависимости от того, что является основной целью операции. Количество таких групп в каждом бою зависит от количества огневых средств и точек противника, которые нам будут противостоять — чем их больше, тем больше требуется таких групп в операции. В группу наверняка должны входить снайпера, пулеметчики, ПТРщики, а если объект близко — метатели гранат, автоматчики — чтобы прикрыть уже саму группу прикрытия от внезапной атаки. Задавить врага огнем с дальних дистанций, пока к нему подкрадываются штурмовые группы (при нападении) или пока основная часть отходит (при отступлении) — вот основная задача этих групп, они работают издалека, поэтому в них надо отбирать хороших стрелков и учить прежде всего стрельбе.

Группы снятия часовых — это по количеству точек охранения. После снятия часовых и начала штурма они подключатся к работе штурмовых групп, но не пойдут вместе с ними, так как у них другая специализация и снаряжение, а будут страховать бойцов штурмовых групп — брать под прицел опасные сектора, из которых могли бы появиться враги. В эти группы надо отбирать тех, кто может передвигаться скрытно и владеет рукопашкой. И учить прежде всего этим навыкам.

Штурмовые группы — это для операций захвата объектов, а при засаде — для зачистки разгромленной колонны. Их количество в операции определяется по количеству объектов, которые надо захватить или зачистить. Им надо придавать по-больше бесшумного оружия, чтобы их обнаружили как можно позднее, ну а когда обнаружат — по-больше гранат, чтобы они могли быстро подавить сопротивление. Им же в первую очередь — бронежилеты. У них основной упор — тактика штурма, быстрый перенос стрельбы, рукопашка — не только и не столько для непосредственного контакта, сколько для лучшего овладения телом и духом. Но прежде всего — тактика, тактика, и еще раз тактика действий в застройке, лесу, на дороге — выбор секторов стрельбы и укрытий.

Группы разграждения — по количеству маршрутов подхода и отхода, с учетом времени на подготовку. Этим — прежде всего саперно-инженерная подготовка — определить маршруты скрытого подхода и отхода, провести разминирование, расчистку от препятствий. Их же будут прикрывать группы огневого поражения.

Группы наблюдения — по размеру объекта и времени подготовки операции. Этим — зоркость, наблюдательность, выдержка, маскировка, приборы наблюдения.

Группы минирования — по количеству мест минирования, их разнесенности, чтобы успели заминировать все, с учетом времени на подготовку. Их надо обучать прежде всего определению того, где враг может пойти на местности, знать поражающие способности взрывных средств, чтобы максимально накрыть врага, они должны продумать и составить план хода боя минно-взрывными средствами — где рванет сначала, что будет делать враг, где рвать потом, реакция врага и так далее. В принципе, этим же могут заниматься и группы разграждения — тем ведь тоже надо будет работать с минами и оценивать местность с инженерной и тактической точки зрения. Еще подумаем.

Группы разведки — для обеспечения передовых и боковых дозоров на марше, наблюдения за дальними подступами к месту проведения операции. В них должны входить люди, которые умеют скрытно и быстро перемещаться — и натаскивать их надо прежде всего на это.

Ну еще группы прикрытия флангов, резерв — чтобы не застали врасплох и чтобы была возможность усилить нажим в какой-либо из точек боя, если вдруг возникнет необходимость — сильное сопротивление или, наоборот, неожиданный успех — это уже по обстоятельствам.

Примерно такой план я и изложил командирам, которых собралось к началу июля уже более двадцати человек. И последовал закономерный вопрос:

— Это где же такому учат, товарищ полковник ?

— Враг оказался коварным, поэтому будем тренироваться по методикам спецназа.

— Чего-чего ? — было видно, что людям мои слова понравились, но для них все было пока слишком непривычно.

— Войск специального назначения.

— Это что за войска ?

— А Вы не знаете ?

— Никак нет. — о! наконец-то начали говорить как люди !!!

— Значит, Вам и не положено было о них знать. — интересно, сколько еще раз это будет прокатывать ? — Еще вопросы ?

Вопросов было много. Сам-то я был не силен в этих делах — просто знал, что сейчас засадная и диверсионная тактика будет наиболее эффективна, а штыковые атаки в лоб — самоубийственны. Поэтому на вопросы я отвечать не стал, а сделал морду кирпичом и заставил отвечать на вопросы самих командиров, при этом попутно учился вместе со всеми, но несколько иначе — некоторый ореол всезнающего человека позволял мне как-бы находиться 'над обучающимися' — я сам задавал вопросы и затем следил и корректировал их обсуждение. Подобные диалоги выглядели примерно так:

— Ну хорошо — вы пошли по этой ложбинке. А если вот на этом холме пулемет ? Они же срежут вас в бок.

— Да нет — не будет там пулемета.

— А почему ?

— Это охранная часть, народу у них не так много, непосредственного контакта с нашими войсками нет, поэтому выдвигать огневые точки в поле им смысла нет — достаточно вести огонь с чердаков этих двух зданий — артиллерийского-то удара они не ждут.

— А если там будут какие-то спецгруппы, направленные на борьбу с партизанами ?

— Это мы поймем — по повадкам. Как двигаются, прикрываются или нет строениями, выходят ли на открытое место или постоянно рядом с ямками и ложбинками, в которых в случае чего можно быстро укрыться. Тогда и действовать будем по-другому.

— А если там найдется грамотный командир, или просто неучтенка, которую они выдвинут на тот холм ? Такое возможно ?

— Ну да ... возможно ... тогда поручим второй снайперской паре следить за этим холмом — благо он находится рядом с их основным сектором. Как только там появится какое-то шевеление — сразу весь огонь — туда.

— Вот — теперь правильно.

Но все это было уже в процессе. Пока же, сразу после совещания, мы стали составлять группы с указанием специализации конкретных бойцов — командиры уже немного познакомились с подчиненными, поэтому можно было сделать первое приближение. Ну а потом, по результатам, будем тасовать. Поэтому тренировки бойцов изначально стали индивидуальными, с учетом специализации, потом — в своей группе, на слаженность действий, систему знаков, и потом — в составе отряда — тренировали передвижение, занятие обороны с распределением секторов, атаку и отход перекатами всей группой, ориентирование, передвижение врассыпную малыми группами и сбор в установленной точке. Также тренировали передачу сигналов — жестами, фонарями со сфетофильтрами, ракетницами, а потом, после появления портативных раций — и по радио.

Для тренировок солдат мы оборудовали небольшую полосу препятствий, пяток турников — теперь они накачивали мышцы и тренировали тело преодолевать пространство не отвлекая мозг на решение механических задач — куда поставить ногу, куда и как бросить тело чтобы переметнуться от одного укрытия к другому. Также они тренировали друг с другом основы рукопашного боя — пока только удары, блоки и уход с линии атаки — я и сам там не разбирался, но, думаю, этот минимум должен быть — если владеешь телом, чувствуешь его баланс, остальное само приложится.

Вместе с 'моими' бойцами мы обучали солдат и командиров тактике — как передвигаться на поле боя и в походе, как выбирать позиции. Тактике мы не только обучались, но и старались выработать новую — все-таки знания командиров пока основывались на общевойсковом бое, а нам нужны диверсанты, спецназ — это слово уже вошло в обиход и всем нравилось, хотя до спецназа нам всем было как до луны пешком.

Вскоре в группы стали включать и технических специалистов, которые занимались оценкой захваченной техники и вооружения на предмет их эвакуации на базы. К их работе стали привлекать других членов группы. И вообще, после овладения 'своими' навыками все члены группы стали изучать навыки других групп — мы старались делать универсальных бойцов, которые могли бы более-менее успешно выполнять задачи не только по своей узкой специализации, но и при необходимости заменить или дополнить других бойцов. Но это было уже в конце июля, когда мы уже активно действовали свежеиспеченными ДРГ — 'диверсионно-разведывательными группами спецназа РККА'.

В июле же, когда у нас было совсем мало хоть как-то обученных солдат, наш курс молодого бойца был совсем кратким.

Первые пять дней — общефизическая подготовка — кросс два раза в день, турник, отжимания, пресс, приседания, основы рукопашного боя — блок и удар рукой.

Три дня — тактическая подготовка во время боя — перемещение по полю и лесу перебежками и ползком — первая половина дня. Плюс — рукопашный бой — удары и блоки ногами. Зарядка — кросс и занятия на турниках. Вторая половина — освоение оружия — сборка-разборка, привыкание держать его в руках — упражнения на повертеть оружием — чтобы прочувствовать его баланс.

Два дня — штурмовая полоса — первая половина дня. Вторая половина — стрелковая подготовка — прицеливание, заряжание-разряжание, стрельбы по десять патронов, метание гранат — учебных и боевых.

Два дня — кросс с оружием, рукопашный бой с оружием, перемещение по полю боя с оружием и имитацией стрельбы — занятие секторов, прицеливание, 'сухой' выстрел, перезарядка. Стрельба на полигоне.

Два дня — первая половина — штурмовая полоса с оружием, вторая — стрельба на полигоне и медицинская подготовка.

Так, за две недели, проходился курс молодого бойца, когда новобранцы привыкают перемещаться с оружием по любой местности и стрелять из него.

После этого в течение двух дней проводился их 'обстрел' — после теоретического рассказа о поражающих возможностях оружия по ним стреляли, когда они находились в окопах, ползли по-пластунски — стреляли поверх и рядом — бойцы привыкали к свисту пуль, привыкали справляться со страхом, что их ранит или убьет. И — учит их 'стелиться' по земле — не выпячивать зад, держать голову низко, падать при любом подозрении на выстрелы, двигаться на ногах не равномерно, а рывками и пригнувшись, а под обстрелом — только ползком.

Остальная, 'более глубокая' подготовка, выполнялась позднее, уже в промежутках между выходами на задания.

Хотя такая подготовка и была недостаточна, она все-равно была лучше, чем все, что давалось сейчас в войсках. И наши солдаты это отмечали. По сравнению с шагистикой и зачитыванием уставов мы давали только те знания и навыки, которые потребуются в самое ближайшее время, сразу же отрабатывая их на практике. Остальное давалось отдельными блоками.

Первые подготовленные таким образом отряды как правило выполняли функции поиска складов, брошенной техники, прочесывания местности, сбора окруженцев, нападений на одиночные автомобили и небольшие колонны снабжения. И уже затем, по мере роста количества групп и их подготовки, стали проводиться все более сложные операции — захват поселков, уничтожение гарнизонов, захват складов и станций, освобождение пленных, нападение на войсковые колонны, захват мостов. Мы становились зубастее.

ГЛАВА 7.

Но к началу июля мы еще только вставали на ноги, и на наше счастье немцы к нам все еще не заглянули, что было странно — городок хоть и небольшой — тысяч на пять-семь жителей, но железная дорога через него проходит — хоть и неудобно — с юга на север — но неужели им нечего по ней перебрасывать ? Хотя ... Танковые клинья шли на Минск севернее и южнее нас, они бодро двигались на восток по своим направлениям и перебрасывать с фланга на фланг между собой им было нечего, точнее — незачем. А Белостокский и Минский котлы образовались западнее и восточнее — получалось, мы оказались в эдакой тихой заводи, или, если все получится — в тихом омуте, с очень злыми чертями. По идее, немцы уже должны были бы направить в городок какие-то части — чтобы показать себя, установить власть. Но то ли руки у них все еще не доходили, то ли мы своими похождениями конца июня отбили у них такую охоту, а скорее всего возможности — ну, взвод они еще выделят, но не больше — городок незначительный, стоит на отшибе, крупных частей в нем нет, и они про это знают. А мы как раз гасили фрицев, двигавшихся примерно в направлении городка — могли кого из гостей и зацепить ненароком — даже если постреляли взвод — как раз тот грузовик двадцать восьмого — он вполне мог направляться в этот город. А больше фрицам выдернуть кого-то не нашлось — фронтовые части нужны на фронте, а тыловые еще не подошли.

Но третьего июля я успокоился — немцы к нам все-таки ехали. Я уж было начинал переживать, что нагрянут сразу большими силами, и тогда придется делать ноги, как бы ни было жаль оставлять все нажитое за эти четыре дня. Засекли немцев мальчишки, которые целыми днями наблюдали за окрестностями в телескопы, которые я все-таки забрал на следующий день у физика.

В один из них мальчишки и заметили пыльное марево — ну не иначе, наконец-то к нам пожаловали гости. Группа быстрого реагирования выехала уже через две минуты. Я успел заскочить в кузов второй машины в самый последний момент — махнул рукой, водила тормознул, и мы с ординарцем и двумя охранниками по-быстрому завалились через борт внутрь, изрядно потеснив находившихся там бойцов. Так что ехали в тесноте, но недолго — уже через пять минут машины нырнули в подготовленный в стене кустов проем, и бойцы стали споро вылезать из кузовов и вытаскивать оружие и снаряжение. Лейтенант — командир дежурной ГБР — отдал мне честь, но все так же продолжал командовать, распределяя бойцов по огневым позициям — подбежавший еще при нашем приближении боец из секрета по-быстрому доложил наличные силы немцев, и теперь мы занимали позиции по третьему варианту — гасить всех и сразу — уж слишком многовато их ехало — два мотоцикла, легковушка, целых пять грузовиков и, самое поганое — колесный бронетранспортер. Или бронеавтомобиль — не разобрался я еще в названиях местной техники. В общем, его-то и надо было подводить под самый мощный управляемый фугас, а уж остальных — по остаточному принципу.

Бой! — я снова ощущал тот щекочущий подъем, что уже привычно накрыл меня в предвкушении опасности. Немалых трудов мне стоило натренировать это чувство, постепенно вытеснив более привычный холод в животе и сдавленность в ребрах. А сейчас меня буквально перло от искрящихся мурашек, что вытекали сзади из нижних ребер и, проходя по длинным мышцам спины вдоль позвоночника, выходили двумя лучами прямо из под челюстей, как раз в направлении врага, открывая свободный путь для его уничтожения. Но я не спешил взводить затвор шмайсера — все-равно был в группе резерва — успею еще.

С июльского неба жарило солнце и, несмотря на то, что я находился в теньке, было ощутимо жарко. Скинуть бы сейчас маскировочную накидку, разгрузку, гимнастерку — и в прохладную воду лесной реки ... И-эхххх ... Но я лишь поправил ветку в маскировке, вставленной в сетку на каске, и терпеливо ждал начала.

Мимо пропылили мотоциклисты, и почти сразу жахнуло, потом еще и еще — и пошла стрельба. Уже можно было взводить затвор — скоро пойдем и мы. Стрельба металась по лесной дороге свинцовыми смерчиками. Поступила команда на выдвижение резерва, то есть нас, и мы перекатами пошли в указанном направлении, буквально через несколько шагов вывалившись на заросшую редкими кустами обочину лесной дороги — мы специально проредили кустарник, чтобы как-то усыпить бдительность немцев, если они сюда сунутся. Вот и сунулись на свою голову — на дороге чадил бронеавтомобиль, заваленный набок мощным взрывом, чуть дальше горела легковушка, за ней вразнобой стояли грузовики — два из них горели, остальные просто словили несколько пуль и, нахмурившись разбитыми стеклами, стояли на спущенных колесах.

— На ту сторону !

Под огневым прикрытием охраны мы с ординарцем и еще двумя бойцами перемахнули через пыльные колеи, шмякнулись кто за бревном, кто за холмиком, и в свою очередь стали палить вдоль дороги, стараясь прижать фрицев огнем, чтобы ни одна гадина не смогла выстрелить по перебегавшим дорогу охранникам. Мы уже собирались уходить глубже в лес, чтобы зайти с тыла, как фрицы начали сдаваться — нашего флангового огня вдоль другой стороны дороги хватило, чтобы немцы почувствовали приближение цугундера. А цугундера им не хотелось — зачем сейчас погибать, если через месяц-другой, когда их армия займет Москву и выйдет к Волге, их все-равно выпустят после заключения мирного договора ? В принципе, разумно — пленные говорили нам такое уже неоднократно. Вот только хрен вам, а не Волга !

Но несмотря на быструю победу, она не была бескровной, причем у нас были и убитые. Я еще не отошел от боя, поэтому-то и отругал командира за большие потери, причем начал, еще не отведя его достаточно далеко, что тоже было неправильно:

— Товарищ лейтенант ! Ну а думать-то за вас кто будет Пушкин ? Что значит думать ? А это значит — прикинуть действия врага и ваши ответы на эти действия — куда он не то чтобы побежит, а куда он сможет побежать при разном развитии ситуации, и что Вы будете делать, чтобы его там достать с минимальными потерями. Мог враг спрятаться в кювет ? Мог. Значит что ? Значит — надо было поставить на той стороне дороги пулемет, которым можно было бы его фланкировать. Ах, Вы поставили, но его достало взрывом ? Так чтобы он не попал под первую раздачу — выдвигаться ему уже после начала обстрела колонны, ну или вылезать из укрытия. И уже потом бить в спины фрицам. А вы что ? Мало того что пошли в атаку, так еще и взрывом контузило тех, кто сидел на противоположной стороне и должен был фланкировать дорогу — расположили слишком близко, причем прямиком напротив фугаса. Ну кто же так делает ? В другом месте не будет возможности вести стрельбу по всем секторам ? Сделайте две позиции. Потребуется больше бойцов ? Да, потребуется. Зато не потеряем людей — то на то и выйдет. Так и так мало предусмотрели огневых точек на этой позиции на противоположной стороне — выбей одну — и немцы уже смогут организовать фронт. Что и произошло. Ну а в атаку-то зачем идти, когда огонь еще не подавлен ? Хотели закидать гранатами ? Правильно, но не верно. Надо было частью бойцов давить их с фронта, а другую часть отправить в обход, а еще лучше бы было сразу посадить по-больше на той стороне дороги — и обходить бы не пришлось. Могли попасть под свой же огонь ? Ну а сектора-то на что, а ? Так мы фрицев не победим. Эххх. Учить Вас еще и учить.

Тут я, конечно, и сам сплоховал — ведь еще вчера проехались с командирами по всем пяти позициям для возможных засад — могли и продумать эти моменты. Всем еще — учиться и учиться. И мне — в первую очередь. Это 'там' я — инженер, да еще и системотехник, а тут — 'полковник', вот и смотрят пока в рот, хотя я намеренно при обсуждениях развожу демократию, чтобы все высказывались по-свободнее, а то подведу еще всех под монастырь со своими 'знаниями' ... Поэтому и лейтенанта не наказывали — понял — и ладно — других все-равно нет.

— Ну а сами куда ломанулись ? Вы же должны руководить !

— Командир должен вести бойцов в атаку, находиться впереди боевых порядков.

— Мда ? А как тогда он будет наблюдать за ходом боя и его корректировать ?

— Так ведь в уставе ...

— То, что написано в уставе, скоро поменяют. Привыкайте воевать по-новому.

Блин, надо бы все-таки почитать и устав. Пока-то выезжаю на общей неразберихе и растерянности, но скоро она пройдет — и что тогда ?

Как бы то ни было, по результатам допроса пленных мы выяснили, что у нас теперь будет где-то пара спокойных дней, но не более — больших частей по-близости нет, но сегодня к вечеру, край — завтра, не получив сигнала от разгромленной нами группы, немцы скорее всего захотят выяснить — что с ней случилось. Хорошо еще, если пошлют небольшую разведгруппу на колесной технике — ее мы перехватим даже постами — не уничтожим, так постреляем сколько-то, и дальше они — с потерями-то — наверняка не поедут. А если рядом окажется что-то по-крупнее ? Да хотя бы рота. Нас, правда было уже больше двух сотен бойцов и командиров, но перекрыть все пути не получится, а действовать как-то иначе, не из засад ... как-то я пока сомневался, что мы выдержим нормальный бой хотя бы с ротой немцев, даже если будем сидеть в обороне — уж очень быстро РККА откатывалась первые недели. Правда, тогда она еще пытались контратаковать, но вот рисковать не хотелось. Уж лучше так — из засады, с возможностью отойти, без необходимости удерживать рубежи ... Мы потому и организовали группу быстрого реагирования, чтобы она быстро смогла выехать по одному из возможных направлений — их было-то всего три — по числу дорог, ведущих в город. Причем выехать она могла только на одно из направлений — пойдут немцы по двум — и привет — получим штурм города, причем нас будет уже меньше — пока еще ГБР вернется ... А больше одной ГБР пока не организовать — недостаточно машин на ходу, точнее, они-то были — почти тридцать грузовиков, но работали по хозяйству — стаскивали хабар, перевозили грузы по городу — все при деле, и отрывать их не хотелось бы. Да, сможем создать еще три или даже четыре ГБР, но тогда у нас не будет притока вооружений и окруженцев — сейчас-то на машине можно было заехать достаточно далеко, ну, если не напороться на немцев. А распылять бойцов по стационарным секретам тоже не хотелось — надо хоть как-то подтянуть их подготовку. Так-то секреты были, но в пять-шесть человек — только чтобы перехватить небольшие дозоры или тормознуть обстрелом колонну по-крупнее. Ну и все. Но, похоже, все-таки придется, не дожидаясь окончания подготовки, вылезать на дороги — не дадут нам немцы времени на тренировки, поэтому надо будет расширять нашу территорию подвижными группами, чтобы встречать фрица на дальних подступах и иметь свободу маневра, который у нас пока состоял в отходе.

Так что, не теряя времени, мы развили кипучую деятельность. На станции были паровозы и платформы, из них и соорудили импровизированный бронепоезд — две обложенные шпалами платформы с одной сорокопяткой и четырьмя пулеметами, паровоз. И на этом эрзаце мы организовали челночные поездки на север и на юг по железной дороге — и разведать обстановку, и в качестве дальнего дозора — основная грунтовая дорога шла в общем-то недалеко от железки, поэтому мы рассчитывали, что заметим немецкие колонны.

Вторая поездка на север оказалась удачной — на нас вышла группа красноармейцев — человек тридцать, с раненными и оружием. Они сообщили, что в пятнадцати километрах к северу стоит разгромленный состав с пушками. Такой подарок бросать нельзя, поэтому мы тут же поехали за ним. Нас ждал сюрприз — батарея пушек ЗИС-2 — целых 12 штук, а ее 57 миллиметров сейчас будут достаточны для любого танка. И еще пять вагонов снарядов — они к счастью не сдетонировали — бомба попала в паровоз, потом по составу прошли из пулеметов, несколько человек охраны убило, остальные разбежались, часть из них была теперь с нами. Мы быстренько, пока никто не заметил, подцепили состав и пригнали его в наш городок, а артиллеристы тут же начали осваивать новое оружие.

Сбор трофеев, людей, обследование территории — все это было хорошо, но немца без нас не победят. Народ уже начинал шептаться по углам — 'Сидим. Не воюем. Уж лучше бы дальше шли, к фронту'. Так что, сколько веревочке не виться, а надо было начинать делать боевые выходы. Посидев с командирами, мы составили план боевой работы на ближайшую неделю, и четвертого июля шесть групп по двадцать-двадцать пять человек вышли по трем направлениям — как раз вдоль дорог — заодно прикроемся от новых гостей. Группы шли парами по параллельным маршрутам с тем, чтобы в случае чего могли придти друг другу на выручку — я пока опасался, что неопытные 'спецназеры' просто погибнут по дури, ввязавшись в бой с крупными частями фрицев.

Но все обошлось. Группы выполнили несколько обстрелов колонн, захватили более десятка автомобилей и еще пять — просто уничтожили вместе с пассажирами. Всего набили более сотни фрицев, и еще столько же у них было раненных, при наших нулевых потерях убитыми и восемнадцати — с легкими ранениями. Народ прочувствовал вкус побед, побывал под обстрелом, а самое главное — понял, что фрицев тоже можно бить. Я, хоть и понимал, что это все временно, тем не менее пока помалкивал — надо дать людям расправить плечи. Остужать излишний пыл будем потом. Да и бойцы из опытных тоже придерживали новичков.

Помимо боевых акций, продолжалась работа по сбору трофеев и окруженцев. Так, только за четвертое июля в лесах мы собрали еще полторы сотни окруженцев, в том числе танкистов — и это была удача — танков мы присмотрели уже порядочно, а сажать на них некого. Также нашли пару мелких складов, еще узнали о трех больших складах, но до них пока не добраться — по лесу-то еще можно, а вот вывозить придется вблизи от большой дороги с интенсивным движением — запросто можно спалиться. Но и на маленьких складах мы взяли много чего полезного — самозарядные винтовки, пулеметы, патроны, минометы. Особенно народ радовался батальонным 82-мм минометам. 82-миллиметровый миномет — это вещь. С высокой гарантией поражает в круге диаметром десять-двадцать метров, скорее даже десять-пятнадцать. Может поражать и до шестидесяти метров, но рассчитывать на это особо не стоит — даже если все приблизительно шестьсот осколков его мины полетят вдоль земли (а это не так!), то на один метр такой окружности придется только два осколка — плотность получается слишком низкая, чтобы строить расчет боя исходя из таких дистанций поражения. Но даже если сравнивать эти пятнадцать метров с осколочным от 57-мм пушки, с его пятью-семью метрами по фронту и два-три в глубину — несопоставимые величины. В этом плане один миномет легко заменяет с батарею пушек. Ну да пушки нам нужны прежде всего для борьбы с танками. Стрелять из них по пехоте — это если совсем уж припрет. Надо бы подумать про картечные заряды для 57-мм — может получиться неплохая вещь — сочетание легкой пушки и картечного выстрела — метрах в ста наверное будет сметать фронт метров двадцать, а то и двадцать пять — для засад — самое то. Но это так — пока мечтания. Хотя дальнейшие действия показали, что такие мелкокалиберные, но зато и легкие пушки были очень эффективны при стрельбе по укреплениям — пушку можно было скрытно подкатить силами расчетов и выстрелить в окно или амбразуру ДОТа.

В общем, 'новая жизнь' — с выходами на двадцать-тридцать километров от города — принесла ощутимые результаты. И не только оружием, но и людьми. За неделю, что первые группы ходили в рейды, сформировалось еще пять отделений по десять человек — все уже более-менее тренированные хоть как-то, с камуфляжем. Из них, разбавив 'опытными' бойцами, мы сформировали еще три группы, итого к середине июля у нас стало уже девять ДРГ общей численностью почти двести человек. И еще почти столько же проходили обучение. Тем временем на дорогах схлынула первая волна наступающих и сейчас ездили в основном колонны снабжения — начиналось наше время.

С выходившими к нам окруженцами не все было гладко. Особенно — с некоторыми офицерами. Если рядовые бойцы и младший комсостав, увидев хотя и странно выглядевшую, но тем не менее слаженно действующую воинскую часть со всеми атрибутами, спокойно вливался в нее, то средний комсостав порой пытался качать права. Так, один раз к нам вышел какой-то капитан, по-видимому, штабной работник, который сразу заявил:

— Что-то не знаю я вас, товарищ полковник ...

— А кто тебе, КАПИТАН, должен обо мне докладывать ?

— Ну ...

— Не слышу !!!

— Никто, товарищ полковник. Виноват, товарищ полковник.

— Поступаете в распоряжение коменданта.

— Есть.

Тогда я удачно передернул его слова. 'Знать' и 'докладывать' — по сути разные вещи, хотя 'докладывать' и является одной из причин состояния 'знать' — тут-то капитан и попался в смысловую ловушку — по логике все верно, а времени продумать другие причины, почему он мог знать, он не успел — я его давил своим 'Не слышу', и ему надо было что-то отвечать. А отвечать нечего, остается только сливаться, так как капитан — не такая уж крупная сошка, чтобы ему действительно что-то докладывали о высшем комсоставе. Потом он может и допетрит до этой логической нестыковки, но к тому моменту он уже увидит, как тут все устроено, и что мне подчиняются, поэтому и меня уже будет воспринимать как должное, так что и вопросов больше не возникнет. Если только из любопытства — откуда я такой взялся, но никак не из подозрительности, как было только что. Не нравится — мы не держим — фронт в сторону восхода солнца, не заблудишься. И некоторые уходили, но большинство все-таки оставалось. Тут, конечно, мне везло, что на нас выходили одиночки или мелкие группы. Выйди на нас какая-то крупная часть, в которой находятся старшие командиры — и привет — повяжут и имени не спросят. Но пока везло.

Главное — я научился в таких случаях делать морду кирпичом. Во многом этому помогало то, что собранное мною ядро верило мне. Остальные, видя такое доверие, либо принимало его, либо по-крайней мере держало себя в узде — мало ли что мои 'гвардейцы' с ними сделают. Так мы и 'поддерживали' друг друга — я черпал силы в доверии и наличии ресурса в виде структуры, спаянной этим доверием, они — в крыше, которую я им 'обеспечивал' — званием, документами, которые выглядели, да и были — настоящими, если бы не были выписаны самозванцами, а самое главное — той же структурой, которая всегда придет им на помощь. Народ все больше проникался чувством локтя, ощущением поддержки, которое он получал от сослуживцев, собранных в наши структуры. Для самых недоверчивых был еще один кнут — моя личная охрана. Хотя она и выполняла приказы по захвату или ликвидации некоторых людей, но там всегда были доказательства их вины — предательство, мародерство или просто подозрительное поведение, о котором докладывали сами гвардейцы. Отдавать им приказы, противоречащие человеческой логике, я пока опасался — могли и не выполнить, а то и скрутить — уже меня. Рисковать не стоило. Поэтому 'кирпич' — пока наше все.

Но и структуру следовало постоянно укреплять, расширять и цементировать. В первое время приходилось много внимания уделять внешнему виду бойцов. Конечно, многие пережили разгром своих частей, вышли из окружения, да и просто помотались по лесам, поэтому сразу требовать от таких людей соблюдения внешнего вида — это было чересчур. Первые три дня они приходили в себя, отъедались, отмывались и отсыпались. Но потом — извини. Ты уже стал бойцом, тебя зачислили в штат, так что будь добр — соответствуй. Будучи гражданским, я с непониманием относился к требованиям выглядеть максимально безупречно. И только став военным руководителем, я понял, что это — одно из первейших условий к дисциплине. Расхристанный солдат внушает другим, что можно расслабиться, нести службу спустя рукава. Даже один такой солдат быстро расхолодит сотню сослуживцев. Поэтому отличный внешний вид требовал и я, а потом — и другие командиры. Ибо с таких мелочей начинается развал воинских частей, и лучше сразу приучать солдат к дисциплине на таких вот мелких и незначительных ситуациях, чтобы в более сложной боевой обстановке они не расслаблялись, а думали и выполняли приказы. Да и с гражданскими объектами все было примерно так же. Я приводил пример Нью-Йорка 80х или 90х годов, естественно, поменяв года на 30е. Тогда он был чуть ли не на первом месте по числу преступлений. И новый мэр начал борьбу с того, что коммунальные службы стали закрашивать надписи, как только они появлялись, сразу же менять разбитые стекла, убирать мусор. То есть всеми силами старались держать внешний вид города на приличном уровне. И население вдруг стало меньше хулиганить — люди прочувствовали, что значит жить в чистом и спокойном городе. Да и решиться разбить стекло, когда все стекла вокруг целые, гораздо сложнее, чем когда рядом уже разбито несколько — 'еще одно разбитое стекло погоды не сделает, зато весело'. А вот 'начинать' — всегда сложно, и многих это останавливает. Поэтому я требовал внешнего вида не только от военных, но и от города. И люди, которые к нам приходили, порой говорили, что были большие подозрения, что город уже захвачен немцами — настолько тут поддерживались чистота и порядок. Было и гордо, и стыдно.

ГЛАВА 8.

Но нормальный внешний вид бойцов и города был достигнут не сразу, только к началу августа все вошло в колею — сержанты следили за бойцами, уличные комитеты — за состоянием улицы — дорог, домов, подъездов, сточных канав — и при необходимости давали втык коммунальным службам и жителям. В середине же июля мы получили первую вундервафлю — снайперскую винтовку. Когда первого июля я попросил физика-учителя в местной школе сделать хоть что-то из оставшихся запасов оптического стекла, я особо и не надеялся на успех — все-таки оптический прицел — вещь довольно сложная, хотя, помню, еще в детстве я его 'сделал' из двух случайно попавших ко мне линз — просто держал их в руках на разных расстояниях друг от друга — и получал увеличенные изображения. А тут — целый физик, да еще любитель астрономии. Нет, зря я все-таки в нем сомневался. Сомнения были как раз в оптических стеклах местного производства. Их от случая к случаю делал мастер стекольного завода, но как раз мастера-то и не было, и вытачиванием линз занимались его ученики — двое парней шестнадцати лет. И вот эта троица — физик и два пацана — и смонстрячили что-то невообразимое, но тем не менее работавшее. По-крайней мере Леха, отпросившийся у меня в формировавшуюся учебную группу снайперов, лыбился во все тридцать два зуба, бережно прижимая к себе СВТ, на которой сверху был закреплено нечто. Назвать это прицелом мне, привыкшему видеть в картинках эдакие космические конструкции из металла и пластика, было сложновато. А Леха — ничего так, называл эту вещь прицелом и нисколько в этом не сомневался. Ну, ему виднее, хотя выглядела конструкция довольно брутально.

Вот сами представьте. Две металлические трубки, длиной по десять-пятнадцать сантиметров, причем, похоже, отпиленные от водопроводных труб ('Да, от водопроводных' — подтвердил физик), соединены муфтой. Трубка диаметром по-больше смотрит вперед, в трубку по-меньше надо смотреть самому. И, что удивительно, система действительно давала увеличение.

— Сколько тут ?

— Примерно четыре с половиной.

— Хм ... прилично. А почему 'примерно' ?

— Так линзы точили сами, уж что вышло.

— Это потому там есть мутное пятно справа-сверху ?

— Да.

— И как — не мешает ? — это уже Лехе.

— Да нет, нормально.

— Так. А остальные ? — на верстаке лежало еще пять винтовок с такими же 'прицелами'.

— Те похуже.

Ага ... похоже, Леха, пользуясь близким знакомством с начальством, то есть со мной, приватизировал самый удачный вариант. Остальные, действительно, давали изображение по-хуже — или мутноватое по всему полю, или с затемнениями, а то и радужными разводами по отдельным сегментам. Но, в принципе, что-то было видно.

— А у этих — тоже четыре с половиной ?

— Нет, от двух с половиной до четырех.

— Это же получается, придется планировать снайперский огонь исходя из конкретных винтовок ?

— Ну да, придется. А что делать ? Каждый прицел — индивидуален. Повторяемости линз-то — никакой. Мы и так их подгоняли по расстояниям прокладками, да еще хоть как-то выставить оптическую ось — тоже непростое дело.

— Это вот этими болтами ? — я показал на четыре четверки шестигранных головок, что торчали снаружи обеих труб.

— Да, ими самыми.

— Ну ... хоть попадаете ?

— А то ! — Леха прямо светился от своей новой игрушки.

— Прямо оптик-панк какой-то ...

— Оптические отбросы ? — физик немного надулся. — Хм ... ну, может выглядят они и неказисто, но применять по назначению их вполне можно.

— Ну да ... Дорогу осилит идущий.

— Вот именно.

— А что там за шум ?

Мы перешли в соседнее помещение, где восемь бойцов жарко обсуждали какие-то важные дела.

— ... нифига ! Ты и с мушками сможешь, а я уж как-нибудь с задвоением разберусь.

— ... да вон — Миха даст тебе свою, у него там радуга, но зато по центру практически идеально.

— ... да ну нафиг эту радугу. Что я — на веселые картинки буду любоваться ?

— Так, товарищи бойцы ! Что за шум ?

Все тут же вытянулись в струнку, а сержант доложил:

— Товарищ полковник ! Снайперское отделение изучает материальную часть !

Хм. Молодец, выкрутился.

— И что с этой частью такое ?

— Да вот ... разбираем особенности.

— Особенности ? Ну-ка ... — я взял из рук ближайшего ко мне бойца винтовку и глянул в прицел. — Что это за ... ???

— А это уже наши стекла. — физик выдвинулся вперед, попытавшись чуть ли не загородить от меня снайперов своей бородкой. — Старые-то запасы, что делал Артем, закончились, вот Павел и Михаил и пытались сварить новое стекло. Пока, как видите, не очень. Это еще отобрали самые лучшие варианты, да сколько трудов стоило подобрать пары и расстояния, так чтобы недостатки хоть как-то взаимно компенсировались. А уж на подшлифовку сколько времени ушло !!!

— Да ладно, ладно, не горячитесь. Вы молодцы, что там говорить. Я даже не ожидал таких скорых результатов.

— Да какие там результаты ?!? Смех да и только. Вот если бы была электрическая печь ...

— А что с ней ?

— Так там можно было бы более точно поддерживать температуру, да не возиться с дровами ... а то температурный-то режим — уж очень непостоянен — ну как при таком несовершенном оборудовании выдержать точный график отпуска стекла ? А там ведь — чуть стал по-быстрее снижать температуру — и внутреннее натяжение не успевает скомпенсироваться — вот и остается двулучепреломление, или, если на каком-то участке неоднородность — она даст изменение во внутренних напряжениях — и вот уже кусок стекла дает другую дисперсию.

— А Артем-то как делал ?

— Так он мастер от бога. И раз его нет — надо компенсировать нехватку умения более сложным оборудованием. Мальчишки-то — пока они руку набьют.

— Ну да ... А Вы печь-то сумеете сделать ?

— Если будет генератор — сделаю. Но не скоро — неделю минимум, а там еще попробовать как пойдет, отградуировать, руку набить — в общем, следующие партии — не раньше середины августа.

— Ухххх. По-раньше никак ?

— Может, если на существующем оборудовании, и получится по-раньше. Последние-то варианты получались очень даже ничего. Ну, из двух-то кусков линзы вышли как минимум приемлемые — так, мошка в одной и немного радуги — ерунда.

— Мошка ?

— Мелкие точки — пузырьки, нерасплавившийся песок. Некритично.

— Понятно. Тогда двигайтесь по обоим направлениям, лады ? Насчет генератора — поговорите с начпотыла, я ему записку с Вами передам.

— Хорошо.

— Ну, а все-таки вы все молодцы, большое дело начали ! так держать, и — успехов !

— Спасибо.

Да, не ожидал я таких быстрых результатов, когда еще в начале июля организовывал группу по изготовлению линз. Честно говоря, я вообще про нее забыл — просто надо было как-то занять народ полезной деятельностью, а всех пристроить сразу не получалось, и вместе с тем оставлять их бездеятельными тоже нехорошо — могут подумать, что новая власть не знает что делать. Вот и поставил местной группе оптиков-любителей и стеклодувов 'непосильную' задачу. А они взяли, да и сделали снайперский прицел. И это причем без мастера, который и делал в прошлые годы оптику — очки, объективы для любительских телескопов. Правда, каждый прицел получился индивидуальным — и разная степень увеличения, и свои дефекты изображения — либо мутноват, либо радужные разводы, либо задвоение изображения, или же просто мутноват, так что каждый прицел надо было изучить, приспособиться, да и стрелять с ними на дистанции более пятисот метров было проблематично, но зато на этих дистанциях мы получили очень мощную снайперскую поддержку, что во многом значительно снизило наши потери в первых массовых выходах, когда народ был еще не обстрелян.

Сами снайперки мы делали из СВТ — трехлинейки вроде бы и точнее за счет отсутствия движущихся частей во время выстрела, но вот что-то мне казалось, что плотный полу-снайперский огонь из самозарядных винтовок будет в нашей ситуации предпочтительнее — с нашими-то прицелами и 'снайперами'. Зато помимо самих прицелов мы усовершенствовали наше новое оружие приличным обвесом — к самодельным прицелам мы добавили самодельные же глушители, сошники. Глушители уменьшали звук не полностью — с двухсот метров он был слышен. Но они размазывали звук выстрела. Несколько вставленных друг в друга трубок с приваренными изнутри планками смешивали пороховые газы с окружающим воздухом — за счет турбулентности уменьшалась его скорость и энергия, а за счет охлаждения — объем, что опять же приводило к уменьшению скорости. Эти вопросы проработал инженер депо, который вполне серьезно владел теплотехникой. Я его зарядил на разработку глушителей, как только мы пришли в город — глушители нам все-равно требовались и для пистолетов, и для автоматов, ну и для винтовок — мне казалось полезным такое тактическое преимущество, как сравнительно тихая стрельба — тут и непосредственно убиваемые не сразу разберутся что к чему, и помощь к ним придет с запозданием, а все вместе — меньше наших бойцов будет убито или ранено, они дольше смогут нарабатывать опыт, который в итоге позволит им убивать еще больше фрицев. Снежный ком. Поэтому в мастерской при депо уже в начале июля были сделаны первые образцы глушителей под разные виды оружия и боеприпасов. Главное, что газы не шли вбок — так они демаскируют позицию стрелка взбитой пылью, резким шевелением ветвей, травы. В нашем глушителе газы из ствола шли по внутренним трубкам вперед и назад, ударялись в перегородки, переходили из внутренних объемов во внешние, одновременно подсасывая свежий воздух. Самая внешняя трубка выпускала уже достаточно заторможенные и охлажденные газы по направлению выстрела и к стрелку, поэтому, если перед самим глушителем не было препятствий, никакого движения веток и травы от выстрела практически не было — если только дергался сам ствол с глушителем, но по сравнению с ветками, потревоженными вылетавшими пороховыми газами, это была сущая ерунда. Помимо глушения, воздух еще и быстрее дожигал несгоревший порох, что уменьшало демаскировку от пламени.

Конечно же, СВТ требовала постоянного ухода, поэтому мы, собрав из подразделений бойцов, которые демонстрировали высокие показатели в стрелковой подготовке, целых три дня обучали их чистке, смазке и регулировке этой винтовки. Попросту бросали ее в грязь, песок, замазывали отработкой — и потом бойцы чистили винтовку. А сержанты и рядовые, кто уже хорошо ею овладел, проверял результаты и указывал на недостатки. Так что за неделю мы получили более тридцати 'снайперов'. Точнее — солдат, вооруженных 'снайперскими' винтовками и как-то умеющих из них стрелять — о полноценной снайперской подготовке речи пока не шло. Но и эта команда существенно повысила наши возможности в уничтожении гитлеровких оккупантов.

Так, двадцатого июля к нам было сунулись какие-то фрицы на паре грузовиков, но выдвинутые посты заранее сообщили по протянутой специально для них телефонной линии, группа быстрого реагирования успела занять подготовленные позиции и расстрел гостей прошел довольно успешно — пять готовых к тому моменту снайперов отлично дострелили тех, кто не попал под первые залпы и смог выйти из под огня, не растерялся и занял оборону. То есть — снайпера уничтожили самых опытных или везучих солдат. Это, вместе с уничтожением водителей техники, офицеров и патрулей и стало их основной задачей. Сам бой был уже не первым, поэтому все косячили в меру — было два ранения и один вывих. Зато взяли тридцать винтовок, четыре пулемета, семь автоматов, три пистолета и с полсотни гранат. Ну и одну машину можно было восстановить и вторую пустить на запчасти. Неплохо. Еще одна существенная победа, которую мы одержали в защите нашего города. Засадные действия всем нравились. Народ уже проникся моей арифметикой и с удовольствием вел счет — новые данные о потерях немцев вывешивались на информационных стендах в центре города и народ их с удовольствием обсуждал, даже те, кто по-началу косился в нашу сторону.

К двадцатым числам мы сформировали и первую ударную колонну — с техникой и артиллерией. Естественно, ее надо было опробовать в действии, поэтому утром двадцать второго июля мы выдвинулись на четырех машинах к шоссе на присмотренное место и сели в засаду. Две пушки окопали и замаскировали, подготовили позиции для стрелков, снайперов, пулеметчиков, расчистили и укрепили пути продвижения на фланги и в тыл, пути отхода по трем вариантам, выдвинули секреты в обе стороны шоссе. Первую же немецкую колонну решили брать — танк единичка, бронетранспортер с солдатами и три открытых грузовика с каким-то грузом. Силы были сравнимы, поэтому никто не растерялся. Танк и транспортер подбили пушками, солдат постреляли, зачистили. Перекрестный огонь четырех пулеметов и пятнадцати самозарядных винтовок со ста метров, из них — четырех снайперских, выкосил всех и сразу — не успели даже пикнуть. Быстро собрав трофеи и трупы, мы замели следы, взяли на буксир бронетранспортер, а танк нормально пошел и своим ходом — после подбития он так и продолжал работать на холостых — танкистов просто оглушило от удара. Вернувшись на базу, мы допросили пленных и расстреляли самых буйных из них — у нас и так их уже под сотню, чтобы с ними возиться, зачислили на склад добычу — в грузовиках оказались ящики тушенки — самое то — еды уже откровенно не хватает. По поводу расстрела пленных у нас возник некоторый спор. Ряд излишне сознательных товарищей высказали мнение, что расстреливать пленных негуманно. В ответ я предъявил им примеры немецкого отношения к нам, рассказанные выходившими к нам окруженцами и гражданскими, да и наши ДРГ в своих выходах неоднократно видели примеры немецкого 'гуманизма'. Поэтому решение о расстреле с 'особым' мнением ряда товарищей мы занесли в протокол. Надо будет не забыть его потом, месяца через три, уничтожить — лишние пятна мне ни к чему. А товарищей взять на заметку — они еще не прониклись характером этой войны, как бы не начали класть людей в лобовых атаках.

В этом обсуждении мне снова помогала 'морда кирпичем', а также небольшая актерская подготовка. Уроки актерского мастерства я брал у актера Смоленского театра, который оказался в городе в гостях у родственников. Он сам пришел к нам в штаб на третий день нашей власти. По-началу я хотел поставить его на организацию каких-то концертов — досуг — это первый признак устоявшейся жизни, и людям надо было дать это ощущение стабильности. Я так и сделал, но по ходу его рассказа о планах у меня забрезжила мысль применить некоторые приемы и в повседневной жизни. Эту мысль я решил проверить на себе и не прогадал. Уже через две недели после ежедневных получасовых занятий я мог уверенно входить в состояние гнева, радости, удивления, воодушевления, подозрительности — пока я решил остановиться только на этих чувствах, но чтобы они были всегда под рукой. И эта новая способность очень помогала в разговорах с людьми — когда они видели 'естественный' гнев, они уже как-то начинали сомневаться в своей правоте, их позиция начинала шататься и в конце концов человек соглашался с моими доводами — и тут уже надо было включать 'радость' от того, что мы достигли 'согласия'.

Конечно же, это манипулирование, но как еще разговаривать с человеком, который на все доводы отвечает что 'так никто не делает'. Ну не делает, да. Но ведь это не значит, что предложение никуда не годится. Добро бы, если бы человек как-то аргументированно возражал, так нет ведь — 'никто не делает' — и все тут. Вот и приходилось давить не только званием и должностью, но и чувствами — мне важно было чтобы человек не только взял под козырек и начал делать, но чтобы он считал это дело своим — иначе получится ерунда. А так, 'присвоив' какое-то дело, человек начинает думать, как его сделать лучше. Нередко оказывалось, что мои предложения тоже были не на высоте. Но я и не претендовал на всезнайство. Хотя, для поддержания своего реноме опытного и уверенного человека я присоседивался к успеху словами 'Ну вот — а ты не верил'. Ну а чего ? Идея-то моя, успех у исполнителя тоже никто не ворует, так что нефиг — оба достойны быть на пьедестале. Да и мне этот пьедестал был нужен только для того, чтобы поддерживать авторитет — все-таки с ним было проще подавливать свои решения. Хотя я их и подкреплял аргументами, но установка 'так никто не делает' очень сильно тормозила процессы. Поэтому пока без авторитета — никак.

Тем более что в город постоянно стекались беженцы и окруженцы — так вышло, что по основным дорогам на восток двигались немцы, а наша дорога проходила с севера на юг и перехватывала весь поток наших с запада — они ведь двигались параллельно немцам, вот и приходили к нам. К концу июля у нас уже собралось почти три тысячи военных и более десяти — гражданских — до нас 'добрался' Белостокский котел. И все это столпотворение надо было кормить, одевать, организовывать, лечить, ставить на дело, обучать и тренировать, а самое главное — доказывать, что имеет смысл подчиниться, влиться в наш коллектив, а не двигаться дальше на восток — много их выйдет ? Единицы. Остальных убьют или переловят. А останутся — и будет возможность использовать их в борьбе с фашистами.

С большинством-то народа в этом плане проблем не было — увидев наш организованный механизм, они с удовольствием к нему присоединялись — все хотели вновь обрести так резко рухнувшую стабильность. А вот с высшим командным и политическим составом бывали и проблемы. Одного комиссара первого ранга и двух генералов пришлось просто расстрелять — подвели их под необоснованную сдачу позиций и отступление, все бумаги оформили как надо военно-полевым судом нашей части. Еще четверо сидели в заключении — эти хотя и отказались подчиняться, но хотя бы не пытались организовать мятеж, как это сделали приговоренные к высшей мере наказания. Что делать с ними — пока было непонятно. Потом разберемся. Остальные же, которых к августу набралось почти тридцать генералов, полковников и комиссаров, пока работали в наших структурах. К руководству боевыми действиями я их не подпускал, и они трудились в штабе — организовывали снабжение, транспортные колонны и маршруты, занимались пропагандой. Хотя, конечно же, выхлоп от них был не очень большой. Сдачей своих частей они уже доказали свою профнепригодность, и поэтому сейчас мы их использовали как школу высшего комсостава — у них в помощниках было много лейтенантов, капитанов, майоров и полковников, которые и были непосредственными проработчиками и исполнителями, заодно впитывая знания высшего комсостава — все-таки с теорией у них было неплохо, да и мирную жизнь своих частей они как-то поддерживали. Конечно же, пришлось установить за ними наблюдение — и нашими командирами, и охраной. Не хватало мне еще одного заговора генералов. Поэтому им и не давалось в подчинение боевых частей, под предлогом их не законченной сформированности и изменений в тактике — заранее сильно обижать людей не было смысла, ну а кто не поймет таких намеков — сам виноват.

Мне же все это давалось нелегко. Эйфория первых дней прошла, и навалилось чувство гигантской ответственности за судьбы тысяч людей. Каждый мой шаг, каждое решение могли стать последними для десятков, а то и сотен людей. Почти весь июль я сидел на отварах пустырника, шалфея, мяты и прочих успокаивающих трав. Думаю, без них бы я быстро слетел с катушек. Гитлер так вообще сидел на амфетаминах, и я его понимал, хотя и не собирался идти по его пути. Тем более, к августу была налажена какая-то организация, принятые ранее решения показали их правильность, да и народ уже начинал активно подключаться к выработке решений. Я лишь наводил их на правильные решения своими вопросами, ну иногда подталкивал настоятельными советами. Дольше, но в перспективе — эффективнее.

Тем более, что у нас начали вырисовываться и перспективы. Прежде всего, за июль мы не только подготовили почти тысячу бойцов ДРГ, но и оборудовали оборонительные районы и позиции вокруг города.

ГЛАВА 9.

Прежде всего, для отражения возможного массированного наступления, вдоль основной дороги север-юг в пяти и двух километрах от города в обе стороны мы устроили по паре пушечно-пулеметно-фугасных засад, с дотами, перекрытием секторов, минными полями, так что на земле мы чувствовали себя уже уверенно. По окрестным лесам были проложены пути проезда для танков, чтобы они могли выполнять фланговые удары. Где надо, срубали некоторые деревья, кусты, разравнивали проходы и составляли карты, по которым командиры могли бы как-то ориентироваться на местности и планировать операции. Так что техника получила скрытые проходы в гуще леса на расстояниях до тридцати километров, что для немцев было полной неожиданностью. Ну представьте, когда из практически сплошной зеленой стены вдруг высовывается ствол орудия, делает пару выстрелов и сразу скрывается обратно — о каком сопротивлении может идти речь, особенно если свои танки вдруг оказываются подбитыми, а русские снова высовывают из кустов очередной ствол, уже в другом месте, снова делают пару выстрелов, и опять исчезают. При этом в колонне становится меньше на один-два пулемета, или бронеавтомобиль начинает чадить пламенем, да и офицеров с сержантами уже не видно — ведь помимо 'лесных' орудий идет постоянный огонь из снайперских винтовок. Ну нет, на такое ганс не рассчитывал — ему подавай усадьбу, холопов, но никак не смертоносный свинец. Да ну нафиг. И вот вдоль разгромленной колонны появляется все больше белых тряпок, стихает ответный огонь, и уже наши бойцы продвигаются вдоль дороги и собирают горе-вояк.

Причем каждый день мы продвигали оборудованную таким образом местность на два-три километра, так что за вторую половину июля подобные засадные действия вышли уже на капитальные дороги, по которым немецкие колонны шли на восток. Ну, еще не на основные шоссе, но добычи хватало. Так, двадцать седьмого мы хорошо так потрепали танковый батальон, который шел чуть ли не парадным маршем. За что и поплатился.

Засаду мы устроили на нешироком поле, на которое дорога выныривала из леса, чтобы уже через триста метров снова нырнуть в густую чащу. Позволив первой роте втянуться в следующие заросли, мы стали действовать. Для начала четыре пятидесятисемиллиметровых Зис-2 чуть ли не в упор буквально проткнули два головных танка второй роты и еще пару в середине — колонна оказалась излишне длинной для нашей засады — мы явно разинули рот на слишком крупную добычу, но и отпускать ее просто так не собирались. Следующий залп проткнул еще пару танков, причем один буквально развалился от сдетонировавшего боекомплекта. А потом пошла плясать губерния — пушки, выдав по заключительному аккорду, быстренько свернулись и были утащены грузовиками в лес, и на сцену вышли уже танки, которые и стали играть с немцами в кошки-мышки, так как фрицы разобрались, откуда по ним ведется огонь, развернулись в нашу сторону и, прикрывая друг друга, пошли в атаку. К этому моменту на дороге горело или просто дымило уже девять танков, и вскоре к ним стали добавляться все новые и новые — из леса на поле выбирались все новые коробочки, которые не замедлили попасть под раздачу до того молчавшей пары Т-34, которые сразу же подбили две тройки — просто проломили им борта бронебойными снарядами, и те не теряя времени задымили. Огонь по нам усиливался, к тому же немецкая пехота, потеряв всего два бронетранспортера, высыпала на поле и перебежками стала продвигаться вслед за танками, а на дороге разворачивалась батарея 'колотушек', которые были довольно опасны для наших Т-26 и затрофеенных двоек-троек, не говоря уж о единичках. Поэтому, не дожидаясь цугундера, мы стали бодро откатываться вглубь леса. А немцы, занятые атакой, не сразу сообразили, что с тыла, с дальней границы поля, по ним лупят еще четыре Зис-2 — танки и бронетранспортеры просто вдруг замирали, получив в корму или борт бронебойным снарядом. Пока немцы разглядели новую опасность, пока развернули часть танков на север — ими было потеряно еще три танка и пять бронетранспортеров. Но, уж развернувшись, фрицы стали мощно давить и ту группировку. К счастью, ее командир не пытался геройствовать и, как только немцы развернули часть сил на него, быстренько приказал сматывать удочки.

Ну и до кучи, рота, уже втянувшаяся в лес дальше по дороге, хорошо так получила и от передней засады. Сначала, после первых же выстрелов на поляне, мощный фугас буквально снес с дороги четверку. И потом, пока не осела пыль, в бочины немцам прилетело еще несколько снарядов из сорокопяток. Немецкая пехота в первые моменты явно растерялась, да и плотный пулеметный огонь хорошо ее выкосил. Но затем танкисты стали разворачивать машины в сторону засады, так что наши под прикрытием пулеметов быстренько оттащили сорокопятки за заросший лесом холмик, чтобы укрыться от огня прямйо наводкой, там прицепили их к грузовикам и по слегка расчищенной нами лесной дороге смотались от греха по-дальше.

В общем, сработали мы на отлично — у немцев в минусе — четыре четверки, девять троек, семь единичек, шесть бронетранспортеров, более десятка грузовиков и под роту убитых и раненых пехотинцев. У нас — пробитая пушка на Т-34, несколько раненных, и ... а и все ! И это — за пять минут боя. Жаль только, трофеев на этот раз не было — поле боя осталось за фрицами, так что часть танков они смогут вернуть в строй — ну, заварят пробоины, отмоют кровь, может, заменят проводку — и снова в бой. Но — уже только через какое-то время. И уж как минимум четыре танка — только в переплавку — после взрыва боекомплекта там вообще говорить не о чем, да и после того, как выгорает топливо, такой корпус, подвергшийся воздействию высокой температуры — только в переплавку, если проводку и резину еще как-то можно было бы заменить, то уж саму стальную конструкцию жаркое пламя настолько корежит, что и нечего думать пытаться выправить ее хоть прессом, хоть молотком — все-равно напряжения будут вылезать в самых неожиданных местах — да такой танк не сможет даже сдвинуться — оси и валы будет зажимать не в одном, так другом месте. Мы такое уже наблюдали — и наши танки находили в таком состоянии, и немецкие потом исследовали — из тех, что немцы не могли утащить с собой — не было сил, времени, или поле боя оставалось за нами. Трофейные-то танки мы так и взяли — из подобных засад, только на гораздо меньшие колонны — их-то мы расстреливали под ноль, так что техника и трофеи доставались нам. Это тут мы решили попробовать зубы на более крупной добыче, причем решили попробовать осознанно — надо было наращивать ущерб немецкой армии — и нашим на основном фронте будет по-легче, и мы получим и опыт, и, самое главное — веру в свои силы — чем больше урон врагу, тем веселее выглядят бойцы и командиры, да и гражданские, несмотря на понесенные потери и пережитые лишения, расправляли плечи.

А вот я все-больше задумывался. Мы уже выросли настолько, что фрицы нас так просто не оставят. Ну-ка — набить к концу июля почти семьдесят танков — это не шутка. Причем сорок девять — безвозвратные потери — мы захватили лишь слегка поврежденными или смогли восстановить двадцать два танка, еще двенадцать утащили в виде металлолома — в качестве источника танковой брони и запчастей, и еще пятнадцать коробочек остались немцам, но там о восстановлении речи уже не шло — только переплавка. Ну и почти двадцать немцы, наверное, смогут восстановить, но не сразу. Так что мы смахнули с немецкой карты почти танковый батальон. Это помимо трех десятков бронетранспортеров, двух сотен грузовиков и более полка пехоты. Такое не прощают.

А все этот лейтенант-артиллерист, с которым мы встретились двадцать шестого июня — вечность назад. Он с упорством маньяка собирал по окрестностям все артиллерийские и минометные стволы, до которых только могли дотянуться наши ДРГ. И собрал-таки более восьмидесяти одних лишь противотанковых пушек — считай, четыре ПТАПа — противотанковых артиллерийских полка (правда, не уверен, что тут о таком вообще не то что слышали, а хотя бы думали). Это не считая двух десятков пехотных пушек и чуть меньше гаубиц — артиллерийский кулак получался бы мощным. Жаль только, что артиллеристов на всех не хватало. Даже в наводчиках из артиллеристов было только половина, остальные же прошли только небольшой курс обучения. Но сделать пару выстрелов с небольших дистанций они могли. Длительный бой, конечно же, пока был не для наших артиллеристов, но вот артиллерийские засады уже очень даже получались, особенно если выставить с десяток стволов на полкилометра — постреляют колонну только так. Пожалуй, сейчас главным навыком была не столько стрельба, сколько маскировка и умение быстро сматываться с позиций. И уж этим артиллеристы овладели на вполне высоком уровне. Даже придумали ложные артиллерийские позиции, когда наряду с реальными выстрелами из пушек в кустах подрывали небольшие заряды, клубами пыли и пороха создавая иллюзию выстрела. В некоторых случаях, встретившись с таким ураганным огнем, немцы задирали лапки, даже не попытавшись оказать хоть сколько-нибудь длительное сопротивление. Ну а если и оказывали, то большое количество 'целей' размазывало их ответный огонь и позволяло сделать нашим артиллеристам, снайперам, минометчикам и пулеметчикам несколько дополнительных выстрелов, прежде чем ответный огонь становился достаточно плотным для того, чтобы начать отход — мы ведь обстреливали колонны не ради спортивного интереса — нам нанести максимальный урон при минимуме своих потерь. Так что не до геройства и стояния под шквальным огнем — не получилось сразу разгромить — ну пускай едут дальше, пока повезло.

И вот, с этими батареями мы и шарились по окрестностям в радиусе до ста километров. На такие расстояния мы отправляли только с гусеничным транспортом, ну на крайний случай — с колесным — нам ведь надо было не только нанести урон, но еще и ускользнуть от возможной погони, и тут повышенная проходимость техники была очень важна — заберись куда-нибудь в глушь — и поджидай погоню — пару раз немцы так теряли по роте солдат, после чего погони были у них запрещены — 'ушли — значит ушли'. Шесть батарей были на конной тяге и работали на дистанциях двадцать-тридцать километров максимум. Остальные пять имели стационарное базирование в опорных пунктах и служили в том числе и в качестве артиллерийских школ, где новобранцы с утра до вечера переводили орудия из боевого в походное и обратно, перекатывали с места на место 'под прикрытием' пехотного охранения, имитируя наступление или отход, смену позиций, переносы огня с фланга на фланг, смену направления стрельбы с флангового на фронтальный и обратно — в общем, скучать не приходилось. Но все понимали, что каждое ведро пота заменяет сто грамм пролитой крови, так что отлынивающих не было.

И со снарядами-то тоже было пока неплохо — захваченные трофеи, брошенные склады, отдельные лесные находки в виде грузовиков или оставленных позиций позволяли нам поддерживать количество бронебойных выстрелов для всех типов орудий на уровне пятнадцати-двадцати выстрелов на ствол. Мы считали именно бронебойные снаряды, так как у меня, да и у остальных была приличная боязнь танковых клиньев — этого поистине всесокрушающего оружия. При среднем расходе в три снаряда на танк выходило, что мы сможем подбить до четырехсот танков противника — две дивизии ! Правда, такой расход у нас получался в довольно тепличных условиях, когда более половины стрельб производилось из засады по неманеврирующим целям — тогда-то расход был где-то полтора снаряда на один танк. Вот когда те начинали маневрировать — расход резко увеличивался — чуть ли не до шести выстрелов. То есть при нормальном наступлении мы могли рассчитывать уже только на двести танков, то есть на одну дивизию. И это при условии, что по нам не будет работать артиллерия и авиация. А они работать будут — уж если на нас пошлют танковую дивизию, то и в ней самой будут не только танки, и авиаподдержку им тоже обеспечат. А это — потери стволов, и даже сотня подбитых танков будет для нас счастьем. Поэтому-то и была нужна вундервафля — маневренная и защищенная хотя бы от осколков.

* * *

— Ганс, что там случилось с танковым батальоном ?

— Он попал в артиллерийскую засаду, генерал.

— Какие-то недобитки ?

— Мы не знаем, мой генерал.

— Как это ? Что, все были убиты ?

— Никак нет, наоборот — все отошли, не оставив ни трупов, ни раненных, хотя следы крови мы в нескольких местах обнаружили.

— И что — даже не преследовали ?

— Преследовали, но группа в километре от места обстрела нарвалась на засаду и преследование прекратила. Сейчас в том районе установили блок-посты с танками и пушками обстрелянного батальона, чтобы обезопасить дорогу — все-равно их надо ремонтировать и пополнять.

— Так наверное нападающие уже давно ушли ?

— Не должны. У них пушки в основном на конной тяге, так что быстро передвигаться они не могут.

— Так что же ? Батальон стоит на месте и ждет пока эти русские уйдут ? Он ведь нужен на фронте ! Немедленно снарядите группу и прочешите ту местность. Найдите пушки и уничтожьте ! И так полно партизан. Когда же наконец наладят нормальную охрану тыла ... ? Не хватало нам еще иметь на коммуникациях какие-то русские батареи.

— Слушаюсь ...

— Для усиления возьмите пехотный полк, что сейчас проходит через город, и танковый полк на этих чешских танках — этого должно хватить. И, пожалуй, на аэродроме — пару истребителей для разведки. Или шторьхи — что у них там сейчас есть.

— Яволь ! Будет сделано !

* * *

— Давай-ка пройдемся по Регламенту-1.

— Так товарищ сержант, час назад же проходили !

— То было час назад, а сейчас — сейчас.

— Ну товарищ сержант ....

— Так, отставить разговорчики ! Или тебе напомнить, почему мы бросили свой танк ?

— Ну единственный раз-то и забыл подтя....

— Так вот чтобы не забывал — вперед !

— Есть !

...

— Товарищ сержант ...

— Чего ?

— Семен Трофимович, а вот объясни все-таки — что это за люди ?

— Кто именно ?

— Ну вот под чьим началом мы сейчас служим.

— Что именно тебе объяснить ?

— Ну ... все как-то странно ...

— Что именно ?

— Ну те же ... белогвардейские словечки ...

— Это какие-же ?

— 'Виноват', например. Так же говорили в царской армии.

— А, это ... Да работали в заграничной разведке, вот и привыкли, когда общались с недобитыми беляками. Ну, точно-то я не знаю, но мужики так говорят.

— А вдруг и правда белогвардейцы ?

— Да ну, брось ты. Будут белогвардейцы печатать боевые листки с призывами всемерно защитить достижения нашей социалистической родины ? Будут призывать стоять на страже коммунизма ? Ну .. ?

— Ну не знаю ... может, это они так маскируются, а сами — белогвардейцы, ну или может троцкисты какие.

— Знаешь, Вась, мне тут порассказывали, как они с немцами воевали, что тут было вначале. Так что я — с ними, у меня еще должок к немцам ох какой. А ты, если хочешь, можешь идти на восток — предлагали же, кто хочет — снабдят и пайком на пять суток, и патронов дадут. Что не пошел-то ?

— Так говорили же, что идти более ста километров, да по местности, заполненной немцами ...

— Во-во. Мы сами-то сколько перлись ? И половину того не прошли, пока сюда вышли. Как — понравилось ?

— Нееее ....

— Так-то. Я уж тут повоюю, дождусь когда наши контрударами прогонят фрица, ну и мы ему в ... спину ... леща хор-р-рошего вставим. Так что крути давай. Что там у тебя ?

— Да все уже.

— Ну, хлопцы, пять минут — и по коням !

Через пять минут взревели моторы, и колонна двинулась вперед. В передовом дозоре шли два мотоцикла с колясками, за ними, метрах в ста — два танка Т-26, и уже за ними пылила СУ-57, за рычагами которой и сидел Леха, с трудом пытаясь разглядеть дорожные ухабы, которые еле просматривались в узкой щели сквозь поднятую пыль. 'Ну, новая техника, может, и хорошая, но вот обзор из нее ... как ...' — чертыхался Василий, но тем не менее вел коробочку вперед и вперед. На танке, из которого и была сделана эта самоходная установка, обзор был гораздо лучше, особенно если в поле, да через приоткрытый люк. Ну да, противоснарядное бронирование самоходки не предполагает люка в лобовом листе, это-то понятно. Хотя тоже — почему же тогда в Т-34 этот люк был ? Не, что-то там не додумали. Ну, ладно — пока едем, а там видно будет. На учениях-то, да по травяному полю, все было ничего так, нормально, а вот выехали на грунтовку — и на тебе.

Видимо, подобные мысли витали в головах мехводов и трех остальных самоходных установок, что шли в той же колонне — еще одной СУ-57 и двух СУ-76 — нашей новой техники, которую мы сделали к концу июля как раз в четырех экземплярах. Сейчас им предстоял первый неучебный бой — они шли работать по танковой колонне, что обнаружили наши ДРГ в пятидесяти километрах от городка. И колонна шла как раз в нашу сторону. Как я и предполагал, немцы решили-таки разобраться с белым пятном в их тылу. До этого-то мы перехватывали колонны на расстоянии, да и были они не такими большими, а уж всяких шпионов и мелкие группы — для этого вокруг города постоянно шныряли наши разведгруппы — и для тренировок, и для прочесывания. Заодно они разведывали пути, а вместе с пехотными подразделениями делали замаскированные и заминированные засеки, секреты, доты — все это от диверсантов и егерей — я-то знал что они появятся и свою картину будущего рисовал перед остальными в виде вопросов и догадок 'а что немцы будут делать дальше ?'. А дальше, ясное дело, пошлют бронетехнику. Поэтому-то мы и шарились по округе, собирая орудия и танки, подбирая на них расчеты из окруженцев или натаскивая новичков.

В принципе, если бы не тот танковый батальон, мы бы еще какое-то время сидели бы спокойно. Вот только сидеть спокойно было нам не с руки — когда на фронте идет ожесточенная борьба, отсиживаться нельзя — и не по-товарищески, и люди спросят — чего это мы не воюем. А после таких вопросов не долго и до ареста. Так что — хочешь не хочешь — надо вести боевые действия. Ну а уж чтобы повысить их безопасность (ну и свою, заодно), мы и затеяли всю эту возню с тяжелым вооружением. Местность-то вокруг обезопасили разведгруппами, а вот что будут делать немцы, получив такой разгром ? Ясное дело — попытаются разобраться с обидчиками. Чем ? Ну, раз мы выкосили у них уже и танкистов, то танкисты точно будут. Пехота может подойти с гаубичными батареями — вот как бороться с ними, я пока не представлял. Если только ДРГ смогут подобраться и расстрелять расчеты. Но, если немцы выставят хоть какое-то пехотное прикрытие — мы умоемся кровью. Чего очень не хотелось бы. Так что пока наша защита — это маневр. Налетели и убежали, пока фрицы не начали крыть артиллерией. В принципе, так сможем отразить и атаку небольших подразделений — ну, батальон — стрельбой из засад мы можем его уполовинить во время отступления на пять километров — как-то проверили две наши ДРГ, когда в них вцепились слишком обиженные немцы. Пулемет в упор — и бежать. А когда поднимутся и пойдут следом — другой пулемет — и бежать. А с флангов — снайпера. А когда к ним попытаются подобраться — еще пулеметы и гранаты. И — опять же — бежать и бежать — после каждого огневого воздействия — оздоровительный бег. Пусть даже на сто, двести метров — главное, чтобы не оставаться на прежней огневой точке — немецкая артиллерия — это что-то адское. Ну, пока у них есть корректировщики — именно эти уроды и дирижируют траекториями снарядов. Вот если корректировщиков выбить — тогда да, можно пободаться на одной позиции и подольше. Главное — не дать себя прижать пулеметным огнем и обойти с флангов — лучше отойти, чем цепляться за позиции — у нас пока не доходило до ситуации 'позади Москва' — всегда было пространство для маневренной обороны — именно для этого я и старался раздвинуть границы нашей территории, чтобы было потом куда отступать и при этом наносить фрицам урон — не бесконечные же они.

Вот с танками ДРГ уже не справятся. У нас есть и ПТО, но они не так маневренны, как ДРГ, и быстро выйти из-под артобстрела не смогут. Вот танки у нас тоже уже есть. Как и танкисты с артиллеристами — за июль к нам вышло много кого, и большинство оставались с нами. Так что уж командиров орудий и наводчиков мы как-то наскребли на всю ствольную артиллерию — что буксируемую, что установленную в танковых башнях. Нашлось достаточно и мехводов с водителями, а уж управляться с лошадьми могла чуть ли не вся Красная Армия. С заряжающими было похуже, но там было по-проще, так что подобрали народ и начали его натаскивать и на эту специальность. Но — и артиллерия была уязвима, и танки, хоть и поманевреннее, артиллерии, но их и труднее замаскировать, чтобы обеспечить несколько безответных выстрелов — все-таки махина больше того же орудия — сорокопятку вообще можно спрятать чуть ли не в траве — и попробуй еще ее разглядеть. Когда разглядят — да, ей становится очень хреново, но все-таки первые два-три выстрела она сделать успевает. Как правило. А с одной позиции надо сделать хотя бы столько — первый будет наверняка только пристрелочным — мало кто из наводчиков может взять все упреждения и поправки, чтобы поразить цель на дистанции с полкилометра — ближе в танки мы стреляли только из засады, с подготовленными путями отхода, когда нас не могут преследовать. Такие места можно выбрать не всегда, поэтому мы рассматривали не очень хорошие для нас варианты. Так вот — первый выстрел будет пристрелочным, второй — уже по цели ну или корректировочный, и только третий — попадание с вероятностью восемьдесят процентов. А может потребоваться еще и четвертый, и пятый — все зависит от удачности попадания и верного глаза наводчика, ну и снаряд не должен разлететься при ударе — особенностей много. И танки обеспечить безответной стрельбы не могли — тонковата броня. Если только КВ или Т-34, но таких у нас пока было три штуки, то есть оружия недостаточно.

Поэтому-то я и стал продвигать идею делать САУ на базе легких танков — сделать противоснарядным хотя бы лобовой лист, чтобы даже под ответным огнем можно было бы продолжать стрельбу. А установка на бронированном самоходном шасси позволяла быстро смотаться. Пока корректировщик заметит, пока передаст координаты, пока батарея сменит прицел, пока выполнит пристрелку одним-двумя выстрелами — САУ сможет сделать до десятка выстрелов и смотаться метров на сто-сто пятьдесят, чтобы стрелять уже со следующей позиции. А десяток выстрелов — это две-три пораженные цели — ответный огонь немецких танков-то ей не страшен. Ну, мы на это надеялись. И каждое попадание выводило немецкий танк из строя с вероятностью девяносто процентов — мы сразу запланировали ставить на САУ пушки калибрами в 57 и 76,2 — чтобы бить наверняка и с больших расстояний — уж чтобы с километра можно было подбивать и сматываться, подбивать и сматываться. То есть я надеялся получить вундервафлю для борьбы с танками — нас ведь было мало, чтобы позволять себе большие потери в отражении танковых атак. А уже наклевывалась необходимость подбить пятьдесят танков в наземном бою — поначалу вряд ли на нас пустят больше — это ведь почти батальон танков — они нужны на фронте !!! а так — пока разберутся, пока смогут выделить сил побольше (а их ведь тоже надо будет отрывать от фронта!), глядишь — мы станем еще кусачее.

В качестве вундервафли я планировал использовать Т-26 — снять башню и передние листы, наварить спереди прямые листы толщиной 10-15 миллиметров под углом не менее 60 градусов и залить пространство между ними бетоном. Пробный обстрел такого сэндвича показал, что сорокопятка не берет его и со ста метров, немецкая 50-мм пак-38 — со 150, а на ста — вырывает кусок внешнего листа но второй лист уже не пробивает — энергия удара уходит на разрушение бетона. Неплохо. Если не подставляться бортами — можно гвоздить танки просто стоя на месте. А чтобы такое было возможно, нужно не менее четырех самоходок — чтобы хотя бы одна пара гвоздила немцев в борта — если часть их пойдет на одну пару, часть — на другую — наши будут стрелять прежде всего по тем, кто идет не на них. Ну, до определенного предела — на расстояниях в двести-триста метров наши пушки легко пробьют и лобовую броню практически любого танка. В качестве орудия мы сначала решили использовать пушки зис-2 — как я говорил, их мощности хватит даже на тигры. Но затем все-таки решили поэкспериментировать и с Ф-22 или УСВ — с двойками скоро начнутся проблемы со снарядами, тогда как для 76,5 снарядов было больше — и у нас, и в округе.

Проблемы выявились сразу же — Т-26 не были рассчитаны на такую высокую отдачу — лопнула одна рессора и треснуло колесо, да и корпус немного повело. Хорошо, что у нас уже был запас битой техники. За счет нее мы и стали усиливать конструкцию самоходок. Усиление подвески дополнительными рессорами снизило и нагрузку на колеса, так что, отстреляв десять снарядов, мы сочли решение удачным. Чтобы не вело корпус, по днищу танка пустили усиливающий рельс, и уже на него наварили объемную конструкцию, на которую насадили верхнюю часть орудия — ствол с затвором и откатником-накатником. Сам ствол был длиннее танка, но устанавливался почти по середине его корпуса, так что торчал впереди всего на два метра — тут уже водителю придется следить, чтобы не проткнуть им землю. По горизонтали наводку ограничили тридцатью градусами в обе стороны, по вертикали — 20. Надели на ствол маску из сваренных плит. Внутри оказалось очень тесно — пришлось увеличивать угол наклона лобовых листов до 45 градусов. С одной стороны, это уменьшало защищенность, с другой — уменьшало и вес плиты, поэтому то, что убиралось из-за большего наклона корпуса, мы просто наварили сверху еще одним слоем — теперь справа и слева от пушки были еще две плюхи метровой высоты.

Все это несколько увеличило вес танка, особенно передней части — убрались листы толщиной 13 миллиметров и площадью почти четыре квадратных метра, то есть почти 400 килограмм, башня — еще 400, пушка — 200, то есть сняли почти тонну. Но добавилось два листа по те же 400 килограмм, между ними пятисантиметровый слой бетона — сто килограмм, и пушка — ее верхняя часть без щитка, лафета с колесами и станин все-равно была около полутонны, то есть к передней части добавилось 600 килограмм. Поэтому мы, не дожидаясь новых поломок на маршах, еще усилили рессоры катковых тележек и запретили мехводам гонять свыше 20 километров в час — да они бы и не смогли — 90-сильный мотор смог бы позволить большие скорости только на ровной местности, да и то — внапряг и не долго. Но и этот результат был отличным. Пробные стрельбы показали слабость опорной тубмы — доварили пару швеллеров. И начали обкатку. Смотровым прибором для водителя была обычная щель в лобовой броне, даже без триплекса, и щель с левого бока. Опасно, но сейчас многие так ездят. Бронированной крыши не было, так что обзор у командира был очень хороший — только особо не высовывайся, чтобы не словить пулю или осколок — и будет тебе счастье. Ну и не подпускай немецкую пехоту, иначе граната в открытый сверху бронекузов обеспечена. Ну, за прикрытием должно было следить пехотное отделение, которое мы сразу же придали каждой САУ. К сожалению, пока у нас не было надежной техники для ее передвижения вместе с САУ — пехота батареи перевозилась на двух грузовиках, там же были и запасы снарядов. Имевшиеся у нас немецкие бронетранспортеры мы, честно говоря, зажали — уж очень хорошо они себя проявили в качестве обычного арттягача, который по проходимости значительно превосходил колесный транспорт — и именно это свойство мы использовали на всю катушку в своих артиллерийских засадах, когда огонь открывался совершенно с неожиданных для немцев мест, а потом они еще и не могли догнать 'орудие повышенной проходимости' — такие же бронетранспортеры выбивались самим орудием или попадали под управляемый фугас, а ножками догнать не так уж и просто, особенно когда на пути тебя ждут пулеметно-снайперские засады.

Очень порадовал наш учитель физики — за три недели с мастерами стекольного завода они продвинули технологию изготовления линз и вогнутых зеркал на уровень опытного производства — с пятью шлифовальными станками. И после какой-то отладки производства своих прицелов для СВТ они еще за неделю встроили в стандартный прицел пушки ЗИС-2 дополнительный модуль, который повышал кратность увеличения с 2,5 до 5 — то есть теперь самоходка могла стрелять на километр как на 200 метров, а 500 метров были для нее вообще воробьиной дистанцией.

Первый шушпанцер мы получили двадцать третьего июля, и сразу же восемь экипажей посменно стали тренироваться на нем. А мастерские в спешном порядке переделывали еще три танка в самоходки — благо за три недели по окрестным лесам удалось набрать почти двадцать танков Т-26, пять — БТ-5 и даже две Т-34, но эти пока оставили как есть, только наварили еще брони, установили командирскую башенку и модернизировали прицел — пусть скорость и упала, зато повысилась защищенность и скорость прицеливания.

Так у нас появилась противотанковая ГБР. И вот сейчас, двадцать девятого июля, она выходила на свой первый бой.

— Степан, следи-ка получше — что-то мне не нравится эта местность. — они проезжали по открытому полю, окаймленному лесами, и Трофимыч, настрополив наводчика, и сам взялся по-ухватистее за немецкий МГ, поводя его стволом по всем подозрительным местам. Подозрительных мест было много — кусты, холмики, группки деревьев — отовсюду в любой момент могла прийти пулеметная очередь, прилететь снаряд. Хотя наши ДРГ и шастали в округе днями и ночами, но и все перекрыть были не в состоянии, так что какая-нибудь гадина могла и просочиться. Конечно, немцам сейчас все силы надо прикладывать на востоке, но и за нас вполне могли взяться — сколько уже шуршим в их тылах — им явно это не нравится.

Трофимыч сдвинул ветку, что щедро были понатыканы в наваренные на броню скобки, и продолжил бдительно провожать стволом каждое подозрительное место. Но тревога пришла совсем не с земли.

— Воздух ! — пронеслось над колонной.

Трофимыч инстинктивно пригнул голову, но все-таки перекинул шкворень пулемета на носовое направление — по плану отражения воздушной атаки он должен был стрелять именно туда. Самолет стал виден не сразу — Трофимыч пытался выискать ненавистные силуэты в высоте, а тут — метрах в ста над землей — шел немецкий Шторьх.

— Ну, сука ! Н-н-н-а !!! — Трофимыч тремя короткими очередями нащупал тельце самолетика и продолжал всаживать в него кусачие струи, пока тот не задымил и не пошел к земле, скрывшись за небольшой группой деревьев.

— Ну Трофимыч ты даешь ! — Степан восторженно глядел на своего командира.

— А то !

— Что это было ?

— Шторьх.

— Чего ?

— Шторьх — разведчик и связной самолет. Не иначе нас выискивал.

— И как только ты все знаешь ?

— А ты на лекциях, чем о девках думать, мотал бы на ус. Ведь только неделю назад про них рассказывали. Да и плакаты в учебке — для кого висят ? Подошел и пробежался по силуэтам. Война. Думать надо !

— Да я что ...

— Что ... вот и того. Ну-ка — что там скажут ?

К САУ Трофимыча подрулили один из мотоциклов.

— Ну что там ?

— Летчик убит, а вот самолет целый, только стойка подломилась, да похоже маслопровод пробит. Ну ты и снайпер !

— Ну дык ... !

— Все, сейчас капитану скажу, он отрадирует, чтобы технику забрали.

— Ага, давай.

Через пять минут колонна продолжила свой путь, оставив на охране самолета пару бойцов — когда подъедет грузовик и трактор, их заберут, а у остальных было еще много дел.

* * *

— Эй, Курт, ты летишь ?

— Да.

— Один ?

— Да вот некому больше — то в разъездах, да еще эти партизаны ...

— Да, не повезло нашим. Ну ничего, отомсти за них.

— Да чем отомщу-то ? У меня же не пикировщик, и даже не истребитель.

— Ну, наведи танки на этих гадов. Ты ведь в их интересах поведешь разведку ?

— Это да. Ну, бывай.

— И тебе удачи.

Курт завел двигатель, вырулил на взлетную полосу и, разогнавшись, взмыл в небо и лег на курс. И затем, согласно приказу, он полчаса делал широкие зигзаги над заданным районом, пытаясь высмотреть внизу спрятанные русские пушки. Но ничего не было видно. Лишь какие-то кусты ... так ... а что-это за кусты да на дороге ? Ну-ка ... Курт снизился почти до пятидесяти метров. Чтобы по-лучше разглядеть диковину. М-м-м-ать ! Да это же замаскированные русские танки и грузовики ! Курт лихорадочно пытался нащупать тангенту радиостанции, одновременно выводя самолет как можно выше от обнаруженной цели. Он не успел ничего. По корпусу прошла дробь, тут же чихнул двигатель, а весь левый бок вдруг заполнился раскаленными углями. На последних квантах меркнущего света Курт еще вывел самолет почти впритирку к земле, но тут в глазах окончательно потемнело, и он покинул этот мир, напоследок подарив ему почти исправный самолет. А уж кто заберет этот подарок — тут особо и гадать не надо — с нашим-то ХабарГрабьТрестом ....

* * *

Но Трофимыч и остальные бойцы противотанковой ГБР уже не видели, как подъехавший трактор зацеплял самолет и вытаскивал его на дорогу, чтобы утащить на базу. Трофимыч вместе с остальными готовился к бою.

— Так, товарищи командиры, значит, смотрим сюда. — капитан разложил накиданную от руки схему местности, где был указан рельеф, речка, леса и оборудованные в них проходы. — Начинают пятьдесят седьмые. Выезжаете на бугор, с него колонна будет видна как на ладони, и стреляете по головным танкам — вам надо создать затор, но не сильный — чтобы их танки все-таки могли по одному перебираться на нашу сторону — пусть лучше здесь пытаются атаковать, чем пойдут искать обход — ищи их потом. Одновременно с вашим выездом ваше пехотное прикрытие уничтожает головной дозор — они как раз будут за двести-триста метров. Ну и вы тоже по ним постреляйте из пулеметов — по основной колонне наводчики и сами справятся. Танки — стоите в этой ложбинке справа от дороги за кущей и помогаете уничтожать дозор — вам как раз будет видна дорога и восточный склон холма, а от основной колонны вы будете прикрыты кущей — не достанут. Затем оттягиваетесь назад в лес, проходите за семидесятками, выходите на этот мысок и садите по бортам на том берегу — тут расстояние триста метров, ваши сорокопятки должны пробивать все во что попадут. Только следите — их танки могут пройти и вдоль того берега, так что сразу не выскакивайте, чтобы не подставиться под их огонь. После того, как первые танки немцев переправятся на наш берег и пойдут часть — прямо на холм и часть — налево, в сторону семидесяток — снимаетесь, проходите за ними на юг и выходите вот сюда, на опушку — это будет дальше второй позиции семидесяток — будете страховать всех и не давать фрицам оседлать холм. Кто успеет туда пробраться — давите огнем. Главное, не пустить их дальше по дороге или зайти во фланг семидесяткам. Дальше. Пятидесятки — сделали по десять выстрелов с холма — и идете влево, по опушке — вы будете прикрыты вот этим холмиком. И следите за вершиной холма — часть танков может туда дойти. И по ним еще не будут стрелять наши танки. Ваше прикрытие отходит за бугор, грузится на автомобиль и следует за вами. Немцы как раз развернут цепь вдоль берега, чтобы взять холм в перекрестный огонь, а часть будет протискиваться по дороге через мост и атаковать сам холм и позицию семидесяток на востоке, но часть может пойти и налево, в вашу сторону, так что выходите из-за холма осторожно, смотрите не напоритесь на них в упор. И — следите за тем берегом — мало ли кто выйдет слишком далеко от моста влево — тогда он сможет вас увидеть и начать по вам стрелять. Доезжаете до северного склона холмика и сможете пострелять по тем, кто будет стоять на охранении, или двигаться в вашу сторону. Но если кто забрался на большой холм — их гасите в первую очередь — иначе не сможете стрелять через реку, не подставив им борт.

— Мост взрывать не будем ?

— Нет, нам надо, чтобы они хотя бы частично втянулись на этот берег — меньше придется за ними бегать. Так что — повторяю — смотрите, не устройте сразу затор на мосту.

— А сколько их всего будет ?

— Порядка сорока танков и до пехотного батальона на грузовиках. Танки — четыре четверки, шесть троек, шесть двоек, три единички и остальные — 'чехи'.

— Ничего себе.

— Да. Поэтому постреляем сколько сможем и откатываемся к опорнику, что мы недавно проехали — там будет основное место их встречи. Так вот. Пятьдесят седьмые бьют охранение, постепенно выезжая из-за малого холма — делаете улитку вокруг его склона, чтобы вам было видно на том берегу два-три танка максимум — по ним и работаете, потом — по следующим и так далее. И — еще раз повторяю — следите за вершинами и малого, и большого холма — они обе будут вам видны — и срезайте все, что там будет ползать и шевелиться — это — ваши первоочередные цели. Ваше же охранение должно будет оттянуться за опушку вглубь леса и оттуда смотреть — сколько танков уже перешло через мост и насколько они далеко. Одновременно — снайпера — гасят их офицеров, пулеметчиков, ну все по обычной схеме. Пулеметы пока молчат. Как только танки доходят вот до этих кустов — снимаетесь и отходите в лес — по этому проходу — должны успеть — вам тут метров сто, им — полкилометра, будете прикрыты скатом холма, но тут главное — выбить их танки, что будут выставлены в огневое прикрытие на том берегу — особенно тройки с их пятидесятимиллиметровками. Если кого-то уничтожить не удалось — уходите зигзагом — авось не попадут. Да и чехи в борт вам опасны. Далее — проходите по проложенным в лесу путям на север триста метров, и вот из этой лощины — она выходит из леса параллельно реке — бьете им в борта — ну тут уж как пойдет — слева, то есть с севера, будете прикрыты речкой и лесом, справа, то есть с юга — лесом, ну а спереди вам никто по идее не страшен, главное — не подпустить пехоту. Если они подходят на двести метров — снимаетесь и отходите лесом уже на юг. Место сбора — в полутора километрах на юг, две скирды, запасная точка — пораженное молнией дерево — все их проезжали. Наверняка видели.

— Так точно.

— Теперь семьдесят шестые. Идете на восток, в этот перелесок. Когда начнут работать пятидесятки — выдвигаетесь вперед и осколочными гасите пехоту, по возможности максимально быстро, чтобы шло по грузовикам. Тут будет где-то с километр — должно им хватить. Когда они выйдут из грузовиков и рассредоточатся — переключаетесь на танки, бронебойными — тоже сколько хватит. До вас будет ближе, поэтому стреляете до тех пор, пока пятидесятки не выйдут на вторую позицию — как раз фрицы пойдут сначала на холм и на вас, на вас же будет и все внимание, так что у них будет пара минут беспрепятственной стрельбы. И — если заметите, что кто-то взбирается на большой холм, или, что еще хуже — на малый — гасите прежде всего их — а то выйдут в борт пятидесяткам. С вашей позиции будут видны восточные склоны обоих холмов, большого — полностью, малого — на три четверти — его будет немного загораживать большой. Ну а дальше то же самое — как только фрицы приблизятся на триста, ну — двести пятьдесят метров — снимаетесь и уходите в лес, сдвигаетесь на юг и потом на запад на триста метров — и садите по тем, кто еще будет идти на вашу старую позицию — к этому моменту они уже должны будут к ней подобраться, так что все их борта — ваши. Остальные немцы к этому моменту уже будут переключены на пятидесятки, поэтому вашей задачей будет добить тех, кто шел на вас — если их не добить, они смогут ударить по пятидесяткам. Добиваете этих — и осколочными по мосту и скоплению техники — задача — поразить максимальное количество пехоты. Дальше оттягиваетесь на точку сбора. Время операции — двадцать минут. Вопросы ... ? Ну, тогда — по местам и ни пуха ни пера.

— К черту ...

Народ расходился по машинам и те уходили на определенные для них позиции.

Трофимыч с напарником — Серегой Смирновым — тоже сержантом, командиром второй СУ-57 выбрали места на холме, откуда будут стрелять, затем прикинули, как будут выезжать.

— Слышь, Трофимыч, давай поменяемся местами.

— Что такое ?

— Да у меня орудие не опускается так низко, как у тебя — мне приварили снизу дополнительную плиту, да слишком высоко ее поставили.

— Вот блин мастера, екарная кочерыжка. Ну давай. Только все-равно уходишь первым.

— Лады.

Они поменялись местами и все замерли минут на двадцать — несколько крупных кустов, 'выросших' чуть позади вершины холма среди такого же кустарника и редких березок.

Ждать пришлось недолго — минут через двадцать вдалеке послышался гул моторов, и вскоре из леса в паре километров от их позиции вынырнули три мотоцикла с колясками и два ганомага — передовой дозор.

— По местам !

Пехота уже залегла на склоне, прикрытая его небольшими неровностями. САУ же завели двигатели и работали на холостых, только чтобы фрицы не услышали раньше времени. Но те шпарили вперед как на параде.

Вперед двинулись с первыми же выстрелами из пулеметов и, высунувшись стволом за гребень, тут же начали стрелять по ганомагам, из которых выпрыгивала немецкая пехота. Трофимыч садил по ней короткими очередями, а Степан, загнав осколочный снаряд, всадил прямо в кузов второго бронетранспортера — первый был уже подбит Серегиным экипажем. Дозор закончился буквально за пару минут, но Трофим не стал дожидаться, когда его окончательно добьют, а, сместив Степана из-за прицела, начал садить по танкам, двигавшимся еще с той стороны речки.

Пятикратная оптика давала отличное увеличение, и с восьмиста метров снаряды ложились почти в точку прицеливания, ну, с некоторой поправкой, хотя и первый — пристрелочный — снаряд лег под башню первого танка — недаром еще перед боем он провел очередную выверку прицельных приспособлений, навесив на ствол проверочные рейки и отъюстировав по ним навесную систему их самоделкиных. Но она почти и не разболталась — так, довернул один винт на полоборота. И вот сейчас Трофимыч всаживал в немецкие коробочки снаряды, что Степан закидывал в казенник. А Серегина САУ почему-то молчала, поэтому приходилось работать в темпе — перед началом боя они договорились первыми тремя снарядами выбить передовую технику на подходе к мосту — только чтобы создать толчею, но не затор, и уже потом стрелять — Серега — по ближним, Трофимыч — по дальним танкам. Дублирование огня по первым танкам нужно было для того, чтобы поразить их наверняка, а то еще прорвутся самые прыткие раньше времени.

Наконец заговорила и вторая САУ. Немцы начали съезжать с дороги, растягиваться цепью и палить по холму с коротких остановок. К этому времени наша пехота уже оттянулась за гребень, лишь подбежал сержант и сообщил, что наверное добили не всех, так что надо следить за холмом — вдруг кто высунется оттуда.

— Степан, слышал ? Поглядывай.

— Ага. — на секунду он перекинул шкворень пулемета на правый борт, и затем снова стал кидать снаряд за снарядом в ненасытную пасть казенника.

— Так, пожалуй, хватит. — Трофимыч расстрелял уже более двадцати снарядов — в два раза больше запланированного, но уж больно хорошо шла стрельба — что ни снаряд, то танк. А до них немцы не доставали — их снаряды либо уходили выше, либо взрывали дерн склона. Хотя пыль поднялась уже изрядная, так что видимость падала с каждой секундой. Поэтому, как ни хорошо шла стрельба, по-любому надо было уходить — они и так на пару с Серегой набили около тридцати танков. Пора было переходить на вторую позицию.

Дав короткий свисток, Трофимыч дождался, когда серегина САУ пройдет за их кормой, и приказал Василию двигать следом. А бой продолжался — из-за холма доносились звуки орудийной стрельбы — это стреляли танки и САУ-76, а пятидесятки, закрытые холмом, перевалили ложбинку между холмами и, слегка поднявшись по южному склону меньшего холма пошли на север, по направлению к фрицам, чтобы ударить им в бок.

Тут на обратной стороне большого холма начали вставать разрывы.

— Вот блин, похоже, у фрицев минометная батарея. Степан, поглядывай — если увидишь — надо бы сначала ее, а то накидают нам сверху.

— Хорошо.

— И — не забывай следить за вершиной большого холма — не хватало еще словить оттуда ...

— Да, буду глядеть.

Тем временем их САУ осторожно выползла из-за склона чуть ниже серегиной, которая уже палила по танкам на том берегу, и в свою очередь, тоже начала садить по одному из огрызающихся танков. Первый выстрел прошел мимо.

— Вот черт ! Похоже, эта хрень снова сбилась. — Трофимыч отвернул винты, откинул вбок самоделку из мастерских, и начал работать только через штатный прицел — на таких расстояниях и через него было нормально видно. Дело сразу пошло на лад — почти после каждого выстрела Трофимыч давал команду сдвинуться вперед и, увидев очередные танки, стоявшие на том берегу, начинал вертеть рукоятки наводки. Обернувшись на мгновение назад, Трофимыч присвистнул — весь большой холм был покрыт разрывами. Похоже, фрицы посчитали, что там находится мощная оборона, и теперь старались ее подавить и, наверное, под прикрытием массированного огня перейти на эту сторону силами, достаточными для рывка вперед.

'Ага ... а нас-то они и не видят' — подумал сержант. Ну да — через кусты, да из танка, да когда все внимание — на холм — самое вероятное место обороны. А мы их по-тихому, в бочок ...

Но лафа длилась недолго — уже через две минуты неподалеку встал минометный разрыв.

— Слушайте, а ведь это по нам. Заметили, суки. Давайте-ка смещаться на третью позицию.

Вдруг их машину резко дернуло влево.

— Танк на холме !!! Степан, твою мать !!! Васька, вправо девяносто !!!

Несмотря на развороченные попаданием снаряда жалюзи над МТО, двигатель работал, и Василий развернул машину по направлению к вершине большого холма, на котором виднелись два немецких танка, сейчас выцеливавших их САУ. Серегина машина им была за деревьями не видна, а вот машина Трофимыча была как на ладони. Но резким разворотом они вышли из-под одновременного выстрела обоих танков — снаряды прошли мимо, срезав деревья и кусты позади САУ.

— Бронебойный в стволе !

— Васька, вперед два метра ! — Трофимычу не хватало высоты подъема ствола, чтобы взять на прицел хотя бы один из танков.

'Сейчас они выстрелят. Не успеваем'.

Вдруг один из танков слегка подпрыгнул и тут же задымил, а второй, не сделав больше ни одного выстрела, резко сдал назад и исчез за вершиной холма.

'А ведь почти ...' — Трофимыч не стал додумывать мысль, а вместо этого дал свисток — и обе САУ, заехав задом за склон холма, изменили направление и, так же задом — не дай бог кто сейчас вынырнет из-за склона — поехали по направлению к лесу. Трофимыч вовремя подсказывал Василию, куда надо довернуть, так что добрались без происшествий, и, нырнув под защиту деревьев, уже тут развернулись и пошли по слегка расчищенному маршруту к ложбинке — их третьей на этот бой позиции.

Пехота шла впереди в пешем порядке — еще не хватало наткнуться на каких-нибудь шальных фрицев, переправившихся на этот берег с фланга. Но обошлось.

По дороге остановились на минуту, чтобы осмотреть повреждения. Не, даже вентиляторы крутились нормально — только жалюзи торчали вверх порванными пластинами — снаряд прошел почти по касательной к МТО, поэтому, несмотря на жуткий вид разрушений, все работало. Ну, пока.

— Трофимыч, как я его, а ?

— Так это ты снял того с холма ?

— Ага. Я гляжу, ты вертишься на месте, а почему— непонятно. Глянул вправо — мать честная ! — фрицы. Проморгали мы их.

— Да, мы тоже лопухнулись.

— Так зато какой тир устроили.

— Это да. И что дальше ?

— Ну а что ? Развернулся да и вдарил сквозь кусты — снаряд-то в стволе — и как раз под башню.

— Да блин, спас ты нас. Мы-то не успевали — орудие не поднимешь — надо въехать чуть по-выше, а еще потом прицелиться — не, не успевали.

— Да чего там, ладно ...

— В общем, с нас причитается. Слушай, а чего ты на большом холме замолчал ?

— Да эта долбанная насадка на прицеле снова сдвинулась. Стреляю — а мимо, даже не вижу — куда.

— Да, мы ее подкручивали перед боем.

— Так и я подкручивал, а видимо растрясло. Ну я и отрубил ее совсем.

— Я тоже стреляю уже через штатный. Надо будет сказать, что что-то они все-таки не продумали.

— Это точно.

— Ну, погнали. — и САУ тронулись на следующую точку.

С новой позиции открывался чудесный вид — несколько танков дымились уже на этом берегу, а остальные, подставив корму, бодро шпарили к противоположному краю поля, где работали семидесятки.

— Серега ! Беглым !! Ты — справа, я слева !!! Огонь !!!!

И пошла плясать деревня. Довернуть, поймать — выстрел. Довернуть, поймать — выстрел. Каждый снаряд попадал в корму и, проткнув тонкую броню, впивался в двигательный отсек, тут же превращая его в перекореженную мешанину из металла, меди и разгорающегося пламени.

— Василий, право десять !

Мехвод довернул корпус САУ, и Трофимыч, вывернув ствол в обратную сторону, снова пошел класть строчку снарядов в цепь немецких танков. Но через три выстрела доступные цели закончились — задние были подбиты, и своими тушами и дымом из МТО закрыли обзор на передние цепи. А вслепую стрелять было опасно — можно и по своим попасть. Пробить не пробьет, но и приятного мало.

— Так, давайте-ка отсюда выбираться. Серега ! Выходишь из лощины, берешь вправо и прикрываешь. И скажи пехоте, чтобы следила за левым флангом — немцы уже могли перебраться на этот бе...

БЫМ !!!

Трофимыча кинуло на срез переднего бронелиста и приложило так хорошо, что дыхание пропало напрочь, а в глазах потемнело.

— Степан. — прохрипел он. — Что это ?

— Пушка на этом берегу — успели перетащить.

— Давай ее пулеметом.

— Да, ща. — через секунду пулемет затрещал, а Трофимыч наконец смог восстановить дыхание.

— Васька ! Ты как там ?

— Да о броню приложило.

— Давай, заводи и выезжаем !

— Сейчас. Только приложу что-нибудь к голове ... все, завожу.

К счастью, заглохший от сильного удара двигатель все-таки схватился, чихнул, зарокотал ровным голосом, и начал вытягивать машину с ее экипажем из ставшей неуютной лощинки.

Оклемавшийся Трофимыч всадил вперед два осколочных — 'лишь бы было' — мало ли, вдруг Степан не задавил пушку. Но по ним больше не стреляли, только через минуту на место их позиции стали падать мины. Но обе САУ и грузовик с прикрытием уже уходили на юг — они свое отработали.

Но они не проехали и километра, как их перехватил посыльный.

— Заворачивай ! Сейчас пойдем добивать.

— Чего ?!?

— Подошли две батареи, да с той стороны стянули еще пяток пушек — ща дадим жару. Ого как вас ...

— Во-во. Жару они дадут ... — Трофимыч уже осмотрел повреждения, и в очередной раз поблагодарил себя за то, что упросил-таки наварить справа и слева от пушки по плюхе от тройки — и, похоже, именно ее три дополнительных сантиметра и спасли сержанта от гибели — сама плюха отсутствовала, как и внешний лист под ней, а по бетонной подушке шла борозда раскрошенного бетона и порванной арматуры, да и на внутреннем листе была длинная вмятина.

— Кто это вас так ? — капитан с интересом рассматривал повреждения на подъехавшей самоходке.

— Пятидесятка. Фрицы перетащили на этот берег и жахнули. Хорошо, я успел их придавить пулеметом, да и Трофимыч ... то есть товарищ сержант — добавил осколочных.

— Хм ... а разведка говорила, что пушек при них нет. Доложу — как бы не нарваться.

— Что, в атаку идем ?

— Вы-то издали поддерживайте. А так — да, идем. Вы там набили их больше чем предполагалось, да и успели подтянуть артиллерию, еще шесть ДРГ подошло с разных сторон. Осилим.

— Так холмик теперь их. Тяжело будет брать-то

— Не совсем. Холмик, конечно, пикировщики обработали, уже когда вы ушли оттуда, так что воронок где укрыться хватает, но и у нас — минометы. Справимся.

Справились. Понеся большие потери при переправе и на поле после нее, расстреляв боекомплекты, фрицы не смогли оказать нормального сопротивления и начали сдаваться уже через пятнадцать минут боя, когда первые Т-26 взобрались на вершину холма — немцы успели занять его только пехотой, а пушки подтянуть не успели, да и танки еще атаковали давно оставленные позиции, а потом еще возвращались к мосту, вместо того, чтобы идти вперед. Потом-то стало понятно, что они шли пополнить боекомплект, вот только грузовики с боеприпасами были уже взяты нашими ДРГ, и фрицы, немного еще потрепыхавшись и потеряв с пяток танков, начали вываливать из люков белые тряпки.

Добыча была большой, при очень небольших потерях — мы-таки потеряли подбитым один из танков, что стрелял через реку — его как раз подбила одна из пушек противотанковой батареи, что фрицы тащили с собой — экипаж погиб полностью — взорвались снаряды. Да и танк уже не подлежал восстановлению — только если что-то на запчасти, а так — в переплавку. Еще среди пехоты прикрытия было пятеро раненных, причем один — тяжело. Ну и наступавшие на холм потеряли двух убитыми, и еще более десятка раненных уже отправляли в госпиталь.

Немцы же потеряли гораздо больше. Четыре четверки, из которых одну можно было поставить в строй. Из шести троек можно было отремонтировать четыре штуки, из шести двоек — пять, также подавали надежды все три единички, а вот из чехов были как-то пригодны только пять танков, остальные семнадцать — только на запчасти и в переплавку. Точнее даже не в переплавку — пустим на дополнительное бронирование нашей бронетехники. Ну и то хлеб — целее будем. Вот только снарядов калибра пятьдесят семь миллиметров оставалось не так уж много — если осколочных было еще почти тысяча штук, то бронебойных оставалось менее двухсот — только за этот бой расстреляли почти семьдесят штук. Да, надо бы все-таки оптимизировать тактику — тратить такие мощные снаряды только на хорошо защищенную или далеко расположенную технику, а по остальной работать менее дефицитными боеприпасами. Ну — лиха беда начало.

Помимо танков взяли еще три ганомага целыми или ремонтопригодными, восемь — в качестве доноров и источника металла, семнадцать рабочих или подающих грузовиков и еще двадцать шесть — также в качестве источника запчастей. Ну и — более двухсот фрицев положили и еще почти четыре сотни взяли в плен, причем почти половина даже не были раненными. Вояки.

За день всю технику мы убрали с поля боя — все немцы хоть немного времени потратят, чтобы продумать — куда это делось больше полутора рот танков, пехотный батальон, батарея противотанковых пушек и две минометных батареи. Мы еще и устроили радиоигру — в живых остались радист и заместитель командира группы, которые согласились кормить немецкое командование ложными доносами. Это дало нам еще неделю, чтобы вывезти к себе почти всю технику — хорошую-то мы отправляли сразу, но и металлолом нам пригодится. Вывезли не все, но дальше рисковать не хотелось — над районом стали кружить разведчики, и мы опасались передвигаться по дорогам в светлое время суток — пусть фрицы подуспокоятся. Хотя это вряд ли — за пропавших ведь надо будет кому-то отвечать. Но последней радиограммой ушло сообщение, что их переподчинили другой части — набранные в группу подразделения двигались на фронт, и не были под непосредственным командованием отправившего их на нас генерала, так что может и прокатит еще какое-то время — пока выйдут все сроки прибытия на фронт, пока начнут разбираться — глядишь, еще с пару недель и пройдет. Правда, ДРГ выловили более десятка немцев, которые смогли ускользнуть с поля боя, так что не исключено, что кто-то и доберется до своих. Ну, сколь веревочке не виться ...

ГЛАВА 10.

Главное — две блестящие победы, да еще подряд, очень сильно подняли дух и населения, и бойцов. Захваченная техника — что битая, что нормальная — показала людям, что они могут сражаться с немцами на равных и даже побеждать. А более тысячи пленных, что скопилось у нас к этому моменту, дополнительно подтверждало то, что нам по силам справиться с фашистской ордой. Правда, хлопот с этими пленными тоже было изрядно — построить бараки, кормить, охранять — все это отнимало силы и ресурсы. И на массовые расстрелы ни я, ни кто-то из моего окружения, не был готов пойти. Некоторых, особо буйных или замешанных в преступлениях, мы, конечно же, расстреливали, но это так — процентов десять от силы. Кто-то из немцев даже соглашался на сотрудничество — работать переводчиком, обучать немецкому, да просто работать на добыче торфа или дров, копать траншеи, а то и ремонтировать механизмы или работать в мастерских. Последние, вспомнив, о своей классовой принадлежности, с особым старанием пытались склонить нас к сдаче в плен. Мы только посмеивались, но пропаганде не препятствовали — так, иногда засветят кому-нибудь в морду, если он начнет приводить какие-то совсем дикие аргументы о превосходстве арийской расы, а в основном — просто посылали или давали незлобную оплеуху. И хватало.

Так что мы стали чувствовать себя увереннее, и люди, поняв что мы тут надолго, смирились и наконец начали нам помогать. Продовольственная проблема становилась особо острой, поэтому в конце июля местность в городе и округе была засажена остатками картофеля — уж не знаю, что там может вырасти за месяц-полтора, но агрономы утверждали, что что-то да вырастет. Ну да — все-равно эти пятьдесят тонн были изрядно попорчены при хранении, да и проросли изрядно, а сорт все-таки скороспелый, так что, если не случится ранних морозов, то в конце сентября будет хоть какой-то урожай. Надо бы подумать о защите полей от холодов, но это явно не сейчас. Помимо этого, постоянно заготавливалось сено — в мастерских сделали пять конных сенокосилок, ворошителей — и с этой техникой объемы сена повысились в несколько раз. Глядя на эти приготовления, люди начинали смекать, что мы уходить не собираемся и их не бросим, поэтому все больше и все активнее включались в процессы трудовой и боевой подготовки к разгрому врага. Крестьян окрестных сел мы переселили ближе к городу — чтобы их можно было защитить от немцев. Переселились не все, но многие, так что вопрос с заготовками на зиму стоял остро — мы могли рассчитывать только на себя и на немцев, но с ними, конечно же, посложнее — они ведь будут защищать свои запасы.

Коммунальные службы решали хозяйственные вопросы города — сделать фильтр на трубу электростанции, чтобы она не выдавала себя дымом, обеспечить ее топливом, для чего формировались команды рубщиков дров. Чтобы дрова можно было использовать в электростанции и котельных, переделывали их загрузочные части под прием дров, увеличивали площадь колосников — чтобы проходил сгоревший уголь от менее жарко горящих дров, отчего их требовалось больше, чем привозного каменного угля. Также из-за большего количества отходов увеличивали и приемники золы — чтобы реже их выгребать. Для более полного использования ресурсов сделали промывку золы — для добычи поташа. Я озадачил химиков и инженеров разработкой оборудования для его очистки, но пока они еще работали над проблемой. Как его потом использовать — тоже было непонятно. В крайнем случае — пустим на удобрение полей. Но это дело будущего, сейчас главное — занять осмысленной деятельностью максимальное количество народа — я и мои руководящие структуры не успевали переваривать поток людей — определить, что за человек, чем он может заниматься, встроить его в существующие структуры или создать новые — все это требовало времени и сил, которых у нас не было — все наше внимание сейчас было направлено прежде всего на организацию боевых структур, и гражданский сектор оставался практически без внимания. Да и с боевыми структурами все было не слишком хорошо — людей было больше, чем оружия и командиров. Поэтому и приходилось придумывать задания мало-мальски грамотным в техническом плане людям — авось хоть на первое время не надо будет думать, куда их действительно пристраивать.

Вообще, собственное производство мы начали развивать спонтанно, и даже полуподпольно. Многие противились тому, чтобы создавать лаборатории и фабрики — они считали, что война скоро закончится. Я-то знал, что все это надолго, но явно этого сказать не мог, поэтому напирал на то, что на это будут привлекаться люди, не очень подходящие для военных действий — вояки из них те еще. Так пусть потихоньку создают полукустарную, лабораторную промышленность — глядишь, и пригодится в мирной жизни. Противопоставить таким аргументам им было нечего — действительно, раз все-равно сидят без дела, так пусть и занимаются. Тем более что ремонтные мастерские были нужны, все видели их пользу, а для мастерских было нужно какое-то оборудование, так чего не сделать например и автоклавы для выгонки окислов серы из железного колчедана или гипса, ну а из окислов — серную кислоту — для очистки поверхностей, для аккумуляторов, ну и уж для производства пороха и взрывчатки — нашлись у нас и любители пиротехники, так что пусть сидят и ковыряют — может, что и получится. То же и с азотной кислотой — перегонка торфа на газ все-равно нужна — газ-то нужен для привода электрогенераторов и работы печей в мехмастерских. Ну и чего бы не выгнать из него же и аммиак, а его перегнать в азотную кислоту. Много все-равно не сделаем, а для протирки и очистки хватит и небольших объемов. И так далее — многие полезные вещи изначально делались кустарно и подпольно даже от моего окружения — вроде получено что-то типа намека на согласие, и далее я лишний раз не светил эти производства, чтобы люди снова не начали возмущаться, что ресурсы тратятся не на победу, а на какие-то ненужные дела — патронов-то и взрывчатки летом было много со складов, а к осени фашистов всяко разобьем. Под это дело я и направлял больше половины прибывающего народа на производственные участки — химия, оптика, механические мастерские. Лишь только человек проявит хоть какие-то технические навыки — все — наш клиент. Его тут же брали в оборот руководители производственных подразделений — прикрепляли к опытному рабочему или инженеру, и те натаскивали новичка в своем деле на примере решения конкретных задач. Кадры скоро будут решать больше чем все. Например, в начале на производство одного автомата тратилось около пятнадцати станко-часов и еще три часа ручного труда. Уже через месяц конструктора с помощью специализированной оснастки, увеличения штамповочных операций и упрощения конструкции снизили эти показатели до трех станко-часов. Тут уже и противникам развития производства было нечего сказать — в августе многие стали понимать, что война продлится немного дольше чем до осени, а в таком случае свои автоматы нам не помешают. Как и порох, и патроны, да и вообще — все.

Но и наши боевые группы пополнялись. К началу августа по лесам постоянно бегало уже два десятка более-менее боеспособных и слаженных групп по 15-20 человек — в разведке, налетах — они на практике тренировались устраивать засады и уходить от погони. Засадную группу страховала группа отсечки из менее подготовленных бойцов — хотя потери и были, но целиком группы мы еще не теряли — три раза погоня, отправленная за нашей засадой, натыкалась на засаду отсечной группы, несла неожиданные потери и отходила. Долго так конечно продолжаться не могло, но пока прокатывало.

Но еще больше групп тренировалось в лагерях вокруг города. Пока основной упор делался на индивидуальную подготовку бойца и отделения — ни я, ни тем более комсостав, не были пока готовы дать какую-то вразумительную методику для комсостава, поэтому пока обходились передачей опыта конкретных операций.

Индивидуальная подготовка складывалась из двух частей — передвижения бойца по полю боя и его мотивации к активным действиям.

Для тренировки первого навыка мы создали штурмовые полосы, чтобы натренировать бойца на преодоление препятствий, которые могут встретиться ему на поле боя. Прыжком преодолеть воронку, яму или окоп, быстро и резко поменять направление движения в узком окопе — чтобы быстро перемещаться и увернуться от очереди в упор, прыжком с опорой на руку преодолеть невысокие изгороди или заборы, или высокие — но уже перевалившись с упором на живот или выходом силой. Вот для чего нужна штурмовая полоса и ее преодоление раз за разом, раз за разом — чтобы в бою солдат искал и убивал врага, а не думал о том, как преодолеть очередное препятствие. И штурмовые полосы нарабатывали мышечные навыки для такого поведения. Это только кажется, что обойти какое-то препятствие просто, но без привычки на это все-равно быдет затрачиваться внимание, а когда обстановка сложная, его лучше затрачивать на более высокоуровневые действия — недаром те же боксеры часами занимаются со скакалкой — как раз чтобы прыжки и перемещения выполнялись автоматом. Так и здесь. Причем мы нарабатывали подобные автоматические навыки и работы с инженерным инструментом. Для колючей проволоки у бойца есть саперная лопатка, автомат или ножницы по металлу. Или — набросить бревно и по нему перебежать на другую сторону. Для ежей — гранаты, толовые шашки и крюки, если их можно растащить. На штурмовых полосах бойцы учились не задумываясь передвигаться в ту точку местности, в которую им нужно попасть, несмотря на любые препятствия, встретившиеся на пути — они должны быть всего лишь дополнением к окружающей обстановке, ее особенностью, но никак не препятствиями как таковыми. А сержанты и комсостав с удовольствием вносили разнообразие этих препятствий — уже к августу вокруг города было пятнадцать штурмовых полос с разным набором и порядком следования препятствий. И бойцы днями, а потом и ночами бегали по ним.

Также индивидуальная подготовка включала в себя наблюдение — выбор позиции, ориентиров, отслеживание обстановки, доклад — все эти вопросы требуется проработать заранее, чтобы во время боевых действий боец пользовался этими навыками как руками, на автомате.

Маневр отделением — следующая ступень действий бойца. Передвижение перекатами вперед, назад, вбок — когда часть отделения ведет стрельбу, часть — перемещается, при этом стараясь не пересечь линию стрельбы своих соратников — это большое искусство, требующее внимательности и владения обстановкой, для чего мы развивали и боковое зрение с помощью простеньких тренажеров — подвешенных на веревках камешках или палочках, которые надо было подталкивать так, чтобы все находились за воображаемой чертой — постепенно от таких упражнений на затылке повлялись глаза. Особенно сложно следить за обстановкой, когда вокруг задымление — своего подстрелить очень легко. Поэтому данный вид движения бойцы отрабатывали наиболее тщательно. А еще есть поворот фронта, занятие круговой обороны с распределением секторов — бойцы должны выбирать свой сектор в зависимости от положения в общем строю — а для этого опять же надо видеть поле боя и расположение товарищей — 'читать' обстановку. И все эти маневры служили только одной цели — обеспечить локальное преимущество или среагировать на внезапно появившуюся угрозу. Поэтому-то по важности работа бойца в отделении рассматривалась нами как одна из наиболее приоритетных частей боевой подготовки.

Много внимания уделялось поведению при обстреле. А то мы наслушались историй, как люди либо застывали как вкопанные, либо начинали бесцельно носиться под огнем. Поэтому мы постоянно вдалбливали бойцам, что если попал под артиллерийский или минометный обстрел, то надо либо затихариться в каком-то укрытии, либо броском выйти из-под налета — ведь перенос огня не такая быстрая вещь — пока корректировщик оценит обстановку, пока даст команду на перенос, пока артиллеристы поменяют установки прицела, пока летит снаряд — может пройти и минута, а как правило три-четыре. А за это время можно усвистать куда угодно — даже свалиться на головы противника, если идет атака. А если еще не свалиться, то все-равно сдвинуться метров на сто-двести, даже перекатами — то есть артиллерии снова надо менять установки. Но тут конечно все зависит от корректировщика — если он смог предугадать положение цепи, которое она займет через минуту-другую — то точно накроют.

Но самыми главными я считал все-таки вопросы мотивации. Если перемещению по полю боя как-то можно научить, то поведенческие вопросы мне были пока неясны. Поэтому мы встроили в обучение на штурмполосах и проработку проблем более высокого порядка, чем преодоление препятствий. Как научить бойцов активности и инициативе ? Только тренируя их выдвижение по полю боя в обход врага, смене позиции для того, чтобы достать спрятавшегося фрица. Такими перемещениями надо пробудить в солдате дух охотника, добытчика — он должен выследить зверя, подобраться к нему и убить. Как научить мыслить ? Приучить бойца, что на каждой местности и в каждый момент его могут спросить — где может скрываться враг, что будет делать боец при появлении врага — куда он переместится и почему. Начнет ли стрелять или отойдет. Ответил неправильно или застигнут врасплох — тридцать отжиманий. Так бойцы приучались постоянно оценивать местность, обстановку, характер боя.

Все эти методики развивались постепенно, параллельно ведению самих боевых действий, которые и сами давали нам пищу для размышлений. Но уже к середине августа народ проникся вкусом тренировок в новом стиле, да и я радовался — перемещения бойцов по тренировочному полю уже выглядели как в боевиках конца 90х — резкие перебежки, перекатывания, ползание по-пластунски — солдаты буквально стелились над поверхностью земли, как ртуть перетекая от рубежа начала атаки в направлении 'противника'. А поступающие от инструкторов вводные резко меняли рисунок атаки. 'Ожил пулемет среди кустов !' — и одно отделение резко залегает и, распределив сектора, начинает давить 'огнем' 'обнаруженную' точку, тогда как другая, перекатами, резко сближается с ней и закидывает ее 'гранатами'. 'В цепи второго отделения стали рваться снаряды !' — и вся цепь рывками по пять-десять шагов резко продвигается вперед, чтобы выйти из-под обстрела, в то время как соседи, замедлив движение, давят огнем не только 'своего' 'противника', но и 'противника' соседа, попавшего под огневой налет. 'Танк справа сорок !' — и по флангам сразу ползком выдвигаются бойцы, чтобы гранатами порвать ему гусеницы и не дать пройти по всей цепи, обездвижить его, а затем дождаться, пока противотанкисты добьют гада. А на соседнем полигоне группы бойцов, словно стая обезьян, ловко, выстраивая 'лестницы' из своих тел, преодолевают стены заборов, влезают в здания, берут под контроль открытые участки, 'закладывают' взрывчатку для проделывания проходов. У фрицев просто не будет никаких шансов.

Причем мы постоянно старались развить в бойцах чувство товарищества, для чего у нас продолжалась и развивалась парная работа. Все действия делались двойками. В двойке назначался ведущий — старший — и ведомый. Этим шефством мы старались обеспечить передачу знаний и навыков от опытных бойцов новобранцам, и, надо заметить, дело двигалось вполне успешно — под постоянным надзором опытного бойца новичок довольно быстро начинал соображать что к чему, и, вместе с тем, опытный боец не был перегружен заботами по обучению — ведь следить за одним новичком всяко проще, чем, скажем, за отделением, тем более учитывая, что навыки обучения у людей различались, и если кто-то из опытных бойцов мог бы взять и отделение, то другому и одного бойца было многовато. Но и эту проблему мы постарались если не искоренить, то хотя бы уменьшить — человек с преподавательскими способностями просто становился ведущим уже в четверке, состоящей из двух опытных бойцов и двух новобранцев — ведущий просто донагружался не одним, а тремя бойцами, один из которых был как бы его помощником, и совместными усилиями они обучали новичков, да при этом еще и помощник мотал на ус приемы и методы обучения, подтягивая свой уровень. Ну а уже потом, по мере накопления опыта, бойцы таких двоек и четверок образовывали новые двойки и четверки — им придавали новобранцев, прошедших КМБ, так что группы обучения постоянно почковались.

Формирование подразделений проходило схожим образом. В первые недели группы также сначала почковались — из них выделялась часть опытных бойцов, и на ее основе организовывалась новая группа, обе группы — и материнская, и новая — пополнялись новыми бойцами. Так мы увеличивали количество групп, стараясь выявить людей с командирскими способностями и дать им прочувствовать и отточить эти способности на относительно малых коллективах. В дальнейшем, когда командиры научились руководить этими небольшими подразделениями, мы начали разворачивать группы в роты, а из них, после обкатки — в батальоны. Так мы сохраняли слаженность костяка группы, чтобы стержень подразделения всегда был дееспособным, а уж новички быстро встраивались в уже установившиеся отношения.

В качестве вишенки на торте в нашу методику подготовки бойцов я встроил группу эмоционально-психологического обеспечения боя. Эту группу возглавил 'мой' актер, который с моей подачи и под моим руководством подобрал себе более двадцати человек, которые были способны работать психологами-наставниками — среди них были и актеры самодеятельности, и врачи-психиатры, и артисты эстрады, и политруки — сборная солянка, но работать в этом направлении надо — мне понравились результаты, которых я достиг, обучаясь у актера азам вхождения в нужные мне в данный момент психические состояния. Думается, это будет нелишним и остальным бойцам и командирам. С командиров и начинали, одновременно по-быстрому прошерстив и бойцов на предмет выявления тех, кто был наиболее отзывчив и способен воздействовать на других — так мы выявляли потенциальных психологов. И вообще, со временем эта группа стала для меня еще одним каналом получения информации о настроениях и психологическом поле людей, а также способом выявить творческих людей или потенциальных вредителей и предателей.

ГЛАВА 11.

То есть со временем психологическое обеспечение боевой и трудовой деятельности стало одним из эффективнейших инструментов. А начиналось все восьмого августа, когда в актовом зале дома культуры мы провели первое совещание новой службы. Чуть более пятидесяти человек, вооружившись блокнотами и карандашами, приготовились слушать мои откровения. Только половина из них были будущими сотрудниками психологической службы, остальные — командиры и ответственные работники — присутствовали здесь как люди, которые будут непосредственно пользоваться плодами трудов новоявленных психологов. И чтобы с их стороны было как можно меньше противодействия, я и включил их с самого начала в разработку новых методик — выработанное самим потом проще и внедряется.

— Итак, товарищи, мы собрались здесь сегодня, чтобы наметить основные черты новой для нас службы психологической поддержки боевой и трудовой деятельности. Вкратце я расскажу, как я вижу ее цели, задачи и структуру, затем мы это совместно обсудим, составим рабочие группы по направлениям и начнем работу. Так как дело это новое, то встречаться по группам мы будем каждый день, и еженедельно проводить общий сбор. Сразу скажу, что от нашего успеха будет зависеть наша дальнейшая судьба. Да-да. Мы уже успели убедиться, что нам противостоит сильный и коварный враг. Наши довоенные планы мягко говоря не сработали ....

По залу пронесся тихий гул. Люди недоуменно переглядывались. Кто-то тщательно строчил в блокноты. Черт. Похоже, я малость перегнул палку. Но и отступать уже некуда. 'Добавить в голос стали.'

— ... Тишина ! Итак, наши довоенные планы не сработали, и если кто-то собирается утверждать обратное — пусть просит слова и аргументированно. Повторяю. Аргументированно докажет обратное. Но перед этим пусть вспомнит то, что уже видел своими. Повторяю. Именно своими глазами. И сравнит с этими самыми планами. Итак ?

В зале наступила тишина. Кто-то вытирал платком пот, кто-то хмурился, кто-то грыз карандаш. Но зал молчал.

— Молчите ... И я вам скажу — почему вы молчите. Потому что вы не видите, чтобы мы били врага малой кровью и на чужой территории. Наоборот, именно враг топчет нашу землю.

— Так может это только у нас !

— Может и только у нас, может, на других участках все обстоит согласно довоенным планам. Но мы работаем именно на нашем участке, поэтому должны в своей деятельности исходить из того, что происходит именно на нашем участке фронта. И, как вы все видите, это не мы воюем на вражеской территории, наоборот — враг топчет нашу советскую землю !!! Поэтому нам и требуется изменить наши подходы к военному делу. Не только к военному, но прежде всего к нему. И делать это будем мы вместе. И не только здесь присутствующие, но и весь наш воинский коллектив. Только общими усилиями мы сможем претворить наши довоенные планы в жизнь, как и говорили нам наша Коммунистическая Партия и лично товарищ Сталин.

Ффффухххх ... Вроде вывел с кривой дорожки. После этих магических слов глаза зала разжались, заблестели, подернулись решительностью и ощущением правоты. Доносы наверняка будут (интересно — куда и как ?), но заговоров пока можно не опасаться. Надеюсь.

И далее я перечислил тезисы, которые набросал себе на трех листках за две предыдущие недели. Все это время я пытался вспомнить все то, что за свои сорок лет прочитал по психологии, педагогике, военной науке — как правило бессистемно, урывками, часто — по диагонали, запоминая от силы десять процентов прочитанного — вот на этом хлипком фундаменте я и пытался выстроить нашу новую службу, больше уповая на здравый смысл — свой и своих новых товарищей. Как показало время, далеко не все мои первоначальные задумки оказались верными или подходящими, но начало было положено.

— Итак ! Деятельность новой службы должна быть направлена на достижение нашей стратегической цели. А какая наша цель ?

— Победить фашистов !!!

— Верно. Наша стратегическая цель — победа над фашистской Германией и ее союзниками. Помимо технического обеспечения и тактической подготовки бойцов и командиров нам надо обеспечить соответствующий настрой наших воинов. Только с настроем на победу мы сможем победить. Любой другой настрой ведет к поражению. Чтобы боец проникся этим настроем, он должен осознавать, что только от его успешных и активных действий зависит победа. Но. Одного осознания мало. Это осознание должно покоиться на прочном фундаменте. Какие же слагаемые этого фундамента ? Это, во-первых, полное овладение воином необходимыми навыками. Во-вторых, слаженность воинских коллективов, чувство товарищества. И, в третьих, это отношение общества к войне, к нашей армии и правительству.

Я глотнул воды и продолжил.

— Из чего же складывается первый пункт ? Овладение необходимыми навыками требует, во-первых, самого списка этих навыков. Без такого списка воин просто не будет знать, чем он должен овладеть.

— Так командиры его всему научат !

— А откуда это узнают командиры ? Как мы проверим работу командиров ? Все будем передавать на уровне былинных рассказов ? Как при царе-горохе ? Нет, товарищи ! Наше новое социалистическое общество открыло нам возможность применения самых передовых способов организации личной и общественной жизни ! Научная организация труда — вот краеугольный камень, на котором должна быть основана вся наша система подготовки бойцов и командиров ! И перечень навыков, необходимых для каждой из специальностей — это первейшее дело, которое необходимо сделать для внедрения передового опыта в нашу боевую деятельность.

Меня откровенно понесло. По глазам, возгласам, шевелениям зала я уже понимал, что нормального обсуждения пока не получится. Привыкшие к тому, что с трибун звучат только лозунги, победные реляции и славословия в адрес партии, правительства, Сталина, Ленина и прочих святынь нового общества, люди были не готовы воспринимать новую информацию без этих танцев с бубном. Что ж, станцуем. Тем более что за последние полтора месяца я уже поднаторел в митинговании, привычные слова сыпались из меня в любом порядке, тут главное было удерживать нужный накал в речи, менять высоту и силу голоса в начале, середине или конце фраз, подчеркивать интонацией слова, придающие окраску фразам, к которым они относятся — 'краеугольный', 'первейшее', 'нашу' — подобный стиль действовал завораживающе. Вдалбливая в слушателей подобные слова, я вместе с ними проталкивал в их сознание и остальное, тут главное было не свалиться в чистое 'всемерно улучшим', 'не позволим' и 'сплотим', а все-таки вставлять в речь и конкретные руководства к действию. Сейчас все шло так же. Периоды более-менее информативной речи сменялись бессодержательными пируэтами, из которых порой бывало трудно выбраться обратно на столбовую дорогу. Так, вихляя как пьяный извозчик на пустынном тракте, я и продолжал свою речь.

— Итак. Как же нам получить перечень этих навыков ? Для этого товарищи командиры вместе с товарищами психологами должны сесть и каждый расскажет по своей специальности — что же должны делать каждый член его подразделения. Вот предположим, я — новобранец ...

Зал грохнул. Хотя под моим руководством и прошло несколько успешных боевых операций, я не считал себя таким уж воякой, да и не был им — просто везло с удачным сочетанием моего желания прикрыть все нежные части своего тела и незнакомством большинства немцев с диверсионными действиями. Но, так как эти операции были успешными, то у меня и был ореол профессионального военного, который я естественно не спешил развенчивать, даже наоборот — старался по возможности его поддерживать и укреплять. Поэтому я понимал этот дружный смех в зале и, чего уж там, было приятно.

— ... спокойно ! Предположим, я — новобранец. Об армии не знаю ничего ... спокойно !!! Какие будут действия командира, принимающего такого новобранца к себе в подразделение, какие будут действия меня, как новобранца, полтиработников, хозяйственных частей. Как они будут взаимодействовать на разных этапах, какие вообще могут быть этапы и что требуется от каждого на каждом из них. Вот все это и потребуется описать в виде списка самих действий, а также, где это возможно, с проставлением способов, какими можно оценить эти действия, и граничные параметры этих оценок. Допустим, стрельба — ее оценить просто. Или — посадка-высадка из транспортных средств — за какое время бойцы должны покинуть машины, какое время можно считать минимальным, а какое — недопустимым ? Все эти вопросы и надо изложить, формализовать в виде понятных и, главное, проверяемых действий.

— Мы ведь уже тренируем наши расчеты и команды по этой методике.

— Верно, тренируем. Но в этих тренировках нет системности. Сейчас мы все делаем по факту — про что-то вспомнили — включили в программу. А если что-то не вспомнили ? А если какие-то навыки требуют усиленной тренировки и на нее надо выделять дополнительное время, составлять особые упражнения ? Это я уж молчу про оценку достигнутых успехов — тут практически все на уровне интуиции, на уровне 'вроде сойдет'.

По залу пробежали смешки.

— Вот-вот. Сплошная махновщина. А мы все-таки — первое в мире социалистическое государство ! И мы должны быть примером другим странам во всем, в том числе и в боевой подготовке.

— А в политической ?

— И в политической. Но Вы за этим следите достаточно хорошо. Не так ли, Тимофей Ильич ? — этот бригадный комиссар пытался подбивать под меня клинья с самого своего здесь появления, как только у него не получилось подгрести под себя всю власть. Но делал он это ловко, в рамках сложившихся у нас отношений и командной иерархии — вот такими примерно вопросами, замечаниями — вроде и нужный вопрос, но нужный 'вообще', а не в данный конкретный момент. Ан нет — показал что он бдит, а я не бдю, раз не упомянул этот момент в своей речи. И как бороться с этим — я пока не знал. Не было у меня опыта таких подковерных интриг, а этот — чувствуется, зубр, и съел не одного такого как я. Но в данном случае мне удалось вернуть ему той же монетой — следить должен действительно прежде всего он, а не я, и отвечать на мой вопрос должен тоже он, и прямо сейчас. А ответил на вопрос — значит признал мое старшинство, по крайней мере — сейчас. Поэтому, скуксившись, он произнес:

— Верно.

— Ну так и следите. Мы надеемся что не подведете. — Надо было дожать — и отдать ему команду, и высказать сомнения в его квалификации. А не — все-таки чему-то учусь. Но все-равно — при первой же возможности надо будет его отсюда сплавить — не сживемся мы с ним, не смирится он с тем, что командую тут я. Но и отдавать ему руководство тоже нельзя — положит всех в лобовых атаках, а сам — на самолет и в Москву. Хотя этот — вряд ли — сам ляжет вместе со всеми — к нам он вышел с ранением и винтовкой с тремя патронами и, судя по состоянию ствола и синяку на плече, пострелял он из нее изрядно. Но все-равно — нафиг-нафиг нам таких героев. Если уж хочет погибнуть — пусть хотя бы не тянет за собой других. Так что, как только установим связь с большой землей — чемодан-самолет-Москва.

— Я-то не подведу ... — а нет — еще трепыхается, причем удачно — перекинул на меня сомнения в квалификации. Ну — зубр, что тут еще сказать. У кого еще и учиться ... или оставить уж у нас — буду тренироваться 'на кошках'. Посмотрим.

— Вот и не подводите. Итак, составление карт боевой деятельности — наша основная задача на ближайшие две недели ...

Комиссар аж позеленел — мой 'упрек' остался без ответа, так как я не дал ему слова, а сразу продолжил свою речь уже на другую тему, и ему останется только перебивать, но тогда он сразу получит ярлык скандалиста. А выкуси ! Мы тоже кой-чего могем !

— ... Как вы все видите, дело это уже не совсем новое, надо лишь структурировать уже накопленные знания и дополнить их тем, что будет выявлено. Причем, надо включать сюда всю жизнедеятельность бойца — не только его поведение на поле боя, но с самого начала — как он приходит на сборный пункт, в учебную роту и так далее вплоть до его выхода на гражданку. Думаю, на сегодня вводных достаточно, давайте проговорим конкретный план действий.

И еще три часа мы утрясали состав рабочих групп и сроки. Работы пришлось разбить на этапы — через три дня — перечень профессий, плюс три дня — первый набросок по каждой из них, плюс три дня — второй набросок, и уже через две недели — окончательные варианты. А то в начавшемся обсуждении я понял только одно — если выпустить процесс из-под плотного контроля, мы скорее всего ничего не получим. А так — на каждом промежуточном этапе я планировал организовать обсуждения, где группы представят свои результаты и их можно будет обсудить всем составом. Я надеялся, что такой подход не позволит вариться отдельным группам в собственном соку, когда глаз замылен, люди срослись с результатами своего труда и уже не видно ни допущенных ошибок, ни пробелов. А обсуждение другими людьми, наверное, позволит вскрыть недостатки и натолкнет на новые мысли. Эдакий мозговой штурм с подготовкой.

Под конец дня все устали, и я решил подбить бабки.

— Итак, через три дня предоставляете мне развернутый план по тем пунктам, которые мы сегодня обговорили. Если появляются другие пункты — вписываете с обоснованием их необходимости. Если вам кажется, что от некоторых пунктов надо отказаться — то же самое — пишете обоснование. Коллективно или индивидуально — без разницы — пока мы в нашем 'демократическом централизме' находимся на слове 'демократическом'. 'Централизм' наступит, когда примем первое подобие плана. Естественно, по ходу дела его потребуется корректировать, тогда снова будем включать демократию и гласность.

— Далее. Товарищи психологи, вы сами будете проходить обучение и участвовать в бою. Чтобы иметь представление и заодно использовать свои же чувства, ощущения, переживания в качестве материала для работы. При собеседовании с людьми не забывайте обращать внимание на то, насколько полно и точно люди описывают свои ощущения — нам надо наращивать службу психологов и такие люди — первейшие кандидаты. На мой взгляд, нам надо по одному психологу на пятьдесят человек — чтобы они успевали и отслеживать состояние бойцов, и писать докладные записки и, самое важное — корректировать психическое состояние бойцов и проводить психологическое обучение. Не забывайте и о службе тыла — хорошее питание и снабжение оказывает сильное влияние на состояние воинов. Группами должны рассматриваться все предложения и докладные — какими бы они ни казались на первый взгляд вздорными. Сейчас нам нужен плюрализм мнений. Естественно, чтобы не потонуть в бесконечных обсуждениях, все мнения должны быть логически подкреплены. Критика также должна идти на логическом уровне. Наличие такой критики — сигнал о том, что надо продумать встречную аргументацию или же подкорректировать свое мнение. И, как говорил Владимир Ильич — 'меньше политической трескотни !' — только факты, выводы и предложения ! За работу, товарищи ! Я знаю, что нигде пока такое не делается, вы будете первыми. Дерзайте, и удачи.

ГЛАВА 12.

И работа закипела. Психологи и командиры часами сидели в прокуренных помещениях, с криком и руганью выстраивая перечень военных профессий, варианты событий, схему требований к каждой профессии и событию — мы били всю деятельность военнослужащего на подэтапы. Ведь понятно, что навыки, требующиеся от военнослужащего при получении довольствия, отличаются от навыков того же военнослужащего при штурме укрепленной полосы. В процессе работы и обсуждения оказывалось, что часть ситуаций общая для большинства категорий, и их можно объединить для нескольких профессий — то же посещение бань. Тогда как ряд навыков специфичен — стрельба снайпера и пехотинца сильно различаются.

Так мы составляли карты деятельности. Это я так назвал перечень действий и оценки — людям понравились такие словосочетания — они выглядели солидно и профессионально. Ну и отлично — я тоже не против. Тем более я предлагал их по ходу дела — нахватался таких словечек из прочитанных вскользь учебников по менеджменту, юриспруденции и психологии, и дополнительно черпал эти 'сакральные слова' в различных статьях. Поэтому и вылетали они из меня как что-то для меня настолько привычное, что это привело к одному очень полезному эффекту — народ начал думать, что я все это уже знаю, а всю работу затеял только для того, чтобы они сами прониклись новыми методиками. Тем более что словосочетание 'методики спецназа' было уже в широком ходу, поэтому люди и считали, что мы сейчас максимум что делаем, так это расширяем эти методики на другие военные специальности. Но часть народа была не согласна с этим мнением — они считали, что все эти методики уже разработаны, и их просто не успели довести до войск. И, так как у меня нет конкретных записей, я сейчас с их помощью восстанавливаю эти методики. Оба варианта меня устраивали, поэтому я не препятствовал полетам человеческой фантазии и иногда даже подбрасывал новый материал для такого 'творчества' — то скажу, что утверждение 'осколок гранаты летит на расстояние до двухсот метров' — это из области безопасности жизнедеятельности, а нам надо мыслить в категориях повышения вероятности уничтожения врага, и тут рассчитывать на поражение в круге диаметром более пяти метров не стоит, то выскажусь, что 'стрельба из винтовки на дистанциях более трехсот метров для большинства бойцов не имеет смысла, так как не будет учтено множество факторов — ветер, плотность воздуха, разность высот стрелка и цели, неточности в совмещении мушки и прорези, неточности в определении расстояния, наконец — рассеяние из-за неоднородности самих пуль, навесок пороха, локальных флуктуаций воздушных масс — все это приведет к большому рассеянию и как следствие — напрасному расходованию патронов. Только пулеметы и снайпера, а лучше — поражение осколочными снарядами'. Подобные высказывания заставляли людей думать, что я знаю все, и мои самые наивные вопросы они воспринимали не как незнание, а как проверку, провокацию. Я казался не тем, кем был, и опасность раскрытия заставляла меня с удвоенной энергией изучать мельчайшие аспекты военного дела.

Одновременно с проработкой профессиональных карт мы рассматривали и вопросы психологической работы. Так как я сам был не силен в психологии боя, то наша работа строилась в форме бесед, где мы пытались под моим руководством нащупать переход от того, что есть, к тому, что надо. Причем это переход я требовал облекать в практические шаги, а не 'полезные' советы типа 'да не дрейфь ты' — человек и сам знает, что не надо дрейфить. Вот только как это сделать — тут уже возникает куча вопросов, на которые 'советчик' ответить не в состоянии, даже если он сам и не дрейфит — просто он не может воспринять мысли и чувства другого человека, потому не может и сказать что-то полезное для данного человека. Вот для таких ситуаций мы и старались наработать ряд методик.

Например, тема страха на поле боя. Мне она и самому была интересна — во время боев, в которых я участвовал, я жутко боялся. Но, вместе с тем, все-таки делал дело, хотя и не так эффективно, как мне бы хотелось. Читая книги про войну, я воображал себя крутым бойцом, который разит врагов направо и налево. Но при этом я понимал, что реальность может оказаться совсем другой. Так и случилось — во время боя я постоянно мандражировал, мандраж пропадал только на краткие моменты, связанные с резким изменением обстановки, или же когда я находился в относительной безопасности. Все остальное время я постоянно опасался смерти. И этот страх очень сильно сковывал меня — тело цепенело до такой степени, что не было возможности сдвинуться с места, и только осознание того, что на меня смотрят другие бойцы, как-то позволяло перемещаться на поле боя, стрелять и отдавать команды. Понимание того, что на меня смотрят другие люди, которые верят в меня, создавало какую-то движущую силу, которая двигала мое тело независимо от моей воли, эта сила холодной хваткой толкала мое одеревеневшее тело, я переставал его чувствовать, но тем не менее мог контролировать и давать нужное направление, но само перемещение происходило все-таки под действием этой внешней силы — она просто несла меня, и все. Хотя, когда в некоторые моменты я осознавал, что прежде всего из-за этого-то страха я и могу погибнуть — в такие моменты злость позволяла сорвать пелену страха и действовать четко и осмысленно — тут уже эта злость срывала меня и несла вперед. Видимо, именно такие моменты и запоминались моим соратникам, а моменты, когда я цепенел, они относили на обдумывание ситуации. Благо, прежде чем отдавать команды, я прочищал горло, чтобы не дать петуха. А тремор рук я маскировал постоянным шевелением — поправить ремень, потереть пальцем приклад, убрать травинки — я постоянно совершал мелкие движения и при этом недовольно морщил лоб и кривил губы — без такой разминки лица у меня начинался нервный тик и подергивание левой щеки. Поэтому реальные бои я как-то выдерживал, и чем дальше, тем легче. Но именно эта свежесть воспоминаний позволяла надеяться, что мы сможем выработать методики для усмирения страха — ведь у нас много необстрелянных бойцов, а сколько еще придет. И каждый будет бояться. Ну, может и не каждый — отморозки, в хорошем смысле этого слова, существуют всегда — но подавляющее большинство. Поэтому я и заставлял коллег прорабатывать все эти вопросы.

— Какое самое главное препятствие в бою ?

— Противник ...

— Огонь ...

— Стрельба ...

— Колючая проволока ...

— Артиллерия ...

— Все верно. Эти поражающие факторы воздействуют на бойца. Но. Самое главное препятствие — это страх. Точнее — не сам страх, а его сковывающее воздействие на бойца. Медленно двигающийся, медленно думающий боец — отличная мишень для врага. Поэтому наша первоочередная задача — продумать, предоставить методики, как преодолеть сковывающее действие страха. Заметьте — не как преодолеть страх, а как преодолеть его негативные последствия.

— А разве могут быть позитивные ?

— Конечно. Страх мобилизует организм, заставляет его действовать быстро и эффективно, на взводе. Конечно, если тот же страх не парализует этот самый организм. Вот на то, чтобы превратить страх в активность, а не ступор, и надо направить наши мысли. Обратите внимание — я не говорю 'победить страх' — я говорю 'победить негативные последствия страха'. Страх можно и не победить, но если он не мешает действовать эффективно — то пусть будет. Он и сам уйдет, когда человек начинает действовать.

— Да мы ничего не боимся !!!

— Я не сомневаюсь, что все так и будут говорить. Но будут ли все так чувствовать на самом деле, наедине с собой ? Нет. Кто из вас видел, как боец сидит и трясется от страха, вместо того, чтобы стрелять в противника ?

— Да все видели этих трусов.

— Все видели. Вот только — не трусов, а людей, не справившихся со своим страхом, точнее — повторю — с его последствиями.

— Да расстреливать надо таких — и вся недолга.

Опять этот бригадный комиссар вставил свои ржавые пять копеек. Ну что за человек ?

— Хорошо. Расстреляем трусов. Сколько их ? процентов двадцать ? тридцать ? Да пусть даже пять — это все-равно много. И эти люди, большинство из них, могут справиться со своим страхом, только не знают как. Потому что командиры их не научили. И, предоставив им такие методики, мы увеличиваем нашу численность на пять процентов. Минимум. Всего-лишь приложив некоторые усилия, чтобы подумать — как это можно сделать. Мне кажется, результат стоит затраченных усилий, не так ли ?

— Так.

— А если уж и расстреливать, то за плохую подготовку бойцов со стороны комиссарских работников. А ? Тимофей Ильич ? Как Вам такое предложение ? Ведь кто как не институт комиссаров должен воспитывать бойцов в духе беззаветной преданности и смелости в бою ? С них прежде всего и спрос.

— Так если он никак не может ...

— Значит, плохо старались. Вспомните слова Надежды Константиновны — 'нет плохих учеников — есть плохие учителя'. И прошу об этом не забывать. Так как наказывать ученика расстрелом за то, что ему попался плохой учитель — это знаете ли ни в какие ворота ... Так что — все еще хотите расстреливать трусов ? Или же все-таки подумаем, как сделать из них ответственных бойцов ?

— Посмотрим ...

— Тимофей Ильич, некогда уже смотреть !!! Смотреть надо было раньше ! Сейчас надо действовать. И я рассчитываю в этом вопросе на помощь в том числе политработников. И не только на помощь, но и на непосредственные действия. Так как — поможете ? Или будете настаивать на расстрелах ?

— Да ...

— Что 'да' ?

— Помогу.

— Только Вы ? или и остальные политработники тоже помогут ?

— Все поможем.

— Ну вот, другое дело ...

Нет, мне определенно начинало нравиться давить таких как этот твердолобый Ильич. И ведь мужик-то неглупый, но мозг включает редко — все больше норовит взять нахрапом и передергиваниями. Ну и получает той же монетой. Только в отличие от него, у меня за спиной успешная организация советской власти в тылу врага, а у него — только его разбитая часть. Вот и норовит прибрать 'мое' под себя, чтобы реабилитироваться в глазах начальства, да и в своих собственных — 'уж я бы показал, если бы командовал'. По-человечески я его понимаю, но относиться к нему по-человечески в таких пикировках — это означает поставить под удар все сделанное нами, всех тех людей, которые сейчас находятся под моим руководством. Позволить такого я себе не мог. Поэтому при разговорах с комиссаром я постоянно держал в голове, что нельзя относиться к нему как к человеку — только как к неразумному существу, которое хочет все испортить. Это позволяло держать во время разговора необходимую жесткость, иногда даже жестокость — такие только под это и прогибаются — когда получают встречную жестокость, направленную на них. Как в анекдоте — 'а нас-то за что ?'. Она зиждется на ощущении, что ты можешь сделать с этим человеком все что угодно не взирая на последствия. Вот когда ты ощущаешь по отношению к такому человеку, что ты можешь и готов его убить даже если тебя после этого посадят а то и убьют — они это отлично чувствуют и как-то себя сдерживают, хотя по факту они такие же отморозки. Главное — ощущать эту готовность. А убьешь или нет — это дело десятое. На твой выбор. Они боятся произвола по отношению к себе. Тем более что по отношению к комиссару я имел возможности исполнить этот произвол. Причем это даже будет оформлено по закону — мои гражданские и военные юристы могут подвести статью под любого. Не факт, что потом претензий все-равно не предъявят. И не факт, что юристы не расколятся в подтасовывании статей — тут еще надо будет работать — как по подбору юристов, так и по прикрытию их от наездов. Но то, что прямо здесь и сейчас комиссар в моей власти — это факт. И он об этом знает, потому и не лезет совсем уж на рожон.

— ... Итак, что же такое страх ? Страх — это ожидание неизвестности.

По залу прошелся гул. Все в общем-то знали, что такое страх. Точнее — как он проявляется, ну и исходя из этого и давали ему определение — дрожь в коленках, потливость и так далее. Но хитрость была в том, что на самом деле они давали не определение страха, а перечисляли его проявления. Этот тонкий момент я выявил еще в самом начале моего здесь пребывания. Я бы и сам давал такое же определение, но вот со стороны, когда приходилось общаться с бойцами — наедине и группой — я вдруг как бы увидел со стороны эту подмену. И стал над ней думать. Как и все 'общеизвестное', страх всем известен и потому 'не требует' определения — все и так про него знают. Поэтому-то и возникают проблемы с его преодолением, что он сразу же неправильно идентифицируется. А если неправильно описать проблему, то скорее всего она не будет решена. Точнее, она решается по мере того, как боец все больше участвует в боях — страх уходит, становится привычным. Но начальный период из-за этого неправильного определения затягивается, отчего у нас растут потери. Поэтому, подождав, когда гул закончится, я продолжил.

— Да-да. Страх — это ожидание неизвестности. Если человек не знает, чего ожидать — он боится. Скажу более — страх — это негативное ожидание неизвестности, это ожидание бед, которые может принести неизвестность. Потому что наверняка вам всем знакомы моменты, когда вы ожидали чего-то с подъемом, когда страха вообще не было. Это были счастливые моменты позитивного ожидания неизвестности, когда вы не ждали от предстоящих событий каких-то несчастий, или же считали, что сможете с ними справиться. Страх боя тоже понемногу становится позитивным. А когда он становится таким ? Когда вы знаете, чего ожидать от боя, какие будут ситуации, и как с ними справляться.

Я отпил воды и продолжил.

— Вот скажем новобранец. Он не знает, что пулемет, стреляющий по нему с расстояния километр, попадет в него если только случайно, одной пулей из ста, а то и тысячи. Для него пулемет — 'машина смерти', если начал стрелять пулемет — он обязательно убьет. Естественно, если воин будет стоять как вкопанный, он в конце концов реализует вероятность удачного попадания в себя любимого — все-таки распределение пуль по его контуру существует, пусть эта плотность и мала, но количество в конце концов перерастет в качество — боец будет ранен а то и убит. НО. Если боец знает об этой одной сотой вероятности попадания с километра, он уже не будет впадать в ступор, он быстренько найдет себе укрытие — спрячется там за бугорком или в воронке. И все — боец жив, пулемет не страшен. Естественно, 'пулемет с километра' и 'пулемет со ста метров' — две большие разницы. 'стометровый' пулемет поразит бойца уже девяноста пулями из ста — вероятность поражения на такой дистанции существенно возрастает. Как же справиться бойцу с такой ситуацией ? Самое первое и главное — не лезть в места, из которых по нему может начать стрелять пулемет с таких дистанций. Если уж залез — определи, как прикрыться от пулемета — спрячься за бугорок там, в воронку, и все — только ползком. И боец должен быть уверен, что пока он прячется, его товарищи давят этот пулемет огнем. И его товарищи должны быть уверены, что как только боец перестал слышать свист пуль над его головой, он высунется и начнет давить огневую точку. То есть, в основе борьбы с последствиями страха лежат — знание действенности средств поражения противника, знание как от них укрыться и поддержка товарищей. Все. Если кто-то хочет что-то добавить — прошу.

— ...

— Ну что ж, раз пока. Пока. Вам. И мне. Добавить нечего, то наши последующие действия будут заключаться в том, чтобы составить брошюру, где будут описаны данные пункты — огневые средства противника и их действенность на разных дистанциях, принципы укрытия и как их применять каждым бойцом на практике, и тактика действий малых групп в различных видах боя. Думаю, вы сейчас не услышали чего-то нового — всю эту работу мы уже выполняем. На самом деле новым будет именно связка этих моментов с преодолением страха — тут уже наши психологи должны подобрать такие слова, чтобы каждый боец, узнав о данных пунктах, одновременно понял бы, как избавиться от страха в конкретных ситуациях — в атаке там, при артиллерийском обстреле, в других ситуациях.

— Но ведь бойцы бывают разные ...

— Верно. Только не 'бойцы', а 'психофизические группы' бойцов. Поэтому. Вам потребуется — 'а)' определить набор этих групп, 'бэ)' для каждой группы подобрать нужные слова, и 'вэ)' — предложить для сержантов и командиров методику, по которой они смогут определить как психотип бойца, так и подобрать нужные. Этому. Конкретному. Бойцу. Слова.

— Детский сад какой-то ! Мы что — будем возиться с каждым трусом ?

О! Ильич проснулся ... Ну кто бы сомневался !

— Эти, как Вы, Тимофей Ильич, выражаетесь, 'трусы' — советские люди, как и мы с Вами. И если кто-то из наших. Советских людей. Имеет какой-то недостаток, долг каждого советского гражданина — помочь ему с ним справиться. И если Вы считаете себя советским гражданином — это и Ваш долг ! Вы считаете себя советским гражданином ?

— Я и есть советский гражданин !!!

... хм ... молодец ... ловко вывернулся из ловушки ...

— А раз так, то у вас не должно возникать никаких вопросов.

Нет, все-таки это тип в чем-то даже полезен — он олицетворяет собой ту часть общества, что признает только радикальное решение любого вопроса, в стиле 'нет человека — нет проблемы'. А его высокое положение дает ему право постоянно высказываться в таком смысле. Ну это он так думает. На самом-то деле его положение меня не интересует, хотя остальные пока его опасаются. Ну да ладно — в конце концов я именно для них отвечаю на его вопросы — порой и сам не вспомнишь обо всех тонкостях той внутренней политики, которую я хотел бы ввести, а тут такой подарок — и забудешь — а напомнят рассказать о чем-то важном. Как например сейчас — удалось толкнуть мысль о том, что мы своих не бросаем. Потом, конечно, буду повторять это еще не раз, и, надеюсь, нам удастся подтвердить ее делами, но и сейчас пусть привыкают к мысли, что государство — уже не враг. Вот только что будет, когда соединимся с большой землей ... Там-то этих идей нет и в помине ... Но эту проблему я пока не знал как решить, поэтому и откладывал и ее, и само соединение.

Повседневная служба тоже не оставалась без внимания нашей группы — я гнал лошадей по всем вопросам, на которые успел обратить внимание за мою недолгую боевую жизнь — пока глаз не замылился, пока не забылись мои собственные ощущения от новых для меня видов деятельности — сейчас сложилась уникальная ситуация, когда на высокой командной должности был по сути дилетант, для которого практически все было ново и непонятно, он во всем хотел разобраться, и у него были возможности и ресурсы это сделать. Поэтому-то разброс тем и был так широк — я старался охватить все, запустить процессы по всем вопросам, прежде чем меня отнесет от непосредственного контакта с ними.

— Рассмотрим несение караульной службы. Какой самый большой враг ?

— Диверсанты.

— Верно, но неправильно. Самый большой враг — потеря бдительности. Диверсант лишь эффективнее ее использует, но и военнослужащие остальных войск также смогут ее использовать. Стоит заснуть — и привет. Вырежут к чертям и самого горе-постового, и тех, кого он охраняет. И история знает немало подобных примеров. Поэтому постовой и должен бороться не с войсками врага, а с потерей бдительности. От чего она возникает ?

— Ну ... человек засыпает ...

— А почему засыпает ?

— ...

— Давайте думать, товарищи. Представьте, что вы в карауле. Что вы при этом делаете ?

— Смотрим, ходим ...

— Верно. А что при этом происходит ?

— Да как правило ничего ... Ну птица там запоет ...

— Правильно. Вокруг часами ничего не происходит. Как это называется ?

— А! Монотонность !!!

— Пра-виль-но. Бойца усыпляет монотонность. Как он с ней может бороться ?

— Упражнения ?

— Раскроет свой пост врагу.

— ...

— В принципе верно — упражнения, но только мысленные.

— Как это ?

— 'Что я буду делать, если из-за того куста покажется голова ?', 'Откуда ко мне может подобраться враг ?', 'Как он может ко мне подобраться ?', 'Как я буду действовать ?', 'Как безопасно проверить, что врага нет ?' — и так далее — постоянно проигрывать ситуации — придумывать их, продумывать действия врага и свои собственные. То есть использовать свое воображение. И получается, что человек вроде бы сидит в секрете неподвижно, а ему нескучно — он занят продумыванием ситуаций !!! Как вы думаете, заснет он при такой деятельности ?

— Да вряд ли ...

— Вот именно. Но это еще не все. Можно просто проигрывать ситуации, а можно проигрывать их в позитивном ключе — что он обязательно справится с данной ситуацией. Для этого при проигрывании он должен поддерживать в себе ощущения победы — прежде всего телесные — от них придут и психологические. У каждого человека они индивидуальны. Чтобы нащупать их — надо вспомнить какой-то успех и прочувствовать ощущения в теле — и потом их закрепить постоянными воспоминаниями, при этом стараясь удержать эти ощущения как можно дольше. Что это за ощущение — у каждого индивидуально — приятно сосет под ложечкой, или какие-то теплые потоки идут вдоль лопаток — конкретика уже не важна, важно именно удержание этих ощущений, чтобы их можно было вызвать в любой момент — как при непосредственных действиях, так и при продумывании разных вариантов. И вот чтобы боец смог нащупать в себе эти ощущения, товарищи психологи и должны подобрать слова и методики, которые помогут бойцу сделать это. Еще момент — концентрироваться не на том, сколько времени еще осталось, а на том, что уже прошло сколько-то времени, так и остальное время пройдет, поэтому переживать по его поводу нет смысла — надо просто дождаться его окончания. Тоже ведь неплохая методика, так ведь ?

— Ну ... наверное ...

— Да не 'наверное' ! Чем изнывать от осознания того, что еще много осталось времени, лучше ведь радоваться тому, что часть времени уже прошла. Ведь радоваться лучше, чем грустить, так ведь ?

— Это да ...

— Ну вот. И бойцы, заступающие в караулы и секреты, должны владеть данными методиками, вовремя о них вспоминать и применять. А чтобы вовремя о них вспоминать, они должны отслеживать свое психическое состояние, и при появлении какого-либо дискомфорта сразу же принимать меры, не дожидаться, когда ситуация усугубиться настолько, что негативные эмоции или, того хуже, сон, займут все его сознание. И научить этому бойца — наша общая задача, товарищи. Так что — за работу !

ГЛАВА 13.

Параллельно в начале августа начали набирать разбег еще два проекта.

Где-то в двадцатых числах июля на нас вышла группа художников. Ну, как вышла — эти люди разъезжали на автобусе по республике и рисовали этюды, набирали материал для работы в зимнее время — в общем, развлекались. А тут война. Так эти люди искусства каким-то образом умудрились мало того что узнать о ней только третьего июля, так затем еще удачно миновали немецкие части, две недели продвигаясь по второстепенным дорогам и глухим местам, собственно, где они обычно и шарились в поисках вдохновения. Пока не наткнулись на нашу ДРГ, которая и сопроводила их на нашу базу. Их, допросив, тут же пристроили в учебные подразделения, и я лишь случайно увидел карточку одного из них — вторая половина июля была очень напряженным периодом (хотя — какой период не был таким ?), и я как-то упустил из вида отслеживать новых людей. И тут, увидев специальность 'художник', я тут же выдернул его с занятий на беседу, но не в штаб, а к одному из танков, что мы два дня назад пытались покрасить в камуфляжную раскраску.

— Что скажете ?

— Ну а что — так как танк ... Состояние оценить не могу, не знаком с военной техникой.

— Да не — как покрасили ?

— Да так себе ...

— Что такое ?

— Ну вот тут явно работали с ленцой — поверхность не очистили, как следует не прокрасили — краска быстро отпадет. Да и расцветка не нравится — не сочетается она с этими пятнами.

— Так набор красок у нас не очень ...

— Ну, всегда же можно подобрать ...

— Вы можете ?

— Ну да ... только у нас Игорь больше по этой части — вот он просто кудесник. Химик все-таки ...

— Игорь ? Химик ?!? — я чуть не заорал 'дайте два !!!', но сдержался — не поймут. — Мы тут выискиваем, понимаешь, людей хоть с каким-то образованием, а у нас целый химик, понимаешь, по полю резвым сайгаком скачет ! Ну я этим кадровикам ... !!!

— Да, он сейчас в шестом учебном взводе. А кадровики не причем — это он сам настоял, чтобы его направили в строевую часть.

— А вот это уже не ему решать. Его строевая часть должна быть в лабораториях и на заводах ! — с химиками у нас была напряженка — учитель местной школы, да два студента. Ну еще медики, понятное дело, и три школьника, что знали химию хорошо. Ну и нашли около семи человек, которые были хоть как-то связаны с химическим производством — мыли склянки, или работали в пробирной лаборатории. А тут — еще один химик. Надо будет выяснить — какое у него образование и опыт работы, но это уже с ним. — А сколько вас вообще ?

— Пять человек, еще шофер.

— А вы как к нам прибыли ?

— Да на автобусе ... там и наши материалы есть, и краски в том числе ... правда, на танк не хватит, но мы в принципе можем и из природных материалов — если выделите ресурсы — людей, котлы, дрова, льняное масло ...

— Так ... А с точки зрения спрятаться среди леса — как Вам раскраска ?

— Ну, для лиственного еще ничего. Но не для елового — будет заметно. Да и в лиственном ... Тут, понимаете, надо бы ствол разбить наискосок более светлым и более темным, а не просто налепить пятна, еще башню размазать, да и сбоку ... — и художник вполне так грамотно расписал, как бы надо изуродовать танк так, чтобы он не был похож на танк. Причем расписывал он это очень подробно, где-то минуты две, я все порывался прервать его, чтобы назначить ответственным за эти работы, и наконец мне удалось вклиниться в его речь, и я тут же взял быка за рога.

В итоге у нас образовалась группа маскировки, которая только и делала, что разрабатывала различные способы камуфлирования личного состава, техники, зданий и целых городских кварталов в зависимости от окружающей местности, времени суток, характера объекта — ведь если солдату просто изменить свою маскировку, нацепив дополнительно веток, то со зданием такого уже не сделаешь для них приходится разрабатывать более-менее унифицированный камуфляж. Вот эта группа камуфлирования и маскировки, постепенно разраставшаяся новыми сотрудниками, и определяла способы маскировки разных объектов — разрабатывали раскраску, которая сглаживала бы объект, а подключавшиеся время от времени технологи — химики, металлурги, текстильщики, строители — разрабатывали краски и способы их нанесения.

Вторым, еще более важным проектом, стала медслужба. Еще в начале июля я пытался организовать что-то такое на базе местного фельдшерского пункта, но реально что-то полезное начал делать военврач, вышедший к нам тогда же, и ему я откровенно обрадовался, тут же спихнув на него все работы по данной тематике. И за прошедший месяц он проделал просто титаническую организационную работу. За это время у нас поднакопилось семьдесят пять человек врачей и фельдшеров, к ним прикрепили около двухсот санитарок и санитаров и почти сотню учеников врача — две последние категории были из местных жителей либо вышедших к нам из лесов, причем далеко не все имели хоть какое-то медицинское образование. Все эти люди были организованы в несколько хирургических бригад и они тренировались на трупах и раненных немцах — безостановочно тренировали различные операции — зашить легкое, вену, артерию — причем команды работали уже довольно слаженно, а в качестве хирургов ставили и врачей других специальностей — готовили смену. Полноценными хирургами им конечно не стать, но сделать простую операцию они смогут. Инструмент и лекарства доставали откуда только возможно — брали склады, отбирали у немцев, чистили аптеки и больницы в близлежащих селениях — нам надо было создать мощную медицинскую службу. Тренировали и фельдшеров из солдат или медиков, которые будут сопровождать группы и делать хотя бы первоочередные операции, чтобы раненный смог дотянуть до нормального хирурга. Мы наращивали наши возможности по проведению операций — ведь нам предстояли бои, причем гораздо серьезнее тех, что проходили до сих пор.

Немцы все настойчивее интересовались нашим белым пятном — с начала июля наши дозорные группы и ДРГ уже уничтожили на дорогах в общей сложности почти семнадцать взводов, посланных в разное время именно в наш город. И это без учета других подразделений, которые мы щучили в окрестностях — по крайней мере, пленные говорили именно про наш город. Причем во второй половине июля к нам направлялись уже вполне серьезные силы — с танками. Пока это были лишь трофеи — два свежеподорванных на фугасах танка мы уволокли к себе и сейчас восстанавливали, как и шестнадцать автомобилей и семь бронетранспортеров. Но приход больших сил был лишь вопросом времени. Да, мы разгромили одно крупное танковое соединение в полбатальона, а до этого еще один танковый батальон хорошо потрепали в устроенной засаде, чуть ли не уполовинив его. Но эти силы направлялись не конкретно к нам — даже разгромленные полбатальона шли на поиск 'диких русских пушек', шнырявших по окрестностям, а не в наш город. Но — сколько веревочке не виться ...

Немцы-то вились вокруг все более плотными роями, присматриваясь к непонятному 'новообразованию' на 'их' территории. Вокруг все чаще летали самолеты. Для них мы наряжали в немецкую форму патрули, которые ходили по городу, для них же расставили в разных местах немецкую технику. Все остальное постарались максимально замаскировать, и пока это прокатывало. Но с авиацией надо было что-то делать. У нас уже было три 85-миллиметровые зенитки, два 37-миллиметровых автомата, семь 20-милиметровых автоматических пушек и с десяток ДШК, но с боеприпасами было негусто — по одному, редко полутора боекомплектам. Боевые расчеты постоянно тренировались в сопровождении цели, маскировке, разворачиванию и сворачиванию позиций, взаимодействию по эшелонам, но без стрельб — только сопровождали стволами макеты самолетов, которые пускали по натянутым в разных направлениях проволокам. Потом ввели еще и тренировку сопровождения по птицам — естественно без стрельбы.

Но тучи над нами сгущались. И неудивительно — по нашим подсчетам, к началу августа мы уничтожили уже более двух тысяч фрицев, еще тысячу захватили в плен, также захватили и поставили в строй двадцать два немецких танка и еще девяносто уничтожили или повредили, ну уж пятьдесят-то штук безвозвратных потерь немцы точно поимели — мы дербанили их тушки на запчасти и сталь. Также немцы лишились почти двадцати пушек и зенитных автоматов, сотни автомобилей, двух десятков бронетранспортеров, штук тридцать мотоциклов и семь десятков повозок. Практически, меньше чем за полтора месяца с начала войны мы уничтожили полк, причем танковый. Хоть он и 'состоял' из подразделений разных частей, поэтому пока эти дополнительные потери не бросались в глаза, но похоже кто-то уже начинал задумываться — а что это происходит в нашем уже глубоком тылу ? Кто все эти люди ? Почему не в лагерях или на кладбище ? И было ясно, что они постараются исправить этот непорядок.

Собственно, они уже пытались его исправить. Наши ДРГ постоянно вылавливали какие-то подозрительные личности, которые шныряли вокруг нашего оборонительного района. И поди выясни — кто есть кто — то ли окруженец, то ли шпион. Если были какие-то подозрения, мы старались определить таких людей сначала на незначительные участки — уборка улиц, ремонт домов, заготовку дров. И присматривались. Некоторых сразу сажали, но сажать всех поголовно было неправильным — подавляющее большинство было нормальными советскими людьми, и мне претило обижать их понапрасну. Наши сыщики и охрана ворчали — им из-за этого прибавлялось работы по допросу, наблюдению, сопоставлению фактов. Ничего — пусть тренируются на кошках.

Но были и такие, что практически прорывались до руководства. За июль мы предотвратили семь покушений — три на меня и четыре — на других руководителей и командиров. Приходилось в срочном порядке выстраивать охрану — без руководства тут все рассыпется. А без меня — если и не рассыпется, то жертв с нашей стороны будет значительно больше — ведь ни у кого не было знаний из будущего. Так что главное — охрана штаба и руководства. Поэтому меры безопасности все время ужесточались. Всех незнакомых командиров задерживали — если кто-то из их знакомых командира чухнется — а куда это пропал такой-то — тогда уже их отпускать. Ну или мы сами слали запросы — мариновать людей тоже не надо — у всех ведь дела. Сообщения в штаб и руководителю передавались только через промежуточных лиц, хорошо знакомых руководству — чтобы оно не подвергалось даже малейшей опасности. Незнакомых солдат, которые пытались приблизиться к кому-то из руководства, тоже задерживали до выяснения — отправляли запросы в их части со словесным описанием портрета и ждали ответа с подтверждением что да, есть такой. Пока наконец, в начале августа, мы не вышли на возмутителя спокойствия.

Ганс Бройтенбах был потомственным военным. И его отец, который дослужился до генерала артиллерии, тоже был потомственным военным. Бройтенбахи уже две сотни лет были потомственными военными, и все — по части артиллерии. Поэтому-то отец натаскивал Ганса в математике и физике, баллистике и химии, дав ему прекрасное образование в надежде, что и тот станет блестящим артиллеристом. Поначалу так все и было, но затем Ганса захватила другая страсть — разведка. Свести разрозненные факты в стройную и логичную картину — для его натренированного на подобных задачах ума это было высшим наслаждением. Вот и сейчас Ганс с удовольствием заново перебирал все факты, которые складывались в стройную картину, хоть и неприятную — в их тылах действовала крупная воинская часть русских. Причем — часть необычная.

Спецназ НКВД. Ганс о таком не слышал, но мало ли о чем он еще не слышал — факты говорили сами за себя. И то, что они набрали личный состав якобы из окруженцев — это была только завеса, призванная скрыть их истинное лицо — лазутчики, вернувшиеся сегодня из города, в котором они базировались, рассказали и об их тренировках, и о тактике — одному из них удалось продержаться там более трех недель, и информация, что он принес, была бесценной. Жаль только, он не смог выбраться оттуда раньше, потому-то и пришлось послать туда еще троих, но лишь один сумел проскользнуть сквозь сито, устроенное политической службой русских, и уже вдвоем, обманув окружающих, они и смогли выбраться из города.

Да, для генерала это будет бомбой. И еще неизвестно — останется ли он на своей должности, или уйдет на заслуженную пенсию. Расстрелять его конечно не расстреляют — все-таки былые заслуги перевесят этот прокол. Но за потерю нюха не оставят на текущей должности — если только отправят в тыл, в учебные части, благо ему есть что передавать новым поколениям немецких офицеров и солдат.

А ведь Ганс, начиная с середины июля, постоянно доказывал генералу, что в тот город надо отправить большое воинское соединение — полк, а лучше три, да генерал все отмахивался:

— Ну откуда там крупные силы русских ? Авиаразведка ведь ничего не доложила ?

— Так точно, она доложила, что в городе находятся немецкие части ...

— Ну вот видите ?

— ... но я проверил — там нет наших частей.

— Как же так ?

— Их никто туда не посылал.

— Но мы же посылали.

— Но с тех пор связь с ними потеряна.

— Ганс, вы же знаете, сколько сейчас по лесам бродит этих партизан — наверняка наши попали в засаду. Мы, конечно, переловим всех этих недобитков, но посылать в город еще кого-то ну просто нет никакой возможности — Вы же знаете, что сейчас все силы направлены на фронт, и у меня едва хватает оставшихся на охрану наших коммуникаций. Да и вообще — с чего Вы взяли, что там не находятся части наших соседей ? Ведь город расположен на границе не только нашей, но и их зоны ответственности.

— Я проверил и соседние соединения — везде сказали, что туда никого не отправляли, а если и отправляли, то либо недавно, либо те попали в засаду.

— Ну вот видите ? Попали в засаду, а могли и не попасть — с этим бардаком, что нам устроили русские, сейчас у всех семь пятниц на неделе, и никому нет дела до этого богом забытого угла. Нам в том числе. Вы все поняли ?

— Так точно.

— Ну так занимайтесь своими делами.

— Яволь.

Это разговор произошел за три дня до того разгрома, что устроили танкистам 'дикие русские пушки', как назвал их генерал. Но Ганс уже был твердо уверен, что это были не дикие пушки — ведь ни один из его лазутчиков так и не вернулся из того городка, хотя все сроки давно уже вышли. И если бы там были немецкие части, такого бы просто не произошло. Но и этот довод не убедил генерала, хотя он и позволил Гансу временно взять несколько подразделений и направить их на поиск пушек — 'Но только на поиск пушек, Ганс, забудьте пока про этот город — не до него сейчас. Танки нужны на фронте — наше продвижение не такое быстрое как нам бы хотелось, да и русские постоянно подводят из глубины России новые дивизии. День на все.'.

Ответив 'Яволь', Ганс постарался построить операцию так, чтобы все-таки заглянуть и в этот город, а на возражения командира танкового батальона, что это уже вне зоны операции, Ганс постарался максимально убедительно обрисовать тому картину, что складывалась у него в голове. На беду комбата, Гансу это удалось. Отчасти, именно из-за этого изменения планов колонна и гнала на повышенной скорости — дополнительный крюк в пятьдесят километров — это два часа хода только в одну сторону, а время ограниченно — им ведь еще надо было проверить и квадрат, предназначенный непосредственно для проведения операции. А время поджимало — максимум через два дня танки должны были уйти на фронт. Командир батальона и согласился-то на это только потому, что в разгромленной танковой колонне погиб его хороший знакомый.

Неизвестно — к счастью или нет — но Ганс не был в той колонне, и о ее судьбе он узнал лишь на следующий день, когда на его группу вышел один из солдат, чудом спасшийся из огневого мешка, в который она угодила. Тут уж Ганс развил бурную деятельность. Радиограмма в штаб генералу — с описанием событий и требованием выделить силы не менее двух полков, отправка новых лазутчиков, для окончательной проверки, он даже пошел на должностное преступление — переподчинил себе взвод солдат, расположившихся в соседней деревне, и вместе с ними и своими пятью сотрудниками разведки выехал в направлении города, чтобы там дождаться и лазутчиков, и новых сил. Правда, генерал пока медлил с ответом. Ну еще бы — потерять сразу сорок танков — ему, естественно, надо было все проверить, но свободных самолетов тоже было немного, а посланная на место боя группа следователей попала в засаду и была полностью уничтожена этими бандитами вместе с приданным им взводом охраны. Черт-те что.

Но все-таки все эти потери были не напрасны — именно возникшая у русских суматоха и позволила двум его людям благополучно ускользнуть. Радиограмма с новыми сведениями уже была отправлена генералу, и тот подтвердил, что приложит все усилия, но добудет требуемые силы, и даже больше. Гансу даже показалось, что сквозь буквы сообщения проступало как бы извинение генерала, сожалевшего о том, что он не поверил сыну своего лучшего друга.

И сейчас Ганс лежал и смотрел в потолок, снова и снова прокручивая в голове то, что предстоит сделать. Непонятный шум заставил его приподняться на кровати, и в следующее мгновение окно в его комнате со звоном разлетелось, лишь на мгновение опередив треск пулемета на улице. Не раздумывая, Ганс нырнул за печку, и в следующую секунду комната заполнилась сильным грохотом, который, видимо, и заглушил звук разлетавшихся осколков. Тряхнув зазвеневшей головой, он выхватил пистолет и подлетел к двери. В окна заглядывало зарево пожара, так что безлунная ночь уже не мешала нащупать задвижку, толкнуть от себя тяжелое полотно двери и выглянуть в сени, но лишь затем, чтобы отпрянуть назад — там было какие-то тени, а на полу он успел разглядеть тело своего охранника. Выстрелив пару раз наугад, Ганс метнулся к окну, но там тоже виднелась чья-то голова. Два патрона в нее — и на чердак. Ганс успел только повернуться от окна, как в спину воткнули с десяток гвоздей — он лишь успел удивиться, что не слышал звуков выстрелов — видимо, его хорошо контузило. И тут свет окончательно померк, так что он уже не слышал последующей перепалки:

— Смирнов твою мать ! Ты чего немца срезал ?!?

— Так он же Ваську ...

— Живой твой Васька — вон — головой мотает. Такой же дятел, что и ты. Ему и каску можно не надевать — все-равно сплошная кость.

— Так кто же знал ... ?

— Кто знал ... ! Я же говорил — мы его взрывчаткой глушанем — и возьмем тепленьким.

— Так вон он как метался.

— Метался и дометался ... Патроны-то быстро бы расстрелял — вон палил во все стороны как полоумный. Тебе то что с того, с твоей-то железякой на груди ? Ну, подранил бы его в ногу, а всего-то зачем было кончать ?

— Ну ...

— Не 'ну', а давай теперь с твоим дружком вытаскивай тело — хоть что-то предъявим. А я бумаги соберу. Да смотри — глушитель проверь, а то 'прогорит', как тогда.

— Да он же и правда прогорел !

— А кто садил длинными очередями ?!? Эхххх ... учи вас, учи, а все без толку. Ладно — за работу !

Так закончилась первая крупная операция нашей контрразведки. А началась она еще седьмого июля, когда мы выловили среди вышедших к нам окруженцев парочку шпионов, направленных непосредственно к нам. То есть не просто 'посмотреть, что там есть', а именно 'выяснить все про воинскую часть русских, расположенных в данном городе' По допросам задержанных шпионов удалось выяснить, кто это там такой прыткий из немецкого командования стоял за этой суетой, а также где он может находиться. Правда, на тот момент это ничего не давало — он находился вне пределов нашей досягаемости. Но зато мы еще больше усилили бдительность, и таки отследили странное поведение еще одного окруженца — он все больше вынюхивал и высматривал, чем занимался тренировками, хотя и ими не манкировал, а усердно изучал нашу тактику — попробуй не изучать с тем сержантом, что достался ему в качестве наставника. Но и не упускал случая получить задание куда-нибудь смотаться. Это-то рвение и насторожило. И мы установили за этим предположительным шпионом плотное, но максимально осторожное наблюдение — в дело было включено более тридцати человек, в том числе и местные мальчишки, которым было в радость поиграть в настоящих разведчиков. Так что шпион был плотно обложен, и мы-таки не прозевали, когда к нему 'незаметно' подкатил еще один окруженец — из свеженьких — с середины июля мы уже практически никого не арестовывали, ну если для проформы — и все пытались отследить новых шпионов.

Их встреча стала спусковым крючком для последующих событий. Видимо, с новичком пришел приказ на выход, и уже следующей ночью парочка 'ушла' из города. После того, как мы определили направление их движения, остальные секреты были сняты и стала готовиться операция — пешком они явно уйдут недалеко, так что и 'заказчик' скорее всего будет там. Ну, мы на это надеялись. И не прогадали — уже следующим утром нас 'привели' в одну из деревень, где находилось небольшое немецкое подразделение, но с двумя бронетранспортерами и двумя автомобилями, причем, судя по антеннам, у них было аж две рации — ну точно наши 'клиенты' — слишком жирновато для трех десятков человек. Наблюдением даже установили офицера, который скорее всего и был заводилой всей этой суеты. Но операцию по его ликвидации удалось провести только через два дня, когда удачно сложились несколько обстоятельств — мы смогли подтянуть еще две ДРГ, и ночь была безлунной. Поэтому операцию по штурму деревеньки провели быстро и без потерь с нашей стороны, всего с тремя раненными. ДРГ лишь страховали штурмовую группу из десяти человек, которую мы натаскивали именно на штурм деревенских домов — с их пристройками, сараями, печками и занавесями — человек, незнакомый с принципами обустройства крестьянского дома, там запутается на раз. К сожалению, офицера захватить живым не удалось, хотя операция была поставлена безупречно — штурмовики сами предложили глушить немцев небольшими зарядами динамита, но вот подвела горячность некоторых бойцов. А допросы пленных и бумаги офицера не пролили сколько-нибудь достаточно света на источник наших неприятностей. Но все-равно — это дало нам два месяца спокойствия в плане контрразведывательной деятельности — пока еще у немцев появится очередной командир, который придет к умозаключению, что мы невероятно опасны, пока станет отдавать приказания нас уничтожить — пройдет куча времени. И ведь мы его так же можем отследить и прихлопнуть — вот и еще выиграем время — так, убивая людей, отдающих особо вредные для нас приказания, можно парализовать противодействие врага — не каждый у них может даже прийти к мысли отдавать такие приказания — таких людей еще надо поискать, а далеко не все начальники знают — кого именно надо искать, так как не все мыслят нешаблонно — обычно появляется какой-то подчиненный с новыми мыслями и идеями — генератор идей — которому дают зеленый свет и смотрят, что же у него получится. Так вот — на то, чтобы проявиться такому подчиненному, нужно время, чтобы начальство оценило его идеи — тоже нужно время, чтобы ему развернуться — опять же нужно время. Поэтому, убивая таких генераторов идей, мы убиваем время, которое есть у врага. А у нас это время остается — мы его освобождаем для своих идей. Главное — защитить своих генераторов.

ГЛАВА 14.

Но мы и сами планировали способствовать сгущению туч над нами — наступала пора крупных рейдов. К началу августа мы сформировали первую рейдовую колонну, с десятью танками, пятью 20-миллиметровками, а еще пять противотанковых буксируемых пушек, пять 82мм минометов, двадцать обычных и пять крупнокалиберных пулеметов. Причем мы тут напридумывали много чего интересного. Так, танки были организованы в три группы. Первая группа — ударная — состояла из шести трофейных танков — две четверки в качестве ударной силы, с пушкой калибром 75 мм, которой можно неплохо пострелять и по танкам, и по живой силе, две двойки, чьи автоматические пушки в 20мм должны были по идее просто сносить немецкую пехоту, и две единички — они со своими пулеметами должны были также давить пехоту. И две подвижные группы ПТО и огневой поддержки, в каждой — по две САУ-57 и по две двойки.

Больше танков решили не брать — у нас не было столько подготовленных экипажей. Да, еще порядка пятидесяти экипажей могли сражаться в окрестностях нашего городка или работать из засад на пути к нему, но вот проделать рейд они были пока не способны. Поэтому мы вывели еще около десяти единиц бронетехники вслед за нами — в качестве страхующего танкового кулака, но оставили их в позиционном районе, в который мы рассчитывали нырнуть под прикрытие этих танков и еще трех батарей буксируемых ПТО в случае возникновения больших проблем — мы специально подобрали для операции такой район, где было немало дорог, по которым можно было бы улизнуть от фрицев. И больше техники в рейд или на его поддержку не выводили — если уж этого не хватит, то и остальных тридцати будет недостаточно. А так хоть побережем их ресурс и лучше истратим его на обучение, чем будем просто гонять туда-сюда — уж если что — дотащим до какой-нибудь засадной позиции и сделаем неподвижную огневую точку — так-то, чтобы отбиваться из засад, стволов у нас уже почти две сотни. Справимся.

Да и в колонне танки были не единственной ударной силой. Так, мы установили на пять ганомагов двадцатимиллиметровки, и эти шушпанцеры предназначались не только для борьбы с самолетами, но и как средство подавления наземной живой силы. Причем две из них были захвачены у фрицев в готовом виде — прямо установленные на бронетранспортеры, а остальные три мы дооборудовали по их образу и подобию. Ну и еще пять ганомагов были пулеметными косилками — на них мы установили по три немецких пулемета. Вся эта техника была радиофицирована — временно мы изъяли радиостанции у нескольких ДРГ — их же и включили в нашу группу. Руки чесались опробовать все это в деле.

Пятого августа мы выступили в поход. Я шел вместе с ними, чтобы по ходу дела корректировать тактику — не командиром, а больше куратором — пусть люди сами учатся, тем более что я тут был не в зуб ногой, просто подпирал командира группы своим 'авторитетом'. Было одновременно и стремновато, и эйфорично — мы впервые будем пробовать активные действия сравнительно большими силами. До этого-то мы действовали в основном из засад, а тут — фактически, наступление. Правда, немцы нас особо не ждут, считая свой тыл относительно безопасным. Ну, разве что в последнее время они начали обустраивать какие-то опорные пункты с противотанковой обороной — видимо, после разгрома двух танковых колонн — про это нам рассказывали пленные. Но эти опорники были не на нашем маршруте, а восточнее — видимо, фрицы считали, что мы пойдем на прорыв, к своим. Мы же о таком даже и не помышляли — фронт ушел уже за две сотни километров, и пройти их по немецким тылам, потом прорваться через сам фронт — на это мы были не способны — просто не дотащим ни людей, ни все то хозяйство, что наросло вокруг нашей воинской части. Да и 'наши же скоро пойдут в наступление' — последний аргумент был особо непробиваем, когда я в который раз обосновывал необходимость оставаться на месте — что-то мне все больше и больше не хотелось выходить к своим. К сожалению, я стал заметной личностью, а общение с некоторыми высшими, да и не очень высшими, командирами, оставляло у меня чувство, что шлепнут меня нафиг — и все дела. Конечно, я мог попасть и ко вполне адекватному человеку, но надеяться на удачу было как-то стремно, тем более в таком вопросе. Так что я надеялся еще потрепыхаться — мы уже внесли большой вклад в остановку 'Барбароссы', и я планировал, пока нас не зажмут очень сильно, продолжать в том же духе. И вот чтобы нас сильно не зажимали, надо было наносить немцам постоянный урон — я надеялся, что такие более сильные уколы станут той соломинкой, что переломит им хребет — они ведь еще продолжали наступать на восток, а еще у них шли бои в Африке, да и от англичан надо было беречься — авось, на нас сил особо и не хватит. Казалось бы — странно — выходить к своим 'на авось' я не хочу, но при этом на такой же 'авось' собираюсь действовать в немецком тылу. Но между этими авосями была существенная, огромная разница — второй 'авось' я мог контролировать, а первый — нет. Точнее, шухер при несрабатывании второго авося еще не касался непосредственно меня — он касался нашей боевой части и территории, и как при этом повернется — неизвестно — я мог и проскочить между молотом и наковальней. А вот если вышел к своим — 'авось' там уже только мой и ничей больше — там уже будут работать именно по мне. Так что ну их пока нафиг.

Выступали еще засветло. Предвыездная суета и крики наконец все больше сменялись звуком двигателей и скрежетом гусениц, техника постепенно выползала на дорогу, строилась в колонны и выдвигалась по маршруту. Я ехал вместе с командиром в ганомаге почти в самом начале колонны — впереди был только дозор из трех мотоциклов, ганомага, тройки и двойки, и за ним, в полутора километрах — остальная часть ударной группы из остальных немецких танков, двух пулеметных ганомагов, и трех ганомагов с пехотой. И уже за ними, метрах в двухста, шли мы — в своей колонне из трех ганомагов, одной подвижной группы ПТО и огневой поддержки и трех грузовиков с противотанковыми пушками на буксире — предполагалось, что при встрече на дороге ударная группа сковывает и охватывает голову колонны, а мы вываливаемся вправо и охватываем фрицев с фланга, ну а следующая группа такого же состава делает это слева. Еще за ней шли грузовики с пехотой, топливом, продовольствием и боеприпасами, а замыкающими шли еще два ганомага и два грузовика. И вот, такой двухкилометровой змеей, мы и поползли со скоростью километров двадцать на северо-северо-запад — искать добычу.

Точнее, искали-то добычу не мы. Вышедшие к нам пилоты и техники восстановили трофейный Шторьх — вот он и поднес нам на блюдечке первую жертву. Мы только-только выехали на большак и, свернув на запад, стали двигаться по магистральной дороге, по которой немцы двигались на восток. И первую же немецкую колонну из тридцати грузовиков мы просто снесли с шоссе. Развернуться в атакующие порядки мы уже не успевали, поэтому все шло довольно сумбурно. Пока головной дозор оттягивался к передовой ударной группе, а та в свою очередь притормаживала и пыталась развернуться в цепь поперек дороги, мы — вторая огневая группа — лихорадочно искали съезд с дороги в поле — вдоль дороги шел кювет, и мы не были уверены, что сможем его преодолеть. Поиски закончились лишь через три минуты, когда передовая группа уже вовсю стреляла по немцам, одновременно пытаясь расширить свой фронт, чтобы охватить огнем немецкую колонну до самых последних грузовиков. Хорошо хоть, что мы встретили немцев на открытом участке, и вся их колонна была как на ладони. Мы же, наконец съехав первыми бронетранспортерами в поле, попытались тоже поучаствовать в бою, но оказалось, что направления стрельбы уже перекрыты танками передовой группы — они разъехались вправо и влево метров на пятьдесят от шоссе, и теперь огненным смерчем шли вдоль колонны. Комбат, находившийся в нашей группе, приказал ей выезжать дальше в поле, градусов под сорок пять от дороги, а третьей группе следовать по дороге и добивать оставшихся немцев — если уж мы потратили на разворачивание более пяти минут, то третьей группе сначала надо было проехать вперед полкилометра, потом также как и нам найти съезд в поле, потом выехать в поле подальше, чтобы передовая группа не перекрывала им сектора стрельбы — и только потом она сможет вступить в бой. А это — как минимум десять минут -за это время все уже будет закончено. Решение комбата мне показалось логичным, поэтому я только важно кивнул головой и продолжал наблюдать за избиением. Через три минуты после съезда в поле наша группа наконец смогла отъехать метров на двести и, развернув колонну поворотом 'все вдруг', пошла цепью ганомагов и танков на хвост немецкой колонны, под углом сорок пять градусов, но теперь уже в сторону дороги. Но нам оставалось не так уж и много — увидев, что стало с передними автомобилями, часть немцев уже сдавалась, хотя некоторые еще продолжали отстреливаться, а небольшая часть пыталась перекатами уйти в сторону леса. Эти две последние группы закончились минуты через три — либо погибли, либо задрали лапы.

Победа была безоговорочной, но вот реализация самого боя поставила перед нами ряд вопросов. Все тридцать немецких грузовиков оказались набиты солдатами, и половина из них полегла под шквальным огнем, а вторая половина сдалась в плен — мы смахнули с доски целый батальон пехоты за раз, а это очень хорошо. Плохо, что из грузовиков осталась целой лишь треть, но тут уж ничего не поделаешь — можно сберечь либо немецкую технику, либо наших людей — и выбор очевиден. Нам еще повезло, что немцы ехали без броневого прикрытия, да еще не успели развернуть четыре 37-мм противотанковые пушки, что они тянули на буксире. Да и окажись у них что-то из бронетехники, или не встреть мы их на открытом поле — нам могло бы крепко достаться. Больше всего нам не понравилось, что разворачивание из колонны в боевой порядок происходило неподготовленно, на живую нитку, хаотично — мы потеряли время и на поиске прохода в поле, и на самом разворачивании, а третья группа вообще не вступила в бой — просто не успевала. Конечно, она сделала 'контроль', но для этого вовсе необязательно тащить с собой всю эту армаду — хватило бы и пары ганомагов, двойки для выкуривания недобитков, ну и грузовика пехоты для сбора пленных и контролей. В общем, всем нам предстояло крепко подумать над тактикой встречного боя из походной колонны.

Пока же придумали только следующее. Во-первых, авиаразведка должна увеличить зону поиска хотя бы до пятидесяти километров, а не так, как сейчас — сообщила нам о встречной колонне за три километра, а это всего лишь три минуты хода навстречу друг другу — тут только и успеешь отдать команду 'к бою'. Хорошо хоть немцы, увидев свою же технику, до последнего не подозревали, что это едут их убивать. Будь мы на нашей технике, или будь немцы более подозрительными — могли и умыться кровью. А запас хотя бы в пятнадцать минут давал возможность выбрать место для нормальной засады, а не встречного боя. Отсюда следовало 'во-вторых' — самолет-разведчик должен был не только отслеживать врагов, но и присматривать подходящие места для засады, и вообще информировать о лежащей впереди местности — карт-то у нас не было — все на рисунках и рассказах. Было и 'в-третьих' — мы решили попробовать двигаться в колонну по два. Если наш предыдущий вариант — друг за другом — был привычен с точки зрения движения по дорогам, то вариант движения 'по два', когда один идет по своей полосе, второй — рядом по встречке — сжимал колонны минимум в два раза, а с учетом того, что обе огневые группы шли бок о бок, то еще убирался и промежуток между ними. Да, так нарушается движение по дороге, но мы-то вообще шли убивать — так о каких еще нарушениях тут может идти речь. Ну, не знаю, насколько все эти меры нам помогут, но по крайней мере я видел, что самые явные косяки комбатом были отмечены самостоятельно и им же предложены пути их устранения или нивелирования. По крайней мере, уж тут он точно молодец. Посмотрим. Я-то для себя намотал на ус, что пока только подавляющее огневое преимущество, внезапность или превосходство в силах будут нашими непременными условиями для вступления в бой. Все эти перестроения и маневры — даже при сопоставимых силах — лучше пока оставить на потом — целее будем. Мы ведь не на соревновании — нам надо убивать. Так что придется вдвойне следить за горячими головами.

А пока командование разбирало операцию, вокруг шел дербан разгромленной колонны. Добыча оказалась достаточно богатой — помимо десятка целых грузовиков еще пятнадцать можно было починить или разобрать на запчасти. Да и оружия, сапог, амуниции мы набрали более трех сотен комплектов, а еще девять пулеметов, четыре пушки, патроны, снаряды — нет, надо было все утаскивать. Более двухсот пленных тоже придется тащить к себе — не стрелять же их тут из пулеметов. Так что за те полчаса, что прошли после боя в трудах и заботах, все были при деле — в том числе и группа района прикрытия, что страховала нас южнее магистрали — ее срочно вывели на шоссе и она стала занимать позиции фронтом на восток, а две группы по паре танков, паре пушек и взводу пехоты отправились в нашу сторону, чтобы заблокировать второстепенные дороги, которые выходили на шоссе с севера. С юга-то немцев мы не ждали — уже отучили их там шариться, а вот севернее шоссе была уже временно оккупированная территория, из которой в любой момент могли вынырнуть какие-нибудь немцы и здорово нам напакостить — перехватить трофеи, а то и ударить по нашему отряду.

Чтобы ускорить перевозку трофеев, на трофейные грузовики пришлось пока посадить в дополнение к штатным водителям нашей колонны еще семерых бойцов из числа тех, что умели как-то их водить, еще выделили пять грузовиков из своей колонны — и вот эта 'армада' в течение получаса — тут всего-то семь километров — перетаскала все нахабаренное, включая пленных, к 'нашему' съезду с шоссе — там их принимали уже другие машины. А нам надо было двигаться дальше — мы и так 'сидели' на шоссе уже больше часа. Если бы не устроенный в пяти километрах на запад завал, немцы уже давно бы были здесь. А так они пока пытались к нему подобраться, но наша ДРГ их отпугивала. Так что надо было поторапливаться, и еще через пятнадцать минут, дождавшись наших водителей, вернувшихся из последнего рейса только на 'своих' грузовиках, мы двинулись дальше — с хабаром и снятием блокады с востока разберутся и без нас — мы лишь дали сигнал, что свои дела закончили.

Так что, оставив на дороге и вокруг нее десять догорающих грузовиков и более трех сотен трупов, мы двинулись дальше. Нашей следующей целью была железная дорога, точнее — небольшая станция на ней. Так-то наши ДРГ периодически рвали железнодорожные пути, даже пустили под откос два эшелона, но на станции мы надеялись разжиться топливом, да и поломать там можно много чего — если даже пару дней дорога будет стоять — нам все это будет только в плюс. Но добирались мы не без приключений. Свернув через полкилометра с шоссе на грунтовку, мы пошли на север. И тут же наши умопостроения вошли в противоречие с действительностью. Грунтовка была довольно разбита, технике приходилось постоянно объезжать ямы и ухабы, фактически маневрировать по всей ширине дорожного полотна, поэтому ни о каком построении в два ряда речи уже не шло — пришлось снова перестраиваться в колонну по одному.

А еще через полчаса неспешного движения от головного дозора пришло сообщение, что они взяли заставу из фрицев, и те рассказывают очень интересные вещи — впереди в ожидании, пока станет возможным проезд по шоссе, стояла батарея 105мм гаубиц. Подтянув и перестроив порядки, мы уже через пятнадцать минут выходили на небольшое поле, вдоль которого на опушке и растянулась почти на полкилометра сама батарея, колонна с боеприпасами для нее и еще зенитная батарея из буксируемых 20мм автоматов. Брать или не брать — тут вопроса не было — мы и поехали таким образом, чтобы в начале шла немецкая техника, а уже потом бы из леса стала выходить и советская. План удался. Пока по дороге пылили привычные немцам танки, бронетранспортеры и грузовики, все было спокойно. Фрицы даже не особо заволновались, когда колонна, не заезжая в северный пролесок, начала заворачивать голову в их сторону, увлекая за собой и середину все тем же поворотом 'все вдруг'. Стрельбу мы начали сами, когда фрицы, находившиеся у южного выезда с поля, увидели русские танки — они как раз выворачивали из леса начинали движение вдоль опушки, чтобы отсечь артиллеристов и охрану от орудий. Немцы не успели ничего — придавленные огнем с фронта, от дороги, они ничего не могли противопоставить фланговым ударам с севера и юга. Судя по последующим допросам пленных, ушло не более десятка человек. Победа снова была практически бескровной — семь раненных и разорванная гранатой гусеница у единички. С немцев же мы собрали богатую жатву — под сотню пленных, еще больше убитых, а главное — двенадцать гаубиц и четыре 20мм зенитки — последние мы ценили уже достаточно высоко, да что там говорить — их огонь осколочными снарядиками был основным поражающим фактором в обоих сегодняшних боях.

Вот только что делать с захваченным добром ... Уничтожать было откровенно жалко, а вешать на себя — неразумно — с такой гирей немцы нас быстро прижучат, а ведь наш козырь — подвижность. Ну и мимикрия под немецкие части. Ну еще подавляющая огневая мощь. Но прежде всего — все-таки подвижность. И ведь помимо гаубиц мы захватили более сотни грузовиков, и причем не абы каких, а полноприводных, на хорошей резине — да даже если пустить их всех на обучение — мы получим почти тысячу водителей. Ну, хочешь не хочешь — а попытаться надо. И мы развили бурную деятельность.

Выставив заслон на юг и оставив небольшую охрану — кто тут доберется, если на юге — заслон, а на север идем мы ? — мы все-таки пошли к железной дороге. И сразу на выходе из леса подсекли состав с топливом и боеприпасами — головная двойка дала пару аккуратных очередей по паровозу, и через пару минут поезд остановился, как раз к тому времени снайпера сняли и немногочисленную охрану. Мы же, не снижая скорости, по глиссаде завернули на восток, прошли пять километров до моста — и автомобильного, и железнодорожного, подавили и взяли его охрану и взорвали мост в клочья — все шесть быков минимум на треть высоты — теперь с востока какое-то время мы были прикрыты. Затем вернулись вдоль пути на запад, мимо состава, через три километра взяли на переезде подвернувшуюся колонну из десяти автомобилей с продовольствием, и, оставив на переезде заслон из СУ-57, двойки и взвода бойцов, повернули на юг, там сожгли автомобильный мост, чтобы обезопасить себя и с той стороны, вернулись обратно к переезду, и, отправив на север небольшую группу из двух танков и взвода уничтожить и тот мост, пошли дальше на запад — к небольшой железнодорожной станции.

Все это заняло у нас два часа. И эти два часа работали все, причем не только наша ударная колонна — на базе сформировали две группы противотанковых орудий и выдвинули их к шоссе — западнее и восточнее того места, где мы разгромили первую колонну (а это было всего-то пять часов назад !). Оседлав шоссе, они стали оборудовать позиции, чтобы стоять на них до тех пор, пока мы не перевезем все нахабаренное нами хотя бы через шоссе, поближе к дому. А через шоссе уже шла колонна с водителями — мы набрали с бору по сосенке почти двести человек — не зря весь предыдущий месяц мы старались обучить хоть кого-нибудь — лишь бы мог держаться на дороге и при этом не сжечь трансмиссию. И вот теперь вся эта орава двигалась к захваченной батарее, чтобы по-быстрому утянуть ее на нашу территорию. Мы же около полудня подошли к железнодорожной станции, что находилась в семи километрах западнее переезда и, соответственно, в десяти — от захваченного нами состава. Там нас явно не ждали, поэтому захват станции и поселка прошел быстро и практически безболезненно — там немцев-то было чуть больше сотни, причем без тяжелого вооружения и только с тремя пулеметами — что они могли сделать против танков, огня 20мм автоматических пушек и снайперов ? Они ничего и не сделали, разве что самые везучие успели сдаться. Мы же поставили заключительный аккорд — погрузились двумя взводами на пару платформ, прицепили их к паровозу и, проехав еще пятнадцать километров на запад, захватили железнодорожный и автомобильный мосты — по сведениям начальника станции, там охраны практически не было. Подорвав эти два моста, мы фактически огородили квадрат севернее шоссе со станцией, железнодорожным составом и захваченной батареей от доступа хоть какими-то большими силами — если только вплавь или наведут мост — бродов вокруг было немного, и пока до них доедут, пока через них переберутся — пройдет не один час.

Нам же предстояло много работы. Пока мы мотались и 'огораживали' наш 'участочек', присланные с базы водители уже успели переправить в леса южнее шоссе гаубичную батарею, и теперь стояли под погрузкой у состава и на станции. С состава снимали прежде всего снаряды, но и в собранные по всему миру бочки — стальные, деревянные, и даже молочные бидоны — сливали топливо из железнодорожных цистерн, даже нашли семнадцать наливняков, причем только три из них были бензовозами, а остальные до недавнего времени возили молоко или вообще были пожарными бочками — ну завхоз дает ! То есть процесс шел, поэтому мы, как мобильная и бронированная часть, пошли обратно к шоссе — там уже завязались бои — наших атаковали пока небольшие пехотные подразделения, но то, что дальше будет хуже — мы в этом не сомневались.

Но многокилометровый рейд все-таки не прошел даром — уже на подходе к шоссе полетело сцепление у одной из СУ-76, а единичка неудачно съехала в кювет и свернула о камень колесо — мехвод банально заснул за штурвалом. Еще бы — несколько часов в дороге, шесть боестолкновений — людей все-таки надо беречь. Я и сам уже валился с ног, но мы все-таки пошли на запад — давление оттуда все нарастало — и лишь вызвали туда же сменные экипажи — они доберутся за час, как раз и мы к тому времени подойдем.

Но немцы внесли коррективы в наши планы. Сначала нам пришлось ускориться, так как поступила информация, что у немцев в атаку пошли семь танков. Затем на нас налетело звено пикировщиков. Тут отлично сработали ЗСУ на базе ганомагов — одного удалось сбить и еще один уходил с дымным шлейфом при нуле потерь у нас — плотный огонь не дал фрицам как следует прицелиться. Правда, и у нас не обошлось без косяков — самолеты заметили не назначенные на тот сектор наблюдатели, а зенитчик первой установки — он же первым и открыл огонь, обозначив цели и не дав совершить внезапный удар. Наблюдатель же тупо спал, и его даже не стали наказывать — многочасовой марш измотал всех, а ведь было только два часа дня, но сама операция длилась уже одиннадцать часов — немудрено, что люди просто отрубались. Все — приедем, сдадим технику сменщикам — и спать. Ведь в этот рейд мы отбирали лучших — лучших мехводов, лучших командиров, лучших наводчиков и стрелков — надо было обкатать в сложной обстановке прежде всего этих людей. А в обороне могут поработать и менее подготовленные — им ведь тоже надо нарабатывать опыт.

ГЛАВА 15.

И, к сожалению, опыт им придется нарабатывать не в очень выгодных условиях. Сколько мы ни старались сделать так, чтобы нашим бойцам не пришлось стоять насмерть на рубеже, чтобы всегда была возможность отойти, выйти из-под удара и потом нанести ответный удар в другом месте, с другого направления, в более выгодных условиях, и вот сейчас все-таки получается, что пока мы не вывезем максимально возможное количество грузов, надо стоять насмерть — иначе нас скоро раздавят — близился снарядный, а за ним и топливный кризис. Да и с продовольствием было уже неважно. Нам были нужны эти грузы. Нужны как воздух !

А у немцев все было просто, без обиняков — 'Наступление имеет целью уничтожение противника'. Мы тщательно проштудировали 'Бой усиленного батальона' — книгу Кюльвейна от тридцать восьмого года, которую у нас перевели и издали в сороковом, и по которой обучалась не одна тысяча немецких офицеров. И, надо сказать, когда мы подъезжали к нашей линии обороны на западе, дела там шли не очень хорошо. Шесть танков прорвались через наши наспех открытые окопы и сейчас раскатывали по позициям. Хорошо хоть без пехоты — наши пехотинцы все-таки сумели ее отсечь перед холмами. Вот один танк завертелся на гусенице — выскочивший из ложбинки боец кинул ему под гусеницу связку гранат, и те порвали ее и, похоже, еще вырвали каток. С этим танком разобрались и без нашей помощи — кинули еще одну гранату на жалюзи МТО, еще гранату удалось подсунуть под погон башни — боец пробрался с переднего углового ракурса танка, куда не доставал ни пулемет, ни индивидуальное оружие танкистов из башенных щелей и бойниц. Ну а уж после этого еще один боец взгромоздил на крышу башни еще одну связку гранат, и уж та проломила относительно тонкую верхнюю броню, после чего танк весело заполыхал. Я наблюдал все это в бинокль, пока бронетехника нашей группы расстреливала остальные танки. Но и тут они смогли записать на свой счет только четыре цели — по лощинке на левом фланге наши смогли протащить на руках сорокопятку, которая до этого работала по предполью, и с ее помощью они стреножили последнюю единичку — тупо проломили ей борт.

Перед фронтом обороны тоже все заканчивалось — оставшиеся фрицы откатывались обратно, оставив на предполье еще семь танков, причем пять были подбиты уже в этом бою.

Как мне удалось выяснить, на данном участке и наши, и немецкие силы в течение дня постоянно нарастали. Если сначала у нас тут были только три пехотных взвода и две сорокопятки, то и фрицы бросили в атаку всего лишь пехотную роту, которую они перебросили сюда на грузовиках, причем даже без минометов или какой-либо артиллерии — одни пулеметы, винтовки и гранаты. Ну, наши-то уже знали о любимом фрицевском развлечении — сковать с фронта и зайти с фланга. Поэтому и наши тоже, оставив работать по фронту одно отделение, сами развернули еще по одному отделению на фланги, а взвод и две сорокопятки оттянули за холмик — оттуда можно было быстро выступить на любой из флангов — разведку провести не успели, поэтому откуда покажутся фрицы — было непонятно, а оба направления были одинаковы с точки зрения удобства выхода во фланг — и там и там — заросшие кустарником и невысокими деревцами холмики с лощинками — спрячь там хоть полк — ни за что не догадаешься, пока он не пойдет в атаку. Фрицы пошли слева. Пока их придерживало выставленное на том фланге отделение, подвижная группа резво взяла сорокопятки и чуть ли не на руках бодрыми сайгаками порысило в ту сторону, на всякий случай оставив одно отделение в резерве — вдруг это был обманный маневр. Но нет — фрицы на полном серьезе атаковали с левого фланга — не так-то много у них сил, чтобы устраивать сложные схемы боя. Так что, прикрывая сорокопятки из стрелкового оружия, уже наши воины пошли в атаку, быстренько выдавив фрицев артиллерийским огнем обратно в заросли. Первая атака была отбита.

Затем был небольшой перевес на нашей стороне — грузовиками сюда перекинули пехотную роту с четырьмя орудиями — две сорокопятки и две Ф-22 — и этой силой удалось выдавить остатки фрицев из леска на левом фланге — нечего им там нависать. Ударной силой в этом бое также стали орудия под прикрытием пехоты, и эта тактика нашим бойцам понравилась. Уж не знаю, как они там катали пушки между деревьями и по кустам, но народ был доволен — быстро подавить пулемет, и затем под прикрытием своих пулеметов по фронту и флангам сблизиться на расстояние гранатного броска — и вот из немецкой цепи вырван очередной кусок. Так что теперь уже мы в свою очередь стали оказывать давление с левого фланга на наступающие части — как раз немцы подкинули еще роту, и она с остатками предыдущей снова попыталась пойти в атаку, но уже с заходом с правого фланга. Но мы к этому были готовы, сил у нас также хватало, поэтому фрицы уже в самом начале выдвижения вправо наткнулись на встречный огонь из стрелкового оружия. А затем их здорово напугала группа из десятка наших бойцов, что вообще зашла им с тыла — решив, что они окружены, фрицы даже бросили раненных и один пулемет — настолько быстро они оттягивались к дороге.

На час установилось шаткое равновесие — мы окапывались, фрицы подтягивали силы — наблюдатели периодически докладывали о подходящих колоннах и даже отдельных грузовиках. На наступление наши, к счастью, не решились — дорога проходила между двух холмиков, на которых мы и окопались, и уходила на запад через слегка холмистое поле, пока примерно в километре не начинала забираться на холм, на котором были уже немцы. Покосят и даже глазом не моргнут — это с наших менее высоких холмиков неровная поверхность давала местами какое-то укрытие, а с немецкого холма все эти ложбинки будут как на ладони.

Фланговые охваты нам тоже не удались — хотя оба массива зарослей по сторонам от поля и были нашими, но уже через пятьсот метров они раздавались от дороги, и немцы просто выставили против них пехотное прикрытие. В общем, тоже без вариантов.

Полпервого вдалеке была слышна стрельба. Как потом оказалось, это одна из колонн немецких грузовиков попала в засаду подошедшей ДРГ. Видимо, немцы ждали только эту колонну, чтобы начать новое наступление. И, раз они пошли вперед даже после того, как колонна была разбита, то в ближайшее время новых частей они уже не ждали. Видимо, они в свою очередь опасались, что наша оборона еще окрепнет, поэтому-то и решили снова идти в атаку. Им очень помогал огонь как минимум одной минометной батареи — 81мм мины рвались на вершине холма и позади нее, так что какой-либо маневр был очень затруднен — к тому моменту бойцы успели вырыть индивидуальные стрелковые ячейки и начинали соединять их в парные стрелковые окопы, но ни о каких ходах сообщения речи еще не шло. Так что отражать атаку пришлось тем, что есть, безо всякого маневра. К сожалению, еще в самом начале минометным огнем было накрыто одно 76,2мм орудие на левом фланге, поэтому на том фланге немцы захватили участок нашей обороны метров в пятьдесят. Но тут их ждал неприятный сюрприз в виде двух подошедших Т-26 — за холмами-то их не было видно, и сейчас эта пара бронированных монстров под прикрытием пяти автоматчиков и двух пулеметов пошла зачищать наши окопы от фашистов. Те продержались недолго и, после трех неудачных попыток подорвать танки гранатами, начали откатываться, оставляя то здесь то там трупы и раненных. К этому моменту минометный огонь ослаб — похоже, фрицы не подвезли достаточно боекомплекта. Поэтому наши засадные силы левого фланга смогли поднять голову и, выйдя на поле коротким — метров на сто — броском, собрали своим ударом во фланг отходящей цепи пару десятков пленных, а еще человек десять были задавлены гранатами и остались в ложбинках и ямках, где они вздумали организовать оборону от флангового удара.

Потом была атака пятью танками и пехотой с тремя ганомагами. Ее отбили наличными средствами ПТО — четыре сорокопятки и одна Ф-22 стрельбой с флангов подожгли два танка и еще одного обездвижили, но немцы смогли под прикрытием мощного пулеметного огня по артиллерийским позициям утащить его обратно. К этому времени потери по убитым были явно в нашу пользу — мы насчитали уже более сорока немецких трупов, тогда как у нас было пятнадцать убитых. Еще более пятидесяти раненных отправили в тыл, а сколько их было у немцев — неизвестно, но наверняка не меньше. И наша оборона все уплотнялась — подошла еще одна батарея Ф-22, две пехотные роты, а в округе уже шарились пять ДРГ, стянутых сюда с других направлений.

Наша колонна подоспела уже к концу следующей атаки. Немцы, получив подкрепление в виде еще пятнадцати танков и шести ганомагов, начали новое наступление. В этот раз их поддерживала батарея 105мм гаубиц, которую мы пока не обнаружили. Зато в самом начале наступления удалось засечь корректировщика с рацией и уничтожить его залпом из двух Ф-22 и пяти сорокопяток — остальным он просто не был виден, а то бы тоже не пожалели снаряда. После этого огонь стал неприцельным — снаряды хотя и падали на холм и за него, но уже в виде беспокоящего огня, а западные скаты, по которым мы и держали основную оборону, вообще оказались вне попаданий — немцы боялись без корректировки задеть свои наступающие части. Но и такой огонь разбил прямым попаданием одно орудие, выставленное на южном склоне северного холма для придания нашей ПТО хоть какой-то глубины. Зато остальные орудия вначале сработали на отлично — расставленные по флангам, они начали метко садить по бортам и ходовой части немецких танков — расстояния были уже пятьсот-семьсот метров, и броня бортов пробивалась даже из сорокопяток. Ганомаги тоже, потеряв одного собрата, высадили пехоту на расстоянии полкилометра и больше вперед не шли, изредка постреливая издалека из своих пулеметов и постоянно прячась за бугорками — боялись, гады, получить снаряд — и правильно делали.

К сожалению, у 'наших' холмов была неудачная конфигурация — их западные скаты перекрывали нашим фланговым орудиям сектора стрельбы на расстояниях сто и менее метров от наших окопов. К тому же, пока наши артиллеристы садили по немецкой бронетехнике, фрицы выкатили на свой холм четыре противотанковых орудия 50мм, которыми они начали бить уже по нашим пушкам. Наш огонь сразу пошел на спад, и оставшиеся на ходу девять немецких танков поломились по дороге, безнадежно оставив свою пехоту позади. Один из танков смог подорваться на противотанковой мине — наши притащили сюда семь штук и смогли скрытно установить их на самом входе дороги между холмами — этот участок дороги шел на понижение, поэтому передвигавшихся там ползком бойцов не было видно с немецких позиций. Еще один танк сковырнул себе гусеницу, когда попытался взобраться на холм и пройтись по нашим позициям на западном скате южного холма. И еще один танк был подбит второй из Ф-22, державших проход между холмами. Но большего она сделать не успела — следующая бронированная машина вынырнула из-за подбитой и отогнала артиллеристов от орудия пулеметным огнем — те только и успели нырнуть в неглубокие ходы сообщения. И тут, когда победа немцев была уже близка, появились мы. В итоге фрицы оставили нам все восемь танков, причем три из них можно было ставить в строй почти сразу — только заварить пробоины, хотя можно поездить и так, еще два будут отремонтированы. Ну а остальные — частично на запчасти, частично на дополнительное бронирование остальной техники, частично — на переплавку, когда она у нас появится.

На поле боя тоже произошли изменения. Наши подтянули три ДШК и их огнем смогли задавить немецкие противотанковые орудия. Засадные взводы, которые ранее были отогнаны от опушки танковым и пушечным огнем, вернулись к полю и короткими выбросами на сто-двести метров частично подсобрали, частично уничтожили крайние куски немецкой пехотной цепи — выходить дальше на поле было рискованно — могли придавить огнем с 'немецкого' холма. Атака закончилась. Наши потери на этот раз были уже существеннее — было убито одинннадцать пехотинцев, и более сотни раненных. Потери сравнительно небольшие, и тут основную заслугу я приписывал высокой концентрации ствольной артиллерии — в некоторые моменты боя она доходила до двенадцати стволов на километр фронта. Артиллерия же и понесла самые большие относительные потери — было разбито пять орудий, причем три из них — уже без возможности восстановления. Вот что значит неприкрытый броней ствол. Не, надо работать в этом направлении — САУ показали себя очень хорошо. И людей бы сберегли, а так половина артиллеристов была ранена или контужена, а пятеро были убиты. Зато и немецкая ПТО была задавлена — отогнанные огнем крупнокалиберных пулеметов, немецкие артиллеристы попытались с помощью отошедших остатков пехоты вытянуть пушки за холм, но сосредоточенный огонь бронетехники нашей группы не дал им этого сделать, а после трехминутного совещания мы уже и сами пошли в атаку — как раз самое время — сведений о подходивших в последний час к немцам подкреплениях не было, так что можно было надеяться, что побитые в нескольких атаках немецкие части пока остались один на один с нами, без поддержки, с расстрелянным боекомплектом и без средств ПТО. Так что, часто постреливая и осторожно продвигаясь вперед, мы прошли километр до 'немецкого' холма и, зайдя с флангов, собрали более сотни немецких пехотинцев, не успевших как следует окопаться.

После того, как центр немецких позиций был разбит, остававшиеся на флангах и в тылу части попытались отойти, но к этому времени в район боев подтянулись уже шесть ДРГ, которые и перехватили большинство отходящих фрицев — если кому и удалось ускользнуть, так единицам. Мы взяли даже ту батарею гаубиц, что начинала стрелять по нашим позициям в начале последней атаки. Правда, боекомплект был почти расстрелян, зато десять грузовиков остались в целости и сохранности. Всего же фрицы потеряли в этих атаках почти двадцать танков, четыре противотанковых орудия, восемь минометов, четыре гаубицы, шесть ганомагов, тридцать грузовиков, и, самое главное — более полутысячи живой силы, из которой в плен мы взяли чуть больше половины. А взятой стрелковкой мы могли вооружить один батальон — это было вообще отлично, так как со стрелковым оружием у нас было все больше проблем — его тупо не хватало. И, судя по тому, что немцы кидали свои войска в наступление по частям, вокруг было не так-то и много немецких войск. Поэтому, отдохнув два часа, в пять вечера мы все-таки пошли дальше — нельзя было упускать удобный момент, когда можно неплохо прогуляться по беззащитным немецким тылам.

ГЛАВА 16.

И мы были правы — уже через полчаса движения в коротком встречном бою наши вундервафли калибром пятьдесят семь миллиметров расстреляли пять танков, шедших на выручку своим частям, пробивавшимся по шоссе на восток — похоже, они еще не знали, что те были уже разбиты. Наши шушпанцеры показали себя во всей красе, они даже уже выдержали попадания немецких снарядов — так, треснул сварочный шов на одном из САУ. Сварщики молодцы, хорошо продвинулись в своем умении сваривать бронесталь, не то что на первых моделях, когда листы порой отваливались даже от попаданий 37мм мелкашек. Вот что значит — соблюдение технологии — всего-то и надо было прикрывать двери, чтобы не было сквозняков, из-за которых металл шва остывал слишком быстро, закаливался и получался твердым, но хрупким. Ну, чувствую, дело пойдет. Из пяти подбитых танков себе отобрали два более-менее целых, спрятав их по-глубже в лес, остальные заминировали — сможем вернуться и забрать — будут нашими, не сможем — тоже получится неплохо.

А дальше, в пятнадцати километрах, нас ждал приятный сюрприз — целый концлагерь с нашими военнопленными. К этому моменту все уже настолько одурели от побед и безнаказанности, что не возникало даже вопросов — брать или не брать. Да и бросать своих было бы неправильно. Охрана оказывала сопротивление недолго и либо быстро полегла под артиллерийским и снайперским огнем, либо показала, как делать упражнение 'хенде хох!'. После ее подавления мы еще где-то за час рассортировали, построили и отправили на базу почти тысячу человек, а сами пошли дальше по шоссе. Встречные колонны мы уже просто собирали в копилку — две небольшие с продовольствием взяли, а пехотный полк на марше частью рассеяли пулеметно-пушечно-автоматным огнем, но отступили обратно по шоссе — не хотелось увязнуть в ненужном бою, уж слишком крупная дичь. Но ушли не совсем — основная колонна втянулась на проселочные дороги, а пять минометов и снайпера послали начинавшим очухиваться фашистам по несколько выстрелов, добрав еще с сотню трупов. Но затем пришлось быстро сматываться, так как вокруг стала кружить авиация.

Нашумев далеко на западе от наших позиций, мы затаились на три дня — пусть немцы подольше поищут неуловимые колонны вдалеке от наших позиций. И, хотя вывоз захваченного топлива, боеприпасов и продовольствия уже завершился, мы пока решили погодить сворачивать операцию — раз так хорошо идет — грех гневить бога и отказываться от продолжения банкета, если прет. Выскользнуть мы пока успевали в любой момент — сеть из ДРГ с рациями отслеживала перемещения немецких подразделений на площади сто на сто километров, так что даже при появлении крупных танковых сил — а это была пока единственная сила, способная нам прижать — мы все-равно могли от нее увернуться по проселочным дорогам — за это время мы расчистили и загатили не один десяток километров таких скрытых дорог. Немцы-то на них не сунутся — побоятся, а нам — самый раз. И ДРГ постоянно сообщали о повышенной активности немцев, но вот скопления, а тем более перемещения крупных сил не наблюдалось — так — рота туда, рота сюда — несерьезно. Зато часто летали самолеты — их видели то с одной, то с другой стороны, пару раз они пролетали совсем близко, но наша маскировка не подвела. Тем временем ДРГ продолжали шуршать в округе — постреливать, устраивать взрывы на дорогах — в общем, создавать нервную обстановку на большой площади, чтобы немцы умучались бегать на каждый шум.

Во время своих поисков они и нашли немецкий аэродром, с которого, по-видимому, и летали самолеты на поиски нас. Оставлять его действующим было нельзя, поэтому мы оперативно привезли к нему наших летчиков посмотреть издалека — не нужно ли им там чего. Летчики, раз им задали такой вопрос, ответили просто — 'Нужно все'. Что ж — пошли брать аэродром. Отправив вперед разведчиков, мы неспешно подошли к нему на десять километров, предварительно вытянув к нему щупальца разведки. И к подходу основного тела нашего штурмового соединения разведка уже определила состав самолетов и средства охранения. В основном — бомбардировщики, но есть и истребители, и еще какая-то мелочь. Зениток немного, пушек не заметили. Ну точно — наши клиенты.

Быстро составив план, мы с утра приступили к захвату. Снайпера и штурмовые группы распределились по местам, дождались утренних сумерек и начали. Штурмовики подобрались метров на двести и затаились. Снайпера начали работать четверками по пулеметным расчетам — глушители и патроны с уменьшенным зарядом пороха позволяли не поднимать шум раньше времени, а дублирование по каждому номеру расчета повышало вероятность поражения, что соответственно уменьшало риск, что нас заметят раньше чем надо. Штурмовики тихо захватывали секреты, при необходимости добивали ножами или пистолетами с ПБС оставшихся в живых. Наши танки стало слышно, только когда они вышли из леса — огромные бочки глушителей заметно ослабляли их звук, но скрип гусениц ничем не заглушишь. Но немцы поначалу вели себя тихо — впереди мы пустили их единичку и тройку, затем — два бронетранспортера, так что некоторое время они принимали нас за своих. А СУшки на дорогу и не поперлись — рассредоточились на опушке и стали выискивать — кто оживет. Внезапно разгорелась, смолкла и снова разгорелась стрельба, но это была уже агония — цепи штурмовиков уже вели зачистку территории. Аэродром умер почти без мук.

Мы его чистили весь этот и часть следующего дня — больших частей рядом не наблюдалось, а малые мы перехватывали на подходах. Так, мы с удовольствием приняли колонну с продуктами, колонну с бомбами и бензином, и две группы проверяющих. А на самом аэродроме тем временем шло оприходование матчасти и допрос пленных. Я сначала мандражировал, ну как же — захватили целый аэродром, с серьезной техникой. Большое дело. Надо бы нагадить тут по максимуму и быстро сваливать. Было еще у меня предубеждение, что немцы — это какие-то роботы, которые всегда действуют быстро и безошибочно. И это несмотря на то, что мы их уже изрядно потрепали, в том числе и я сам. Но то были уколы, которые еще могли сойти за случайность. Сейчас же мы вдарили им наотмашь, и возможная ответка пугала. Все казалось, что на нас сейчас свалится какая-нибудь танковая дивизия, окружит и раскатает по траве тонким слоем. А с другой стороны — откуда она тут возьмется ? Если у немцев есть дивизия, то она наверняка на фронте. Снимать ее не будут. А если вдруг поблизости окажется какой-то эшелон с танками, то чтобы его остановить — уже надо время — просто так останавливать не будут, им надо сначала разобраться, что тут что-то не так. А на это требуется время — посмотреть, доложить, осмыслить. И со всем этим у фрицев была напряженка. Радист, захваченный нами на аэродроме, передавал правильные сообщения и по рации, и по телефону, а параллельная прослушка его разговора не показала, чтобы на том конце возникла какая-то суета или даже подозрения — разговоры проходили в рабоче-ленивом режиме. Пеших групп к нам так и не пришло, а группы на транспорте появились уже после полудня, и мы их перехватили еще на подходе. Так что поднимать тревогу по сути дела пока некому. Да если и поднимут тревогу — под рукой должна оказаться боевая часть, ее надо развернуть и направить на нас — а это все не быстро — вон сколько собирали, когда пытались скинуть нас с шоссе. Причем собирали с бору по сосенке — пленные говорили, что они из разных полков и даже дивизий. Если же какая-то часть передвигается по железной дороге, ей надо выгрузиться, а если идет пехом, то значит она некрупная — вряд ли немцы сейчас будут гонять своим ходом крупные части на такие расстояния — все-таки тут уже якобы их тыл, а не полоса наступления. Так что пусть еще попробуют что-то на нас направить, а мы посмотрим, чего это к нам пришло. Поэтому я перестал себя накручивать и стал наслаждаться процессом раздербанивания аэродрома.

Самой главной нашей добычей стали шесть истребителей, которые летуны перегнали по воздуху к нашему городу — просто взлетели с аэродрома и пошли на восток. Бомбардировщики решили не брать — слишком крупные. Но взяли с них по-максимуму — сняли моторы, вооружение, прицелы, рации, ну и еще какой-то мелочевки — техники сами там смотрели что им надо. Автомобильные колонны с бомбами и топливом тоже забрали с собой, догрузив и то, что нашлось из боеприпасов и топлива на аэродроме.

Отходили от аэродрома не сплошной толпой, а 'слоями' — такая тактика передвижения становилась стандартной. Тело каравана медленно ползло по проселкам, а группы разведки и отсечки двигались впереди, по бокам и сзади, сменяя друг друга волнами, как ноги у гусеницы. Путь домой прошел не без приключений — во встречном бою разгромили роту пехоты при двух танках, посланных на почему-то переставший отвечать на запросы аэродром. А тем временем в эфире нарастал шторм — все больше немецких станций начинало вопить и ругаться немецким матом, но мы уже пересекли последнее шоссе — дальше были только проселки. Почти дома.

Домой добрались на третьи сутки. Здесь была еще одна приятная новость — к нам по железке заехал дивизион немецких 150-миллиметровых гаубиц — 12 штук с тройным боекомплектом — по 150 выстрелов на гаубицу. Взорванный мост начинал сказываться. Не очень полезное приобретение, но раз пришло — пусть будет. Из этих гаубиц мы устроили три батареи, по их известному положению и таблицам стрельбы обозначили квадраты, набрали и стали тренировать гаубичников — теперь вокруг нас на 13 километров во все стороны мы были самыми большими дядями. Пока не прилетят самолеты — тогда мы станем очень маленькими.

Ведь до этого с ПВО было не очень хорошо — налет трех-пяти самолетов мы могли отбить, но если их будет больше — потери будут существенными и второй раз будет не отбиться, так как первый налет наверняка выбьет если не все, то многие зенитные стволы. Надо было наращивать плотность стволов. Во многом этому способствовал налет на аэродром — оттуда мы уволокли более двадцати зенитных стволов разных калибров. Знаменитые 88 мы включили в систему в качестве слоя дальней борьбы на больших высотах. Вместе с уже имеющимися нашими крупнокалиберными зенитками у нас было уже восемь стволов, распределенных в две батареи, которые к тому же мы разместили у дорог, прикрыв заодно и танкоопасные направления. Более мелкокалиберные стволы автоматов в 30-40 миллиметров мы разместили двумя компактными группами — на севере и юге, и они создали зонтик на пару километров. Эти стволы мы разбавили немецкими стволами в 20 миллиметров — предпоследний километр становился еще плотнее, ну и на последних пятистах метрах в дело вступали бы тридцать ДШК — налет фашистам обошелся бы очень дорого, по подсчетам наших ПВОшников мы бы отбились от одновременного массированного нападения тремя группами по 10 самолетов с разных направлений. Это уже неплохо — дает некоторую уверенность в нашем будущем, ведь вряд ли сейчас немцы пошлют на нас более крупные силы — они скорее всего пока не представляют нашей численности, поэтому если и будут действовать по нам авиацией, то сначала это будут небольшие группы. В систему ПВО мы включили и спертые шесть немецких истребителей — сейчас их по очереди осваивали наши летуны, которых у нас скопилось уже более двухсот пилотов и штурманов.

И всю неделю, что мы шарились по немецким тылам, на нашей базе кипела работа. Завхоз меня просто удивил. Взяв дело вывоза добра в свои руки, он напоследок умудрился вывезти и сам захваченный состав, и даже раздел до нитки железнодорожную станцию — 'А чего, металл нам всегда пригодится, да и станков взяли с десяток, тиски там, напильники — все же надо !'. Ну да, 'надо' ... Но больше всего меня поразило то, как он обошелся с топливом. Ну, я-то думал, что заполнят всю тару, что смогли собрать, а остальное сожгут. Не-а. В лесу, в пяти километрах на юг от шоссе, вырыли более сотни ям по четыре-пять кубометров каждая, наскоро обделали стенки досками, цементом, стальными листами, а то и просто глиной — ну что было под рукой, промазали щели гудроном — и заливали топливо в эти ямы, и еще далеко не все были закрыты крышками, хотя на лесопилке работали день и ночь, сбивая деревянные щиты. В лесу стоял жуткий запах нефтепродуктов.

— А если пожар ? Или бомбардировка ?

— Ну, значит не судьба ... А как еще вывезешь столько топлива ? Нам же главное было — перекинуть через шоссе, и в этом леске получалось самое короткое транспортное плечо, так что одна машина могла сделать два, а то и три рейса в час. Вот перевезли сюда, а теперь понемногу рассредотачиваем по другим местам. Тут-то уже надо выкачивать, а насосов маловато.

— А там ?

— А подкопали насыпь, чтобы можно было подъехать понизу — и самотеком прямо из цистерн.

— Ух-ты ... молодцы ! А что, будем хранить в таких же ямах ?

— Ну, может чуть покультурнее, но да — примерно в таких — где еще хранить-то ?

— Ну да ... А не испортится ?

— Да не. Как вы сжигаете топливо — так его хватит месяца на три, может — на четыре — и все. Не успеет.

И вправду не успело — мы сожгли его за полтора.

А в немецких штабах назревали разборки.

— И что это было ?

— Партизаны, мой генерал !

— Партизаны, говорите ? С танками и артиллерией ? способные уничтожить несколько наших батальонов ?

— Мой генерал, позвольте ...

— Не позволю !!! Шульц ! Вы обещали мне, что в моем тылу все будет тихо и спокойно. И это по-вашему — 'тихо и спокойно' ?!?

— Но ...

— Молчать ! Вы знаете, что у нас в тылу действует минимум полк спецназа НКВД ?!?

— Спецназа ... ? Что это та...

— Это Вы должны были мне рассказать, что это такое !!! Вот бедный Ганс сразу же раскрыл замысел русских. Не то что Вы !

— Какой замысел ? Мы же ...

— Что 'мы же' ?

— Мы же наступаем, мы же скоро будем в Москве, не пройдет и месяца, как наши доблестные солдаты ...

— А Вы разве не знаете, что доблестных солдат надо кормить, им надо поставлять снаряжение, обмундирование, им, в конце концов, требуются снаряды, патроны, топливо ?!? И как, я Вас спрашиваю, мы все это будем поставлять, если дороги через эту Белоруссию просто перерублены ?!? О, эти русские очень коварны ... ! Пытаться заманить нас в ловушку, как Наполеона ... Они же еще двадцать лет назад начали делать систему схронов, создавать базы для партизанских отрядов, тренировать людей на диверсионные операции. А потом нам доложили, что эта система разрушена. Так вот — она не разрушена ! Русские продолжали ее совершенствовать и развивать ! А нашей разведке подсунули грамотную дезинформацию. И хорошо, если это было не предательство. Ну мы еще разберемся.

— Яволь, мой генерал, но у русских все-равно ничего не получится !

— Не получится, конечно. Мы их все-равно переломим. Но сейчас, в данный момент, их замысел сработал, и мы вынуждены приостановить наступление в центре. И во всем виноваты Вы, Шульц !

— Я ?!?

— Да, Вы ! Это Вы должны были выявить и обезвредить эти силы, пока они не успели нанести нам непоправимый урон !!! Вы, а не Ганс ! Ведь мне еще предстоит сказать моему лучшему другу, что его сын погиб за Фатерлянд. Погиб как герой !

— Но, мой генерал, ходят слухи, что их застали спящи...

— Мол-ЧАТЬ !!! Вы должны, Вы обязаны пресечь эти слухи на корню !!! Всех, кто их распускает — предавать суду, отправлять в штрафные роты, четвертовать, в конце концов !!! Делайте, что хотите, но слухи надо пресечь ! На героев не должно падать и тени сомнений ! А то, что Ганс был героем, это факт. И не Вам, Шульц, его отрицать.

— Да я и не ...

— Вот и молчите. И заткните других. Как переживет это его отец, если до него дойдут эти слухи ? Действуйте ...

— Яволь ! ... эммм ...

— Ну что еще ?

— Позвольте спросить — какие наши планы насчет этого спецназа ?

— Спецназ мы уничтожим. Не сейчас, но уничтожим. Сейчас все силы должны быть направлены на нашу главную цель. А уж потом-м-м-м-м ...

— Яволь !

— Что 'яволь', Шульц ? Что 'яволь' ?!? Ох, как же мне не хватает Ганса ... Значит, так. Составьте план блокирования того района, и чтобы ни одна мышь ... ! Слышите, Шульц ?!? Ни одна ... м-м-м-ышь ... не выскочила из этого дикого угла !

ГЛАВА 17.

...

— Так Вы твердо уверенны, что Слепцов Вам необходим ?

— Абсолютно. — 'физик' вздернул подбородком, намереваясь продолжать борьбу до победного.

— Степан Николаевич, вынужден поддержать 'науку'.

— Ну товарищ полковник ... ! — военкадр уже сдался, и продолжал борьбу лишь по инерции — он и сам понимал необходимость развития средств связи. — Вы же и так выдернули многих ...

— Выдернули, и еще выдернем.

— Куда же 'еще' ? — похоже, этот жук решил поторговаться. — Командиров-то не хватает. А этот Слепцов — самый подходящий кадр ! Все-таки физфак, четвертый курс ... почти ... а еще эти Ваши курсы психологии — сколько туда комкадров отвлекли !

— Да не 'отвлекли' ... Вы же сами понимаете, что без этих методик мы будем обучать бойцов до морковкиного заговенья.

— Ну да ... но не в разгар же операции !

— Да, получилось не очень хорошо. А с другой стороны — не бегать же нам за немцами всем табором ! Все-равно оружия хватает хорошо если для половины состава. А остальным что ? Сидеть рядом и ждать своей очереди ?

— Да нет конечно. Но Слепцов, с высшим, хоть и незаконченным ... В войсках ему бы самое место — сами знаете, как там не хватает таких людей, особенно с последними 'пополнениями'.

— Кстати, а как там обстоят дела ?

— Ну, так как на восток согласно нашим последним решениям никого больше не отправляем, то организовали группы обучения ... процент образованных-то просел ...

— Это да ...

Действительно, в начале своей деятельности я все удивлялся обилию грамотных людей, что выходили на нас не то что с семилетним, а даже со средним специальным и даже высшим образованием. Я-то, грешным делом, подумал, что такими темпами мы очень скоро насытим наши мастерские и 'лаборатории' образованными кадрами, которым останется только набить руку — и уж тогда развернемся. И действительно, к концу июля проведением разных опытов занимались уже более восьмисот человек. Ну, не все из них были даже с семилетним образованием, но большинство опытов и не требовало особых знаний — скорее, внимательности и усидчивости — смешать компоненты, включить горелку, прокалить, при этом не перегрев шихту, ну или что там они делали, всыпать куда-то, или вытянуть — тут больше требовалась твердая рука, внимательность, внимательность и еще раз внимательность. А уж проследить, проанализировать, составить дальнейший план исследований — тут, конечно, требовалось образование поболее семи классов — десятилетка, а лучше институт. Но народ постепенно подбирался, образовывались новые группы, так что массив 'исследователей' все рос и рос. Причем две трети исследователей были исследовательницами — женщины существа более усидчивые, а тяжелых работ у нас особо и не было — смешивай да нагревай. Причем женщины были заняты не только на монотонной работе. Так, всю химию взяла на себя бывшая учительница, которая сейчас была на пенсии. Но — 'не могу сидеть сложа руки, когда на мою страну напали' — и взвалила на себя не только планирование и постановку химических опытов, но и организовала химические курсы, причем она обучала помощников, а уже те — менее квалифицированных 'химиков'. Так что тетка была боевая. А уж как от нее стонали стекольщики, которых она нагрузила изготовлением химической посуды и оборудования — не передать словами. Под эти заказы нам пришлось выделять из кадрового фонда более трех десятков людей, которых еще надо было хоть как-то обучить, отчего более-менее ровные изделия пошли только с начала августа, но и на июльских кривобоких поделках химики много чего сделали, а уж понабивать руку хватало и такого оборудования — 'И не на таком работали' — со вздохом сказала наш главный химик, увидев первые изделия.

То же самое было и с техническим персоналом для боевых частей — мехводы, ремонтники, пулеметчики, артиллеристы и минометчики, связисты — народ подбирался грамотный и основательный. Да и курсы повышения квалификации давали надежду, что технически подкованных людей станет еще больше. Да, были и курсы обучения для людей, проучившихся только четыре класса, были и вовсе неграмотные, для которых были организованы курсы ликбеза. Но четырехгодичников было не более половины, и часть из них уже можно было обучать и работе с техникой и железом, а неграмотных — так и вообще процентов десять. Так-то, из тринадцати тысяч взрослых в возрасте от пятнадцати до шестидесяти, что у нас было на конец июля, в военном деле серьезно были заняты чуть более двух тысяч, остальные, конечно же, проходили КМБ, но в основном занимались трудовой и учебной деятельностью — ну не хватало на всех оружия, даже учебного ! Детей тоже организовали в подобие учебных артелей, где они не только проходили школьную программу, но и осваивали основы профессий — работа по дереву и металлу, строевая подготовка, сельское хозяйство — только бы не путались под ногами и были под присмотром — а то налетит самолет — и случится беда, не дай бог. Благо, молока в этот период было хоть залейся — мы сгоняли с окрестных колхозов стада крупного и мелкого скота, так что пасти, ворошить сено было кому.

Но с начала августа пошла совсем другая картина. Как раз пошли освобождения лагерей и сравнительно больших колонн, что немцы гнали на запад чуть ли не из-под Смоленска. Складывалось ощущение, что все более-менее грамотные либо погибли, либо как-то сумели избежать плена — настолько упал процент грамотных среди освобожденных по сравнению с теми, кто выходил к нам самостоятельно — двадцать процентов неграмотных, еще пятьдесят — с четырьмя классами. И всех их надо было обучать, пристраивать к делу. Конечно, сейчас у нас много неквалифицированного, ручного труда — валить лес, заготавливать бревна, дрова, работать на лесопилке, кирпичном заводике, или у стекольщиков, да просто копать укрепления или окучивать картошку — дел хватало более чем. Но что будет потом ? Как они смогут навести орудие и выстрелить ? Нет, конечно же, находились уникумы и среди неграмотных, более того — нашим лучшим снайпером стал киргиз, который совсем не говорил по-русски. С этими азиатскими и сибирскими народностями вообще было сложновато — далеко не все из них говорили по-русски, а если и говорили, то не всегда можно было понять. Правда, среди местных таких тоже хватало. Для таких мы устроили курсы русского языка 'с погружением' — тех, кто хоть как-то говорил, мы ставили в пару к русскому, из тех, что по-терпеливей и дружат с языком, и они делали всю работу совместно. Тех же, кто по-русски был ни бельмеса, мы организовали в несколько групп, в которых также присутствовали в качестве переводчика носители языка, нормально говорившего и по-русски, а также филолог или учитель русского уже из славян, и к ним в помощь и для солидности — еще одного-двух, но с хорошо разработанными кулаками, желательно под пуд весом — от их взгляда даже самые ерепенистые старались держать себя прилично, поэтому уже в первый день большинство разучивало самые нужные слова — вперед, налево, направо, стой, так точно, никак нет, есть, ложись.

И, несмотря на такое проседание в грамотности новых пополнений, мы по-прежнему выискивали уникумов, что могли бы продвинуть нас в какой-то области человеческих знаний. Одним из таких уникумов был Андрей Слепцов, попавший к нам как раз из того самого концлагеря. И, хотя он был еще студентом четвертого курса, но это был уже вполне состоявшийся физик, по крайней мере, 'наш' физик прибежал ко мне всего лишь через пятнадцать минут разговора с ним и стал не то чтобы просить, а требовать, чтобы военные отдали Андрея ему.

— Да Вы понимаете, что он сможет продвинуть нашу вакуумную технику на следующий уровень ?!?

— Так уж и на следующий ?

— Ну да ! И такого еще никто не делал, по крайней мере, я такого не слышал. А Вы ведь сами не раз говорили, что связь должна стать одним из наших преимуществ ? Что без нее будет гораздо сложнее победить фашистов ?!?

Да, действительно такое было, и не раз. Связь была проблемой с самого начала. Чтобы обезопасить ядро нашей территории, надо было следить за дальними подступами — хотя бы километров двадцать, а лучше пятьдесят. Это два часа хода любой колонне. Ну, пусть даже полтора, но мы все-равно успевали перегруппировать силы, подготовить последовательные засады, встретить огнем на дальних подступах, чтобы задержать, нанести урон и не дать подойти к нашей базе хоть сколько-нибудь серьезным силам. Ну, конечно же, если силы будут чересчур серьезными, мы их не сдержим. Но полк, а, может, и два, да если их потрепать из засад — вполне. Ну уж по крайней мере они умоются кровью — это мы могли гарантировать уже во второй половине июля. А это значит, что именно на таком расстоянии — пятьдесят километров — должны были отстоять группы наблюдения, которые должны иметь возможность своевременно предупредить о появлении больших контингентов войск противника, да и высылать помощь попавшим в трудную ситуацию группам тоже было бы нелишним.

И работы по налаживанию радиосвязи шли у нас практически с самого начала. Еще в первой половине июля мы взяли с фрицев пару десятков радиостанций, и наши кулибины от радио освоили эту технику, и даже слепили из частично поломанных радиостанций шесть довольно компактных аппаратов, которые с помощью направленной антенны могли достучаться за 50 километров до базы. Точнее, это на базе организовали развесистые антенны — чуть ли не стометровые отрезки провода, провешенные над землей на шестах в разных направлениях — именно так и задавалась направленность их действия. А уж 'полевые' группы пользовались направленными антеннами только если позволяла обстановка — когда немцы сидят на хвосте — ну какая тут направленная антенна ? Так — через штыревую отстучать ключом короткое сообщение — и двигать дальше, чтобы не зажали. Вот если непосредственная угроза отряду отсутствовала, тогда тогда уж они заводили провод антенны на высокое дерево, да еще организовывали противовес, чтобы дополнительно повысить направленность ее действия.

С этой радио и вакуумной техникой у меня вообще было несколько комичных эпизодов, и после каждого я зарекался умничать, но потом забывал про этот обет и, как правило, влетал в очередную неловкую ситуацию. Так, когда я первый раз увидел занятия наших связистов и спросил, что это они делают, мне ответили:

— Настраивают противовес.

— А, чтобы ветром не сдувало? — и вопрос, в общем-то, был закономерный — сборная радиомачта была поднята чуть ли не на десять метров и закреплена растяжками. А от нее вдоль земли отходили несколько проводов, которые как раз были направлены в сторону, откуда дул ветер. Правда, он был небольшой, так что, по идее, хватало и установленных растяжек, да и сами провода именно что тянулись вдоль земли на колышках, и я не видел, чтобы они как-то еще крепились к мачте. То есть тревожные звоночки были, вот только я на них не среагировал, и следующие пару минут чувствовал некоторую неловкость.

— Да нет, от ветра — растяжки. А противовес — для повышения КПД. Излучение-то от антенны идет не только по воздуху, но и через землю, наводит в ней токи, а это — потеря энергии. Вот этими проводами мы перехватываем излучение, уходящее от антенны в землю, и, так как сопротивление проводов низкое, потери существенно ниже и мощность излучения повышается.

— Что-ж, разумно. — к середине июля я уже вполне освоился с 'начальственной' терминологией, благо за свою жизнь повидал всякого, и вот теперь эти воспоминания пригодились — 'одобрив' действия подчиненных, я как бы нивелировал прокол со своим неверным предположением — пойди теперь пойми — то ли я действительно не знал, то ли устраивал проверку. Да и одобрение 'по случаю' еще никому не вредило. — А если нет возможности развернуть противовес ?

— Ну, тогда ищем места посырее ...

— Ага, это чтобы проводимость грунта была выше и меньше тратилось на нагрев самой почвы ? — решил я снова на свой страх и риск 'блеснуть' знаниями.

— Да, совершенно верно.

— То-то я гляжу, вы гоняете связистов по разным местам. — хохотнул я, довольный тем, что правильно догадался.

— Да, пока их научишь, что на сухом песке они и на пять километров могут не достучаться ...

— Ну и как успехи ?

— Да ... подвижки есть, но ведь сами понимаете — за две недели сложновато научить всем тонкостям ...

— ... это да ... — надо поддержать рассказ согласием — глядишь, и расскажет еще чего-то интересного, а не замкнется, лишь бы не получить нагоняй.

— ... те-то радиолюбители — вполне даже ничего ...

— ... ну еще бы — энтузиасты ...

— Только маловато их — всего пятеро. Да еще семеро военных связистов хорошо владеют вопросом — их там неплохо погоняли. А остальные ...

— Так военных связистов вроде уже девятнадцать ...

— Вот-вот. А толку с них ... призвали, а матчасти не было — вот и не научили практически ничему — так, провода тянуть, но не радиосвязи.

— А как же те семеро ?

— Да там было неплохо с аппаратурой — и комдив за этим следил, и что-то удалось выбить со складов вне очереди.

— Понятно. Но у нас-то с аппаратурой вроде неплохо ?

— Это да. Вот и гоняем всех в хвост и в гриву. Восемь человек из новичков уже начали ходить с группами. Ну, понятное дело, под присмотром опытных радистов — чтобы прочувствовали реальную работу. Ну, как вернутся через несколько дней — поставим их на подтягивание прошедших ликбез.

— То есть все как и предполагалось ?

— Ну в общем да — сейчас пока опытные сначала берут в оборот новичков, чтобы побыстрее понять — пойдет вообще дело у конкретного человека или нет, да и рассказать опытный может доходчивее. А вернутся те восемь — новичков будут обучать уже они, ну, пока под присмотром опытных — чтобы учили правильно. А уж потом опытные станут натаскивать на тонкости тех, кто смог пройти ликбез. Справимся.

— Ну и отлично.

Да, это было и в самом деле неплохо — через пару недель, к концу июля, мы смогли перекрыть наблюдателями с радиостанциями все направления, с которых могли пойти в нашу сторону крупные силы. Но как быть дальше — с этим-то и были вопросы — ведь пока мы брали аппаратуру и запчасти у немцев — из танков, радиофицированных машин, а то и штабов. Но надолго ли хватит того источника ? Ведь станции не вечные — и лампы перегорают, и в боях могут быть потери ... Требовалось больше ламп. И даже еще больше. Настолько больше, чтобы они торчали из каждого подразделения, вплоть до отдельных групп в несколько человек. И где взять ? В СССР, насколько я слышал и читал, с лампами было не очень — вроде и закупили перед войной чуть ли не завод, но лиц, занимавшихся этим вопросом, то ли расстреляли, то ли просто отстранили — и дело как-то заглохло до такой степени, что помощь американцев во время войны все-равно оказалась значительной. Стыдоба и вредительство. Так что и это был не вариант.

ГЛАВА 18.

Свет в конце туннеля забрезжил двадцать девятого июля, когда я в очередной раз заглянул на стекольный заводик, чтобы посмотреть, как там идут процессы изготовления оптических приборов и посуды для химиков. К этому времени заводик напоминал пчелиный улей. Если до начала войны на нем работало не более двадцати человек, то уже через месяц после ее начала количество работников перевалило за две сотни. Правда, три четверти из них были учениками, но и мастеров уже хватало — Белоруссия всегда была краем с развитым стекольным производством, а уж с началом пятилеток стекло полилось из республики рекой, поэтому мастера по стеклу были не такой уж редкостью. Вот постепенно мы и подсобрали довольно внушительный коллектив. Часть мастеров работали с более-менее обученными помощниками по важным заказам, но большинство взяли под крыло по два-три ученика и натаскивали их в стекольном деле. И мощности заводика уже не хватало — даже несмотря на то, что до войны печи были недогружены, причем существенно, сейчас они работали круглосуточно. И люди тоже, разделившись на смены, круглыми сутками месили глину, лепили и сушили варочные горшки, копали материалы, готовили из них шихты различных составов, варили стекло разных марок, проводили студку, выдували мензурки, плошки, вытягивали трубки, делали заготовки для линз, отжиг стекла — работа кипела все двадцать четыре часа. Но помещений все-равно не хватало, поэтому к заводику были пристроены еще два строения, в одном из которых столяры устанавливали верстаки для шлифовальных и полировальных работ, а в другом сохли шесть печей для варки и отжига стекла. Что уж говорить об остальных помещениях заводика, которые уже давно были освобождены от хлама и также заставлены столами, печками и оборудованием. Вот одна из куч этого хлама мне и попалась на глаза.

— Это что за ящики ?

— Вакуумный насос.

— Эм .... — от такого 'простого' ответа я прямо опешил. — Как насос ? Откуда ? Зачем ? Работает ? — вопросы выходили из меня с пулеметной частотой, язык просто не успевал за бешеным галопом мыслей и вываливал все подряд, без сортировки по приоритетам.

— Да вот, хотели организовать производство электрических ламп ...

Ага ... выбрали самый простой вопрос ...

— Там ведь нужен вольфрам для нитей ...

— Да тоже есть немного ...

— Откуда ? Насколько я знаю, насосов в свободной продаже нет. А вы — артель. Кто вам его продаст ? А тем более — вольфрам — стратегический материал ! — тут я, конечно, не знал всех тонкостей экономических отношений в СССР, но по бегающим глазам было видно, что дело нечисто, поэтому стрелял обвинениями наобум, но обвинениями косвенными, под видом 'удивления', чтобы не дай бог не напугать до одури, а наоборот — чтобы вывести на чистую воду.

— Ну ...

Пришлось отвести этих архаровцев за угол, чтобы было поменьше ушей. Там-то, через пень-колоду, и удалось вытащить из них криминально-приключенческую историю 'Как мы за насосом ходили'. Оказалось, они действительно давно уже присматривались к другим рынкам стекольного производства, и уж очень им хотелось заняться осветительными лампами — там и гарантированный заказ, и отношение к ним было бы уже совсем другим. Так-то они делали то оконное стекло, то стеклянную посуду, то те же линзы для очков, ну и для телескопов, но это уже совсем по мелочи, то ваяли какие-то поделки народного творчества — в общем, перебивались чем придется. А электрические лампы — это не только сами лампы, но еще и люстры и прочие абажуры — фактически постоянная загрузка заказами, глядишь, еще и расширяться придется. А тут — освободительный поход тридцать девятого, а в ста километрах на запад — другой стекольный заводик, на котором как раз собирались начать производство их мечты. Ну и хозяйственные мужики не выдержали — 'а вдруг польские паны сломают под шумок ?' — и в одну из глухих ночей, откопав обрезы, припасенные с Гражданской — 'а вдруг польские паны нападут ?' — 'ну-ну !', выехали на трех подводах на запад. Путь был долгим, извилистым, и не без приключений. Достаточно сказать, что прихваченные на взятки самогон и сало разошлись уже на третьи сутки, и потом только честные глаза, а больше всего — максимальная скрытность — позволили им добраться до нужного места. Там было уже 'проще' — напялив на головы мешки и общаясь только с использованием польских слов — какие были известны — сделали 'налет' на заводик, на котором вообще никого не оказалось, даже сторожа, погрузили ящики и что еще попалось под руку, в том числе прихватили и еще пару подвод, и обратно двигались уже в составе колонны переселенцев в СССР, благо по пути подсадили небольшую группу женщин с детьми, так что вполне сошли за несколько семей.

— Ну и как ? Запустили ?

— Да нет еще ... то электричество выбивали, то просто не до того было — заказы пошли ...

— Ладно, запускайте. И оружие держите под рукой — мало ли ...

Полученная 'индульгенция' на обрезы приободрила мужиков, но на запуск насоса им все-равно потребовалось десять дней. Пока подобрали масло, чтобы оно не становилось слишком жидким на жаре, пока научились припаивать небольшие баллоны к стеклянной трубке, через которую выполнялось откачивание воздуха, а затем еще и аккуратно запаивать — нагревать горелкой трубку рядом с баллоном не слишком быстро, чтобы постепенно размягчающиеся стенки плавно сошлись, перекрыв канал, но вместе с тем не настолько сильно расплавились, чтобы успеть еще и провалиться внутрь трубки или баллона и впустить туда воздух — тоже ведь непростой навык. Да я их и не торопил — как раз шел первый рейд нашей мехколонны, потом нападение на аэродром, так что я, буквально пробегая мимо, лишь заглянул на пару минут, чтобы послушать, как мастера лаялись друг с другом, обсуждая, кто именно в очередной раз допустил забрызгивание ременной передачи маслом, отчего ремень соскочил со шкива, вращение насоса прекратилось, и масло, полностью закрывавшее насос, стало просачиваться внутрь его полостей — ведь теперь оттуда не давил откачиваемый воздух, поэтому масло через щели обратного клапана, какими бы минимальными они ни были, было быстро надуто внутрь атмосферным давлением. Но, как я понял, в этот раз ситуация была уже менее критичной — вовремя открыли клапан и впустили внутрь насоса атмосферный воздух, отчего давления внутри и снаружи уравновесились и много масла не натекло. Ну, ладно — процессы идут. Я лишь отмахнулся от просьб обустроить зубчатую передачу вместо ременной — 'К главмеху !' — и побежал дальше. Мы там, понимаете ли, воевали.

Но меня все-таки выцепил физик — вернулся Артем, который был основным специалистом по стеклу на заводике — бородатый мужик лет сорока пяти-пятидесяти — ездил за семьей, и его, возвращавшегося в городок, и прихватили наши учебные ДРГ, что шастали по окрестностям для тренировок и охраны.

— У кого служили ? Врангель ? Колчак ? — выстрелил я навскидку, уж больно скрытный тип. Тот на миг насупился, тут же взял себя в руки, но понял, что прокололся.

— То уже быльем поросло.

— Против Советской власти что-нибудь имеете ?

— Нет. Раз народ принял — нет.

— И я за него ручаюсь. — вставил физик.

— Работать по оптике и стеклу будете ?

— Да.

— Ну, раз Вы ручаетесь, тогда начнем. Но смотрите ... — я 'многозначительно' глянул на физика. Вообще-то я и так бы взял Артема обратно, но раз физик сам навешивает на себя обязательства, я препятствовать не буду — лишний крючок на человека никогда не помешает, хотя я и надеялся, что дергать за них не придется — люди вроде бы вменяемые.

И вот, эта парочка вместе с многочисленными помощниками примерно к двадцатым числам августа выкатила нашу первую электронную лампу.

— Пять часов непрерывной работы ! — физик аж светился, настолько его переполняла радость.

— Всего-то ... ? — меня же подобные 'результаты' не впечатляли. Ну ладно там если и не тысячу, то хотя бы сто часов — я-то помнил, как у нас телевизор работал годами, без замены ламп. А тут ... Но физик, враз сменив улыбку на решительное выражение лица, набрал воздуха и 'пошел в атаку':

— Да Вы понимаете, что это как минимум сто двадцать пятиминутных сеансов связи ?!?

— То есть на пять дней работы ? Если считать круглосуточно по сеансу каждый час круглые сутки ...

— Ну, по-меньше ... два дня, максимум — три ... — физик заметно сдулся и надо было его быстро поддержать.

— Да Вы не расстраивайтесь, это же отличный результат ! Всего за десять дней — и уже что-то рабочее !

— Да какой там результат ... — похоже, он пока не собирался выходить из депрессивного состояния, куда я его загнал своим 'невинным' вопросом. М-да ... похоже, эти дни дались ему нелегко — перегорел человек — вон как его мотает — от агрессии к депрессии — за одну минуту.

— Ну не скажите. Это первый шаг, да еще какой ! Мы же выяснили, что лампы делать можем. И теперь остается только улучшать.

— Ну да ... вот только где взять людей ... да и оборудование ... и материалы ...

— А что с людьми ?

— Ну Вы же запретили снимать их с других проектов. А нам надо ставить множество опытов ...

— Насколько я понимаю, опыты — по получению чистых материалов. А на этом направлении у нас трудится почти триста человек, так ?

— Уже триста семьдесят. Но все-равно мало ! И не только по материалам — сварка стекла и металла, откачивание воздуха, дегазация ... Мы даже школьников привлекаем ... !

— ... ну и правильно ...

— ... а получаем пока крохи !

— Так вам сейчас много и не надо ... Ну, сколько там чистого вещества в одной лампе ? Ну, десять, ну, двадцать граммов ...

— Так эти вещества — разные.

— Ну и отлично. Десять человек за день сделают вам десять чистых веществ на пару десятков ламп. Нам ведь сейчас хоть что-нибудь получить — и то хорошо. — я не стал расстраивать физика тем, что как раз сейчас у нас стало с радиосвязью очень даже неплохо — несколько побед дало нам еще полсотни радиостанций и еще запасных частей чуть ли не на три десятка, так что задача разведки, да и координации отрядов уже не стояла столь остро. Ну да — пришлось снимать радиостанции в том числе и с танков, так что во взводах только командирская машина была радиофицированной. Но для засадных действий это не столько критично. Вот когда наступать — это да. Но на этот случай мы имели некоторый запас радиостанций, которые могли устанавливать только на машины, участвующие в атаке, да и то было достаточно ставить только на каждую вторую, и работать в паре по принципу 'действуй как я'. Но — да, если получим свое производство, пусть даже пары радиостанций в день — уже будет неплохо, поэтому-то я и не стал притормаживать эти исследования.

— Да они сделают и на сотню — благо химической посуды уже хватает, пусть и не супер-чистой, но все-таки.

— Вот видите !

— Но все это пока и уходит на опыты — попробовать разные катоды — материалы там, связующее, способ нанесения, количество, время сушки, активации ...

— Ну, это-то понятно, но я Вас и не тороплю — ясно, что потребуется много времени, да и вывести формулы для расчетов характеристик ...

— Да нет, тут-то как раз все нормально — наши натащили из библиотек разных книг, так что литературы хватает — Чеффи и его 'Теория электронных ламп' от тридцать седьмого, ну, уже наше издание. Или Эппльтон с его 'Электронные лампы и их применение' от того же года — собственно, по нему сначала расчеты и делали — там все совсем элементарно, но тоже работает. Да и по вакуумной технике нашли и книгу Дюнуайе 'Техника высокого вакуума', правда, от тридцать первого, да еще это уже перевод, но тоже много интересного, и Гальдин — 'Откачка генераторных ламп' — этот поновее, от тридцать третьего, да еще и практик — инженер со 'Светланы' ...

— Ну вот, видите — есть от чего отталкиваться.

— Да мы и отталкиваемся. Вот только с одним насосом — очень сложновато. Хоть и немец — 'Pfeiffer', но вакуум дает только до одной сотой миллиметра ртутного столба.

— А надо ?

— Хотя бы до тысячной, а лучше — миллионной. Мы, правда, применяем фосфорные геттеры, так что тысячную получаем, но потом-то — натекает ... Потому и работает только пару дней. Это я еще не беру в расчет, что пока из десяти ламп рабочими получается хорошо если три штуки.

— А в чем там загвоздка ?

— Да не одна там загвоздка — там гвоздей с десяток. Начать со стекол. Нам по сути доступны только простые стекла — на оксидах натрия, кальция да кремния. Ну, немного оксидов бария и магния. А температурный коэффициент расширения у таких стекол — от восьмидесяти до ста на десять в минус седьмой. То есть уже не применить ни вольфрам с его сорока тремя, ни никель со ста тридцатью. Так что применяем только платинитовые стекла ...

— С примесями платины что-ли ... ?

— Да нет, тут все названия — по температурным коэффициентам расширения. ТКР платинитовых стекол близок к ТКР платины с девяноста в минус седьмой, вольфрамовые — к вольфраму, молибденовые — к молибдену — ну там в районе сорока пяти и тридцати пяти.

— А медь ?

— Не, медь не подойдет — там вообще сто шестьдесят — таких стекол и нет, по крайней мере, мы про такие не знаем.

— То есть в качестве выводов надо использовать платину ?

— Была такая мысль, тем более что наши добытчики нарыли и ее, но попробуем обойтись платинитом.

— ... ?

— Сплав никеля с железом, покрытый медью, по ТКР очень близкий к платине — американцы изобрели его еще в тринадцатом.

— Так это же отлично ! Никель у нас есть ...

— Да тоже пока не очень отлично. Да, никель есть, железо — тоже, даже уже научились их очищать и сплавлять. Правда, пока в пределах десятков грамм, но на первое время более чем достаточно. Вот с покрытием медью — не очень ...

— А что там ?

— Да ее надо наносить электрохимически, а это — пористость, соответственно — через покрытие вывода внутрь колбы будет понемногу проникать воздух. Да и работать надо уметь — если она покрыта закисью меди, то хорошо — она отлично сплавляется с окислами стекла и получается надежное соединение, а вот если передержать в огне — получаем уже окисел, который очень пористый, а это — повышенное проникновение газов через спай.

— А без меди-то никак ?

— Да пробовали — спай получается не очень надежным и, похоже, при нагревах и охлаждениях он еще и растрескивается и воздух начинает проникать внутрь. Но тут еще все не до конца ясно — ставим эксперименты. Насосы бы нам, а ?

— А сколько вообще надо ? — блин, я их что — из воздуха достану не отходя от кассы ? Что-то обо мне какое-то мнение сложилось неправильное ...

— Ну, смотрите. Сейчас у нас один насос с производительностью литр в секунду ...

— То есть за секунду он откачает литр воздуха ? До тысячной миллиметра ?

— Нет. Там все не так просто — в литре он за секунду уменьшит давление на тридцать восемь процентов. Одну лампу он сейчас откачивает где-то за пятнадцать минут.

— Ну ... так это четыре, ну — пусть три лампы в час — неплохо ведь ?

— А дегазация ?

— А что с ней ?

— В стекле и металлах электродов остается много газов. У того же Дюнуайе приводятся примеры, когда запаивают откачанную лампу, а через несколько часов давление в ней повышается в сотни раз.

— Ничего себе ... Это столько газа в них остается ?

— Да. Даже вольфрам может содержать до пяти своих объемов.

— Ух-ты ! И сколько надо, чтобы его удалить ?

— Да часа три как минимум.

— Да уж ...

— Ну, можно и меньше — Гальдин приводил пример, что они на 'Светлане' дегазировали в течение получаса. Но из-за этого срок службы снижался чуть ли не до ста часов.

— А почему не делали дольше ?

— Ну, он там писал, что было мало постов откачки, то есть насосов, а, видимо, план выставили такой, что долго не пооткачиваешь — вот и уменьшали время процессов.

— Понятно.

— Вот для этого нам и нужны еще насосы.

— Где же я их возьму ?

— Ну, что-то выдули нам стекольщики, сверх плана. Так что сейчас осваиваем этот самодельный 'лэнгмюр'. Правда, он масляный, а масло надо и очищать, и фракции в нем разные, поэтому возни много — придется, видимо, ставить две секции кипятильник-сопло — для легких и тяжелых фракций ...

— А ртутные насосы ?

— Для парортутных нужна ртуть — если достанете — сделаем и их — с ними возни меньше, хотя нужны ловушки с жидким воздухом, чтобы пары ртути не проникали в откачиваемые объемы. Так вот. Паромасляный мы еще осваиваем, а в мехмастерских нам сделали поршневой насос по схеме Герике. Он дает только четверть миллиметра, ну, в пределе, зато прост в изготовлении, уж по-проще нашего Пфайфера, в котором необходимо точное изготовление вращающихся деталей — нам это, думаю, не потянуть. Зато в паре они работают процентов на пятьдесят быстрее. Мы их включили последовательно, и если к ним добавить паромасляный — будет совсем отлично. — физик попыхтел, и решил меня добить — И таких 'караванов' нам надо бы штук десять ...

— М ... ?

— ... а лучше двадцать ... ну или пятьдесят.

— Не, Вы меня добьете.

— Ну а как же ? Если рассчитывать на тысячу ламп в день, то это самый минимум.

— Да нам пока не нужны такие объемы ...

— А как же 'тотальная радиофикация подразделений и экипажей' ? Это ведь Ваши слова !

— Ну да, но ведь не сразу, постепенно ... Сейчас-то, пока не отработана технология, говорить о массовом производстве рановато ...

— Ну, это да. — физик снова умерил свой пыл.

— И когда можно ожидать увеличения времени работы ламп ? Хотя бы до ста часов ... ?

— Пока не могу сказать. Тут все упирается в механические мастерские. Вот сделают нам прокатку омедненной проволоки, чтобы избавиться от пор — получим более прочный спай со стеклом, в том числе и в плане сохранения вакуума — вот тогда ... Так-то мы фосфорным геттером выбираем до статысячной миллиметра ртутного столба. Ну, после обезгаживания в течение трех часов. Но потом, видимо, чрез спай воздух проникает внутрь — то ли растрескивается от перепадов температуры, то ли изначально был пористым — разбираемся. Поэтому в колбе появляется слишком много ионов, которые и разрушают оксидный слой. Да и сам слой еще не очень равномерный, поэтому порой осыпается, а это — перегрев отдельный участков и, как следствие — перегорание нити.

— Вы сейчас делаете лампы прямого накала, так ?

— Да, они экономичнее и проще, хотя и не очень подходят для питания от источников переменного тока, даже выпрямленного, да и поверхность излучения сравнительно небольшая, поэтому большой мощности не получить.

— А вообще — какие параметры ламп ?

— Ну, до немецких точно не дотягивают — и по крутизне, и по пропускной способности, но тут Ваша конструкция будет очень неплохой. Пока-то мы делаем обычную схему — с длинными выводами, пусть и без цоколя. А эти пальчиковые ... это ведь Филипс, да ?

— Они в том числе ... — мне-то были привычны лампы, в которых штырьки выводов торчали по кругу прямо из плоского стеклянного дна, тут же были распространены цокольные лампы, когда внутри колбы находилась стеклянная юбка, в сплющенный верх которой были впаяны проволочные выводы в одну линию, и уже они припаивались к расположенным по кругу выводам в цоколе из какой-то пластмассы. Да и размеры ламп ... Когда я увидел обычную лампу высотой чуть ли не пятнадцать сантиметров, моему удивлению не было предела. Связисты даже немного обиделись и постарались оправдать отечественную промышленность, показав мне малгабы — малогабаритные лампы. И обиделись еще больше, так как и они были высотой сантиметров семь и три-четыре сантиметра диаметром — как тут не взоржать. Ну, конечно, это уже было поменьше, да и на западе, как меня уверяли, это были вполне обычные размеры. Но я-то привык к еще более миниатюрным лампам — ну, сантиметра четыре, ну — пять высотой и пару — диаметром. Но настаивать не стал, хотя и нацелил физика именно на такую конструкцию. Ну, видимо, пока не пошло ...

— Да, Филипс — я читал о таких. Вот они уже могут работать на частотах до двухсот мегагерц.

— Сколько ?!?

— Ну, это по расчетам из Эппльтона ... Просто у них выводы короче, поэтому емкости между электродами будут меньше — вот и получается. Но мы еще не получили ни одной такой лампы — все-таки там надо фактически протыкать стеклянное дно, а это сложнее, чем размягчить края стеклянной трубки и запаять между ними выводы ... другая технология ... но мы по ней работаем ... правда, пока не разобрались с остаточными напряжениями — чуть перегреешь — и трескается. Разберемся.

Такой настрой физика мне понравился. А тут я еще вспомнил небольшую мелочь:

— А почему в качестве геттера используете фосфор ? Можно ведь и магний ...

— Магний ... ? Хм ... Не припомню такого у Дюнуайе ... про фосфор мы именно у него взяли. Кальций еще ... С магнием, пожалуй, может быть и по-проще ... Тоже Филипс ? Или американцы ?

Вот жук — все не оставляет попыток выведать, откуда я такой взялся.

— Да много где ... — стандартный ответ на такие заходы.

— Ага, попробуем.

* * *

Вот по этим причинам физик и вцепился в Слепцова — тот предложил делать ионные вакуумные насосы — ионизировать остаточный газ и собирать его у катода, куда ионы направятся под действием электрического поля. Сам-то принцип был не нов — ионизацию использовали в измерителях вакуума уже давно, да и эффект обезгаживания приборов был известен — например, рентгеновские трубки по мере работы наращивали вакуум, становились 'жестче', и их приходилось 'умягчать' периодически впуская внутрь водород. Но тут принципиально новым было применение ионизации именно для откачки воздуха, что сулило выигрыш — как по скорости откачки, так и по степени вакуумизации, обещавшей быть чуть ли не десять в минус девятой, а то и двенадцатой миллиметра ртутного столба — такое малое давление и измерить-то было непросто — ионизация-то в таком разреженном вакууме уже ничтожна — электроны могут летать в нем до посинения и так и не встретиться с молекулами газа, чтобы их ионизировать. Да уже и в ионном насосе электроны пришлось бы пускать по спиральным траекториям, чтобы увеличить вероятность их столкновения с газом. Тут у меня смутно забрезжили воспоминания о магнетронах, где электроны также бегали по кривым путям и генерировали излучение очень малой длины волны — чуть ли не сантиметры, если вообще не миллиметры. Ну, посмотрим, что будет получаться. Слепцова физик получит.

Но пока, в августе, обходились еще советскими и трофейными лампами. Помимо непосредственно радиостанций, часть аппаратуры мы переоборудовали в станции радиопеленгации — сейчас на радиоразведку работало уже семь радиостанций с почти тридцатью операторами — нашим женщинам очень понравилась идея подслушивать фрицев. А направленные антенны позволяли примерно определять — где они находятся. Триангуляция выполнялась разнесенными постами, и служба радиоразведки постоянно отслеживала изменения в эфире.

Так мы и обнаружили, что вокруг что-то затевается. Еще удивительно, что фрицы до этого не чухались — видимо были сильно заняты наступлением на восток, а сейчас то ли выдохлись, то ли наоборот все у них хорошо. Второе кстати вряд ли — наши постоянные обстрелы на дорогах, взорванные мосты, более десяти пущенных под откос эшелонов не могли пройти бесследно — к тому же один был гружен танковой ротой, а рота танков — это серьезная сила. И на нашу станцию уже давно никто не заглядывал — приехали еще два эшелона — с топливом и продовольствием — и все. Видимо, кто-то смекнул, что через странную станцию поезда не проходят. И вот, похоже, сейчас нас будут жучить.

Наши летчики в своих разведывательных вылетах также обнаружили шевеление. Заодно они обнаружили в двадцати километрах от нас разбитый советский аэродром — видимо, разведгруппы пропустили. Мы там неплохо попаслись, набрав боеприпасов и топлива, комплектов с разбитых самолетов, и пару почти целых И-16. У нас уже получалась неплохая авиагруппа. Свой аэродром мы устроили в лесу — нашли более-менее прямой свободный участок, сровняли бугорки, выкопали мешающие кусты и деревца и поместили в ящики, которые отодвигали с полосы лишь на моменты взлетов или посадок — для этого была специальная дежурная команда, которая очищала полосу за минуту и снова скрывала за три — в обратную сторону приходилось тянуть на руках, а не блоками.

Вся техника была уляпана камуфляжем, так то уже с двадцати метров ее было довольно сложно рассмотреть, особенно если не приглядываться.

ГЛАВА 19.

Между тем к двадцатым числам августа скопившиеся в округе части немцев стали медленно продвигаться в наш лесной массив.

* * *

— Так, попрыгали ... повертели плечами ... туловищем ... — лейтенант придирчиво следил, как бойцы прыгали и изгибались телом, стараясь выдавить из своей поклажи хоть один металлический звук. И одного 'попрыгали' тут было недостаточно — можно так повернуться, что какая-нибудь железяка, до того надежно завернутая в тряпье, вдруг высовывала из него свой гадский уголок и делала 'бзыньк!'. И хорошо, если он прозвучал еще перед выходом. — Отлично. Пошли !

ДРГ, усиленная тремя снайперскими парами, уходила в темнеющую даль. Пройдя по перелеску полкилометра, группа сосредоточилась в распадке, а командир и его помощник осторожно выползли чуть повыше и стали наблюдать в бинокли за местностью. Пост, что и так был здесь постоянно, ничего нового не обнаружил, да и командир уже не раз за последний день рассматривал место перехода, но еще раз поглядеть никогда не помешает — на постах-то — новобранцы, набивают глаз на наблюдении, ну и заодно прикрывают периметр. Но лучше подстраховаться, да и время убить надо.

— Сколько еще ?

— Семь минут.

— Ждем.

Через семь минут громыхнул одиночный выстрел из трехдюймовки. Зашлась короткая пулеметная очередь. Бахнул винтарь. Снова пошла очередь — понемногу вокруг установилась нормальная какофония вялотекущей перестрелки, заглушавшая собой все остальные звуки.

— Ну, пожалуй, пора. — командир плавно двинул рукой, и одна за другой мимо заскользили в траве закутанные в маскхалаты фигуры. Командир шел во второй группе, сразу за передовым дозором, на расстоянии метров двадцати от них — и чтобы не потеряться в темноте, и чтобы не попасть всем под одну раздачу.

Но все было спокойно — перестрелка скрадывала большинство звуков, поэтому группа равномерно ползла вперед по кочковатому, местами подзаболоченному полю, поросшему чахлым кустарничком — несмотря на непрезентабельный внешний вид, он давал неплохую защиту от обнаружения, а выдававшаяся по левому флангу гривка не позволяла немцам разместить наблюдательный пост непосредственно на возвышенности — они там становились как на ладони, на чем уже потеряли два поста — один был снят снайперами, второй попал под огонь сорокопятки, что наши выкатили на прямую наводку, когда тренировали этот прием. Потеряв таким образом два поста, немцы в конце концов отнесли наблюдателей чуть подальше, что, однако, обеспечило по высоте полметра ненаблюдаемого с их позиций пространства. Через сорок минут передовой дозор сообщил о ликвидации пулеметного гнезда, и вскоре группа уже просачивалась в немецкий тыл, унося с собой и горе-пулеметчиков, выдавших себя короткими пулеметными очередями в белый свет как в копеечку и уничтоженных из пистолетов с навинченными глушителями. Теперь только оставалось дойти до немецких батарей и затаиться. Завтра будет жарко.

* * *

Кузьмич привычно потер подбородок. Да, тот лейтенант рассказал ему, как он оказался в отряде Полковника, и он же пообщался с Лехой — то ли ординарцем, то ли охранником — и не разберешь, так этот Леха рассказывал, как они действовали с Полковником в Первые Дни. Похоже, именно их усилиями отряду, в котором находились Кузьмич и лейтенант, удалось проскочить перед носом тех грузовиков. Вместе с тремя сорокопятками. И потом сжечь немецкую транспортную колонну, точнее — это были какие-то ремонтники — уж больно мало было трупов и много отлетало железяк из кузовов. Правда, окончательно разгромить ее не удалось — подоспели какие-то пехотинцы, поэтому, оставив себе одну сорокопятку с пятнадцатью снарядами, отряд тогда быстро смылся с места засады, а потом, через день, устроил еще одну, достреляв все снаряды по немецкой батарее тяжелых гаубиц на марше, когда ее пытались на канатах протащить немецкие артиллеристы и саперы через пески, покрывавшие дорогу, по которой они следовали. После этой засады их отряд зажали и рассеяли по лесу, так что выбраться смогли далеко не все, но вон оно как обернулось — лейтенант не пропал, и сейчас был начальником противотанковой артиллерии. Ну, парень умный, справится. Хотя странно — были и капитаны, и майоры, но Полковник оставил его на этой должности — похоже, не хотел задвигать людей как только подворачивалось что-то новое. Такое ему в плюс, однозначно. Да и лейтенант вкалывает за шестерых — далеко пойдет. Это именно его стараниями в мастерских поставили на танковые шасси уже несколько десятков пушек — данные были секретными, но у Кузьмича-то там знакомых было — не счесть. Хотя и поговаривали, что начинал все Полковник, но даже если и так — летеха тоже молодец, раз сумел подхватить это дело. Сейчас бы намаялись с этими пушками, если бы на конной тяге. Да и подольше проживем ...

Кузьмич механически поглаживал казенник дивизионки, установленной на шасси Т-26. Сегодня весь день они вместе с пехотой осторожно расчищали проходы через лес, чтобы провести их батарею самоходок, и вот, с началом вечерней маскировочной перестрелки, завели двигатели и осторожно, стараясь не газовать и не скрипеть гусеницами, провели машины по проходу длиной почти километр. В одном месте пришлось понервничать — проход между деревьями оказался узковатым, и они чуть не свернули огромную бочку глушителя о ствол дерева — пришлось быстро прорубать кусты рядом, где было более свободно, сдавать задом и затем делать зигзаг — валить большие деревья было нельзя, чтобы фрицы не заметили строительных работ в лесу, который они считали непроходимым для техники. Ну, пусть считают. А мы пройдем. Кузьмич только оставил Санька рядом с поворотом в качестве регулировщика, чтобы последующие машины не ломились по старому маршруту. Завтра будет жарко.

* * *

— Все, улетел.

— По коням !

Бойцы стали выводить своих лошадок из-под деревьев, проверять подпруги, а затем вскакивать в седло и вытягиваться в маршевую колонну. Ну, 'вскакивать' — это было слишком громко сказано — все-таки большинство были обычными пехотинцами, с опытом наездников если только в своих деревнях — не падают — и ладно. А за городскими присматривали, но и то за двухчасовой марш из восьмидесяти человек их роты в санбат было отправлено уже трое — один не заметил толстую ветку, когда пробирались через лес, еще один не вовремя начал обходить лошадь сзади, хотя для такого поведения — всегда 'невовремя', ну а третий свалился, когда прозвучала команда 'Воздух!'. Так что ротному еще предстоит переутрясать группы. Но дальше переход прошел без происшествий — доскакали за полчаса до места назначения, сгрузили боеприпасы, оружие и остальную поклажу, отдали коней коноводам, и те порысили со своим двухсотголовым табуном, снова превратившимся в обычную конно-транспортную колонну, обратно — за следующей пехотной ротой — как в шутку называли этих кентавров — коннопехотные войска. Да пусть смеются — зато быстро и не очень-то устали. На своих двоих эти сорок километров махали бы целый день, а так — три часа в седле — и еще осталось время на отдых. Бойцы, взвалив груз на лошадок конно-транспортного взвода, выделенного им местным комендантом территории, а то и на свои плечи, втягивались все глубже в лес. Завтра будет жарко.

* * *

— Воздух-3, заходи слева с подъемом.

— Принял, захожу слева.

Вверху кружил немецкий разведывательный самолетик, высматривая внизу малейшее движение. Шторьх кружил над местностью уже два часа, сильно мешая передвижению конно-транспортных колонн — в лесу уже скопилось две такие колонны, и еще конная батарея сорокопяток и конная же — немецких тридцатисемимиллиметровок. Они уже должны были час как пробираться через северный лес к своим позициям, но этот чертов 'глаз' не давал пересечь пустое пространство, и лишь небольшие автотранспортные колонны, нацепив на капоты фашистские флаги, могли относительно спокойно ехать по своим делам. Но часто их не пустишь — слишком оживленное движение 'немецких' войск на вроде бы вражеской территории будет выглядеть подозрительным. Поэтому, подождав еще полчаса, командование решило сбить разведчика, и сейчас к нему с нескольких сторон подкрадывались наши 'ишачки'.

— Второй, влево-вниз ! влево-вниз ! прячься ! — Шторьх начал поворачивать на восток и мог увидеть наш самолет, поэтому его пришлось уводить чуть ли не на уровень крон и отворачивать в сторону, чтобы он был хоть немного закрыт для наблюдателей со Шторьха его же корпусом.

— Третий ! Атака снизу ! — а вот третий самолет как раз удачно оказался четко позади немца, на пятьсот метров ниже его. Он и ринулся в атаку. Выброс снопов огня — и немецкий самолетик, разваливаясь, закружил вниз обломками своей конструкции.

— Ф-ф-ф-ухххх ... — выдохнули все три авианаводчика и радист. — Ничего не успел передать ?

— Нет. — второй радист, сидевший на волне немца, снял наушники и радостно показал большой палец. — Молчал до последнего.

Завтра будет жарко.

* * *

— Завтра будет жарко. Давайте-ка пройдемся еще раз по диспозиции. Виктор Петрович, докладывайте.

Полковник встал, провел большими пальцами за ремнем, и начал:

— На данный момент к северу от нашей территории сосредоточено порядка трех полков немецкой пехоты, занявшей оборону в тридцать километров — то есть плотность еще не дотягивает до их нормативов, но и действуют они против 'партизан', да и крупными силами уже не пройдешь — только мелкие отряды, по неудобьям либо с огневым прикрытием и демонстрацией атаки. Оборона пока хлипкая — слабооборудованные опорные пункты в деревнях и на возвышенностях, но с каждым днем немец все сильнее ее укрепляет, так что уже через пару дней мы будем иметь против себя полноценно оборудованные опорные пункты. Установки минных полей не наблюдается, что в общем-то неудивительно — они собираются наступать. Соответственно, маскировка тоже слабая.

— Далее. По данным пленных, части принадлежат разным дивизиям — привлекли тех, кто проходил маршем на восток, вплоть до отдельных рот и маршевых пополнений. Но командование уже единое, правда, не 'охранники', а армейцы — штаб дивизии, что как раз перебрасывается с запада — 'французы', один из полков — как раз из этой дивизии. В ближайшие сутки-двое ожидается прибытие еще трех-четырех батальонов, причем один из них — саперный, а также танковой роты, возможно — двух. Артиллерия представлена слабо — мы насчитали две батареи легких 150-мм гаубиц, пять — 105-мм гаубиц, три — легких 75-мм гаубиц и семь батарей ПТО, пять вооружены 37мм орудиями и две — 47мм. Минометных батарей 81мм — до семи. Из танков — создан бронированный кулак в тридцать две машины — семь единиц, девять двоек, пять троек, пять четверок и шесть чешских — это все собрали из того, что предполагалось к отправке на фронт после ремонта. Наши будущие трофеи, хе-хе. Мощной авиационной поддержки не предвидится, авиаразведка ведется, но сегодня мы сбили уже трех разведчиков, и у немцев осталось еще столько же, если не меньше.

— А не обнаружили ли немцы сосредоточение наших войск ?

— Не исключено, но скорее всего не в полном объеме — мы ведь стянули сюда восемьдесят процентов постов ВНОС из всех, что у нас есть. Они круглосуточно ведут непрерывное наблюдение и вовремя предупреждают проходящие колонны о подлете разведчиков. Маршруты колонн, как минимум пеших и конных, прокладываются вблизи опушек, чтобы, заслышав тройной горн от ВНОС, быстро скрыться под деревьями. Ну а техника если и ездит, то с немецкими флагами на крышах, да и немного, по-крайней мере — днем — основной поток транспорта идет по ночам. Так что не должны. А ночью мы создаем шумомаскировку. Нет, не должны что-то пронюхать. Тем более что и наземная разведка у них пока слабовата — наши дозорные команды засекли двенадцать разведгрупп, и потом их обложили ДРГ с собаками. Так что если кто и ускользнул, то данных для составления цельной картинки сегодня они еще не дадут, а завтра будет уже поздно — мы им сами покажем ... 'картинку'. Даже если заметят где-то нашу бронетехнику. Да ее еще с этими накладными деревяшками попробуй отличи от немецкой — издалека-то ...

— А сами-то себя не перестреляем ?

— На время боев вся бутафория снимается.

— Ясно. Продолжайте.

— Теперь по нашим средствам. Почти на всем протяжении фронта в двадцать пять километров мы держим только завесу из ДРГ, кочующих легких орудий на конной тяге, три сотни лошадей для быстрой переброски ДРГ — и все. Основные силы — ну, из тех, что уже как-то подготовлены к ведению боевых действий по новым методичкам — стянуты к месту завтрашней операции. Ближе к нему же стянуты и пехотные резервы с артиллерией — и для развития успеха, и для купирования прорыва противника, хотя бы его замедления.

— А кстати — как вообще у немцев с подвижностью ?

— Хуже, чем у нас. Три десятка мотоциклов, двадцать грузовых автомобилей, двадцать тягачей, два бронеавтомобиля, ну танки, про которые я говорил — и все. Остальная тяга — гужевая, даже батареи ПТО почти все — на лошадях. Повторю, эти цифры — примерные, чтобы представлять порядок, да и стопроцентной уверенности, что что-то не пропустили, у нас нет, но на данный момент информация именно такая.

— А как она вообще была получена ?

— За линией фронта находится полсотни групп с радиостанциями, которые ведут наблюдение уже более недели, так что точность довольно высокая — мало кто проникнет через такое сито незамеченным. Разве что в одном месте группу засекли немцы и согнали ее с насиженного места — там действительно могли пройти неучтенные части и техника. Авиаразведка также не обнаружила крупных колонн техники. Правда, авиаразведку мы старались применять эпизодически, чтобы только отследить появление крупных колонн на дальних подступах — сами понимаете, самолеты хотя и немецкие, но устраивать в воздухе столпотворение не хотелось бы. В принципе, учитывая, что это части из резервов ОКХ или переводятся с западного фронта, ожидать от них высокой насыщенности автотранспортом и бронетехникой не приходится. Они же все шли для пополнений, или для охраны тыла ...

— Понятно. А у нас что с этим ?

— Автотранспортом можем перекинуть шесть тысяч бойцов на двадцать километров за час. Конно-транспортными колоннами — три тысячи на такое же расстояние за такое же время. В любую сторону.

— Хм ... неплохо ... то есть мы можем быстро создать заслон на угрожаемом участке ?

— Да, если не будет противодействия авиации и успеет артиллерия. С пехотой проблем нет. Ну, если не учитывать, что подготовленных пехотинцев у нас меньше указанного числа.

— Ну, если прижмут, то и новобранцам придется идти в окопы.

— Ну да. Так вот. Теперь непосредственно по завтрашней операции. Нашей целью является уничтожить пехотный батальон немцев, занявший дефиле между лесным массивом и заболоченной местностью. Батальон окопался на шести возвышенностях, которые разделены полем, двумя оврагами, в одном из которых протекает ручей, небольшим перелеском, и заболоченной низиной. Возвышенности находятся на ломаной линии, слегка выдающейся на юг. Высоты — от пяти до двадцати метров над окружающей местностью. В двух случаях вершины покрыты рощами, в одном — обращенный к нам южный склон зарос кустарником. Общая ширина обороны — четыре километра. Предполагается атаковать средний холм с одновременным подавлением огня с правого и левого холмов. К атакуемому холму ведет слабопересеченное поле, через которое, почти перпендикулярно направлению атаки, протекает ручей. Участок выбран из-за того, что сам холм невысокий, а слабопересеченное поле вместе с тем дает хорошее укрытие для пехоты — многие ложбинки между неровностями дают укрытия глубиной до метра, к тому же сам холм имеет выпуклые склоны, что не позволяет противнику просматривать с вершины его подножие — там мы будем защищены как от прямого огня стрелковым вооружением, так и от корректировщиков, если толкьо не поставят сплошной заградительный огонь. Дальность прямого выстрела на самих склонах — не более тридцати метров, что позволяет скрытно подбираться на дистанции гранатного броска.

— Неужели немцы этого не видят ?

— Скорее всего видят — они организовали фланкирование склонов и подножья с соседних холмов, поэтому эти огневые точки придется давить артиллерийским огнем, но и в этом случае посередине холма проходит полоса шириной более трехсот метров, которая недосягаема для этого фланкирующего огня. Но, по допросам пленных, немцы не считают этот холм объектом атаки из-за ручья, пересекающего поле — его берега довольно топкие.

— И как предполагается его преодолеть ?

— Шесть 'Комсомольцев' подкинут деревянные мостки, по которым мы и пересечем ручей. А для техники подготовлены два брода — на левом фланге и в центре.

— Что с подавлением ПТО ?

— Атака будет происходить при поддержке шести батарей, стреляющих прямой наводкой, причем две — остаются на своих позициях, две буксируемые батареи будут сопровождать пехоту вперекатку, как и две самоходные, причем легкобронированная будет вести огонь издалека, тогда как противотанковая батарея — вызывать огонь на себя. Так же в поддержке будет участвовать рота танков — три Т-26, три Т-34, две двойки и одна единичка. Тридцатьчетверки пойдут вперед, легкобронные — следом, в качестве танков противопехотной поддержки — будут работать в основном пулеметами.

— Далее. Непосредственно в атаку идут шесть штурмовых взводов, при поддержке шести пехотных взводов закрепления местности, всего — двести пятьдесят человек.

— А сколько у немцев ?

— Порядка двух взводов.

— Немецких ?

— Да, по ним я привожу их штатку, не нашу.

— То есть примерно сотня человек ?

— Побольше. Там еще два миномета-восьмидесятки и одна 37мм пушченка.

— Что с резервами ?

— Три пехотные роты и одна танковая, готовы как развить успех, так и выдвинуться в случае контратаки. Расположены здесь и здесь. Левый фланг получает помощь в виде пехотной роты максимум через пятнадцать минут, правый — через десять. Силы развития успеха сосредоточены в двух километрах, на выжидательных позициях, и также могут в случае чего прийти на помощь, с расчетным временем уже полчаса с момента поступления команды.

— ПВО ... ?

— Шесть немецких 88, две наших 85, десять немецких 20мм, двенадцать ДШК, прикрывается как сам район наступления, так и пути подхода на три километра. Орудия размещены с учетом возможного отражения танковой атаки с северо-западного направления, с других направлений танков не ожидаем — либо болота, либо далеко идти в обход нашей территории. Плюс — в пределах пятнадцати минут находится дежурная эскадрилья Мессеров и две эскадрильи И-16, через полчаса можем поднять два МиГа и еще восемь И-16.

— А Мессеров ? У нас их вроде больше.

— Пока нет достаточно обученных пилотов — все-таки техника нашим летчикам незнакомая.

— Ясно, продолжайте.

— Далее. Связь. Проводная организована по шести направлениям, связисты двигаются вместе со штурмовыми подразделениями. Кроме того — семь радиостанций, передвигаются позади метрах в двухста и поднимают связь в случае обрыва проводной, пока ее не восстановят.

— Далее. Медицина. Шестьдесят санитаров следуют на удалении сто-двести метров, готовы обеспечить двадцать перевязок в минуту и десять эвакуаций в пять минут, на расстоянии триста-пятьсот метров будут двигаться Комсомольцы, для эвакуации вглубь. Полевой госпиталь рассчитан на прием семидесяти тяжелораненных и двухсот со средними и легкими ранениями.

— Только с чудо-батончиками всех еще раз предупредите !

Зал грохнул. Немцы выпускали свою наркоту в том числе в виде шоколадных батончиков, и вот как-то раз, когда мы про это еще не знали, шестеро смелых, оттяпав у фрицев мешок с припасами, нашли там и такую вкусняшку. Естественно, тут же ее умяли, и, естественно, через некоторое время почувствовали себя берсерками — ну, против биохимии не попрешь. Так как энергия требовала выхода, а фрицы были недалеко, это шестеро смелых пробрались в деревню, где немцы отдыхали после полученных звездюлей. А тут снова — 'здрасьте!'. И ладно бы вели себя как люди, а то сначала граната в окно, потом автоматные очереди, и только потом заходят в дом, даже ноги не вытерли. В общем, положили наши половину взвода, вторая половина сделала ноги, а эти шестеро получили по благодарности и по трое суток общественных работ — все-равно надо высвободить организм от отравы — так путь поработают на свежем воздухе. И, так как подобные случаи происходили все чаще, нам пришлось брать все эти 'гостинцы' под строгий контроль. А то, оклемавшись после разгромов середины лета, народ и так качнуло в другую сторону — 'ну, фриц, держись, сука !', а если еще и подстегнутые химией ... не хотелось терять людей. На немцев в таком состоянии мы уже насмотрелись. Сначала-то думали, что они так пьяные ходят в атаки. Но — запаха не было ! И только постепенно, от пленных, узнали обо всех этих чудо-'лекарствах', что кормило их доблестное командование, чтобы их солдатики не обделывались со страха. Да, страх улетучивался, но улетучивалось и самосохранение, и довольно часто фрицы просто глупо подставлялись под пули. Да, порой требуется такой безрассудный рывок, чтобы выбить врага с позиции, и это прокатывало, даже с нами — когда вдруг появляется много быстродвигающихся и орущих целей, поневоле начнешь мазать — вот под это дело порыв и бывал иной раз успешен. Но чем дальше — тем реже. Мы просто научились разбирать сектора стрельбы — и все — все эти рывки стали заканчиваться горами дергающихся трупов — ведь задави у них пулемет — и отделение практически безоружно. Но они-то, накачанные наркотой, это не отслеживают, рвутся вперед, но огневого прикрытия броска-то уже нет. Вот и гибнут. Нам, конечно, не жалко, только на руку, но, как говорится, отрицательный пример перед глазами есть. Так что 'лекарства' мы собирали, но выдавали их только ДРГшникам, да и то — не для боя, а для маршей, когда надо скинуть погоню с хвоста.

— Далее. Питание. Полевые кухни будут подавать обеды на передовую каждые три часа. Подносчики воды — каждые полчаса.

— Далее. ...

Полковник продолжал рассказывать тонкости и нюансы предстоящей операции, а я вполуха слушал и понемногу дремал — все это проговаривали уже не раз, и это отчетное собрание было необходимо только для того, чтобы удостовериться, что ничего не забыли. И вроде бы ничего не было забыто — полковник так и шлепал по пунктам плана, изложенного в методичке — 'от и до'. От вопросов инженерного разграждения и до организации отхожих мест. Собственно, этот бой был первой пробой нашей методички по подготовке и проведению наступательных операций, что мы составили за последние три недели. Естественно, мы не рассчитывали на безукоризненность этого плана, но начинать надо было уже сейчас, потом по ходу дела будем вносить коррективы. Зато, была надежда, что командиры получат инструмент, с помощью которого они смогут лучше планировать операции — хотя бы за счет того, что не забудут какие-то моменты — про них просто невозможно забыть, если идти по всем пунктам. Завтра будет жарко.

ГЛАВА 20.

Сегодня будет жарко. Гельмут шел по лесной тропинке на север — ожидалось пополнение для их опорного пункта — целая рота, и он был послан, чтобы показать им дорогу. Предрассветные сумерки обещали жаркий день, но Гельмуту было не суждено жить дальше — выстрел из снайперской винтовки патроном с уменьшенным зарядом, да еще через глушитель — резкий 'пых' и последующий 'клац!' затвора были слышны метров за двадцать, не более, и единственное, что на краю сознания успел заметить Гельмут — это мелькнувшая к нему смазанная черточка. А потом наступила вечная тьма — пуля вошла точно в лоб, и Гельмут тихо осел на лесной тропинке.

— Так, утащили тушку и ждем ! — две тени в маскхалатах споро метнулись на тридцать метров и утащили в кусты то, что оставил после себя очередной уберменш. Уже на одного меньше.

* * *

— Все. ВРЕМЯ.

— Огонь.

Вокруг зазвучали хлопки глушителей и клацанья автоматически перезаряжаемых затворов, а немцы на артиллерийских позициях вдруг начали валиться как подкошенные колосья. Десять секунд — и полсотни человек, сновавших на батарее, лежат ломаными грудами вокруг орудий, на земле, на снарядах, на станинах. Редкие шевеления тут же прерывались новым хлопком. Батарея умерла.

Иван тоже стрелял — расстояние было небольшим, поэтому они с напарником оба вели огонь. Три остальные снайперские пары тоже работали сразу всеми стволами, без поиска целей — надо было максимально быстро уничтожить немецких артиллеристов, пока они не поняли, откуда по ним стреляют. Да какое там ? Они даже не поняли, что по ним вообще ведется огонь ! Первые падающие тела вызывали скорее возгласы недовольства насчет этих неумех. Вот это оружие !

К орудиям уже метнулись фигуры в маскхалатах. Снять прицелы и затворы — и назад, в лес. Иван и остальные снайпера все это время страховали диверсантов — не дай бог оживет какой-нибудь немец, а уж тем более начнет стрелять. Но обошлось — охранение также лежало неподвижно, поэтому бойцы вскоре вернулись с законной добычей.

Ну, теперь оставалось дождаться сначала посыльного, а затем и пехотное отделение, которых наверняка пошлют проверить, почему батарея мало того что вдруг замолчала, так еще и не отвечает на запросы по телефону.

* * *

— О — смотри-ка — связной скачет.

— Ага, давай.

Приглушенный хлопок свалил всадника, и лошадь резко вывернула голову налево и, все более замедляясь, стала заходить боком вперед, пока наконец не встала, всхрапывая и резко подрагивая мышцами груди — ее только что умерший наездник продолжал крепко удерживать повод, зацепившись ногами за кусты. Отъездился, болезный. И чего ему дома не сиделось ?

* * *

Немецкий командир все-таки выслал и боковое прикрытие. Вот не шлось ему ровно — ведь местность просматривается на отлично ! И зачем ... ? На свою голову ... Ну, получайте ! — очередь смахнула с дороги и самого офицера, который в последний момент нырнул вниз, и стоявшего рядом с ним солдата, прошлась по колонне, пока она еще не рассыпалась, и только затем нащупала трех всадников, что уже доворачивали в сторону от обнаружившей себя огневой точки.

— Все ! Отходим на сто метров перекатами через одного, слева !

Диверсионная группа, достреливая фрицев, отошла вглубь леса и затаилась. Впереди, на поляне, с которой они только что отошли, слышалась беспорядочная стрельба, которая вскоре затихла. Но ей на смену пришел шорох и треск продвигавшейся по лесу пехотной цепи — немцы шли поквитаться с 'группой недобитков', которых 'слишком много шастало по этим лесам'. Ну, как им говорили при отправке на восток. И что эти недобитки сильны только такими вот внезапными нападениями — леса тут стреляли. Именно поэтому ротный и отрядил боковые дозоры, и в очередной раз поблагодарил себя за предусмотрительность — ведь наверняка он и спугнул эту засаду, а то бы наворотили дел. Хотя и так — пятеро убитых и двенадцать раненных — считай, десять процентов роты — как корова языком. А еще непонятно, куда идти — их должны были встретить и провести до позиций, а сейчас придется идти вдоль дороги, полагаясь лишь на компас и на то, что к югу встретятся позиции, которые тут оборудовали против партизан.

А 'партизаны' тем временем заворачивали левую ракушку — они уже достаточно побегали по лесам, чтобы знать, что фронтальное столкновение с превосходящими силами противника ни к чему хорошему не приведет, но вот такие наскоки и отходы — самое то, чтобы практически без потерь уменьшить количество фрицев до такой степени, чтобы тем было уже не до преследования в лесу — унести бы ноги. Поэтому, оставив по фронту троих человек для создания шумовых эффектов видимости сопротивления, лейтенант вел сейчас своих 'лесных дьяволов' на запад, выводя хвост колонны из-под удара и одновременно заворачивая голову на север. Судя по звукам, через пять минут они уже достаточно охватили левый фланг немецкой цепи — пора было бить. Группа медленно двинулась вперед, все сильнее заходя за спины немцев. Вскоре в просветах показались серые фигурки.

— Гранаты ... — и во фрицев тут же полетели наствольные гранаты — самый подходящий вид оружия в лесной местности — прямая траектория полета позволяла вести практически винтовочную стрельбу, отсутствие необходимости замаха не демаскировала стрелка лишними резкими движениями, ну а сама граната, давая площадь поражения три на три метра, была неплохим средством уничтожения живой силы в лесных зарослях — не требовалось выцеливать пулями части вражеских тел — всю эту работу делали за тебя осколки. Разрывы, возникшие в немецкой цепи, вызвали приступы паники среди немцев. А тут еще громовое 'ура!' с фланга и фронта, взрывы гранат, уже ручных, автоматные очереди, тихий кашель снайперских винтовок — тридцать метров немецкой цепи были буквально сметены. Два свистка на отход — наш и немецкий — прозвучали почти одновременно. Немцы не знали, с чем они столкнулись, поэтому, загнув центр цепи против новой угрозы, они стали короткими перебежками, прикрывая друг друга, медленно выползать своей цепью из леса. Наши же, наоборот, знали, с кем они столкнулись, и длительный бой при таком нехорошем соотношении сил был нам явно противопоказан. Но и то — за время короткой схватки немцы потеряли более тридцати человек, причем смогли унести с собой только пятерых раненных. Ну вот — рота еще не успела занять позиции, а уже лишилась четверти своего состава.

* * *

— Ур-р-р-р-ааааа !!!!! — громовой рык перекатывался по всему полю. То здесь, то там фигурки вскакивали и тут же падали ниц.

— Так, вон куст, слева от него.

— Вижу.

— Осколочный !

— Выстрел !

— ... та-а-а-ак ..... ждем ... ждем ... оп-па ! недолет, зараза !

— Осколочный !

— Выстрел !

— Есть ! Заткнулся !

* * *

— Трофимыч, и долго мы тут будем скакать вверх-вниз ?

— А и не скачи — встань во весь рост — хоть одним дураком меньше будет.

— .... а-га-га-га ...

— .... ы-гы-гы-гы ... — раздалось из соседних ямок, куда пехота повалилась после очередного 'атакующего' рывка.

— Семка, ты бы не умничал, а ? Дай артиллерии поработать.

— Да я что ? Глотку вот только сорвал на этом 'ура !'. сколько тут — уж полчаса скачем ? А все ни туда, ни сюда.

— А ты куда бы хотел ?

— Да хоть куда.

— В тыл ?

— Почему сразу в тыл ?

— Нечто на пулеметы собрался ?

— Н-н-нууууу ...

— Вот тебе и 'нууу'. Люди чай поумнее тебя, знают что делать — артиллерия пулеметы повыбьет — тогда и пойдем. Так что задницу к земле прижми и слушай команды.

— А почему 'задницу' ?

— А головой ты думать еще не умеешь, не нужна она тебе.

— .... а-га-га-га ...

— .... ы-гы-гы-гы ... — народ, пока был перерыв на работу артиллеристов, развлекался издевательствами над молодым да горячим.

* * *

— Так, медленно на двадцать метров вперед.

— К тому бугорку ?

— Да.

Самоходка плавно прошла вперед и чуть вправо и остановилась.

— Да где же ты ? Вот урод, опять замолчал ... — командир самоходного орудия уже полчаса охотился за противотанковой пушкой, что изредка тявкала откуда-то с правого склона холма. В общей сложности они всадили туда уже семь осколочных снарядов, но каждый раз пушка снова оживала, закопанная, видимо, по самую макушку.

— Давай-ка бронебойным ... вон вроде холмик ... ах черт ! — по броне снова сыпануло пулеметной очередью, и все невольно пригнули головы. Стоять на поле боя вполоборота, бортом к противнику под сорок пять градусов, было неуютно — бортовая броня была противопульной. Но пушченку только так и можно было подавить — она находилась на фланге, и самоходчики сейчас развернулись к ней лобовой броней, которая выдерживала немецкие тридцать семь миллиметров. А от другого фланга самоходка была прикрыта почти до самого верха выпуклостью поля — попасть можно только если навесом, но без корректировки это нереально. Так что, развернув толстый лоб к правому флангу, самоходка вела дуэль с ненавистной противотанковой пукалкой.

— Тааааак ... ну-ка еще полделения ... Выстрел ! ... выше два ... бронебойный ... Выстрел ! Есть !!!! — из-за присмотренного бугорка отлетели железные конструкции, которые не могли быть ничем иным, кроме как деталями пушки.

— Давай-ка туда еще пару осколочных, и двигаем вперед. Эй, пехота ... — сержант высунулся из-за борта. — Приготовиться ! Через три минуты пойдем вперед.

— Да уж давно пора. Вы только не гоните.

— Обижаешь. Можно подумать, мало мы на учениях вместе побегали !

— Вот и ладно. Пушку подавили ?

— Да кажись. Ладно, не до ночи же с ней возиться — сколько-то железа отстригли — и ладно. Авось хоть на десять минут заткнется, падла.

Пехотное отделение и прикрываемая им самоходка медленно двинулись вперед, а тем временем из леса выкатывали батарею дивизионок образца тридцатого года — теперь, когда была подавлена пучшонка, у немцев уже было меньше возможностей для поражения наших артиллеристов и прикрывавшей их пехоты, поэтому можно было вылезти на прямую наводку и стрелять по обнаруженным целям или просто на подавление — длинный ствол в сорок калибров позволял дальше стрелять прямыми выстрелами, хотя вес под полторы тонны уже не обеспечивал нужной маневренности, как для полковушки двадцать седьмого — поэтому-то дивизионки и выкатывались только на прямой выстрел — ну, те, что мы еще не поставили на гусеничные шасси — там им было самое место.

Под этим прикрытием вперед наконец двинулась цепь из самоходок и танков. Немецкая противотанковая пушка левого фланга еще не была подавлена, поэтому вперед продвигались только правым флангом, стреляя из орудий по каждой вспышке, что высвечивалась на немецких позициях. Пехота короткими перебежками продвигалась вперед — частично прячась за стальными корпусами бронетехники, а частично — за неровностями поля. До этого в течение трех недель они только и делали, что тренировались двигаться вместе с танками — и чтобы не подставиться под выстрелы со стороны 'противника', и чтобы следить за движением техники — обстановка на поле боя менялась каждую минуту, и внезапный маневр гусеничных машин, обнаруживших новую противотанковую пушку, вполне мог привести к трагедиям. Поэтому-то пехоте приходилось быть вдвойне осторожными — ходить с танками не так-то просто.

Но тем не менее цепь постепенно продвигалась и продвигалась вперед. Редкие разрывы пятидесятимиллиметровых минометов заставляли падать на землю при каждом свисте падающей мины, но пули почти не свистели — орудия танков и самоходок устроили на немецких окопах настоящую пляску вздымающейся земли и визжащих осколков — то один, то другой танк или самоходка замирали, делали выстрел и затем продолжали продвигаться вперед. Им помогали орудия, выставленные поодаль на прямую наводку — расчеты немецких гаубичных и батарей тяжелых минометов были уничтожены снайперским огнем диверсионных групп, что позволяло нашим артиллеристам действовать в комфортных условиях. В конце концов огонь со стороны немецких окопов окончательно затих — двадцать метров фронта на один артиллерийский ствол сделали свое дело — фрицы, что еще оставались живы, уже не высовывали головы, даже если чей-то пулемет еще не был разбит осколочным снарядом — герои и дураки у немцев закончились.

Ну, как минимум на правом фланге. На левом ситуация была немного другой — наши самоходчики все никак не могли подавить противотанковую пушку — засыпав место очередного выстрела градом осколочных снарядов, они на время заставляли ее замолкнуть, но вскоре бронебойные снаряды снова начинали чиркать по лобовой броне наших самоходок и, хотя они ее не пробивали, но заставляли танкистов нервничать, а танки с противопульным бронированием и такие же самоходки вообще держались на расстоянии — технику приходилось беречь для засад.

Так что, временно застопорившись, наступление на левом фланге тем не менее продолжало развиваться — в дело вступил один из штурмовых взводов.

* * *

— Третий, сыпани шрапнелью вдоль ложбинки ... хорошо, ждем.

Через минуту первый разрыв возвестил о том, что команда принята — вспухшее впереди облачко выплеснуло из себя сноп картечных пуль, что густо сыпанули по склонам ложбинки метрах в пятидесяти впереди продвигавшихся штурмовиков.

— Отлично, есть накрытие ! Вправо-влево по двадцать метров, по три снаряда, беглым. — лейтенант передал трубку полевого телефона связисту. — Ну и мы пошли. Орудие. Не отставай ! Дегтярь, поднимись на склон и сади по южному склону и туда, вдаль — прочеши кусты.

Под прикрытием огневого налета группа снова продолжила движение. Несмотря на то, что ложбинка была прикрыта от прицельного огня с обоих флангов, немцы не упустили такой удобный подход к своим позициям, поставив в ее устье аж два пулемета и пехотное отделение — под их-то огонь и попала штурмовая группа, что продвигалась по дну ложбинки. К счастью, немцы поторопились открыть огонь, как только дозор вышел из-за выступа на ее дне — наши смотрели в оба, поэтому увидели наверху впереди замельтешившие немецкие каски и успели прянуть обратно, прежде чем из кустов полетели густые очереди двух ручных пулеметов. Лейтенант не стал дожидаться, когда немцы отстреляются, и тут же запросил артиллерийскую поддержку — ну а что ? раз выделили ему два орудия — пусть работают. Вот они и начали работать, засыпая немцев шрапнелью — по другому их никак и не достать.

А тем временем группа выкатила на прямую наводку немецкую легкую пушку калибра семьдесят пять миллиметров. Малый вес — всего четыреста килограмм — позволял перекатывать орудие даже по таким неудобьям, как дно ложбинки — расчет из шести человек буквально поднимал на руках и переносил пушчонку через рытвины и колдобины. И вот теперь она пригодилась. Несмотря на длину ствола всего в двенадцать калибров, пушка обладала довольно приемлемой точностью, а раздельные заряды, хотя и снижали темп стрельбы, позволяли стрелять навесом, почти как миномету. И вот сейчас, пока немцы были придавлены шрапнельным огнем, лейтенант и воспользовался этим ее свойством. До немцев как раз оставалось чуть больше ста метров, и шестикилограммовые снарядики пушки вдруг начали ложиться за насыпью, добавляя немецким пехотинцам мандража и неуверенности. Те дрогнули и стали откатываться, а тут еще их удачно подрезал очередной взрыв шрапнели — вылезшие из окопов цели, хотя и отходили пригнувшись, но словили-таки в бока и спины хорошие порции десятиграммовых шариков диаметром двенадцать-и-семь миллиметра. А тут и штурмовой взвод пошел вперед двумя группами, попеременно прикрывавшими друг друга, да еще и один из двух дегтярей продолжал садить по-над склонами промоины, не давая фрицам возможности организовать огневую стену по дну балки.

Ну а через две минуты — гранатный залп — и вот первые бойцы врываются в немецкие траншеи. Немцы не выдержали натиска и драпанули прямо вверх по склону. Наши, на минуту отвлекшись от зачистки окопов, выставили все оружие и даванули им в спины из всех стволов — вид убегающей дичи на минуту отвлек их от своих непосредственных задач — хищники, что с них взять. Воспользовавшись этим замешательством, фрицы в еще не зачищенных справа и слева участках траншеи, смогли сорганизоваться, выставив по флангам прорыва огневое прикрытие из двух пулеметов и шести винтовок. Сильный огонь заставил наших бойцов нырнуть вниз. Хорошо хоть лейтенант не растерялся, крикнул 'Гранаты!' и тем самым упредил немецкую гранатную атаку — иначе бы закидали. Тут и второй дегтярь, еще не успевший запрыгнуть в окоп, выставил пулемет прямо поверх бруствера и лупанул длинной очередью, прижав немецкий пулемет справа.

Вдруг земля под сошками подпрыгнула и тут же осела.

— Ах ты ж черт. — на пределе сил пулеметчик развернул ствол по направлению к так и недодавленной противотанковой пушке, которая и всадила под него бронебойный — поторопились, взяли слишком низкий прицел. В диске оставалось всего девять патронов, но пулеметчик истратил их с толком — на дистанции чуть более сотни метров он не промахивался. Вот и сейчас — упал подносчик, вывалился из-за щита наводчик, а остальные, не зная, сколько еще у него осталось патронов, рванули в тыл. Тут наконец и поддерживающий расчет выкатил таки пушку наверх и дал выстрел по убегавшим, которые, оставив еще два тела, все-таки нырнули куда-то за бугор.

— Сколько осталось снарядов ?

— Два.

— Давай один по левому флангу — там где-то пулемет. И второй дегтярь — давай огонь туда же.

— Есть.

— Первый, сколько дисков осталось ?

— Два.

— Веди огонь вправо. Остальным. Перезарядиться, подготовить по две гранаты, через минуту — рывком вперед !

Но тут сзади подошел второй штурмовой взвод. В качестве артиллерийского средства усиления у них была уже наша полковушка образца двадцать седьмого года — хотя ее ствол и был длиной шестнадцать калибров, но вот вес — почти восемьсот килограммов — не позволял перекатывать ее по полю боя с той же легкостью, что и немецкое орудие. Поэтому они шли вторым эшелоном. Зато все восемь снарядов были при них, ими-то штурмовики и прошлись по левому флангу, заставив заткнуться пулеметы, выставленные против прорвавшихся штурмовиков. Это позволило первой группе сделать рывок в полтораста метров, атаковать гранатами участок за гребнем холма и оседлать возвышенность, заняв круговую оборону. Вовремя — снизу уже поднимались взводы пехотной роты, что шла на подмогу атакованному опорному пункту. И тут мощный пулеметный, автоматный огонь и огонь самозарядок прямо в лицо заставил немецкую пехоту залечь среди кустов и редких деревьев, что покрывали северный склон — нам удалось зацепиться.

* * *

А на правом фланге две штурмовые группы, выйдя из-за спин наступавшей пехоты, дождались подхода 'комсомольцев', сняли с них деревянные мостки, перекинули их через ручей и под прикрытием остановившейся перед ручьем бронетехники и пехоты рванули вверх по склону, прямо на немецкие окопы. Гранатный бросок — и вот на правом фланге образовалось второе вклинение в немецкую оборону. Тут уже побежал и центр их позиции. Но, так как ход сообщения на ту сторону холма был всего один, то спаслись немногие — только те, кто был ближе всего к нему, и потому успел пробежать достаточно далеко, чтобы не попасть под гранаты, что густо полетели в мельтешащее скопление касок. Ну а потом немцев навалило в ходе сообщения уже столько, что они стали мешать быстрому отходу остальных — над срезом окопа появились задранные руки и приклады винтовок.

* * *

Тем временем в тылу немецкой обороны наконец сообразили, что батареи молчат и к ним не пробраться — посланные сначала вестовой, затем — связисты, затем — пехотное отделение пропали. К этому моменту позиции немецкой артиллерии охранялись уже тремя нашими ДРГ, просочившимися в немецкий тыл ночью, общей численностью шестьдесят три человека. К сожалению, они не могли организовать плотное перекрытие немецких тылов, поэтому на север прорвалась конная группа из трех человек. Они спешили вызвать подмогу своим погибающим камрадам.

ГЛАВА 21.

А камрады погибали. Те два взвода, что держали оборону на холме, были уже почти полностью уничтожены — отойти удалось всего-лишь семи солдатам. Но снизу поднималась пехотная рота неполного состава, уже частично покоцанная в засаде. Они, хотя немного и заплутали, но все-таки вышли, ориентируясь на звуки разгоравшегося боя. И теперь, организовав атаку вверх по склону холма, они рассчитывали отбить обратно утерянные позиции. Серые фигурки перебегали от укрытия к укрытию, стучали пулеметы, установленные на флангах, начал раздаваться свист пятидесятимиллиметровых мин — немцы старались задавить русских, оседлавших вершину. Но те не уступали — вниз вдоль пологого склона неслись пулеметные очереди, шлепали винтовочные выстрелы, размеренно бухала полковушка, задавливая пулеметы. Уже дважды немцы подбирались на расстояние гранатного броска, но каждый раз откатывались обратно под градом летевших вниз по склону гранат. Патроны были уже на исходе, уже замолчал один дегтярь, другой, а два оставшихся выдавали краткие злые очереди. Бойцы старались подловить перебегавших фрицев, но это было непросто — высокая трава и неровности почвы скрывали немцев так же хорошо, как до того — наших бойцов.

Немцам не хватило чуть-чуть, буквально пяти минут. Но сразу же после первого прорыва майор, командовавший нашей атакой, озаботился подкреплениями. На наше счастье, чуть позже после начала атаки подошла конная батарея сорокопяток — их задержали немецкие самолеты, что атаковали колонну на марше. Зато сейчас, выждав под прикрытием леса сорок минут, пушчонки ломанулись через все поле, пересекли по мосткам ручей, взобрались на холм и, развернув стволы вниз по склону, начали высаживать в немецкие цепи снаряд за снарядом — коноводы только-только успели отвести лошадей на пятнадцать метров. А никакие другие средства усиления сейчас до холма и не добрались бы — капитальный мост через ручей еще только наводился, и сорокопятки были, пожалуй, единственной артиллерией, что могла быстро прийти на помощь — даже полковушки двух оставшихся штурмовых групп застряли при переправе через эту небольшую водную преграду и поэтому не поспевали к отражению немецкой атаки.

* * *

— Товарищ капитан, Вы же сами говорили, что за такое триб... есть оставить в прикрытии двоих. Есть. Иванов ! Смирнов ! Остаетесь в прикрытии самоходки, остальные — ноги-в-руки и за мной !

Отделение, прикрывавшее самоходку, оставило ей только двоих пехотинцев, а остальным составом сорвалось с места, перемахнуло по пехотным мосткам ручей и рванулось вверх по склону. Вскоре сержант уже забыл про то, что нарушает все инструкции — в конце концов, приказ оставить самоходку ему дал ротный, с него и взятки гладки. А то в последнее время их очень дрючили, когда они намеревались оторваться от своей самоходки — на учениях или в засаде — вот они и привыкли пастись рядом со стальной тушкой — в конце концов, и она сможет прикрыть от пуль, и пехота прикроет от какого-нибудь гранатометчика или выследит, откуда стреляет пушка — симбиоз пехоты и техники постепенно входил в нашу жизнь.

* * *

— Товарищ капитан ! Надо придавить соседний холм — из-за него мы не можем выйти во фланг наступающей роте ... Да, есть, ждем.

Лейтенант повесил трубку телефона и устало откинулся на стенку окопа. Несмотря на то, что им удалось практически без потерь ворваться на вершину холма, все еще было далеко от окончания. Снизу давила немецкая пехотная рота, которая все норовила протиснуть клинья своих отделений вглубь их обороны, а слева весь склон и часть вершины находились под огнем с соседнего холма, на котором окопался немецкий взвод — его пулеметы заставляли на левом фланге, открытом обстрелу, жаться к самой земле, отчего фрицы могли подбираться на очень близкие дистанции, накапливаться в низинках и потом совершать броски вперед, которые можно было купировать только мощным автоматным огнем — лейтенант из-за этого переместил на тот фланг всех автоматчиков и два оставшихся с патронами дегтяря, оставив по остальному фронту только один трофейный пулемет — тут хотя бы нормально работали самозарядки, удерживая фрица на сравнительно больших дистанциях. А вот на левом фланге надо было что-то делать — скоро кончатся патроны, и тогда очередной рывок уже нечем будет останавливать. Поэтому-то лейтенант и запросил поддержку у командира — пусть чем-нибудь придавит соседний холм.

* * *

— Так. Все, установил ? Давай пробную очередь.

'Максим' стрекотнул пятью патронами.

— Ага, отлично. Ну, жарь !

Денис прильнул к оптическому прицелу, нащупал перекрестием верх двух касок, что суетились у ручного пулемета, и нажал гашетку.

— А-а-а-атлична !!! — сержант, наблюдавший за результатами стрельбы через бинокль, видел, как пули настучали по видневшимся каскам, так что те буквально сдуло куда-то вниз — даже если не убили, то оглушили, а Денис еще добавил по видневшемуся стволу немецкого пулемета — наверняка повредил ствол или хотя бы сошки — от них отлетели какие-то ошметки. Так, все — немецкий пулемет временно не работает.

— Право двадцать вверх пять — винтовка.

Денис двинул стволом, нащупал новую цель и снова вдавил гашетку. Верх бруствера немецкого окопа срезало длинной очередью, и 'винтовка' пропала вместе с видневшейся каской. Стрелять с оптикой Денис полюбил. Он и так-то был с пулеметом на 'ты', стреляя из него даже с обычного прицела очень неплохо, а тут, с пятикратной оптикой, он был на поле боя подобен богу, решая, кому жить, а кому умереть, причем вторых решений было гораздо больше — это же немцы. Ну, это была не совсем оптика — система параболических зеркал в прочном корпусе, установленном поверх пулемета и почти такого же размера. Но пятикратное увеличение вполне извиняло всю неказистость конструкции — враг стал существенно ближе.

* * *

Лейтенант тоже с удовольствием наблюдал, как на соседнем склоне по немцам стало сыпать с удивительной точностью — а ведь до него почти восемьсот метров.

— Во пулеметчики дают ! Ну и нам пора. Взвод ! Гранаты !

Вниз по склону полетели гранаты, которые начали разрываться в ложбинках, где накапливались немцы, отошедшие после очередной атаки.

— Вперед !

Пять теней слитно ломанулись вниз по склону, поливая из автоматов ложбинки. Теперь, когда стало возможным подобраться к этим импровизированным укрытиям, немцы были в них как на ладони — хотя и полупригнувшись, но линия взгляда была все-таки уже не на уровне земли, и фрица можно было достать со дна автоматной очередью — как будто поднять, а потом пришпилить к земле длинным копьем. Поэтому, пока немцы не очухались после разрывов нескольких гранат, лейтенант и предпринял эту контратаку, чтобы добить уцелевших в предыдущих атаках. Две минуты — и семнадцать свежих трупов в серой форме навечно замерли среди кустов и травы.

— Собрать оружие и гранаты !

Пока фрицы не очухались и не организовали свою контратаку, требовалось собрать винтовки и патроны и максимально быстро оттянуться обратно на свои позиции — лейтенант не рискнул остаться на склоне, обращенном к соседнему холму — кто знает, что там немцы придумают.

Немцы придумали — подтащив станковый пулемет на задний скат соседнего холма, они стали поливать атакующих. Те, попрятавшись среди неровностей, залегли, вжимаясь в землю.

— Ну все, хана — сейчас подберутся и закидают гранатами — немецкий пулемет был не виден нашим пулеметчикам, что так хорошо прижали фрица на соседнем холме — этот же холм и закрывал немецкий пулемет, и ничем его было не достать.

Но справа все разгорался бой — подскочившие сорокопятки наконец перевалили за гребень, и под прикрытием их огня пехота стала продвигаться вниз — теперь на любую вспышку пулеметного огня сразу следовал выстрел из орудия — даже если взрыв раздавался поодаль, пулеметчик все-равно на секунды прекращал огонь — и тут-то бойцы получали возможность продвинуться вперед, чтобы залечь уже поближе к немецкой цепи. Вскоре немцы стали досягаемы для гранат, и то тут, то там вниз по склону полетели черные шарики, которые увеличили поле осколков, которое и так уже бушевало вдоль немецкой цепи. Фрицы дрогнули — у них оставалось все меньше пулеметов, а артиллерии и вовсе не было, тогда как наши бойцы собственно и составляли артиллерийско-пехотные подразделения — каждая пушка прикрывалась пехотным отделением и своим огнем она расчищала путь вперед, тогда как пехота прикрывала артиллеристов, стараясь загасить внезапно проявляющиеся огневые точки. И такой симбиоз оказался очень эффективным. Мы, конечно, подозревали, что сочетание осколочного вооружения и пехоты выведет наши подразделения на более высокий уровень, но чтобы настолько ... Фрица буквально сдувало с поля боя — постоянные взрывы даже если и не наносили непосредственно ранений, то заставляли вжимать голову в плечи и думать больше о том, как бы выйти из-под огня.

Четыре сорокопятки подоспевшей конной батареи и две полковушки штурмовых взводов со своей боевой скорострельностью три-пять-семь выстрелов в минуту давали на фронте в триста метров почти сплошную зону поражения, так что бойцы все смелее продвигались вперед, добивая остатки немецкой пехоты. Орудия следовали за ними — легкие пушчонки перекатывались артиллеристами и прикрывавшей их пехотой, останавливались для очередной пары-тройки выстрелов по обнаруженным очагам сопротивления, и затем, когда пехота снова начинала продвигаться вперед, артиллеристы снимались с позиции, и катили свое оружие вниз по склону, чтобы через двадцать-тридцать метров снова остановиться и начать давить залегших немцев. А тем было не до наших пушек — несмотря на то, что они-то и представляли главную опасность, но подбиравшаяся русская пехота отвлекала на себя все внимание, так что в сторону артиллеристов звучали совсем уж редкие выстрелы, большей частью щелкавшие в орудийные щиты. Вот подносчики — те упарились бегать вперед-назад — конный обоз со снарядами оставили за вершиной холма, чтобы не побило лошадей, поэтому подносчикам приходилось бегать все дальше и дальше — вверх по склону — с пустыми кассетами, вниз — с полными. И все это — пригибаясь, порой, когда мимо проходила шальная очередь из пулеметов — даже ползком. Но три подносчика в штате артиллерийского отделения все-таки обеспечивали питание ненасытного ствола.

Да мы и не экономили — снарядов по складам, разбитым колоннам и позициям было набрано просто огромное количество — тех же осколочных для почти двухсот сорокопяток мы собрали более трехсот на ствол, и сейчас командой 'Снаряды не экономить !' мы старались выпустить в немца максимально возможное количество снарядов — чем они достанутся врагу — лучше пусть убьет хотя бы еще одного фрица. Нам-то все-равно погибать, а так хоть уменьшим поголовье этих уберменшей. Поэтому-то мы и свели все свои боеспособные подразделения в эдакие пехотно-артиллерийские команды — чисто пехоты, по факту, у нас сейчас и не было — были легкие ДРГ, которые шастали по немецким тылам и устраивали засады — им пушки явно не в жилу, были учебные части, которые, тем не менее, также катали и переводили из походного в боевое и обратно учебные орудия или учились ходить вместе с танками, и были более двухсот отделений численностью в двенадцать-пятнадцать-двадцать человек, которые были, по сути, обслугой и прикрытием орудий — как у немцев пехотные отделения выстраивались вокруг пулемета, так у нас они стали выстраиваться вокруг пушки — чего теперь экономить-то.

Да, помимо сорокопяточных отделений были и так называемые штурмовые взводы, которым придавались полковые пушки калибра семьдесят пять — если немецкие трофейные, или семьдесят шесть и два — наши полковые пушки. Эти агрегаты весили полтонны немецкая и восемьсот килограммов — наша — такие веса еще можно как-то оперативно катать по полю, а мощность осколочных снарядов существенно больше, чем у сорокопяток — одно только сплошное покрытие пять на восемь метров, в сравнении с два на пять — уже существенная разница. Ну и помимо более мощного артиллерийского вооружения, в этих взводах были по четыре ручных пулемета — наших или немецких, а также снайпера, автоматчики, самозарядных винтовок тоже было восемь штук, а не всего лишь две, как в сорокопяточных отделениях, да еще по одной-двум трофейным ПТР — в общем, по мощности залпа это была полноценная рота, только численностью в тридцать человек — как раз нашим командирам набить руку на общевойсковом бое.

А уж более тяжелые пушки мы старались установить на гусеничные шасси. Дивизионки семьдесят шесть миллиметров, немецкие пятидесятимиллиметровки, легкие гаубицы, даже пытались запихнуть стволы от зениток — что наших, что немецких. Всего у нас таких стволов на гусеницах бегало уже более сотни, и к работе планировалось еще двести пятьдесят — за прошедшие полтора месяца мы набрали под тысячу гусеничных шасси в виде танков, бронетранспортеров, тракторов разной степени убитости, которые даже если не шли непосредственно в дело, то все-равно были донорами по деталям, двигателям, гусеницам, бронелистам — на переделке танков в САУ работало уже более двухсот человек при семнадцати сварочных аппаратах. И если в июле мы делали одну самоходку в три дня, то сейчас — уже три самоходки в день, с перспективой увеличения производства. И обгрызенные шасси и корпуса тоже не выкидывались на свалку — их переделывали в учебные машины, с дефорсированными моторами, а то и вообще чуть ли не мотоциклетными двигателями — чтобы начинающие смогли почувствовать особенности гусеничного хода и вместе с тем не получили бы в свое распоряжение слишком большую мощность, которой они могли бы наворотить дел.

В общем, мы обкладывались артиллерийскими стволами и смотрели ими во все стороны как злобный ежик. Очень злобный ежик. Не случайно немцы решили-таки нас задавить — несмотря на то, что они уже в начале августа забросили южные дороги через Белоруссию, мы-то ведь тоже не сидели на месте — пусть даже и не на гусеницах, ну так на лошадях — наши пехотно-артиллерийские подразделения забирались все дальше от нашей территории и обстреливали проходящие колонны, нападали на склады, освобождали пленных. Выпустят десяток-другой снарядов — и драпать. Или добивать, если соотношение сил окажется выгодным. Двести таких групп, да с артиллерией, да каждый день по два-три обстрела минимум — фриц буквально таял в наших лесах. Ведь с артиллерией дистанции эффективной стрельбы увеличилась чуть ли не на порядок — если стрелковую засаду надо устраивать метров за двести, за триста максимум, чтобы огонь был эффективным, а не просто патроны разбрасывать по местности, то с артвооружением можно было садить и с километра — осколки сделают свое дело. Да и уходить тоже хорошо — пока фриц устроит погоню, попытается прижать — наших уже и след давно простыл, а если еще и устроить засаду на пути преследователей — вообще песня. По нашим прикидкам, мы за месяц с конца июля набили только живой силы более двадцати тысяч тушек — в основном тыловиков, но и их ведь немцам надо откуда-то брать, а уж восстановить те же ремонтные подразделения танковых дивизий — это дело даже не дней — как минимум недель. А таких подразделений мы уничтожили более двадцати — то-то, позднее, на ремонтных базах мы взяли более сотни немецких танков, которые в противном случае воевали бы на фронте. Раненных же фрицев, думаю, было не меньше. То есть уже две дивизии у немцев — как корова языком. Так еще автотранспорт — более семи тысяч автомашин — легковых и грузовых — я как-то сориентировал выбивать прежде всего автотранспорт — вот наши и старались. А еще примерно столько же повозок — да мы выбили у немцев грузоподъемности на две танковые и две пехотные дивизии, не меньше. А ведь скоро осень ... вот и посмотрим — каково им будет, по нашей-то грязи, если и раньше они плакались кровавыми слезами как им, бедненьким, было тяжело 'в этой ужасной России'.

Ну, станет еще тяжелее — триста снарядов на ствол это гарантировали. Правда, в последнее время добыть немца становилось все сложнее — они уже практически не сновали вокруг нашей территории — поэтому-то мы и ввязались в эти бои, а не отходили, как было до этого — надо было и проверить свои силы на более мощных немецких соединениях, да и немца надо было бить, а для этого — надо расширять свой периметр, чтобы увеличить соприкосновение с врагом — ведь чем больше площадь соприкосновения, тем мощнее идут реакции — это каждый химик подтвердит. Да, мы, когда подсчитали свои артвооружения, малость оборзели — так-то, пока собирали стволы по округе, их масса была как-то незаметна — ну, собираем и собираем — сами, с помощью ДРГ, или местное население укажет, где видели брошенные пушки, или дружественные партизаны подсказывали, а то и отнимали у немцев — брали батареи на марше или устраивали нападения на пункты сбора трофеев — по-всякому бывало. И тут вдруг подсчитали — и прочувствовали, как количество перешло в качество — один артиллерийский ствол пришелся на двадцать бойцов и на километр периметра нашей территории, а с учетом ее проходимости — уже пять-семь артиллерийских стволов на километр. Можно и поборзеть. Даже у фрицев один ствол приходился на сотню солдат, если не больше — ну и как им с нами тягаться ... ? Особенно если учитывать, что самые боеспособные соединения вермахта увязли в боях гораздо восточнее. Да, после первого периода становления мы чувствовали себя уверенно. Может — излишне уверенно, но это лучше, чем пораженческие настроения, что порой присутствовали у людей в июле. Еще побултыхаемся.

ГЛАВА 22.

— Пора с этим заканчивать, а то возимся уже три часа — скоро к немцам подойдет помощь.

— Что предлагаете ?

— Атаковать соседний холм, прорваться через него, выйти в тыл пехотной роте, что сейчас атакует наших штурмовиков.

Да, это была дельная мысль — соседний холм не был прикрыт ручьем, поэтому техника могла дойти до него без наведения переправ — сейчас именно они тормозили продолжение атаки.

— Но там ведь наверняка более сильная ПТО.

— Штурмовой батальон уже подошел ?

— На подходе.

— А сейчас что есть ?

— Есть батарея самоходок с противопульным бронированием, батарея буксируемых дивизионных пушек — все — калибра 76,2 мм, ну минометная батарея 82 мм, два бронепехотных взвода — по две самоходки с противоснарядным бронированием и по танку, пока без экранов, в каждом, естественно, с приданной пехотой. Все — на шасси Т-26. Батарея сорокопяток ушла на средний холм и быстро не развернутся — сейчас они отжимают вниз немецкую роту. С левого фланга того холма могли бы помочь нашему правому флангу две пушки штурмовых взводов, но пока они увязли в перестрелке с немецкой ротой, да и снарядов в ближайшие десть минут не будет — к ним отправили конных подносчиков, но с 'нашего' холма по ним открыли огонь, так что доставляют вручную — ползком, пригнувшись, и уже потом — по ложбинке, но там снова надо выходить на открытое пространство.

— А мы ведь частично придавили правый фланг этого холма ?

— Да, с соседнего холма два 'максима' с оптическими прицелами там неплохо поработали.

— Так может под этим прикрытием, да под артиллерийским валом — и ворваться на него бронетехникой ? Пехоту — на броню, и вперед.

— Рывком ?

— Рывком.

— Надо пробовать.

Но рывком не получилось. Как только бронемашины вышли из-за леса и пошли по полю, по ним ударили противотанковые пушки, что немцы замаскировали на склонах холма. Два танка, еще неэкранированные дополнительными листами брони, были сразу подбиты, а самоходки, стараясь подставить немецким пушкам лбы с наваренной броней, начали ерзать по полю, медленно продвигаясь вперед. Эти самоходки были еще первых выпусков, и, хотя их мехводы уже были достаточно опытными водителями, наездившими только у нас уже более сотни часов на каждого, они все-равно двигались только на второй передаче, которая обеспечивала максимум одиннадцать километров в час. Собственно, мы пока только на такие скорости и тренировали наших мехводов — хотя Т-26 имел еще две передачи — до восемнадцати и до тридцати километров в час, но мы берегли моторесурс, трансмиссию и подвеску, уповая на более высокую бронезащищенность. К тому же эти первые самоходки имели сплошной прямой лобовой бронесэндвич сталь-бетон-сталь, поэтому доступ к трансмиссии, расположенной впереди, был только изнутри машины, что очень затрудняло ее ремонт — еще и поэтому, опасаясь поломок, мехводы водили свои аппараты медленно и осторожно — экипажи уже привыкли к попаданиям тридцатисемимиллиметровок, самых массовых пушек вермахта, ну а вероятность встречи с более мощными орудиями сейчас была невысока — вся серьезная техника воевала восточнее, на основном фронте, и могла появиться в нашей местности только при переброске с запада или при выпуске из ремонтных мастерских. Поэтому-то мехводы и начали осторожно подбираться к немецким позициям.

Пехота же сразу после первых же выстрелов со стороны немцев посыпалась с бронетехники, где она до этого держалась за наваренные нами железные скобы — такой способ передвижения я помнил по кадрам кинохроники середины-конца войны, поэтому и внедрил это улучшение уже сейчас. Танкисты из подбитых танков выбрались все, кроме одного наводчика, и вместе с пехотой спрятались за неровностями местности, а через поле завязалась артиллерийская дуэль — наши артиллеристы не успели вытянуть свои орудия из леса, поэтому танковая атака началась раньше артподготовки, зато сейчас пушкари начали обрабатывать склоны холма, на которых то тут то там вспыхивали выстрелы из противотанковых пушек, поднимались клубы дыма и пыли — по этим-то демаскирующим признакам наши и вели огонь прямой наводкой. Так, ценой потери двух танков мы вскрыли противотанковую оборону — до этого немецкие пушки сидели тише воды ниже травы, которой зарос весь пологий склон холма, так что наблюдатели, даже с оптикой, не могли высмотреть позиции немецкой ПТО — маскировались немцы хорошо, а их низкие пушчонки с тонкими стволами легко терялись среди нагромождений кустарников, что кучками покрывали весь склон холма длиной и шириной по километру — попробуй на такой площади отыщи немца.

Зато теперь, когда они открыли огонь, клубы дыма и пыли, резкие дерганья — по этим признакам наблюдатели и выцепляли на склоне позиции немецких орудий. А немцы не могли не стрелять — к ним продолжали медленно подбираться самоходки с противоснарядной лобовой броней. Их орудия калибра 76,2 миллиметра также вели огонь по холму, а ответные выстрелы, если попадали в лобовую броню, отскакивали рикошетами, лишь изредка выдирая плохо приваренные куски брони. Пехота сопровождала технику короткими перебежками — немецкие пулеметы садили с холма длинными очередями, так что находиться на броне не было никакой возможности.

Но артиллерийская перестрелка продолжалась от силы минут десять — наше превосходство в артиллерийских стволах наконец дало результаты — частые взрывы снарядов на немецких позициях заставляли немецкие расчеты постоянно прятаться за брустверами артиллерийских окопов, а после удачных попаданий, хотя и нечастых, то одна, то другая немецкая пушка вообще замолкала — на время или навсегда. Если расчет выкашивало осколками близкого разрыва, то вскоре на его место прибегали пехотинцы, которые снова начинали стрелять прямой наводкой — дело нехитрое. А вот если наш снаряд бил прямо в орудие, то оно, как правило, после этого выходило из строя. И за первые семь минут было как минимум три прямых попадания — одному орудию мы залепили в ствол, второму — в противопульный щиток, а третье накрыло минометным залпом — вверх взметнулись станины, куски тел, комья земли — и потом все это осело бесформенными кучами. Правда, детонации боеприпасов не случилось, но все-таки три орудия, да еще на одном фланге — в противотанковой обороне немцев появилась брешь, в которую и ломанулись две самоходки и один Т-34 — командир взвода, подошедшего чуть позже начала атаки, вовремя отследил резкое уменьшение огня по его бронетехнике, дал три свистка, и танки, едва успев принять на борта подскочившую пехоту, резво ломанулись вперед. Тут еще один из 'максимов' с правого фланга удачно накрыл трех пехотинцев, что подбирались к замолчавшему орудию — у наших появился зазор в две минуты, пока немцы пополнят расчеты оставшихся пушек, поставят их обратно на колеса, развернут на фланг, зарядят орудия, прицелятся и дадут первый выстрел.

И они им воспользовались по полной. Одна из самоходок, достигнув небольшого холмика у самых окопов немецкого опорника, спряталась за него, выставив только ствол, и начала садить по немецким позициям с близкой дистанции. Командир взялся за пулемет и также начал поливать немецкие окопы, давая таким образом наглядное целеуказание и заодно подавляя немецких гранатометчиков, что сразу же стали пытаться подобраться к самоходке — немцам не нравилось, когда их расстреливают с близких дистанций. А заряжающий все метал и метал снаряды в казенник орудия — осколочный, шрапнельный, осколочный — он действовал как заведенный автомат, подчиняясь командам лейтенанта. Наводчик делал выстрел как только слышал команду 'Готов !', даже не дожидаясь, пока самоходка успокоится на рессорах после предыдущего выстрела — сейчас было важно максимально придавить немца в его окопах, и уж если снаряд пролетит дальше от цели метров на десять-двадцать — не так уж и важно — достанется не одним, так другим. Наводчик даже не стал делать выверку прицела после каждых десяти, а если позволяет обстановка — пяти выстрелов, как того требовала инструкция по эксплуатации новых прицелов — выставить прицел в ноль, закрепить на стволе винтами по наваренным планкам прицельный щит с нанесенными метками и затем винтами прицела вывести в ноль прицельные сетки по горизонтали, вертикали и наклону — пятикратный огневой прицел, совмещенный с двухкратным обзорным, был диво как хорош, но вот еще хлипковат — крепления металлических зеркал не выдерживали сотрясений от выстрелов и понемногу сползали. Но наводчик был уже опытным, а тут, с расстояния сотня-другая метров, было достаточно учитывать сбой при прицеливании дополнительным доворотом рукояток — куда попадал снаряд, было видно, и на таких дистанциях можно было считать, что небольшой промах обусловлен именно сбившимся прицелом, а не, скажем, ветром или изменением плотности воздуха относительно таблиц стрельбы.

Лейтенант же, командир самоходки, самозабвенно лупил очередями из МГ-34, установленного на бортовом шкворне. Сейчас он был весь в бою, посылая короткие злые очереди вдоль немецких окопов и брустверов. Он уже срезал трех гранатометчиков, пытавшихся подобраться к самоходке, но на них ему было, собственно, наплевать — даже если их подорвут, это уже было неважно — у него появился шанс отомстить за недавнее унижение — он ведь один раз уже 'умер', когда вместе с экипажем попал в плен после того, как выбрался из подбитого танка двадцать шестого июня. Поэтому сейчас возможная смерть была бы всего-лишь повторением уже пройденного, то есть уже было нестрашно, наоборот — было страшно не успеть уничтожить как можно больше фашистов. И он старался вовсю, уничтожая не только фашистов, но и горечь плена, а заодно отрабатывая и тот кредит доверия, что выдали ему товарищи — две недели назад, когда какой-то политрук начал ему пенять за сдачу в плен, лейтенант просто и без затей набил тому морду. Последующий товарищеский суд добавил политруку неделю общественных работ, а трибунал еще и понизил его в звании на три месяца испытательного срока, так что теперь он ходил как шелковый и переосмысливал свое отношение к своим боевым товарищам.

И 'работа' самоходки для товарищей оказалась полезна — под прикрытием этого краткого огневого шквала оставшиеся танк и самоходка взвода проскочили за спиной у своего напарника и заехали на немецкие окопы с правого фланга. Два немецких пехотинца были тут же срезаны автоматными очередями прикрывавших танки бойцов, но третий умудрился закинуть гранату под гусеницу нашего танка. Тот, крутанувшись на перебитой гусенице, замер, а затем развернул башню и начал садить из пушки и пулеметов вдоль окопов, выковыривая из них немецкую пехоту. Самоходка же, пройдя еще дальше в тыл немцам, наскочила на позиции станкового пулемета, что так мешал штурмовым группам, атаковавшим соседний холм, и размесила гусеницами и само оружие, и не успевших выскочить из окопа пулеметчиков. И затем, под прикрытием своего пехотного отделения, она резво взобралась на вершину холма, откуда ей открылись сразу три позиции немецких пушек. Правда, хорошо была видна только одна, куда наши самоходчики сразу же всадили два осколочных снаряда, но и другие были вполне заметны.

Правда, до одной было не дотянуться, так как ствол не опускался так низко. Поэтому самоходке пришлось пройти немного вперед, за что она и поплатилась — вынырнувший из хода сообщения немецкий пехотинец метнул гранату в открытую сверху броневую рубку. Успели выскочить только командир, наводчик и заряжающий — команды 'по машинам!' и 'покинуть машину!' они оттренировали до автоматизма — более пятисот повторов за последние три недели просто не могли не отточить все движения. Мехводу же покинуть машину было сложнее — своего люка у него не было, поэтому он покидал машину через боевое отделение, когда его покинет заряжающий. Но мехвод, занятый переключением передач, чтобы довернуть корпус самоходки, замешкался, а потом уже было поздно — граната рванула. На счастье мехвода, два дня назад пространственная конструкция из балок, на которой была установлена пушка, треснула после очередного выстрела, и поломку заварили оказавшимся под рукой куском брони, который и прикрыл его от осколков. Но не от ударной волны — мехвод отрубился. Самоходка же заглохла. Но взрыва не последовало — весь боекомплект находился не на дне танка, как это было у прародителя самоходки — Т-26, а в нише над двигательным отсеком, нависая над жалюзи — такое решение позволило снизить высоту машины до метра семидесяти, сделав ее очень низкой и незаметной, ну а повысившуюся уязвимость боекомплекта компенсировали дополнительной броней — все-равно за счет уменьшения высоты было сэкономлено больше веса.

Но наши еще не знали, что все остались более-менее целыми — озверевшие бойцы прикрытия, что зевнули немца, буквально через мгновение забили его прикладами, да и потом прошлись огненным шквалом вдоль окопов метров на семьдесят, зачистив их гранатами и автоматными очередями. Экипаж же самоходки, выждав пару минут неподалеку, снова забрался внутрь машины. Граната вывела своим взрывом из строя орудие — ее осколки пробили накатник и покорежили подъемный механизм, но пулемет еще действовал, поэтому командир встал за него и начал поддерживать свое пехотное отделение, тогда как наводчик и заряжающий вытаскивали мехвода, который понемногу начал приходить в себя, но ориентировался еще плохо.

Орудие не действовало — на эту самоходку была установлена дивизионка УСВ от тридцать девятого года, так похожая на ЗиС-3, но не она — рукоятки наводки находились по разные стороны от ствола, поэтому требовалось два наводчика — именно из-за этого командир не успел срезать из пулемета того гранатометчика. В этом плане старая дивизионка от тридцатого года была даже получше — длина ствола практически одинакова — сорок два калибра у УСВ и сорок у дивизионки тридцатого, ну а то, что угол горизонтального наведения у тридцатки всего пять градусов — так для самоходки это уже некритично — все-таки ей проще довернуть корпус, чем делать это силами расчета. Единственное, что было лучше с УСВ — это полуавтоматический затвор — он обеспечивал более высокий темп стрельбы, чем поршневой у пушки образца тридцатого года. Правда, для самоходок это несколько нивелировалось тем, что они после выстрелов раскачиваются на рессорах, что уменьшает разницу в боевой скорострельности пушек. Ну а по удобству наводки тридцатка все-таки будет получше — тут хотя бы командир может вести огонь из пулемета, прикрывая самоходку и давая целеуказание — машина получается более зубастой. Так ведь у нас была еще дивизионка от тридцать шестого года — Ф-22. Тоже калибра 76,2, тоже с полуавтоматическим клиновым затвором, что хорошо, но тоже с разнесенными органами наводки, что плохо, а вот ствол у нее был уже пятьдесят один калибр — на десять калибров длиннее, чем у своих собратьев того же калибра — и это повышало бронепробиваемость процентов на десять — мы использовали самоходки с этими пушками прежде всего как танкобойные машины, хотя и две другие пушки в этом плане тоже были ничего так. Ну и, чтобы закончить картину с буксируемым калибром 76,2, напомню, что еще была полковушка от двадцать седьмого года — ее мы пока на шасси не ставили, а использовали в качестве тяжелого огневого средства для штурмовых пехотных взводов — сравнительно небольшой вес позволял перекатывать ее по полю силами расчетов. Она была в основном средством подавления пехоты и артиллерии противника, хотя могла работать и по танкам — ее ствол длиной шестнадцать калибров — это, конечно, не сорок-пятьдесят калибров дивизионок, но против единичек-двоек тоже был ничего, хотя осколочные выстрелы или шрапнель, поставленная на удар, в данном орудии была даже получше бронебойных.

Сейчас полковушки работали на соседнем холме, где в атаку шли штурмовые и артпехотные взводы. На этом же холме в атаку шли бронепехотные взводы в которых пехота была лишь прикрытием для основного ударного средства — танков и самоходок. И, пока самоходчики помогали выбраться своему оглушенному товарищу, их пехотное отделение прикрытия уже ушло далеко вперед. Своим рывком оно не позволило немцам вовремя перебросить на правый фланг пехотное отделение, что находилось в резерве на случай контратаки — она как раз и была сорвана этим порывом. Правда, это отделение обошло наших бойцов, отрезав их от остальных подразделений, но это был последний успех немцев — командир прорвавшегося на правом фланге взвода уже пять минут назад дал две белые ракеты — сигнал прорыва — поэтому прошедшие по его следам еще два бронепехотных взвода ударили немецкому отделению прямо в спины. Эти взводы также состояли из одного танка и двух самоходок, которые прикрывали три отделения пехоты, но улучшившаяся обстановка позволила им действовать более грамотно — им уже не надо было, как первому взводу, рваться вперед, стараясь максимально нарушить целостность немецкой обороны, поэтому самоходки шли чуть поодаль, поддерживая танки огнем пушек и пулеметов. А сами танки, с закрытыми и вращающимися башнями, да еще под прикрытием пехоты, продвигались впереди, расстреливая немцев направо и налево — ведь они и предназначены для маневра огнем, в том числе на ближних дистанциях, когда надо подъехать к окопам, развернуть башню влево-вправо и пройтись огнем вдоль укрытий — на самоходке такого быстро не сделаешь. Да и против пушек лучше иметь возможность ехать в одном направлении, а стрелять — в другом — в сдвигающийся наискосок танк прицелиться сложнее. Вот и сейчас танки вышли к окопам и стали их зачищать. Тут уж наша пехота не зевала — шестеро гранатометчиков, что пытались подобраться по ходам сообщений, были вовремя замечены и закиданы гранатами, противотанковое ружье — задавлено сосредоточенным огнем целого отделения, а противотанковую пушку, что немцы попытались развернуть в свои тылы, заметили и сами танкисты — тут-то ей и пришел конец.

Конец пришел и всей немецкой обороне — пока один взвод сгребал оборону левого холма, второй взвод зашел в тыл немецкой пехотной роте, что уже и так откатывалась на правом холме под ударами артпехотных взводов. Такого издевательства немцы не выдержали — на них было направлено уже девять артиллерийских стволов, а в роте оставалось от силы восемьдесят боеспособных пехотинцев. Поэтому, еще немного постреляв, немцы стали массово сдаваться — против снарядов со стрелковым оружием не выстоять, от гусениц не убежать. В общем — кругом вилы.

ГЛАВА 23.

— По головному, два бронебойных, огонь !

Резкие выстрелы сорокопятки прозвучали друг за другом, с интервалом в десять секунд, и головная двойка тут же стала испускать струйки дыма из моторного отсека — первый снаряд с двухсот метров прошил боковой лист башни, а второй — попал куда-то в двигатель. Танк встал.

— Ходу-ходу-ходу !

Но расчет уже и так знал, что надо делать — заряжающий и наводчик впряглись в станины, подносчик и боец из пехотного прикрытия — толкали в щит, а когда надо — помогали колесам перескочить через суковатые корни — месяц тренировок по перемещению с орудием по лесам довел все действия до автоматизма — расчет и пехота прикрытия, сменяя друг друга, практически несли пушку словно пушинку, по узкой и местами извилистой, в обход крупных деревьев, просеке, что прорубили в подлеске еще до начала засады. А через тридцать метров пушку подцепили к упряжке, и дальше орудие потащили уже две лошадиные силы — расчет спешно удалялся, прикрытый стволами деревьев от обстрела. Еще две лошади с боеприпасами и продовольствием бойцы вели под уздцы. А на опушке постепенно затухал огонь стрелкового оружия — дегтярь замолк уже две минуты назад, и теперь слышались одиночные выстрелы — снайпера добирали последние крохи немецких жизней. Вскоре, под непрекращающийся грохот танковых выстрелов, весь взвод собрался в условленном месте.

— На восток, триста метров.

Пехоты у немцев было немного, и вряд ли она рискнет сунуться в лес, так что можно еще добавить фрицам. Через десять минут расчет уже выкатывал орудие обратно к опушке, но в другом месте. Теперь его целью были машины в хвосте колонны — немцы еще разбирались со своими потерями, поэтому все десять танков стояли, развернувшись к лесу, а машины так и продолжали стоять на дороге, где обстрел застал колонну. Так что два осколочных — в бензовоз и грузовик — с трехсот метров — и расчет снова бодро покатил оружие вглубь леса — комвзвода не зря два часа заставлял своих подчиненных расчищать проходы от мелкого кустарника, так что легкая пушка сейчас катилась по ним почти как по проспекту.

— Ну, тут мы больше ничего сейчас не выгадаем — идем на восток, попробуем там кого-нибудь подловить. Радист ! Передай в штаб об обстрелянной колонне и запроси новые цели — может, они что подкинут.

* * *

— По данным воздушной и наземной разведки, к месту прорыва стягиваются три колонны танков численностью по пять-пятнадцать машин, с грузовиками, некоторые — с буксируемой артиллерией. Расчетное время прибытия — час-полтора-два. Также сюда продвигается шесть пехотных колонн численностью до роты каждая, расчетное время прибытия — начиная от двух часов. Одна из танковых колонн была обстреляна нашим кочующим взводом с сорокопяткой. Потери немцев — один танк, двойка, а также бензовоз и грузовик. Воздушная разведка подтвердила. Сейчас тот взвод направлен на перехват одной из пехотных рот, что двигается с северо-запада, также в том районе находится две ДРГ, но выйти к нужной дороге успевает только одна. Что будем делать ?

Вскрыв немецкую оборону, мы вдруг обнаружили, что за ней нет резервов, поэтому, продвинувшись к северу на три километра, мы вышли из дефиле между болотами. И вот сейчас решали, что делать дальше.

— Когда прибудет наш бронепехотный батальон ?

— Еще минут сорок-пятьдесят.

— А ускориться можно ?

— Ну ... ресурс, поломки ... и так уже две машины встали.

— Ладно, ждем. Тогда что у нас получается ?

— Можем перехватить пехотную роту, подходящую с западного направления — если пошлем ей навстречу пехоту на конном транспорте — там идти пятнадцать километров до точки встречи — как раз вдоль северного края болот и затем через лесной массив, путь расчищен еще позавчера. На конях же потом и уйдут, через лес — немецкие танки туда просто не успеют. Еще вырисовывается перехват танковой колонны, двигающейся с севера — если сейчас из бронепехотных взводов сформируем группу и вышлем на север — до засады в точке А-20ровно-5 идти десять километров, останется пятнадцать минут на организацию засады — наши ДРГ там уже все присмотрели неделю назад, так что план размещения техники есть.

— А топливо-боеприпасы ?

— Топлива у них еще на пятьдесят-семьдесят километров, боеприпасы сейчас пополняют.

— Хорошо. Отправляем. Еще ?

— Эти две пехотные роты перехватить не успеем — они соединятся в шестнадцати километрах к северу от нас, там никого нет.

— Может, их авиацией ... ?

— Не хотелось бы светить раньше времени ... сейчас наши истребители работают по немецким авиаразведчикам, и пока это удается держать в тайне — количество полетов немецких истребителей не увеличилось, так что пропажу своих разведчиков немцы скорее всего относят к естественным причинам. Ну или у них просто нет свободных истребителей — в любом случае, на относительно чистое небо можно будет рассчитывать еще день-два, максимум — три дня. К тому же им до нас все-равно потребуется идти еще четыре часа минимум — за это время подойдет бронепехотный батальон — ему и можно будет поручить ту группу.

— А как у нее с противотанковым вооружением ?

— Скорее всего — только противотанковые ружья, пушки — только легкие 75 мм, других не замечено.

— А как смотрели ?

— Да на Шторьхе ... снижались до двухсот метров.

— А фрицы не догадались ?

— Не-а ... махали руками.

— Пусть тогда Шторьх еще повисит над ними, ну, полетает вокруг — надо отследить, если к ним подойдет что-то противотанковое — не хотелось бы вляпаться.

— Он через пятнадцать минут возвращается на аэродром для заправки — вернется обратно через тридцать-тридцать пять минут.

— А других никак не отправить ?

— Четыре самолета на разведке по другим районам, раньше тоже не успеют, да и по топливу им тогда все-равно придется садиться.

— Эх ... то есть на полчаса немцы останутся без присмотра ?

— Получается так.

— Ну ладно, будем надеяться, что за это время к ним никто не подойдет.

— Ну, если только на грузовиках — за десять километров в округе никаких других колонн не обнаружено, а за полчаса это расстояние смогут проехать только грузовые автомобили.

— Ага, то есть если у колонны появятся грузовики, значит, подвезли что-то ... ну что ж — это тоже нормальный вариант. Так, что дальше ... ?

Совещание продолжалось еще полчаса, но распоряжения отдавались после каждого принятого решения — надо было спешить, пока немецкие колонны не соединились в крупную часть — тогда бить их станет гораздо сложнее. Поэтому-то сейчас во все стороны и рассылались взводы и роты, чтобы успеть перехватить пока еще разрозненные колонны — пехотные и танковые. Плохо было то, что этот район еще не был достаточно изучен — мы только-только начали выходить в него небольшими ДРГ, поэтому наши штабисты знали о нем больше по карте, хотя и это было уже немало — за последние месяц-полтора штабные составили и затем проверили не один десяток маршрутов, так что у них уже начал развиваться нюх, который позволял чувствовать различия между картой и реальной местностью — по ее рельефу, пометкам, протекающим речкам и ручейкам, расположению деревень, дорог — все эти 'подсказки' давали для подсознания дополнительную информацию о том, как не вляпаться в непроходимые участки, которые придется огибать и терять на этом время, а возможно и жизни. Конечно, окончательный вердикт о пригодности маршрутов выдавали ДРГ, но в последнее время они все реже ругали 'этих штабных, опять заведших нас в эти дребеня' — обычно такое бывало после дождей — тут еще не хватало опыта, чтобы предугадать, как изменится проходимость местности после осадков — то ли все быстро впитается в песок под тонким слоем почвы, то ли почва, лежащая на глиняной основе, превратится в кисель, который будет сохнуть не один день. Так что, проложив очередной маршрут, по нему все-равно отправлялись рейдовики — и для тренировки, и для доразведки. В этой новой территории мы пока разведали всего пять маршрутов передвижения по лесам-полям-дорогам, а планы засад были составлены только для семи участков, хотя мест для засад было больше — только для стрелковых их было семнадцать, а для артиллерийских — сорок три. Но приходилось довольствоваться и такими неподготовленными планами — фрица лучше бить по частям. Поэтому-то рейдовые группы спешно сколачивались, пополнялись и отправлялись по своим маршрутам — обустраивать засады они будут уже по месту, и тут только и оставалось что надеяться на опыт командиров, что были поставлены во главе этих групп.

* * *

— И чтобы по открытому полю в атаку никто не шел ! Ясно ?!? Степанов, тебя прежде всего касается !

— Так точно, товарищ майор.

— Ну, раз ясно — по машинам !

Экипажи разбежались по своим танкам и самоходкам, пехота полезла на броню, устраиваясь насколько можно удобнее — по их просьбе ремонтники частенько переваривали стальные скобы, чтобы ехать на броне было если не максимально комфортно, то хотя бы минимально неудобно. Хотя, по сравнению с пешим маршем, поездка на броне пехотой все-таки признавалась безусловно более приемлемым делом. Ну, если не было грузовиков или хотя бы коннотранспортных колонн — верхом или на бричках. Сейчас весь транспорт был занят на подтягивании пехотных подразделений из глубины нашей территории к обнаруженным разведкой местам скоплений противника, поэтому пехоте бронепехотных подразделений и пришлось оседлать броню машин, что они прикрывали в атаках или обороне.

Двигатели взревели и колонна тронулась. Шли не быстро — десять-двенадцать километров в час — экономили моторесурс и топливо — сейчас согласно расчетам мы успевали перехватить немцев на марше. Но все-равно одна самоходка вдруг вильнула влево и остановилась. Назначенные от сидящей на броне пехоты наблюдатели за колонной последовательно подняли красные флажки, заодно сообщая командирам машин о необходимости остановки, и через минуту уже вся колонна стояла на лесной дороге, а к самоходке, на которой остался поднятым красный флажок, подъезжали ремонтники. Они еще только начали поднимать домкратом средний лобовой лист, как подбежал и командир роты.

— Ну что тут ?

— Что-то с трансмиссией.

— Так. Нам ждать некогда, поэтому если почините за десять минут — догоняйте по маршруту, нет — потом после починки возвращайтесь обратно, нас уже не найдете, только вляпаетесь.

— Есть.

Ротный добежал до своей машины и наблюдатель из пехотинцев, сидевший на его танке, продублировал его устную команду 'Начать движение' многократным взмахом флажка вперед. Вскоре взмахи распространились по всей колонне и она тронулась дальше, а экипаж сломанной самоходки вместе с ремонтниками остались разбираться с проблемой.

К счастью, эта самоходка была уже новой конструкции — у нее был не один сплошной лобовой лист, а три — нижний, почти вертикальный, закрывал от снарядов трансмиссию и средний лист, слегка выпирая вверх за габариты корпуса, чтобы закрыть своей проекцией наклонную плоскость. Средний располагался почти горизонтально — собственно, мы лишь усилили уже существовавший лист, и его целью было прикрывать трансмиссию сверху от осколков — за счет своей небольшой толщины он был сравнительно легким и обеспечивал доступ к механизмам снаружи корпуса, а не как в старых самоходках, в которых требовалось добираться к ней изнутри, через боевое отделение. Ну и третий лист, установленный под углом сорок пять градусов к вертикали, защищал боевое отделение. Из-за того, что наклон противоснарядных листов уменьшился, их пришлось сделать толще, чем на старых самоходках. Но за счет среднего листа площадь этих листов уменьшилась, так что на круг по весу выходило практически одно и то же, зато поднимаемый горизонтальный лист существенно повысил ремонтопригодность техники. Снизилась и трудоемкость бронирования — теперь можно было делать два отдельных листа-сэндвича вместо одного большого — уменьшилось количество свариваемых кусков — у нас ведь не было таких больших листов, всю броню мы вырезали из уже непригодных к эксплуатации танков. За счет меньшего количества сварных швов повысилась и устойчивость брони — теперь, по сути, из двух танков Т-26 получались бронесендвичи для одной самоходки. Но сейчас легкий доступ к трансмиссии не помог — через полчаса возни стало понятно, что своими силами с трансмиссией не справиться, и ремонтники, взяв на буксир поломанную самоходку, поперли ее назад.

* * *

Поразмыслив, мы все-таки стянули Шторьхи с других направлений на участок, где наши подразделения шли навстречу немецким колоннам — там пока не наблюдалось механизированных немецких частей, поэтому можно было не ожидать быстрой смены обстановки хотя бы два часа. В отличие от участка прорыва. Поэтому самолеты вернулись на базу, заправились, и уже через полчаса над районом образовалось достаточно плотное покрытие авиаразведчиков — на каждый самолет приходился участок примерно двадцать на двадцать километров, да мы еще добавили три У-2 — Шторьхи действовали на дальних дистанциях, где немцы могли принять их за свои самолеты, а У-2, как однозначно 'вражеские' для немцев, действовали по ближним квадратам, чтобы в случае, если на них накинутся немецкие истребители, они могли бы выйти из-под атаки над своей территорией, ну или хотя бы летчикам не придется пробираться десятки километров.

Но первым немецкую танковую колонну обнаружил все-таки Шторьх, который летел на север, в назначенный ему квадрат наблюдения. Тут-то и выяснилось, что немцы, похоже, ускорили движение — они уже прошли расчетную точку нашей засады и бойко двигались на юг. Более того — они разминутся с нашей колонной, двигавшейся на север по параллельной дороге. После некоторого ступора из штаба операции пошли приказы — развернуть колонну, двигаться на юго-запад, догнать, атаковать с тыла. Бронепехотная рота, к которой относились эти приказы, резко дала по газам, невзирая на экономию моторесурса и бензина — мехводы перешли на третью, а местами и на четвертую передачу, молясь лишь о том, чтобы техника выдержала. Пехоту, сидевшую на броне, мотало на ухабах из стороны в сторону. Трое свалились-таки с машин, и лишь увеличенный интервал движения позволил избежать трагедий — либо бойцы успевали вовремя убраться с пути колонны, либо сами мехводы их объезжали по другой полосе дороги.

Техника не выдерживала — то одна, то другая машина останавливались на дороге. Через полчаса спешного марша колонна потеряла три самоходки на базе Т-26 и один Т-34. Но они успели. Впереди нашей колонны двигался дозор из трофейного мотоцикла и трофейного же бронетранспортера, и когда они выехали на сходящуюся дорогу, немцы приняли их за своих — они так и ехали вперед, не сбавляя темпа, лишь один из мотоциклов с коляской отвернул направо и стал приближаться к нашей колонне. Колонну постоянно информировал Шторьх, что крутился неподалеку от немцев, но так, чтобы не слишком часто попадаться на глаза, поэтому к моменту встречи наши уже подтянули свою колонну, так что на поле выезжали почти слитной массой, с дистанцией между машинами десять-пятнадцать метров. Первые машины еще проезжали немного вперед по полю, и только когда из леса показалась уже середина, начали заворачивать в сторону немцев. Дорога, по которой двигались немцы, шла наискосок, поэтому колонны постепенно сближались. Немецкие мотоциклисты, что были посланы разузнать — кто это пожаловал — ехали все медленнее и медленнее — если мотоцикл и бронетранспортер, ехавшие впереди неизвестной колонны, были еще как-то знакомы, как и тройка, шедшая следом, то дальше шли какие-то непонятные механизмы — похожие одновременно и на Штуги-3, только с длинными стволами, и вроде бы на чешские танки, и даже на польские, хотя ... — 'Это русские !!!' — мотоциклисты наконец рассмотрели звезды на бортах наших самоходок и танков, что выворачивали в сторону немецкой колонны, но было уже поздно — началась орудийная стрельба. Точнее — расстрел.

Между нами и немцами было довольно ровное поле, изредка поросшее кустарником и совсем редкими деревцами. Расстояние — двести-пятьсот метров, погода — солнечная. Идеальные условия. И наши танкисты воспользовались ими по полной. Первые же выстрелы выдрали из немецкой колонны ее голову, хвост и середину — залп и шести стволов, потом еще, и затем сразу же еще один — на дороге разверзся ад. Вся немецкая колонна длиной чуть больше километра заполыхала. Подбитые танки в последнем движении разворачивало поперек дороги, следовавшие за ними пытались объехать неожиданное препятствие и почти сразу тоже получали в борт или корму, а те, кто поворачивал в нашу сторону, жили лишь ненамного дольше -лобовая броня четверок, да и троек, если они были уже с дополнительно наваренными листами, еще могла выдержать бронебойные калибра 76,2 миллиметра, если те прилетали под углом, пока танк не развернулся к нам, но как только он разворачивался — шансов у него уже не было — даже дивизионки тридцатого года на таких дистанциях брали немца с первого попадания ... хотя почему 'даже' ? ствол-то у них — как и у УСВ, которые предназначались в том числе и против танков. Ну, некоторые, кому попало в угол башни, еще как-то продолжали двигаться, но лишь до следующего снаряда.

Две минуты — и четырнадцать танков застыли на дороге чадящими тушами. Еще с десяток грузовиков горело по обочинам, разметанные осколочными снарядами. Три бронетранспортера также уткнулись либо во впереди идущий танк, либо в кювет — за это была ответственна тридцатисемимиллиметровка, которая увязалась с нашей колонной — все-равно им надо тренироваться в маршах, быстрый ход колонны не предполагался, поэтому успеют за ней на своих лошадках, а лишний ствол, даже такой хлипкий, в принципе не помешает — даже если отвлечет немецких наблюдателей — все будет толк. Так что командование благодушно сказало 'Разрешаю' — и молодежь, радостно подхватив пушку и лошадей, пристроилась в хвосте колонны.

Вот когда колонна развернулась на другой маршрут и ускорилась, этот комсомольский расчет трофейного орудия, следовавший в конце колонны на конной тяге, поначалу несколько подотстал, но потом, когда колонна слегка притормозила, подтягивая свое тело перед прыжком, они ее нагнали и, оставив загнанных лошадей в лесу, выкатили свою пукалку на опушку, откуда и стали садить по легкой бронетехнике и автомобилям — для таких целей мощности орудия хватало. Потом, когда целей стало меньше, молодость и задор заставили комсомольцев подхватить свою пушчонку чуть ли не подмышку и переместиться с ней по полю вперед метров на триста — пятиминутный забег через кустарник, высокую траву и несколько промоин, остался для немцев, пытавшихся выйти из-под обстрела более серьезными калибрами, незамеченным.

А комсомольцы вышли во фланг и очень удачно всадили в борт сначала четверке, затем чешскому танку, и затем до кучи — еще одному бронетранспортеру. Расстреляв по ним одиннадцать из взятых с собой чуть ли не за пазуху пятнадцати снарядов, молодежный коллектив начал откатываться обратно. Тут-то им и пришлось натерпеться страху — часть немцев сумела отойти назад по дороге, а затем они стали заворачивать в сторону леса, чтобы укрыться от обстрела — тут-то на глаза им и попались комсомольцы со своей пушкой.

Те сначала даже не поняли, что по ним стреляют — вокруг стояла плотная стрельба, снаряды с грохотом разрывали воздух при встрече с техникой и грунтом, поэтому усилившийся свист пуль поначалу был незаметен, только вот все чаще стали раздаваться щелчки пуль по щиту орудия, у командира снесло пилотку, наводчик получил пулей по каске, заряжающий — так тот вообще вдруг обнаружил глубокую царапину на предплечье. Стало страшно. Они-то думали, что страшно было, когда их обстреливали боевыми на полигоне, но нет — тогда они сидели в окопе или ползли под колючей проволокой, натянутой на кольях, и знали, что инструктора берут повыше, чтобы напугать, но не ранить. И тогда они были действительно напуганы, но остались целы. Теперь же их могли убить, причем — взаправду, а не криком инструктора 'Сидоров ! Убит ! Ну куда тебя, черта, понесло по вершине холма ?!? Что, не мог пройти по склону, где тебя не достанут ? Вот дурень ! Учи вас, учи ...'. И откуда могут убить — было непонятно. Казалось, что сам воздух вокруг рождает быстро летящие пули, что они вдруг конденсируются из ничего и все норовят попасть в тело. Насмерть. И уже пятьсот килограммов пушки не казались детской забавой, уже появлялись мысли бросить ее и спасаться бегством, вот только эти чертовы инструктора за недели тренировок вбили в голову 'попал под обстрел — замри ! слейся с землей ! перетекай по ней все ниже и ниже !'. И комсомольцы стекали по рельефу все ниже и ниже, уходя из-под обстрела и утаскивая за собой и пушчонку, которая, как оказалось, была еще и прикрытием — они даже умудрились выпустить один снаряд по месту, где, как им показалось, работает пулемет — да разве разберешь снизу, когда линия взгляда стелется вдоль самой земли, мало того что неровной, так еще и заросшей травой и кустарником. Эх, скорее бы на самоходку — там и повыше, и под броней. Но — мечты мечтами, а молодежь постепенно вышла из-под обстрела, стекла в небольшую рытвинку, а тут и самоходки с пехотой, перестроившись для атаки на фланг, начали давить остатки немцев, так что тем стало не до комсомольского орудийного расчета. Выжили, и даже не обделались.

ГЛАВА 24.

Майор бросил недокуренную папиросу и снова взялся за бинокль.

— Ну что там ?

— Еще пятнадцать минут.

— Так десять минут назад тоже было 'пятнадцать минут' ...

— Их там ДРГ-16-2 обстреляли.

— А, Смирнов, знаю, виделись как-то. Ну, ждем. Что там 'воздух' докладывает — по-прежнему только техника ? Конных нет ?

— Конных нет.

— Это хорошо.

Это действительно было хорошо — конных наверняка бы выслали прошерстить округу, и тогда всей их маскировке настал бы капец — не помогла бы она. Технику по округе уже не пошлешь — далеко не пройдет, на что и был расчет при устройстве этой засады. Шесть танков, восемнадцать самоходок и восемь сорокопяток разместились и замаскировались на площади три на два километра — в перелесках, на опушках, в низинках. Несмотря на то, что местность казалась открытой, вся она была досягаема для огня прямой наводкой с дистанций триста-семьсот метров — расположение предложил один из 'молодых', позиции разбирали четыре часа, но так и не смогли найти существенных изъянов — так, прикрыть некоторые направления не отделением, а взводом, так как там могут подобраться пехотинцы, прорубить в подлеске дополнительный просеки, чтобы улучшить маневр между позициями. И все. Теперь 'молодой' под руководством майора сдавал экзамен на звание старлея. Это для начала — по его повадкам и манере общения, в хорошем смысле этого слова, чувствовалось, что надолго он в этом звании не задержится. А позиция сдавала экзамен на пригодность к засадам.

* * *

— Пятый, добавь растительности на левый борт.

Сержант поднял красный флажок в знак того, что принял команду, и экипаж самоходки вплел еще три срубленные ветки в сетку на левом борту своей машины. После этого сержант поднял красный флажок и замахал им, после чего, получив по радио ответ 'Да, теперь хорошо', приказал экипажу отдыхать, а сам улегся чуть поодаль и начал, в свою очередь, пытаться выискать технику и бойцов в секторе, назначенном ему для проверки маскировки.

Не найдя ничего после трех минут наблюдения, он снова поднял красный флажок, и, услышав по радио вопрос комвзвода 'Ничего не обнаружено ?' снова поднял красный флажок и замахал им. Поднял бы белый — и к нему тут же примчался бы боец с дополнительными вопросами. Все-таки плохо, что на машине сержанта был только радиоприемник, к тому же бытовой — и не поговорить, и выходит из строя от тряски, так что порой приходится подкручивать соединения и лампы. Да и вообще штука хрупкая — как-то раз одна лампа даже треснула после выстрела. Правда, тогда сами не доглядели — в одном месте разошлась прокладка из нескольких слоев пакли, кожи, линолеума и даже мешковины — что только нашлось под рукой, и приемник стал касаться корпуса самоходки. Вспомнив про тот эпизод, сержант снова проверил виброизоляцию — нет, теперь все было в норме — он ведь ее дополнительно скрепил проволокой, так что не должна расползтись, да к тому же сержант собрал ее в жгуты, что еще повысило виброизоляцию чувствительной аппаратуры — посмотрим, как сработает.

* * *

— Внимание ! Противник приближается. Расчетное время — пять минут. — разнеслось по ротной радиосети, и командиры взводов продублировали команды уже по своим радиосетям.

Сержант Андрей Соколов также принял сообщение, поднял флажок подтверждения приема, и затем, скомандовав 'По местам !', выпрыгнул из машины и поднялся наверх, чтобы самому наблюдать за обстановкой и подобрать первоочередные цели, когда настанет время — пока их самоходка стояла в низинке, дожидаясь своего часа. Им еще повезло, что выдали приемник — в соседнем взводе связь между машинами осуществлялась только флажками или посыльными, правда, их машины ждали фрица компактной группой — метров пятьдесят по фронту, тогда как взвод, в котором была самоходка Андрея, растянули на двести метров — на выделенном им участке было маловато укрытий. По этой же причине пришлось стоять в низинке, а не среди кустарника — чтобы не заметили раньше времени.

Вскоре на дороге показались три мотоцикла, за ними — бронетранспортер, потом — танк единичка — немецкая колонна засовывала голову в подготовленную засаду. Через три минуты в засаду въезжало уже и ее тело. Все наши танкисты, артиллеристы и пехотинцы затаили дыхание, боясь сглазить такую удачу — немцы шли неспешно и спокойно — открытая местность давала им чувство безопасности. Уже ложное — в лесах они к этому времени научились бояться каждого куста, рассылая дозоры не только вперед, но и в стороны, а тут, практически на открытом поле, точнее — системе полей, разделенной оврагами и перелесками, они еще чувствовали себя в безопасности — похоже, еще не привыкли, что у нас появилось много пушек. Ну ничего, скоро мы объясним им неправильность их мыслей. Андрей продолжал наблюдать в половинку трофейного бинокля за продвижением колонны, одновременно подбирая цель и, соответственно, снаряд для ее поражения. Сначала это был танк, четверка, и снаряд был бронебойным — на дистанции в шестьсот метров его возьмет только он. Затем, когда мимо шел бронетранспортер, средством поражения стала осколочная граната — стальная, чтобы уж наверняка пробила бортовую броню и не раскололась при ударе. А потом, когда мимо проходил грузовик, было бы достаточно и осколочной гранаты из сталистого чугуна.

Но к тому моменту, когда наводчик, оставшийся на рации, крикнул 'Команда !', мимо снова проходил танк — единичка — и Андрей, крикнув 'Осколочный, стальной !' — спустился к самоходке, уже взревевшей двигателем. Запрыгнув на свое место, Андрей скомандовал 'На вторую позицию', и самоходка, повернув вправо, проехала по ложбинке пятнадцать метров и, повернув налево, поднялась на поле. Там уже вовсю шла стрельба. Присмотренной единички не было видно, поэтому Андрей, высмотрев двойку, назначил наводчику цель, а сам стал высматривать другие цели и общую обстановку. На поле стояла сильная орудийная пальба, в которой совершенно терялся треск пулеметов. Три немецких танка уже дымили, еще пять стояли без движения. Семь грузовиков и два бронетранспортера также уже можно было признать нежильцами. А вот остальная немецкая техника упорно суетилась на поле, пытаясь выбраться из-под огня.

Первый выстрел по назначенной двойке прошел мимо, вздыбив землю на тридцать метров дальше танка. Зато вторым выстрелом наводчик, взявший поправки, разворотил всю корму двойки, которая как раз разворачивалась против обнаруженной ее командиром цели на той стороне поля. Ну да — попасть в перекрестный огонь прямой наводкой с разных направлений — врагу не пожелаешь. Хотя — почему 'не пожелаешь' ? Как раз немцам все этого и желали, более того — старались так им и устроить. И как раз сейчас и шло такое избиение — фрицев тупо месили из всех стволов, а само поле превратилось в кровавую ступку, на котором постоянно загорались все новые и новые немецкие машины и ежесекундно умирали десятки немцев. Резня.

Откуда-то прилетел бронебойный снаряд, воткнувшийся в землю справа от самоходки — немецкий или наш — в такой мешанине директрис стрельбы было не разобрать, но Андрей не стал рисковать — 'одна позиция — одна цель !' — и скомандовал переместиться на первую позицию. Самоходка спустилась задним ходом в низинку, повернула направо, проехала пятнадцать метров и снова вынырнула на поле.

— Что в стволе ?

— Осколочный стальной.

— Эх, жаль ... — подходящих целей для такого снаряда пока не было видно. — Право двадцать, дальность пятьсот — четверка — осколочным по гусеницам, огонь !

Наводчик, взявший прицел и поправки предыдущей стрельбы, почти попал — снаряд разорвался в полуметре от гусеницы, но, видимо, все-таки порвал ее — немца развернуло, и в него тут же воткнулись три бронебойных — видимо, его уже давно пытались забить, раз сразу столько попаданий.

— Осколочный сталистый ! Транспортер право десять дальность семьсот, огонь !

Через полминуты жахнул выстрел, потом еще — первый упал далековато, зато второй лег почти под ноги удиравшего полугусеничного транспортера и тот замер. Тут Андрей вспомнил, что надо бы посматривать и за танком командира, а то что-то давно от него ничего ... е-мае ! — да над 'комвзвода' выставлен флажок 'проверка связи !'. Андрей лихорадочно выставил такой же флажок желтого цвета и, когда увидел взмахи флажка командира, добавил черный — в рации он ничего не слышал. Ну точно — опять что-то разболталось — накал лампы не светился. Но сейчас некогда было выяснять причины — надо было сматываться, и так с одной позиции сделали уже три выстрела, к тому же по двум целям — слишком долго торчим ! Андрей подал команду 'Задний ход !', но они не успели — что-то мощное двинуло по самоходке, и свет померк.

Как раз подбегавший делегат связи от комвзвода из его пехотинцев вытащил командира самоходки, а тут к нему на помощь уже подоспели и пехотинцы, прикрывавшие эту самоходку. Израненный и переломанный экипаж быстро перевязали и отнесли на носилках в рощу, где уже ими занялись медики. А самоходка застыла изломанным куском железа с торчащей вверх пушкой — именно она и ее станина и приняли на себя основной удар бронебойного снаряда немецкой зенитки.

* * *

В общем засада вышла почти удачной. Мы успели занять место засады, что присмотрели наши штабные и потом доразведали ДРГ — такая практика становилась у нас стандартной, позволяя экономить время на подготовке операций, а заодно натренировать командиров в выборе позиций. Немецкая колонна вляпалась по полной. Передовой дозор был пропущен, на открытую местность протяженностью более двух километров выползла вся змея из танков, грузовиков и бронетранспортеров — и после этого наши танкисты и самоходчики начали хоровод. Выйти из-за пригорка, пальнуть пару раз — и назад, потом влево, или вправо — переместиться на тридцать метров — и ждать сигнала или действовать самостоятельно. Ради этого балета командование дополнительно выделило аж семь нормальных радиостанций — хотя бы для командиров подразделений, и еще пять радиоприемников — для остальных машин и батарей. Мы, конечно, старались радиофицировать всю бронетехнику, но аппаратуры пока не хватало, поэтому у нас образовался радиофонд, из которого радиостанции и радиоприемники выделялись под конкретные операции. Сейчас этого фонда не хватило — слишком много ушло ДРГ за периметр, слишком много летало наших наблюдателей, поэтому временно изъяли радиостанции у нескольких наземных наблюдателей на близлежащих второстепенных участках — если что, успеют сообщить и конным способом.

Радиостанции были важны именно из-за сложности маневров в данной операции. Обычно мы старались поставить радиостанцию на одну машину — машину комвзвода, а остальные получали радиоприемники, как правило — детекторные, собранные уже нами из добытой радиотехники, с дистанцией уверенного приема максимум триста-пятьсот метров. Но это все-равно было лучше, чем флажковая сигнализация, хотя и она применялась для подтверждения принятых команд — 'Если понял, подними желтый флажок' — и командир танка высовывал наружу флажок нужного цвета. Или высовывал черный, если не понял, а то и вообще ничего не высовывал — если ничего вообще не принял — тут было уже сложнее, и после нескольких попыток передать команду, если они оказывались неудачными, командир начинал процедуру проверки связи поднятием соответствующего флажка, а если и это не помогало — оставалось только поднять флажок 'Делай как я'.

Но сейчас этого не требовалось — ситуация была понятна всем командирам. Первыми же выстрелами мы выбили у немцев три танка и шесть грузовиков, попытки отцепить и развернуть пушки были пресечены сорокопятками, которые обстреляли копошащихся артиллеристов осколочными снарядами с разных направлений, а танки и самоходки тем временем лихорадочно работали по немецкой бронетехнике. Сразу же стреножили две четверки с накладной броней общей толщиной шестьдесят миллиметров, а одна четверка, уже нового типа, с монолитной лобовой броней в пятьдесят миллиметров, все никак не давалась — снаряды все как-то попадали вскользь, несмотря на то, что по нему стреляли с трех ракурсов. Но опытный мехвод словно чувствовал, откуда прилетит следующий снаряд, выворачивая корпус танка в последнее мгновение. Наконец очень близкий взрыв осколочного снаряда порвал ему гусеницу — и он тут же получил три попадания бронебойными — первый снаряд ударил вскользь по ходовой, разломав левое ведущее колесо и два поддерживающих катка, второй шмякнул по боку башни, вогнув лист, но не проломив его, и уже третий впился в бок, исчезнув в глубине туши. Танк замер и задымил. Вообще-то такой расход на один танк — семь выстрелов — был великоват — бронебойные были дефицитом, и мы берегли их для самых 'жирных' целей — троек и четверок с дополнительным бронированием, превращавшим их во вполне защищенные танки, а также чешских тридцатьвосьмерок и французских тридцатипяток трех моделей — с лобовой броней 35-45 и бортовой 25-40 миллиметров они были довольно опасными противниками.

А по легким танкам — единицам, двойкам, мы работали в основном осколочными или шрапнельными снарядами — осколочный со стальным корпусом нес в себе семьсот граммов взрывчатки — почти столько же, сколько и ручная противотанковая граната РПГ-40, а ведь она рассчитана на пробитие двадцати миллиметров брони. Была еще и РПГ-41 со взрывчаткой весом почти полтора килограмма и пробиваемостью уже миллиметров двадцать пять, но нам она не встречалась. Но противотанковые гранаты имели тонкий корпус, и основную работу выполняла ударная волна — граната действовала только фугасным способом. В снаряде же были еще и осколки, которые давали дополнительный эффект — мы рассчитывали на пробитие брони как минимум в тридцать миллиметров, но таких толщин и не было — либо двадцать, как у четверки, либо сразу тридцать пять, как у французского Somua S-35, а у H-35 и R-35 — так вообще по сорок — оказывается, французы сделали неплохие танки, по крайней мере — в плане защиты, и мы уже начинали ощущать это на своей шкуре — эта техника все чаще стала появляться в наших палестинах. В одной стороны, это плохо — все больше опасных противников, с другой — хорошо, так как это является признаком того, что, похоже, у немцев заканчиваются танки. Так вот — французов брали только бронебойные снаряды, а вот немцев, особенно если в борт или корму, могли брать и осколочно-фугасные — даже четверки с их двадцатью миллиметрами по борту. Только стрелять надо было стальными снарядами — снарядам с корпусом из сталистого чугуна требовались более толстые стенки, чтобы выдержать нагрузки при выстреле, поэтому взрывчатки в них было в полтора раза меньше — всего полкилограмма, а это обеспечивало пробитие в десять, ну — пятнадцать миллиметров — даже по легким танкам стрельба была не особо эффективна. С осколочными и так-то нужно было устраивать пляски — попасть в борт, причем лучше — вскользь, чтобы на борт пришлось больше энергии взрыва — она ведь расходится в основном вбок, в соответствии с расположением взрывчатки в виде цилиндра. А такое попадание еще надо умудриться выполнить. Вот шрапнельные, да еще на удар — пробивали бортовую броню практически всех танков, разве что по французам и 'старшим' немцам работали уже плохо — а остальные немцы, чехи — те сильно страдали от таких обстрелов. Тут главное было удачно попасть.

Так что с танками фашистов мы уже худо-бедно справлялись, тем более что немцы все еще считали операции в Белоруссии не войсковыми, а операциями зачистки местности от партизан, соответственно, выделяли сил гораздо меньше, чем требовалось. Правда, и мы пока еще только разворачивались — артиллерийские обстрелы кочующими батареями мы ввели в практику совсем недавно — пару недель назад, поэтому немцы еще только начинали осознавать, что наша борьба с ними выходила на новый уровень. Как и по бронетехнике — свои танки и самоходки мы пока еще не засветили в массовом количестве, применяя их больше группами по несколько единиц — много топлива и моторесурсов уходило на обучение танкистов и пехоты, что будет воевать вместе с танками. Да и по народу наблюдался провал — мы выгребли в боевые части много опытных или хотя бы толковых людей, а остальные пока еще проходили КМБ. Поэтому-то при общей численности уже под двадцать тысяч боевые действия у нас вели от силы три тысячи человек. Зато они были упакованы оружием очень даже неплохо — я уже упоминал массовое применение артиллерии, так она еще дополнялась все увеличивающимся количеством самоходок, а сама пехота — что линейная, что в ДРГ — имела много автоматического и снайперского оружия — мы старались передать им эту стреляющую механику даже в ущерб учебным процессам — все-равно для новичков основное — это не умение пользоваться тем же пулеметом, а грамотное поведение на поле боя — без умения скрытно подобраться к позициям врага никакое владение сборкой-разборкой не поможет — свалят, и пулеметик будет бесполезно лежать рядом. Так что — опытные воевали, неопытные — днями и ночами перемещались по полигонам в учебных атаках и в лесах — в учебных рейдах. Но вскоре мы начнем разворачивать свои подразделения — и как раз опытные, повоевавшие бойцы и командиры и станут командирами тех, кто сейчас скачет по лесам и полигонам.

А пока они и сами добирали опыта. Так, в этой засаде мы удачно вломили основной колонне, но упустили из виду подотставшие от колонны самоходные зенитки, что немцы установили на полугусеничный тягач от Даймлер-Бенца — получилось мощное и маневренное оружие, которым немцы и стали выбивать нашу бронетехнику — за десять минут они подбили четыре самоходные установки и один танк — мы слишком увлеклись добиванием колонны, за что и поплатились — командиры перестали заботиться о смене позиций, на чем их и стали подлавливать зенитчики. Правда, они недолго вели свой губительный огонь — вскоре к ним с тыла подобралась одна из наших ДРГ, которая и перестреляла артиллеристов. Но с самими стволами, которые немцы охотно и массово устанавливали на разные самоходные платформы, мы уже намучились изрядно. Я-то, когда запускал работы по самоходкам, брал пример с наших самоходок середины-конца войны, но меня тут же поправили, сказав, что и немцы массово ставят стволы на гусеничные, и даже колесные платформы — в их качестве использовались и тягачи, и танкетки, и бронетранспортеры, и легкие танки. Это все — помимо собственно штурмовых орудий, которые немцами только и признавались за тру-бронетехнику, хотя она и проходила по разделу 'артиллерия', а не 'танки'. А все эти стволы, установленные на шасси с противопульным бронированием, как я понял, бронетехникой, точнее — танковыми войсками — и не считались, хотя, по нашим ощущениям, их число было как минимум сравнимо с количеством танков, а в последнее время мы уже начинали думать, что таких самоходных артиллерийских систем с противопульным бронированием или вообще без такового в два, если не в три раза больше, чем танков. Загадка Блицкрига постепенно все больше открывалась — умение — да, было, но было и 'число', а не так, как любили говорить 'демократы' и прочие русофобы — тремя тысячами танков разбили двадцать тысяч — да там и помимо этих трех тысяч было много всего. В общем — как обычно — 'все не так, как кажется'.

ГЛАВА 25.

— Ну что, фашистская морда ?

— Сам фашистская морда. Ага-га-га ...

— Так, фашистские морды, ну-ка отставить смежуечки !

— Есть, товарищ капитан !

— Отставить 'капитан' ! Отныне — только 'герр майор' !

— Яволь, хер майор ! Ага-га-га ...

— Ну только вернитесь мне на базу ... Десять километров. По-пластунски. Каждому.

— Яволь !

— Так-то. Так, все, товарищи 'фашисты' — по машинам !

Бойцы и командиры, одетые в немецкую форму, стали рассаживаться по технике, и вскоре колонна уже выезжала на проселочную дорогу.

Впереди шел мотоцикл, за ним, на некотором отдалении — бронетранспортер, легковушка с 'гер-майором', затем снова бронетранспортер, три танка — четверка и две двойки, и затем шесть грузовиков — частью с пехотой, частью — с боеприпасами, топливом и продовольствием. В совершенстве немецким владели только трое — герр-майор, его водитель и лейтенант, сидевший в коляске передового мотоцикла. Остальные говорили по-немецки уже похуже, хотя понимали в основном все — мы специально подбирали для таких рейдов людей с более-менее нормальным знанием языка, приучая их даже в своем расположении говорить, а особенно ругаться только по-немецки. Так что сейчас вглубь временно оккупированной территории шла обычная немецкая колонна, вот только внутри каждого мундира сидел советский боец — 'оборотни' вышли на охоту.

Их задачей был штаб, обнаруженный авиаразведкой и затем более подробно исследованный ДРГ — разведчики сидели там уже три дня, поэтому мы знали численность охраны и ее организацию. А судя по мелькавшим погонам — и примерный офицерский состав. Не Гудериан, но тоже будет кем поживиться.

Две встречные колонны — пехотная рота и десяток грузовиков — на этот раз были пропущены без нападения, которое обычно следовало в таких случаях — все-таки шли не на свободную охоту. Вот пост жандармерии пришлось уничтожить — сломалось колесо у одного из грузовиков, и, как назло — за двести метров до поста. Да жандармы и не пропустили бы нас все-равно — у нас не было нужных документов, да и эмблемы-номера на технике хотя и были нарисованы правдоподобные, но, как мы поняли из допроса одного из жандармов, таких тут не должно было быть. Но мотоцикл все-равно брать не стали, чтобы не палиться хотя бы на такой мелочи — закатили в лес — авось дождется.

Пост на въезде в село, где располагался немецкий штаб, показался через полчаса неспешного движения. Тут уже легковушка выехала вперед, чуть проехав мимо пулеметного гнезда из мешков с землей, и остановилась немного поодаль. Офицер подбежал к машине через полминуты, в течение которых немецкие солдаты и бойцы в кузове бронетранспортера обменивались улыбками и короткими фразами наподобие 'Как дела ?'. Капитан, он же 'герр-майор', сидевший в легковушке рядом с водителем, тоже улыбался подходящему офицеру.

И тут время улыбок закончилось. Немецкий офицер еще до конца не понимал, почему лицо сидевшего в машине майора вдруг начало меняться с дружелюбного на откровенно враждебное — он заозирался, осматривая свой мундир на предмет несоответствия уставу, поэтому прозевал момент, когда на него уставилась из машины какая-то труба с отверстием посередине. А тут и майор снова улыбнулся, как-то беззаботно и радостно. У офицера отлегло, и так он и ушел из жизни — радостно и с дыркой посередине лба — наши оборотни отстреляли не один десяток патронов, чтобы попадать от туловища, не демаскируя себя поднятием оружия на уровень лица — важный момент. Другим важным моментом были глушители — сзади тихо хлопали выстрелы, которыми наши уничтожали блок-пост, а колонна уже въезжала на единственную улицу деревни, разбрасывая по дороге группы бойцов, которые тут же быстрым шагом шли к домам, заходили внутрь и устраивали бойню. Оружие с глушителями позволяло не поднимать шума, немецкая форма — подходить к немцам достаточно близко — практически идеальные условия. А не паниковать нашим бойцам в ситуациях, когда навстречу шли немцы, а убивать их было еще нельзя, потому что были свидетели или просто открытое пространство — помогал прием 'Это не я )))', который я подсмотрел во французской комедии 'Да здравствует Франция !', из моего, естественно, времени. Там два террориста из Табулистана ('Да вас даже на картах гугл нету !') проходили паспортный контроль, один из них начал паниковать насчет поддельного паспорта, и тогда второй поворачивается к нему со словами 'Делай как я — Я ни в чем не виноватый. Это не я' — и широко улыбается. Так они и подошли к паспортному контролю, приговаривая 'Это не я )))'. Так же ехали в рейд и наши бойцы — когда кто-то смурнел лицом, командир или один из товарищей говорил ему 'Это не я' — по-русски или по-немецки — на немецком тоже поставили якорь — и тот сразу же отмякал.

С этим 'Это не мы )))' наши бойцы и входили в избы, быстро проводя пленение офицеров со связистами и зачистку остальных. Тишина продолжалась целых две минуты, за которые мы дошли до штаба, сняли часовых и вошли внутрь. Потом, естественно, лежащих часовых увидели, но мы уже растеклись по деревне довольно широко, чтобы продолжать отстреливать всполошившихся немцев из бесшумного оружия — отсутствие демаскировки выстрелом позволяло нам действовать эффективно даже когда вокруг начала разгораться стрельба.

Ну, как начала, так и закончила — все-таки в деревне было от силы двести человек — для сотни наших бойцов, да при внезапном нападении, это было плевым делом — дело обошлось всего пятью раненными.

А вот добыча была нехилой. Генерал — командир перебрасываемой с запада дивизии, которую тормознули для того, чтобы решить проблему с 'партизанами', его штаб, связисты, карты с текущей обстановкой — картина стала ясна и прозрачна. Через полчаса прилетели несколько наших Шторьхов и У-2, которые забрали бумаги, генерала, несколько связистов с кодами и радиостанциями, раненных, а наши оборотни сели на охрану остальной добычи — пленных, боеприпасов и вооружения — к месту событий подтягивались уже три ДРГ, которые в течение часа должны будут сменить ценное подразделение — ему шастать по тылам немцев — самое то. А в штабе операции разгорались страсти — перед нами никого не было, и этим надо было воспользоваться.

* * *

Так что, когда к двадцатым числам августа скопившиеся в округе части немцев стали медленно продвигаться в наш лесной массив, мы не стали дожидаться, когда они будут полностью готовы к наступлению. Пришлось делать отвлекающие маневры — мы вышли двумя группами и прошли по тылам атакующих частей — оказалось, их сюда согнали три полка — практически пехотная дивизия !!! Немного пошумев на левом фланге, мы взломали их еще некрепкую оборону на правом и частыми атаками с отскоком стали сворачивать фланг атакующих. Те стали поворачиваться к нам и в момент перестроения подразделений в них врубилась с другого фланга наша вторая бронештурмовая группа. Полного разгрома не получилось — немецкий полк оказался кадровым, с опытом боев, и сумел отойти не разбитым до конца. Но все-равно они оставили более трехсот трупов, много оружия и снаряжения, батарею 105-мм орудий, склады, штаб с командирами.

Несмотря на его кадровость, полк удалось неплохо потрепать прежде всего из-за растянутости его обороны — мы просто били его по частям. А высокая маневренность наших подразделений — гусеницы, колеса и копыта быстрее ног — позволяла нам перекидывать их туда, где обнаружилась слабина немецкой обороны. Артиллерийско-пехотными взводами, вооруженными сорокопятками, под прикрытием самоходок с трехдюймовками и противопульной броней мы прощупывали немецкие позиции. Следом за атакующими на удалении километра-двух-трех двигались бронепехотные роты, которые усиливали нажим в случае, если обнаруживалась слабость огня на каком-то направлении — его тогда пробивали, расширяли прорыв, и в него втекали подвижные соединения — взводы и роты на конях, автомобилях, танках и самоходках — по сто-двести человек, пять-десять единиц бронетехники — они блокировали немецкие опорные пункты уже с тыла, и затем их добивали пехотные части с артиллерийским вооружением. Мы напустили на немцев семь таких рот, которые дополнительно были и средствами парирования контрударов, в основном — из засад — упереться и стоять насмерть мы не собирались.

Так что день-два — и треть немецкой обороны была фактически уничтожена. Но остальная часть, которая не подвергалась сильным ударам с юга, успела свернуть фронт, так что теперь она оказалась в полуокружении, но этот же факт по сути заставлял уже нас растянуть свой фронт — и уже наши подразделения оказывались растянуты, и соответственно становились уязвимы к атакам — теперь уже немцам было проще и быстрее перебрасывать свои подразделения по внутренним коммуникациям, тогда как нам требовалось бы огибать всю линию противостояния с этим полком, чтобы сосредоточить силы в месте немецкого прорыва. Даже несмотря на то, что мы превосходили фрицев в подвижности и огневой мощи за счет применения самоходок, танков и конного транспорта, мы все-равно не успевали бы — ведь немцам на участках в километр-полтора противостояли пехотные взводы, от силы — роты, пусть даже с артиллерией и подпертые с тыла бронепехотными взводами, по пять километров на каждый — выдержать удар пехотного батальона они бы не смогли.

Но мы на такое развитие событий и не клюнули — в конце концов, нашей задачей было не окружить и уничтожить немецкие части, а лишь оттеснить их от нашей территории, а, главное — упредить сосредоточение, расстроить планы, хотя бы на несколько дней. Мы лишь пытались выиграть время — ведь теперь, даже без полного разгрома окружавших нас частей, немцам придется потратить время на приведение их в порядок, на подтягивание резервов, чтобы заново начать окружать нашу территорию. А это — как минимум неделя, да и потом они потеряют сколько-то времени, пока будут штурмовать наши позиции. А мы каждый выигранный день, который фрицы потратят на нас, а не на основной фронт, считали нашей победой. Так что впереди у нас было как минимум четырнадцать 'побед', это если не считать возможных реальных побед при отражении немецких атак.

Но ведь сейчас сложилась такая ситуация, что мы взломали и завернули в стороны фронт немецкого окружения, и с севера вся территория оказалась открытой для наших действий. К тому же мы уже подтянули из глубины территории — хотя какие там глубины ? пятьдесят-семьдесят километров ! — наши части, которые еще считались учебными. Но надо было высвобождать 'боевые' для рейдов, поэтому учебные постепенно вставали на фронте вместо боевых и — окапывались, окапывались, и еще раз — окапывались. Недобитый немецкий полк мы решили больше не трогать — так — пострелять снайперами сколько получится — и все — его оборона уплотнилась настолько, что даже стало невозможно просачивание в тыл наших ДРГ — фрицы выкопали сплошные окопы и плотно расставили часовых — фактически, немцы и жили в этих окопах. Поэтому до немецкой артиллерии и минометов было уже не дотянуться, а атаковать немецкие позиции, прикрытые артиллерией, мы как-то не хотели — перебьют на подходе — и все дела. Ну и ладно — у нас были направления, по которым можно было действовать, а так — мы забетонировали горловину прорыва учебными частями, с севера обложили немецкий полк нашими ДРГ и кочующими артпехотными взводами на конной тяге — и все. А боевые части ломанулись пошуршать по округе.

Теперь на северном фланге мы вышли на оперативный простор. На юге тоже все было неплохо — наступающие с того направления немцы тормознули перед нашими опорными пунктами, которые крыли фашистов плотным пулеметным и минометным огнем, а попытка немцев ударить гаубицами превратилась в контрбатарейную борьбу с нашими 150-мм монстрами, закончившуюся для нападающих плачевно. Попытки немцев поманеврировать в поиске слабины нашей обороны натыкались на засады из ДРГ и танкопехотных взводов — после таких засад у немцев пропадало всякое желание искать слабые места, да и немного у фрицев было возможностей для маневра — люди, а особенно техника быстро таяли под многочисленными обстрелами из лесов — наша авиаразведка отслеживала перемещение немецких колонн и натравливала на них наши засадные группы, которые частыми обстрелами не только уменьшали численность фрицев, но и тормозили их продвижение, заставляя при каждом обстреле разворачиваться в наступающие цепи, проводить атаку, потом снова перестраиваться в походные колонны — уже через три дня немцам надоело искать какое-либо место для прорыва среди лесов и болот и они запросили у командования усиление в виде танков и артиллерии. Ни того, ни другого у командования под рукой не было — все либо уже было на востоке, либо шло туда. В результате немцы и на юге откатились и окопались.

На севере же, пока немцам нечем было закрыть прорыв в их обороне, мы стянули в несколько колонн наши боевые части и скорым маршем рванули на восток к Барановичам, частым гребнем по параллельным маршрутам снося чахлые заслоны и гарнизоны в населенных пунктах. Впереди мы пустили небольшие колонны 'оборотней' — взвод, максимум — рота, которые заходили в населенные пункты и начинали резню из бесшумок, а следом подходили основные силы — уже в нашей форме и на нашей технике, которые производили дозачистку — фрицы были просто не готовы, что технологии Брандербурга-800 будут применены против них, некоторые даже начинали возмущаться нецивилизованными способами ведения войны — ну да — слышали не раз это 'А нас-то за что ?'. Так что мы были в городе раньше немецкого крика. Изначально мы планировали сделать наскок на город, порушить-пограбить и так же быстро отойти обратно. Но по пути нам попался лагерь военнопленных, в котором было более пяти тысяч наших бойцов, а в трех километрах далее — и лагерь командиров. Тут уже быстро не отойдешь.

Сформировав колонны, мы дошли до города и после трех часов уличных боев выбили немцев — там были уже только тыловые части и достойное сопротивление нам оказала только рота СС, но с автоматами и пулеметами против снарядов из автоматических пушек они долго не простояли и все легли в каменной каше. В награду нам досталось тыловое обеспечение и боеприпасы трех пехотных дивизий — составами были забиты все пути — партизаны дальше на восток подорвали мост и возникла пробка. Спасибо им за это огромное. Заодно подцепили и аэродром с бомбардировщиками и истребителями — его уж трогать не стали — самим пригодится. На ремонтном заводе обнаружили хороший задел для танкового батальона — более полусотни Т-34, десяток КВ-2, двадцать единичек и двоек, три Т-3. Это в дополнение к нашим. Там же нашли и более трехсот ремонтников из немецких танковых дивизий — это сразу наполовину подкосило возможности немцев по восстановлению танков.

Закипела работа. Немного откормить, подлечить, сформировать в подразделения, вооружить, расстрелять предателей и пособников, сформировать штаб соединения, определиться с ближайшими планами, потренировать, окопаться — недели для этого явно было мало, но дурдом немного утих. Старшие командиры пытались качать права, но были унасекомлены фактом их попадания в плен и необходимостью смытия позора кровью. Поскрипели зубами, но пока смирились, особенно когда узнали, что у нас тут целый район наш — естественно, на нашем фоне они смотрелись блекло, поэтому быстро притухли.

Немцы не дали бы нам этой недели, если бы мы не разнесли с воздуха несколько крупных железнодорожных и автомобильных мостов. Воздушное прикрытие на них было не на всех, да и те, увидев свои самолеты, лишь удивлялись чего это они заходят на мост, тренируются что ли. А потом начинали падать бомбы и становилось слишком поздно. Движение в южной и центральной Белоруссии встало. Успела проскочить лишь танковая рота фрицев, но полегла, не дойдя до Барановичей, хотя и нам крови попортила немало — разменялись с фрицами танками один-к-одному, что для нас неприемлемо. Хорошо хоть все танки остались нам, так что две трети и наших и немецких снова введем в строй. Да и танкистов смогли вытащить почти всех, правда, некоторым предстоит долгое лечение, но выжившим немцам все-равно хуже — они-то в плену.

Из нашей же первоначальной июльской команды было убито треть, ранены почти все, но эти оставшиеся стали командирами или помощниками командиров новых подразделений и стали обучать пополнение уже по новой методике. Она еще не устоялась и постоянно совершенствовалась, но общие принципы были понятны и эффективны, поэтому все тренировки подразумевались как само собой разумеющееся.

Мосты в Бресте мы также разбомбили, но вернулись лишь два бомбардировщика из семи, да и те можно было считать бомбардировщиками условно. Немцы уже прослышали про бомбежки на своих же самолетах и успели подтянуть туда кучу зениток и истребителей. Летели ночью, поэтому хоть кто-то смог вернуться.

Из наших и трофейных истребителей сформировали истребительный полк из тридцати четырех самолетов — немецких и наших И-15, И-16, пары МиГов, и она весь конец августа постоянно моталась на отражение воздушных атак. Сразу же, еще до 'получения' самолетов, мы перестроили схему взаимодействия — перешли на двойки. Радиофицировали все самолеты нашими радиостанциями для оперативного взаимодействия в бою, а машины ведущих — более мощными станциями для связи с землей. Вылетали только полным составом, поэтому наши потери были один к трем-четырем фрицам — мы их просто задавливали массой — одна группа завязывала бой и тут же с замаскированных аэродромов подтягивались еще мелкие группки, которые плотно вцеплялись в немцев и рвали их по кусочкам. Но их все-равно было больше, так что надолго нас не хватит — продержимся хотя бы неделю — уже хорошо. Еще было пять самолетов дневной разведки на базе трофейных хорьхов — немцы по ним не стреляли, потому что думали что свои, а вот наши иногда постреливали. Договорились что не будут стрелять по хорьхам вообще, точнее — будут стрелять после того, как не отзовется по оговоренному каналу. Десяток По-2 применяли как транспортники — вся десятка за один рейс могла доставить полторы тонны груза — немало. Конечно, всем десятком они никогда не использовались, но закинуть корректировщиков или снайперов, боеприпасы для ДРГ, перевезти раненного, доставить куда-то связного — эта работа была для них в самый раз. Ну и тренировка летчиков.

С танками тоже пошли по проверенной схеме — ставили противотанковое орудие на легкий танк, снимая с него башню и превращая в самоходку, крепили толстую лобовую броню из бутерброда сталь-бетон-сталь, усиливали подвеску. Это будут средства борьбы с танками. Средние танки оставляли как есть — будут средствами зачистки от пехоты. На часть легких танков ставили автоматические пушки — они становились одновременно и ПВО, и средствами огневой поддержки танков.

Одновременно весь конец августа и первую половину сентября мы опутывали местность узлами обороны — формировали опорные пункты на перекрестках, причем так, что рядом расположенные могли поддерживать друг друга минометным огнем. Так получался опорный район, ограниченный тремя-пятью пунктами, который изнутри поддерживался батареей гаубиц и тремя танковыми взводами — самоходок, средних танков и танков ПВО/огневой поддержки. Всего сформировали три таких района — Барановичи, Зельва и Гродно, который также захватили наскоком с хорошими складами — войск у немцев тут было мало — фронт ушел уже далеко. Во время рейдов узнали еще о пяти лагерях, естественно, провели операции по освобождению и численность наших войск к началу сентября достигла почти двадцати тысяч — если по составу было более чем нормально, то по вооружениям и запасам — полный швах. Не хватало даже винтовок, не говоря уж о чем-то автоматическом или какой-то броне. Про самолеты лучше вообще забыть. Нас не трогают только потому, что не знают как до нас добраться. Авиации это не препятствует, поэтому она висит над нами довольно часто. Раскинулись мы на более чем двести километров — бей где хочешь и как хочешь. Тем более что сидим в узловых точках железной дороги Западной Белоруссии, и как только починят мосты, эти дороги понадобятся — тут-то нам и придет конец. Но и силы на себя отвлекаем знатно — нас блокировали несколько дивизий, на нас отвлекли бомбардировочную авиацию. Предыдущими акциями мы показали, что кусачие, и теперь нас если и не боялись, то принимали во внимание. Прямо живи и радуйся.

ГЛАВА 26.

И, пока можно было жить, мы налаживали производство чего только возможно. В районе восстановили Советскую власть — нашли всех депутатов что еще остались, выбрали новых, я тоже выбрался и пробил себе должность самого главного по облисполкому.

Точнее, меня выбрали одним из членов и уже они — председателем Верховного Совета Народных Депутатов ОР БССР — Освобожденных Районов Белорусской ССР — так мы окрестили нашу территорию. Была идея назвать ее не 'Освобожденной', а 'Особой', но после некоторых размышлений от этого отказались — иначе могут возникать вопросы 'Это чем же вы таким особенные ?'. А нам вопросов лучше избегать — к 'освобожденным' не подкопаешься, и вместе с тем название говорит, что это не вся БССР, а только ее часть. Называть наш районы 'Отдельными' тоже не хотелось, памятуя о позорном названии ОРДиЛО для Донбасса.

Инициатором плясок с наименованиями и выборами стал я. Дело в том, что та войсковая часть, в которую мы принимали новобранцев и окруженцев, разрослась просто до неприличия — одних стрелковых рот в ней было уже под сотню, а с учетом последних пополнений при освобождении из лагерей общая численность перевалила уже за тридцать тысяч — по сути, это уже армия. А с созданием же новых частей были проблемы — эти вопросы находились в ведении властей СССР. То есть, по сути, надо бы обращаться к ним, но у нас не было с ними связи, а те небольшие группы, которые засылались на территорию БССР и в конце концов выходили на контакт с нами, не обладали такими полномочиями, да и со связью были проблемы — максимум — до какого-то шелудивого узла связи дивизионного масштаба, который к тому же зачастую не отвечал — и хорошо если по техническим проблемам — рация там вышла или просто немцы оттеснили их за пределы радиодоступности, а то ведь в начале войны могло быть всякое. Да и были эти группы порой какими-то мутными — все к нам принюхивались и присматривались. В общем, мутить с ними какие-то дела не хотелось. Могут ведь и вообще быть шпионами — суют нам какие-то бумаги, а как их проверить ? мы ведь и сами можем какие угодно бумаги нарисовать.

Делать же из нашей армии партизан было бы неправильно — их потом, после скорого освобождения территории БССР, просто рассуют по воинским частям — и плакали все наши наработки по тактике — было как-то сомнительно, что их будут применять в РККА, хотя, конечно же, и боевая обстановка у нас и у РККА была очень разной — может, не все применимо и по объективным причинам, а не просто 'в уставе такого не написано'. Но, все-таки, хотелось бы сохранить наши структуры, чтобы продолжить совершенствование нашей тактики.

Доводы, конечно, сомнительные в плане логики, но они были для внешнего использования и пока прокатывали — их нелогичность и неразумность просто терялась на фоне других дел, инициатором которых я стал — я начинал понемногу использовать свой авторитет, пока он был на пике или даже еще шел вверх. Основным же внутренним мотивом для меня было то, что мне хотелось сохранить эти части под моим руководством — они стали бы моим щитом против возможного преследования со стороны властей СССР (правда, пока не знаю как именно — не устраивать же новую гражданскую войну). Иначе придется скрываться всю жизнь, а то и вообще бежать на запад. Хотя это был самый крайний вариант — все-таки хотелось бы принести пользу своей Родине, народу, и сделать это можно было только находясь здесь, точнее — находясь здесь, сделать это было проще — ну, если сохранится мое влияние.

Была еще одна лазейка избежать преследования — стать депутатом Верховного совета БССР — согласно статье 34 конституции БССР 'Депутат Верховного Совета БССР не может быть привлечен к судебной ответственности или арестован без согласия Верховного Совета БССР, а в период между сессиями Верховного Совета БССР — без согласия Президиума Верховного Совета БССР.'. И вот если пролезть в этот Верховный Совет — меня будет уже не так просто 'привлечь'. Естественно, могут получить это согласие Совета — но это уже другой вопрос. Главное — принципиальная возможность 'избежать' — есть.

И я по ней работал. Дело в том, что существующий-то ВС БССР никуда не делся ! Он просто выехал на восток, но продолжал свою работу. Наверное. Информации про это у нас не было. Так вот задумка заключалась в том, чтобы освободить значимую часть республики и провести на ней новые выборы — у действующих в настоящий момент депутатов полномочия заканчиваются летом сорок второго, и я рассчитывал под это дело и протиснуться в ВС. Это как поляки со своей операцией 'Буря' в конце войны — пытались поднимать восстания при приближении РККА, чтобы наши входили в города, в которых уже присутствует польская власть. Тогда у них ничего не вышло, но это было тогда, а сейчас — еще посмотрим. В конце концов — попытка не пытка. Работы, конечно, предстоит много. Но ее цена — моя жизнь. Нет, может, я и накручиваю, может, никто меня преследовать и не будет. Но соломку подстелю.

Так что у меня было два направления работы по прикрытию своей 'жэ' — ВС БССР и боевые части. С организацией же новых частей, повторю, все было непросто. Как я уже говорил, этот момент является прерогативой центральной власти СССР. В конституции БССР в статье 13 говорится 'БССР обеспечивает за СССР в лице его высших органов власти и органов государственного управления права, определенные статьей 14 Конституции СССР.'. А в Конституции СССР:

'Статья 14. Ведению Союза Советских Социалистических Республик в лице его высших органов государственной власти и органов государственного управления подлежат:

...

ж) организация обороны СССР и руководство всеми вооруженными силами СССР;

...

'

Я не входил ни в 'Статья 30. Высшим органом государственной власти СССР является Верховный Совет СССР.', ни в 'Статья 64. Высшим исполнительным и распорядительным органом государственной власти Союза Советских Социалистических Республик является Совет Народных Комиссаров СССР.' — то есть по закону военные дела были не в моем ведении.

Правда, была 'Статья 16. Каждая Союзная республика имеет свою Конституцию, учитывающую особенности республики и построенную в полном соответствии с Конституцией СССР.', в которой больше всего мне нравилась фраза про учет особенностей республики. То есть могли быть отклонения от конституции СССР.

И, хотя

'Статья 15. Суверенитет союзных республик ограничен лишь в пределах, указанных в статье 14 Конституции СССР. Вне этих пределов каждая Союзная республика осуществляет государственную власть самостоятельно. СССР охраняет суверенные права союзных республик.'

явно исключала оборону из этих особенностей, а

'Статья 20. В случае расхождения закона Союзной республики с законом общесоюзным, действует общесоюзный закон.'

ясно говорила, кто в доме главный, других вариантов сохранить в среднесрочной перспективе наши части под моим командованием я пока не просматривал.

В общем, повертел я главный закон республики и страны со всех сторон, и решил копать именно в этом направлении — хоть какой-то план лучше отсутствия всякого плана. Тем более из своей истории я помнил, что БССР была одним из учредителей ООН, что по текущей Конституции вообще-то было невозможно — в той же статье 14 Конституции СССР говорилось, что к ведению СССР относится и 'а) представительство Союза в международных сношениях, заключение и ратификация договоров с другими государствами;'. Значит, в какой-то момент это положение поменяли, так что не исключено, что могут поменять под нас и положение с вооруженными силами — надо только стать полезным, а то и незаменимым, чтобы была возможность продавить такое решение.

С выборами депутатов тоже все было непросто.

Выборы на все уровни советов проводились напрямую населением — только были разные нормы представительства. Местные органы власти избирались проживающими на данной местности:

'СТАТЬЯ 53. Окружные, районные, городские, районные в крупных городах, сельские, местечковые и поселковые Советы депутатов трудящихся избираются соответственно трудящимися округа, района, города, села, деревни, местечка, поселка сроком на два года.'.

и

'СТАТЬЯ 114. Выборы депутатов являются прямыми: выборы во все Советы депутатов трудящихся, начиная от сельского и городского Совета депутатов трудящихся вплоть до Верховного Совета БССР, производятся гражданами непосредственно путем прямых выборов.'

А в Верховный Совет БССР один депутат выбирался от двадцати тысяч жителей, то есть на всю БССР с ее численностью примерно девять миллионов в ВС БССР было 450 депутатов. У нас численность населения на освобожденных территориях была где-то сто тысяч человек — получалось всего пять депутатов. Но мы и называли орган не 'ВС БССР', а 'ВСНД ОР БССР' — вроде и похоже по смыслу, и вместе с тем 'да мы и не претендуем'. В общем — 'народная законодательная инициатива, которая возможна только при истинном народовластии, обеспечивающимся Советским строем и Коммунистической партией' — в наших газетах и боевых листках мы напечатали что-то подобное.

Самое же интересное было со списками кандидатов в депутаты. Ведь не просто само население собралось и выдвинуло из своих рядов каких-то людей, за которых потом и проголосовало. Нет. Списки на каждом уровне советов формировались общественными организациями:

'СТАТЬЯ 116. Кандидаты при выборах выставляются по избирательным округам.

Право выставления кандидатов обеспечивается за общественными организациями и обществами трудящихся: коммунистическими партийными организациями, профессиональными союзами, кооперативами, организациями молодежи, культурными обществами.'

Правда, тут мне было непонятно следующее — самих общественных организаций обеими конституциями было предусмотрено больше:

'СТАТЬЯ 101. В соответствии с интересами трудящихся и в целях развития организационной самодеятельности и политической активности народных масс, гражданам БССР обеспечивается право об'единения в общественные организации: профессиональные союзы, кооперативные об'единения, организации молодежи, спортивные и оборонные организации, культурные, технические и научные общества, а наиболее активные и сознательные граждане из рядов рабочего класса и других слоев трудящихся об'единяются во Всесоюзную Коммунистическую партию (большевиков), являющуюся передовым отрядом трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя и представляющую руководящее ядро всех организаций трудящихся как общественных, так и государственных.'

То есть из перечня организаций, которые могли выставлять кандидатов, были исключены 'спортивные и оборонные организации', 'технические и научные общества' — получалась какая-то дискриминация, и потом под это дело можно будет попытаться что-то сделать, но пока я задвинул идею в дальний угол — и лишний раз лучше не светиться с нововведениями, и как это использовать — пока было непонятно. Повторю — все эти вопросы сейчас прорабатывал я один, без помощи юристов — к ним я пока присматривался, ведь не всякий готов фактически сунуть голову в петлю с этими потугами 'немного' изменить конституцию.

Правда, в Положении о выборах в тот же ВС СССР перечень организаций был шире:

'СТАТЬЯ 56. Право выставления кандидатов в Верховный Совет СССР обеспечивается за общественными организациями и обществами тру?дящихся — на основании статьи 141 Конституции СССР: за коммунисти?ческими партийными организациями, профессиональными союзами, коопе?ративами, организациями молодежи, культурными обществами и другими организациями, зарегистрированными в установленном законом порядке.

СТАТЬЯ 57. Право выставления кандидатов осуществляют как цен-тральные органы общественных организаций и обществ трудящихся, так и их республиканские, краевые, областные и районные органы, равно как общие собрания рабочих и служащих по предприятиям, красноармейцев — по воинским частям, а также общие собрания крестьян по колхозам, рабо?чих и служащих совхозов — по совхозам.'

Причем, по сути, Положение противоречило Конституции — в статье 141 не было приписки 'и другими'.

В общем — перечень организаций, которые могут выдвигать кандидатов, я пока оставил на юристов, лишь озаботился некоторым их расширением, чтобы 'свои' кандидаты выдвигались от организаций, 'осененных' Конституцией. Так, были созданы несколько культурных обществ — 'Общество славянской культуры' (тут помимо белорусов и русских было достаточно и поляков, и украинцев), отдельно — общества белорусской, русской, украинской, польской культуры (правда, поляки, 'отличившиеся' довольно массовым вступлением в полицию, были пока на плохом счету — белорусы пока не спешили становиться полицейскими, хотя прецеденты были. Видимо, поляки хотели под крылом немцев занять все сладкие места, чтобы вернуть порядки панской Польши, хоть в какой-то мере. Но не все поляки были 'плохими' — их-то я и кооптировал в эти эрзац-объединения, а общество славянской культуры будет как бы площадкой для обмена — что бы это ни значило, но звучало красиво и народу понравилось). Было создано и 'Общество еврейской культуры' — после первых расстрелов, что немцы провели в этих краях, евреи были очень покладисты — еще бы — только в Барановичах в июле было расстреляно более восьмисот евреев, а для остальных организовано гетто, в которое в дополнение к двенадцати тысячам евреев, проживавших в самих Барановичах, уже начинали свозить и евреев из окрестностей. А ведь еще в ряде мест в промежутке между уходом советской власти и приходом немцев были и еврейские погромы. Так что евреи радовались возвращению Советской власти как никто другой. Как и цыгане, которые, естественно, также получили свое общество культуры. Ну а раз у нас всплыло столько культур — организовали и общество культурного обмена — уже для всех. Причем было предложение назвать его 'Мультикультурное общество', но, увидев, как я непроизвольно дернулся, услышав это слово, быстренько сдали назад — 'обмена так обмена, мы не настаиваем'. Впрочем, эти общества создавались еще до освобождения Барановичей — дело все-таки небыстрое, но и к выборам я готовился не один день. Так что — вы хотите культурные общества ? Их есть у меня !

Но, как оказалось, без партии тут все-равно никуда. Я-то многократно до восемьдесят пятого слышал о 'руководящей и направляющей роли партии', а после — о 'тотальном контроле над обществом, установленном партией' (оттенки фраз зависели от их источника — первые говорили люди, следовавшие одной 'генеральной линии', а вторые — другой 'генеральной линии', направленной уже на развал Союза). И эти расхожие штампы как-то въелись в подсознание, я даже не задумывался — а каким образом это осуществлялось. Ну ладно — в конституции 1978го года вроде было ясно прописано — кажется, была отдельная статья. А вот в конституции 1936го СССР или 1937го БССР такой статьи не было. Зато в статье 101 и была запрятана фраза про партию, мало того что 'являющуюся передовым отрядом трудящихся' — это было понятно и сомнений не вызывало — она действительно сейчас была передовым отрядом, хотя и не без уродов, а вот дополнение 'представляющую руководящее ядро всех организаций' — как раз и подводило законодательную базу под этот контроль. То есть руководителями в организациях могли быть только коммунисты. Как минимум — главными, основными. А раз они — руководители, то и кандидатов в депутаты организации выставляли 'правильных'. Вот он — контроль над обществом !

Но и тут была лазейка. В той же статье 57 конституции СССР говорилось, что кандидатов в депутаты могут выставлять не только организации, но и 'общие собрания рабочих и служащих по предприятиям, красноармейцев — по воинским частям, а также общие собрания крестьян по колхозам, рабо?чих и служащих совхозов — по совхозам'. То есть, по идее — собрались люди — и выставили своего кандидата. Безо всякой организации и, соответственно, коммунистов. И то, что в конституции БССР право выставлять кандидатов было явно оставлено только за организациями, да и то не всеми — это было явным нарушением конституции СССР, которая главнее и в случае нарушения в конституции союзной республики применяются положения конституции СССР. Так что ход конем был — если что — будем собирать народные собрания, те будут выставлять своих кандидатов — и все — в рамках конституции СССР, но без участия партии. Может, и не зря в БССР сделали такие ограничения — может, опасались, что народ вот так вот соберется и выдвенет не утвержденных свыше кандидатов. А может — просто написали по-быстрому этот пункт — 'чего бумагу понапрасну изводить ?', так как никто даже в мыслях не мог представить, что у кого-то возникнут идеи проводить выборы без контроля со стороны коммунистической партии. Неизвестно. Но этот вариант я в голове держал, хоят пока и не применял.

Ведь у меня с коммунистами был контакт — с той частью, что хорошо себя проявила, никаких проблем не было — люди мне доверяли, поэтому соглашались с моими кандидатурами, тем более что большинство из них были, что называется, 'люди дела' — я намеренно предлагал к выдвижению таких, которые проявили себя с самой лучшей стороны — соль земли — чтобы не было возможности прицепиться с этой стороны — мол, 'чего нам дурака предлагаете ?', и чтобы они гарантированно прошли — кто знает — как тут голосуют ? Больше было проблем с тем, чтобы познакомить выборщиков с этими кандидатами — мои 'варяги' выдвигались в том числе и от участков на только что освобожденной территории, и вот там могли быть проблемы — народ мог просто не захотеть за них голосовать. Но и тут мы подстраховались — если на участке уже были свои достойные кандидаты, мы такой участок не трогали, 'занимая' лишь 'вакантные' участки голосования. И чтобы соблюсти максимальную легитимность, мы даже не стали менять количество голосующих на участках — 20000 для депутатов в ВС ОР БССР — один избирательный округ по выборам в областные Советы создавался — на территории с населением 10000-15000, в городские Советы-350-600 человек населения, в районные Советы — на каждые 500 человек в районе с населением свыше 20 000 человек, но не более 250 округов. Все — согласно нормам, принятым на четвертой сессии ВС БССР, прошедшей в апреле сорокового года — именно тогда были приняты эти нормы для западных областей Белоруссии, и они совпадали с нормами для восточных областей. Так что вроде и тут все было законно.

Выборы прошли 'на ура' — в ВСНД ОР БССР были выбраны все пять нужных кандидатов, причем двое из них были моими подельниками в подделке документов с самого начала, и еще двое авторитетных людей, проявивших себя адекватными людьми, но даже если они заартачатся, то у меня все-равно будет большинство — пройдут все законы и решения.

Ну мы и начали их штамповать.

ГЛАВА 27.

Естественно, при их составлении мы опирались на уже существующий свод законов и постановлений, стараясь, чтобы наши документы максимально ему соответствовали — легитимность продолжала меня заботить как и раньше. По крайней мере — ее внешний вид. Так, военное положение было введено в Белорусской ССР (в числе прочих регионов и республик СССР) указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня 1941 г. 'Об объявлении в отдельных местностях СССР военного положения'. А указ Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня 1941 г. 'О военном положении' описывал, что именно означает это самое положение. В плане того, кто становится самым главным в этих регионах, там говорилось:

'2. В местностях, объявленных на военном положении, все функции органов государственной власти в области обороны, обеспечения общественного порядка и государственной безопасности принадлежат военным советам фронтов, армий, военных округов, а там, где нет военных округов, — высшему командованию войсковых соединений.

10. Настоящий Указ распространяется также на местности, где в силу чрезвычайных обстоятельств отсутствуют местные органы государственной власти и государственного управления СССР.'

Ну, наш, Белорусский, то есть Западный Особый Военный Округ, с началом войны был преобразован в Западный Фронт, а с оставлением наших территорий остальными соединениями РККА наша 'часть' оказалась здесь единственным войсковым соединением — оно и стало для всех высшим органом власти. И теперь мы постановлением ВСНД ОР БССР подтвердили его полномочия, которые были прописаны и в указе 'О военном положении' от 22.06.41 — привлекать граждан к трудовой повинности, изымать транспортные средства и иное имущество, регулировать время работы учреждений и предприятий — то есть изменять длительность рабочего дня, регулировать торговлю и устанавливать нормы отпуска товаров — то есть распределять продовольствие и промтовары среди населения. Все это указывалось в постановлениях и распоряжениях, которые издает высший орган военной власти для населения, предприятий, местных органов власти — и было для них обязательным к исполнению. Вот с военными трибуналами, которые также вводились этим положением, мы не торопились — нас не устраивало, что согласно положению 'Положения о военных трибуналах в местностях, объявленных на военном положении' от 22 июня сорок первого

'2. Штаты военных трибуналов утверждаются совместными приказами Народного Комиссара Юстиции Союза ССР и соответственно Народного Комиссара Обороны Союза ССР и Народного Комиссара Военно-Морского Флота Союза ССР.'

Все эти органы располагались далеко, не набегаешься утверждать эти штаты. Да и не хотелось светиться раньше времени. Поэтому мы еще раньше ввели народные суды, которые и разбирали все дела — что военные, что уголовные, что административные — в каждом суде должно было быть как минимум по одному военному и судейскому — чтобы самому суду была понятна специфика вопроса и его юридическое оформление. Естественно, мы исключили, точнее — запретили — исполнять ВМН — 'данунафиг' давать людям возможность расстрела — велика вероятность новых 'перегибов', особенно если учитывать, что настало еще более суровое время. Приговоренные к ВМН пока просто сидели в камерах — с ними будем разбираться потом. Ну и еще мы ввели в свое постановление пункты о том, что 'следы побоев' на подсудимых будут рассматриваться неоднозначно — пока я решил связать руки следователям — уж что во время захвата удастся выцепить при экспресс-допросе — с тем и будут начинать работу.

Да и сами подсудимые были разными — были и шпионы, а были и 'шпионы' — заявились к нам уже несколько человек с какими-то бумажками с подписями и печатями — типа уполномоченные командования фронта, или партии, или НКВД — посылающих организаций в СССР хватало. Те из гонцов, кто пытался подмять нас под себя, сразу становились 'шпионами' — 'Ты что, не видишь, что здесь формирование РККА ? О каком подчинении ты говоришь ? Мы и так уже подчинены. Ах, ты не знаешь кому ? А ведь тебе должны были доложить обстановку. Если, конечно, ты от командования РККА. А не знать обстановку ты можешь только в том случае, если ты от командования вермахта. Так что — будешь сознаваться ? Нет ? Ну посиди, подумай. Но учти — долго кормить не будем'. Некоторые вообще появлялись с приказами все разрушать — инфраструктуру, здания, мосты, технику — и прорываться на восток. 'Разрушать, говоришь ? А то, что у нас тут тыловая база войсковой части — это как ? Для прорыва не нужна, говоришь ? А когда Красная Армия перейдет в победное контрнаступление — чем мы будем поддерживать наши удары ? Или ты считаешь, что такого не произойдет ? Это тебе твои фашистские хозяева такое сказали ? Так что, фашистский прихвостень — подумай и ждем от тебя чистосердечного признания и сотрудничества.'.

Ну, пока отсутствовали связи с большой землей, такие 'аргументы' прокатывали в том числе и для обоснования своим же людям — почему это человек, у которого есть 'бумага с печатями', является шпионом — 'А кто еще, как не шпион, будет пытаться разрушить все то, что мы здесь организовали ? Что — у немцев нет специалистов по поддельным документам ? Сами же их видели'. Да, у настоящих шпионов документы, как правило, были нормальные, и если бы не проколы в их оформлении — типа оформленных одинаковым подчерком партийных и комсомольских билетов, хотя такого быть не могло — мы бы их еще долго не выявили. Да и выявляли-то постепенно — по проявлению с их стороны повышенного интереса к объектам и вопросам, не относящимся к их служебным обязанностям. 'Да к тому же — что, наше командование снабдит человека документами на подчинение всех местных сил ? А если человек попадет к немцам ? Тогда такой документ будет уже у немецкого шпиона. Нет, наше командование совсем не дураки и с документами в немецкий тыл никого не пошлют ! Так что пойманный — явный шпион !'.

Хотя все-таки 'шпионов' я держал в отдельных зданиях, разбросанных по округе — пока было непонятно, что с ними делать — то ли они будут застрелены 'при побеге', то ли просто 'пропадут', или 'сбегут', а может и передадим их на большую землю — все-таки это были в основном толковые, ответственные люди — других посылать и смысла нет — завалят, подставят и испортят. Так что, как бы они не были вредны конкретно мне — свидетели ! причем с мозгами !!! — убивать их пока не поднималась рука, хотя я и присматривал ликвидаторов на такие случаи — в основном, из неблагонадежных русских или белорусов, которым я стану основной крышей. Брать поляков или евреев не хотелось — ведь с этими людьми придется дальше идти вместе всю жизнь, сколько бы ее ни оставалось, и в этом плане инородцы были менее надежны — кто знает, куда они потом попадут — может, в ту же ПНР или Израиль — потом и не достанешь, если раскроют рты. Хотя в краткосрочной перспективе они были более удобны. В общем, проблемы были на всех уровнях.

И я, и мы их продолжали решать. Так, с созданием ВСНД решилась проблема формирования новых армейских соединений — теперь мы могли создавать их на законных основаниях. Ну, почти. Конечно, это были не части и соединения РККА — мы называли их народными бригадами (чтобы хоть как-то выйти из линейки названий РККА), но службу в них приравняли к военной ('Ведь в статье 3 Конституции БССР говорится, что вся власть в БССР принадлежит трудящимся города и деревни в лице Советов депутатов трудящихся. Приравнивание введено Высшим советом Народных Депутатов ОР БССР — Вы что — против народа ? Нет ? Или что — эти части не воюют с немцами ? Воюют ? А к чему тогда Ваши возражения ?'). Соответственно, в бригады переписали и личный состав, что ранее учитывался по нашей липовой в/ч — люди теряли месяц-два выслуги, хотя и в военное время, но зато теперь я был спокоен — отныне наши формирования осенялись народной властью. Хоть как-то. А документы по липовой части мы все-таки припрятали — будет возможность — восстановим людям выслугу за то время. Если не напрямую увеличением срока выслуги, то хотя бы какой-нибудь медалью — типа 'За создание народной обороны', с доплатами или льготами ее обладателю — напоминаю, я собирался протиснуться в ВС БССР — настоящий — а на таком посту такие планы были вполне реализуемы. А ведь оттуда и до ВС СССР не так уж далеко — все-таки третья республика Союза ! Так что перспективы как минимум для медали виднеются. Ну если и не медаль, то какие-нибудь памятные знаки или грамоты — надо еще будет прошерстить законодательство на предмет того, кто вообще в СССР может учреждать награды.

Тут ведь какое дело — по моим исследованиям Конституции и положений получалось, что сам ГКО, вообще-то, был нелегитимен — он нарушал Конституцию СССР. Ведь кто его учредил ? Постановление о создании ГКО приняли Президиум Верховного Совета СССР, Центральный Комитет ВКП(б) и Совет Народных Комиссаров СССР — органы, которые не имеют права на такие действия, так как согласно Конституции:

'Статья 30. Высшим органом государственной власти СССР является Верховный Совет СССР.

Статья 31. Верховный Совет СССР осуществляет все права, присвоенные Союзу Советских Социалистических Республик согласно статье 14 Конституции, поскольку они не входят, в силу Конституции, в компетенцию подотчетных Верховному Совету СССР органов СССР; Президиума Верховного Совета СССР, Совета Народных Комиссаров СССР и Народных комиссариатов СССР.

Статья 32. Законодательная власть СССР осуществляется исключительно Верховным Советом СССР.'

То есть согласно статье 31, статья 14 не входит в компетенцию ни Президиума, ни СНК, а про ЦК ВКП(б) в Конституции вообще не поминается. Вот так-то.

Напомню, статья 14:

'Статья 14. Ведению Союза Советских Социалистических Республик в лице его высших органов власти и органов государственного управления подлежат:

...

б) вопросы войны и мира;

...

ж) организация обороны СССР и руководство всеми вооруженными силами СССР;

...

'

А подписали постановление — Калинин и Сталин. По сути — они совершили как минимум конституционный переворот, сосредоточив 'всю полноту власти в государстве в руках Государственного Комитета Обороны', обойдя Верховный Совет, сдвинув его на обочину. То есть имеется нарушение статей 30-32 конституции СССР.

Ведь все, что может тот же президиум ВС СССР — это:

'Статья 49. Президиум Верховного Совета СССР:

...

и) назначает и сменяет высшее командование вооруженных сил СССР;

к) в период между сессиями Верховного Совета СССР объявляет состояние войны в случае военного нападения на СССР или в случае необходимости выполнения международных договорных обязательств по взаимной обороне от агрессии;

л) объявляет общую или частичную мобилизацию;

...

п) объявляет в отдельных местностях или по всему СССР военное положение в интересах обороны СССР или обеспечения общественного порядка и государственной безопасности.

'

То есть он осуществляет оперативную реакцию на непредвиденные ситуации. В том числе назначить, например, Сталина, верховным главнокомандующим.

Ну а СНК блюдет текущую внутреннюю ситуацию и развивает оборону 'вообще', например — создавать разные Ставки:

'Статья 68. Совет Народных Комиссаров СССР:

...

в) принимает меры по обеспечению общественного порядка, защите интересов государства и охране прав граждан;

...

д) определяет ежегодные контингента граждан, подлежащих призыву на действительную военную службу, руководит общим строительством вооруженных сил страны;

е) образует, в случае необходимости, специальные комитеты и Главные Управления при Совете Народных Комиссаров СССР по делам хозяйственного, культурного и оборонного строительства.

'

Понятное дело, что надо было создавать такой орган быстро — его и создали. Но потом — можно было бы и провести его через ВС СССР. Но пока что про такое мы не слышали. Понятное дело, что сейчас было не до того, чтобы соблюдать какую-то легитимность, да и, возможно, никому просто в голову не могло прийти, что постановления ТАКИХ людей будут оспариваться. Надеюсь, и нам не придется. Но, по сути, мы могли и не подчиняться ГКО, как бы это ни было и смешно, и печально — ГКО было нелегитимно.

Сталин в лице Верховного главнокомандующего вроде бы был легитимен — постановление о его назначении исходило из тех же органов — Президиума ВС, СНК и ЦК, и Президиум имел на право назначать и сменять высшее командование — согласно статье 49, подпункт 'и'. Вот только само положение что Президиума ВС СССР, что СНК — после создания ГКО было уже неясным — высшая власть в стране поменялась, и, по сути, эти органы не получили от нее никаких полномочий. Это был уже менее надежный аргумент, но все-таки ... Соответственно, и все постановления и приказы что ГКО, что Верховного (тут — уже менее однозначно) — также были нелегитимны ! То есть и назначенные командующие были незаконны, и их приказы — незаконны, и можно было не подчиняться ни этим законам, ни приказам людей, их исполняющих. Такая вот петрушка образовалась. Де-юре. Но эти убойные и менее убойные аргументы я придержал до будущих времен — не стоит светить козыри раньше времени. А пока прокатывало отсутствие возможности у эмиссаров с большой земли подтвердить свои полномочия. В любом случае — хорошо быть въедливым крючкотвором. Главное — не терять берега, и сделать так, чтобы слова умника (в данном случае — меня) подпирались силой — без нее это просто слова, которые могут сильно навредить самому же их произносящему — все-таки 'бьют не по паспорту, а по морде'.

Само-собой, этими соображениями я пока ни с кем не делился — бошку отвернут только так, даже те, кто находится совсем рядом со мной — чисто на всякий случай, чтобы хоть как-то реабилитироваться в глазах руководства страны, точнее — следователей, что оно пришлет, за тот факт, что даже стояли рядом с таким гадом и не сделали этого раньше. Но этот подготовленный 'ход конем' тем не менее работал уже сейчас — так, когда я с улыбкой говорил оппонентам 'Ну так сообщайте в ГКО' — они почему-то смущались и начинали путаться — уж слишком моя улыбка была спокойной и благодушной. Сам-то я ее, конечно, не видел — рассказывали те, кто присутствовал при таких разговорах. Такая улыбка может быть только в случае, если есть сила, которую можно противопоставить ГКО, либо же если человек сам находится под защитой ГКО — вскоре этот момент стал еще одним 'подтверждением' моей причастности к высшим сферам управления государством. 'Лезвие ножа' становилось все шире.

ГЛАВА 28.

Я ведь почему еще так заботился о легитимности и законности того, что мы делаем ? Если все легитимно и законно — у людей будет меньше сомнений, они более охотно поддержат в случае чего. Одно дело — решиться поддержать того, кто нарушает закон — тут даже если самые благие пожелания — поддержка будет небольшой, если только не вступят в силу другие обстоятельства. А вот если поддержать того, кто не нарушает закон — на это уже легче решиться, даже если 'другие' обстоятельства играют против — если не все, так хотя бы часть. Поэтому-то мы вылизывали свои постановления и доводили до народа не только сами тексты, но и обоснования, отталкиваясь от уже существующего законодательства. Ну, где могли найти такую опору и где она не была совсем уж притянутой за уши.

Тем более что подобные процессы тут проходили совсем недавно — после освобождения Западной Белоруссии от польской власти здесь сначала образовывались Временные управления, которые временно, до выборов Советов, стали органами власти. В них входили как местные жители, так и представители Компартии Западной Белоруссии, действовавшей на территории Западной Белоруссии до ее освобождения, Коммунистической партии (большевиков) Белоруссии — собственно компартии БССР, ее восточных районов, представители РККА, а отряды Рабочей гвардии выполняли охрану объектов и общественного порядка. Ничего нового — фактически, мы просто повторили этот опыт, разве что под вывеской военной администрации нашей липовой военной части РККА.

С публикацией же постановлений поначалу были некоторые проблемы. В Конституции БССР было прописано, что 'Законы, принятые Верховным Советом БССР, публикуются на белорусском, а также на русском, польском и еврейском языках за подписями председателя и секретаря Президиума Верховного Совета БССР', а 'Судопроизводство в БССР ведется на белорусском языке с обеспечением для лиц, не владеющих этим языком, полного ознакомления с материалами дела через переводчика, а также права выступать на суде на родном языке.', обучение в школах — на родном языке. Так что некоторые крючкотворы начали было требовать такого же поведения.

Вот тут нам пришлось несколько отойти от Конституции, тем более что мы не были Верховным Советом БССР. Но, естественно, и под это подложили вполне логическое обоснование 'в связи с военным положением, а также учитывая то, что русский язык де-факто стал языком межнационального общения'. И всю документацию, судопроизводство, печать мы стали вести на русском, так как много специалистов были русскими либо как минимум владели русским, в войсках было много русских бойцов и командиров — ведь они призывались в том числе и с более восточных относительно БССР районов СССР, а те, кто не был русским, все-равно русский уже хоть как-то знали — не знающих русский вообще было несколько сотен. Ну, из тех, кто хоть как-то был задействован в наших проектах.

Да и с белорусским языком, точнее — его грамматикой — все было не так однозначно. Мы действовали на бывших территориях Западной Белоруссии, присоединенной к БССР только в тридцать девятом. До этого тут действовала грамматика, составленная Брониславом Тарашкевичем и принятая за официальную в Белорусской Народной Республике, просуществовавшей в восемнадцатом году чуть менее года, причем на территориях, оккупированных немцами и закончившейся с их уходом.

Сам Тарашкевич, судя по рассказам, материалам в газетах и архивам, тоже был знаменательной личностью — родился в 1892м году в семье крестьян-католиков, учился в Петербургском университете на историко-филологическом, в семнадцатом — один из лидеров Белорусской Социалистической Громады — белорусской левой партии с национальным уклоном, в восемнадцатом — в БелНацКоме, причем — в Петрограде, в девятнадцатом — преподает в Минском педагогическом, откуда сдернул от большевиков в Вильно, который тогда был столицей Срединной Литвы (чего только тут не было за прошедшие годы ... ?) — никем, кроме Польши, не признанного государства. Там он вступает в масонские ложи, в дальнейшем является политическим деятелем левого уклона в Польше, вступил в Компартию Западной Белоруссии, арестован польскими властями, досрочно освобожден, снова арестован, в тридцать третьем в результате обмена политзаключенными между СССР и Польшей оказался в СССР, работал в Международном аграрном институте, созданном при Крестинтерне — Крестьянском Интернационале (не, ну правда — чего только не было ?), в тридцать седьмом куда-то пропал, и предчувствия у всех были нехорошими.

Так вот — именно его грамматика, далеко не совершенная, но ближе всего подходившая к среднебелорусскому говору, и была принята в качестве 'главной' не только в канувшей в лету БНР, но и в последующих государствах на этой территории — что в Польше, что в БССР. Но в БССР она продержалась только до начала тридцатых, когда была окончательно свернута политика белорусизации, а то с ней уже как-то совсем становилось нехорошо — после расширений территорий БССР на восток в двадцать четвертом и двадцать шестом планировали расширять ее и дальше, под предлогом воссоединения белорусов в единой республике — предполагаемые границы БССР заходили аж за Смоленск, и даже за Ельню, а на севере — доходили до Великих Лук и Ржева. Ну а то, что на этих же территориях проживали и русские — это, видимо, 'планировщиков' как-то не волновало. Зарвались ребята, на чем, видимо, и погорели.

Хотя еще в восемнадцатом Витебский губком писал в центр, что 'Край уже давно русифицирован, языка и национальной культуры нет. Белорусских тенденций в широких пролетарских и крестьянских массах не имелось и не имеется.'. В двадцатом отмечали 'случаи, когда население чисто белорусского района активно выступает против превращения школы из русской в белорусскую' и 'Хотя крестьяне и называют себя белорусами, но все-таки чисто белорусский язык они не поймут, население хорошо понимает употребляемый нами в канцеляриях и школах великорусский язык'. Также высказывалось, что 'Единого белорусского языка нет. Он резко распадается на ряд диалектов, особенно сильна эта разница в диалектах восточном и южном', и 'когда крестьянам читают белорусские газеты, то старики понимают их, но молодежь говорит, что не понимает. Резче всего выражается отрицательное отношение к белорусскому языку со стороны молодежи, старики же иногда высказываются в сочувственном духе.'

Так что вместе с закатом белорусизации, в тридцать третьем была проведена реформа правописания и грамматика белорусского в БССР была приближена к русскому языку. Да это и неудивительно — среднебелорусский говор, взятый за основу в тарашкевице, проходил полосой с северо-востока на юго-запад через Молодечно, Минск, Бобруйск, Гомель — а это примерно четверть, ну, может, треть белорусов. Южнее него находились уже говоры с украинскими приобретениями, севернее и восточнее — с русскими, а были еще полонизмы, заимствования из литовского — как и в любом государстве того времени, говоров было еще очень много. И приближение грамматики к русскому учитывало тот факт, что в СССР в начале тридцатых находились в основном только русифицированные говоры. Ну и политика сближения народов — без нее тоже не обошлось.

А вот в Западной Белоруссии до тридцать девятого так и оставалась та самая тарашкевица, да и то — к началу Второй Мировой осталось только пять белорусских школ, остальные были преобразованы в польские, две трети сельского населения были безграмотными, то есть дальше вообще наступала тьма. Все начало меняться с присоединением Западной Белоруссии к БССР. Так, в 1940-1941 учебном году действовало уже 5958 общеобразовательных школ, 5 институтов, 25 средних специальных учебных заведений. Так что наш переход на русский оказался почти что в русле принятого в БССР подхода.

Правда, к осени сорок первого я уже и сам довольно хорошо понимал белорусский язык — все эти 'быу' вместо 'был' и так далее — приходилось общаться со многими людьми, вот постепенно и привык, хотя порой еще встречались незнакомые слова. Сложнее было с польским, который я понимал хорошо если на треть, и совсем никак -еврейский (точнее — идиш), так что если кто хотел со мной общаться, он либо сам разговаривал на русском или хотя бы белорусском, либо вызывали переводчика.

С печатными же текстами была другая ситуация. Поначалу, когда я еще не привык к грамматике белорусского языка, я зачастую воспринимал короткие записки на нем как тексты, написанные с ошибками, да еще по старорежимному. Например — пишут — 'тарфянiк', хотя это слово происходит от слова 'торф' — то есть пишут как говорят. А если кто-то говорит через 'о' ? ему как писать ? все-таки через 'а' ? а почему ? В общем, я не настаивал, но вскоре все документы стали готовиться на русском, благо что многие его знали. Тем более что русский все-равно придется учить — мощность накопленного текста на этих языках просто несопоставима, как и количество людей, генерирующих и читающих тексты. Да и наверняка белорусы захотят поступать в другие ВУЗы СССР, не только на территории БССР — да они же там не сдадут вступительных экзаменов по русскому ! Как порой говорили сами белорусы — 'Детям с белорусским языком дальше некуда идти'. Так что нечего их подставлять, тем более что если будут писать все-таки 'жи-ши' вместо 'жы-шы' — разница небольшая, имеющая исключительную важность только для совсем уж принципиальных ... хотя данный пример, кстати, действительно, говорит в пользу белорусского правописания, в отличие от того же 'торфа', в котором хотя бы есть логика — в 'торфянике' сохраняется корень слова — ну, если говорить о русском правописании.

А с освобождением Барановичей наши возможности по производству печатной продукции резко выросли — в городе было три типографии. До этого мы пользовались только двумя походными, так что печатное слово полилось от нас рекой, а то фрицы тут налаживали уже свой поток — с 22 июля они начали выпускать 'Баранавіцкую газэту', причем — на латинском шрифте.

Барановичи вообще резко подняли наш производственный потенциал — хозяйственники, производственники, да и военные бегали как угорелые, осваивая свалившееся на них богатство.

ГЛАВА 29.

Сам город вырос из станции, расположенной на дороге Смоленск-Брест — с начала движения по этой линии в 1871 году город и ведет свой отсчет, а название ему дала расположенная неподалеку деревня Барановичи. В дальнейшем линия превратилась в Московско-Брестскую, а затем и -Варшавскую. Помимо этой линии с севера на юг в этих же местах прошла и линия Вильно-Лунинец-Пинск-Ровно — так в паре километров возникла вторая станция — Барановичи-Полесские, а первую стали называть Барановичи-Центральная. Затем две линии соединили отдельной веткой. В 1886 проложили еще линию Барановичи-Волковыск-Белосток — Барановичи стали крупным железнодорожным узлом, а с 1894 — еще и уездным городом. Причем, расположенный в узле железных дорог, он всегда имел промышленный оттенок — прежде всего из-за депо и мастерских, но тут развивались и другие производства.

Так что к сорок первому году этот город был уже отнюдь не захолустьем, а с приходом Советской власти промышленное строительство тут поистине закипело. Но и существующие производства модернизировались и развивались. И мы весь конец августа и сентябрь их осваивали и приспосабливали под свои нужды.

Например, мастерские и артели горпромкомбината — городского промыслового комбината — были образованы после присоединения Западной Белоруссии к БССР на основе уже существовавших здесь множества мелких предприятий, артелей и кооперативов. Сразу же после освобождения мы загрузили его швейные мастерские пошивом разгрузок и военной формы. Кожзавод, как и ранее, продолжил обработку кож, поступавших с местной скотобойни.

А вот обувные мастерские были перенацелены на пошив низа сапог — их верх я надеялся выделывать из кирзы, или что там у нас получится — в Барановичах был небольшой заводик, который до начала Второй мировой войны был филиалом англо-польской фирмы по изготовлению вещей из резины — производил ботики, галоши, спортивную обувь, покрышки, нити, рукавицы. После тридцать девятого он продолжил выпуск этой продукции, а также начал осваивать производство других резино-технических изделий — резиновых прокладок, гофр, транспортерных лент — оборудование уже было завезено, но далеко не все еще было установлено и тем более освоено — так, станки по выработке транспортерных лент еще стояли в ящиках, как и новое оборудование для шинного производства — пока успели ввести в строй только мелочевку — те же технические прокладки и уплотнения.

Хотя и это уже было немало, разве что мы перепрофилировали их на производство РТИ под ту технику, что сейчас у нас бегала и стреляла — тут уже военные техники плотно посидели два дня, предоставляя резинщикам образцы нужной для войны продукции — те сделали в своих мастерских несколько пресс-форм и военные остались довольны изготовленными в них образцами.

Несколько десятков тонн сырья — натурального каучука — лежало на складах, и его надо было использовать максимально эффективно исходя из сложившейся обстановки — до войны сырье поступало с Южной Белоруссии, где были совхозы и колхозы, что специализировались на выращивании гваюлы, кок-сагыза и тау-сагыза — среднеазиатских источников каучука растительного происхождения, которые советские агрономы сумели приспособить к выращиванию в более северных регионах — просто тут их надо было размножать не семенами, а отрезанными черенками. Кстати, исследования по этим культурам велись под руководством того самого Лысенко, так что дядька был неоднозначен.

Но сейчас было неизвестно, когда мы снова получим доступ к тем полям, поэтому пока остановились на производстве резино-технических изделий и, если получится — кирзы — как я помню, с обувью в военное время всегда были проблемы, и если мы сократим число заболеваний из-за ее недостатка хотя бы на треть — будет очень неплохо. Так что резинщики вместе с обувщиками и швеями начали кудесничать с растворами каучука, воска и канифоли — всего, что могло образовать на тканях водоотталкивающие покрытия. В Бобруйске, конечно, был более серьезных химзавод, который и потреблял основную долю добывавшегося в республике каучука, но до этого города еще надо будет добраться, и неизвестно, что мы там найдем, если найдем — может, наши при отступлении все вывезли или взорвали, может, все было разрушено во время боев — неизвестно. Так что третьим по значимости у резинщиков будет шинное производство. Но сначала пусть сделают кирзу.

Производства горпромкомбината выпускали в том числе гуталин — смесь из костяной сажи, воска, льняного масла и еще нескольких ингридиентов — у гуталина было несколько рецептур. Но для производства сажи надо было прокаливать кости в ретортах без доступа воздуха, а это — фактически та же лесохимия. Поэтому специалисты гуталинного производства тут же включились в работы по налаживанию перегонки древесины — уж очень много она могла дать продуктов. Да что там говорить, если уже сейчас наши лесохимические производства обеспечивали пятую часть потребностей в топливе — скипидар, этиловый и метиловый спирты вполне нормально сгорали в наших ДВС, в том числе в самолетных — мы даже добавляли его в бензин с низким октановым числом, повышая это число.

Делались попытки использовать и чистый метанол — память мне подсказывала, что метанол использовали в двигателях Формулы-1. Мощность двигателей при этом повышалась по сравнению с авиационным бензином, причем одновременно несколько понижалась рабочая температура двигателя — метанол испарялся труднее чем бензин, и забирал на этот процесс часть дополнительного тепла.

Но метанол в чистом виде плохо влиял на алюминиевые детали — понемногу разъедал их, что было нехорошо для карбюраторов — они, конечно, у нас еще есть в запасе — мы насобирали с разбитых самолетов много запчастей, но надо будет что-то делать. Правда, разъедание становилось заметно интенсивным только при температурах более пятидесяти градусов, что редко достигалось в карбюраторах — они ведь охлаждаются входящим воздухом, но воентехники думали над дополнительным охлаждением — возможность маневра по топливу была очень привлекательной, чтобы от нее отказываться из-за таких недостатков. На крайняк — будем делать карбюраторы из стали — на нее метанол не действует, а вес увеличится незначительно. Подумаем еще. Или будем лучше очищать метанол — основную проблему представлял не он сам, а находившиеся в нем примеси уксусной и муравьиной кислот, также образующиеся при перегонке и остающиеся при очистке, которая у нас пока еще не была достаточно глубокой. Да и смеси с бензином нельзя долго держать — метанол втягивает воду и смесь начинает расслаиваться. Поэтому такие смеси приготовил — и тут же сжигай в двигателе.

Скипидар же был довольно ядовит, поэтому мы заставляли народ — водителей, складовщиков, заправщиков — работать с ним в противогазах. Ну а спирт же был опасен другой известной проблемой. Причем, если этиловый просто приводил к пьянству с последующим наказанием похмельем и штрафными работами, то метиловый, если его вовремя не нейтрализовать — к нарушениям в работе организма, а то и к смерти — в организме он окисляется и превращается в формальдегид, который и травит организм. И, кстати, лучше бы метанол не сжигать, а тратить именно на производство формальдегида, которого нам потребуется все больше и больше — прежде всего для фенолформальдегидных смол — в Западной Белоруссии было много фабрик по производству фанеры, работавших при Польше в основном на экспорт для автомобильной и авиапромышленности западных стран — их количество с двадцать третьего по тридцать восьмой увеличилось в 10 раз (мы немного уже порылись в имевшихся тут статистических справочниках). Соответственно, тут же вырабатывали и эти смолы для склеивания ее слоев, так что ресурсы — что производственные, что людские — тут были — фенол, также как и метанол, производили на местных лесохимических заводиках — выгоняли его из дегтя. А пока мы пытались использовать метанол в качестве топлива, им за прошедшие четыре недели траванулись до смерти уже семнадцать человек, еще шестеро получили инвалидность, причем двое — по слепоте. И еще шестьдесят три случая закончились более-менее удачно, если не считать того, что пострадавшие отрабатывали на тяжелых работах — их удалось спасти этиловым спиртом — первейший антидот для метилового.

Так вот, по нашим расчетам, одни только реторты гуталинного производства повысят долю лесохимического топлива — скипидара, метанола и этанола — до четверти. А ведь в окрестностях Барановичей было еще четыре лесохимических заводика. Два из них, правда, работали только по дегтю и канифоли, но зато два других выгоняли жидкие продукты — уксус, тот же скипидар, спирты — этиловый и метиловый. Так что это было хорошим дополнением к тем лесохимическим производствам, что мы получили в наследство от Советской власти либо уже построили сами — последних, правда, пока было всего два, в восемью перегонными кубами каждый, но на подходе были еще четырнадцать таких же предприятий — пока немцы не наседали на нас очень сильно, мы пользовались кратковременной передышкой, а, более того — сочетанием наличия специалистов и свободной рабочей силы. Специалисты по лесохимии тут были и раньше, а свободную рабсилу представляли выходившие к нам окруженцы, на которых пока не хватало оружия.

Правда, с освобождением Барановичей проблемы с топливом, казалось, были решены — нам достался окружной склад горючего номер 932. Склад первого разряда. Один из двух в ЗОВО — второй находился в Смоленске. И хранилось на нем до войны под двадцать тысяч тонн ГСМ. Конечно, с начала войны этот запас как минимум уполовинился — оттуда черпали топливо части РККА, его бомбили немцы, часть хранилищ подорвали наши при отступлении, потом оттуда черпали уже немцы, пока мы фактически не блокировали передвижения в окрестностях, после чего фрицы все-таки дозрели и затеяли свою операцию против нас. Правда, раньше бы у них и не получилось — они собирали силы для наступления на Мозырь, но там у них не сложилось, поэтому они решили разобраться хотя бы с 'партизанами' в своем тылу, то есть с нами. Так что топливо с начала августа ждало нас, и на объемы где-то под десять тысяч тонн топлива и масел мы могли рассчитывать. Ну, может — девять — наши хозяйственники еще вели подсчеты, да и немцы успели завезти на барановичский аэродром несколько сотен тонн топлива для своих самолетов. Но это все-равно, из расчета триста килограммов на одну заправку, давало нам тридцать тысяч заправок. Тридцать тысяч. Если танк на одной заправке может проехать минимум двести километров — получается шесть миллионов танко-километров. Или, исходя из пятисот наших гусеничных машин (беру на вырост) — по двенадцать тысяч километров на каждую. Танки столько не живут. Так что мы сейчас занимались рассредоточением, перемещением, зенитным и истребительным прикрытием свалившегося на нас богатства — бондарные производства день и ночь сколачивали и клепали деревянные бочки.

Хотя богатства этим не исчерпывались. Напомню — Барановичи — крупный железнодорожный узел, отсюда предполагалось снабжать много частей ЗОВО. Соответственно, склады тут ломились, несмотря на то, что по ним прошелся огненный смерч. Так, 846-й окружной инженерный склад, располагавшийся также в Барановичах, чего только не содержал — шанцевый инструмент, инструмент для мастерских, лесозаготовительные, электротехнические, маскировочные средства, средства полевого водоснабжения, средства инженерных заграждений — та же колючая проволока, металлические поковки для мостовых и дорожных работ, печи окопные и трубы к ним, щупы и указки для разминирования минных полей, мелкие предметы инструмента и принадлежности для укомплектования переправочных парков (канаты, тросы и др.). Богатство. Шанцевый инструмент — лопаты, кирки, ломы — очень нам пригодились, а то мы уже начали его производство в своих мастерских — если людей было достаточно, то инструмента не хватало.

Теперь же, несмотря на расширение наших территорий, мы рассчитывали создать прочную оборону до того, как немцы успеют снова сосредоточить против нас существенные силы — мы провели массовую мобилизацию в трудовую армию — почти тридцать тысяч человек — и сразу после освобождения Барановичей ускоренными темпами начали создавать опорные пункты и затем вязать их в оборонительные районы. Трудились буквально и стар и млад. Естественно, основные работы выполняли физически крепкие люди обоих полов, но готовить, стирать, сушить одежду, чинить инвентарь проводить отделочные работы — тоже кому-то надо. Мы даже сняли с занятий учащихся и учителей торговой, художественной, музыкальной школ и педучилища, которые действовали тут до войны, а затем немцы снова восстановили их работу. Вот обучение в медицинской и технической школах не тронули, и даже увеличили количество обучающихся с трехсот шестидесяти до семисот в технической и со ста пятидесяти до восьмисот человек в медицинской — специалисты в этих областях для нас были на вес золота. Тем более что их отлично заменяли военнослужащие наших воинских частей — пока не всем хватало оружия, мы активно использовали их на строительстве оборонительных укреплений, заодно обучая их полевой фортификации.

К тому же местность здесь уже имела значительное количество фортификационных сооружений — с восточного фаса нашего фронта мы приспособили старые немецкие укрепления, оставшиеся тут еще с Первой мировой войны — с пятнадцатого и до девятнадцатого года восточнее Барановичей образовался позиционный фронт, и все эти годы немцы занимались его укреплением. Так, на линии от Барановичей до Пинска были построены сотни бетонных бункеров. Бетон они брали в основном тут же — еще до Первой мировой войны тут уже были Красносельский цементный завод, расположенный в ста двадцати километрах на запад от Барановичей, в десяти километрах на север от Волковысска, с производительностью два десятка тысяч тонн цемента в год, которую поляки увеличили до сорока тысяч тонн, а с приходом Советской власти начались работы по его дальнейшему расширению.

Для строительства этих оборонительных сооружений немцы проложили тогда десятки километров узкоколейной железной дороги, которую затем активно развивали и поляки, а теперь ею стали активно пользоваться и мы, да и раньше уже пользовались — так, была ветка от Телехан до поселка с характерным названием Рудня, названная из-за богатых по местным меркам залежей болотной руды — разновидности бурого железняка. Вообще, названий со словом 'руда', 'рудня', в Белоруссии было много — болотные руды издревле были одним из богатств этого региона. С развитием индустриальной выплавки в других регионах эта отрасль тут постепенно затихала, хотя и сейчас в деревенских кузницах и на мелких заводиках еще выплавляли железо для мелких поделок, вот мы на этом заделе и начали снова развивать это направление, тем более что крестьяне за прошедшие века выбрали самые доступные куски, оставив более сложные, но не менее вкусные.

Так, рядом с той же Рудней на глубинах три-пять метров был довольно мощный и протяженный пласт этой руды, так что, подогнав туда два траншеекопателя и сотню человек с лопатами, мы прорыли там осушительные каналы, заодно восстановив несколько шлюзов на канале Огинского и близлежащих речушках, чтобы уменьшить приток воды, и стали понемногу, еще не дожидаясь полного осушения, черпать оттуда экскаватором руду вперемешку с грязью и водой. Крестьянам с их деревянными лопатами до этих залежей было уже не добраться, серьезные промышленники не ожидали найти здесь чего-то полезного в интересных им количествах, так что эти запасы лежали тут столетиями, и наткнулись на них только геологи из геологоразведки БССР — с приходом советской власти тут развернулись широкие геологоразведочные работы — мы как раз нашли несколько партий, спрятавшихся в лесах и болотах — они-то и рассказали нам, где что было найдено, заодно и продолжив свои изыскания на свободных от немцев территориях.

А то я как-то напрягался из-за отсутствия у нас достаточных количеств железа. Правда, с освобождением Барановичей эта проблема снова, казалось бы, была решена — на местных предприятиях мы уже обнаружили несколько сотен тонн железа — лом, складские запасы, разбитые железнодорожные вагоны — и поиски и находки продолжались, так что производственники с оптимизмом смотрели в ближайшее будущее. Но я-то знал, что ближайшее будущее нам ничего хорошего не сулит, поэтому настоял на развитии доменного производства на местном металлургическом заводе при железной дороге, который вырос еще из дореволюционного чугунолитейного. Так-то он делал выплавку чугунных изделий, стали в небольших количествах и изделий из нее из чушек, что привозились по железной дороге. Настало время делать эти чушки самим. Так что мы выбрали уже залитый бетоном участок под фундамент, и сейчас на нем росла доменная печь с регенераторами на пятьдесят кубометров шихты — если будем получать двести-триста тонн чугуна в сутки, а это двадцать пять-тридцать кубометров — будет отлично. Тем более что у нас уже было несколько доменных печей, пониже и пожиже — но опыт выплавки металла уже был, раз были специалисты. Правда, болотная руда была богата фосфором, но наши металлурги добавляли в шихту известь, которая выводила фосфор в шлаки. Пока было неидеально — результат зависел от месторождения, ведь каждое имело свой состав, соответственно, к каждому надо было подбирать свой состав шихты, и смешивать руду из разных источников мы пока не пробовали, но исследования шли. Сейчас мы фактически поднимали производство на другой уровень — и по технологии, и по объемам.

Правда, в этой печи уже не обойдешься древесным углем, что мы применяли в наших менее мощных печах — он будет просто размолот весом шихты и забьет все проходы для воздуха и газов — плавка заглохнет. Но мне обещали сделать кокс из торфа — до войны в БССР велись широкие исследования по главному на тот момент энергетическому полезному ископаемому республики, в том числе и по применению торфа в металлургии, так что сейчас оставалось 'только' построить печи для его производства. Ну, по графикам получалось, что они будут готовы уже в октябре, тогда как домна ожидалась не ранее ноября — уж слишком большому объему материала в ней надо будет сохнуть.

Сам-то чугунолитейный заводик появился тут еще в конце девятнадцатого века и с тех пор работал с переменным успехом, производя чугунное и стальное литье — колосники, дверцы, ограды и прочее, что нужно населению и промышленности. При польской власти он был расширен. Советская власть собиралась придать ему еще один живительный пинок — его территория увеличилась, залиты площадки под будущие производства — одну из них мы и задействовали под домну, начат завоз и установка нового оборудования, в том числе прокатные станы, проходило обучение инженеров и рабочих — еще бы год — и в БССР появился бы еще один довольно крупный металлургический завод. Не успели. И теперь нам предстояло подхватить дрогнувшее знамя индустриализации на землях Западной Белоруссии.

Тем более что небольшой конвертер для переработки лома тут уже был установлен — с приходом Советов в Западной Белоруссии начало разворачиваться масштабное строительство новых промышленных объектов — только в Барановичах и близлежащих поселках и городках мы насчитали более шестидесяти подготовленных площадок — где-то еще только залили бетон, а где-то уже начали возводить стены и завозить оборудование. А уж сколько материалов и строительных конструкций лежало — не подсчитать.

Под это строительство, кстати, разворачивались и предприятия по производству стройматериалов. Так, в Барановичах в середине двадцатых уже был заложен и начал работать бетонный завод, но поскромнее Красносельского — 'всего' десять тысяч тонн цемента в год, что в пересчете на объем дает четыре тысячи кубометров цемента или двенадцать тысяч кубометров бетона. Если стена толщиной тридцать сантиметров и высотой три метра на каждый погонный метр требует один кубометр бетона, то получаем двенадцать километров таких стен, или почти пятьдесят строений размером сто на двадцать пять метров. До войны мощность этого завода планировали увеличить втрое — не успели. Зато успели увеличить мощности местных кирпичных заводиков. До начала Второй Мировой их тут было три, с производством четыре миллиона штук кирпича в год. С приходом советской власти это количество утроилось и добавилось производство огнеупорного кирпича — для металлургических заводов, что были расположены в Барановичах его потребовалось бы много, как и для лесохимических заводов, что также разворачивались здесь до войны — того же уксуса требовалось все больше — и не только в качестве консерванта, но и для производств ацетатного волокна, которое выпускали, например, на Гомельской фабрике искусственного волокна, для кинопленки, да даже для производства аспирина, когда салициловую кислоту, полученную по методу Кольбе-Шмидта, известному еще с конца девятнадцатого века, соединяют с уксусной. А аспирина стране требовалось все больше. Ну и нам не помешает — химики уже работали в это направлении.

ГЛАВА 30.

Для меня же главным богатством Барановичей стали находившиеся тут специалисты и оборудование. И те, и другие у нас были и раньше. Так, за прошедшие два месяца мы набрали внушительный станочный парк в три сотни единиц — одних только токарных станков — сто семьдесят штук. А еще шесть десятков сверлильных, сорок два фрезерных, несколько десятков единиц строгальных, расточных, долбежных станков, двадцать два протяжных, шестнадцать прессов, семь кузнечных, небольшой прокатный стан, ну и четыре десятка заточных. И это я указал только работающие. В общем — по количеству оборудования у нас уже был довольно внушительный завод по металлообработке.

Собирали буквально с миру по нитке — начинали с мастерских паровозного депо того городка, куда мы вошли в конце июня. Заодно и расположенная в нем же МТС дала более двадцати единиц металлообрабатывающего оборудования. И даже в находившемся рядом кирпичном заводике была небольшая мастерская с токарным и сверлильным станками — для ремонта их техники. Они приводились в действие от генератора, на который работал локомобиль на пятьдесят сил — таких небольших генераторов на десять-тридцать-семьдесят киловатт мы тоже подсобрали пару десятков — электросетей здесь еще не было, но заводики и поселки массово обзаводились своими генераторами с приводом от паровых или дизельных двигателей. Так что электричество для привода станочного оборудования было в наличии. Да что там говорить ? Мы даже не погнушались станком с ручным приводом, что был в кузне находившейся в пяти километрах деревни — для начального-то обучения сойдет.

Потом уже шерстили по всей округе, которая за два месяца расползлась чуть ли не на двести километров во все стороны, если считать по выходам некоторых ДРГ. Конечно, в большие города и селения, где стояли немецкие гарнизоны, мы просто так не заходили, только если с боем — для обычного налета или уж окончательного освобождения. Но и небольшие поселения зачастую имели заводики с мастерскими — даже лесопилки, и те порой могли похвастаться каким-то набором станков — хотя бы сверлильный, с ручным приводом, да был.

Мы притащили и несколько ПМ — подвижных мастерских, сделанных на базе грузовых автомобилей для ремонта танков. Мастерские типа 'А' имели слесарное оборудование, бензовар-бензорез, пресс на одну тонну, ручной точильный станок. Мастерская типа 'Б' была уже посерьезнее — и шасси — не ГАЗ, а ЗИС-6, и токарно-винторезный станок, и дрель, и бензогенератор. В воинских частях также оставалось немало интересного — ну кто потащит с собой по боевой тревоге мастерские, расположенные в помещениях ? Вот нам они и доставались. Да и с немцев мы взяли сколько-то оборудования — за их техническими и ремонтными подразделениями мы устроили настоящую охоту, заграбастав или просто уничтожив за это время более тридцати подразделений — от отделения до роты, ну и взяв оборудования, если была такая возможность. Налеты на аэродромы тоже не прошли впустую в плане станков и приспособлений.

Хороший 'урожай' давали и другие местные МТС — Бытенская, Ганцевичская, Гинцевичская, Ивацевичская, Городищенская — каждая содержала вполне приличный станочный парк. И почти каждая имела по несколько цехов — машинный, разборки и сборки тракторов, сельскохозяйственный, радиаторный, инструментальный, механический, кузнечный, деревообрабатывающий, сварочный, а также склад для запчастей, электроотделение и котельная — набор разнился от одной МТС к другой, но даже если не имел отдельного цеха под какие-то работы, то как минимум посты для них имелись. Еще бы — им ведь надо выполнять ремонт десятков единиц сельхозтехники и транспорта, поэтому каждая МТС — это по сути ремонтный минизавод, причем имеющий не только станки, но и прессы, кузнечное оборудование, горны, литейки, а самое главное — профессионалов. Правда, в основном это были жители окрестных деревень, но за прошедшее время они неплохо овладели своим ремеслом — в одной из МТС даже освоили отливку колец для дизелей, тройников маслопровода к колесным тракторам, стали даже делать шестерни. Естественно, подобные производства, если была возможность их защитить, мы не вывозили, даже наоборот — разворачивали в ремонтные предприятия — добавляли оборудования, мастеров и учеников — последних у нас был вообще избыток.

Мастеров и просто обученных рабочих у нас к моменту освобождения Барановичей набралось уже полтысячи человек — из местных жителей или армейцев — либо сразу воентехники или мехводы, либо просто рабочие, призванные на службу. Учеников же мы выдергивали откуда только можно, пропуская хоть сколько-то толковых через сито проверочных тестов — если сможет после пятнадцати минут показов и объяснений переключать передачи на станке — значит, толк будет. Из остальных, возможно, тоже будет, но не сразу. А нам надо было много и быстро, поэтому приходилось отсеивать такими простыми проверками и потом уже постепенно натаскивать в процессе непосредственно работы.

К сожалению, мы пока не могли дотянуться до всех рабочих, что были в БССР, пусть даже и западной — к концу сорокового в Западных областях действовали 392 промышленных предприятия, на которых было занято около 40 тысяч человек, так что резерв для увеличения численности наших рабочих имелся. Конечно, это не шло ни в какое сравнение с восточными областями — там уже к концу первой пятилетки общая численность рабочих, занятых в промышленности, достигла 206 тысяч человек, а в сорок первом рабочих и служащих было миллион двести тысяч. Причем по количеству населения обе части республики были практически одинаковы — примерно по четыре с половиной миллиона человек, и соотношение рабочих ясно говорило, кто развивался быстрее. И с конца тридцать девятого много усилий прикладывалось для того, чтобы подтянуть новые области — туда было направлено помимо оборудования и материалов много рабочих — строить, устанавливать, налаживать и обучать.

Все это давало видимые результаты — уже через год после воссоединения, продукция промышленных предприятий западных областей БССР выросла в два-три раза. Производство спичек увеличилось более чем в 3,5 раза, кожаной обуви — почти в 2,5 раза, выпуск шерстяных тканей возрос на 169,2%. Значительно увеличились добыча торфа, производство сельскохозяйственных машин, мебели, культурно-бытовых товаров, строительных и других материалов — в освобожденных Барановичах нам достался архив, который практически не успели эвакуировать, так что сейчас мы начали его понемногу исследовать, что было непросто — одних только отсортированных дел было около одиннадцати тысяч, а помимо них было еще семьдесят тонн неразобранного материала. Так что информация-то была, но до нее надо было еще добраться — пока мы использовали только вершки.

Но, несмотря на такие успехи в развитии промышленности, Советская власть и не думала останавливаться. Второго октября сорокового года Президиум Верховного Совета СССР издал указ 'О государственных трудовых резервах СССР', согласно которому ежегодно должны были подготавливаться государственные трудовые резервы в количестве от восьмисот тысяч до миллиона человек путем обучения городской и колхозной молодежи определенным производственным профессиям в ремесленных и железнодорожных училищах и в школах фабрично-заводского обучения. Причем набор обучающихся проходил как мобилизация, о чем говорилось в самом указе:

'7. Предоставить право Совету Народных Комиссаров СССР ежегодно призывать (мобилизовывать) от 800 тыс. до 1 млн. человек городской и колхозной молодежи мужского пола в возрасте 14-15 лет для обучения в ремесленных и железнодорожных училищах и в возрасте 16-17 лет для обучения в школах фабрично-заводского обучения.

8. Обязать председателей колхозов ежегодно выделять в порядке призыва (мобилизации) по два человека молодежи мужского пола в возрасте 14-15 лет в ремесленные и железнодорожные училища и 16-17 лет — в школы фабрично-заводского обучения на каждые 100 членов колхозов, считая мужчин и женщин в возрасте от 14 до 55 лет.

9. Обязать городские Советы депутатов трудящихся ежегодно выделять в порядке призыва (мобилизации) молодежь мужского пола в возрасте 14-15 лет в ремесленные и железнодорожные училища и 16-17 лет — в школы фабрично-заводского обучения в количестве, ежегодно устанавливаемом Советом Народных Комиссаров СССР. '

В рамках данного указа по всей БССР осенью и зимой сорокового года было образовано 61 учебное заведение (40 школ ФЗО, 15 ремесленных училищ и 6 железнодорожных училищ), на 18 марта сорок первого — уже 95 школ ФЗО. В мае-июне сорок первого состоялся первый выпуск — 22 тысячи человек. Открывается еще 35 новых школ ФЗО, в которые дополнительно приходит 10 тысяч учащихся — размах поражал воображение. Причем как минимум треть этих школ и учащихся приходилось на западные районы. То есть кадры были — как рабочие, так и преподавательские. Они уже были у нас и раньше, а с освобождением Барановичей и окрестных городков и сел их количество увеличилось почти в три раза — к началу сентября в наших картотеках значилось уже под две тысячи профессиональных рабочих и около пяти тысяч учеников. Это если смотреть по всем специальностям — и электрикам, и операторам торфодобывающих машин, и прочих. Станочников было, конечно, меньше, но и их число подходило к трем тысячам — это если считать вместе с учениками.

А учеников считать стоило. Да, пусть они пока не могут выточить любую деталь, но у нас было довольно много простых деталей или процессов обработки, которые вполне могли выполнять и совсем неопытные люди — в таких работах главное — внимательно следовать указаниям мастера, а не проявлять какие-то чудеса. Взять то же хонингование цилиндров. Его мы проводили на сверлильных станках — они позволяли достаточно быстро двигать хонинговальную головку вверх-вниз, чтобы на поверхности образовалась равномерная сетка из косых царапин, в которой будет удерживаться масло. Так вот — сначала мастер показывал ученику как все это делается, на что надо обращать внимание, потом ученик выполнял хонингование самостоятельно, но под присмотром, проговаривая свои действия, наблюдения и выводы — хватит ли хонинговать или сетка еще недостаточно равномерна. Так он выполнял хонингование одного, второго, третьего цилиндра, потом хонинговал уже без проговаривания — мастер только стоял рядом и смотрел, ну а потом ученик отпускался в свободное плаванье — мастер только изредка посматривал как идут дела — раз в два-три часа подходил и проверял качество поверхности и состояние абразивных брусков, закрепленных в хонинговальной головке на держалках, которые отжимались от центра к поверхности цилиндра общей пружиной через тяги — держалки крепились к тягам в одной точке и могли свободно поворачиваться вокруг нее, так что с началом вращения головки они самостоятельно выравнивались параллельно внутренней поверхности цилиндра. И все. День — и мастер освобожден от этой работы, чтобы заняться более сложной.

То же и с токарями. Подвести человека к станку, показать, как переключаются передачи, дать ему попробовать два-три раза — и уже понятно — пойдет ли у него сейчас дело с техникой, или ему пока лучше заняться другими делами — если он после третьей-пятой попытки уже не дергает судорожно рычаги, а довольно мягко нащупывает ими нужное положение внутри коробки переключения передач — дело пойдет, можно показывать ему уже работу с резцом — центровку, подвод к заготовке, ручную подачу. Все это — без обучения внутренностям станка, видам стали, режимам обработки — ну не его это пока дело. Его дело — научиться переключать передачи и вращать рукоятки так, чтобы укладываться в нужные размеры и соблюдать скорости обработки, указанные мастером. Все.

Конечно, такому недо-рабочему не дашь настоящий чертеж, по которому он сам должен будет выбирать режимы и порядок обработки, ну так на это есть мастер, который все тому и расскажет — на какой скорости работать, с какой подачей, на какую глубину снимать за один проход в начале, а на какую — когда уже будет приближаться к конечным размерам, чтобы обеспечить требуемую чистоту поверхности. И все — человека уже можно ставить точить простенькие детали, и даже непростенькие, для черновой обработки, чтобы сэкономить гораздо более ценное время мастера, оставив ему лишь доводку под точные размеры и чистовую обработку. Ну да — чертежи ученик все-равно должен будет уметь читать, хотя бы в плане размеров, измерительным инструментом должен будет уметь пользоваться — но все это изучается по ходу дела, тем более что к станкам ставятся все-таки не совсем уж зеленые ученики, а люди, уже поработавшие немного в учениках слесарей и мотористов, то есть народ, как-то знакомый с техникой и обработкой металлов, пусть и в таком же 'ученическом' режиме — нам было важно сейчас получить много чернорабочих-станочников, чтобы высвободить опытных людей на производство сложных деталей. К тому же, хотя один ученик не знал правил и способов заточки резцов, этим правилам обучался другой. А на наладку и выверку точности станков натаскивался третий — таким образом два-четыре ученика уже могли заменить одного мастера на несложных работах. Ну и заодно сами постепенно подтягивали свой уровень, тем самым постоянно высвобождая мастера для других работ — они как бы подпирали его, вознося ко все более высоким вершинам.

Причем ученики довольно быстро набирали навыки. Порой даже сложно было сказать, какую категорию имеет тот или иной токарь-ученик. Скажем, человек не знает ни назначение распространенных универсальных приспособлений, ну кроме зажимного патрона; из контрольно-измерительных приборов ему знаком только штанген-циркуль, он совершено не в курсе про углы и правила заточки резцов и сверл, из резцов знает только обычный и отрезной, хотя и умеет их устанавливать и центровать; не в курсе про систему допусков и посадок, про параметры шероховатости, не разбирается в назначении и свойствах охлаждающих жидкостей. То есть по этим требованиям он не дотягивает даже до токаря второго разряда. Зато уже через неделю он выдавал точность шестого квалитета, то есть ловил восемь микрометров на заготовках диаметром шесть миллиметров. А это уже пятый разряд. Но — только на сплошных заготовках, а, например, тонкостенные он пока даже не пробовал на зуб, то есть и третий разряд ему не светил. А уж нарезание резьб — тоже не пробовал ни плашкой или метчиком, что нужно для получения второго разряда, ни резцом, что требуется от токаря третьего разряда.

И таких уникумов было не счесть, к каждому был нужен индивидуальный подход, чтобы подобрать под него работу, которую он мог бы начать выполнять быстро, с минимальным контролем со стороны мастера. Поэтому у нас постепенно формировались бригады из мастера и трех-пяти учеников, которых тот и натаскивал на работы. Конечно, другой мастер уже не знает особенностей этих учеников, поэтому наши возможности по маневру рабочей силой снижались — разрядов-то не дашь, для их получения нужен более долгий срок, чем две-три недели. А без разрядов сразу и не понять, на что человек годен, какую работу ему можно поручить — вот и оказывались ученики привязанными к своему мастеру. По идее, требовалась более мелкая градация, чем разряд — скажем, обработка длинных валов такой-то предельной длины с такой-то точностью. Или — нарезание резьбы. Или — черновая или чистовая обработка колец — каждая бригада начинала специализироваться по отдельным направлениям, оттачивая свои умения в какой-то узкой области. Наверное, это увеличивало время, за которое ученик мог бы получить очередной разряд, зато было полезным в целом для нашего производства. А как не обидеть учеников — над этим еще стоило поломать голову.

Тем более что ученики обижались еще и по другой причине — они рвались 'на войну'. Не все, но в массе — да. Тут уж приходилось им напоминать, что они и так мобилизованы, только на другой фронт — трудовой, и вот когда выучатся, сделают 'десять тысяч' деталей — 'тогда и подумаем'.

— Так к тому времени уже война закончится !

— Ну, значит надо лучше учиться.

И они учились — рвали жилы, не спали ночами, за чем, кстати, приходилось следить в общежитиях. Некоторые пытались мухлевать, показывая результаты похуже, чтобы 'вылететь' из учеников. Не на тех напали — чтобы грамотно смухлевать, нужен уже достаточно большой опыт, которого у них не было.

— Мухлеж приравнивается к саботажу, с соответствующим тюремным сроком. Так что все-равно вместо фронта попадете за решетку, на лесоповал. Так, наверное, лучше отучиться нормально на токаря, обучить смену — тогда уже и пойдете воевать.

Я-то знал, что война закончится еще нескоро, и повоевать успеют многие. Народ что-то такое чувствовал в моих интонациях, поэтому, бурча про себя, возвращались к работе. 'Студенческий бунт', хотя начинавшийся и из благих побуждений, был задавлен в зародыше. А в качестве отдушины этим двужильным чертям устроили курсы НВП по часу в день. Пусть пока хоть так утилизируют свой врожденный милитаризм.

ГЛАВА 31.

Еще одним направлением, которое, как мы надеялись, позволит снизить требования к среднему рабочему, были приспособления. Мы начинали понемногу разворачивать их конструирование и производство, когда, освоив и отладив какие-то часто повторяющиеся операции, становилось понятно, как их можно ускорить. Ведь с приспособлениями уже меньше требовалось делать замеров, которые мало того что требовали много времени, так еще были одним из основных источников ошибок в изготовлении деталей — правильно забазировать измерительный инструмент, не допустить кривизны в прокладке маршрута измерения — все это требовало внимательности и навыков. А уж если приходилось отмеривать от двух баз — задача еще больше усложнялась. Попробуй-ка точно накернить центр будущего отверстия, которое должно отстоять от двух перпендикулярных краев детали на точном расстоянии — надо и прижимать линейку к одному краю, и следить, чтобы она шла параллельно другому — да порой сверлить было быстрее, чем определить точку, в которой надо выполнять сверление.

С приспособлением же деталь устанавливалась в его углу, зажималась рукояткой с эксцентриком, в вертикальные направляющие вставлялся керн — тюк! — и очередную заготовку можно отдавать на сверление. Если на одной плоскости было несколько отверстий — ускорение было еще более существенным — делали несколько направляющих — и знай только вставляй в них керн и тюкай молотком. Ну или делали сразу всю конструкцию для установки непосредственно на рабочий стол сверлильного станка и тогда было достаточно подводить сверло по направляющей. А если таких деталей надо изготовить не одну, а две-десяток-сотню, то и вообще можно не снимать спецзажим со станка, а просто последовательно устанавливать в него детали — и все дела. Почти что поточное производство. Скорость работы возрастала минимум в три раза, точность тоже повышалась — от рабочего теперь требовалось только правильно установить заготовку, чтобы она нормально встала своими базовыми поверхностями на базирующие поверхности приспособления, и потом так же нормально зажать ее зажимным механизмом приспособления. Все. Две трети проблем с точностью уже была решена.

Конечно, еще оставались проблемы в самой обработке — перемещать обрабатывающие узлы станков на нужные расстояния, а если обработка шла вручную — выдерживать нужный угол. Но и здесь мы начинали выпускать все больше приспособлений с ограничителями, рисками, направляющими — все было направлено на то, чтобы рабочий лишь внимательно установил заготовки и потом следил, чтобы не было перекосов, следовал порядку обработки. И это, хотя и медленно, но давало все лучшие и лучшие результаты.

Основная проблема была именно с приспособлениями — их ведь надо было спроектировать и изготовить. Вот на эту работу все больше и затачивались инженеры и опытные рабочие — сконструировать тот же зажим так, чтобы при закреплении детали она не сдвинулась с базовых поверхностей — дело непростое, тут надо соображать в механике и геометрии. Само же изготовление деталей можно было оставлять уже менее опытным сотрудникам — мы старались выявить узкие места производства той или иной детали, и механизировать с помощью приспособлений хотя бы их. И это давало плоды — на некоторых операциях прирост производительности составлял тысячи процентов, да еще с одновременным повышением точности.

В качестве примера можно привести прогресс в производстве глушителей. Их надо было много и разных — и под разное оружие, и теплотехники периодически вносили изменения в конструкцию перегородок и камер, все улучшая и улучшая работу приспособлений для тихой, а порой и беззвучной стрельбы. Первые образцы обычно делали довольно опытные рабочие, и изделия получались хорошими, качественными. Ну, по мере того, как выискивали блох — в конструкции или изготовлении. Проблемы начинались с переходом к более массовому производству. Точнее — к мелкосерийному, хотя для нас и сотня изделий было очень массовым производством. Так, в наших глушителях шайбы, стоявшие перпендикулярно потоку пороховых газов, закреплялись в вырезах планок — получалось эдакое беличье колесо с тремя-пятью продольными планками, скрепленными несколькими шайбами с отверстиями разных диаметров. Ну и еще одна-две-три сплошных или перфорированных трубы корпуса, для перепуска газов между объемами — это уже несущественно.

Так вот, пока прорези в этих планках делали опытные слесаря, все было нормально. Но как только к делу подключались ученики — шли проблемы. Казалось бы — десятые доли миллиметра туда-сюда — никакой разницы. Но шайба становится уже под некоторым углом, соответственно, пороховые газы начинают давить преимущественно в одну сторону — появляется боковая сила, и автомат уводит в сторону — стрелять очередями уже невозможно. Особенно сильно это проявлялось для первой по ходу движения пороховых газов шайбы, хотя и следующие могли внести свою лепту, и хорошо если они как-то уравновешивали друг друга. Проблема.

Стали собирать планки в пакеты и протачивать пазы на горизонтальном фрезерном станке. И — о чудо ! Соосность стала практически идеальной ! Главное, чтобы для одного глушителя использовались планки с одной проточки. Ну, потом и с эти справились, когда сначала стали срезать с пакета заготовок не только нижнюю сторону, но и одну боковую, и потом базировать пакет еще и по ней — из-за погрешности станка еще оставались микрометры различий в положениях прорезей от партии к партии, но они уже не играли существенной роли.

Так что к концу августа глушители шли уже потоком — чуть ли не по сотне в день — нашим военным очень понравилось наносить удары из засад и при этом не кричать на всю округу 'мы здесь !!!' — о том, что они здесь, первые секунды знали лишь убиваемые немцы, которые тоже не сразу понимали, почему это их товарищи вдруг начинают валиться на землю. Так что порой случалось, что ответных выстрелов вообще не было, если немцев было сравнительно немного.

Таким образом мы сдерживали фрицев на дальних подступах почти две недели — просто вырубали передовые отряды из засад, просачивались в тылы и устраивали нападения там — фрицам было просто не до продвижения вперед — их порядки не были сплошными, а с потерями от таких нападений и засад с применением тихого оружия они становились еще дырявее — так технология давала нам тактическое преимущество в отдельных стычках, которое, следуя правилу перехода количества в качество, перерастало уже в стратегическое преимущество — немцы не могли добраться до нашего ядра, где мы делали все новые и новые приспособления, дающие нам тактическое преимущество в локальных стычках, которое ... ну в общем понятно — я рассчитывал, что этот снежный ком еще какое-то время будет нарастать. Фрицы, конечно, придумают способы противодействия, но не сразу — пара-тройка недель у нас будет.

А для нас сейчас каждый день 'тишины' был на вес золота — мы разворачивал уже довольно серьезные производства. Ну, серьезные — по нашим меркам, но мы могли ими гордиться. Мы уже можно сказать что освоили капитальный ремонт двигателей, за исключением отливок картеров и блоков цилиндров. Наши уже даже делали стальные гильзы, переплавляя изношенные либо сломанные, а то и забирая на это дело обрезки танковой брони — отливали заготовку гильзы, срезали поверхностный слой и потом раскатывали ее в небольшом прокатном станке до нужных размеров. Пока выходило семь гильз в день при браке в тридцать, но уже семнадцать двигателей бегали частично с нашими гильзами, и пока только шесть установленных полетели в первые три часа работы.

А наши ремонтники двигались дальше. Они собрали расточный станок для расточки посадочных мест для коленвалов, чтобы делать это за один проход. Раньше делали проще — снимали крышки опорных подшипников, убирали подшипники и растачивали поверхности на крышках и на верхнем блоке. Обработка велась по отдельности, мало того что на разных станках, так еще и с перестановками под каждую поверхность. А это — потеря соосности соседних посадочных мест — как тонко ни подкручивай установочные винты зажимных приспособлений, а все-равно — пусть и на доли градуса, да будет небольшой перекос — а это — неравномерность износа во время работы, соответственно, двигатель меньше проработает до следующей капиталки, если вообще не гикнется из-за повышенной вибрации. А так — резец закреплялся на длинной штанге, при вращении которой и снимал стружку последовательно по всем посадочным местам, пока двигатель наезжал на штангу. Естественно, сама штанга крепилась за оба конца, чтобы иметь достаточную жесткость не только за счет ее толщины. А для длинных двигателей ставили еще и промежуточные опоры с роликами, чтобы штанга спокойно ехала по ним. Шлифование и хонингование проводилось тем же способом. Скорость обработки выросла чуть ли не на порядок — просто за счет того, что не надо было переустанавливать двигатель и крышки. А уж про точность, точнее — однородность и соосность поверхностей — и говорить не приходилось.

Подобную систему соосной обработки еще раньше сделали для шатунов, хотя там принцип был другим, ведь в шатунах отверстия находились в одной плоскости, а не на одной линии, соответственно, потребовалось сделать спецзажимы, которые обеспечивали перпендикулярность шатуна относительно сверла. Причем — под каждый тип шатуна делался свой зажим. Но это существенно снизило требования по квалификации рабочих — теперь мастер занимался изготовлением зажимов, обучением и контролем, а ученик выполнял саму обработку шатунов.

В итоге к концу августа мы выпускали из капиталки в среднем три двигателя в сутки, причем последнюю неделю выпуск был уже семь двигателей, и мы еще разворачивали производство. Во-первых, продолжалось изготовление оснастки и станков. Во-вторых, шло обучение новых людей — ведь раньше ремонтом занималась только одна бригада в двадцать пять человек, в которой только семеро человек были механиками и станочниками высокой квалификации, а остальные — подмастерьями — мы постарались набрать на этот участок более-менее опытных станочников, но им все-равно еще надо было повышать свой уровень. И вот сейчас, недоучив и этих, мы набирали новых людей, разворачивая эту бригаду уже в четыре, общим количеством почти в сотню человек. Нагрузка на 'старых' двигателистов была адской — две шестичасовые смены с двухчасовым перерывом — 'сиеста' очень помогала восстановить силы, иначе при непрерывной смене уже часов через десять люди начинали бы и валиться, и косячить гораздо сильнее, то есть смысла в такой работе просто не было бы. А что делать ? Несмотря на то, что мы не разрешали эксплуатировать бронетехнику на максимальных режимах, все больше двигателей все-равно выходило из строя, и без разворачивания в ближайшем времени мощной базы по ремонту моторов уничтожение нас станет лишь вопросом времени — 'война моторов', мать ее за ногу. И люди это понимали, поэтому работали на износ. А мы со своей стороны старались хоть как-то компенсировать такой тяжелый режим работы — при мастерских создали душевые, столовую с обильной кормежкой, комнаты отдыха с топчанами и постельным бельем — все бытовое обслуживание двигателистов взяла на себя бригада и восьми женщин.

И уже была надежда, что к концу сентября ажиотаж спадет — как-то начнут работать новички, и рабочее время удастся сократить хотя бы до двух пятичасовых полусмен. Но с освобождением Барановичей случилась новая 'напасть' — появились новые станки, сотрудники, технологические возможности по той же закалке. Вроде бы и надо радоваться, но времени на это просто не было — все это надо было осваивать, перебазировать производство — опять суета и морока. Хотя, конечно, новые возможности слегка кружили голову. Так, до освобождения Барановичей нарезка зубчатых передач у нас уже вышла на уровень более двадцати метров в сутки. Примерно такая длина зубчатых передач в дизелях В-2, если не учитывать, что часть из них — конические. Или, в пересчете на условные десятисантиметровые шестерни — примерно семьдесят штук. Естественно, с последующими закалкой и шлифованием. Вполне так неплохо. В Барановичах же в депо и на металлургическом заводе были еще зуборезные станки, а главное — производство зуборезного инструмента. По первым прикидкам, наши возможности возрастут примерно в десять раз — до семисот условных шестерен в сутки. Причем двадцать процентов — конических, что важно для ремонта двигателей В-2 на Т-34 и КВ. То есть получалось, что в сутки мы сможем выпускать шестерен на десять танковых двигателей. Ну, если забить на остальные двигатели, которых у нас тоже было немало. И этот момент все не давал мне покоя.

Вообще, наличие множества рабочих и станков позволило нам довести выработку токарных и фрезерных работ до вполне приличных величин — в сутки мы стачивали чуть ли не кубометр металла, который, если вспомнить байку про скульптора, скрывал в себе будущие детали. Валы, посадочные гнезда, муфты, зубчатые колеса, шайбы, кольца, гайки, болты, клапаны, заглушки — мы освоили изготовление уже более сотни наименований деталей, прежде всего для ремонта двигателей, техники и вооружений. Заодно накопили неплохой парк станочных приспособлений, а, главное — опыт. Мы даже начали изготавливать штангенциркули, калибры, сверла, и уже пошли первые фрезы, метчики и плашки. Да что там говорить — недавно поставили в дизель первые топливные форсунки с игольными дозаторами топлива — их выход наконец составил одну из десяти. А тут еще появилась очень хорошо оборудованная литейка, не то что были у нас раньше. И с опытными мастерами. Первое, что я у них спросил:

— Картеры отлить сможете ? — у нас скопилось уже почти две сотни двигателей с разбитыми или треснувшими картерами. Их мы, конечно, дербанили на запчасти, но сам-то блок был нормальным — так чего бы и не восстановить ?

— Картеры-то ? Надо посмотреть ... Не сразу, но сможем.

— А когда сможете ?

— Надо посмотреть.

— Сколько времени потребуется ?

— Да кто же его знает ... ?

Было видно, что народ опасается брать на себя какие-то обязательства — мало ли что можно ожидать от нового начальства.

— Тогда давайте так. Недельку опробуйте, попримеривайтесь, и тогда поговорим еще раз. Лады ?

— Лады. — мастер оттаял, так как и получил примерный срок, и какие-то намеки, что с него не снимут стружку, если сразу ничего не получится.

Но смутная идея все не оставляла меня, бегая где-то на задворках сознания, пока наконец на одной из планерок в конце августа не выскочила наружу в виде вопроса-утверждения:

— Слушайте, а мы ведь можем делать двигатели !

Народ опешил. Да и речь шла совсем о другом — о размере налогов ... и — делать двигатель ? как это ?!? там же целые заводы !!! — предложение явно было фантастическим. Впрочем, после минутного раздумья, народ устроился поудобнее и приготовился внимать — в конце концов, глушителей, прицелов и самоходок у нас тоже раньше не было. Так что чем черт не шутит.

А я, не дождавшись ни поддержки, ни возражений, продолжил:

— Смотрите. Зубья вытачивать умеем. Валы вытачивать умеем. Картеры и блоки отливать умеем ...

— К-хм ... — предупредительно кашлянул заведующий производственным комитетом.

— Ну хорошо, не умеем, но ... может, их как-то отливать по частям, а потом скреплять ... ?

— Так толщины надо будет увеличивать, делать отливки с отверстиями ...

— Ну и увеличим ...

— Так характеристики ухудшатся по сравнению с оригиналом.

— Да и ладно. Потеряем процентов десять, ну пусть даже двадцать — не беда. Главное, чтобы работало и двигало ...

— Ну ... если так ... так-то, конечно, отливать не целиком а частями — будет проще ... А гильзы ?

— Гильзы да ... их пока немного ... но там прогресс есть — уже с десяток в день выходит.

— Так колен-вал все-равно не сделаем. Его же ковать, шлифовать, причем на особом станке, чтобы можно было закрепить эту загогулину ...

— А может вообще — сделать двигатель только с одной парой цилиндров. Там и коленвал не потребуется.

— Типа как радиальные в самолетах ?

— Ну да.

— Ну да ... коленвал не потребуется ... так мощность будет сил пятьдесят, не больше.

— Ну и ладно. Трактора, автомобили, другая техника — найдем куда поставить.

— Так там все-равно сколько валов и конических передач ...

— А если перевести на цепи ? Эти же передачи нужны только чтобы поднять крутящий момент наверх, к распредвалу, а сами-то валы — параллельны. Так и прокинуть мощность цепями ...без этих поворотов ...

— Порвутся быстро. Износятся — и порвутся. Да и не только распредвал — еще насосы — топливный, для масла.

— Взять металл потолще, сделать цепь двойной ... или даже тройной ...

— Не, с тройной будет уже великоват вылет вала, на котором будут звездочки ... будет изгибаться ...

— Ну сделать его потолще ... или двойной. А на металл — переплавьте на пробу один трак — они ведь из марганцовистой стали ... ? Вот и не износятся.

— Ну ... пожалуй ... или поверхностную закалку магнитными полями ... или это ваше шоопирование ... Да все-равно порвутся — пружины-то тугие у клапанов, толкать надо сильно — цепи растянутся быстро.

— А может — без пружин ?

— Эм ... ?

— Возвращать тоже толчком кулачка.

— Это надо подумать. Его же придется чем-то поддерживать. Так-то его держит пружина ... Прикинем. Там все-равно еще и газы давят, так что может и не будет выигрыша от смены привода клапанов. А насосы ?

— Либо сделать, либо взять из запасов, чтобы отработать двигатель. А потом — все-равно сделать.

— Ладно, насосы пока возьмем готовые — и так дел будет выше крыши. А над остальным надо подумать.

— Во ! Давайте подумаем — что можно будет сделать !

Народ, видя мои горящие глаза, понял, что просто так не слезу, поэтому начерно прикинули план работ, контрольные сроки, занесли в протокол и уже собрались вернуться к налогам, как еще одна мысль покинула мое подсознание:

— И еще давайте попробуем копировать станки.

Народ не выдержал и заржал.

— Чугуна не хватит, на станины-то ...

— Делать из железобетона. Там ведь нужно прочное основание, а из чего оно — не важно, главное, чтобы не разбалтывалось. Ну или кирпичные.

— А переставлять ?

— Пока — не переставлять. Ну или сделать составным, только чтобы была общая плита ...

— Посмотрим ...

— Первые прикидки обсудим через недельку, хорошо ? — на всякий случай я обозначил срок следующего разговора, чтобы не принимали за блажь — пока есть возможность, надо хотя бы попытаться. Как говорится — не догоним, так согреемся.

А куда применить эти моторчики, я уже знал.

КОНЕЦ Книга 1, Часть 1.