До последнего вымпела

До последнего вымпела

Глава1.

"Белый Орёл" с мечами покачивался возле правого бедра, а вот очередной "чёрный орёл" на погоны так и не "прилетел"... Правда Роберт Николаевич Вирен не очень-то на это и рассчитывал — он ведь и контр-адмирала получил меньше года назад. Хотя надежда, конечно, сначала теплилась... Но, увы. А вот на Рожественского пролился настоящий "золотой дождь": и Георгий третьей степени, и голубая лента через плечо*, и чин полного адмирала. Управляющим Морским министерством, пока правда не назначили, но Зиновий Петрович был первой кандидатурой, как только данный пост освободится.

Да ладно! "Белый Орёл" всё-таки четвёртый орден в иерархии Российской Империи, сам Нахимов за Синоп получил именно эту награду. А уж после разбирательства по поводу "самоутопления" "Севастополя", которое Вирену устроили в Адмиралтействе, можно было считать, что герой прорыва артурской эскадры и боя в Цусимском проливе, отделался вполне легко и почётно.

Но мысли адмирала достаточно быстро вернулись к ожиданию сегодняшнего праздника: экипаж споро мчал Роберта Николаевича к храму Благовещения Пресвятой Богородицы на восьмой линии Васильевского острова, где ему сегодня предстояло быть посажёным отцом на свадьбе Василия Михайловича Соймонова.

Старый друг, каперанг Михаил Капитонов, без труда уговорил "национального героя" придать дополнительный блеск венчанию своей дочери: Вирен и сам прекрасно помнил того лихого мичмана, что прорвался на миноносце из Порт-Артура, заменив на мостике тяжело раненого Колчака. Помнил и то, как под впечатлением мужества этого юноши, лично вручил тому свой георгиевский крест в Индонезии, при награждении героев прорыва.

Все проблемы и обиды адмирал приказал себе больше сегодня не вспоминать. Он ехал на праздник.

* Лента ордена "Святого Андрея Первозванного" — высшего ордена Российской Империи.

Вот, казалось бы: ждёшь этот ДЕНЬ с нетерпением, мучаешься оттого, что не можешь подстегнуть время, которое как нарочно тащится еле-еле, готов отдать всё, чтобы он поскорее настал... Он настал. И теперь мечтаешь только об одном: поскорее бы этот день закончился.

Даже под огнём башен японских броненосцев, в дыму пожаров и среди визжавших осколков, Василий Соймонов не ощущал такого дискомфорта как сейчас, находясь в фокусе дружелюбных и доброжелательных взглядов друзей, родственников и знакомых. Хотелось буквально провалиться куда подальше.

Василий старался скрыть своё волнение и как бы спокойно беседовать с друзьями в ожидании невесты, но, даже находясь возле ступеней храма, даже зная, что Ольга его любит, что её родители относятся к браку очень благосклонно, всё равно здорово волновался: кто его знает какая случайность может произойти. Эту случайность блестящий лейтенант флота российского и кавалер трёх орденов представить себе не мог, но всё равно очень её опасался.

А ордена хотелось снять и спрятать: маменька, просто не сводившая восхищённых глаз со своего сына-героя, пыталась каждые пять минут протереть Георгия, Анну и Станислава и так сияющие на груди Василия, фланелевой тряпочкой. К тому же шаферы Соймонова, мичманы Волковицкий с "Николая Первого" и Князев с "Сенявина", однокашники по Морскому Училищу и друзья, с не очень-то белой завистью поглядывали на его лейтенантские эполеты и ордена.

Им, можно сказать, не повезло. В войне участвовать не пришлось, а каждый из этих молодых людей был уверен, что тоже сможет проявить себя в бою. И, наверное, проявили бы. Но всё шло к заключению мира, и молодые мичманы были обижены на судьбу.

Наконец "вечность ожидания", длившаяся уже целых пятнадцать минут, была прервана событием: прибыл Вирен.

Адмирал, выйдя из экипажа, прямиком направился к жениху и доброжелательно пожал руку лейтенанту. Мать Василия была просто на седьмом небе, наблюдая оказание такой чести её сыну. А уж когда Вирен приложился ещё и к её ручке, женщина просто на глазах "растаяла от удовольствия".

Капитолина Анатольевна Соймонова, отнюдь не была "клушей": это была вполне миловидная для своих сорока трёх лет дама, родилась и прожила всю жизнь в Петербурге и повидала на своём веку немало светских мероприятий. Но сегодня она была просто счастливой матерью, не скрывающей своего счастья и гордости за сына.

Когда пришла весть о гибели младшего брата Василия, Петра, то казалось, что горе навсегда подломило эту сильную и красивую женщину, в одиночку "поднявшую" двух сыновей после смерти мужа. Несколько месяцев мать двух морских офицеров просуществовала какой-то бледной тенью. Она знала, что и Василию предстоит сражение, только надежда на его возвращение, казалось, давала силы жить Капитолине Анатольевне. И он вернулся. Вернулся живым и здоровым, в блеске наград, с перспективами на прекрасную карьеру. Буквально со скоростью вихря наладилась и вот-вот состоится свадьба Васеньки со славной девушкой, которую он давно любит, сам адмирал Вирен, герой войны, согласился стать посажённым отцом на этой свадьбе...

Чувства переполняли женщину, и она была слегка... Ну не в себе, что ли. Вероятно самые сильные положительные эмоции, которые может испытывать мать — радость и гордость за своего ребёнка. И хотя бравого лейтенанта, увешанного орденами, "ребёнком" можно было назвать с большой натяжкой, но для мамы именно им Василий и оставался. И, наверное, останется навсегда. Как будем в первую очередь детьми для своих матерей и мы с вами, уважаемый читатель. Кем бы мы ни являлись в свои ...дцать лет, какими бы "большими начальниками" не стали...

Это может быть только она! — непонятно чем отличался стук колёс и цокот копыт именно этого экипажа от всех остальных, но Василий мгновенно обернулся. И не ошибся. В приближающемся, запряжённом парой белых коней фиакре была та, что сегодня станет госпожой Соймоновой — его Оленька.

Возница лихо осадил лошадей, и капитан первого ранга Капитонов вывел на тротуар свою дочь.

Стараясь не сорваться на бег, Василий подошёл к своей наречённой и, вместе со всеми остальными гостями, свадебная процессия проследовала в храм.

И никакие силы не могли унять дрожь в руке, на которой лежала изящная ручка невесты, Князев, связывая руки брачующихся полотенцем пошутил: "Чтобы не передумали и не сбежали из-под венца!"

Хор встретил молодожёнов величальным пением и Василий с невестой подошли к алтарю. Переглянувшись, Василий с Ольгой одновременно наступили на расстеленное полотенце, что означало равенство в семье, что оба будущих супруга будут уважать мнение друг друга.

В руках жениха и невесты ярко горели восковые свечи, а на их головы священник возложил золотые венцы... Таинство началось.

— Имаши ли Василий, произволение благое и непринужденное, и крепкую мысль, пояти себе в жену сию Ольгу, юже зде пред тобою видиши?

— Имам, честный отче, — как и положено, отвечал Василий, стараясь ничего ненароком не напутать, но мысли казалось, завязли в каком-то киселе... Вроде бы и хора было не слышно, до сознания доносились только слова священника. — А не снится ли мне все это? — с потаенным страхом думал он, на мгновение усомнившись, что это венчание — не сон, и вообще все события последнего полугода — прорывы, походы, сражения, ордена, наконец — всё наваждение, а на самом деле сейчас он проснётся — и вокруг снова будет Порт-Артур и сентябрь прошлого года... — Но даже если это сон... Господи, пусть он длится вечно! — мысленно молился почти утративший связь с реальностью лейтенант.

Наконец, священник повёл их с Ольгой вокруг аналоя, и, по завершении третьего круга, соединил руки брачующихся, накрыв своей. От прикосновения лейтенанту показалось, что он вдруг проснулся. — Так это был не сон! — казалось, воздух, еще недавно бывший каким-то маревом стал вдруг прозрачен, яркие лучи солнца из приютившихся где-то под самой крышей окон собора разбежались причудливыми теплыми зайчиками по фрескам и золотой резьбе... и только после этого в мозг Василия ворвалось ликующее: — Оленька моя! Единственная и родная! Всё! Никто нас больше не разлучит кроме смерти! Оля! Оленька!! Олюшка!!!

Снова как во сне Соймонов поцеловал поднесённые иконы, то же самое сделала Ольга, теперь уже тоже Соймонова, и гости, вслед за молодожёнами, стали выходить из церкви.

Краем глаза лейтенант уловил чуть кривоватую улыбку новоявленной тещи. Да, серьезный разговор состоялся у них недавно, и если бы не помощь будущего тестя, неизвестно, чем бы все закончилось.

С лёгким содроганием Василий вспомнил, как "был взят последний бастион", стоявший на пути к его счастью:

— Михаил Николаевич, у меня болит голова от табачного дыма, шёл бы ты курить к себе в кабинет!

— Ну что ты, дорогая, я лучше потушу сигару, — Капитонов прекрасно понимал, что супруга просто хочет остаться с Соймоновым наедине и этот, всё-таки достаточно застенчивый юноша, может "дать слабину" под напором столь поднаторевшей в словесной казуистике женщины, как его жена. А за счастье своей дочери каперанг решил биться до конца.

— Ладно, — недобро сверкнула на мужа глазами Ирина Сергеевна. — Василий Михайлович, — обратилась она уже к Соймонову. — Я очень польщена вашим предложением, но меня беспокоит судьба Ольги. Надеюсь, вы поймёте мать.

— Несомненно, уважаемая Ирина Сергеевна, — лейтенант ощущал лёгкий "мандраж", но сдаваться не собирался.

— Понимаете, любовь — любовью, но, как я выяснила, есть определённые условия для права на женитьбу у офицера.

— Конечно. Я о них знаю. Разрешение на брак от моего начальства имеется. Николай Оттович подписал мой рапорт сразу.

— Я не об этом. Скажите, какой доход вы имеете?

— Только жалование. Доход с поместий под Рязанью идёт лишь на содержание моей матушки, да и его едва хватает, чтобы обеспечить ей достойное существование. Мне, повторяю, достаточно того, что я получаю от казны.

— Это вам достаточно, — победно блеснула глазами Капитонова. — А вашей будущей жене? Ведь для права на вступление в брак вы должны получать не менее тысячи двухсот рублей в год. А молодой лейтенант такого дохода не имеет. Не так ли? Поэтому я не имею права согласиться на вашу свадьбу с моей дочерью. Во всяком случае, пока. Надеюсь, вы поймёте волнения матери. Как только вы будете получать соответствующее жалование, я буду счастлива видеть вас своим зятем, а до тех пор...

Ирина Сергеевна победно посмотрела на мужа и с огромным удивлением обнаружила, что тот улыбается "во всю бороду".

— Осмелюсь заметить, — слегка хрипловатым от волнения голосом ответил Соймонов, — я не просто лейтенант, я старший минный офицер броненосца. И моё годовое жалование...

— Около полутора тысяч в год, — весело подал голос Капитонов. — Так, Василий Михайлович?

— Совершенно верно, Михаил Николаевич. Вместе со столовыми. А с пенсией за "Георгиевский крест" — ещё больше. К тому же мне предложена должность старшего офицера "Пересвета". И если меня утвердят...

— Уже утвердили, я говорил с Виреном. Так что наш с тобой зять, Ирина Сергеевна, будет получать около двух тысяч в год, — каперанг откровенно веселился, а его супруга окончательно поняла, что уже отрезала себе пути к отступлению. Да и услышав такое, у Капитоновой как-то пропадало желание сопротивляться замужеству дочери. Разве что из принципа.

— Господи! Сколько вам лет, Василий Михайлович?

— Двадцать четыре.

— Вы же ещё почти мальчик! Как вы можете стать старшим офицером броненосца?

— Японцы "помогли", — ответил за Василия каперанг. — Убыль среди офицеров на кораблях страшная. А война не закончена. Командиры хотят оставить на ключевых должностях проверенных и обстрелянных людей. Кстати, а ты знаешь, кто согласился быть посаженным отцом на свадьбе?

— И кто?

— Сам Роберт Николаевич, — Капитонов лукаво посмотрел на жену. — Герой войны, о котором пишут все газеты.

Даже для Василия эта новость была сногсшибательной, а уж для честолюбивой Ирины Сергеевны...

Однако, как и многие женщины, теща не забывала обид и, если она сочла себя после того разговора хоть чуточку уязвленной поражением... Да, в будущем это могло стать проблемой. Но все это потом, а сейчас лейтенанта волновала совсем другая женщина — та, что шла рядом с ним.

Оборотистый Волковицкий уже откупоривал бутылки с шампанским и разливал игристое вино по бокалам на подносе, который держал услужливый вестовой.

Василий даже не чувствовал вкуса пузырящегося вина, он был переполнен счастьем... Почти... Вдруг неумолимо запульсировало в мозгу непреодолимое желание бросить всё и всех. Взлететь вместе с Оленькой в какую-нибудь из поданных уже колясок и умчаться на край света только вдвоём. И смотреть только в любимые глаза, а не на лица гостей, друзей и даже родителей, слышать не поздравления, а только один родной и любимый голос, обнять, наконец, свою УЖЕ ЖЕНУ крепко-прекрепко и нежно-пренежно... Имея на это полное право, и не скрываясь ни от кого. И целоваться... Долго-предолго...

Судя по взгляду и немножко виноватой улыбке Ольги, она думала приблизительно о том же.

Но, увы. "Протокол — есть протокол". Молодожёнам предстояло отстоять "свою вахту". Следовать традициям и считать минуты до окончания свадебной трапезы.

Так было, так есть и, наверное, будет ещё очень долго: вступившие в брак ещё целый вечер, чтобы не обидеть своих близких, сидят и будут сидеть за праздничным столом, улыбаться, целоваться под крики "Горько!" и ждать когда же их, наконец, оставят в покое и позволят побыть вдвоём и только вдвоём. Чтобы хотя бы развернуть и осмотреть свадебные подарки...

Жених с невестой, тем не менее, радостно улыбались гостям, принимали поздравления и, как впрочем, и все присутствовавшие, ждали сигнала садиться в "свадебный поезд": череду экипажей, уже выстроившуюся для того, чтобы принять всех гостей и отвезти в Морское Офицерское Собрание Петербурга, где флотские офицеры обычно и справляли свадьбы.

Василий помог своей невесте, то есть уже жене, подняться в коляску, сам "взлетел" и примостился рядом, задыхаясь от счастья: ну хоть ненадолго только вдвоём! И сразу же со всей нерастраченной страстью расцеловал улыбающееся лицо молодой супруги. И просто всем своим существом, каждой клеточкой тела почувствовал, как подалась Ольга ему навстречу и как мало ей этого поцелуя...

Экипаж с молодожёнами отбыл первым, за ним тронулась коляска с шаферами и подружками невесты, родители невесты (Ирина Сергеевна с лёгкой женской ревностью заметила, что Вирен пригласил Капитолину Анатольевну в свой кабриолет). Далее двинулись коляски с другими гостями.

Мимо пролетели Ростральные колонны, экипажи пронеслись по Дворцовому мосту, копыта лошадей дробно застучали по Невскому, справа проплыл величественный Казанский собор, и бронзовый Кутузов, казалось, благословлял молодожёнов. Промелькнул Гостиный Двор, и вот уже экипаж въехал на Аничков мост, и Василий с Ольгой очередной раз, поневоле, засмотрелись на рвущихся с поводьев коней бессмертного творения Клодта.

Не так уж и далёк был путь до Собрания, и Соймонов внутренне готовился снова быть объектом всеобщего внимания, но уже в самый последний раз. Только бы дождаться окончания свадебного бала. Только бы всё поскорее закончилось!

Хоть Василий уже и с полным правом прижимал к себе свою единственную и любимую, с удовольствием и трепетом ощущая хрупкость и нежность её тела, но он прекрасно понимал, что придётся ещё потерпеть: ритуал есть ритуал.

Мимо пролетал летний Петербург, мелькали дома и деревья, прохожие приветливо махали руками свадебной процессии и вот наконец экипаж остановился перед зданием на углу Литейного и Кирочной улицы.

Василий с трудом оторвался от своей невесты и, проворно выскочив на тротуар, помог сойти ей на землю. Коляски подлетали одна за другой? и толпа гостей перед входом в Собрание неудержимо росла. Князев оперативно построил присутствующих офицеров в две шеренги одна напротив другой, отдал команду, и отточенная сталь вылетела из ножен: клинки парадного оружия образовали арку, через которую предстояло войти в дверь молодожёнам. Палаши моряков скрестились с саблями сухопутных офицеров, и вся эта искрящаяся на солнце сталь придавала особенную торжественность моменту.

Капитолина Анатольевна Соймонова даже прослезилась от гордости и эффектности ритуала.

— Ваась! Страшновато как-то под всем этим проходить, — Ольга никогда не была кисейной барышней, но тут слегка взволновалась.

— Не бойсь, жена офицера! — улыбнулся лейтенант. — Пошли!

— Пошли, муженёк! — ответила улыбкой и Ольга.

Молодожёны вступили под искрящуюся на солнце сталь. За их спиной офицеры расцепляли клинки и с лязгом вбрасывали оружие в ножны.

Искать дорогу к месту празднования не приходилось: череда ваз с цветами точно вывела супругов Соймоновых с свадебному столу. Накрыт он был достаточно скромно — особой обжираловки и пьянства не планировалось, хотя стояли и бутылки вина, и графинчики, и блюда с закусками.

Волковицкий с Князевым проворно и деликатно рассаживали гостей по местам. Действовали они со сноровкой заправских метрдотелей и, через десять минут всё было готово для продолжения праздника.

Капельмейстер взмахнул руками, и оркестр тут же отозвался звуками вальса. Ольга закружилась в танце с Виреном и Василий невольно залюбовался на танцующую пару. Юношеская фигура адмирала двигалась очень легко и непринуждённо, а про невесту и говорить нечего, она словно порхала под музыку.

— Какая же она у меня красивая! — молодой супруг не сводил восхищённых глаз со своей любимой. И, естественно, ждал следующего танца, когда уже он сам закружит молодую жену по паркету зала.

Ожидание было недолгим и Роберт Николаевич, под аплодисменты гостей, подвёл невесту к жениху. Соймонов, можно сказать, не слышал музыки, его тело на полном автоматизме следовало власти звуков, а глаза не отрываясь, смотрели на родное, лукаво улыбающееся лицо.

— Вася! Я тебя тоже люблю, но прекрати так яростно пожирать меня глазами, — хихикнула Ольга, — иначе к концу танца от твоей жены только косточки останутся.

— Ничего, — улыбнулся молодожён, — что-нибудь да останется и вообще: ты мне ещё целиком сегодня понадобишься.

— Лейтенант! Прекратите ваши намёки! — невеста попыталась изобразить негодование, но ничего не вышло, и оба весело рассмеялись.

После танца молодых гости, наконец, тоже присоединились к балу и Соймоновы почувствовали себя слегка посвободней. Но Василий не дал себя увлечь беседой с офицерами, зная об обычае, который сейчас искренне считал совершенно дурацким: уведут его невесту, а потом носись как идиот между ухмыляющимися гостями и выясняй куда, мол, она делась, где и за какой выкуп её можно получить обратно.

Неожиданно в зал зашёл незнакомый мичман, огляделся, и прямиком направился к Вирену.

— Ваше превосходительство! Разрешите обратиться, мичман Васильков. Прошу меня извинить, но вам срочное сообщение.

— Давайте, мичман. И выпейте пока за здоровье молодых, раз уж сюда пожаловали. — Роберт Николаевич понял, что раз уж его нашли здесь, то дело действительно безотлагательное. Прочитав содержимое пакета, он посмурнел лицом и, пошептавшись с Капитоновым, направился к молодожёнам.

— Прошу простить меня, Ольга Михайловна, но я должен вас огорчить и в скором времени лишить общества вашего мужа. К глубокому моему сожалению война продолжается. Василий Михайлович, я отбываю во Владивосток завтра, а вам, учитывая обстоятельства, даю ещё три дня. Прошу извинить, господа, но мне срочно нужно покинуть бал. Честь имею!

Когда адмирал вышел, Василий потерянно посмотрел на супругу:

— Вот так вот, Олюшка, только три дня...

— Нет не три! Я поеду с тобой. Я больше не собираюсь тревожиться за тебя за тысячи вёрст. Я буду рядом.

— Но ведь у тебя учёба, дохтурша ты моя, — попытался пошутить Соймонов.

— Подождёт учёба. А фельдшером я и так уже имею право работать. Может даже и лучше будет — практику получу реальную.

Подошли родители Ольги. Было понятно, что они уже оба в курсе событий.

— Мама! Я еду с Васей на Тихий океан. Я так решила!

— Разумеется, — спокойно ответила Ирина Сергеевна. — Будь рядом со своим мужем.

И Василий, и каперанг, и сама Ольга посмотрели на неё с лёгким обалдением.

— Ну, мать, не ожидал! — пробормотал Михаил Николаевич.

— Чего не ожидал-то? — с недоумением посмотрела жена на Капитонова. — Ты всерьёз думал, что я враг своей дочери? Да, я некоторое время была против этого брака, извините Василий, но совсем не потому, что у меня была какая-то неприязнь к нынешнему зятю. Я беспокоилась о будущем Оли. Теперь я уверена, что у неё хороший, любящий и надёжный муж. И пусть они будут вместе или хотя бы как можно ближе друг к другу. По себе помню, как тебя лейтенантом в Либаву загнали, а я в Петербурге одна была. Так то Либава... Пусть едет Ольга во Владивосток, раз сама так решила.

— Мамочка! Милая! — невеста немедленно повисла на шее матери. — Спасибо тебе, родная!

— Угомонись, люди смотрят. — у Ирины Сергеевны тоже повлажнели глаза и, хотя это было вполне естественным явлением в такой день, она слегка стеснялась показывать чувства на людях.

— И вообще, гостям расходиться пора, — слегка взволнованным голосом продолжил Капитонов, — прощайтесь и отправляйтесь к себе. Ждём вас завтра к обеду.

Глава 2.

Это Василию хватило пары минут, чтобы обменяться рукопожатиями с офицерами и чмокнуть в щёку Капитолину Анатольевну. Пока же Ольга перецеловалась со всеми подругами и дамами, пока к её ручке успели приложиться офицеры — ушло ещё четверть часа.

Но вот, наконец, они вдвоём заскочили в коляску, и пара коней понесла их к снятым Соймоновым на неделю апартаментам.

— Олюшка, милая, ну неужели всё?! Неужели мы теперь только вдвоём и ты совсем-совсем моя? Не верится! — Василий, не сдержавшись, начал целоваться "по серьёзному".

— Да подожди ты! — Ольга постаралась ласково, но твёрдо держать в рамках приличий слегка захмелевшего жениха. — Потерпи ты несколько минут! Ай! Васька! Угомонись, дурак!

Лейтенант отпустил свою молодую жену и весело рассмеялся от счастья — даже слово "дурак" прозвучало и было воспринято не как оскорбление, а как знак того, что условности позади, и что они теперь стали на самом деле родными людьми.

Держась за руки, молодожёны взлетели на второй этаж и ключи от их первой совместной квартиры долго не хотели попадать в замок. Наконец эта "твердыня" пала и Соймонов, подхватив свою супругу на руки, счастливо закружился по комнате.

— Офицер! Немедленно поставьте девушку на место! — весело "капризничала" невеста. — Что за манеры, лейтенант!?

— За просто так — не поставлю! Выкуп!

— Какой кошмар! Я вышла замуж за стяжателя и шантажиста!

— Можешь не сомневаться. Так что с выкупом?

— А если я скажу, нет? А потом посмотрю, как мой грозный муж и повелитель будет держать меня на весу несколько часов. — В глазах Ольги сверкали лукавые искорки.

— Не дождёшься! У нас, опытных соблазнителей, на такие случаи предусмотрены секретные приёмы. В виде роскошной кровати, например!

— Ох уж эти моряки! Придётся сдаваться... — девушка крепко обняла Соймонова и подарила ему такой поцелуй... Руки разжались и продолжали целоваться молодожёны уже оба крепко стоя на паркете.

Хозяин апартаментов был прекрасно осведомлён, для какой цели они снимаются. На столе и в углах спальни стояли вазы с цветами. Бутылка шампанского ждала своего часа в ведёрке со льдом, рядом — блюда со свежей клубникой и поднос с бисквитами... Но разве это сейчас волновало молодожёнов?

— Так, спокойно! — Ольга, как и большинство женщин, не собиралась терять голову даже в такой ситуации. — Совершенно нет необходимости срывать с меня одежду и портить застёжки. Ну, твоя я, Вась, твоя. Перед Богом и людьми. До последней моей клеточки. Успокойся. Я сейчас...

И девушка упорхнула...

Когда долго чего-то добиваешься, стараешься, мечтаешь об этом, и, наконец, получаешь — приходит какое-то опустошение, и достигнутая цель уже не приносит ощущения счастья. Наверное, многие испытали подобное в своей жизни.

А всё оттого, что не то выбрано целью. Обычно возникает от перепутывания стоящей цели и средств ее достижения. Люди, помните — деньги, власть, карьера — это только средства!

Но как здорово, что соединение с любимым человеком, является исключением из этого правила! — Василий проснулся самым счастливым мужчиной на планете. Во всяком случае, он считал именно так. Рядом была она — самая любимая и родная, самая красивая и нежная. Молодой муж ласково прижался к тёплому и податливому телу супруги, обнял, поцеловал покатое плечико...

— Васенька, я ещё сплю, — промурлыкала Ольга, — ещё полчасика.

— Спи, родная, спи, — но руки уже проснувшегося Василия спать совсем не хотели. Как и следовало ожидать, далее последовало торжество молодой плоти над сознанием... Спать больше не пришлось.

Через те самые "полчасика" несостоявшегося сна оба пришли к согласию, что пора бы уже и влиться в течение наступившего дня и потихоньку собираться с первым визитом к родителям Ольги.

Позавтракали кофе с пирожками, которые отменно выпекались в данном заведении и спустились вниз.

Василий перед уходом заглянул к хозяину:

— К сожалению, мы не сможем воспользоваться вашим гостеприимством всю неделю, на которую я заказывал квартиру — вынужден отбыть на Дальний Восток через три, нет, уже через два дня. Так что можете иметь планы на наши апартаменты по истечении этого срока.

— Да, я уже читал о возобновлении военных действий, — хозяин сочувственно кивнул, — к сожалению, война продолжается. Погодите, господин лейтенант...

Домовладелец покопался в комоде и протянул Василию несколько ассигнаций.

— Я не просил денег назад, — удивился тот.

— Я, конечно, предприниматель, но наживаться за счёт тех, кто воюет за Россию, не собираюсь. К тому же у меня у самого сын в Манчжурии. Прапорщик. Берите, господин лейтенант и храни вас Бог!

— Ну, мы же пока не прощаемся, — улыбнулся Соймонов, принимая деньги, — двое суток мы ещё будем вашими гостями.

— Жаль что не дольше. Мой поклон вашей юной супруге.

— Благодарю. Всего доброго!

Ольга ждала мужа у подъезда, и Василий очередной раз с гордостью и восхищением посмотрел на жену: Какая она у меня... ладная, стройная, грациозная, даже стоит на месте с умопомрачительной грацией. Господи! Какая красавица!

Конечно, девушка не была сногсшибательной красоткой, но она в самом деле чрезвычайно притягательна. Действительно стройная, именно ладная, большеглазое лицо чем-то напоминало милую лисичку и Василию казалось, что никогда он не сможет "досыта" насмотреться на свою любимую.

Извозчик нашёлся достаточно быстро и молодые супруги через несколько минут уже катили на Васильевский. С первым в своей жизни визитом.

— Оля, — несмело спросил Василий жену, — а ты не погорячилась, когда сказала, что поедешь со мной во Владивосток?

— Что, уже надоела семейная жизнь? — попыталась пошутить Ольга, но тут же поняла, что юморить сейчас будет не очень уместно. — Поеду, Вась, конечно поеду. Обождёт учёба.

— Спасибо тебе, родная! Я ведь уже сразу после венчания стал думать о том, что через неделю расставаться придётся. А адмирал потом так совсем меня огорошил с этими тремя днями. Я для тебя найду лучшую квартиру в городе, честное слово.

— Не буду убеждать тебя, что с милым рай и в шалаше, — улыбнулась молодая Соймонова, — действительно хотелось бы там иметь приличное жильё, но насчёт "лучшей квартиры" пока не слишком-то рассчитывай — будь реалистом.

Пока поднимались по лестнице подъезда к квартире Капитоновых, Василий не удержался и снова попытался задержаться на "поцелуйную паузу". Однако на этот раз все его поползновения были категорически пресечены аргументами в виде платья и шляпки, которые могли помяться.

Алёна, открывшая двери, учтиво поздоровалась и пропустила молодую пару в прихожую, где их уже ждали Михаил Николаевич с женой.

Василий церемонно преподнёс тёще букет жёлтых роз и приложился к её ручке. Ирина Сергеевна, отбросив всякую официальность, обняла зятя и трижды чмокнула в щёки, после чего, пока мужчины обменивались рукопожатиями, на ней "повисла" дочь.

— Так, давайте к столу, — каперанг изнылся в ожидании гостей и предвкушении парадного обеда, — я, понимаете ли, уже полтора часа вокруг стола хожу, как кот возле сметаны. Алёна, приготовься подавать!

Тестю Василия действительно давно уже хотелось выпить-закусить, но супруга непреклонно боролась за то, чтобы дочь и зять были хотя бы встречены в совершенно трезвом виде. И, несмотря на то, что Ирина Сергеевна за всю свою жизнь не видела мужа сильно пьяным, в данной ситуации ей хотелось соблюсти приличия максимально.

— Да идём уже, идём, обжора, — это слово в адрес каперанга окончательно убедило Соймонова, что тёща приняла его в члены семьи не только формально, но и в душе.

Хозяйка действительно расстаралась на славу. Посмотрев на сервировку стола Василий прекрасно понял нетерпение главы семьи и всерьёз посочувствовал тестю, который так долго мог наблюдать всё это кулинарное великолепие, чувствовать запах, но не сметь притронуться. Нет, никаких особо экзотических блюд на столе не было, но даже обычная селёдка, буженина, соленья и прочее выглядели так аппетитно, пахли так умопомрачительно, что рот лейтенанта стал немедленно наполняться слюной, хотя, перешагивая порог квартиры Капитоновых, Василий себя особенно голодным не чувствовал.

Михаил Николаевич проворно разлил по рюмкам "хлебное вино" от Смирнова, а его зять тем временем наполнил бургундским бокалы женщин.

— Ну что, доченька, — наконец поднялся над столом хозяин дома с рюмкой в руках, — поздравляю тебя! И тебя, Василий, тоже! Между вами стояли японские броненосцы, но вы всё-таки соединились. За вашу любовь, за вашу семью! За ваше здоровье и наших с Ириной будущих внуков!

Дружно выпили, и Соймонов потянулся к нежно-розовым ломтям ростбифа.

— Оставь, Василий, — тут же вмешался тесть. — Селёдочку попробуй — северный залом, королева всех селёдок, ничто с такой закуской не сравнится, поверь старому выпивохе. Её в Питере только в парочке мест раздобыть можно и эти места знать надо. Бес её знает, что она там ест в этом Ледовитом Океане, но ничего вкуснее к водке я не знаю. Да и не только к водке. Рекомендую — испробуй.

Ну, как можно описать вкус... Только очень приблизительно, по каким-то аналогиям, не более. Северный залом был действительно восхитителен, Василий, как говорится, чуть язык не проглотил. А тут ещё и Алёна принесла горячие закуски, среди которых примой были, как ни странно, яйца. Но не просто яйца. Ирина Сергеевна была мастерицей по кулинарной части и любила удивлять своих гостей. Это были яйца-кокот. Аккуратно запеченные всмятку в кокотнице, с пюре из жареных шампиньонов и сыром пармезан сверху.

Под такую закуску, требующую мгновенного употребления, Капитонов немедленно разлил ещё по рюмочке. Тут даже его супруга, ревниво следившая за каперангом, не посмела возражать и даже подставила свою рюмку.

Некоторое время разговаривать просто не могли. Вакханалия вкуса продолжалась. Ну и венцом обеда была стерлядь тушёная в белом вине.

Но бесконечно наслаждаться нельзя ничем. Наступила вполне естественная пауза, когда требовался некоторый перерыв, если это, конечно именно званый обед, а не банальная пьянка.

— А пойдём-ка мы с тобой, Василий, в мой кабинет, выпьем коньячку, выкурим по сигаре, побеседуем. — Капитонов поднялся из-за стола.

— С удовольствием, Михаил Николаевич, только я не курю.

— Вот и ладно, совсем не обязательно. Пойдём.

— Идите-идите, мы пока с Олей обсудим, что ей с собой во Владивосток взять надо, — с готовностью спровадила мужчин хозяйка дома. — А Алёна кофе приготовит.

Кабинет Капитонова ничем не указывал на то, что его хозяин моряк: стеллажи с книгами, письменный стол, кресла — никакой морской атрибутики не наблюдалось.

— Василий, — начал Михаил Николаевич пригубив коньяку, — ты, наверное, знаешь, что у нас кроме Ольги есть ещё одна дочь.

— Разумеется. Мы даже немного знакомы с Раисой Михайловной. Я удивлён, что её не было на свадьбе. Но, наверное, были причины...

— Были, конечно. Во всяком случае, она так пишет. Но это не важно. Понимаешь... Не знаю, как это получилось, но она всегда с восхищением относилась к "просвещённым европейцам" и с пренебрежением ко всему русскому. И замуж вышла за немца... Морского офицера, правда, но всё равно... Внук у меня теперь... Отто. Понимаешь?

— Не совсем, Михаил Николаевич, — Соймонов видел, что тесть слегка подшофе, но совершенно искренне не мог его понять, хоть и старался.

— Сейчас объясню. Видишь эту шпагу? — показал Капитонов на стену.

На стене действительно висело золочёное, явно наградное офицерское оружие чуть ли не позапрошлого века.

— Знаешь, Василий, я ведь первый моряк в роду Капитоновых, но далеко не первый военный. Только мой отец, Николай Степанович, был преподавателем истории в гимназии. Все остальные предки служили России с оружием в руках. Это шпага моего пращура Афанасия Ивановича Капитонова. Премьер-майора Фанагорийского гренадёрского, батюшки Александра Васильевича, полка. За штурм Измаила пожалована. В нашем роду всегда старшему сыну передавалась. Понял теперь?

— Извините, но... — лейтенант слегка замялся.

— Бери! Нет у нас сыновей, и не будет. Своему передашь. Не отдам я эту шпагу "немцу". Пусть он и старший мой внук. Не отдам! Не оценит и не сбережёт. Владей и храни! — у сурового морского волка повлажнели глаза. — На!

Василий с благоговением принял шпагу, взялся за раззолоченный и покрытый голубой и белой финифтью эфес, осторожно выдвинул оружие, посмотрел на украшенный клинок, полностью вытащил его из ножен и приложился к стали губами.

— Можете не сомневаться, Михаил Николаевич, мой сын с честью будет владеть этой шпагой. Обещаю! И благодарю за доверие.

— Вот и молодец! Пошли уже к нашим женщинам.

Ирина Сергеевна, увидев Соймонова с семейной реликвией в руках и понимающе, с одобрением кивнула мужу. И продолжила выполнять роль хозяйки дома:

— Прошу на места пока кофе не остыл, сейчас Алёна пирожные принесёт. Василий, тебе со сливками?

— С ромом! — поспешил встрять в разговор Капитонов, — Моряк всё-таки у тебя зять, а ты ему сливки предлагаешь.

— Благодарю, Ирина Сергеевна, — вежливо улыбнулся лейтенант, — я предпочитаю чёрный.

— Ликёр? — предложил тесть.

— Вот ликёры совершенно не признаю. С вашего позволения ещё коньяку.

— Правильно! Молодец! Ликёры — дамам.

— Вась, ты коньяком-то не увлекайся, — встряла Ольга, — нам ещё к Капитолине Анатольевне сегодня.

— Оленька, я разве пьян хоть чуть-чуть? — удивился Василий.

— Пока нет, но на улице-то жарко.

Мужчины переглянулись и засмеялись.

— Доча, ты не знаешь, что такое по настоящему "жарко". Жарко, это когда в тропиках копаешься в трюме. А на улице — слегка тепловато. Комфортно и приятно. Успокойся, будет твой муж трезв и бодр. Особенно после нашего кофе с материными пирожными.

Визит плавно катился к завершению, и вскоре чета Соймоновых простилась с родителями Ольги.

— Не беспокойся, доченька, все вещи я пришлю к вам завтра, — пообещала Ирина Сергеевна на прощанье.

Встреча с Капитолиной Анатольевной плавно перетекла в её проводы в Рязань. Смысла задерживаться в Петербурге мать Василия не видела, раз уж сын с невесткой всё равно уезжают, так что в гостинице у Соймоновой молодожёны провели каких-то полчаса и, к ближе к вечеру, все трое уже тряслись в пролетке к Николаевскому вокзалу.

— Василий, ты уж не геройствуй там особенно, хватит уже, и так вся грудь в орденах. А ты у меня один остался, — мать всегда останется матерью, её не будут волновать судьбы мира и даже своей Родины больше, чем жизнь своего ребёнка. Тем более, если одного она уже потеряла...

— Мам, ну не уйдёшь от судьбы в морском бою. От снаряда не спрячешься. Только Господу ведомо кто погибнет, а кто жить останется. А нам следует выполнять свой долг и приказы. И надеяться на ваши с Оленькой молитвы.

— Каждый день молиться буду, Васенька, уж можешь быть уверен, — на глаза Капитолины Анатольевны навернулись слёзы.

— Ну, мам! Ну не надо. Жив я и здоров. Умирать не собираюсь, особенно теперь, — лейтенант нежно прижал к себе за плечо жену.

— Ой! Чуть не забыла! — всплеснула руками Соймонова-старшая и стала судорожно копаться в сумочке.

А женская сумочка уже тогда была "чёрной дырой", в которой пропадает всё. На поиски ушло минуты три, и, в конце концов, на свет был извлечён фиолетовый бархатный футляр.

— Держи, дочка! — свекровь протянула футляр Ольге. — Второй век как в нашей семье по женской линии передаются. Твой отец Васе шпагу подарил, а я тебе — их. Открывай, не бойся, не выпадут.

Щёлкнула крышка и как будто два сгустка крови полыхнули светом в глаза Ольги. Рубиновые серьги невероятной красоты покоились на чёрном атласе. Василий тоже заглянул через плечо супруги и узнал камни, которые мать носила только по большим праздникам.

— Капитолина Анатольевна! Спасибо огромное! — Ну, совершенно роскошный подарок. Прямо неудобно даже.

— Да чего неудобного. Традиция у нас в семье такая. Носи. И Васеньку моего...

— Мам! — не выдержал Соймонов, — Перестань в самом деле! Вот опять плачешь... Ну не на кладбище же меня провожаешь. Война и есть война. Но я тонуть не собираюсь, броня у нас хорошая и толстая, а японских кораблей осталось — кот наплакал. Разобьём их за пару месяцев, и все тревоги кончатся. Не плачь!

— Ладно, ладно, сынок, — женщина уже утирала слёзы, — не буду.

— Приехали, ваше благородие! — подал голос кучер, и двуколка остановилась.

До отправления поезда оставалось ещё около получаса, и это время провели сначала на перроне, в ожидании, а потом в купе первого класса, которое мать лейтенанта занимала одна. Слёзы, поцелуи... Поезд тронулся.

— Какая у тебя замечательная мама, Вась! — Ольга чмокнула мужа в щёку и лукаво улыбнулась, — Не удивительно, что я полюбила её сына.

А ещё через день, молодая чета, с того же вокзала, отправлялась во Владивосток. То есть не сразу во Владивосток, конечно — сначала в Москву, где, в ожидании очередного подходящего поезда нужно было провести более суток, но конечный пункт назначения был очевиден.

Весь предыдущий день Василий носился по служебным и личным делам, утрясал вопрос с багажом, дал телеграмму своему другу, ревизору "Пересвета" мичману Денисову, чтобы тот подыскал квартиру для Ольги к их приезду. Тактично убеждал тёщу, что такого количества меховой одежды её дочери не понадобится — зимы в Приморье достаточно мягкие, а место для багажа не безразмерное. В общем — сплошные хлопоты и, как говорится, "никакой личной жизни". Ну почти никакой. Но каждую свободную от служебных и бытовых проблем минуту молодожёны старались быть рядом, буквально не отходя друг от друга ни на шаг. Вот только на то, чтобы нормально выспаться времени уже не хватало, что, впрочем, и неудивительно — ведь иногда реальность бывает лучше самых волшебных снов.

Глава 3.

— Самый страшный вид дурака, это дурак в короне! — Сергей Юльевич Витте, конечно, не озвучил эту мысль, хотя именно она возникла в первую очередь, после прочтения телеграммы от Императора Всероссийского. — Ну, неужели так трудно понять, что мало победить — нужно ещё суметь воспользоваться результатами победы?

Мирные переговоры в нейтральной Италии шли уже вторую неделю, и Витте изнемогал не столько от непреклонности японской делегации, удивлённой (это ещё мягко сказано) требованиями русской стороны, сколько от совершенно неоправданных амбиций своего монарха. Николай Александрович, которому победа при Цусиме и последующие крейсерские операции Тихоокеанского Флота, вскружили голову сверх всякой меры, просто внаглую выставлял такие требования к Японии, что любой народ, любая страна, имевшие хоть частицу самоуважения признали бы их неприемлемыми. А уж про то, что на это согласятся гордые японцы, рассчитывать было просто глупо.

Да, победа русской эскадры в Цусимском проливе* переломила ход войны, можно было заключать мир на достаточно выгодных условиях, пойдя на ряд взаимных уступок и обменяв, например, разрешение на японский протекторат в Корее на права японцев на Сахалине и еще недавно переданные Россией Японии восемнадцати островов Курильской гряды. Но нет!

Эйфория и мнение придворной камарильи, заставили царя занять совершенно непреклонную позицию: "Всё, что было нашим — остаётся нашим", да ещё и контрибуция, требования отказаться от экономического присутствия на Сахалине и в Корее, отдать все Курильские острова, безусловное признание прав России в Корее и северном Китае, Шпицбергене и Иране, разрешение российским компаниям беспошлинной торговли в самой Японии и, наконец, жесткие ограничения на состав японского флота...

Да, заставить пойти на такие условия можно даже сильную страну. Примерно так и поступили с Россией полвека назад, в тысяча восемьсот пятьдесят четвёртом, англичане с французами, воспользовавшись предательством союзников-австрийцев, хотя русская армия была все еще очень сильна и проиграла только, в общем-то, одно-единственное локальное сражение под Севастополем. И ещё через двадцать с лишним лет, "честный маклер" Бисмарк, лишил Россию всех плодов её победы над Турцией. Однако сейчас, изнемогающие от войны японцы, все еще чувствовали почти открытую поддержку со стороны Великобритании и Североамериканских Соединенных Штатов и еще надеялись, несмотря на начавшиеся уже голодные бунты, имея преимущество в занятых территориях на суше и в скоростных кораблях на море, добиться куда лучших для себя условий мирного соглашения.

Николай Второй этого понимать не хотел, да и "кузен Вилли" из Берлина подзуживал русского царя не уступать. И тот не уступал. Несмотря на пренастырные просьбы министра иностранных дел, графа Ламсдорфа, несмотря на доклады министра дел внутренних о разгоравшейся в Империи революции, ничего не могло сдвинуть Самодержца Всероссийского с его "единственно правильной" точки зрения. Точки зрения "хозяина скотского хутора". "Скот мог мычать сколько угодно", но принимать решения мог только "хозяин".

Японцы, естественно, не преминули оповестить прессу о требованиях "русского медведя" и газеты всего мира отзывались о русских претензиях, мягко говоря, нелицеприятно. Даже журналисты сверхдоброжелательной к России Франции выражали недоумение в своих статьях.

Россия упорно не хотела мира. И, наконец, после очередной телеграммы из Токио, японская делегация прервала переговоры и отбыла на родину. Перемирие завершилось.

И снова загрохотали цепи боевых кораблей обоих флотов, выбирая якоря — война продолжалась.

* Да пусть не удивит уважаемого читателя столь странное предложение: "Победа русских в Цусимском проливе". В первой книге, благодаря мужественному и смелому решению одного человека, история пошла совсем по другому пути. Цусимское сражение было выиграно русскими, Япония потеряла в нём более половины своего линейного флота. Подробности, повторяю, в первой книге.

Глава 4.

Чай в стоящем на столе стакане, слегка колебался из-за покачивания вагона, и был чуть теплым — другой пока не разрешали врачи. За окном уже начались бесконечные сибирские леса, но контр-адмирал Вирен снова и снова возвращался мыслями "под шпиц" — в здание адмиралтейства, от командовавших в котором людей судьба российского флота зависела куда сильнее, чем даже от прошедшего морского сражения.

... — Роберт Николаевич, мы изучили и подробно обсудили ваш с адмиралом Рожественским доклад. — Председательствующий на совместном заседании Главного морского штаба и Адмиралтейств-совета генерал-адмирал великий князь Алексей Александрович не часто баловал вверенное ему ведомство своим пристальным вниманием, но, безусловно, умел придать солидность любому мероприятию со своим участием. — Вы проделали огромную работу. Познакомившийся с докладом Государь даже лично уполномочил меня передать Вам и Зиновию Петровичу свое высочайшее удовольствие. Однако, в целом соглашаясь с вашими выводами, в отдельных вопросах мы всё же имеем несколько другое мнение. Прошу вас, Федор Карлович, вам слово.

— Главный морской штаб и Адмиралтейств-совет согласны, что ремонтных мощностей владивостокского порта совершенно недостаточно для ремонта эскадры в разумные сроки, и мы будем всячески содействовать вам в наращивании этих мощностей. — Начал свою речь фактический здешний начальник управляющий Морским министерством адмирал Авелан. — В частности, в течение месяца во Владивосток будет отправлено несколько сот квалифицированных рабочих, десятки единиц пневмоинструмента, новая электростанция и около десяти тысяч пудов сортового металла. Однако мы совершенно не согласны с предложением использовать механизмы и вооружение броненосца "Слава" для скорейшего ввода в строй однотипных броненосцев во Владивостоке. Броненосец еще не полностью готов по вспомогательным системам, но он уже начал проходить испытания и через пару месяцев уже сможет прибыть во Владивосток. Если же мы начнем его сейчас разукомплектовывать, то он сможет выйти на Дальний Восток не раньше середины осени. Находящиеся же во Владивостоке броненосцы типа "Бородино" сильно повреждены и, за исключением "Орла", как вы, верно, заметили в своем докладе, в любом случае начнут вступать в строй не ранее конца августа. В этом плане изменить ситуацию к лучшему способно именно скорейшее прибытие на Дальний Восток Третьей эскадры — балтийские судоремонтные заводы куда мощнее владивостокских мастерских и вполне смогут подготовить в сжатые сроки достаточно сильный отряд. Далее, по артиллерии — заводы, изготавливающие стволы и снаряды, уже месяц как переведены на двухсменный режим и работают, таким образом, круглосуточно, хотя это обошлось не без сложностей. Также часть снарядов и орудий системы Канэ заказаны у частных компаний во Франции. Однако не стоит ждать в ближайшее время радикального решения проблем с нехваткой пушек и, особенно, снарядов. Поэтому вооружать корабли вам предлагается по мере вступления в строй. Ориентировочно недостающие орудия мы сможем поставить к августу, а заменить расстрелянные — к октябрю. Что же касается снабжения углём...

"И как в таких условиях воевать?" — Вирен незаметно для себя перескочил с воспоминаний на собственные мысли — "Вроде уже и не в осажденной крепости сидим, а все равно ничего не хватает! Как там он сказал: "сможем заменить расстрелянные пушки к октябрю"? Так на артурских кораблях пушки теперь чаще всего расстреляны так, что нарезы только угадываются и пользоваться ими практически бесполезно. Когда еще с Балтики придет та Третья эскадра? А ее еще и встречать придется! Ладно, наше дело — выполнять приказы, даже если они как в этот раз, прямо на свадебном пиру приходят. Но как именно выполнять, надо бы хорошо подумать...

Глава 5.

Даже самый экзотический пейзаж за окном поезда начнёт надоедать очень быстро, будь то горы, будь то джунгли, будь то море, горы и джунгли, сменяющие друг друга. А уж если это поля и леса, через которые в основном пролегала Транссибирская магистраль, а, после Волги степи, тайга и болота, то, к началу второй недели пути, смотреть в окно совершенно не приходило в голову. "Развлечением" могли быть только мосты через реки и тоннели. Василий с женой вполне конкретно маялись от скуки. Уже и наболтались друг с другом и о серьёзном и просто так, читать под стук колёс даже очень интересные книги так же изрядно поднадоело, "променад" по коридору вагона тоже развлекал не очень. В общем — тоска зелёная.

Даже радости всесокрушающей и торжествующей юности в отдельном купе, потихоньку становились не столь эмоциональными. Хотя, конечно, взрывы эмоций периодически случались:

— Оленька, какая ты у меня всё-таки трогательная женщина!

— И чего это во мне трогательного? Я похожа на кисейную барышню?

— Да Боже упаси! Ты натуральная амазонка. Вот только тебя всё время хочется ТРОГАТЬ. За все места! Чем я и собираюсь заняться.

— Руки прочь! Ай! Лейтенант, я пожалуюсь вашему начальнику...!

Дальнейший сюжет фантазия читателя дорисует сама...

Но вряд ли кто попробует утверждать, что только таким образом можно коротать время на протяжении трёх недель.

Редким развлечением были сколь-нибудь длительные остановки, когда можно было выйти из вагона и прогуляться по перрону или даже в окрестностях вокзала.

Нет, самих остановок после Урала было предостаточно, даже значительно больше, чем хотелось бы: чуть ли не каждые пятьдесят вёрст поезд останавливался на час-другой на какой-нибудь заштатной станции или разъезде. Но, согласитесь, что это не те места, где можно развлечься в долгом пути. Отдыхом можно было назвать только стоянку в сколько-нибудь крупном населённом пункте, где на вокзале имелся хотя бы буфет, а перрон не представлял из себя просто участка утоптанной земли.

Кстати именно в такой ситуации, в Иркутске, у Василия появился повод задуматься, над проблемами, которые его ожидали на службе:

— Ну конечно, господам офицерам за эту войну крестов понавешают. И георгиевских, и всяких. А нам и деревянных может не достаться. Похоронят в одной общей яме после боя какого-нибудь... — лейтенант совершенно случайно услышал разговор двух мобилизованных солдат, отправлявшихся, вероятно, в Манчьжурию и не заметивших находившегося рядом офицера.

— Ну да. Им то зачем о мире договариваться — их, господ, война кормит, а меня от семьи, от хозяйства оторвали, чтобы в китайской земле, непонятно за что зарыть...

Василий не стал ни одёргивать "политиканствующих" солдат, ни дослушивать их разговора. По пути к вагону он вдруг подумал о том, что должны чувствовать его матросы, которые прошли через войну, через ад Цусимского пролива, ждущие мира и, зачастую, предвкушающие своё возвращение в родную деревеньку... А тут снова воевать. Потому что "господа не договорились". Ведь даже он, офицер, был уверен, что мирные переговоры закончатся именно миром. Ан нет! И теперь большинство матросов, если не все они, будут чувствовать себя обманутыми. Будут! А ведь их нужно как-то заставить воевать, воевать не хуже чем раньше.

Вернувшись в купе, лейтенант поделился тревогами с женой, и реакция Ольги была совершенно неожиданной для молодого офицера:

— А чего ты ожидал, Вася? Ты совершенно напрасно ждёшь от меня осуждения этих солдат или твоих матросов — я их прекрасно понимаю и разделяю недовольство тех, кто должен рисковать своей жизнью в этой войне. Не обижайся мой родной, но я женщина. И для меня твоя жизнь значительно дороже, чем Корея и Китай вместе взятые.

— Но подожди! Ведь честь России...

— Нет, это ты подожди. Не перебивай меня. Я всё понимаю — ты офицер. Герой. Мне очень приятно идти рядом с тобой и видеть, как люди с восхищением смотрят на твои ордена. Ты служишь благородному делу — защищаешь Родину. Я горжусь тобой, Васенька, но ты бы знал как мне страшно, когда вдруг приходит мысль, что ты можешь не вернуться с моря в этой войне. А я ведь дочь офицера. И жена офицера. И совсем неглупая девочка. Я понимаю, что ваша профессия — воевать за Россию, когда это потребуется. А матери и жёны солдат и матросов — они что думают об этой войне, по-твоему? Ведь не Наполеон же топчет русскую землю, правильно? Где-то на краю света "господа" что-то не поделили. И из-за этого русские женщины будут терять навсегда своих самых близких мужчин? Мужей, отцов и сыновей?

— Эх, Олечка, — Василий приобнял явно разволновавшуюся от своей речи девушку, — я, бывало, тоже так раньше думал. Но, мы, мужчины на то и мужчины, чтобы встречать врага еще там, где он не может до вас, женщин и детей, дотянуться. Вот не добили Наполеона в италиях и австриях, так пришлось его в Москве встречать. Мы же не где-нибудь в Южной Африке или Америке сражаемся. И если японцы, как они утверждают, собрались строить Великую Азиатскую Империю вплоть до Уральских гор, то лучше уж встретить их где-нибудь в Китае, чем во Владивостоке, Иркутске а то и, не дай Бог, Москве...

Но, кажется, жену Василий не убедил. Снова потащились нудные дни пути. Поезд по-прежнему шёл "спотыкающимся аллюром": час ехал — два стоял. Но всё когда-нибудь заканчивается, сначала замелькали горы, потом открылся Байкал и, так как Кругобайкалская железнодорожная ветка уже была закончена, пересекать озеро на одноимённом с ним пароме не пришлось. Проведя в пути почти месяц, Василий с Ольгой, наконец, ступили на перрон Владивостокского вокзала.

Встречавший друга мичман Денисов обменялся энергичным рукопожатием с Соймоновым, после чего, представившись, преподнёс Ольге букет цветов и церемонно приложился к её ручке.

— Насчёт квартиры не беспокойтесь — всё сделал в лучшем виде: и от порта недалеко, и район приличный, и цена не особо высокая, — поспешил ответить на ещё не заданный вопрос ревизор "Пересвета", прекрасно понимая, что в первую очередь волнует его друга.

— Спасибо тебе огромное, Володя, я твой должник!

— Ладно тебе, ты бы для меня сделал то же самое, ведь так?

— Разумеется, но всё же...

— Да перестань! — Денисов вдруг лукаво посмотрел на лейтенанта. — А ты больше ничего интересного вокруг не заметил?

— Рад приветствовать тебя, Василий Михайлович! — подошёл к молодым людям улыбающийся капитан второго ранга с чёрной повязкой на левом глазу.

— Александр Васильевич! — задохнулся от неожиданности Соймонов. — Вы живы!

Василий со всей юношеской непосредственностью обнял любимого командира, раскрывшего объятья.

— Ай! — скривился Колчак, — Василий! Тебя не устраивает, что я жив? Хочешь доделать то, что не смогли японцы?

— О Господи! — испугался лейтенант. — Извините ради Бога! Совсем забыл... Вернее не подумал... Вернее...

— Да хватит уже, — усмехнулся кавторанг, потирая левое плечо, — понятно, что не хотел. И, честно говоря, несмотря на боль даже приятно, что не забыл меня и не загордился.

— О чём вы говорите, Александр Васильевич!? — попытался обидеться Соймонов...

— Может, в конце концов, представишь меня своей супруге?

— Ох! Простите, пожалуйста! — Моя жена, Ольга Михайловна. А это Александр Васильевич Колчак — мой первый командир. Помнишь, Оленька, я тебе писал, рассказывал о нём...

— Очень приятно, — протянула руку Ольга, — Василий действительно рассказывал о вас очень много хорошего.

— Александр Васильевич, — вмешался в разговор Денисов, — разрешите, я пока распоряжусь насчёт багажа? А вы пока побеседуете...

— Разумеется, — кивнул Колчак.

— Спасибо, Володя. Буду очень благодарен, — поддержал Соймонов, — Действительно... Ну, сам понимаешь...

— Да всё понимаю, не беспокойся, — улыбнулся мичман и пошёл к багажному вагону.

— Сударыня, — слегка поклонился Колчак, — очень рад знакомству с вами. Василий никогда не рассказывал, что у него есть такая очаровательная невеста. А то, что вы решились последовать за мужем на войну... Примите моё восхищение не только вашей красотой, но и мужеством. Чёрт...! Ой! Извините моряка за чертыханье, но "мужество" по отношению к вам... Не найду подходящего слова...

— Оставьте, я прекрасно поняла, что вы хотели сказать. Мне очень приятно было это услышать. Благодарю вас. — Ольга слегка раскраснелась от комплиментов, ей было действительно приятно, но хотелось всё-таки сменить тему.

— Александр Васильевич, — весьма кстати встрял в разговор Соймонов, — а вы-то как здесь оказались? Я очень рад вас видеть, но не могу понять как, будучи интернированным, вы смогли попасть во Владивосток.

— Да всё просто и банально — дал подписку о неучастии в войне и, во время перемирия, на нейтральном пароходе — сюда. Увы, послезавтра уезжаю на Чёрное море. В штаб. Должности на судах для меня теперь... Ну, сам понимаешь — не пиратским же бригом мне теперь командовать с одним-то глазом.

— Думаю, что любой командир броненосца был бы рад получить такого старшего офицера как вы.

— Увы. Начальство решило по-другому. Да и подписка эта... У меня есть только одно слово. И я его дал. — Освобожу от обязанностей хоть одного офицера-черноморца, среди них, после вашей победы, немало желающих поучаствовать в войне, — немного грустно улыбнулся бывший командир Василия.

Повисло неловкое молчание, которое почти сразу нарушил вернувшийся Денисов:

— Всё готово, багаж грузится, пока дойдём до извозчика, уже можно будет ехать.

— Ну что же, — Колчак козырнул Ольге и протянул руку Соймонову, — очень рад был познакомиться с вами, сударыня, и увидеть тебя, Василий Михайлович. Удачи тебе в войне. Да минуют тебя вражеские снаряды! Даст Бог, ещё свидимся.

— До свидания, Александр Васильевич, — с чувством пожал протянутую руку лейтенант и улыбнулся. — А свидимся обязательно, я, как оказалось, везучий.

— А ну-ка сплюнь быстро, — сердито шлёпнула Ольга мужа по плечу, — нашёл время хвастаться!

Василий не посмел ослушаться супругу и немедленно сымитировал плевки через левое плечо.

Простившись с кавторангом, молодёжь отправилась к экипажу. Багаж весь поместился в отведённом ему месте, не пришлось даже ничего брать с собой на сидения.

— Здесь совсем недалеко, если бы не багаж — минут за пятнадцать бы дошли, — мичман пожалуй даже слегка рисовался перед Ольгой, разыгрывая роль местного "белого охотника", но это было вполне понятно и простительно для всё-таки ещё очень молодого человека.

Василий слегка усмехнулся в реденькие усы и не стал мешать другу производить впечатление на свою жену.

Пока коляску трясло по дороге, Соймонову вдруг пришла в голову мысль о том, сколько счастья... Да-да, именно счастья, принесла ему эта война. Василий просто внутренне ужаснулся своим мыслям о том, что война может приносить счастье хоть какому-нибудь честному человеку. Но факты били наотмашь: не будь тяжело ранен в том бою под Артуром Колчак — не видать Василию ни Георгиевского креста, ни лейтенантских эполет, ни свадьбы с Ольгой (во всяком случае, в обозримом будущем). Не погибни Дмитриев в бою, и не было бы должности старшего офицера...

Чёрт! Ведь он не хотел карабкаться к своему счастью по чужим костям! Ведь само так вышло! Просто честно выполнял свой долг. Ведь разве думал о карьере, когда заменил на мостике тяжело раненого командира? — Нет и ещё раз нет! Неужели в бою можно думать о том, чем тебя за это наградят? И ведь не думалось!

Василий окончательно запутался в своих мыслях. Вероятно, это отразилось и на его лице, потому что Ольга вдруг окликнула мужа:

— Василий Михайлович! Вернитесь к нам! Что за чёрные думы вас посетили?

— Ой! Простите — задумался, — очнулся лейтенант и виновато посмотрел на жену и друга.

— Такое впечатление, что задумался ты о Геенне Огненной, — не преминул поддеть Денисов.

— О войне, Володь, — не принял шутливого тона Соймонов.

— Ах, в этом смысле... — Денисов тоже стал серьёзным, — Война, Василий, — наша профессия. И о ней, по моему глубокому убеждению, нужно говорить на службе. А иначе, мы с тобой с ума свихнёмся. Я сейчас не на броненосце, а в обществе друга и очаровательной женщины. И говорю о том, что мне приятно и интересно. Мы с тобой обязаны думать о победе над врагом, и это правильно. И, смею тебя уверить, в бою или перед боем, все мои мысли только об этом...

— Я тоже согласна с Владимиром Сергеевичем, — вступила в разговор Ольга, — Вам, конечно, мнение женщины не особенно ценно, но в самом деле служба-службой, а вне её нужно быть просто человеком, с простыми человеческими желаниями и проблемами.

— А я что, возражаю? — Василий почувствовал себя противопоставленным любимой и другу, — Чёрт побери! Вы мне дали хоть слово вставить? Я...

— Приехали! — оборвал лейтенанта Денисов, — потом доспорим. А сейчас выгружаемся и устраиваемся на месте.

Квартирка была в самом деле неплоха: две уютные меблированные комнатки на первом этаже двухэтажного дома и остальные помещения по стандарту — прихожая, ванная, уборная, кухня. Конечно, её нельзя было сравнить с квартирой Капитоновых на Васильевском, но молодым супругам было достаточно и этого, тем более, что Соймонову предстояло почти безвылазно находиться на корабле, а пока ещё Ольга сумеет нанять прислугу. В одиночку управляться с уборкой обширных апартаментов, готовкой, покупками и прочим молодой женщине явно было бы не под силу. Тем более планировалась ещё и работа в госпитале.

Хозяйка дома, Антонина Федотовна, миловидная сорокалетняя дама, весьма радушно приняла новых жильцов. Тем более что это радушие было "подогрето" оплатой за три месяца вперёд.

Соседями, которые не преминули заглянуть познакомиться, когда новосёлы хлопотали, устраиваясь в квартире, оказалась семья штабс-капитана Гусева из крепостной артиллерии: миниатюрная брюнетка Александра Игоревна с пятилетним сыном Серёжей. Сам глава семьи был на службе. Появление соседей было для Гусевой приятной неожиданностью, и женщина любезно предложила вновь прибывшим свою помощь в обустройстве на новом месте.

Как бы разумно и уютно не была расположена мебель в квартире, заселяющаяся в неё женщина всегда найдёт несообразности и немедленно начнёт эту самую мебель переставлять по-своему. А когда рядом есть ещё одна представительница прекрасного пола, с которой можно посоветоваться...

Ольга не являлась исключением, она, как и все женщины, была "дочерью Евы". Денисов достаточно быстро отбыл на броненосец, сообщив, что катер будет ждать в шесть часов вечера. Василию, вместе с нанятым за двугривенный дворником, пришлось ворочать кровать, сервант и прочую обстановку квартиры на протяжении без малого ещё двух часов.

Имеющиеся занавески Соймонову тоже не устраивали, но, на счастье для лейтенанта, других пока не имелось и замена была отложена на потом, когда будет возможность подыскать соответствующую ткань.

Как бы не не хотелось расставаться, но Василий должен был к вечеру прибыть на "Пересвет". Намёка на этот факт оказалось достаточно для соседки и она, тактично сославшись на дела, поспешила удалиться вместе с парнишкой, который уже успел изрядно подпортить нервы Соймонову, регулярно пытаясь помочь в перемещении тяжёлых предметов по квартире.

— Ну вот, Оленька, мне пора, — грустно посмотрел лейтенант на жену, — и даже не знаю когда смогу снова сюда заглянуть. Придётся нам поскучать...

— Знала, на что шла, когда за моряка замуж выходила, — попыталась пошутить Ольга, — Пенелопе и подольше ждать приходилось. Иди уже, вижу, что весь на нервах.

Супруги обнялись и всё равно ещё несколько минут не могли оторваться друг от друга.

— Всё, Вась, иди, — наконец положила конец затянувшемуся прощанию Ольга.

Глава 6.

"Пересвет" снова выглядел красивым и грозным боевым кораблём, а не той развалиной, которую оставил Василий, уезжая в отпуск. Все три трубы были на месте, мачты тоже, правда теперь на них отсутствовали боевые марсы, восстанавливать которые было долго, дорого и бессмысленно.

Лейтенант с лёгким волнением наблюдал с борта катера, как надвигается громада ставшего уже родным броненосца, на котором теперь предстояло служить в новом качестве. В совершенно новом.

Денисов ещё раз подтвердил, что Василию предстоит исполнять должность старшего офицера корабля. Должность почётную, но, честно говоря, "собачью".

Если командира можно сравнить с монархом или президентом, то есть занимающим пост парадный или боевой, то старший офицер — премьер-министр корабля. Он тот, кому положено решать практически все проблемы в своём... (да в том-то и дело, что "не своём") плавучем "государстве". Все вопросы относительно материальной части, матросов, кондукторов и кают-компании, всё на плечах старшого. И командир за всё спросит именно с него. Но без этого и самому никогда не стать настоящим командиром. И правила ценза, зачастую надуманные и даже кое в чём вредные для развития кадрового состава флота, в этом вопросе были весьма разумны: чтобы занять должность командира корабля определённого ранга, нужно сначала не меньше года прослужить в должности старшего офицера на соответствующем этому рангу корабле.

С некоторым напряжением Василий поднялся на борт, где его сразу же тепло поприветствовал вахтенный офицер мичман Рыжей:

— Рад вас приветствовать на "Пересвете", Василий Михайлович! С возвращением!

— Здравствуй Алексей Александрович! — протянул руку лейтенант. — Спасибо за тёплый приём. А командир где?

— У себя в салоне. Приказал передать, что сразу же по прибытии ожидает вас к себе.

— Разумеется, я только отнесу вещи в свою каюту.

— Господин капитан первого ранга просют вас войти! — командирский вестовой, Савва Нахлёстов, выскочив из салона после доклада о прибытии лейтенанта, гостеприимно распахнул дверь перед офицером.

— Ааа! Василий Михайлович! Ну, наконец-то! Очень рад вас видеть здоровым и бодрым. — Эссен действительно прямо лучился радушием.

После того как офицеры пожали друг другу руки, командир кликнул вестового и приказал принести чаю с ромом.

— Вы, как я знаю, с супругой прибыли. Нормально её устроили?

— Да, благодарю. Очень приличная квартира, правда, там ещё кое-что сделать надо...

— А вот об этом забудьте, уважаемый Василий Михайлович. С броненосца вы теперь сойдёте на берег нескоро.

— Да о чём речь, Николай Оттович, я всё прекрасно понимаю. Правда, кроме одного: как вам вообще удалось добиться моего назначения на такую высокую должность? До самого последнего момента не верилось...

— О-хо-хо! — подумал про себя Эссен, — А мне-то как не верилось! И сколько пришлось сделать, чтобы подобное для флота чудо состоялось...

Перед мысленным взором каперанга пролетели события последних недель:

Вирен не предложил не только коньяку, но даже чаю. Признак был нехороший. Но если уж взялся за гуж... — делай, что собирался!

— Как себя чувствуете, Роберт Николаевич?

— Спасибо, для моего состояния — неплохо. Вы пришли моим здоровьем поинтересоваться, Николай Оттович? — в голосе адмирала скрипел явный сарказм.

— И этим тоже, — Эссен не позволил себе обидеться. — Ваше превосходительство...

— Оставьте. И... Извините, — Вирен понял, что перегнул палку в своём недоверии и подозрительности. — Слушаю вас. Просто так вы бы ко мне не пришли. Я прав?

— Разумеется. Не от хорошей жизни я вас побеспокоил. В общем, если сразу брать быка за рога: вы, вероятно в курсе, что у меня на "Пересвете" в бою погиб мой старший офицер? Аполлон Аполлонович страшно обгорел и не дожил не только до Владивостока, но и до ночи после боя.

— Несомненно, такое я не могу не знать, а, зная — забыть.

— А теперь следующее: у меня на броненосце осталось только четыре лейтенанта, которые в обозримое время смогут воевать. Мне нужен старший офицер, хозяин кают-компании. Но и артиллерист со штурманом меня вполне устраивают как специалисты, и я не хочу сейчас, во время ещё не оконченной войны менять их на других.

— Да кто вас заставляет, Николай Оттович? Вам пришлют нового старшего офицера...

— Откуда пришлют? С Балтики? С Чёрного моря?

— Да какая разница?

— А разница в том, что не примет кают-компания, состоящая в значительной степени из офицеров бывших под огнём, прошедших через ад Цусимы, похоронивших в море своих товарищей по оружию, извините за цветистую метафору, начальника "не нюхавшего шимозы". Я не прав?

— Но есть же правила, ценз... Хотя... Вы во многом правы, Николай Оттович. Но есть ведь законы.

— Так война же идёт! До крючкотворства ли теперь? Сейчас только один закон — победить! И пусть сейчас перемирие, но мы должны быть готовы воевать. А воюют не только пушки и машины. Воюют люди.

— Не надо меня убеждать в том, с чем я и так согласен, — Вирен разволновался и стал не только цедить слова сквозь зубы, но и весьма энергично "говорить". Как следствие — шов на щеке слегка разошёлся и бинт, стягивающий лицо, потихоньку набухал сочащейся из раны кровью. — Вы чего от меня хотите-то?

— Я хочу назначить старшего офицера по своему усмотрению. Хотя бы исполняющим обязанности.

— Ну, так неужели это требует такого накала эмоций? Подавайте рапорт и, почти наверняка, его утвердят.

— Парню двадцать четыре года, — Эссен с лёгкой иронией посмотрел на адмирала. — Утвердят?

— Сколько? Двадцать четыре? Старшим офицером броненосца? Николай Оттович, побойтесь бога! Кто такой этот ваш протеже?

— Тот самый лейтенант, которому вы соизволили лично повесить на грудь своего "Георгия". Соймонов. Роберт Николаевич, поверьте мне как командиру корабля: его примут. Его уважают офицеры и слушаются матросы. Пусть он молод, но он настоящий офицер. Он справится.

— Нет, подождите! Есть же, в конце концов, правила, традиции, ценз...

— А разве по правилам мы с вами атаковали японцев двадцать седьмого января? Вы на "Баяне", а я на "Новике". Весь японский флот. Крейсерами. Вы считаете, что мы тогда поступили неправильно?

А прорыв из Артура? А затопление "Севастополя"? Уж тут точно вопреки всем правилам мы действовали. Вы хоть раз пожалели об этом?

— Николай Оттович, — снова перешел на шепелявящий шепот Вирен. Казалось, разговор задел его за живое, но он мог только сверкать глазами, цедя слова сквозь зубы из-за ранения — Вы, вот, за лейтенанта просите... Я сам что ли, по-вашему, не понимаю сложившуюся ситуацию? По цензу, чтобы стать капитаном второго ранга надо почти пять лет в походах лейтенантом провести. А чтобы первого — человек должен год старшим офицером побыть и, главное, — год командиром корабля второго ранга. Но вы посмотрите вокруг, — Вирен кивнул в сторону распахнутого иллюминатора, — Корабли в гавани с виду больше на металлолом плавучий похожи. И экипажи у них такие же некомплектные — одних командиров кораблей первого ранга в бою погибло восемь! Четверо со своими кораблями, а остальных на кого заменить? Шеина, Серебряникова, Дабича, Егорьева? И еще серьезно раненых Щенсновича, Юнга и Бухвостова? Так что всех капитанов второго ранга, кого только можно повысить, отправим командовать броненосцами и большими крейсерами. Но других офицеров выкосило ещё сильнее. И даже если мы, опять же, дадим чины всем проходящим по цензу лейтенантам, проблему это не решит! Всё равно лейтенантов ставить на должности старших офицеров придётся, да и миноносцами, похоже, теперь будут командовать только лейтенанты... Пришлют еще, говорите? С Балтики? С Чёрного моря? Так некого оттуда больше присылать! И так уже пришлось ветеранов русско-турецкой из отставки выдергивать*. Остались только корабли третьей эскадры, которых "грабить" нельзя и гардемарины на "Минине"... Вы только об этом не особо на эскадре распространяйтесь. Так что пусть пока исполняет должность ваш Соймонов. Временно исполняет. И только в том случае, если вы лично гарантируете мне, что это действительно самая подходящая кандидатура.

* факт, имевший место в реальной истории — здесь имеется ввиду, в частности, командир госпитального судна "Орел" капитан 2-го ранга Я.К.Лахматов

Теперь Эссен уже мог гарантировать адмиралу, что Василий действительно самая подходящая кандидатура... А ведь когда он предлагал должность лейтенанту, всё это было чистой воды авантюрой и блефом. Буквально до вчерашнего дня.

— Господа! — начал разговор командир "Пересвета" со своими старшими артиллерийским и штурманским офицерами, лейтенантами Черкасовым и Тимирёвым, — Я прошу вас меня простить, что не назначил исполнять обязанности старшего офицера кого-то из вас. Простить и понять меня: вы оба, хотя бы на период войны, до зарезу нужны мне на своих должностях. Такого артиллериста как вы, Василий Нилович, я не найду нигде, а броненосец должен стрелять и, чёрт побери, попадать. Вы же, Владимир Сергеевич, знаете Японское море и его окрестности как никто.

— Николай Оттович, да полноте, какие обиды? — Черкасов совершенно искренне удивился. — Вы командир, вам и решать, кому и кем быть на корабле. Даже странно слышать. И обидно. Я на самом деле хочу быть у своих пушек. Уж во всяком случае, до победы над японцами.

Тимирёв в душе был не столь категоричен, но за компанию поддержал своего коллегу. Да и комплимент командира был ему приятен.

— Благодарю вас за понимание, господа, — с внутренним удовольствием продолжил Эссен, — надеюсь, что лейтенант Белозёров, в роли исполняющего должность старшего офицера устроит всех. Так?

— Так точно, Николай Оттович! — чуть ли не дуэтом ответили офицеры. Но лица их напряглись.

— "Так точно!", говорите? — командир ехидно посмотрел на лейтенантов. — Вы что, в самом деле думаете, что я не знаю об обстановке на броненосце. Вы в самом деле довольны "хозяином кают-компании"? Хотите, чтобы Андрей Алексеевич им остался?

Лейтенант Белозёров был действительно самым старшим из оставшихся в строю лейтенантов броненосца. Особой любовью и уважением офицеров и матросов он не пользовался и раньше, а после назначения исполняющим должность старшего офицера, развернулся вовсю... Сначала "взвыли" матросы. Тихо взвыли, в своей среде. Мелочность и дотошность "старшого" довели дружную команду, чуть ли не до белого каления. Понятно, что на флоте должен быть порядок, но ты ведь не проверяй белыми перчатками чистоту только что установленных вентилятора или шлюпбалки, пойми, что люди только что закончили тяжелейшую работу, дай дух перевести...

Офицеры тоже очень быстро почувствовали амбиции нового хозяина кают-компании. И характеризовали его одним словом: "Дорвался".

Действительно, если слишком долго ждать возможность сделать следующий шаг по карьерной лестнице — можно "перегореть". И ничего хорошего из этого не выйдет, ни для тебя самого, ни для твоих подчинённых. Неплохой в начале службы офицер Белозёров, годами ждал и нервничал, а это никому не улучшит характера...

— Если честно, Николай Оттович, то я бы предпочёл видеть старшим офицером кого-то из мичманов или даже механиков, — осмелел Черкасов.

— Согласен с Василием Ниловичем, — присоединился Тимирёв, — не сочтите нас ябедами, но действительно Белозёров создал невыносимую обстановку и на броненосце, и в кают-компании. Если наше мнение для вас что-нибудь значит...

— Я понял вас, господа. И не случайно завёл разговор на эту тему именно с вами. Мичман или механик, это конечно слишком... Я подумал о Соймонове. Что скажете?

— Вася!? Ой, извините, Николай Оттович, — Черкасов слегка смутился, столь откровенно высказав свои эмоции, — лейтенант Соймонов — вполне подходящая кандидатура. И, по-моему, лучшее решение проблемы.

— Не стал бы так категорично, как Василий Нилович, утверждать, — без особого восторга присоединился к мнению артиллериста Тимирёв, — но в качестве временно исполняющего должность старшего офицера — лейтенант Соймонов лучшая кандидатура. Если, конечно, не пришлют кого-нибудь постарше. Уважение команды и кают-компании он, несомненно, заслужил. Но вот как получится у Василия Михайловича в новом качестве... Не знаю.

— Мне этого достаточно, господа, — Эссен почувствовал внутреннее облегчение, — Можете быть свободны. Благодарю за искренность.

Последующий (он же последний) разговор на эту тему был уже не очень сложным — слишком тщательно и презентабельно Эссен "позолотил пилюлю".

— Спешу вас поздравить, уважаемый Андрей Алексеевич, — командир "Пересвета" просто лучился доброжелательностью, — вы теперь командир корабля.

— Простите, Николай Оттович, не совсем вас понимаю. — Белозёров был буквально ошарашен, — Какого корабля?

— "Бедового". Только что пришёл приказ о вашем назначении. Понимаете, в бою погибло и было тяжело ранено так много командиров кораблей, что на эскадре, после прибытия, идёт натуральная чехарда. Чагина с "Алмаза" отправили командовать "Александром Третьим" вместо тяжело раненого Бухвостова, Баранова с "Бедового" — на "Алмаз", ну а вас, как одного из самых заслуженных лейтенантов — на миноносец.

Эссен, естественно, не распространялся, чего ему стоило устроить данное назначение, но цель, в конце концов, была достигнута — приказ пришёл.

— Благодарю вас, кому прикажете сдать дела?

— На днях возвращается лейтенант Соймонов — ему и сдадите.

— Соймонов? Странно... Нет, ничего плохого о Василии Михайловиче сказать не могу, но он ведь самый молодой лейтенант на корабле. И это утвердили?

— Это оставили на моё усмотрение. Я решил так. У вас будут какие-нибудь серьёзные возражения? Я внимательно выслушаю.

— Да нет, какие возражения, просто... Неужели все флотские традиции и законы уже не действуют?

— Вы про ценз и право старшинства? Нет, не действуют. И не могут они сейчас действовать. Сейчас, после той бойни в Цусимском проливе и необходимости продолжать войну, многое традиционное отходит на второй план, любезный Андрей Алексеевич. И не мне вам это объяснять. Вы же прекрасно понимаете, что любой из вас, прошедших этот бой, для командира корабля гораздо ценнее и дороже, чем десять кавторангов с Балтики или Чёрного моря. И это поняло, в том числе, и командование. И я поддержал ваше назначение командиром миноносца, как мне ни жалко было лишиться такого превосходного офицера. Удачи вам на новом месте службы в качестве командира.

Должность командира корабля, пусть и небольшого, это, конечно, значительно более привлекательная перспектива, чем самое хлопотное, хоть и весьма почётное место на флоте — быть старшим офицером броненосца. И та, и другая должности соответствуют чину капитана второго ранга, но, будучи командиром миноносца, хлопот имеешь гораздо меньше, а жалование, кстати, повыше.

Так что Белозёров сдавал дела Василию ничуть не обиженным, а даже наоборот — с облегчением, и тон общения с его стороны был вполне дружелюбным и слегка покровительственным:

— Удачи в новой должности, Василий Михайлович. Честно говоря, я вам не завидую: это снаружи "Пересвет" выглядит вполне презентабельно, а знали бы сколько проблем в его "потрохах"! Не хватает всего. Каждую бухту провода приходится выбивать с боем, каждый мешок для угля...

— Так я и не ждал лёгкой службы, — откровенно ответил Соймонов. — И прекрасно понимаю, что само делаться ничего не будет, придётся попотеть. С сегодняшнего дня влезаю в вашу шкуру, зная, что проблем и неприятностей будет немало. И благодарю вас за всё, что вы сделали на корабле к моему возвращению.

— Да уж, поработать пришлось, — Белозёров оценил вежливость своего преемника и ответил благожелательной улыбкой, — но основные трудности у вас впереди — на днях прибывают офицеры и матросы с Чёрного моря для пополнения нашего экипажа. Сильно подозреваю, что ожидаются трения в кают-компании между ними и "старожилами", прошедшими через походы и сражения. А матросы... В стране-то ведь чуть ли не революция и как бы эти черноморские бездельники не притащили на эскадру социалистическую заразу. Я, честно говоря, с большим напряжением ждал этого и очень рад, что избавляюсь от необходимости решать грядущие проблемы такого плана.

В общем, простились офицеры вполне доброжелательно, а то, что лейтенант Белозёров не особенно ушёл от реальности, рисуя картину ближайших проблем для Василия, тому пришлось убедиться достаточно скоро.

Даже при очень хороших отношениях с сослуживцами стать главой кают-компании броненосца, на котором под два десятка офицеров (а скоро будет больше) в двадцать четыре года, это испытание. Однако "глаза боятся, а руки делают". Не сказать, что было легко, но особых конфликтов не возникало, и гасить их не пришлось. Вот с материальным обеспечением дела обстояли действительно очень тяжело: порт физически был не способен снабдить возвращающиеся к жизни корабли всем необходимым, разве что с питанием всё обстояло прилично, а вот любую "железку" из ведомства адмирала Греве приходилось буквально выдирать с мясом и кровью. И всё это через ревизора и старших специалистов броненосца — Василий борта не покидал и не виделся с женой уже вторую неделю, с самого прибытия во Владивосток. На берег отправлялись обычно Денисов, Черкасов или даже Эссен. Но и самому Николаю Оттовичу, несмотря на его мёртвую деловую хватку, зачастую не удавалось добиться желаемого результата.

И дело было даже не столько в "береговых бюрократах", сколько в треклятой пропускной способности Транссибирской магистрали. В европейской части России было почти всё необходимое Тихоокеанскому флоту, но не было возможности своевременно доставить это на Дальний Восток. И в порту, в результате, не хватало всего. От банального листового железа и стволов новых орудий, до современных дальномеров Барра и Струда, которых на эскадре осталось целыми только восемь штук.

Глава 7.

Обидно. Очень. Всем выловленным из воды "ослябьцам" дали кресты. А ведь он его заслужил больше чем многие из... Но, тем не менее, Артур, помимо воли, частенько косил глаза на своего "Георгия", качавшегося на груди.

С "Победы", куда перевели Вилката после чудесного спасения, его отпустили на берег в первый раз. И "оторваться" по-настоящему возможность появилась впервые. Новоиспечённый георгиевский кавалер страшно соскучился по пиву. Пусть на броненосце и была ежедневная чарка, но чертовски хотелось взять в руки большую кружку, сдуть с неё пену и влить в себя хмельную влагу долгими-долгими глотками.

Искать подходящий трактир долго не пришлось. Даже ста метров по Светлановской идти не было необходимости — "Козочка" находилась почти у самого порта. Матрос, плюхнувшись за стол, по-барски махнул рукой "челаэку". Тот немедленно подскочил и, прослушав заказ, буквально через минуту нарисовался с двумя кружками пива. Благосклонно кивнув, Артур отпустил полового и с жадностью приложился губами к "жидкому хлебу".

— Рупуже*! — матрос был сильно недоволен, — Ну как можно называть пивом такую дрянь!

На самом деле пиво было довольно неплохим, просто хотелось показать, что "пивали мы и получше".

А вот стрелок из-за соседнего столика, резко вскинул голову, и услышав литовское ругательство, пересел за столик Артура.

— Здравствуй, товарищ, ты откуда?

— С моря, — неприветливо посмотрел матрос на "сухопутную крысу". — Тебе чего?

— Да нет, я имею в виду, где родился и жил — судя по "рупуже" — мы земляки.

— Ну, из Ковно, а ты?

— Из-под Вильно. Выпьем?

— Так за тем и пришли. Давай.

Матрос и солдат чокнулись кружками, и пиво полилось по своему предназначению.

— За Цусиму? — ткнул пальцем в сторону креста солдат.

— Разумеется. Иначе бы здесь не сидел.

— А ты задумывался о том, что это не твоя война? И не моя. Это война Империи. Империи, которая держит в рабстве и твою Литву, и мою Польшу. Ты желаешь ей победы? Чтобы русский царь и дальше продолжал угнетать наши народы?

— Что-то я тебя не пойму. Нам что, проиграть нужно было?

— Это, несомненно, было бы лучше всего. Поражение России в войне — самая большая польза для народов, которые она поработила.

— То есть нам было нужно всем на дно пойти? — что-то звериное стало просыпаться в спокойном и флегматичном литовце.

— Ну не всем вам, конечно, но для нас, тех, кого Россия угнетает уже не первый век — конечно, было лучше, чтобы её армия и флот обделались в этой войне. Разве я не прав, товарищ? Разве ты не хочешь, чтобы твоя Родина была свободной?

Тут Артура "накрыло". Мысли и воспоминания о бое понеслись в мозгу со скоростью экспресса: Мы зря воевали? Я зря наводил свою пушку и попадал? Тебе, сука, мало порванных в куски снарядами и осколками моих "братишек"? Ты воду ту самую, горько-солёную, хлебал? Тварь!

Кулак матроса и кавалера, практически помимо воли его "владельца", впечатался в скулу пехотинца. Того мгновенно снесло со стула.

— Гнида! Ты хоть японца живого видел? Ты тонул? Ты шимозу нюхал? Нна! — Артур тоже выскочил из-за стола вслед за "земляком" и ботинок матроса смачно врезал под рёбра провокатора. — Жалеешь, что не всех нас акулы сожрали? Убью гада!

Сидевшие за столиком неподалёку солдаты, повскакивали со стульев и подались было на выручку товарища, но трактир всё же был портовый...

— А ну ША! — матросы с "Ретвизана", "Изумруда" и "Авроры", находившиеся здесь же, достаточно чётко показали, что своего в обиду не дадут. Но и Артура попридержали. — Ты чего, братишка, взбесился? Что он тебе сделал-то?

Ярость потихоньку проходила, и наводчик смог внятно донести до моряков суть происшедшего.

— Во мразь! — у матросов появилось желание уже всем вместе продолжить экзекуцию, но здравый смысл взял-таки верх:

— Да ну его к чёрту! — презрительно бросил один из изумрудовцев, — убьём ещё ненароком — нам же и отвечать придётся. Социалист это. Наверняка. Сдадим эту сволочь в участок, а там пусть полиция разбирается.

Даже стрелки, узнав в чём дело, не стали защищать "брата по оружию" и незадачливый агитатор был препровождён туда, где с ним уже общались люди, которым и положено этим заниматься.

Глава 8.

Вошедшее в свою силу летнее солнце, даже не попадая напрямую в высокие и широкие окна, буквально заливало светом кабинет командующего флотом на Тихом океане. Но отнюдь не наступающая на Приморье жара волновала собравшихся за столом Рожественского начальников отрядов — каждый знал, что накануне из Санкт-Петербурга вернулся контр-адмирал Вирен, и новые указания "из-под шпица" обязательно последуют. Кому-то могут дать новую должность, а кого-то — таковой лишить. Учитывая, что треть присутствовавших пока лишь "исполняли должности", заменив своих убитых или серьезно раненых командиров и еще не получив утверждения, этот вопрос был весьма животрепещущим. Да и сам общий замысел того, как, базируясь на совершенно, как оказалось, не готовый к приему такого огромного числа кораблей Владивостокский порт, должна действовать эскадра, в любом случае должен был если не исходить из здания Адмиралтейства, то хотя бы быть утвержденным там.

— Господа адмиралы и офицеры! — обратился, наконец, к собравшимся Рожественский, — Прежде, чем огласить поступившие нам из Санкт-Петербурга конкретные приказы, я хотел бы познакомить вас со своим видением политической стороны нашей нынешней ситуации. Скажу прямо: если бы такие силы, как сейчас, мы собрали, находились бы в Порт-Артуре, то, на мой взгляд, уже можно уже было бы считать, что война закончена. Однако Владивосток — это не Порт-Артур, — адмирал кивнул в сторону висящей на стене огромной карты, — здесь мы со всех сторон отрезаны от основных японских коммуникаций проливами, в которых ночами охотятся десятки японских миноносцев, и если крейсера имеют хорошие шансы миновать их невредимыми, используя свою большую скорость, то для броненосцев, а особенно наших "старичков", каждый проход через проливы — это большой риск. На новых же броненосцах, как вы все знаете, ремонт продлится еще некоторое время. — На слове "ремонт" адмирал поморщился так, что присутствующим показалось, что у него заболел зуб, хотя на самом деле просто за последние полтора месяца вечно проблемный ремонт измучил его сильнее, чем ранение. Тем временем, Рожественский продолжил: — Однако, безучастное сидение эскадры в Порт-Артуре было очень плохо воспринято в Санкт-Петербурге. И на суше, как вы знаете, войска до сих пор не могут прийти в себя после поражения под Мукденом. Поэтому нам никак нельзя быть безучастными сейчас, когда по крайней мере здесь, в Японском море, которое, кстати, решено на русских картах переименовать просто в Восточное, сила на нашей стороне! И, согласно поступившим приказам, — адмирал положил руку на лежащую перед ним папку с бумагами, — все части нашего флота получат свою часть работы, чтобы эту силу реализовать. Итак, — адмирал раскрыл папку и извлек оттуда первый документ, — начнем со стратегии в этой войне. Вернее в её продолжении. Прошу выслушать начальника штаба флота, контр-адмирала Клапье де Колонга. Прошу, Константин Константинович.

Бывший флаг-капитан Рожественского, получивший за поход и Цусиму и "Георгия", и орла на погоны, ставший контр-адмиралом, неторопливо принял папку из рук командующего и, не тратя слов на вступление, обратился к присутствующим:

— Господа, если рассматривать некоторую программу-максимум, то в обозримое время России нужно вернуть хотя бы потерянное за последний год. Про штурм Токио пока рассуждать не будем. Основную задачу будет выполнять наша Манчжурская армия, но ей, во-первых, необходима поддержка с фланга, а во-вторых, мы должны максимально затруднить противнику подвоз подкреплений и снабжение армии на континенте. Ну и, в-третьих, сделать невозможным или хотя бы очень затруднительным, подвоз всего, о чём только можно подумать в саму Японию. Не мне вам объяснять, что без сколько-нибудь стабильного снабжения из других стран, метрополия врага долго не протянет. Но этот, третий вопрос, вполне решается сам собой при достаточно активных действиях наших крейсеров, в первую очередь вспомогательных. Но их нужно обеспечить. К этому мы вернёмся позже. Сейчас, так сказать, о "главном направлении":

— Мы имеем полностью боеспособными "Полтаву", "Сисой Великий", "Наварин" и "Нахимов". Отремонтированы и вошли в строй "Орёл" и "Бородино". Ожидается на днях присоединение к основным силам "Пересвета" и "Победы". Но на все отремонтированные броненосцы только семь целых дальномеров Барра и Струда. Адмиралтейство обещает ещё несколько штук в течение месяца, но пока мы имеем то, что имеем.

По крейсерам: в строю "Олег", "Жемчуг" и "Изумруд", на днях, опять же, заканчивают последние приготовления "Баян" и "Богатырь". На "Громобоя" и "Аврору" в ближайший месяц можно не рассчитывать.

У противника же, если считать истреблёнными только те корабли, гибель которых мы однозначно наблюдали, в строю два броненосца (считая "Чин-Иен") и шесть броненосных крейсеров.* При этом в лёгких крейсерах у японцев преимущество значительное — тринадцать вымпелов против наших четырёх. Благо, что по скорости преимущество у нас — уйти от превосходящего противника может любой наш крейсер. Если, конечно, встреча произойдёт в открытом море.

С миноносцами дело значительно хуже — у японского флота просто подавляющее превосходство в кораблях этого класса. И подкреплений в этом плане нам ждать неоткуда.

— А в каком плане есть откуда? — не утерпел Ухтомский.

— С Балтики, Павел Петрович, — спокойно ответил Клапье де Колонг. — То, что снаряжается Третья эскадра, было известно давно, но теперь можно смело надеяться на её появление в здешних водах месяца через три. А это весьма серьёзное подспорье в войне: броненосец "Слава" один стоит японского

"Сикисимы", старички "Александр Второй" и "Николай Первый" очень прилично бронированы, да и пушки у них вполне грозные, броненосцы береговой обороны втроём стоят двух броненосных крейсеров противника, крейсера "Владимир Мономах", "Память Азова" и "Адмирал Корнилов" сильнее любого бронепалубного крейсера японцев каждый. А то и двух. А вот с миноносцами как раз большая проблема. Из больших — только "Видный", ну и несколько типа "Сокол". Но ведь наверняка часть из них не дойдёт из-за поломок. Увы.

* Гибель 'Асамы' в Цусимском сражении русские не наблюдали.

Линейный бой со всем флотом противника третья эскадра вполне может выдержать. Ну, хотя бы некоторое время — наверняка. Так ведь и мы в стороне оставаться не будем, выйдем навстречу.

Но это вступление, как вы сами понимаете. Теперь о том, что нам предстоит делать в ближайшее время: имеющихся у нас линейных сил, при всех проблемах, достаточно, чтобы спокойно выйти в Цусимский пролив и даже дальше и господствовать там над морем. Нам нечего бояться всего флота Японии в прямом столкновении. Днём. Но в темноте наши силы наверняка будут атакованы армадой миноносцев противника и нет никакой гарантии, что к утру, пара наших броненосцев и крейсеров не будут иметь по минной пробоине, а то и вообще окажутся потопленными. Вы согласны?

Лёгкое гудение за столом было вполне одобрительным — начштаба флота говорил вполне логично и разумно.

— Так вот, — продолжил адмирал, — для обеспечения фланга армии, которая собирается перейти в наступление, нам необходимо как бы двигаться вслед за ней вдоль береговой линии к Корее. Баз у нас, как вы прекрасно понимаете, там нет. У нас вообще только одна реальная база на Дальнем Востоке — Владивосток. Но береговая линия весьма удобна для стоянок эскадр — очень много бухт с подходящими глубинами. Чуть ли не каждые пятьдесят миль имеется вполне приличная стоянка. Есть предложение: постепенно захватывая побережье в надлежащих местах, оборудуя там временные порты, двигаться к Гензану. Ну, и как конечная цель — захватить этот порт, чтобы обеспечить к зиме незамерзающую базу для флота.

Подробности я сейчас опущу. Все необходимые планы и указания вы получите позже в письменном виде. Сейчас хотелось бы решить вопрос в принципе: какие проблемы вы видите в предложенном плане действий, как их можно будет решить, как можно улучшить этот план. Прошу высказываться, господа!

Вирен решил пока помолчать и послушать. Первым слово взял Ухтомский.

— Теоретически мне всё кажется правильным, но вот на практике, по-моему, будет не так гладко. Предположим мы захватим три бухты на нужном удалении одна от другой. В первую очередь это угольные склады и место охраняемой ночёвки наших судов. Значит, нужны батареи, значит нужно минимум по батальону солдат для охраны и защиты побережья. То есть целый полк пехоты, не считая артиллерии. У нас есть этот полк? Есть пушки? А ведь если этого не сделать, то японцы, узнав о такой временной опорной базе, могут самыми скромными силами в виде канонерок и миноносцев организовать небольшой десант на побережье и, вырезав гарнизон, уничтожить и батареи, и уголь. Я уже не говорю о том, что, узнав об облюбованной нами бухте, весьма несложно ночью заминировать подходы к ней. Разве я не прав? Прошу развеять мои сомнения.

— Насчет полка вы, Павел Петрович, можете совершенно не волноваться. У нас есть и полк и два. Но два не понадобится.

Не мне вам рассказывать о численности владивостокского гарнизона. Осада порту и крепости не грозит: японцы должны окончательно сойти с ума, чтобы посметь десантировать войска в зоне действия превосходящего флота противника. Нашего флота. Так же как и пытаться осуществлять блокаду порта с моря. Я бы просто аплодировал такому решению японского командования. Тогда победа досталась бы нам легко и быстро. К тому же, уверен, сухопутное руководство горячо поддержит этот план, и командиры полков будут чуть ли не добиваться того, чтобы выбрали именно их. Причины, я думаю, всем присутствующим понятны, поэтому озвучивать мысль до конца не буду.

А полк в составе двух тысяч ста человек — это вполне достаточные силы для охраны сетевого заграждения, немногочисленных портовых средств и нескольких куч угля под навесами. В трёх бухтах. Опыт обороны Циньджоусского перешейка показал, что на окопавшиеся в гористой местности войска надо наступать во много раз превосходящими силами. А уж если десантироваться с моря на укрепившегося противника — рекомендую число атакующих удвоить. И это как минимум. И здесь главное то, что морем в этом районе мы владеем безраздельно. Высаживаться ночью на корейский берег, да еще и вне этих самых бухт — форменное самоубийство. А днем толпа транспортов, спустивших шлюпки, рискует больше не вернуться к берегам Японии, так как их даже наши старички легко догонят, не говоря уже о более быстрых кораблях. Атака же такой гавани с суши тоже будет весьма затруднена, так как в северной Корее — контр-адмирал в очередной раз обвел указкой соответствующий регион на карте, — напрочь отсутствуют какие-либо железные дороги, и мы всегда успеем перебросить силы раньше японцев. Соответственно, по оценкам наших сухопутных коллег, для охраны и обороны каждой из временных стоянок потребуется не более пехотного батальона, каждому из которых для поддержания непрерывной связи и наблюдения за морем будут переданы радиостанции. Можно не поскупиться и выделить ещё один батальон для захвата гаваней. Из любого полка находящегося в резерве во Владивостоке. В готовности погрузиться на корабль и отбыть туда, куда потребуется. Первый полк и упомянутый батальон, будут выделены из состава владивостокского гарнизона, так как с приходом эскадры опасность десанта здесь значительно снизилась. Добавлю только, что для захвата Гензана нам обещали прислать дополнительные подкрепления. Я ответил на ваш вопрос?

Было видно, что Ухтомский далеко не удовлетворён разъяснениями Клапье де Колонга, но продолжать спор на глазах командующего ему не хотелось. На выручку пришёл Вирен:

— Простите, Константин Константинович, но о минной опасности вы ничего не сказали. В Артуре эскадра вела, извините за высокопарность, ежедневную и еженощную битву за внешний рейд. И, в конце концов, проиграла эту битву: погибли на минах "Петропавловск", "Гремящий" и "Выносливый", подрывались и надолго выходили из строя "Севастополь", "Победа", "Баян", "Разящий". Ещё несколько миноносцев и "Гиляк" были потеряны на минах после прорыва основной части эскадры из Порт-Артура. А ведь постоянно на рейде дежурили и вступали в бой с противником корабли от крейсеров до землечерпалок и портовых буксиров.

А что будет на этих временных базах? У нас есть канонерки и миноносцы для охраны подходов к ним? Вопрос риторический — нет, и не предвидятся. Японцы, узнав о нашей суете в некой бухте, а то, что они об этом узнают в ближайшее после начала работ время, у меня нет ни малейших сомнений, не преминут спокойно и аккуратно поставить несколько минных банок на ближайших подступах. Что чревато серьёзнейшими для нас неприятностями — довести до Владивостока броненосец или крейсер с минной пробоиной может стать невыполнимой задачей.

— А что предложили бы вы, Роберт Николаевич? — прогудел сочным басом командующий флотом, — Но, только следуя из установки, что Гензан нужно брать обязательно и это не обсуждается.

— Понимаю, что не обсуждается, — свежий шрам на щеке Вирена стал малиновым, сигнализируя о том, что адмирал занервничал, — Не проще ли "брать уголь с собой"? Я понимаю, что угольщики тихоходны и будут тормозить эскадру. Но ведь не существенно тормозить — их парадный ход в девять узлов всего на узел меньше крейсерской скорости любого боевого корабля.

А есть ещё вариант: переделать под эскадренные угольщики пару вспомогательных крейсеров. С их вместительными трюмами и мощными машинами снимаются вообще все проблемы.

Я понимаю, что они нужны в океане на коммуникациях, но разве ради мобильности целой эскадры не стоит просто уменьшить число вспомогательных крейсеров всего на две единицы?

Рожественский поспешил на помощь своему начальнику штаба:

— Хорошо, но, на мой взгляд, основная суть этих стоянок не в угле — три сотни миль до Гензана даже малые миноносцы пройдут без особых проблем. Разве что подводные лодки не смогут, но им-то уголь как раз и не нужен. Главная задача этих баз укрывать транспорты на ночь, чтобы не подставлять под удар японских миноносцев войсковые перевозки в темное время суток. Что же касается минной опасности, она, безусловно, существенна. Но, опять же, на мой взгляд, не безнадежна. Поскольку мы будем действовать днем, то нам ничто не мешает самим заминировать подходы к гаваням, оставив только узкие проходы до глубокой воды, найти входы в которые ночью будет просто невозможно. Тогда японцы при попытке мин накидать скорее сами на наших минах подорвутся. А поскольку проходы будут узкими даже в ежедневном их тралении никаких проблем возникать не должно — это в Порт-Артуре над нами все время довлел неприятельский флот, а здесь, даже если таковой и появится, то это уже ему придется ходить по нашим минным полям. Да еще и в районе, где у нас явное преимущество в силах. Единственная проблема — понадобится много мин, но и операцию мы будем готовить не один день, а мина — это не какой-нибудь ствол морского орудия, который надо точить месяцами. Так что, я надеюсь, что какую-то часть удастся получить с других флотов, а некоторое количество нам смогут дать и заводы.

А насчёт вспомогательных крейсеров, используемых в качестве быстроходных угольщиков... У нас, Роберт Николаевич, на них особые виды: на днях приходят две восьмидюймовые пушки с "Храброго". Сами знаете, чего нам с вами стоило убедить Адмиралтейство отдать на Тихоокеанский флот эти орудия... И вот, в течение недели они прибудут сюда. Значит ещё спустя месяц "Громобой" станет полноценной боевой единицей, крейсером, которому японцам нечего противопоставить в океане. Он станет хозяином восточного побережья Японских островов. Автономность этого крейсера очень приличная, но если при нём и под его защитой будут находиться ещё и пара быстроходных вспомогательных крейсеров...

Адмирал вдруг осёкся. Голова слегка закружилась, в глазах заплясали мелкие радужные искры...

— Зиновий Петрович, вы себя хорошо чувствуете? — забеспокоился Клапье де Колонг, глядя на побледневшее лицо командующего.

— Всё нормально, Константин Константинович, — слабым голосом отозвался Рожественский, присаживаясь в кресло, — вероятно постоянный недосып сказывается. Продолжите мою мысль, пожалуйста, вы же полностью в курсе этого плана.

— Ваше высокопревосходительство, может всё-таки пригласить врача? — обеспокоено вмешался Энквист.

— Вздор! — командующий не привык, чтобы его распоряжения оспаривали. — Всё пройдёт. Продолжайте совещание.

Чувствовалось, что начальнику штаба, да и остальным адмиралам, было бы спокойней продолжать именно в присутствии хоть какого-нибудь медика, а ещё лучше — в отсутствии самого Зиновия Петровича. Но все знали и о его непреклонном, даже вздорном характере, поэтому возражать не решились. Даже Вирен, известный своими упрямством и занудливой дотошностью.

— В присутствии быстроходных угольщиков, — продолжил Клапье де Колонг, тем не менее, встревожено оглядываясь на Рожественского, — "Громобой" сможет провести у океанского побережья противника около месяца. Представляете какую панику у судовладельцев торгующих с Японией это вызовет? И ведь он будет не один. "Терек" и "Кубань", которых мы собираемся выделить вместе с ним в отряд, и сами вполне грозные для торгового флота боевые единицы. Броненосный крейсер именно обеспечивает устойчивость отряда — японцы не посмеют ловить нашу группу бронепалубными крейсерами. А броненосные им отвести из пока ещё Японского моря мы не позволим. Так что... Зиновий Петрович! Зиновий Петрович, что с вами!?

Начальник штаба флота повернулся к своему начальнику, чтобы тот подтвердил сказанное, но обнаружил, что адмирал бледный как бумага, вдавил свою бороду в грудь и совершенно безучастен к происходящему. Остальные присутствующие тоже только сейчас обратили внимание на Рожественского.

— Врача! Немедленно врача!! — Вирена, непонятно какими силами вынесло к двери, каковую он чуть ли не протаранил, пытаясь поскорее распахнуть.

События понеслись бешеным галопом: буквально через пару минут прибежал врач и бесцеремонно выставил ошарашенных адмиралов из зала, в котором проходило совещание, флаг-офицер командующего уже летел в госпиталь в экипаже с такой скоростью, каковую не наблюдали на улицах Владивостока никогда ранее. Обыватели только успевали шарахаться из-под копыт. Удивительно, что никого по дороге не сбили.

— Главного врача! Немедленно!! Командующий умирает!!! — лейтенант Свенторжицкий орал так, что звуки его голоса, казалось, должны достигнуть самых отдалённых закоулков Владивостокского военного госпиталя.

В общем уже через двадцать минут трое докторов присоединились к своему коллеге в штабе флота. Адмиралы, не расходясь, стояли возле дверей зала совещаний и нервно переговаривались.

— Не кончилось бы совсем худо, — мрачно бросил Клапье де Колонг. — У Зиновия Петровича ведь ещё на Бонине микроинсульт был, а тут ещё и раны, и вся эта нервотрёпка в бою и после...

— Ладно вам, Константин Константинович, Бог не без милости, — Ухтомский пытался казаться бодрячком, — ещё походим под флагом нашего адмирала.

— Нет, господа, — Вирен как всегда был въедлив и занудлив, — мы когда-нибудь планировать войну научимся? Ведь одного адмирала потеряли в бою — Иессена, Фелькерзам уже во Владивосток пришёл еле живым, дай Бог, чтобы выжил. Зиновий Петрович был плох, и после ранения, и после всего этого нервного напряжения похода и боя. И что? В результате мы тут с вами вчетвером остались. Сплошь контр-адмиралы. И ни одному из нас флотом командовать не по чину. А кто будет этим заниматься?

— Да ладно вам, Роберт Николаевич, сгущать краски — не в осаждённом Артуре всё же находимся.

— Да. Не в Артуре и не в тех условиях, что были год назад, Павел Петрович. Но, чёрт побери, нам данное положение дел далось не задаром. И не мне вам объяснять, чего стоил, в том числе и нам с вами, тот факт, что сейчас во Владивостоке находится наша эскадра. И что практически половина вражеского флота на дне моря, а не на его поверхности.

Глава 8.

Адмирал Того мрачно рассматривал с мостика "Сикисимы" корабли шедшие в кильватере. Зрелище не обнадёживало. Называлось всё это по-прежнему "Соединённый Флот", но сила его уменьшилась более чем вдвое: потоплены в бою три броненосца и остался только один современный. Количество броненосных крейсеров, уменьшилось до пяти и то, "Идзумо", искорёженный русскими снарядами и чудом добравшийся до родного порта, до сих пор находится в ремонте. "Якумо", и без того бывший самым тихоходным среди своих собратьев, имеет повреждения в машинах, и с трудом держит пятнадцать узлов. Почти все орудия главного калибра расстреляны в сражении, и заменить их просто нечем. Хорошо, что запасных стволов хватило на замену полностью уничтоженных пушек.

С малыми крейсерами история более благополучная: "Такасаго" погиб, а "Акицусму" решили пока вообще в строй не вводить, но остальные девять единиц отремонтированы и вполне боеспособны.

Ну и отряд адмирала Катаока из трёх "мацусим" и "Чин-Иена" в силах воевать. Да только задачи он может выполнять только самые скромные. Командующий с радостью обменял бы весь этот плавающий антиквариат на один дополнительный броненосный крейсер.

С миноносцами всё в порядке: потеряны только три, но это совершенно не страшно, так как уже начали вступать в строй новые корабли этого класса.

Но все они не способны решить сложившуюся ситуацию в борьбе на море. Нужны броненосные корабли с мощной артиллерией, нужны крейсера-разведчики. И всех их недопустимо мало осталось под флагом командующего флотом. А вот "акватория риска" многократно увеличилась — охранять теперь приходится значительно большую площадь океана.

К тому же ещё и значительная часть вспомогательных крейсеров вытребована для армейских перевозок.

А ситуация с экипажами совсем критическая: на кораблях, оставшихся на плаву, выбито в среднем по двадцать процентов моряков. Из-за этого пришлось вывести в резерв значительную часть судов береговой обороны, но это всё равно не решит кадровую проблему. Некем заменить тех блестящих комендоров, которые пали в битве на кораблях линии.

И офицеров. Здесь положение просто ужасающее. Погиб адмирал Мису, изранен и станет инвалидом Камимура. Из командиров погибших кораблей не спасено ни одного, а, кроме того, погибло или тяжело ранено семь капитанов первого ранга, благо, что далеко не все русские снаряды разрывались: Хейхатиро Того вспомнил огромное количество аккуратных дырок, которые проделали вражеские попадания в бортах уцелевших кораблей. И с десяток десяти-двенадцатидюймовых "болванок", которые не прошили борта и улетели в море, а были остановлены конструкциями японских крейсеров и броненосцев и остались на борту. И в каких местах, зачастую! На "Адзуме" — внутри элеватора подачи снарядов в башню, на "Сикисиме" — внутри котельного отделения, на "Якумо" — внутри каземата. "Кассаги", лёгкий крейсер, получил три двенадцатидюймовых попадания! И ни один из трёх русских "гостинцев" не взорвался. Даже один разрыв вывел бы крейсер из строя, а потом его бы добили. Ох, и берегли боги каперанга Ямая!

Позже, разобрав неразорвавшиеся снаряды, выяснили, что виной всему алюминиевые бойки взрывателей — сминались раньше времени и не срабатывали. Обнаруженный факт немедленно засекретили, и оставалось надеяться, что русские об этом не узнали...

Но дела у "Объединённого флота" очень неважные: армия и общественное мнение относятся к морякам откровенно негативно — сорваны и идут провальными темпами поставки для армии на материке, совершенно недостаточное количество поставляемых в Империю товаров. Страховые компании берут невероятный процент за риски при доставке, судовладельцы реагируют соответственно. Над страной реально нависает угроза голода...

И виноваты во всём мы, моряки. И от нас ждут чуда. Отсутствия оного не простят ни народ, ни армия, ни император...

А как его сотворить, это чудо? Сейчас на театре военных действий у нас только один современный броненосец против двух русских, да у противника ещё вдобавок пять кораблей этого класса послабее "Сикисимы", но сильнее любого из наших броненосных крейсеров. Да ещё три броненосных крейсера, из которых два весьма быстроходны...

К тому же через месяц-два, силы русских увеличатся ещё на пару современных броненосцев. Линейного боя с основными силами противника не выдержать. Будет полный разгром.

Но и отдавать русским Японское море нельзя.

— Ну что, Хейхатиро, картина глаз не радует? — на мостик поднялся начальник штаба командующего, контр-адмирал Като. В бою ему оторвало два пальца на правой руке, но вернуться к исполнению своих обязанностей Като поспешил при первой возможности.

— Да уж чего радостного. Вот ты как себе представляешь дальнейшую войну на море?

— Послушаю тебя. Есть планы?

— Да какие планы, Томособуро? Планы можно составлять, когда есть силы для их выполнения. Реальные силы. А нам нечего противопоставить русским в генеральном сражении. И это даже сейчас. А разведка сообщает, что в течение месяца "Суворов" и "Ретвизан" войдут в строй. И гайдзины нас просто раздавят в генеральном сражении. И эта Россия, как гидра, посылает на Тихий океан ещё одну эскадру. И ты знаешь её состав.

— Знаю. Если она присоединится к основным силам русских...

— Вот именно. А мы можем что-то сделать с их основными силами? Даже сейчас я не рискну напасть на их флот в полном составе. Противник уже показал, что он умеет сражаться. Умеет маневрировать. Это уже не те русские, которых мы били под Порт-Артуром.

— Не те. Сейчас их можно бить только по частям.

— А ты в самом деле веришь, что они эти самые "части" соизволят подставить нам под удар? Где и когда нам искать эти "части"?

— Ну что ты меня убеждаешь. Сам знаю. Положение у нас, как говорят русские: "хуже губернаторского". Не могу понять смысл этой фразы, но они говорят именно так, когда хотят выразить состояние полной безысходности...

— Безысходности мне и без тебя хватает. Делать-то что?

— Знаешь, пока я валялся после операции — думал именно об этом: "Что делать?". У нас есть только один козырь — десятки миноносцев. Наши истребители лучше русских, их больше, много больше. У нас имеются и малые миноносцы в большом количестве...

— Ну и? Давай, продолжай, раз начал.

— Подстерегать русские отряды под берегом. Вернее под берегами. Хоккайдо и направление на Северную Корею — самые вероятные маршруты противника.

— Мы ведь с тобой не на карте в кораблики играем. А уголь? Ты представляешь, сколько сожрут дефицитного топлива все эти "стаи" поджидая добычу? Без всякой гарантии её найти. Да и если встретят... Днём атаковать?

— Ну не днём конечно. Но вцепиться в противника и дождаться сумерек, ночи...

— Ну, разумеется. Ночи дождаться. Ты помнишь, что русские выходили из Цусимского пролива именно в сумерках. И курс их был практически известен. И много их потопили при этом все наши миноносцы, сосредоточенные в одном месте? Четыре десятка миноносцев, отслеживающие эскадру в практически тридцать вымпелов, вышедшую из узкого пролива и имеющую весьма конкретное направление, утопили один крейсер. Один! На рассвете. Ты рассчитываешь, что четвёрка миноносцев наткнётся на русский отряд как раз на закате, просчитает его курс, найдёт его ночью и успешно атакует минами?

— Крайне маловероятно. Но ведь других шансов у нас нет.

Глава 9.

Без животного белка жить можно. Но далеко не всем это нравится. А уж если речь идёт о целом народе... Народов-вегетарианцев просто не существует. Там, где с животной пищей неблагоприятная обстановка, люди вообще едят всё, "что шевелится", от личинок насекомых, самих насекомых, собак и вплоть до человечины.

Японию снабжал тем самым "животным белком" океан. Рис, бобы и рыба веками были основными продуктами, потребляемыми населением Страны Восходящего Солнца.

Именно по рыболовным промыслам и решило нанести очередной удар командование Тихоокеанского флота. Понятно, что истребить бесчисленные флотилии рыболовецких шхун никто не надеялся, но нужно было продемонстрировать, что ловить рыбу опасно. Японский флот непременно должен был отреагировать на такую угрозу и выделить немалую часть кораблей для прикрытия рыбаков. То есть адмиралу Того пришлось бы разделить свои и так уже не очень большие силы.

И, чтобы японцы не вздумали обойтись для этого старыми канонерками и столь же пожилыми малыми миноносцами, отряды повёл на операцию крейсер "Олег".

К северо-западу от Хоккайдо силы русских разделились: "Олег" с номерными малыми миноносцами барона Радена пошли вдоль северного побережья, а отряд истребителей повернул на юг.

Милях в пятидесяти западнее порта Отару охотники нашли свою добычу: около двух десятков шхун деловито прочёсывали море сетями. Но рыбаки были не одни.

Многочисленным канонерским лодкам японского флота уже не осталось серьёзной работы в этой войне (ну или пока её не было) — обстрел берега противника или защита своего не являлись актуальной проблемой. Для сопровождения транспортов они были, как правило, слишком малы и слабы, а вот охрана промыслов — на данный момент самое подходящее занятие для этих корабликов. "Удзи", "Чокай" и "Иваки" втроём могли бы дать вполне достойный отпор шестёрке русских миноносцев и даже вспомогательному крейсеру.

А вот появление здесь мощного "Олега" или ему подобного корабля совершенно не ожидалось. Но японские капитан-лейтенанты, стоящие на мостиках канонерок, о долге своём не забыли. Все три боевых корабля выходили на бой с грозным противником не пытаясь спастись.

— Даже жалко на эти калоши снаряды тратить, а, Леонид Фёдорович? — обратился к командиру лейтенант Афанасьев, занявший теперь должность старшего офицера крейсера.

— Оставьте этот снобизм, Андрей Николаевич, — сухо бросил Добротворский. — Пусть корабли и небольшие, но военные. Пушки на них есть? Военно-морской флаг имеется? Ну и всё! Пока флаги не спустят — истреблять. А нам с вами, в случае чего, и самого мелкого их снаряда хватит. Да и вообще было бы обидно потерять хоть одного человека в таком бою — война ещё не кончилась и людей надо беречь. Так что попрошу вас передать господам офицерам, чтобы не бравировали напрасно сами и матросам не позволяли на палубе без необходимости находиться. Это не цирк и не театр.

— Ну, флаги-то они не спустят. Не тот народ.

— Вот и ладненько. Открыть огонь!

Цели были мелковаты для дистанции в двадцать кабельтовых, но, тем не менее, уже на четвёртой минуте заполыхал "Чокай" и было отмечено попадание в "Удзи". Японцы доблестно огрызались огнём, но пока безрезультатно. Что и неудивительно: пушек на канлодках было немного, пушки в основном слабенькие для боя с таким сильным противником, а комендоры... Понятно, что не лучшие в Соединённом Флоте.

Пока "Олег" со смаком "колошматил посуду в данной лавке", русские миноносцы занялись рыбаками. Словно лисы в курятнике быстрые и юркие кораблики начали торопливо "собирать урожай". На рыбацкие суда просигналили приказ: "Прекратить движение. Экипажам покинуть борт".

Несколько дерзких не вняли: обрубив сети они попытались уйти к своим берегам, но неповиновение тут же было на корню пресечено двумя миноносцами. Малокалиберные "пукалки", находившиеся на их борту были совершенно несерьёзным оружием при столкновении с боевыми кораблями, но рыбацким лайбам, да ещё при стрельбе почти в упор, тридцатисемимиллиметровых гранат вполне хватило. Две шхуны загорелись, но одной, которая изначально была дальше всех, всё-таки удалось оторваться и уйти на мелководье. Однако вид горящих "ослушников" сильно дисциплинировал остальных рыбаков и те стали послушно спускать шлюпки — благо берег был недалёк и стоял почти полный штиль.

Оставленная рыболовецкая флотилия была безжалостно сожжена артогнем.

— Эх, ваше благородие! — сигнальщик с "Двести девятого" обратился к командиру. — Прямо сердце кровью обливается! Какие кораблики-то справные... Да и рыбакам местным как теперь жить? Только милостыню просить...

— На войне как на войне, Клименко, — снизошёл до ответа лейтенант, — да и сам подумай: разве японцы в таком случае с нашими церемонились бы?

— И то правда, господин лейтенант. Не мы эту войну начали. Это я так — шхуны жалко...

А "Олег" тем временем продолжал терзать свои жертвы. Сколько-нибудь серьёзную опасность для крейсера представляло только двухсотдесятимиллиметровое орудие на "Чокай", но и то чисто теоретическую. Эта короткоствольная пушка и докинуть-то снаряд на двадцать кабельтовых могла с трудом, а уж про прицельный выстрел и говорить не приходилось. К тому же, после первых же залпов этот "монстрик" был приведён к полной непригодности для использования и русские комендоры с толком, с чувством, с расстановкой, в полном комфорте "доедали" вражескую канлодку. Да и много ли надо кораблю в шестьсот тонн водоизмещением шестидюймовых снарядов? Уже после третьего попадания "Чокай" сильно запарил и потерял ход, а после пятого стал явственно оседать на нос.

Крейсер перенёс весь огонь на "Иваки", который тоже долго не продержался. Уже после четвёртого попадания главным калибром взорвались котлы и канонерка затонула даже быстрее постепенно погружающегося "Чокай".

Капитан-лейтенант Канеко даже не пытался спасти своего "Удзи" Воспользовавшись тем, что русский "большой дядька" пока не обращает на эту канлодку внимания. Было понятно, что от "Олега" не уйти. Тринадцать узлов — слишком несерьёзная скорость, чтобы попробовать спасти корабль от быстроходного крейсера. Мелкие пушки канонерки продолжали исправно бить по врагу, практически не причиняя тому никакого вреда. Да никто из экипажа и не надеялся. Оставалось только погибнуть с честью и показать этим северным варварам несгибаемость самурайского духа.

И неизбежный момент, наконец, наступил: "Олег", уже совершенно не опасаясь "игрушечных" пушчонок "Удзи", чтобы не разбрасывать зря снаряды, резко пошёл на сближение, и обрушил на японский корабль всю мощь своего огня с совершенно убийственной дистанции. Буквально за пятнадцать минут канонерка была разорвана в клочья.

— Вот так вот! — мрачно выдохнул на мостике крейсера Добротворский, — Не всё им впятером одного нашего расстреливать. Здесь вам не Чемульпо!

Но, несмотря на спешку, шлюпки всё же спустили и даже подняли в них из воды несколько десятков японских моряков. В том числе и одного офицера. Наверное война уже потихоньку начала терять популярность в Стране Восходящего Солнца. Это был хороший признак. Но обольщаться не следовало — резервисты, служившие на кораблях даже не третьей, а скорее четвёртой "очереди" пока не были показателем.

Миноносцы взяли на буксир несколько шхун, но как только корабли отошли от места боя (или избиения) на пару десятков миль, трофеи были немедленно пущены ко дну — отряд не собирался терять пять-шесть узлов скорости из за сомнительной ценности добычи. А японцы пусть думают, что гайдзины тащатся на десяти узлах.

В общем, операция к северу от Хоккайдо прошла весьма успешно. А вот у западного побережья острова всё сложилось далеко не так радужно...

Глава 10.

— Тень на левой раковине! — голос сигнальщика резанул по ушам лейтенанта Вурма, который с недавнего времени являлся командиром "Буйного". Коломейцев ушёл командовать "Светланой" и вообще из прежних командиров эсминцев только Дурново и Рихтер остались на мостиках своих кораблей, но получили чины капитанов второго ранга и стали начальниками отрядов.

Это был первый поход Николая Васильевича в качестве командира корабля. И поход на редкость неудачный. Четыре русских миноносца были отправлены навести шороху в окрестностях Сангарского пролива, но особыми успехами похвастать не могли. Мало того — ещё и напоролись по дороге на пассажирский пароход. Топить его было нельзя, а заставить молчать — тоже. К гадалке не ходи — Того уже в курсе, что у побережья Хоккайдо шляются русские миноносцы.

И Вурм мысленно материл командира отряда Рихтера уже на протяжении двенадцати часов. Нужно было возвращаться не солоно хлебавши. Но нужно! Неужели непонятно, что ничего достойного внимания здесь уже не поймать?

Но приказ есть приказ. "Быстрый", "Блестящий", "Безупречный" и "Буйный" послушно резали волны в поисках добычи. И вот вроде нашли... Охотника.

Эсминцы типа "Асакадзе" не успели к Цусимскому сражению, но вот к августу четверо из них "поспели". А ведь на тот момент они были, пожалуй, сильнейшими миноносцами мира. Во всяком случае, при бое именно между миноносцами. Японцам пришла в голову, при их строительстве, простая как перпендикуляр мысль: бой между эсминцами ведётся на малых дистанциях, поэтому дальнобойность пушек вторична — главное вес снарядов. И на этих новых "истребителях истребителей" стояло целых шесть трёхдюймовых пушек. Пусть четыре из них и были короткоствольными. (Напомню читателю, что у русских эсминцев было ОДНО трёхдюймовое орудие и несколько несерьёзных сорокасемимиллиметровых).

Капитан первого ранга Фудзимото получил приказ выйти со своим отрядом на перехват русских истребителей и тут же, в течение часа, его новейшие "убийцы миноносцев" стартовали из Хакодате, чтобы отыскать и покарать дерзких.

Восходящее солнце рассеивало туман, и силуэты русских миноносцев становились отчётливо видны ищущим их. На японских "асакадзах" дружно прокричали "Банзай!" и противники пошли на сближение.

На русских кораблях тоже взлетели до места боевые флаги, тоже прооралось "Ура!" и комендоры стали хищно зацапывать прицелами силуэты врагов.

Началось! По бортам японских истребителей пробежали вспышки выстрелов и первые жестокие "приветы" понеслись к русским кораблям, чтобы посеять смерть. Ответный огонь не заставил себя ждать. Часто-часто затявкали сорокасемимиллиметровые пушки и чуть реже бахали трёхдюймовки.

— Ничё! — почти весело подал голос рулевой. — Драка честная — баш на баш. Набьём морду узкоглазым!

— А ну не отвлекайся! — резко одёрнул говорливого матроса командир.

— Да уж! Честная! Если вымпелы считать, то конечно, — пронеслось в голове лейтенанта, — а вот то, что любой "японец" нас вдвое по весу залпа превосходит... Что за чёрт?

Все японские снаряды давали всплески одинаковой высоты. Бил один калибр. Причём крупный (для миноносцев крупный, естественно). Несколько минут японцы нащупывали дистанцию, а потом началось...

Под огнём, в первую очередь, оказались именно два последних в строю корабля русских, причём если по "Безупречному" бил только головной "Камикадзе", то концевой "Буйный" обстреливали сразу три эсминца противника. Он, казалось, исчез за лесом разрывов — миноносец некоторое время спасало только то, что с точностью повторилась ситуация с завязкой Цусимского сражения, когда начавшие все вместе без команды стрелять по 'Микасе' корабли не могли отличить свои всплески от чужих и нормально корректировать стрельбу. Здесь же японские моряки сполна ощутили причину, почему конструкторы всех флотов того времени избегали ставить на корабли разные орудия близких калибров — для "длинных" и "коротких" пушек требовались разные данные стрельбы, и длительности полета снарядов тоже были разными. В результате три японских истребителя не могли различить "свои" всплески от обоих типов орудий на фоне таких же от двух других миноносцев — все всплески были абсолютно одинаковыми и часто повторяющиеся залпы слились в одно кипение вокруг концевого русского миноносца... Но всё-таки досталось ему здорово: практически первым же попаданием была уничтожена кормовая пушка вместе со всем расчётом, затем взрывом сбило антенны, но это не фатально, ещё один снаряд, не разорвавшись прошил третью трубу. И ведь это был только "дебют" боя. Японцы настигали и эффективность их огня возрастала.

"Быстрый" пока не обстреливался и командир отряда так ещё и не понял, на какого противника они нарвались. Рихтер продолжал уверенно держать подчинённые ему миноносцы на прежнем курсе, приказав, правда, склониться в сторону противника и изобразить нечто вроде "кроссинг Т" их головному. Небезуспешно. "Камикадзе" получил несколько попаданий, свалилась его фок-мачта, и на баке разгорался пожар. Однако при этом с "Быстрого" открылся и вид на "Буйный", на котором с неприятной регулярностью вспухали облака разрывов.

Кстати русские сорокасемимиллиметровки, первое время даже были предпочтительней: наводить эти лёгкие пушки было быстрее и удобнее простым нажимом плеча. А трехдюймовые орудия приходилось "перемещать" и по горизонту, и в вертикальной плоскости вращением рукоятей. За массу снаряда нужно платить массой орудийной установки, а значит и скоростью её наведения на цель. А в бою скоростных кораблей, каковыми являются миноносцы, скорость стрельбы решала очень многое. И град мелких снарядов, зачастую был более эффективным, чем редко прилетающие крупные.

Пожаров на сражающихся кораблях почти не было — нечему гореть. Эсминцы являлись практически цельнометаллическими изделиями. По инструкции из дерева разрешалось изготовить только сидения на унитазах в гальюнах ( на то время, только там древесина была незаменимым материалом). Ну, разве ещё ящики для снарядов делались из дерева. Гореть, повторюсь, на русских миноносцах было практически нечему. Но это не делало летящую в "Буйный" смерть менее жадной. Визжащие осколки снарядов собирали свою кровавую жатву.

Боя без крови не бывает, но было до слёз, слёз ярости, обидно наблюдать, как твой корабль чуть ли не безнаказанно исколачивает противник. Да ещё и невезение внесло свою лепту: один из снарядов разбил вторую рулевую машину, а другой расковырял борт так, что оказался затопленным патронный погреб баковой трёхдюймовки. Матросы по собственной инициативе начали нырять туда за боеприпасами. Пушка продолжала стрелять, но темп огня заметно снизился. Ещё бы! Пройди за каждым патроном по грудь в воде, нырни, найди на ощупь этот самый патрон, который весит несколько килограммов, выберись с ним, отдышись, и снова... А помещеньице-то не очень просторное, а люди и на других постах сейчас нужны до зарезу...

В общем, изредка бабахала носовая. И попадала тоже не очень часто.

Унесли уже троих наводчиков, двоих, хоть они ещё и не умерли, можно было смело вычёркивать из числа живых. С такими ранами на этом свете долго не задерживаются: у одного оторвана рука у самого плеча, а у второго был разворочен весь низ живота.

К пушке встал наводчик одной из разбитых сорокасемимиллиметровок, матрос Костряков. Орудие непривычное, но в данном случае можно было поверить в японскую "Такуга-дзен": просто доверься своим чувствам (карме, интуиции и тому подобному), наведи пушку и стреляй...

Три выстрела — три попадания в "Камикадзе".

Японский миноносец, вдобавок ко всему прочему, сильно запарил, выкатился из строя и сбросил ход почти до нуля.

"Быстрый" с остальными пытались увести преследователей от измученного "Буйного", но японцы не клюнули на эту уловку: на такой дистанции им было вполне достаточно подключить пушки ранее нестреляющего борта, чтобы наносить кораблям Рихтера вполне сравнимые повреждения, а "дожевать" отставший русский миноносец очень хотелось. Потопленный в бою боевой корабль противника — это дорого стоило!

И шквал огня по "Буйному" не утихал. Палубную команду уже выкосило практически наполовину, разбило вдрызг первый минный аппарат (чудо, что не взорвалась мина, приготовленная к выстрелу), кроме редких выстрелов баковой, огрызалась ещё только одна мелкая пушка правого борта.

— Ну сколько ещё нас нужно бить, чтобы адмиралы научились не только делать выводы, но и принимать соответствующие меры? — чертыхался Вурм, зажимая порванное осколком ухо. — Ведь по результатам Цусимы было ясно, что в корме тоже нужно ставить семидесятипятимиллиметровую пушку! Даже раньше! Ещё в Артуре. И ведь ставили: "Сильный" и "Статный" уже ходили там с двумя трёхдюймовками. А ведь те миноносцы почти на треть меньше наших.

И не было бы сейчас этого избиения. Эхх...!

Крен на правый борт медленно, но неуклонно нарастал, и было понятно, что "Буйный" своё отплавал. Нужно было спасать экипаж.

Положение корабля видели и японцы, поэтому, когда замолкла и баковая пушка русского миноносца, пошли на сближение стреляя только из орудий левого борта, развернув носовые и кормовые пушки в сторону оставшихся истребителей Рихтера и наглухо парируя их попытки прийти на выручку собрату.

Японцам была очень нужна и важна эта победа в самой первой операции после сорвавшихся переговоров. Желательно было ещё и не упустить остальные русские миноносцы, но, как минимум, добить подранка. Вызвали ещё один отряд контрминоносцев, но подход этой четвёрки ожидался не ранее чем через полчаса и это только в данную точку. Значит пока нужно задержать здесь уцелевших русских как можно дольше, тогда конец им всем...

Однако Рихтер, видя безнадёжное положение "Буйного", дал приказ остальным отходить на север. Было очень вероятно, что под своим берегом противник скоро получит подкрепления. Радиостанция "Быстрого" затрещала на весь эфир попытками связаться с группой "Олега". Их услышали, но в ближайшее время помощи ожидать не приходилось.

— Уходят... Бог им судья, — командир "Буйного" с тоской смотрел на удаляющиеся дымы отряда. Теперь самым благоприятным исходом для его экипажа был плен.

"Камикадзе" всё-таки дал небольшой ход и стал осторожно приближаться к тонущему русскому миноносцу. Не наглея. Японцы понимали, что хоть пушки и молчат, но на счёт минных аппаратов уверены не были. Хоть "Буйный" имел уже значительный крен и был готов перевернуться, кто его знает... Вдруг шарахнут миной и тогда победа превратится в практически поражение.

— Всем спасаться по способности! — лейтенант Вурм прокричал свою последнюю команду. Последнюю... И выход в море в качестве командира корабля оказался первым и последним. И теперь уже возможно навсегда...

Шлюпка была, естественно, искорёжена осколками и команда посыпалась в воду, хватая всё то, что имело длительную положительную плавучесть. А это были практически только койки. Ни спасательных кругов, ни, тем более, жилетов, в то время ещё не применяли. Изделий из древесины, как уже упоминалось, на русских миноносцах тоже не было. Оставалась только парусиновая, туго скрученная койка, которая могла держать человека на поверхности около получаса, пока не пропитается водой насквозь и не потеряет свою плавучесть.

Да и это сомнительное средство спасения досталось немногим: не побежишь же в кубрик, когда палуба уходит из-под ног и корабль вот-вот опрокинется...

А вода, несмотря на начало сентября и достаточно южные широты, была далеко не курортной — холодное течение, выходившее из жерла Сангарского пролива, вносило свою жестокую корректировку в температурный режим Японского моря в этих местах.

Командир уходил последним. Как и положено. Тонуть вместе с кораблём..... Красиво, эффектно, но и бессмысленно. России слишком дорого обходится подготовка каждого морского офицера, как и любого офицера... И даже солдата или матроса. Просто погибнуть "назло врагу" — достаточно дешёвая поза. И лейтенант это понимал.

Дрались до конца. Флага не спустили. А каждый офицер и матрос ещё пригодятся Империи. Потом. После плена. Но пригодятся.

Наверное, и традиция гибнуть командиру (капитану) вместе с кораблём, родилась из страха. Страха отвечать за погубленное судно. А потом покрылось это романтикой...

Все эти мысли промелькнули в голове командира "Буйного" менее чем за секунду. А потом он, приняв решение, скинул тужурку и рыбкой сиганул в море с уходящего из-под ног борта.

Японцы с "Камикадзе" спасать противника не особо торопились. Пока корпус "Буйного" не скрылся под водой, по нему продолжали стрелять. Близкие разрывы контузили держащихся на воде русских моряков и многие погибли в результате этого бессмысленного расстрела.

Но, в конце концов, сыны Аматерасу пошли "собирать" свои трофеи. Двадцать человек с русского миноносца были взяты на борт "Камикадзе". Из офицеров — только командир.

Именно в тот момент, когда лейтенанта поднимали на борт японского истребителя, мимо пронесло отряд из четырёх "японцев", мчавшихся на подмогу своим.

— Пошли нашим салазки загибать, — мрачно бросил комендор Смык, находившейся рядом.

— Суду виням уз коциняс, — мгновенно отозвался кочегар Скуиньш.

— Что? — обернулся лейтенант.

— Это он про дерьмо на палочке, — засмеялся боцман, — все наши приговорки на свой латышский перепирает. Я уже разбираться стал.

Вурм удивлённо посмотрел на матросов и боцмана. Они совсем не выглядели побеждёнными. Только что выловленные из холодной воды, русские моряки улыбались. Какие-то невероятные выверты человеческой психологии не дали этим людям впасть в уныние, несмотря на кровь и смерть, которые были рядом с ними на протяжении часа. Ведь всего десять минут назад ни один из них не знал, подберут его или нет. Останется он жить или навсегда будет вычеркнут из списка населяющих планету.

Может позже некоторые из них взвоют, вспомнив о разорванных в клочья взрывами или утонувших друзьях... Но сейчас среди пленных русских моряков царил смех.

Это не могло не удивить и не возмутить стоящих рядом японцев. Офицер что-то гортанно выкрикнул и указал рукой в сторону кормы.

Во избежание ненужных конфликтов Николай Васильевич приказал своим подчинённым успокоиться и подчиняться японцам. Он и сам уже собрался двинуться на ют вместе с матросами, но японский офицер жестом удержал Вурма на месте.

— Старший лейтенант Кисика, — по-английски представился японец.

— Лейтенант Вурм, — русский офицер собрался было козырнуть в ответ, но вовремя вспомнил, что фуражки на голове, естественно, нет. — Командир миноносца "Буйный".

— Какова была задача вашего отряда?

— К сожалению, я лишён возможности ответить на ваш вопрос, — улыбнулся лейтенант и японец, на самом деле и не ожидавший другого ответа, понимающе кивнул.

— Ну, разумеется. Сейчас вас проводят переодеться в сухое, дадут горячего чая, а позже мы с вами ещё побеседуем.

Беседа оказалась не из приятных.

Когда Николай Васильевич, переодетый в матросскую робу, присел в каюте перед Кисика, он уже ощущал существенный дискомфорт: одежда категорически мала, и было очень неприятно выглядеть в ней смешным перед лицом победившего врага.

Японец весьма приветливо предложил рому, и чашка с крепким и душистым напитком была принята с удовольствием. На этом "удовольствия" закончились:

— Господин лейтенант, вы храбро сражались, и я высказываю уважение вашему мужеству. Но наши страны находятся в состоянии войны. Для меня важнее всего судьба моей Родины. Поэтому я, к глубокому моему сожалению, иногда не могу себе позволить быть рыцарем по отношению к противнику. Рыцарем в вашем, европейском понимании.

— Я не совсем понимаю, о чём вы, господин старший лейтенант, — Вурм прекрасно представлял к чему ведёт его собеседник, но нужно было собраться с мыслями и приготовиться к интеллектуальному поединку. Знать бы, о чём пойдёт речь.

— Дальность плавания ваших миноносцев слегка превышает тысячу миль экономическим ходом. От Владивостока до Цугару — четыреста тридцать. И столько же обратно. Это если спокойное море и по линеечке. В реальности будем считать пятьсот миль. У вас остаётся запас на приблизительно сто миль. Это если не давать полный ход. А был бой и рассчитывать, что его не будет наверняка, ваше командование не могло. Не объясните ли эти несообразности?

— А если нет?

— Мне будет очень жаль. Даже не вас — ваших матросов. Начнём мы с них. Вы понимаете, о чём я?

— Разумеется. И вы пойдёте на пытки военнопленных?

— Ради моей страны? Конечно! Не забывайте, что мы японцы. У нас другая психология и на некоторые вопросы морали мы смотрим с европейцами совершенно по-разному.

— Хорошо. Я могу вам преподнести несколько версий: мы выходили из порта, взяв дополнительный уголь в мешках на палубе. Нас сопровождал вспомогательный крейсер почти до самых берегов Хоккайдо. Мы забункеровались и о его дальнейших задачах лично я ничего не знаю, далее: нас должны встретить наши корабли на обратном пути, но точку рандеву знает только командир отряда. Любой вариант не даёт вам никакой полезной информации и не может быть проверен в ближайшее время.

Японец задумался секунд на двадцать и ответил:

— Ошибаетесь. Первые два случая проверяются очень легко и быстро. Очень сомневаюсь, что вы заранее приказали всей команде заучить заведомую дезинформацию и что на допросе ваши матросы выдадут именно её. А рассчитывать, что все они будут молчать под пытками — наивно. Не так ли?

— Вот это влип! — заметались мысли в голове Николая. — Потихоньку начинаю жалеть, что не пошёл ко дну вместе с кораблём. Припёр меня к стенке намертво. И главное — кругом прав. Хотя...

— Простите, а у вас на борту есть человек, говорящий по-русски? А то мои матросы английского языка практически не знают.

— Есть, можете не сомневаться. И не один, — ни один мускул не дрогнул на лице японца, видимо он действительно был уверен в своих словах. — Я даже помогу вам не мучаться по поводу того, блефую я, или нет. Не блефую.

Кисика встал и подошёл к двери каюты. Хватило полутора шагов — каюты на миноносцах невелики.

Открыв дверь, он, взмахом руки позвал внутрь того, кто, вероятно, заранее находился здесь и ждал приглашения. Это был совсем молоденький гардемарин и, обменявшись парой фраз со старшим лейтенантом, юноша обратился к Вурму:

— Рад вас приветствовать, господин рейтенант! — звучало достаточно чисто, а то, что японцы не могут выговаривать звук "л", Николай Васильевич знал давно, — Как ваши дера?

— Спасибо, хреново, — русский офицер чувствовал, что его опять переиграли. — Простите, а вы ездите верхом?

— Зачем вам это знать? — гардемарин позволил себе выказать удивление.

— Просто подозреваю, что вы не поняли моего вопроса и русским владеете на уровне нескольких фраз. Итак?

— Я моряк и на рошадях никогда не ездир. Этого достаточно?

И снова карта была бита. Карта последней надежды.

— Хорошо, вы меня убедили. Господин Кисика, — перешёл лейтенант на английский, — всё равно я не поверю, что вы опуститесь до пыток моих людей. В этой войне Япония проявила себя хоть и хитрым, но благородным противником. Не думаю, что вы, вместе с экипажем своего корабля, являетесь исключением.

— Приятно слышать, — слегка поклонился японец, — но не советую на это рассчитывать. Мы придерживались европейских принципов ведения войны, когда побеждали. Теперь же речь идёт о выживании нации. Тем более, что на борту нет иностранных корреспондентов и наблюдателей.

— Но ведь мои матросы, оставшиеся в живых... — Вурм осёкся.

— Что? Вы уже сами поняли? Никаких "оставшихся в живых" не будет. "Камикадзе" получил серьёзные повреждения и нужно было заботится о спасении своего корабля, а не вражеских моряков. Меня не осудит никто: от раненого вами капитана первого ранга Фудзимото и до последнего матроса. И ни один из них не проронит ни слова о том, что произошло на борту нашего миноносца. Смею вас уверить — ни один. А правду от ваших людей мы всё равно узнаем. И вы будете на это смотреть. Будете! Можете не сомневаться. Верите?

Офицеры смотрели друг на друга в упор. И лейтенант Российского Императорского Флота Николай Васильевич Вурм жалел уже не только о том, что не утонул со своим "Буйным", но и о том, что вообще родился на свет.

— Я могу подумать? — до жути хотелось, чтобы рядом был револьвер — одно нажатие на спусковой крючок, и всё бы кончилось...

Кончилось бы для него, лейтенанта Вурма, но не для матросов с "Буйного"...

Нет! Уходить от проблем с помощью самоубийства... Не зря церковь этого не прощает — переложить свои проблемы на других — не выход.

— Хорошо, — выдавил из себя лейтенант, — что вы хотите знать? Только сразу предупреждаю, что никакой пользы от сведений, полученных вами от меня, японский флот не получит.

— А уж об этом мне судить, — Кисика был доволен результатом, но его лицо оставалось непроницаемым, — Так что у вас было со снабжением углем?

— Вспомогательный крейсер довёл нас до северо-западного побережья Хоккайдо и забункеровал сверх штатного запаса. К моменту боя у нас были полные угольные погреба.

— Понятно. Какой вспомогательный крейсер?

— А то вы не знаете! Ваших шпионов во Владивостоке чуть не горстями гребут. "Рион". Надеюсь, вы поверите, что его командир не удосужился меня уведомить о своих ближайших планах?

— Поверю, — как бы не заметил издевательского тона японец, — но ведь ваш отряд был не один. Не так ли?

— Судя по вашей уверенности, вы прекрасно знаете, что не один. И, судя по всему, он, этот отряд уже успел отметиться у ваших берегов. Не так?

— Конечно. Их обнаружили.

— Думаю, что они сами себя обнаружили, а не ваша разведка. Так же как и мы. Просто не ожидали такого оперативного ответа от вашего флота. И такими силами.

— Думаю, что флот микадо преподнесёт российскому немало подобных сюрпризов, — улыбнулся японец. — Но речь сейчас не об этом. У вас наверняка была назначена точка рандеву после операции.

— Наверное была, — не полез в карман за ответом лейтенант, — но её если кто и знал, то только командир отряда. И то не факт — мы способны были вернуться во Владивосток и сами. А уж про то, что координат её не знают матросы, думаю мне вам доказывать не надо.

— Ладно, оставьте. Никто не будет пытать ни вас, ни ваших людей. Арима уже беседует с некоторыми из них... Успокойтесь! — повысил голос японский офицер, заметив, что Вурм дёрнулся. — Никаких пыток. Они сами расскажут всё, что нужно для проверки ваших слов. Только для проверки. Хотя я не сомневаюсь, что вы сказали правду.

На этом злоключения закончились. Николая Васильевича оставили в покое, через день "Камикадзе" дотащился до Хакодате и для экипажа "Буйного" потянулись месяцы плена...

Глава 11.

Капитан второго ранга Отто Рихтер был не в самом благодушном настроении: первая операция, где он выступал в качестве командира соединения — и уже один эсминец из четырёх потерян.

Ведь как хотелось развернуться навстречу этим японским "истребителям-сюрпризам", с их большими пушками! Рядом со своими берегами или посреди Японского моря он бы так и сделал, но сейчас вопрос стоял только о том, чтобы спасти оставшиеся корабли. Братьев-цусимцев с тонущего "Буйного" пришлось бросить.

Был шанс развернуться и пойти навстречу японским контрминоносцам, поливая их огнём носовых трёхдюймовок, но это имело смысл только в том случае, если бы "Буйный" оставался в более-менее транспортабельном состоянии. Но он уже тонул. А по горизонту мазнуло дымами.

Было бы крайней степенью наивности предполагать, что подходят свои — наверняка подкрепления японцам.

Пришлось уходить полным ходом, яростно надеясь, что группа "Олега" уже идёт к точке рандеву и услышит взорвавший эфир призыв о помощи.

Радиостанция "Быстрого" трещала вовсю, но пока никаких ответных сигналов не было.

Эсминцы "Ушио", "Кисараги" и "Хатсусимо" были продуктами скородела военного времени, поэтому своих штатных узлов, естественно, выдать не могли. Эта тройка уверенно висела на хвосте русских, перестреливалась с ними, но приблизиться пока не очень получалось.

А вот догоняющий отряд истребителей английской постройки по быстрому съедал кабельтов за кабельтовым и вскоре прегрозно обещал выйти на дистанцию действительного огня. Вот это было очень опасно, если...

— Господин капитан второго ранга! Есть связь с "Олегом"! Идут навстречу. Часок бы нам продержаться! — лицо матроса, принёсшего столь радостную весть на мостик, просто сияло.

— Спасибо. Ступай! — Рихтер совсем не собирался разделять столь радужные надежды своего подчинённого.

Противник приближался, а с "Безупречного" засемофорили, что имеют повреждение в машине. То есть катавасии не избежать. Отряд загублен. До подхода "Олега". Который, конечно, расшвыряет эту свору "шавок" по окрестностям... Выдержим. Но до Владивостока, после такого боя, корабли уже не довести...

— Дымы с норда! — заорал сигнальщик.

Офицеры немедленно вскинули бинокли к глазам и впились взглядами в горизонт. Ничего, естественно, было не разглядеть, но если это свои, то при сближении со скоростью более сорока узлов, скоро должна появиться ясность...

До противника двадцать пять кабельтов с кормы и сближения с первым отрядом практически нет, до второго кабельтов сорок и при разнице в ходе в приблизительно три узла он через час уже будет вполне уверенно поражать русские эсминцы своими снарядами, а до своих, если это свои, будет кабельтов пятьдесят. То есть, нужно будет выдержать минут пятнадцать боя. Терпимо. Как только "Олег" приблизится к ожидаемой "свалке" — японцы ретируются. Какими бы фанатиками они не являлись, но всемером в атаку на неповреждённый большой крейсер не полезут. Да ещё прикрываемый тремя истребителями и сворой малых миноносцев. Если и своих жизней не пожалеют, то хоть корабли поберегут от такой самоубийственной и бесполезной атаки. На их кораблях, вероятно, знают об эпизоде, когда один маленький "Новик" разогнал семнадцать японских миноносцев. Да и Цусима ещё свежа в памяти: даже избитые крейсера и броненосцы вполне успешно отбивались от массированных минных атак.

Всё так и всё не так уж плохо, если не учитывать одного весомого аргумента по имени "Безупречный".

Эсминец пока отставал только потихоньку, но отставал...

— "Олег"! Наши! — глазастый сигнальщик продолжал радовать слух своего командира. Хотя как он умудрился разглядеть силуэт корабля, идущего встречным курсом, Рихтер понять не мог. Оставалось надеяться на то, что парень действительно зоркий. Если всё так, то шансы выскочить действительно росли...

И тут же упали: перестрелка продолжалась, и японский снаряд напрочь снёс четвёртую трубу "Безупречного". И его отставание стало сказываться всё более заметно. Японцы же не преминули немедленно перенести на него огонь всех своих орудий, чтобы уже наверняка "сожрать" сегодня ещё один русский миноносец.

За что и поплатились: остальные двое русских тоже, не сговариваясь, сосредоточили огонь на вырвавшемся вперёд "Кисираги", и тоже добились удачного попадания — тот сел носом и стал выходить из боя.

Но "Безупречный" это не спасало — вместо одного выбитого из строя японского миноносца, приближались четыре.

И перед Рихтером снова встала дилемма: бросить ещё один свой корабль на растерзание или рисковать оставшимися двумя. Рисковать не довести их до Владивостока, вследствие полученных повреждений.

Ох, какой непростой выбор: притормозить, вступить в полноценный бой, прикрывая "собрата", имея шансы нахвататься фатальных попаданий и не суметь потом добраться до русских берегов, или спасать два оставшихся миноносца, уходить навстречу своим, зная, что тебе, отдавшему такой приказ, чуть ли не в лицо потом плевать будут.

Ну так что, спасаем СВОЮ честь и губим ПОЛОВИНУ МИНОНОСНЫХ СИЛ ФЛОТА, господин свежеиспеченный Георгиевский кавалер? Или...

В паре кабельтовых от форштевней японских миноносцев выросли два высоких водяных столба: "Олег" открыл огонь с предельной дистанции. Не попал, конечно, но однозначно объявил, что "большой дядька" спешит вмешаться в "разборки пацанов".

И теперь уже крепко задуматься пришлось японским командирам: Ограничиться полупобедой и отойти или рискнуть? Но тогда эта самая "полупобеда" могла превратиться в полное поражение. Достаточно всего одного попадания шестидюймового снаряда с крейсера и любой японский миноносец если и не утонет сразу, то уж ход потеряет точно. Но выпускать из рук захромавшего "Безупречного" не хотелось категорически. Ведь ещё чуть-чуть...

Следующий залп "Олега" лёг уже вполне кучно и целенаправленно — в полукабельтове от "Хатсусимо". Добротворский решил всё-таки попробовать зацепить один из вражеских миноносцев.

Ещё три водяных столба выросли уже почти у борта японца через полминуты. Крейсер разворачивался бортом — пора принимать решение или...

"Или". Вряд ли можно считать произошедшее результатом особой выучки русских комендоров, просто повезло. Им. И не повезло японцам.

Рвануло под левой скулой вырвавшегося вперёд "Хацусимо". Со стороны это выглядело как прямое попадание — фонтан брызг, взлетевший прямо над носом истребителя, тут же накрыл его целиком. На какое-то мгновение казалось, что он исчез насовсем, но нет — вынырнувший из рукотворной бури миноносец выглядел практически целым. На самом деле попадания непосредственно в корабль и не было, но гидравлический удар взрыва сорокакилограмового снаряда русской шестидюймовки выломал обшивку днища на площади в пару квадратных метров. В результате корабль идущий двадцатипятиузловым ходом, налетел как будто на стену из воды, разом разбившую не только две переборки в носовом отсеке, но и сорвавшую с фундаментов один из котлов. Поэтому буквально через пару секунд "Хацусимо" стал стремительно сбрасывать ход и зарываться носом.

Японцы понимали, что, не оставив за собой поля боя, этого бойца было уже не спасти — сам он не уйдёт, а русские добьют однозначно. Теперь "или-или". Или, плюнув на всё, броситься в атаку на "Олега", или отходить, оставив своего товарища на растерзание гайдзинам...

На мачте приближающегося "Ариаке" расцвёл флажный сигнал: "Атака". Рассуждать больше не приходилось и шесть японских истребителей стали стремительно сближаться с отходящим русским отрядом.

"Безупречному" в такой ситуации было уже точно не выжить, но продать свои жизни подороже его экипаж собирался вполне однозначно. Да и "Быстрый" с "Блестящим" развернулись на выручку.

Понятно, что миноносец уже не спасти, но можно в конце концов отогнать врагов и спасти людей. Это было возможно.

Рихтер почувствовал, что может свести данную стычку к "ничьей", а то и к победе.

Но было жутко рискованно: перерезать курс шести вражеским кораблям . Необходимо всё это сделать вовремя — поспешишь и "Быстрый" с "Блестящим" могут нахвататься попаданий таких, что до Владивостока уже не дойдут, промедлишь — мало того, что "Безупречный" спокойно добьют, так ещё и на "Олега" могут с разгона выскочить...

Отто Оттович нервно теребил свою матросскую фланельку, которую предпочитал надевать на корабле. Непонятно зачем он это делал, ради игры в "демократию" с экипажем или по каким-то иным соображениям...

— К повороту! Шесть румбов влево. Приготовиться открыть огонь всем бортом! — всё-таки скомандовал кавторанг.

— Не рано? — обеспокоено переспросил мичман Желтухин, недавно прибывший с Балтики.

— Выполнять! — нервно бросил Рихтер. — Смотрите сами, Олег Сергеевич, Ваш "тёзка" уже снова идёт на сближение. Сейчас запросто сегментными снарядами стрелять начать может. Мы хотим оказаться на их пути?

А сегментные снаряды — это серьёзно. То есть совершенно несерьёзно для крупного корабля, но для миноносцев... Именно для отражения атак этих маленьких, но смертельно опасных на небольшом расстоянии судов и создавалась "морская картечь" — те самые сегментные снаряды: выстрел и в противника летит не металлическая болванка, пусть даже и с зарядом взрывчатого вещества, а сноп стальных стержней, который может смести с палубы небронированного миноносца всё живое.

Русские эсминцы повалило влево, и они стали огрызаться в сторону противника из четырёх стволов с борта. "Безупречный", которого прикрывали двое других, тоже поддерживал собратьев из двух оставшихся пушек.

Вспышки разрывов обозначились на "Ушио", "Ариаке" и "Араре", но и русским доставалось: горемычный "Безупречный" совершенно явно садился кормой, на "Быстром" рухнула грот-мачта и замолчало два орудия в корме.

Японцы не собирались сдаваться: выйдя в атаку на крейсер, они хотели довести её до конца. Любой ценой.

" У короля много!" — традиционно говорили британцы, глядя на свой гибнущий в бою корабль.

"У микадо — много!" — наверное, нечто подобное произносили про себя командиры японских миноносцев, выходя в самоубийственную атаку на большой крейсер противника.

Миноносцев и истребителей у Объединённого флота было действительно в разах больше, чем у Российской Империи на Тихом океане. А вот в кораблях первого ранга Россия крыла Страну Восходящего Солнца как бык овцу. Стоило рискнуть, чтобы угробить, или хотя бы повредить минным попаданием русский крейсер. С такой пробоиной он до Владивостока не дотянет.

В общем: "Ва-банк!". Или, точнее: "Тенно Хэйко банзай!".

Капитан первого ранга Ядзима, держащий брейд-вымпел на "Ариаке", несмотря на невозмутимость, приличествующую настоящему самураю, выказывал все признаки сильного волнения. Сейчас решалось всё.

Пусть при атаке крейсера будут остановлены даже четыре миноносца из шести — пусть! Лишь бы два других сумели приблизиться к нему на пять кабельтовых и выпустить мины почти в упор.

Нет. Уже атакуют пятеро: "Араре" увяз в схватке с русскими истребителями. Но всё равно попытаться можно и должно. И тогда всё будет не зря!

Всё было в этих рассуждениях правильно и логично, кроме одной мелочи...

А эта "мелочь" уже открыла огонь. Отряд малых русских миноносцев фон Радена стремительно сближался с атакующими японцами.

Мелкие "пукалки" русских "недомерков", конечно, не могли представлять серьёзной угрозы корпусам японских истребителей, но повыметать личный состав с палуб — запросто. А дистанция стремительно сокращалась. И с такого расстояния, да при бое на встречных курсах, могло выкосить на палубах отряда немало матросов и офицеров.

Нет, при встрече с такими миноносцами японских эсминцев, участь первых была бы решена. даже при тройном превосходстве русских в вымпелах. Но сейчас стояла другая задача: крейсер.

Ядзима вдруг понял, что теперь всё — атаки "Олега" не получится: за те минуты сближения, стреляя только баковыми плутонгами, вывести из строя или "стреножить" удастся только парочку приближающихся русских корабликов.

А остальные прорежут строй. И выстрелят минами. А ответить тем же нельзя — всё для крейсера. Аппараты должны быть заряжены.

К тому же каперанг знал о том попадании в "Муракумо" в Цусимском проливе: мелкий снаряд противника попал в заряженный минный аппарат... Миноносец погиб.

То есть всё может кончиться очень печально. Можно загубить весь отряд зря. Вернее два отряда...

И решение нужно было принимать мгновенно, что, собственно и было сделано: мысли — они проносятся на протяжении секунды, а то и меньше, это читать о них много времени занимает...

— Сигнал отряду: "Развернуться и атаковать русские миноносцы", — с трудом сдерживая волнение отдал приказ командиру "Ариаке" Куцуми каперанг.

— А как же крейсер? — относительно молодой капитан-лейтенант посмотрел на своего начальника с изумлением и недоверием.

— Отставить! Немедленно выполнять! — Ядзима прекрасно понимал недоумение молодого человека, но времени на объяснения не было. — Я вам всё растолкую потом, сейчас дорога каждая секунда. Поднимите сигнал, прикажите продублировать его по радио и сами начинайте разворот. Сей час же! Я приказываю!

Командир эсминца мрачно кивнул и отдал соответствующие распоряжения сигнальщику и рулевому.

Корабль, неся на фок-мачте флажный приказ, стал отворачивать вправо, режа курс соседнему "Харусаме". Тому пришлось немедленно отреагировать, даже не разобрав сигнала начальника отряда.

Остальные японские истребители тоже повторили маневр, не успев разглядеть сигнала, но с задержкой...

А "мелкие русские блохи", уже вполне конкретно садились "на хвост".

Не догонят, конечно, даже учитывая время на разворот японского отряда, но дистанция уже вполне убойная для их мелкашек.

Нет, пятиствольные тридцатисемимиллиметровки Гочкиса, что были установлены на номерных владивостокских миноносцах, почти не представляли опасности для японских кораблей — полукилограммовые болванки, снаряжённые чёрным порохом с зарядом всего в восемьдесят граммов. Зачастую этого не хватало, чтобы разорвать корпус снаряда, только вышибало взрыватель. Но это были "кратковременные пулемёты" очень немалого калибра. Всё-таки восемь выстрелов за шесть секунд. С почти пистолетной для морского боя дистанции. Такая "горсть" даже на большом миноносце может делов натворить при удачном попадании. И натворила.

На "Араре" замолчала кормовая трёхдюймовка, прошило в двух местах четвёртую трубу, разбило кормовой минный аппарат (благо для японцев, что не сдетонировала заряженная в него мина), по палубе поползли раненые.

Но и в "Двести пятый" прилетело. Японский трёхдюймовый снаряд пробил скулу миноносца, и упругая струя воды ударила в носовую переборку. Пришлось немедленно сбрасывать ход и отказаться от дальнейшего преследования.

Да и само преследование больше смысла не имело: постреляв по "Быстрому" и "Блестящему" "в разлуку", японцы отходили на юг. Их было уже не догнать. "Олег" прекратил огонь, чтобы не зацепить своих.

Оставалось спасти как можно больше моряков с тонущего "Безупречного" и возвращаться во Владивосток.

Можно было подводить итоги операции: в активе три потопленных канонерки японцев, истребитель и с десяток рыболовных шхун. Зато потеряно два эскадренных миноносца. ЧЕТВЕРТЬ от всех минных сил Тихоокеанского флота.

— Так и хочется приказать Рихтеру, чтобы он подвинтил своего "Быстрого" к нашему борту и высказать всё, что я думаю о его авантюре, — злился на мостике "Олега" Добротворский. — Но ничего, во Владивостоке ему командующий собственноручно фитиль вставит. А пока — добраться бы туда в целости...

Глава 12.

Сидя в кресле у открытого по летней поре окна начавший уже седеть московский дворянин с привычным уже неудовольствием изучал утреннюю газету.

"СРОЧНО. Из Либавы сообщают: прошедшей ночью в Либаве произошел ужасный террористический акт. Неизвестными бомбистами был взорван отель "Палас", в котором должен был останавливаться Государь Император с семьей и свитой, прибывший для проведения смотра кораблей третьей Тихоокеанской эскадры. Имеются многочисленные жертвы, число которых уточняется. По предварительным данным Его Императорское Величество и члены Августейшей семьи не пострадали." — Опять! И дня не проходит, чтобы боевики кого-то не убили или чего-то не взорвали. Причем вместе со случайными прохожими. Отчего-то думают, что этим они добавят своим идеям популярности, хотя зарабатывают по большей части лишь проклятия. Впрочем, это уже не мое дело...

— Сережа, иди пить чай! — вдруг ворвался в привычный ход мыслей голос жены.

— Да, дорогая! — ничего не оставалось, как без особого сожаления отложив недочитанную газету, направиться в гостиную. — Уже иду!

Впрочем, и чай попить спокойно тоже не удалось — я еще не успел спуститься на первый этаж, как снова послышался голос жены:

— Сережа, там к тебе пришли!

Кому я там еще нужен? Опять писаки бессовестные пожаловали, или снова из Петербурга письма официальные шлют? Достали уже и те, и другие!

— Скажи им, что мне нездоровится! Кому действительно надо — в другой раз придет.

Однако побыть сегодня в покое мне, видимо, была не судьба.

— Там какой-то офицер, и он говорит, что не уйдет, пока ты его не примешь.

— Ладно, сейчас выйду...

У порога меня действительно ждал офицер с аксельбантами, выдающими адъютанта генерального штаба. И чего он делает в старой столице?

— Добрый день, капитан! Прошу вас, проходите! — учтиво поздоровался я и спросил, уже догадываясь, что услышу, — Вы ко мне? По какому делу?

— Здравствуйте! Вы господин Зубатов Сергей Васильевич?

— Да, я.

— Вам пакет! Извольте расписаться в получении! — выдал заученную фразу адъютант. "Опять письмо! — подумал я,— "интересно от кого на этот раз? Судя по этому офицеру, как бы не сам Премьер-Министр расстарался".

Офицер, тем временем, продолжил, протягивая скрепленный пятью сургучными печатями конверт:

— С вашего разрешения я подожду, пока вы соберетесь — мне приказано вас сопровождать.

"А вот это уже что-то новое! Как-то он слишком уверенно говорит... Неужели арестовать решили!?" — пронеслась в голове шальная мысль — "Они же знают, что по-хорошему меня никуда идти не уговорить, вот и... Да нет, в крепость приглашений не шлют...". В любом случае ничего не оставалось, как открыть конверт и ознакомиться с содержимым. Впервые за долгое время мне стало по-настоящему интересно: чего же там может быть такого?

Да уж. Офицер был прав. Лично я такой документ проигнорировать не смогу.

— Дорогая, мне надо немедленно ехать.

А письмо... Пусть остается на память потомкам. В конце концов даже фразу "Прибудьте ко мне как можно скорее. Николай". Император пишет своей рукой далеко не каждому простому московскому дворянину, даже если когда-то он не был таким простым.

Закрыв за собой резную дверь императорского кабинета, бывший дворянин, бывший большой жандармский начальник, бывший создатель сети официально признанных профсоюзов, бывший вдохновитель создания легальных рабочих партий и много в чем еще бывший, а теперь, вообще говоря, всего лишь переведенный в Москву ссыльный, все же изменил своему принципу 'я теперь пенсионер и ничего не знаю' и четко доложил:

— Ваше Императорское Величество, мещанин Зубатов по вашему указанию прибыл.

— Добрый день! Присаживайтесь, Сергей Васильевич. Как ваши дела?

— Спасибо, неплохо, Ваше Императорское величество.

— Отрадно это слышать. Но давайте перейдем к делу. Как вы оцениваете ситуацию внутри Империи?

— Как крайне скверную, Ваше Императорское Величество.

— И каков ваш прогноз развития событий?

В ответ давно уже решивший, что терять ему уже нечего, отставной жандарм решил в лоб резать правду-матку:

— Если оставить как есть, нас ждут все усиливающийся террор и бунты. Сложно даже сказать какого масштаба. Если же принять меры — будут сотни казненных, но все равно я уверен, что без политических изменений путь, на котором стоит страна, приведет ее к катастрофе... Ваше Императорское Величество.

— Я, вот, знаете ли, тоже так думаю. И, несмотря на ваши неоднократные отказы вернуться на службу, хочу поручить вам одно дело. Важное дело.

— Но, Ваше Императорское Величество...

— Погодите! То, что я вам сейчас скажу не должно покинуть стен этого кабинета, но выслушайте меня внимательно. Не знаю, знаете ли вы, но все годы своего царствования, я очень ответственно относился к своим обязанностям — когда надо было, ночами не спал над горами бумаг, всю страну вдоль и поперек изъездил, разве что только на войне не бывал. А все почему? Потому что я исполнял свой Долг... — А результат каков?! Посмотрите, что на улицах творится! Вон, в Либаве, слава Богу, конечно, что мы с семьей вместо запланированного банкета с начальством эскадры пошли на богослужение. Но ведь туда к готовящимся торжествам приехал целый детский хор! Есть вещи, с которыми жить очень тяжело. Отец Иоанн из Кронштадта тысячу раз прав, говоря что... если смотреть правде в глаза, только у меня есть такие возможности, но не хватает на такое воли. И у вас, я знаю, такого желания нет. Но я — Царь! Я ДОЛЖЕН заботиться о стране и об ее народе. Помните, как сказано в Евангелии тому, кто сам не мог умножить выданный талант — "надлежало тебе отдать серебро мое торгующим!"... То есть тем, кто может. Я знаю... Нет, мы оба знаем, что вы, хоть и не хотите, но можете. Поэтому я ПРОШУ вас стать премьер-министром. Больше просто некому.

— Но Ваше Императорское Величество, мои познания ограничены весьма специфической областью. Премьер-министр же должен заботиться об экономике, дипломатии, просвещении, о войне, наконец. Я не смогу с этим справиться, — сказал Зубатов, а про себя подумал, что "нет, не зря про Императора ходили слухи, что в личной беседе он кого угодно своим открытым лучистым взглядом очаровать может. Вербовщик агентов из него получился бы отменный. Жаль, что на весь народ он такого влияния оказать не может".

— С толковыми помощниками — сможете. Зато все остальные с самым главным разобраться не смогут. Даже я.

— Ваше Императорское Величество, я совершенно уверен, что Сергей Юльевич Витте вполне разделяет мои взгляды и, будучи возвращен на пост премьер-министра, сможет сделать все, что необходимо лучше меня, — продолжал гнуть свою линию разобиженный на государство Зубатов.

Однако Император лишь посмотрел на него чуть более грустно и сказал:

— Все-таки излишне доверчивый вы человек, Сергей Васильевич, и даже прошлый скандал ничему вас не научил. Вы же знаете роль Витте в январских событиях — он вполне мог предотвратить "Кровавое воскресение", но не захотел! А здесь, — Николай пододвинул к противоположному концу стола толстую кожаную папку, — еще материалы есть. — Вы профессионал, так что сами разберетесь... Но, насколько я понимаю, к покушению на меня настоящий ваш единомышленник вряд ли стал бы подбивать. Так вы готовы выполнить нашу просьбу?

Заседание заметно обновленного правительства продолжалось уже четвертый час — ещё не привыкший к таким долгим обсуждениям Зубатов порядком устал, но старался слушать внимательно — вопрос о текущей войне был все-таки наиважнейшим. Сейчас свою речь заканчивал министр иностранных дел, и дела эти отнюдь не радовали новоиспеченного премьера.

— ...Таким образом, отправка дополнительных войск на Дальний Восток ставит под угрозу нашу обороноспособность на Западе. Скажу больше: от войны нас пока спасают только натянутые отношения между Британской и Германской империями. А вот Австро-Венгрия может напасть в любой момент, если только сможет найти значимых союзников. Доклад окончен, спасибо за внимание.

— Благодарю вас, Александр Петрович, — взял слово Зубатов, — Итак, я подведу итог: по мнению военного министерства для победоносного завершения войны нам нужно перебросить на Дальний Восток ещё не менее трехсот тысяч солдат. Но при этом внутренняя ситуация, да и международная обстановка, как мы слышали в докладах министров внутренних и иностранных дел, не позволяют существенно уменьшать силы в Европе. В таких условиях, на мой взгляд, у нас есть два пути. Первый — провести очередную волну мобилизации, без чего мы в любом случае не обойдемся. А второй, менее вредный для экономики, — набрать где-то дополнительных призывников для хотя бы видимого сохранения численности войск в Европе. И у меня есть на этот счет конкретное предложение...

Душу Якова Рабиновича переполняло волнение — сегодня старшие товарищи по партии, наконец, поручили ему настоящее дело — доставить в город новые выпуски подпольных газет! И пусть ему не придется везти их через границу из самого Лондона, а всего лишь из соседней губернии, но ощущение причастности к чему-то великому не оставляло его с самого утра. Это чувство увлекло его настолько сильно, что даже необычное оживление на соседней улице он не замечал, продолжая сосредоточенно чинить крышу сарая — ведь ее нужно было обязательно доделать до возвращения родителей из поездки к тёте.

Но размеренный ход мыслей новоявленного курьера прервал громкий стук со стороны ворот. И, едва в его голове успела появиться мысль "кто бы это мог быть?", как её будто услышали:

— Откройте, полиция!

"Накрыли! Что же делать? Спрятаться? Да где тут спрячешься? Бежать? Как? Куда?" — мысли в голове Якова поскакали галопом, буквально толкаясь локтями и мешая друг другу. -"Что со мной теперь будет? Проклятые газеты! Уууу! Что же делать-то? Спрятать!" — под продолжающийся стук по воротам молодой человек мгновенно слез с лестницы и метнулся вглубь двора — туда, где за притолокой пристройки лежали газеты — "А куда спрятать? Найдут ведь! Точно найдут!!!" — казалось, в такт каждого удара сердца все сильнее паниковали его мысли. И, только схватив трясущимися руками портфель с газетами, Рабинович сообразил: "Что я делаю? Вот теперь точно повяжут, с этим-то в руках! Того и гляди ворота сломают! Сказать, что нашел? Так ведь не поверит никто! Аааа! Да гори оно всё синим пламенем!!!" Пламени рядом не было, но принятое решение было реализовано молниеносно — в открытый портфель полетел лежавший здесь же кирпич, которым иногда подпирали дверь. А через секунду и сам портфель с громким хлюпаньем исчез в глубинах выгребной ямы.

— Иду-иду! — крикнул Яков и поспешил к калитке, за которой, как оказалось, его ожидал один местный городовой.

— Добрый день, Яков Давидович! Не ждали? Имею вам сообщить, что сегодня вступил в силу закон об уравнивании в правах и обязанностях лиц иудейского вероисповедания! Так что можете теперь и в университет на общих основаниях поступать, и жить где хотите. Об этом уже во всех газетах напечатали! Поздравляю!

— Спасибо, Николай Макарович... — едва смог пролепетать ещё не вполне пришедший в себя молодой человек.

— Пожалуйста! Но я, собственно, почему к вам пришел — продолжил городовой, — как полноправное лицо, достигшее соответствующего возраста, на основании закона о всеобщей воинской обязанности вы призываетесь в армию на срочную службу Отечество защищать. Вам надлежит в течение трех дней прибыть в воинское присутствие. Извольте ознакомиться и подписать повестку...

Глава 13.

— Я прочитал ваш рапорт, господин капитан второго ранга, — Вирен был настроен сугубо официально, — о бое вы доложили весьма подробно и убедительно. Подчинённый вам отряд сражался умело и мужественно.

— Благодарю, ваше превосходительство, — слегка успокоился в душе Рихтер.

— Совершенно напрасно благодарите, я совершенно не намерен выражать вам своё удовольствие. Меня, в данной ситуации, интересует не как прошёл бой, а почему он вообще состоялся. Какого морского чёрта вас понесло прямо в устье Сангарского пролива?

— Но, — занервничал командир 'Быстрого', — была поставлена задача действовать у западного побережья Хоккайдо...

— И что? — невозмутимый обычно адмирал, начал слегка 'закипать'. — Была задача пройти вдоль всего побережья острова? Зачем был нужен этот риск с таким удалением от основной группы? Для вас новость, что у противника в несколько раз больше истребителей, чем в нашем флоте? Могли сообразить, что как только отряд Добротворского начнёт громить рыбаков, то значительная часть японских минных сил выйдет на перехват?

Кавторанг судорожно пытался найти контраргументы, но всё больше понимал, что таковых не имеется: 'Горе побеждённым!'. Это победителей не судят, а те, кто рискнул и проиграл, получат по полной. И вообще на таких всех 'дохлых кошек' повесят...

— Так что же мы имеем в итоге? — продолжил исполняющий должность командующего флотом. — Четверть наших больших миноносцев потеряна безвозвратно. Четвёртая часть! А значит, у нас остался только один отряд истребителей из двух: меньше чем четвёрками в море выходить нельзя. Во всяком случае, на какую-нибудь более-менее серьёзную операцию...

— Ваше превосходительство, позвольте, — осмелел Рихтер.

— Слушаю.

— Но ведь и японцы понесли потери...

— Перестаньте. Они потеряли один истребитель. Ну ладно, может два, хотя я бы на это не рассчитывал. Ах, да! Ещё несколько старых корыт-канонерок. Так последнее произошло бы и без вашего гусарства. А вот представьте себе: что бы случилось, если не успел бы вам на выручку 'Олег'?

Рихтер потупился.

— Мы бы с вами сейчас не беседовали, Отто Оттович, не так ли? И на всём нашем флоте оставалось бы уже только четыре больших миноносца. Как вам перспектива? Унылая?

Ответа не было.

— Тогда так, — продолжил Роберт Николаевич, — вы больше не командуете отрядом за отсутствием такового. Только 'Быстрым'. Тем более, что уже со вчерашнего дня начаты работы по установке второй семидесятипятимиллиметровой пушки на каждый из наших больших миноносцев — в ближайшее время более четырёх к выходу в море готовы и не будут.

— Разрешите идти, ваше превосходительство? — процедил сквозь зубы Рихтер.

— Не разрешаю, — командующий флотом видел, что собеседник смотрит исподлобья, но, тем не менее, решил продолжить разговор. — Отто Оттович, объясните мне, пожалуйста, не как вашему начальнику, а как моряку, который вас уважает: почему после встречи с пассажирским параходом вы не увели отряд от Сангарского пролива?

Капитан второго ранга молчал.

— Почему не отвечаете? Я надеюсь, что вы способны понять, что будь у меня желание просто отрешить вас от должности, я не стал бы организовывать данную встречу. У меня нет ни малейших сомнений по поводу вашей личной храбрости. По поводу вашего ума — тоже. Я задал вопрос и жду ответа.

— У меня нет ответа, — потупился кавторанг.

— А должен быть. Именно это и плохо: 'нет ответа'. Вы, командир отряда, не можете объяснить, зачем и почему рискнули этим самым отрядом. И ведь рискнули неудачно. Только то, что 'Олег' успел к месту боя, спасло оставшиеся два миноносца, а иначе вся четвёрка была бы загублена. Так?

— Вероятно...

— Не 'вероятно', а совершенно точно: вдвоём против семерых, да ещё более мощных кораблей противника, вы не продержались бы и получаса, — безжалостно отрезал Вирен. — На каком, позвольте, основании, вы осмелились предполагать, что японские миноносники уступают нашим хоть по какой-нибудь позиции? Вы же не только что с Балтики прибыли — Цусимское сражение прошли. Должны понимать, что надежды на 'Ура!' и "авось" в современной войне несостоятельны...

"— Чего тебе ещё надо от меня, гриб старый?" — злился про себя Рихтер. — "Какого дьявола изгаляешься? Отпусти уже и всё..."

Вирен действительно, по своему обыкновению, 'перегнул палку'. При всём уме адмирала, педагогом он показал себя неважным: такое 'дотаптывание' подчинённого могло вызвать только озлобление и внутренний отказ воспринимать даже самые разумные аргументы.

Виноват — получи 'фитиль', проникнись своей неправотой и больше так не делай. И тут начальник должен иметь чувство меры: чтобы распекаемый и почувствовал всю полноту своей неправоты, но как личность унижен бы не был. Очень немногие начальники способны таким образом 'пройтись по лезвию бритвы'. Роберт Николаевич к таковым не относился.

Командир 'Быстрого' чуть ли не дверью хлобыстнул, когда, наконец, получил разрешение удалиться.

Глава 13.

Ещё через полчаса прибыл вызванный заранее Эссен.

Как ни силён характером был адмирал, но этого разговора с ершистым командиром 'Пересвета' всё-таки... Нет, не побаивался, но ожидал с чувством потенциального дискомфорта.

После обмена приветствиями моряки устроились за столом и Вирен начал:

— Николай Оттович, послезавтра должны прибыть новые десятидюймовые пушки на замену расстрелянных.

— Замечательно! — расцвёл каперанг.

— Не совсем, — мрачно продолжил Вирен. — Четыре штуки.

Эссен промолчал и выжидательно посмотрел на командующего.

— Знали бы вы, Николай Оттович, как мне трудно было принять решение, на какой из двух броненосцев определить эти орудия. Грешным делом, я уже жалел, что погиб именно 'Ослябя', а не ваш 'Пересвет' или 'Победа' — его пушки были практически новенькие, в отличие от орудий артурских кораблей... В общем, новые стволы получит Зацаренный.

— Но хотя бы две пушки с 'Победы' хоть и расстрелянные, я получу для замены разбитых? — к удивлению адмирала, Эссен спорить не стал, хотя было заметно, что он далеко не в восторге от такого решения.

— Разумеется! — с облегчением отозвался Вирен. — Я уже отдал приказ о их демонтаже и передаче на ваш корабль.

— Благодарю. Обидно, конечно, однако я прекрасно понимаю, как тяжело вам было сделать выбор. Но ведь орудия придётся передавать вместе со станками, если не с башней, это вызовет очень немалую задержку по введению 'Пересвета' в строй, да и 'Победы' тоже. А откуда стволы?

— С 'Ростислава', а что?

— Тогда простите, Роберт Николаевич, но ваше решение, на мой взгляд, неразумно, — у Эссена затеплилась надежда...

— Можно узнать почему?

— Разумеется. Вы должны думать о проблемах всего флота, и в частности не вдавались, но, по-моему, перед принятием этого решения, со своим флаг-артом не посоветовались. Я не ошибся?

— Не ошиблись. Вы к чему, Николай Оттович?

— К тому, что мне было легче: я думал в основном о своём броненосце, и навёл кое-какие справки. Орудия 'Пересвета' и 'Ростислава' одинаковы, а вот 'победовские', на пять тонн тяжелее. Каждое. Представляете себе проблемы с установкой?

Вирен молчал. С полминуты. Он не раздумывал над принятием решения — всё было уже ясно, просто не хотел, чтобы в ответе Эссену прорезались те эмоции, что клокотали на данный момент в душе адмирала. Наконец, слегка успокоившись, командующий выдавил:

— Благодарю за информацию, Николай Оттович. Ступайте. Орудия будут отправлены на ваш броненосец.

Каперанг, прекрасно понимая, что собеседнику сейчас не до того, чтобы выслушивать слова благодарности, встал, быстро попрощался и вышел.

Только оставшись в одиночестве, Вирен позволил себе грохнуть кулаком по столу и сложносочинённо выматериться.

— Полковника Берсенева ко мне! Срочно! — приказал адмирал флаг-офицеру через несколько минут.

Флагманский артиллерист прибыл через четверть часа.

— Разрешите, ваше превосходительство?

— Проходите, Фёдор Аркадьевич. Присаживайтесь, — комфлота нашёл в себе силы изобразить любезное выражение лица. — Чем сейчас заняты?

— Работаем над планом проверки качества снарядов. Если помните, после боя, многие высказывали сомнения по поводу их полноценности: часто наблюдались явные поражения судов противника с совершенно неадекватными результатами — подозрительно велик процент неразрывов.

— Хорошо, дело важное, — кивнул Вирен. — Но я пригласил вас по другому поводу.

— Слушаю, Роберт Николаевич.

— Три дня назад вы доложили мне о прибытии четырёх десятидюймовых пушек, помните?

— Конечно.

— Для какого корабля они предназначаются?

— Разумнее установить на "Пересвет", но, при небольшой доработке, вполне можно и на "Победу". Однако тогда возникнет проблема с быстрым возвращением в строй броненосца Эссена.

— Да? А почему я узнаю об этом только сегодня? Да ещё и только после прямого вопроса на эту тему?

Возникла пауза: адмирал ждал, а полковник подыскивал слова для вменяемого ответа. Давать ответ честный: "Потому что опасался услышать — Это мне решать, на какой броненосец лучше отправить данные орудия", до жути не хотелось.

— Я подумал, что вы, вероятно, знаете о некоторых отличиях в артсистемах этих двух броненосцев, — не очень уверенным голосом наконец проговорил Берсенев.

— Серьёзно? Вы уверены, что командующий и так всё знает? А зачем тогда, скажите на милость, ему флагманские специалисты? Телеграмму о прибытии четырёх новых стволов мне мог бы доставить и шустрый матрос. Полковник для этого не требуется. Я не прав?

И снова молчание в ответ. Артиллеристу было что сказать, но он благоразумно решил воздержаться от возражений. Вирен же, слегка "выпустив пар", несколько смягчился.

— Я, конечно, несколько утрировал свою мысль, Фёдор Аркадьевич, но прошу учесть на будущее: год назад я был лишь командиром крейсера и физически не могу знать всех нюансов по поводу каждого корабля на флоте. Которым, кстати, тоже командую временно, пока либо не выздоровеет Зиновий Петрович, либо не пришлют кого-нибудь из России. Не стесняйтесь в следующий раз перегрузить меня "лишней" информацией. Вы меня поняли?

— Так точно, ваше превосходительство!

— Можете быть свободны.

Следующими вызванными были Стемман и Одинцов, командиры "Богатыря" и "Амура", выделенных для очередной операции по усложнению жизни несговорчивых островитян...

И так весь день. К вечеру Роберт Николаевич чувствовал себя выжатым и опустошённым. Возникла мысль, что при таком режиме можно запросто присоединиться к Рожественскому в ближайшее время.

Глава 14

Туман — настоящее проклятье для всех, кто в море: идти нужно исключительно по счислению и надеяться, что ни штурман не ошибся в расчётах, ни рулевой, что корабль ведёт себя как идеальный физический объект вроде 'материальной точки на нерастяжимой и невесомой нити'. Иначе, особенно в районах с неблагополучной навигационной обстановкой, весьма велик шанс вылететь на какую-нибудь каменную гряду, скалу или рифы. А то и вообще на берег...

А ещё можно получить тараном в борт от своего же корабля, что уже бывало в этой войне.

— А ведь повезло нам сегодня с погодкой, Евгений Николаевич, — подошёл к командиру 'Амура' старший офицер, князь Кекаутов, — весь берег в тумане.

— Сколько до Ниигаты? — откликнулся Одинцов.

— Миль десять, так что нырнуть в эту 'сметану' можно кабельтовых на двадцать, а дальше пусть болит голова у наших узкоглазых друзей — нам точные координаты минных банок без надобности — нескоро ещё в этот порт заходить придётся.

— Ну что же, начинаем. Борис Владимирович, — обратился командир минного заградителя к мичману Давыдову, — всё в ваших руках. Надеюсь, что ошибок в расчетах не было.

— Не могли же мы с 'Богатырём' одинаково ошибиться, — штурман был достаточно уверен в себе. — На месте мы, можете не сомневаться.

— Тогда, с Богом!

'Амур' повернул к берегу и семиузлвым ходом стал погружаться во всё больше и больше густеющий туман. Поворот. В корме корабля раскрылись лацпорты и в лёгкие волны Японского моря стали плюхаться мины заграждения. Поставили двенадцать минных банок по шесть штук в каждой и отвернули на вест. Дело сделано.

Хоть Ниигата был и небольшим городком в сорок с небольшим тысяч жителей. Но сюда приходила железная дорога от Токио и, во время войны, этот заштатный порт стал достаточно важным транспортным узлом. Немалая доля войсковых перевозок на континент проходила именно через него.

Солнце поднималось всё выше, и дымка над берегом и морем потихоньку рассеивалась. С берега уже наверняка разглядели силуэты боевых кораблей, но издали их вполне можно было спутать например с 'Нийтакой' и 'Акаси', так что пока выяснят, что видели неприятельские корабли, пока примут решение, отправят погоню... Да сто раз можно в море затеряться. Нужно рассчитывать на очень уж фатальное невезение, чтобы опасаться встретить сильный боевой отряд противника именно неподалёку от Ниигаты.

— На левой раковине четыре дыма! — раздался голос сигнальщика 'Богатыря'.

Контр-адмирал Уриу, как только получил информацию о нахождении близ японского порта двух неизвестных военных кораблей, немедленно направил к Ниигате свои крейсера.

Крейсера после Цусимского боя 'перетасовали' и теперь в состав его четвёртого боевого отряда, кроме неизменных 'Нанивы' и 'Такачихо' входили 'Акаси' и 'Сума'.

Отряд вполне боеспособный, но корабли весьма чувствительно отличались по скорости и вооружению. Первая пара была существенно мощнее в плане артиллерии, но по скорости уступала более новым кораблям узла два-три.

С одной стороны, это было удобно — можно послать 'скороходов' в ближнюю разведку, для выяснения 'что это там за дым?'. Или они могут повиснуть на хвосте более скоростного, чем весь отряд противника и попытаться сбить ему ход, но действовать всеми четырьмя крейсерами, можно было только против достаточно тихоходного противника. А у русских таковых кораблей немного.

Но в данном случае, кажется, повезло: Уриу долго ломал бы голову, что за двухтрубный крейсер шляется у западного побережья Японии, но разведка во Владивостоке, как обычно, показала себя с самой наилучшей стороны — адмирал знал, что 'Амур' и 'Богатырь' покинули русский порт.

Сотокити Уриу рассматривал предстоящее столкновение с изрядной долей оптимизма: либо удастся догнать и утопить этот минзаг, а если будет на то воля богов, то и крейсер, либо нет. Но попытаться определённо стоит — японским кораблям в любом случае ничего серьёзного не угрожает. Даже если 'Богатырь' умудрится чувствительно повредить один из преследующих крейсеров, всегда есть возможность отойти под защиту шестидюймовых 'батарей' 'Нанивы' и 'Такачихо'. Пусть русский значительно сильнее каждого отдельного корабля отряда, но вместе японские крейсера превосходят его по огневой мощи более чем вдвое.

Так что риска практически нет.

Адмирал немедленно распорядился поднять приказ для 'Акаси' и 'Сумы'. Отреагировали корабли чуть ли не мгновенно. Вероятно, их командиры думали приблизительно так же, как и сам Уриу, и два этих маленьких крейсера стали достаточно быстро отрываться от своих старших товарищей.

Но и проблемы проявились сразу же: всё-таки 'Сума' был здорово повреждён в Цусимском сражении, можно считать, что только чудо удержало на воде этот крейсер и позволило тому на последнем издыхании доползти до Такесики.

Нетрудно догадаться, что разрушенный и восстановленный корабль (как впрочем, и любая другая машина) будет несколько похуже только что построенного.

А 'паспортные' узлы кораблей японского флота и так были 'дутыми': на 'сдачу экзамена' выходили без боезапаса, с минимальным количеством угля, со специальными командами кочегаров, применяя форсаж...

Так что на деле, в бою, 'Акаси' выдавал хорошо если девятнадцать узлов вместо положенных двадцати одного, а 'Сума' и до восемнадцати не дотягивал.

Капитан первого ранга Асаи, заменивший на мостике 'Сумы' тяжело раненого при Цусиме Точиная, был внешне невозмутим, хотя в душе его просто клокотали эмоции. Крейсер не успевал за своим систершипом, катастрофически не успевал. Можно было требовать от машинной команды чуда, но только требовать — всё равно результаты не воспоследуют.

Крейсер каперанга Усики скоро приблизится на дистанцию открытия огня к 'Богатырю', но очень долго будет находиться один на один с русским, а это весьма 'вредно для здоровья' корабля вдвое меньшего по размерам и вчетверо слабейшего в плане артиллерии, чем русский шеститысячник.

— Что он делает! — лейтенант Гестеско протянул руку в направлении приближающегося японского крейсера. — Александр Фёдорович, умоляю: прикажите шесть румбов вправо, и я обещаю вам нашпиговать этого наглеца снарядами как свиной окорок чесноком!

— Оставаться на курсе! — отрезал Стемман. — А вы, Николай Степанович, пройдите к кормовому мостику и приготовьтесь вести бой на отходе. Наша задача сейчас — прикрыть 'Амур', а не ввязываться в сомнительные авантюры.

И что тут ответишь кроме 'Есть!'? Старший артиллерист крейсера козырнул и немедленно отправился организовывать стрельбу кормовой башни и левой шестидюймовки каземата. Всего три орудия из двенадцати имеющихся на 'Богатыре', могли сейчас вести огонь по 'Акаси'. Но и это немало — ведь оппонент имел возможность отвечать только из одной своей баковой пушки такого же калибра.

Сорок кабельтовых. Первым шарахнул выстрелом японец. С большим недолётом. 'Богатырь' хладнокровно молчал, и на нём ждали сокращения дистанции.

Дождались... Снаряд ударил в вентиляторную трубу, раскорёжил её в металлолом и осыпал осколками прислугу палубных орудий. Щедро осыпал. По палубе со стонами поползли раненые...

Только после этого Гестеско отдал приказ на открытие ответного огня.

Сначала загрохала казематная пушка, а после её четвёртого выстрела, когда всплеск от падения снаряда встал в неподалёку от борта 'Акаси', присоединилась и кормовая башня. За последующие пятнадцать минут русские отметились четырьмя попаданиями в противника, поучив в ответ одно, вызвавшее пожар в кают-компании. А потом...

— Что они делают? — в первые мгновения, Усики не понял: у русских что-то случилось с управлением или они просто обезумели: 'Богатырь' повалило вправо, и он открывал противнику прямой путь к прикрываемому 'Амуру'. То есть просто иди и 'убивай' беззащитный корабль...

Но, отойдя кабельтовых на пять от прежнего курса, русский крейсер сделал 'правое плечо вперёд', и стал двигаться в прежнем направлении.

Японский каперанг понял в какую переделку он попал и мысленно неоднократно послал весьма нелицеприятные эпитеты своему недальновидному адмиралу: нагоняя 'Амур', теперь придётся идти около часа под бортовым огнём большого крейсера, который с такой дистанции из восьми шестидюймовых стволов, растерзает 'Акаси' вдрызг. Потом подоспеет 'Сума' и получит свою порцию. В общем половину боевого отряда гайдзины расколотят по частям, практически не пострадав сами...

Но, получив прямой приказ адмирала 'Атакавать противника полным ходом', самурай не смеет рассуждать по поводу его разумности — только выполнять. Разве что...

— А вот этот номер, у вас не пройдёт, — пробормотал Стемман себе под нос, увидев, что японский крейсер склонился влево и стал удаляться от курса 'Богатыря'.

На 'Акаси', вероятно, решили обогнать 'Амур' на параллельном курсе и, пока подоспеет подмога, исколотить его снарядами, надёжно сбив ход.

— Машина! — склонился каперанг над переговорным устройством. — Полный ход! Лево на борт! (это уже рулевому).

Крейсер, медленно, но верно набиравший ход до двадцати двух узлов повалило на пересечку курса своего визави.

Теперь Усики окончательно понял, в какую катавасию угодил его корабль. Классический 'кроссинг Т'. 'Акаси' на протяжении двадцати минут будет под анфиладным огнём значительно более мощного противника, и отвечать сможет только из баковой шестидюймовки, которая, весьма вероятно, долго не просуществует. А свернуть с курса нельзя — приказ адмирала.

'Сума' отчаянно торопился на выручку и даже безуспешно попытался докинуть пару снарядов с запредельной дистанции, но эта помощь не успеет...

Шевельнулась даже предательская мысль: 'Если бы, например, свалило первым же залпом трубу, то, можно будет прекратить погоню в связи с её бесполезностью, и отойти под прикрытие остальных кораблей отряда...'.

Всё больше 'богатырских' пушек подключалось к обстрелу и, казалось, боги услышали тайные мольбы японского командира: русский снаряд перебил паропровод и 'Акаси' немедленно 'захромал', неудержимо теряя скорость.

Однако Стемман решил довести до конца начатый маневр, и его 'Богатырь' остался на прежнем курсе, нещадно исколачивая снарядами свою жертву...

... Адмирал Уриу хотел бы прямо сейчас провалиться куда-нибудь подальше, но начальство хотело подробностей и зачитывание обстоятельно подготовленного доклада, надо было продолжать.

— ...Итак, 'Богатырь', имея преимущество в скорости, занял позицию правее линии погони, а затем пересек ее на дистанции около пятидесяти кабельтовых от Акаси, который мог отвечать ему только из одной носовой шестидюймовки. Это не позволяло 'Акаси' осуществить пристрелку, поэтому огонь не открывался. Русские при этом ввели в действие восемь шестидюймовых орудий и в течение последующих двадцати минут выпустили около двухсот снарядов с практически предельной дистанции. И, хотя на таком расстоянии вероятность попадания даже с учетом продольного огня составляет не более одного процента, но они все рассчитали точно: дело в том, что на пятидесяти кабельтовых снаряд их шестидюймовки падает под углом почти тридцать градусов, а у 'Акаси' толщина бронепалубы всего один дюйм обычной стали... И их слишком медленные в обычной ситуации взрыватели имеют как раз вполне достаточное замедление, чтобы снаряд успел пробить все палубы, включая броневую... Видимо, один из них и попал в носовой погреб, вызвав взрыв и практически мгновенную гибель идущего полным ходом корабля, — тяжело вздохнув, адмирал резюмировал. — Собственно, как показали наши расчеты, в результате решения отказаться от маневрирования под огнем в попытке догнать "Амур", крейсер был практически обречен на тяжелые повреждения. Соответственно, инструкции командирам кораблей на этот счет требуют обязательной правки, чтобы не допустить впредь подобных инцидентов. Доклад окончен. Спасибо за внимание.

— Вот это да! — только и смог изумлённо выдохнуть Стемман.

Казалось, все вокруг дружно орали 'Урааа!', размахивали бескозырками, кто-то на радостях обнимался.

— Как мы его, Александр Фёдорович! — подскочил к командиру старший офицер крейсера Александров. — Доигрались-таки японцы со своими самурайскими замашками!

В 'Акаси' попало шесть снарядов, что для такой дистанции весьма неплохо, но один из шестидюймовых гостинцев, оказался воистину 'золотым'. Будь это изделие Путиловского завода даже целиком из чистого золота, то он всё равно не стал бы для России более ценным. Полцентнера стали, содержащие полтора килограмма пироксилина, взломали тонкую бронепалубу японского крейсера и проникли в его самое 'нежное и уязвимое место' — погреб боезапаса носового орудия. 'Терпеливый' взрыватель дождался нужного момента... Рвануло.

На 'Богатыре' увидели выплеск жёлтого пламени, дым, поднявшийся выше мачт, а когда докатились раскаты взрыва, корабль противника уже зарылся в волны по самую корму.

Хватило минуты, чтобы трёхтысячетонный крейсер исчез с поверхности. И это была жирная точка в данном бою. Японцы уже не собирались преследовать и, подойдя к месту гибели собрата, пытались спасти немногих выживших. Русские, разумеется, даже в состоянии эйфории от нежданной победы, не стали пытаться атаковать превосходящего противника.

Глава 15

— Яков! — Окрик взводного вернул задумавшегося, было, прямо в марширующем строю бойца к реальности. — Руку как положено сгибай! Кулак должен останавливаться прямо над пряжкой!

"Вот ведь! Только-только научился ходить в такт и перестал получать по ногам от идущего сзади, так теперь еще и руки не так двигаются! Замучили уже этим вышагиванием!" — мысленно возмутился начинающий солдат, но, тем не менее, стал внимательнее следить за руками. Что, впрочем, не помешало вернуться к предмету недавних размышлений.

Надо сказать, что предмет размышлений Якова носил длинную, обычно хитро уложенную на затылке косу, и вот уже почти год не покидал надолго мысли молодого человека. Правда, раньше они воспринимались скорее как мечты о чем-то недостижимо-прекрасном. Соне Яков тоже нравился, но как ему, третьему сыну обычного сапожника, было рассчитывать на что-то серьезное с девушкой из семьи пусть тоже не великого богача, но всеми уважаемого человека? Коморка под лестницей в городе или гнилая халупа в каком-нибудь селе на отшибе — вот и все, что он реально мог предложить учительской дочке.

Теперь же его мысли стали куда более целеустремленными. Нет, никакие университеты или земельные наделы где-то на краю света не прельщали успевшего уже прослыть едва ли не лучшим сапожником в полку Якова. Он привык зарабатывать на хлеб своим ремеслом и не собирался с ним расставаться уже никогда.

Но мысли его теперь все равно снова и снова возвращались к дому и подъемным, которые, судя по вывешенному недавно прямо в казарме императорскому указу, сможет получить любой ветеран войны, оставшийся на Дальнем Востоке. И к Соне мысли, конечно, тоже возвращались.

"Вопрос в том дождется или нет?" — теперь, когда исполнение мечты вполне можно было перевести в практическую плоскость, червячок сомнения выполз из неведомых глубин и вовсю терзал душу молодого человека. — "Можно попроситься на войну добровольцем. И через год стать вполне обеспеченным — главное дом и подъемные будут, а дальше и сам заработаю. Но дождется ли Она? Когда такая толпа всяких-разных вокруг увивается? В боях ведь и голову сложить недолго! А так, глядишь, всю войну австрияков здесь и просторожу..." — все эти раздумья шли уже, наверное, по сотому кругу.

— "Надоело!" — Якову уже хотелось на все плюнуть и как-то уже решить этот вопрос, — "В конце концов, дело ведь в Соне — так пусть она и решает! Пообещает ждать — так и быть, попрошусь в Манчжурию! Надо только отпуск побыстрее выхлопотать, чтобы предложение сделать... Ой, опять рука не доходит, как бы взводный по-новой не раскричался..."

* * *

*

— Последний боевой эпизод, оказался для нас крайне неудачным, — командующий 'Объединённым флотом' мрачно посмотрел на своих коллег-адмиралов. — Но его результаты закономерны. И так будет происходить регулярно, если мы продолжим воевать прежними методами.

Вопрос о 'новых методах' читался в глазах каждого из присутствующих, но все терпеливо ждали продолжения мысли адмирала Того.

— Ловить русских по всему Японскому морю — занятие неблагодарное. И в этом мы лишний раз убедились. По мнению моему и адмирала Като, необходимо повторить опыт Порт-Артурской блокады: базируясь на маневренную базу неподалёку от Владивостока, контролировать действия русского флота и, по возможности, затруднить выход отдельных кораблей или малых отрядов в открытое море и, тем более, в океан. Я хотел бы услышать ваше мнение на этот счёт.

Первым взял слово Симамура, заменивший прежнего командующего второй эскадрой:

— Мы все выполним ваш приказ, но, во-первых: где будет находиться эта временная база, а во-вторых: русские же теперь имеют возможность выйти своей эскадрой и снова навязать нам генеральное сражение, в котором мы находимся в заведомо проигрышной ситуации.

— Не стоит просто считать количество вымпелов, — Того был готов к такому вопросу. — Наши с вами отряды, а так же отряд вице-адмирала Дева, всегда могут уклониться от боя с превосходящими силами противника. К тому же реально русские могут вывести в море не более семи броненосных кораблей, и ни один из них не способен догнать даже наш самый тихоходный отряд из 'Сикисимы', 'Якумо' и 'Адзума'. А быстроходные крейсера русских вполне могут связать боем 'Кассаги', 'Читосе', 'Цусима' и 'Нийтака' и дождаться поддержки ваших кораблей, адмирал Симамура. Так что русский флот, сможет выходить на наши коммуникации только полным составом, что будет весьма разорительно для них самих: пусть жгут уголь, изнашивают механизмы, утомляют людей...

— Простите, — вмешался вице-адмирал Катаока, — но ведь у нас тоже есть относительно тихоходные отряды...

— Именно поэтому вы, адмиралы Уриу и Ямада, вместе со своими кораблями будете не блокировать Владивосток, а обеспечивать перевозки в Манжурскую армию на юге. А может быть, на что я очень надеюсь, и десантную операцию на Сахалин. Ждать уже недолго — пара месяцев и Владивостокский порт замёрзнет.

Тогда у Империи будут дополнительные козыри на будущих мирных переговорах.

— И ещё один момент, — продолжил командующий после некоторой паузы. — Прошу не забывать, что орудия на русских кораблях в значительной степени расстреляны, в то время как практически весь наш флот заменил стволы. Так что можно смело считать, что каждая наша пушка точнее и дальнобойнее, чем аналогичная у противника. А в том, что артиллерия главного калибра 'Полтавы', 'Пересвета' и 'Победы' находится в совершенно изношенном состоянии, я уверен практически абсолютно. Так что, в случае встречи наших шести броненосных кораблей со всеми русскими, даже от боя уклоняться необязательно. Имея превосходство в скорости вполне можно даже атаковать хвост или голову вражеской колонны, не особо рискуя.

Я, разумеется, не планирую сейчас какое-то конкретное сражение, просто хочу показать, что даже битва с главными силами русских для нас совсем не безнадёжное предприятие, хотя и не является главной задачей.

В первую очередь нужно не выпустить их крейсера на наши коммуникации и затруднить подвоз грузов во Владивосток с моря. Прошу учесть, что запасы угля у противника невелики, по железной дороге поставки будут ничтожны для такого количества кораблей, а даже на стоянке русский флот будет сжигать ежедневно огромное количество топлива — по несколько сотен тонн в сутки. Так что даже если перехватывать значительную часть транспортов идущих к врагу, то достаточно быстро он станет малобоеспособен. Какие ещё вопросы?

— Разрешите? — поднялся вице-адмирал Катаока.

— Слушаю.

— Вы собрали нас, чтобы сообщить окончательный план действий или это совещание, где наше мнение может повлиять на стратегическое планирование?

— Разумеется, мы выслушаем и учтём мнение любого из присутствующих. Вам есть, что сказать?

— Если позволите.

— Прошу.

— Мне, во всяком случае пока, кажется не совсем правильным решение отправить на юг отряды мой и адмирала Уриу. В районе Цусимского пролива реально можно опасаться только вспомогательных крейсеров русских, но ведь немало и наших аналогичных судов участвуют в перевозках. Вооружены они не хуже, чем соответствующие корабли противника, так что вполне способны и за себя постоять, и сопровождаемый транспорт прикрыть. Кроме того, там будут 'Фусо' и канонерки контр-адмирала Ямада. Они могут противостоять не только вспомогательным, но и, возможно, малым крейсерам специальной постройки.

Кроме того: лучше не выпустить русских из Владивостока, чем ловить их в окрестностях Японии и семь дополнительных крейсеров для этого будут весьма нелишними. Ведь кораблям вице-адмирала Дева придётся очень нелегко, если они будут практически бессменно блокировать подступы к Владивостоку и либо наши лучшие бронепалубные крейсера достаточно быстро износят свои машины, либо блокада будет весьма 'прозрачной'.

Наши же суда хоть и имеют меньшую скорость по сравнению с лучшими ходоками русских, но для того, чтобы они оказались в опасной ситуации нужно очень уж маловероятное стечение обстоятельств вроде неожиданной встречи в тумане. Во всех остальных случаях мы будем иметь достаточно времени, чтобы уйти под прикрытие более мощных кораблей. Под Порт-Артуром мой отряд вполне спокойно участвовал в блокаде...

— В Порт-Артуре были иные русские, — перебил Того своего подчинённого, — но ваше мнение заслуживает внимания. Что скажет флагман четвёртого боевого отряда?

— Полностью согласен с вице-адмиралом Катаока, — немедленно отреагировал Уриу. Прошу оставить мои крейсера под Владивостоком.

— Хорошо, — задумчиво промолвил командующий, — мы ещё подумаем над этим вопросом. О решении вы узнаете завтра. Все, кроме контр-адмирала Като могут быть свободны.

Глава 16

— Поднять британский флаг! — немедленно отреагировал командир 'Риона' как только услышал, что приближающийся дым принадлежит пассажирскому пароходу. — Проходим мимо без досмотра.

— Чёрт его принёс! — кивнул лейтенант князь Кекаутов. — Будем надеяться, что они примут нас за аналогичное судно — благо пушки прикрыты, а расстояние весьма приличное.

— Думаю, что беспокойство излишне, — вступил в разговор лейтенант Исаков, старший офицер крейсера, — мы подходим к Токийскому заливу, здесь такого добра, как пассажирские лайнеры предостаточно, так что, думаю, этот не последний из тех, кого мы встретим.

— Всё это так, Владимир Фёдорович, но, не забывайте о досмотренном вчера американце — теперь наше присутствие у восточного побережья Японии наверняка не секрет для Того. Жаль, что потопить этот пароход с шёлком было нельзя.

— Скорее всего, вы преувеличиваете, Павел Аркадьевич, — уверенно возразил кавторангу старшой, — не будет же он специально разворачиваться обратно в Японию, ради того, чтобы доложить японцам о нашем присутствии. Янки хоть и на стороне нашего противника в этой войне, но не до такой же степени. А станции беспроволочного телеграфа на том судне не было.

— Да я не сильно и расстроюсь, если узнаю, что нашим узкоглазым друзьям известно о присутствии 'Риона' в этих водах. Наша задача не столько отлавливать контрабанду, сколько показать купцам всего мира, что везти эту самую контрабанду в Японию чревато...

Залив Сагами и его окрестности, это, пожалуй, район, где насыщенность судоходства одна из самых высоких на планете, со всего мира везут пароходы грузы в Иокогаму, Иокосуку и Токио. Именно здесь сходятся пути всех маршрутов, ведущих из Европы, обеих Америк, Австралии, Индии и Китая. Именно отсюда направляется большинство грузов как торговых, в другие страны, так и военных, в Манчьжурскую армию.

А вот, поди ж ты — за двое суток крейсирования с русского рейдера лишь несколько раз наблюдали дымки на горизонте. Утопили лишь одну японскую шхуну, даже не разбираясь, что она везёт. Пять человек экипажа взяли на борт, чтобы передать их на первый попавшийся 'чистый' корабль, идущий в Японию.

Но первый из попавшийся, наконец, пароходов, к таковым не относился. Английский 'Тритон' кроме жмыхов вёз ещё и рельсы, что являлось несомненной контрабандой. Судно было потоплено подрывными патронами, а на русском крейсере начинало становиться тесновато из-за вновь принятых 'гостей' — берега видно не было, да и довольно свежая погода не позволяла просто отправить англичан в шлюпке.

Капитан 'Тритона' не очень убедительно повозмущался называя русских моряков пиратами, но достаточно быстро утих и был препровождён в предоставленную ему отдельную каюту.

На следующий же день 'гости' были переданы на пассажирское судно, шедшее с грузом шерсти в из Австралии в Осаку.

А ещё через пару часов... Сложно сказать. Повезло или не очень... Неподалёку от острова Косима взяли курс на дым, наплывающий со стороны устья залива. Дым достаточно быстро оформился в судно около шести тысяч тонн водоизмещением, под японским флагом.

И как только на 'Рионе' взлетел на мачту Андреевский флаг, на баке японца вспухло облачко выстрела и, через несколько секунд, недалеко от борта русского крейсера вырос столб воды от падения некрупного снаряда. Ориентировочно его калибр оценили в три дюйма.

Вспомогательный крейсер 'Каанто-Мару' ещё полтора года назад ходил под российским флагом и назывался "Манчжурия". Но в самом начале войны японцы захватили ничего не подозревающий русский пароход. В Японии он был переделан во вспомогательный крейсер: на нём установили четыре трёхдюймовые пушки и устройство для постановки мин. Но использовался "Кантоо-Мару" в основном для войсковых перевозок ибо ход для боевого корабля имел весьма неважный — всего двенадцать узлов. Сейчас в его трюмах находилось три десятка полевых пушек с боекомплектом для них, воздухоплавательный парк и консервы. Портом назначения являлся Дагушань.

Увидев русский флаг на приближающемся пароходе, капитан-лейтенант Сата тут же отдал приказ открыть огонь по неприятелю.

Понятно, что русский вспомогательный крейсер имеет более серьёзную артиллерию, чем четыре семидесятипятимиллиметровых пушки 'Каанто-Мару', но ситуация была отнюдь не безнадёжная: противник — бывший пассажирский лайнер, мишень довольно крупная, механизмы и котлы не защищены, так что вполне есть шанс, удачным попаданием сбить ему ход и оторваться.

'Рион' действительно подавлял своего соперника мощью артиллерийского залпа: пять орудий только стодвадцатимиллимитрового калибра...

— На что они рассчитывают, Павел Аркадьевич?

— Вот скоро и узнаем, Михаил Михайлович, — ответил Троян ревизору, лейтенанту Георгиевскому. — Даже если у японцев нет туза в рукаве в виде настоящего крейсера в засаде, то всё равно попасть разок-другой могут. Так что прошу вас приготовиться к руководству пожарным дивизионом.

Лейтенант, козырнув, отправился выполнять приказ.

Японский корабль получил уже три попадания и загорелся, но продолжал интенсивно отвечать из всех трёх орудий, что могли стрелять на левый борт, и хода не потерял. Кстати, успел разочек попасть: снаряд разорвался на первой трубе и сделал в ней заметную дырку. На скорость это пока серьёзно не влияло, и было вполне ремонтопригодно после боя. Всё шло, как и ожидалось.

Однако дела обстояли таким образом только на дистанции в тридцать кабельтовых, которую "Рион" упорно выдерживал, чтобы обезопасить себя от какого-нибудь фатального попадания. Но время шло, а японец упорно не собирался тонуть. Было вполне вероятно, что к нему на помощь уже спешит какой-нибудь боевой корабль или ещё один вспомогательный крейсер.

А комендоры на "Рионе" были ох, не лучшие — ведь задачи кораблей этого назначения не бой на дальних дистанциях, а потопление практически безоружных транспортов. Потому и процент попаданий не самый высокий.

Внутренне "скрипнув зубами" Троян отдал приказ идти на сближение...

Ещё через полчаса боя стало ясно, что 'Каанто-Мару' уже 'не жилец' — сильный дифферент на нос, крен на левый борт, пожары от носа до кормы, стреляла уже только одна пушка...

Но и "Рион" за это время успел "нахвататься": пять пробоин в борту, причём одна ниже ватерлинии, пожар на юте, разбиты кормовой мостик и баковое орудие.

А в довершение ко всему, уже совершенно явно тонущий корабль, одним из последних выстрелов единственного оставшегося целым ствола, умудрился всадить снаряд так, что он, пронзив борт, угодил прямёхонько в беседку с подымаемыми на палубу трёхдюймовыми патронами.

Редкий случай, когда русским можно было порадоваться тому, что их снаряды, особенно эти, содержат ничтожно мало взрывчатки и вообще не очень-то склонны взрываться даже при попадании. Но рвануло!

Троян услышал необычайно мощный для данного боя взрыв и почувствовал, что крейсер ощутимо встряхнуло. Но крен не проявился и кавторанг просто отправил матроса выяснить, что произошло...

— Машинное мостику! — раздалось из переговорного устройства через две минуты.

— Здесь мостик, слушаю, — немедленно отозвался командир корабля.

— Во второе котельное прибывает вода, неудержимо прибывает. Гашу топки и травлю пар, иначе котлы могут взорваться...

Как иллюстрация к данному докладу, над морем раздался рёв того самого стравливаемого пара: штабс-капитан Акимов, старший инженер-механик, отдал приказ, не дожидаясь разрешения командира. И был совершенно прав — счёт шёл на секунды...

— Дьявол! — Павел Аркадьевич кроме этого слова добавил в амбушюр ещё несколько непечатных. — Какое время требуется на устранение? Какую скорость мы можем иметь сейчас?

Ответа не последовало. Вероятно ситуация действительно была аховой, если стармех не стал даже дожидаться указаний 'первого после Бога'.

С запада уже приближались два дыма и кто его знает: мирные это пароходы или к японцу спешит подмога... Но корабль противника уже медленно, но уверенно прилегал на борт, и было понятно, что судьба его решена окончательно.

Теперь нужно было беспокоиться о своей безопасности. Уходить. Спасать японских моряков в данной ситуации было бы верхом донкихотства — пока не обеспечена безопасность своего корабля, о жизнях матросов противника беспокоиться не пристало.

— Право на борт! Курс зюйд-ост! — крикнул Троян рулевому. Управления 'Рион' не потерял, и стал послушно разворачиваться.

Взмыленный Акимов прибыл к командиру только через полчаса:

— Павел Аркадьевич, режьте меня — ешьте, но без нормального ремонта в условиях порта, я не могу обеспечить более восьми-девяти узлов. Для океана. Пробоину, конечно, 'заляпывают', на спокойной воде можно и запустить второе котельное, но это риск, очень большой риск — чуть засвежеет и наши заплатки 'на соплях' полетят к чёртовой бабушке. А в условиях этого самого свежака, когда корабль валяет из стороны в сторону, пробоины заделывать...

— Достаточно! Я понял, — оборвал штабс-капитана командир. — Ваши предложения?

— Простите, я не сказал главного: повреждена килевая балка. При сильном волнении "Рион" может просто переломить, понимаете? Нужно как можно скорее следовать в нейтральный порт. Ближайший, как я понимаю, Шанхай?

— А за двадцать четыре часа управитесь? Я подозреваю, что китайцы нам больше не дадут.

— Крайне маловероятно. К тому же сильно подозреваю, что портовые власти постараются саботировать скорейшую доставку на борт всего необходимого для ремонта.

— Тогда может попробуем дотянуть до Циндао? Немцы к нам относятся более дружелюбно.

— Рискованно, можем не дотянуть...

— Разрешите, Павел Аркадьевич, — подошёл к беседующим лейтенант Исаков.

— Слушаю, Владимир Фёдорович.

— Я собрал предварительную информацию о потерях среди личного состава...

— Так...

— Убито четырнадцать человек, в том числе прапорщик Брун, ранено двадцать девять, среди них мичман Энгельгарт легко, а вот штабс-капитан Лебединский очень плох , фельдшер говорит, что долго не протянет без операции.

— А сколько 'тяжёлых' среди матросов?

— Пока не уточнял, но думаю, что немало: этот чёртов взрыв патронов наворотил делов...

Командир на несколько секунд задумался.

— Передайте князю, чтобы рассчитал курс до Шанхая, — наконец произнёс он.

Погода благоприятствовала и, через трое суток, 'Рион' без особых приключений пришёл в Шанхай, где, как и ожидалось, пришлось спустить флаг и интернироваться. Один из сильнейших вспомогательных крейсеров русского флота выбыл из войны.

Глава 17

— Ну и что мне теперь с тобой, курицыным сыном, делать? — Василий мрачно смотрел на матроса вытянувшегося перед ним в струнку.

Гальванёр Нефёдов угрюмо молчал.

— Раздевайся до пояса, — неожиданно приказал Соймонов.

Матрос в полном обалдении уставился на старшего офицера.

— Выполнять!

Нефёдов, подчинившись приказу, быстро потянул одежду через голову.

— Это что? — лейтенант показал на ещё розовый шрам, пересекавший живот гальванёра.

— Осколок японский зацепил.

— Требуха наружу была?

— Почти.

— И кто же тебя заштопал?

— Его благородие доктор Александровский.

— А если бы не он?

— Помер бы наверно...

— Не 'наверно', а точно. И даже до Владивостока бы не дотянул. В море бы тебя схоронили. Так что даже могилки бы не имел. Так?

— Так точно.

— Так какого же морского чёрта ты голосил, что все доктора сволочи, мерзавец?! Отвечать! — не сдержал эмоций Василий.

— Помутнение нашло, — крайне неубедительно пробубнил матрос.

— Помутнение, говоришь... И сколько ты этого 'помутнения' выхлебал?

— Непьющий я, ваше благородие. Сызмальства не приучен. Батюшка строг был насчёт этого...

— Так в чём же дело?

Повисло тягостное молчание, единственным звуком различимым в каюте старшего офицера 'Пересвета', был плеск волн за открытым иллюминатором.

— Я жду ответа.

— Письмо я получил, ваше благородие, — лицо матроса сморщилось и, казалось, сейчас этот двадцатипятилетний мужчина разрыдается, — сестрёнка моя, Аннушка, померла. Четырнадцать годочков...

— Сочувствую. Понимаю — тяжело.

— Так в том-то и дело, господин лейтенант, что доктор, пока ему красненькую не положат, отказался даже пойти её посмотреть. А где моим сразу столько денег взять? Просили в долг поверить — выгнал. Пока по соседям и знакомым бегали, упрашивали, собирали... — голос Нефёдова сорвался.

Сукин ты кот, — думал про себя Василий, — непьющий ведь, служишь третий год — наверняка с полсотни накопил, а то и под сотню. Неужто не мог родственникам денег послать, когда в Россию пришли. Наверняка ведь знал, что дела дома неважные.

Но говорить об этом не стал — можно было совсем 'добить' парня и кроме свалившегося на него горя повесить чувство вины...

— Ваш доктор, конечно, подлец, — начал Соймонов, — но это ведь не значит, что все доктора такие. А ты орал именно это. И что, если бы рядом был тот, кто тебя из лап смерти вытащил, на него тоже бы полез с кулаками?

— Никак нет. Прощения просим.

— Нет уж. Так легко не отделаешься. Передай мичману Лесгафту, что я назначил тебе шесть часов под винтовкой. Как раз до ужина. Будет время подумать, когда следует распускать язык, а когда нет. Понял меня?

— Так точно, ваше благородие! Покорно благодарим! — гальванёр понял, что отделался легко.

— Ступай. Матрос развернулся и направился к выходу из каюты.

— Стой, дурак. Оденься сначала, — засмеялся Василий.

И такое почти каждый день. То матросы подерутся, то напьётся какая-нибудь зараза до поросячьего визга, то господа офицеры начнут свой гонор выказывать друг перед другом — особенно напряжённо стало после прибытия для прохождения службы на 'Пересвете' пятерых черноморцев — сразу появилась некоторая натянутость в отношениях между 'обстрелянными' и 'не нюхавшими пороху'. Последние немедленно замкнулись в своём коллективе. Больших трудов стоило Василию несколько нормализовать ситуацию.

А последние две недели были вообще сплошным кошмаром, и только вчера закончилась установка новых десятидюймовых орудий в башни. Соймонов за это время спал не более четырёх часов в сутки, а Черкасов, казалось, вообще не прилёг на свою койку ни разу — на лице, можно сказать, одни глаза и нос остались. Правда, Эссен иногда прямым приказом загонял часов на пять-шесть в свои каюты то старшего офицера, то старшего артиллериста, чтобы те хоть немного отдохнули.

Но, в любом случае, это были две недели сплошного аврала на корабле...

Раздался стук в дверь, и, на разрешение войти, в каюту шагнул вестовой командира:

— Вашбродь, господин капитан первого ранга вас к себе приглашают!

— Прошу, Василий Михайлович, — радушно пригласил Эссен лейтенанта, — присаживайтесь.

— Благодарю, Николай Оттович, — Василий сел в кресло и выжидательно посмотрел на командира.

— Хочу поблагодарить вас за порядок на корабле. И особенно за последние две недели.

— Спасибо, Николай Оттович, стараюсь.

— Вымотались?

— А что поделаешь — война, — Соймонов был удивлён вопросом, но понимал, что каперанг вызвал его не только для того, чтобы поговорить о его моральном комфорте и ждал, когда тот перейдёт к главному.

— Через пять дней у нас стрельбы — испытания новых пушек, ну и флагарт хотел кое что проверить.

— Понятно. Какие будут указания конкретно мне в этой связи.

— В этой связи, завтра, утренним катером, вы отбываете во Владивосток, — широко улыбнулся Эссен. — Ваша супруга за два месяца уже, наверное, на мою бедную голову все проклятья мира собрала. Так что даю вам двое суток Прошу передать мой поклон Ольге Михайловне и просьбу не сердиться в дальнейшем на старого моряка.

— Николай Оттович, вы серьёзно? — не поверил своим ушам Василий.

— А вы считаете меня способным на розыгрыши такого сорта, Василий Михайлович? Идите, готовьтесь предстать пред очами 'грозной супруги'.

— А Ольга Михайловна в госпитале, — раздался за спиной Василия голос соседки. Лейтенант немедленно обернулся.

— Здравствуйте, уважаемая Александра...

— Игоревна, — улыбнулась женщина. — Здравствуйте, Василий Михайлович, рада вас видеть. Надолго домой?

— На два дня. Простите великодушно, что запамятовал ваше отчество. Как Серёжа? Здоров?

— Спасибо, всё в порядке. Да идите уже, — засмеялась Гусева, — я прекрасно понимаю, что вам сейчас меньше всего хочется вести со мной светскую беседу. Если найдёте время вечерком — милости просим вас с Ольгой на чай. И муж мой в этот раз дома будет — познакомитесь, наконец.

— Благодарю. Непременно. А сейчас прошу меня извинить. Честь имею! — Василий с трудом заставил себя проследовать к выходу достаточно степенно, не переходя на бег.

' А ведь почти отвык ходить по твёрдой земле' — подумал Соймонов. Действительно — пусть у броненосца и инертность чудовищная, и стояли эти два месяца в порту, но, тем не менее — лёгкое покачивание палубы всегда имело место и ноги чисто подсознательно были готовы к зыбкости почвы под ними. Однако мысли о предстоящей встрече с любимой быстро вытеснили всё остальное...

— Я бы хотел увидеть Ольгу Михайловну Соймонову. Она здесь фельдшер, если не ошибаюсь.

— А по какому вопросу? — дежурный на входе хоть и посмотрел с уважением на ордена лейтенанта, но свои обязанности выполнял строго.

— Она моя жена. Мы долго не виделись. Причина уважительная?

— О, разумеется, господин лейтенант. При первой же возможности я сообщу о вас.

'Первая возможность' появилась довольно скоро в виде миловидной сестры милосердия, которая, выслушав дежурного, с нескрываемым любопытством посмотрела на Василия и удалилась.

Вернулась девушка минут через пять и что-то прошептала на ухо местному 'Церберу'.

— К сожалению, ваша супруга сейчас на операции. Но по окончании, ей сообщат немедленно о вашем визите.

— А сколько продлится операция? — чертыхнувшись про себя, спросил Соймонов.

— Ничего не могу сказать на этот счёт, — служащий госпиталя развёл руками, — может, закончится через десять минут, может продлится ещё два-три часа... Присядьте пока.

Делать нечего — пришлось пристроиться на стуле в вестибюле.

С трудом удавалось представить, что его Оленька кого-то режет, шьёт, ну или делает что-то подобное...

Хоть этой ночью Василию и удалось поспать почти полноценные семь часов, и ещё совсем недавно он чувствовал себя вполне свежим и бодрым, но при вынужденном безделии в состоянии нудного покоя, организм решил 'потребовать' некоторую компенсацию за весь предыдущий недосып... Сморило лейтенанта.

В себя он пришёл только почувствовав, как его слегка трясут за плечо.

— Просыпайся, Васенька! — открыв глаза, он увидел родное и любимое лицо. Благо, что из сидячего положения было крайне неудобно вскочить и заключить жену в такие объятья, в какие хотелось — общественное место всё-таки, нужно соблюдать некоторые приличия.

Тем более, здесь же находилось немалое количество сестриц, нашедших повод появиться в этом месте, чтобы посмотреть на мужа своей коллеги.

Пришлось просто приобняться и обозначить лёгкие поцелуи в щёчку.

— Ты сможешь отпроситься? — голос Василия слегка подрагивал. — У меня два дня.

— Уже. Я же поняла, что моего мужа с его корабля надолго не отпустят — незаменимый, — слегка грустно улыбнулась Ольга, — сейчас только сбегаю и скажу доктору Квасову, что именно на два дня.

Пять минут, как водится, растянулись на все двадцать. Соймонову до жути хотелось хотя бы умыться после сна, но было бы очень глупо спрашивать служителей на предмет туалетной комнаты в данном заведении.

Наконец появилась Ольга, но, что приятно, уже в верхней одежде — можно было не задерживаться больше в этом заведении, пропахшим карболкой.

Вот, кажется, ждёшь-ждёшь встречи, а как только она случится — тему для общения найти непросто. Особенно когда думаешь в первую очередь совсем не об общении. После судорожных попыток начать разговор, Василий не придумал ничего умнее, чем:

— Денег-то хватает?

— Не беспокойся, даже запасец имеется, — понимающе улыбнулась Ольга и взяла инициативу в свои руки. Уж что-что, а тему для разговора женщины умели находить во все времена.

Соймонову всю дорогу до дома пришлось выслушивать поток информации про дела в госпитале, подробности операций, катастрофическое отсутствие во Владивостоке ситца, подходящего для занавесок, тугоумность морского начальства вообще и Николая Оттовича Эссена в частности, раз мужа к молодой жене отпускают раз в два месяца. И много всего другого. И это только за двадцать минут, которые потребовались на дорогу от госпиталя до квартиры.

Василий ограничивался короткими репликами и предоставил супруге возможность выплеснуть хоть часть того, чем она хотела поделиться.

Квартирка выглядела очень уютно — и сама Ольга белоручкой не была, и приходящая кухарка кроме приготовления обеда, обращала внимание и на порядок в доме. Василий не смог сообразить сразу, что именно изменилось, но вид помещения приняли значительно более обжитой. Да, честно говоря, он не особо и смотрел по сторонам, что было немедленно замечено супругой:

— Вась! Ты что не видишь изменений? Я так старалась...

— Не вижу и видеть не хочу, — улыбнулся Соймонов привлекая жену к себе, — во всяком случае, пока. Сейчас я намерен смотреть только на тебя, и не только смотреть...

— Ничего себе, какое животное у меня муж, — промурлыкала Ольга, сплетая руки на шее Василия и прижимаясь к нему...

Ни на какой чай к соседям Соймоновы этим вечером, разумеется, не пошли — нашлось более интересное занятие...

Успокоились молодые люди, только доведя друг друга до полного изнеможения, и уснули сильно за полночь.

На следующий день отправились гулять по улицам — благо, что погода благоприятствовала, денёк был солнечный и тёплый. Василию, несмотря на середину октября, не пришлось даже надевать плащ.

И он, и Ольга, во время прогулки, казалось, хвастались перед прохожими 'своей половинкой' и оба получали большое удовольствие, когда видели восхищённые или слегка завистливые взгляды встречных, вызванные как красотой и изяществом Ольги так и орденами Василия.

Пообедали в ресторане 'Золотой Рог', с удовольствием пообедали. Лейтенант на броненосце, и Ольга дома, питались вполне себе полноценно. Готовили и офицерский кок 'Пересвета', и кухарка во Владивостоке достаточно вкусно, но всё-таки ресторанной 'парадности' в блюдах не было, а иногда хотелось заказать именно то блюдо, которое хочется именно сейчас, и чтобы выглядело оно именно как произведение искусства, а не набор просто приготовленных (хоть и хорошо приготовленных) продуктов.

Ну разве подадут на корабле знаменитый 'Майонез': варёное куриное филе с желе из бульона, раковые шейки и кусочки отварного телячьего языка по краям, горка из варёного картофеля с корнишонами и кусочками крутого яйца посередине...

А суп из белых грибов? А 'Пожарские котлеты' со сложным овощным гарниром? А десерт 'Фруктовый фейерверк'?

— Кажется, благоверный решил раскормить меня до состояния бочки, чтобы другие мужчины не заглядывались, — Ольга с улыбкой посмотрела на мужа, — до дома, кажется, тебе придётся меня нести. Ты способен, а, Вась?

— Честно? — Нет, — рассмеялся в ответ Соймонов, — но можем взять извозчика. Согласна?

— Нетушки! Пешочком пойдём — надо растрясти зарождающийся жирок. Нам ведь ещё сегодня к Гусевым на чай — мне Саша сегодня ещё раз подтвердила приглашение. Неудобно.

— Надо — сходим. Хотя соседи наши могли бы понять...

— Между прочим, мой грозный муж и повелитель, тоже мог бы понять, — прервала Василия Ольга, — что его жене иногда хочется показываться хоть в каком-нибудь обществе вместе со своим законным супругом.

— Но ведь мы же сейчас... — слегка обалдел от такой 'атаки' Соймонов.

— Мы сейчас среди совершенно незнакомых людей... Так! А ну-ка быстро прекрати дуться!

Васенька, я тебе очень благодарна за этот 'выход в люди'. Но, надеюсь, что ты сможешь понять, что мне хочется, чтобы ты хотя бы соседям нанёс пусть и 'полуофициальный' визит.

— Да сходим, сходим, — лейтенант даже слегка опешил от такой неожиданной 'атаки', — чего ты так завелась-то?

— Да потому что ты думаешь только о себе, — Соймонова стала 'заводиться' и всё её существо выказывало нешуточную обиду, даже слёзы показались. — Я тут одна два месяца: дом-госпиталь день за днём. Гусевы хоть иногда меня в гости приглашали, и тут, когда ты вдруг появился, я не могу придти к ним с тобой, а не одна, как обычно!

— Да почему не можешь-то? — Василий находился в состоянии полного обалдения — никогда Ольга не была такой раздражительной и агрессивной.— Сходим к ним в гости сегодня. Успокойся только!

— Одолжение мне делаешь? А сам догадаться не мог?

— Да не делаю я тебе одолжения, Оль, просто думал, что тебе будет приятнее, если я всё своё свободное время тебе посвящу. Оленька, Олюшка, ну всё будет так, как ты хочешь. Успокойся только.

— Папа к вам с эскадрой Небогатова плывёт, — неожиданно переменила тему лейтенантша.

— Идёт, — машинально подправил жену Василий. — Чтооо? Михаил Николаевич на Третьей Эскадре?

— Да, он при штабе адмирала Небогатова.

— Флаг-капитаном?

— Васенька, ну не знаю я. Пойдём?

— Пойдём, конечно, — Соймонов бросил на блюдце червонец и подал руку жене.

— Твой отец, — продолжил лейтенант уже на улице, — капитан первого ранга, значит, может быть либо командиром корабля, либо флаг-капитаном. Откуда он тебе писал?

— Из Порт-Саида. Письмо пришло неделю назад.

— Значит они уже в Индийском океане, а может даже прошли Малаккский пролив... — размышлял вслух Василий.

— Господин лейтенант, — опять надулась Ольга, — а моё общество не мешает вам рассуждать о судьбах войны?

— Оль, ну что ты в самом деле? Такая новость, тем более касающаяся моего тестя всё-таки. И твоего отца. Ты себя хорошо чувствуешь?

По поводу последнего вопроса Соймонову пришлось очень пожалеть. Моментально. И выслушать много нелестного в свой адрес. С большим трудом удалось убедить супругу, что он не считает её психически нездоровой, и что он 'брякнул' не подумав.

— А почему только один орден? Я хочу, чтобы ты все надел!

— Оленька, да ведь мы вроде по-соседски чаёвничать собираемся, правда?

— И что?

— Ну, по-домашнему то есть. Я бы и Георгия не нацепил, если бы статут не требовал: 'Носить не снимая'. Ну что ты из меня хвастуна делаешь, честное слово...

— В самом деле нельзя? — засомневалась Ольга.

— Неудобно, поверь.

— А ради меня?

Василий с ужасом поймал себя на мысли, что ему хочется поскорее вернуться на 'Пересвет'. Нет, он очень любил свою Оленьку, но её совершенно непредсказуемые перепады настроения уже здорово, мягко говоря, утомили офицера.

С трудом удалось убедить жену, что соседка и так уже видела его со всем 'иконостасом', а капитан и по одному белому крестику поймёт, что муж Ольги 'геройский' моряк.

Гусев оказался мужчиной 'монументальным' — почти на полторы головы выше Василия и сложён соответственно — просто Илью Муромца с него писать.

Крест действительно произвёл на него впечатление и сразу после знакомства, капитан поинтересовался:

— За Цусиму?

— Да нет — за прорыв из Артура, — слегка порозовел лейтенант.

— Неужели всех офицеров эскадры за прорыв наградили георгиевскими крестами?

— Нет, конечно. Мне пришлось заменить на мостике миноносца раненого командира. Отбились от двух японцев, одного из них потопили. Повезло... — Соймонов чувствовал себя 'не в своей тарелке', очень не хотелось показаться нескромным.

— Ого! Потопили японский корабль, а говорите 'за прорыв', — лицо Гусева выражало нешуточное уважение. И, честно говоря, капитан чувствовал лёгкую зависть: 'А мне ведь просто не выпало случая показать...'

— Василий Михайлович, — встрял в разговор Серёжа, — а вы на каком пароходе плаваете?

Лейтенант даже обрадовался смене темы общения:

— Не пароход, а корабль. Броненосец. 'Пересвет' называется. Назван в честь героя Куликовской битвы. Знаешь про такую?

— Мужчины! — вмешалась хозяйка квартиры. — Прошу к столу! Вы не забыли, что здесь дамы присутствуют? Хотелось бы немного вашего внимания.

Василий с удовольствием последовал приглашению Александры Игоревны:

— Прошу прощения, Фёдор Сергеевич, но придётся подчиниться женщинам — дома командуют они.

— Не могу не согласиться, — улыбнулся капитан, — Пойдёмте.

Чай был очень хорош. А уж пирожки к нему — выше всяких похвал: и с капустой, и с вареньем, и с рыбой. Гусева показала себя образцовой хозяйкой и великолепным кулинаром.

Разговором за столом 'руководили' женщины, и, следовательно, он шёл как бы ни о чём. Но время протекало в очень приятной и душевной обстановке.

Наверное так и надо. Обладает 'слабая половина человечества' каким-то врождённым талантом, который позволяет им и в двадцать первом веке уводить мужчин от разговоров о работе, футболе и политике, к чему, в конце концов, скатывается любое общение в чисто мужской компании...

— Тебе когда на корабль? — спросила Ольга, когда Соймоновы вернулись в свою квартиру.

— К полудню.

— Ну что же, значит, по магазинам и модисткам мне придётся ходить одной...

Василий внутренне напрягся, предугадывая очередной виток сегодняшних перепадов настроения супруги.

— Оля, я, конечно, не возражаю, если ты хочешь несколько обновить свой гардероб, но как-то странно выглядит, что с отъездом мужа на службу, это становится для тебя столь важным делом, — лейтенант попытался придать лицу шутливое выражение, но получалось это у него не очень убедительно — 'Чудище с зелёными глазами' легко может захватить сознание мужа красивой женщины...

Супруга легко прочитала настроение Соймонова по его лицу.

— Вася, — обняла она мужа, — я тебя очень люблю, но ты настоящий телёнок. Как ты умудряешься своими матросами и даже офицерами управлять — не понимаю.

— Ты о чём?

— А не заметил ли мой благоверный, что его жена слегка поправилась? — лукаво посмотрела на мужа Ольга.

— Ну, есть слегка. Тебе идёт, — с трудом до Василия стала доходить и анализироваться информация... — Чтооо?

— Через полгода ты станешь отцом, Васенька, — подтвердила несмелые, только что зародившиеся подозрения лейтенанта жена.

— Оля! Олюшка!! Солнышко моё!!! — счастливый будущий отец по медвежьи облапил супругу, и, подняв на руки, закружил по комнате.

— Ай! Васька! — засмеялась женщина, — Поставь нас на место!

Обалдевший Соймонов с трудом сообразил, что беременной не очень-то показаны такие 'аттракционы'. Бережно приведя любимую в вертикальное положение, он стал расцеловывать всё её лицо: щёки, глаза, губы, нос...

— Родная моя, что же ты сразу об этом не сказала?

— Скажешь тебе: только увидел — сразу, как медведь набросился и в постель потащил...

— Оленька, — смутился Василий, — так может тебе сейчас нельзя...

— Дурачок ты. Пока хочу — можно...

А с утра уже пора было собираться обратно на броненосец. Господи! Как же Василий хотел остаться с любимой ещё хоть на немного! Он ещё не до конца осознал новость, которую узнал вчера вечером. Очень хотелось говорить и говорить об этом, именно об этом. Однако слов просто не находилось. Просто в голове, не смотря на все старания, складывались предложения не длиннее чем из трёх-четырёх слов. Причём исключительно по одному предложению — придумать второе и связать его по смыслу с предыдущим, было совершенно нерешаемой для захваченного эмоциями разума потенциального папаши.

— Оль, может тебе денег побольше присылать? Начал лейтенант разговор за завтраком.

— Я же тебе говорила, что кое-какой запас у меня имеется. Но поскольку придётся обновлять гардероб — пригодиться, конечно. Ты лучше скажи, когда тебя снова в гости ждать? Может твой командир примет к сведению ситуацию?

— Война, — понуро выдавил из себя Василий. — Ничего не могу сказать. К тому же ремонт и перевооружение 'Пересвета' закончены — скоро, наверное, и в море пойдём.

— Понимаю. Буду молиться за тебя... Ладно уже, пойдём — провожу тебя до причала.

— Не пустят тебя к причалу, Оленька, — грустно улыбнулся лейтенант, — только до ворот порта. Сейчас с этим строго.

— Ну и ладно. Всё равно прогуляюсь.

Василий по дороге просто поражался на жену: даже в такой момент она нашла темы для пустой болтовни, чем избавила мужа от мучительных попыток придумать тему для разговора, подходящего к данному моменту. И был очень благодарен за это своей супруге.

Только у ворот порта, когда они разомкнули объятия, Соймонов заметил, что глаза у Ольги влажные.

И весь путь и до причала, где его ждал катер, и до самого борта броненосца, лейтенант благодарил небеса, за то, что награждён такой изумительной спутницей жизни.

Ну а уже на 'Пересвете', служба завертела старшего офицера так, что почти не оставалось времени, чтобы вспомнить о своих семейных проблемах.

Глава 18

— Новости неприятные, Роберт Николаевич, — флагарт заранее попросил Вирена, чтобы на его докладе присутствовало минимальное количество людей. Командующий пошёл навстречу и в кабинете находился ещё только Клапье-де-Колонг.

— Я вас слушаю.

— Вчера были произведены стрельбы для проверки новых орудий 'Пересвета' и качества снарядов. Мы с вами говорили уже на эту тему, если помните...

— Разумеется, помню, Фёдор Аркадьевич, так что со стрельбами?

— Процент попаданий очень хорош, в пересчёте на морское сражение на средних дистанциях — около пятнадцати.

— Процентов?

— Процентов.

— Очень хорошо, а что за грустные новости вы нам приготовили?

— Вот именно грустные... Было сделано двадцать выстрелов из десятидюймовых орудий боевыми снарядами — семь неразрывов.

— Ого! Значит всё-таки переувлажнённый пироксилин?

— Это было бы ожидаемым. Потом сделали восемь выстрелов снарядами, снаряжёнными песком вместо пироксилина. Потом вывинтили взрыватели — полюбуйтесь:

Берсенев выложил из саквояжа бойки взрывателей.

— Видите? Бойки взрывателей расплющились о капсюль и не инициировали взрыв.

— Из чего изготовлены бойки?

— Алюминий.

— А почему не сталь? — удивился Вирен.

— Прошу меня простить, но я не могу ответить на данный вопрос. Так сконструировал взрыватели генерал Бринк. — развёл руками полковник.

— Чёрт знает что! — прошипел адмирал. — Как до такого вообще додуматься можно было? А в старых снарядах боёк из чего?

— Как ни странно — тоже алюминиевый. Но он твёрже. Извольте убедиться, — Берсенев вытащил ещё две составляющих взрывателя и положил на стол перед командующим. — Один боёк из снаряда выпуска девятисотого года, а второй — девятьсот четвёртого. Попробуйте надавить одним и другим на твёрдую поверхность.

Клапье-де-Колонг тоже подошёл поближе, чтобы увидеть результаты эксперимента.

Всё произошло, как и ожидалось: один боёк практически не изменил своей формы, а другой, более новый, в значительной степени деформировался.

— Дьявол! — злобно выдохнул Вирен, глядя на покорёженный кусок металла. — И какой мерзавец додумался снабдить этим флот? Неужели японские шпионы работают и на заводах выпускающих боеприпасы?

— Вряд ли, Роберт Николаевич, — наконец подключился к разговору начальник штаба. — Нужно сделать анализ состава обоих образцов...

— Я уже распорядился, Константин Константинович. Результаты будут завтра. — тут же отозвался флагманский артиллерист.

— Какими бы ни были результаты — нам этими снарядами воевать. И не будет разрываться каждый третий... — мрачно проговорил командующий. — Что можно предпринять в срочном порядке?

— Не вижу никакой другой возможности, кроме как начать изготавливать бойки самостоятельно и переснаряжать ими снаряды, Роберт Николаевич. Это будет в любом случае быстрей, чем вступать в переписку со 'шпицем' и Главным Артиллерийским Управлением.

— Но туда сообщить всё равно необходимо, — вставил Клапье-де-Колонг.

— Разумеется, займитесь сегодня составлением телеграмм по соответствующим адресам, — поддержал начальника штаба Вирен. — Но, зная наш российский бардак, ожидать нужных результатов наивно, а нам не завтра так послезавтра в бой. И что делать сейчас? Нет вариантов, кроме изготовления новых бойков?

— Лично я не вижу никакой альтернативы, — Берсенев предпочёл быть пессимистом, — и бойки, это ещё не всё — под них придётся вытачивать стальные же гильзочки, а то, я опасаюсь, что два разных металла, не 'притёртых' друг к другу... Могут случиться ещё большие проблемы, чем сейчас имеются.

— То есть...? — выжидательно посмотрел на флагарта командующий.

— За месяц, и это при самых радужных прогнозах, мы успеем сделать по полтора-два десятка новых взрывателей на ствол калибром от шести до двенадцати дюймов.

— Понятно. Я распоряжусь. Благодарю вас, Фёдор Аркадьевич, — Вирен, казалось, стал меньше ростом под грузом навалившихся на него новых проблем. — Можете быть свободны. Но как только будут результаты анализа металла бойков — прошу ко мне сразу, я предупрежу флаг-офицеров, чтобы вас пропустили вне всякой очереди.

На следующий день Берсенев прибыл уже к полудню.

— Отчёт о результатах анализов металла готов, Роберт Николаевич.

— Прочитаю позже, доложите пока на словах.

— Всё до смешного просто — старые бойки изготовлены из не очень чистого алюминия, и, вероятно, именно из-за примесей они твёрже. Новый металл повышенной чистоты и обладает свойствами, которые ему и положены. То есть 'хотели как лучше...'

— Чёрт знает что! — выругался Вирен. — И ведь ничего уже не сделать. Я говорил с инженерами из мастерских — всё ещё хуже, чем мы думали: для выточки новых бойков нужны очень высококвалифицированные токари и соответствующие станки. И тех, и других во Владивостоке раз-два и обчёлся...

Остаётся только телеграфировать в Петербург, чтобы как можно быстрее нашли на складах старые взрыватели и литерным составом отправили нам.

— Хорошо, если за месяц успеют, — недоверчиво пробормотал полковник.

— А что, у вас есть другие предложения?

— Есть одна мысль.

— Говорите.

— А что, если не укрепить боёк, а 'ослабить' капсюль? То есть подшлифовать его. Сточить 'лишнюю' латунь — тогда, глядишь, и мягкий алюминий даст достаточный для инициации подрыва накол...

— Попробовать, во всяком случае, стоит, — подумав, произнёс адмирал, — ведь других реальных вариантов я пока не вижу. Немедленно организуйте изготовление двух-трех опытных партий по штук по десять переделанных взрывателей с разной толщиной капсюля и проведите соответствующие испытания. И еще одно: доработанный взрыватель ни в коем случае не должен срабатывать при выстреле или, не дай Бог, прямо в погребе при неаккуратной перегрузке. Так что не забудьте убедиться в полной безопасности ваших переделок. А я попробую вытрясти хоть какое-нибудь количество старых взрывателей из крепостной артиллерии.

Вирену дьявольски не хотелось что-либо просить у сухопутного командования — до сих пор были свежи в памяти объяснения со Стесселем и Фоком, когда пришлось выколачивать из крепости Порт-Артур свои 'родные' пушки временно переданные на сухопутный фронт.

А здесь, во Владивостоке, отношения между моряками и сухопутными были ещё более натянутыми. И виноваты в этом, честно говоря, были в первую очередь офицеры и матросы эскадры: прошедшие Цусимское сражение и победив, они свысока относились к тем, кто за всю войну лишь пару раз пострелял по врагу не понеся практически никаких потерь.

Уже состоялось несколько массовых драк между солдатами и матросами, и было назначено несколько дуэлей по окончании войны. В такой обстановке надеяться, что комендант крепости Владивосток и его начальник артиллерии пойдут навстречу просьбе моряков было наивно — наверняка генералы найдут множество причин, по которым они 'при всём желании' не имеют возможности оказать помощь флоту...

Даже если из Петербурга придёт прямой приказ, то наверняка он будет саботирован до последней возможности.

В общем, с генералом Казбеком говорить, как давиться, а придётся...

Тем не менее, не мытьём, так катаньем, за неделю удалось изготовить или добыть несколько десятков взрывателей: дюжину всё-таки выделила крепостная артиллерия под видом экспериментального материала, а остальные были изготовлены на эскадре несколькими матросами. Испытания дали весьма обнадёживающие результаты — процент невзорвавшихся снарядов понизился в три раза — уже терпимо. Оставалось надеяться, что в ближайшее время прибудет прямой приказ из Петербурга, и сухопутное начальство, хоть и скрипя зубами, будет вынуждено поделиться с флотом.

Глава 19

Паттон-Фантон-де— Веррайон. Каких только 'исконно русских' фамилий не встретишь среди офицеров флота российского...

Пётр Иванович ещё совсем недавно был старшим офицером крейсера 'Изумруд', но, после назначения капитана второго ранга барона Ферзена на 'Громобой', вместо убитого в бою Дабича занял должность командира.

Облик новый командир крейсера имел далеко не самый геройский: невысокий толстяк с бесцветными глазами, да ещё и голос у него был высокий и писклявый. И команда его раньше не очень жаловала, и с бароном в своё время отношения не сложились. Но приказ есть приказ и 'Ватай-Ватай' (кличка, которую дали ему матросы), принял под команду один из двух самых быстроходных крейсеров флота.

И вот первая самостоятельная операция: требовалось 'сбегать' на разведку миль на триста южнее Владивостока и, возможно встретить ожидаемый немецкий транспорт с углем.

Два дня, во время следования в район патрулирования, погодка стояла премерзкая — сплошная пелена мелкого, но частого дождя. Видимости почти никакой, во всяком случае, для разведки.

— Без толку уголь жжём, Пётр Иванович, — поднялся на мостик лейтенант Заозерский, бывший минный, а ныне старший офицер крейсера, — думаю, стоит вернуться.

— Нужно поговорить со стармехом, выяснить, насколько ещё у нас угля.

— Уже поговорил. Семенюк утверждает, что если проведём здесь ещё двое суток, то сможем вернуться во Владивосток только экономическим ходом. То есть, если по дороге встретим сильного противника, то можем от него и не уйти.

Командир отнюдь не порадовался в душе инициативе своего старшего помощника. Совсем напротив — почувствовал лёгкое раздражение оттого, что лейтенант без его приказа решил самостоятельно оценивать возможности продолжения крейсерства.

Но делать нечего — шанс остаться без главного своего козыря — скорости в возможном бою, грозил 'Изумруду' самыми фатальными последствиями.

— Пожалуй, вы правы. Пригласите ко мне лейтенанта Полушкина.

'Изумруд' возвращался в родной порт, пелену дождя уже миновали и обстановка на море была относительно приличной. Ещё часиков десять и можно будет войти в бухту Золотой Рог, правда, на всякий случай, неплохо бы вызвать миноносцы из Владивостока, чтобы проводили надёжным фарватером — не хватало ещё после первого же боевого выхода зацепить какую-нибудь дурную мину у своих же берегов.

Но в любом случае радости мало — никакой полезной информации крейсер командованию сообщить не мог...

— Дым с норда! — резанул по ушам крик сигнальщика.

— Курс на дым, — немедленно отреагировал командир. — Как думаете, Алексей Севастьянович, может это и есть тот немец с углем, которого мы хотели отконвоировать.

— Он или кто-то другой, выяснится скоро, — пожал плечами штурман, — чего гадать-то?

— Второй дым, третий...! — снова раздался голос с марса грот-мачты.

— Да уж, это явно не угольщик, — пробормотал кавторанг. — Но кто?

— Не исключено, что японцы.

— В восьмидесяти милях от Владивостока?

— Вашсыкородь! — подбежал к командиру матрос. — Мичман Вирениус просили передать, что радио принимает шифрованные телеграммы.

— Забить искрой! — немедленно отреагировал 'первый после Бога'. — Алярм!

Подскочивший горнист немедленно стал 'выдувать' сигнал боевой тревоги и палуба корабля загудела от топота матросских башмаков.

— Крейсера типа 'Мацусима'! — донеслось с грот-мачты. — Разворачиваются на нас.

— Ну, от этих-то мы уйдём легко и непринуждённо, — улыбнулся старший штурман.

'Развелось умников в лейтенантских погонах', — с раздражением подумал командир крейсера, но Полушкину изложил свои мысли в более вежливом варианте:

— Если бы этот отряд нас догонял, то я немедленно бы с вами согласился. Но, прошу заметить, эти корабли находятся между нами и Владивостоком, а обходить их — двигаться по дуге значительно большей окружности, так что противнику вполне хватит тех куцых тринадцати-четырнадцати узлов, которые он имеет, чтобы заступить нам дорогу. Будете возражать?

— Нет, Пётр Иванович, соглашусь...

Кавторанг не стал дослушивать своего офицера:

— Машина — мостику!

— Машина отвечает мостику.

— Выжимайте всё, что можете — сейчас на лаге только пятнадцать узлов, идём на прорыв!

— Будет сделано, — донёсся из переговорного устройства голос штабс-капитана Семенюка.

— Лейтенант Васильев! Дистанция до японцев?

— Определяем, господин капитан второго ранга.

На крейсер и изначально не были поставлены новые английские дальномеры Бара и Струда, для определения дистанции использовались микрометры, которые давали результаты 'плюс-минус два лаптя' на больших дистанциях, а тут к тому же, корабли противников стремительно сближались.

— Около пятидесяти кабельтовых...

На 'мацусимах' дружно сверкнули огни одиночных выстрелов.

— Из монстров своих стреляют. Будем надеяться, что и результаты окажутся как всегда.

Пока случилось именно как всегда: всплески от падения трёхсотдвадцатимиллиметровых снарядов вспучили Японское море с серьёзными недолётами.

— Пётр Иванович, рискуем , сейчас ведь они и из своих стодвадцаток палить начнут...

— Ещё минуту терпим, — 'Ватай-Ватай' был сейчас совершенно не похож на себя обычного — накатывающийся бой превратил этого человека, чуть ли не в машину. Машину, умеющую просчитывать будущее...

— Восемь румбов влево! — наконец скомандовал русский моряк Патон-Фантон-де-Веррайон. — Пусть теперь на параллельных курсах нас подогоняют!

— Дымы с зюйд-веста! — снова голос сигнальщика.

— Ну, вот и охотники пожаловали. Загонщики своё дело сделали, — Пётр Иванович усмехнулся.

— Но дичи они, я надеюсь, сегодня не 'подстрелят'. На лаге?

— Двадцать один узел.

— Надеюсь, что это не предел.

'Изумруд' продолжал разгоняться и преследователи достаточно быстро поняли, что до темноты русский крейсер им не достать.

Но отряд вице-адмирала Катаока погони пока не прекращал — мало ли что может произойти: а вдруг у русских авария в машине случится? Тем более, что подходят скоростные крейсера третьего отряда — всё может быть...

Однако чуда не произошло — 'Изумруд' уже вышел на траверз идущего головным 'Хасидате' и уверенно продолжал уходить на запад. Всплески гигантских снарядов вставали до смешного далеко от его бортов, а пара залпов японских скорострелок легла со значительными недолетами, после чего огонь этим калибром 'симы' достаточно быстро прекратили, чтобы не расходовать зря снаряды.

В течение ещё получаса русский крейсер обеспечил себе достаточно комфортное опережение, чтобы заложить разворот поперёк курса японских 'пенсионеров'.

Стрельнув парой безрезультатных бортовых залпов по головному японцу, 'Изумруд' прорвался к родному порту.

Когда дымы японских кораблей стали таять за кормой, и был дан отбой боевой тревоги, к командиру подошёл лейтенант Заозерский:

— А ведь это 'Георгий', Пётр Иванович. С чем вас заранее и поздравляю.

— Что? — кавторанг ещё не успел придти в себя, после напряжения в коем пребывал на протяжении последних полутора часов. — Какой ещё 'Георгий'?

— Статут ордена весьма конкретен. В том числе и 'Прорвался с боем сквозь превосходящие силы неприятеля в свой порт'. Да ещё при этом 'Доставил командующему важные сведения'. Прорвались? С боем? Силы неприятеля были минимум втрое больше наших. Сведения о том, что японцы блокируют Владивосток с моря, я думаю, достаточно важны для командования.

— Чёрт! В самом деле, — слегка стал приходить в себя командир крейсера. — Но у нас-то не совсем такая ситуация: прорваться сквозь эти старые утюги для 'Изумруда' — не велика доблесть.

— Не скажите. Лично я, мысленно ставя себя на ваше место, не додумался до такого красивого решения: сначала сблизиться, а потом уже обгонять на параллельных курсах.

К тому же статут есть статут: командира 'Решительного' наградили крестом, несмотря на то, что он бросил погибать 'Стерегущего' — именно 'Прорвался с боем в свой порт, сквозь превосходящего противника'.

— Сначала ещё надо до Владивостока добраться. Да и там уже начальство решать будет: кому крест дать, а кому и по шапке.

Глава 20

— И что вы можете сказать в свое оправдание? Как вы вообще дошли до жизни такой? — В словах ротного проскользнула ирония, но вид Яков, явившийся на "разбор полетов" своей увольнительной, действительно имел живописный: огромный фингал под левым глазом и покрытые ссадинами кулаки как-то плохо гармонировали с идеально отглаженной формой и почти гвардейской выправкой, приобретенной от многомесячных занятий на плацу.

— Ваше благородие, когда я, будучи в отпуске, с пястью другими солдатами из других рот перекусывали в трактире, туда заявилась группа из пятнадцати моих бывших знакомых. Видимо, побить меня хотели за то что служить пошел. — "...и за то, что весь тираж газеты в сортире утопил" — мысленно закончил фразу Яков. — Мы старались решить дело миром, однако они не только сами полезли, но стали оскорблять и нас, и Его Императорское Величество, которому я и мои товарищи приносили Присягу! И защищать честь которого мы полагаем за свой первейший долг! — Вроде как кающийся солдат сиял при этих словах как начищенный пятак. — Отступив из обеденного зала ввиду подавляющего численного превосходства противника, мы заняли оборону в коридоре на кухню, а затем, отбив первый натиск, перешли в решительное наступление и завершили разгром супостата. Все пятнадцать смутьянов были обезврежены и сданы в полицейский участок. С нашей стороны, за исключением двух порванных гимнастерок и сломанной ручки трактирной швабры, потерь не имеется. Доклад окончен, ваше благородие! — завершил свою речь провинившийся солдат, тут же замерев по стойке "смирно" и упершись взглядом в императорский портрет над головой начальника.

— Яков, ты чего мне тут изображаешь?! — Ротный просто не мог оставить трактирную драку без порицания и перешел практически на крик. — Можно подумать, что и тебя к нам не из кутузки привезли! Лучше скажи, кто это вас надоумил строй в коридоре изобразить и этими самыми швабрами из второй шеренги штыковые приемы на шпане отрабатывать?

— В отсутствие командира я, согласно Уставу, принял командование на себя. А далее действовал по суворовским принципам! Сначала увел наших в коридор, чтобы нейтрализовать численное преимущество нападавших. Поскольку коридор был узкий, то я построил солдат в две шеренги. А затем, найдя там же две швабры и веник, скомандовал в штыки, потому как наши это лучше всего умеют, ваше благородие.

— Значит так, Яков: за драку тебя, стервеца, надо бы денька на три в карцер посадить. — Ротный, поднявшись из-за стола, подошел к буквально задержавшему дыхание солдату. — И только то, что ты уже прошение об отправке на войну подал, тебя от этого спасло! А еще благодари господина полковника, который вас всех от судебных разбирательств защитил. Зато командовал ты грамотно, и в Манчжурии это умение точно пригодится. Поэтому принято решение перевести тебя из запасного батальона в линейный и назначить там командиром отделения! — Огорошил Якова офицер, перейдя на официальный тон.

— Рад стараться! — строго по уставу рявкнул не ожидавший такого поворота Яков.

— "Старается" он, как же! — Ротный снова вернулся на накатанную колею разноса проштрафившегося подчиненного. — С такими подчиненными и пули вражеские не нужны, потому как сердце само раньше не выдержит! Ступай к взводному, и вообще исчезни с глаз моих, ирод!

* * *

*

Немецкий угольщик 'Кассандра' пришёл во Владивосток, без проблем, не встретив на подходах никаких японских кораблей.

Но доклад командира 'Изумруда' о наличии на ближних подступах к русской базе далеко не самых сильных и совсем не самых скоростных кораблей, заставил Вирена не только задуматься, но и возмутиться. На такую наглость Того Роберт Николаевич никак не рассчитывал.

Немедленно был отдан приказ готовить эскадру к выходу в море. И, через неделю, Тихоокеанский флот стал выходить из залива Петра Великого, чтобы, если и не покарать нахалов, так хотя бы сплаваться в новом составе.

Командующий держал флаг на 'Орле', в первый отряд так же входили 'Бородино', 'Пересвет' и 'Победа'. Второй броненосный отряд вёл контр-адмирал Ухтомский на 'Полтаве'. 'Сисой Великий', 'Наварин' и 'Адмирал Нахимов', следовали в его кильватере.

Крейсерами 'Олег' и 'Богатырь', руководил Энквист на 'Баяне'.

Кроме того, при эскадре были 'Жемчуг' и 'Изумруд' и отряд из четырёх истребителей под брейд-вымпелом кавторанга Дурново.

'Кубань' была взята с эскадрой в качестве быстроходного угольщика. Вообще-то для планируемой экспедиции было достаточно и штатного запаса топлива на кораблях, но желательно было иметь некоторый аварийный запас.

Милях в двадцати от Владивостока, на мачте 'Орла' появился сигнал: 'Курс на Порт Лазарева'.

Вирен решил проверить две наиболее вероятные стоянки, где мог базироваться флот противника. Вторым на очереди являлся Гензан. Причём в последний в любом случае стоило наведаться — имелся шанс поймать там какие-нибудь транспортные суда японцев либо на подходах, либо в самом порту. Да и просто, показать бомбардировкой, что Тихоокеанский Флот снова вступает в войну 'по-серьёзному'. Несколько минных банок в окрестностях тоже должны были осложнить до сих пор безмятежную для Гензана обстановку.

Броненосные отряды следовали параллельными колоннами. Впереди эскадры, милях в пяти, шёл 'Баян', на правом траверзе броненосцев — 'Богатырь' с 'Олегом', на левом — 'Изумруд' и 'Жемчуг', замыкала ордер 'Кубань'.

Таким строем прошли два часа, после чего командующий решил заняться эволюциями:

— Вызвать 'Полтаву'. Приготовить сигнал 'Второму отряду вступить в кильватер первого'.

— 'Полтава' ответила! — через полминуты раздался голос сигнальщика.

— Поднимайте!

— Роберт Николаевич, а может, следовало уточнить, как поворачивать: 'последовательно' или 'вдруг'? — настороженно поинтересовался Клапье-де-Колонг.

— Вот уж нет, пусть Ухтомский сам решает как рациональнее.

Поворачивать последовательно было легче для каждого конкретного корабля отряда — держись себе в кильватере переднего мателота и соблюдай интервал, однако это требовало мастерского управления флагманским кораблём: необходимо было очень точно рассчитать и скорость и угол поворота, чтобы чётко вписаться в кильватерную струю корабля идущего концевым в первом отряде. Достаточно велик риск, если и не угодить кому-нибудь тараном в борт, так состворить отряды во избежание этого. А потом нужно будет начинать всё сначала.

Поворот 'всем вдруг', напротив, требует менее тщательного управления головным кораблём, но большего мастерства в маневрировании от каждого отдельного мателота.

— Не уверен в себе Павел Петрович, — с лёгким разочарованием произнёс Вирен, увидев, что броненосцы Ухтомского дружно поворачивают влево.

— А откуда взяться уверенности, ваше превосходительство? — вступил в разговор командир 'Орла' Шведе, совсем недавно получивший как эту должность, так и чин капитана первого ранга. — Он ведь впервые вышел в море на 'Полтаве'.

— Ладно, посмотрим, что получится, — мрачно буркнул адмирал.

Однако все четыре корабля второго отряда, несмотря на то, что относились к четырём разным типам, удерживали пока достаточно приличный строй фронта и вышли в кильватерную струю 'Победы' в пяти кабельтовых позади неё.

'Полтава' и 'Сисой Великий' повернули одновременно и, хоть и не идеально, но вполне приемлемо вписались в строй. 'Наварин' же как будто и не собирался выполнять следующий маневр:броненосец неудержимо тащило только вперёд.

'Адмирал Нахимов', развернувшись вместе со всеми, прошёл за кормой потерявшего управление корабля, и прибавил скорость, чтобы сократить расстояние с 'Сисоем'.

На грот-мачте вывалившегося из строя 'Наварина', распустился флажный сигнал: 'Не могу управляться'.

— Чёрт знает что, господа! — шипел на мостике 'Орла' Вирен. — Сколько ещё нужно нас бить, чтобы... Поднять Фитингофу: 'Адмирал выражает особое неудовольствие'.

— Может быть, вы горячитесь, Роберт Николаевич? — посмел заметить начальник штаба. — Корабль старый, могло действительно отказать рулевое управление...

— За без малого полгода в порту, могли бы подготовить броненосец к походу, — не уступал адмирал.

'Да уж — подготовишь тут!' — мысленно прокомментировал диалог адмиралов Шведе: 'Чёрта с два добьёшься необходимого от порта и ремонтников. На "Орле" вон тоже чуть ли не половина механизмов на живую нитку починена. Так его хоть ремонтировали, а 'Наварин' нецарапнутым во Владивосток пришёл — представляю как и куда Бруно Александровича Фитингофа чиновники в погонах и без посылали, когда он пытался от порта добиться нормального ремонта механизмов'.

— 'Наварин' стал управляться! — раздался голос сигнальщика.

Броненосец действительно закладывал разворот в сторону кильватера, но было видно, что управляется он машинами, а руль пока не действует.

Бруно Александрович Фитингоф 'чувствовал свой броненосец' буквально каждой клеточкой своего тела Когда на 'Полтаве' расцвёл флажный сигнал: 'Повернуть вдруг на восемь румбов влево', то 'Наварин' после команды рулевому, стал выполнять поворот просто идеально...

— Поворот вправо шесть румбов, — спокойно отдал приказ Фитингоф, когда пришло время 'влиться' в струю 'Сисоя'.

'Наварин' следовал прежним курсом.

— В чём дело?! — рыкнул Бруно Александрович на рулевого.

— Не слушается, вашвысокородь! — чуть ли не плачущим голосом откликнулся матрос Зябликов, стоявший за штурвалом.

— Мостик машине! — донеслось из переговорного устройства. Голос подполковника Мельникова.. — Бруно Александрович! Рулевой привод не действует. В чём дело пока не знаю. Иду разбираться.

— Машина мостику: Как можно быстрее! Срочно исправить и доложить!

— В строй! Немедленно вернуться в кильватер 'Сисоя'! — Фитингофу изменила его обычная выдержка. — Делайте что хотите, управляйтесь машинами, гребите вёслами, ставьте паруса, но 'Наварин' должен вернуться в общий ордер!

Офицеры на мостике с удивлением смотрели на всегда выдержанного и обычно максимально спокойного командира. Хотя некоторые понимали его нервозность: так осрамиться перед всем флотом — никакие нервы не выдержат.

Поступил доклад из низов, что можно управляться винтами и броненосец действительно стал, до некоторой степени, контролируем...

— Дымы с левой раковины! — озвучил сигнал из 'бочки', недавно прибывший с Чёрного моря мичман Сохно.

Ещё по пути с Балтики, корабли первого ранга оснастили 'бочками наблюдения' на верхотуре мачт. Совсем как на судах самых что ни на есть дремучих веков — полное подобие 'вороньих гнёзд', с которых особо бесшабашные матросы орали: 'Земля!' после долгих скитаний парусника между чистыми горизонтами.

Смотреть на бочку с палубы корабля было жутковато, представить, что туда можно забраться просто по скобам на мачте или даже по штормтрапу — ещё жутче. А уж находиться там и глядеть на родной корабль с такой высоты... Да ещё и качаясь вместе с мачтой... А если хоть слегка засвежеет, то амплитуда раскачивания о-го-го какая! И так несколько часов. Да при этом нужно ещё и горизонт наблюдать...

Но разве есть что-нибудь, способное испугать русского матроса? Отбоя не было от желающих нести вахту 'под небесами'. Тем более, что после неё была положена дополнительная чарка винного довольствия.

Да что там — почти все молоденькие мичмана, считали своим долгом хоть раз побравировать и, в свободное время, выполнять обязанности вперёдсмотрящего.

Мальчишки всегда и везде остаются мальчишками, даже тогда, когда уже носят на плечах офицерские погоны. Вот и сейчас 'ближе всех к Богу' находился именно мичман, и именно он первым заметил приближающихся японцев.

Именно 'Наварин', оказавшийся вне строя, находился ближе других кораблей к противнику, об обнаружении которого немедленно отсигналил на эскадру.

'Изумруд', ещё не получив разрешение командующего, уже стал разворачиваться в нужном направлении, чтобы сэкономить время — было совершенно очевидно, что именно этот скороход и будет отправлен в ближнюю разведку в течении двух-трёх минут.

До таинственных дымов было ещё около полутораста кабельтовых, поэтому можно не особенно торопиться: боевой кильватер уже практически выстроен, осталось дождаться вступления в общий строй оскандалившегося так кстати броненосца, 'Баян', 'Олег' и 'Богатырь', на всякий случай собрались в 'кулак', оставив места походного ордера — эскадра вполне могла отразить атаку любого имеющегося в этих водах неприятеля. Или наоборот, атаковать самим...

Владивостокская эскадра стала разворачиваться на предполагаемого противника.

Невозмутимый обычно Вирен, чуть ли не приплясывал от нетерпения на мостике 'Орла':

Дымы. Не дым, а именно дымы! Значит не одиночный нейтрал, наверняка. Либо группа транспортов и только японских, либо боевой отряд. Если первое — весьма знатная добыча, если второе — только бы не быстроходные крейсера — 'собачек' с такой дистанции не догнать даже 'Баяном' с его чуть более лёгкими сотоварищами, а с броненосными японцами отряду Энквиста не справиться. Вот если бы 'симы' или 'нанивы' попались — ни одна 'жестянка' не ушла бы дальше морского дна!

И, хоть реальная ценность этих устаревших кораблей весьма невелика, но состоялась бы весьма смачная оплеуха по военному престижу Страны Восходящего Солнца. Что очень невредно для внешнеполитического расклада...

— Радио с 'Изумруда', ваше превосходительство! — подскочил к адмиралу минный офицер броненосца. — 'Собачки'.

' Всё-таки не повезло...', — подумалось Роберту Николаевичу. — 'Но шанс, хоть и дохлый, имеется...'.

— Передать на 'Баян': 'Крейсерам преследовать противника в северо-восточном направлении'. Первому броненосному отряду: 'Иметь ход шестнадцать узлов. Курс норд-ост. Флоту — погоня.'

Глава 21

Он родился в Соединённых Штатах, но на родине долго не задержался. Сначала состоялось путешествие через Атлантику на английском пароходе, затем, через некоторое время, поездка по железной дороге через весь евроазиатский материк. И, наконец, воды Японского моря...

В воюющие страны запрещено продавать стратегическое сырьё и уж тем более вооружение. Как бы запрещено. То есть можно, но на свой страх и риск. Неофициально — страна не несёт ответственности за торговые операции частных лиц являющихся её гражданами. А тем, зачастую, глубоко наплевать на союзнические обязательства своей родины, если некая купля-продажа сулит значительную прибыль. А контрабанда всегда сулит... Особенно военная. Правда если одна из стран, находящихся в состоянии войны, перехватит товар идущий в порты своего противника, все проблемы ложатся на владельцев судна и товара — и то, и другое будет либо захвачено в качестве приза, либо уничтожено. А не надо попадаться!

Но уж если товар попал по месту назначения — можно потирать ладони и подсчитывать небывало высокую прибыль — воюющие страны самые щедрые из покупателей.

И везли суда под 'союзными' России флагами Германии или Франции контрабанду в Японию, а союзники Страны Восходящего Солнца, Великобритания и САСШ не гнушались поставлять военные товары русским.

Но ни американская фирма Джона Филиппа Голланда, ни английский пароход 'Менатик', особо не рисковали, продавая и перевозя через Атлантический океан подводную лодку, получившую в российском флоте имя 'Сом' — откуда на пути следования судна могли взяться японские крейсера? Риск практически минимальный, а вот содрать денег со страны-покупателя удалось неадекватно много. Хотя, ради соблюдения приличий, боевой корабль проходил по документам как 'паровой котёл'.

Во Владивосток 'Сом' прибыл чуть меньше полугода назад, но ни он, ни две другие субмарины — 'Дельфин' и 'Касатка', пока ещё ни разу не выполняли по настоящему боевых задач: и мины для них доставили относительно недавно, и необходимо было укомплектовать и сплавать экипажи, изучить театр возможных боевых действий. Потом учебные стрельбы, походы в разведку без вооружения... Да и аварии случались — на том же 'Дельфине' дважды происходили взрывы бензиновых паров и лодка тонула. Хорошо еще, что в порту — поднимали, ремонтировали и снова начинали учиться столь противоестественному для моряков того времени делу, как плаванью под водой.

К тому же, из-за этих самых взрывов, корабли подплава стали называть плавучими зажигалками, что никак не прибавляло популярности у моряков службе на них. Ново, трудно, опасно, минимальный комфорт... Кто же променяет крейсера, броненосцы или миноносцы на эти маленькие и неказистые кораблики, на которых ещё и непонятно как воевать?

Но, во-первых, энтузиастов нового в России всегда хватало, а во-вторых, жалование подводникам было положено просто царское по сравнению с остальными. И это примиряло многих и с риском, и с бытовыми проблемами, имевшимися на подводных судах.

Наверное, о последнем стоит остановиться подробнее:

Первое, что встречало спускающегося в нутро подводного корабля — неистребимый запах бензина. Именно неистребимый: никуда от него не денешься на подводной лодке — это просто часть её 'конструкции'.

Далее: слишком мало кубических метров пространства внутри лодки, и слишком много устройств и механизмов нужно там разместить. Для экипажа просто не остаётся места. То есть, почти не остаётся. А уж для его удобств — вообще.

Тем более, что строились субмарины тогда практически для береговой обороны — сколько-нибудь дальние плавания для них не планировались. А значит: потерпят моряки некоторые неудобства. Такого понятия как 'каюта', вообще не существовало — даже командир ютился просто за шторкой, отгораживающей часть центрального поста. Кубрика для команды не имелось тем более — спали в случае чего просто на брошенных на палубу тряпках вблизи минного аппарата.

Камбуз? — Ещё чего! Пару дней можно и на сухомятке посидеть. Были лишь самовар и электрическая плитка, питавшиеся от аккумуляторов. И то по минимуму — готовить горячую пищу вообще не предполагалось, только разогреть взятое с собой. А вообще... Лучше просто потерпеть до порта — не в ресторан пришли. Тем более...

'Самонужнейшего' помещения на любом, самом задрипанном корабле или судне, тоже не имелось — гальюна. И не надо презрительно кривиться, уважаемый читатель. Двое-трое суток без этого самого пробовали обходиться? А хоть одни?

А тут его нет. Вообще. Так что если прижмёт — будь любезен, поднимайся на палубу и делай там свои дела прямо в море. Только за леер при этом держись покрепче, а то слетишь в волны запросто — судёнышко под ногами ой как раскачивать может... А уж если большая нужда припёрла — так этот банальный процесс превращается просто в акробатический номер...

Поэтому и старались в море и перед выходом 'блюсти себя' в отношении питания. Кстати, некоторые продукты питания подводникам вообще не рекомендовалось употреблять: чёрный хлеб, цельное молоко, любые бобовые, капусту во всех видах...

С собой брали консервы. Мясные. Никаких овощей: из растительной пищи — только белые сухари. Ну и чай, конечно — куда же без него русскому человеку?

А с остальным — потерпят.

То есть на подлодках, впервые за всё время существования российского флота, моряки не имели возможности ЖИТЬ — только РАБОТАТЬ.

Поэтому, по прибытии во Владивосток, Рожественский, как моряк моряка, прекрасно понял капитана второго ранга Беклемишева, которого назначили командовать отрядом подплава Тихого океана, и выделил для проживания и повседневной службы подводников транспорт 'Алеут'.

То есть в порту, экипажи 'Дельфина', 'Касатки' и 'Сома' жили не хуже других. Кое в чём даже лучше — жалование у пионеров подводного дела, всё-таки здорово превосходило таковое у их коллег.

'Сом' находился в море уже вторые сутки — прошли миль на семьдесят к зюйду от Владивостока и там заняли позицию. То есть лодка ходила приблизительно по заданной параллели туда-сюда по паре часов в каждую сторону и осматривали горизонт. Где-то значительно восточнее этим же занималась 'Касатка'.

Командир субмарины, лейтенант Владимир Владимирович Трубецкой, уже слегка одурел от недосыпа, но пока держался. В общей сложности, с момента выхода из порта, удалось урвать на сон часа четыре. Но состояние пока было терпимым. Ещё денёк поболтаться на этой широте вполне получится, а потом можно и возвращаться. Хорошо ещё, что погода 'благоприятствует' — особого волнения нет. А то совсем тоскливо было бы 'стойко переносить все тяготы и лишения...' — кораблик маленький и в надводном положении валяют его серьёзные волны — будь здоров!

Хоть для моряка и вполне привычно видеть долгое время 'горизонт со всех сторон', но всё равно утомляет. Сигнальщиков-наблюдателей сменяли каждые два часа. Иногда даже сам командир выполнял их обязанности. Вот и сейчас именно лейтенант обозревал морские просторы, возвышаясь над рубкой 'Сома'.

— Эй, Сурин! Организуй-ка мне кофе! — крикнул Трубецкой в низы. — И передай Черняеву, чтобы через четверть часа был готов меня сменить.

— Не извольте беспокоиться, вашбродь! — донёсся в ответ голос кондуктора. — Сделаем в лучшем виде. Галету к кофе не желаете?

— Не надо. Сахара два кусочка и всё...

Ого! Кажется 'кофепитие' отменяется — с юга по горизонту мазнуло дымком...

— Отставить кофе! Два румба влево! Ход семь узлов!

В бинокль офицер разглядел, что дымов уже как минимум три... А вот и ещё...

Объяснений только два: либо возвращается Вирен с эскадрой, либо пожаловали незваные гости.

О выходе русской эскадры из Владивостока штаб Того узнал уже на следующий день — всё-таки шпионаж у японцев находился на очень высоком уровне. Для своего времени, конечно. Командующий Соединённым флотом решил не упускать подобную возможность если и не нанести русским серьёзный ущерб, то хотя бы обозначить активность Японии в войне на море.

Отряд адмирала Симамуры, включающий броненосные крейсера 'Идзумо', 'Ивате' и 'Токива', мог совершенно безнаказанно ходить по Японскому морю где угодно — он значительно превосходил в скорости русские броненосцы, а тех нескольких быстрых крейсеров, что имелись у противника, не приходилось опасаться, ибо они серьёзно уступали японским в вооружении и бронировании.

Даже относительно слабые крейсера адмирала Уриу могли действовать достаточно спокойно под таким прикрытием.

Контр-адмирал Симамура Хаяо не имел конкретной задачи. То есть изначальной целью являлся обстрел Владивостокского порта, но сам командующий подчеркнул, что это совсем не непременное условие похода — совершенно излишне упорно перестреливаться с береговыми батареями или лезть на минные поля, если представится другая возможность навредить гайдзинам. Будь то уничтожение транспортов, ремонтируемых кораблей, вышедших на испытания или даже просто демонстрация своих сил в непосредственной близости от вражеского порта. Любое подобное действие приносило стране Ямато дополнительные политические и экономические дивиденды.

Так что риска практически никакого, а вероятность получить немалые выгоды в этой войне весьма высока. Тем более, что до зимы и вмерзания русской эскадры в лёд осталось не так уж и много времени. Несколько портовых ледоколов, конечно, сумеют обеспечить периодические выходы кораблей из Владивостока, но это несерьёзно: сколько-нибудь значительно повлиять на перевозки в армию на континенте или в Японию это не сможет. И тогда — всё в руках генералов.

Шесть крейсеров уверенно раздвигали таранами волны. Им некого здесь опасаться. Их некому остановить...

— Самый полный вперёд! Быть готовыми к погружению! — Трубецкой не просто нервничал, его, образно говоря, колотило.

Уже были видны пять больших кораблей, кажется, рисовался и шестой. Почти наверняка — неприятель: два из них однотрубные с одинаковыми силуэтами. У русских с одной трубой ходил только 'Нахимов' и хоть у кого-то могло свалить вторую трубу в бою, но сделать его вообще точной копией старичка-крейсера никак бы не удалось. Это явно 'Нанива' и 'Такачихо'.

Расстояние до вражеской эскадры можно было определить с точностью 'плюс-минус лапоть' — уж чего-чего, а дальномеров на подлодках не предусматривалось, даже примитивных, Люжоля-Мякишева, не говоря уже о современных 'баррах и струдах', которых не хватало даже на все корабли первого ранга. В общем — то ли десять миль, то ли пятнадцать. Скорее всего — двенадцать, но... Нептун его знает!

Мысли в голове лейтенанта неслись со скоростью экспресса: 'Их сигнальщики смотрят на горизонт... На горизонт! Там нас уже нет, но наглеть не стоит — скоро придётся погружаться и скорость сближения резко упадёт... Курс... Вроде пока всё благоприятствует, но кто его знает... Когда нырять? Когда??'

Хотя, через некоторое время стало ясно, что вражеские корабли держат курс практически на лодку. Оставалось подобраться совсем немного, занять позицию по их курсу, ждать и молиться, чтобы не отвернули.

В бинокль уже вполне различались 'Идзумо' и 'Ивате' — трубы 'тонкие', с 'Пересветом' и 'Победой' не перепутаешь. Значит, подошли уже достаточно близко. Пора.

— Погружаемся! — командир спустился в низы лодки.

Теперь курс... Та ещё задачка: не известно ни расстояние до цели, ни её скорость, одно утешает: 'размер'. Шесть кораблей идущих в кильватерном строю, это, конечно, мишень достаточно удобная. Только бы вышли под выстрел!

И теперь около получаса напряжения. В душной утробе 'Сома'. Наблюдая за окружающим миром через тонкую трубку перископа. Который, кстати, совсем не 'невидим' с атакуемых кораблей. Представьте себе трубу сантиметров пятнадцать в диаметре, которая встояка шпарит по морю со скоростью около десяти километров в час. Можно догадаться какой шлейф она за собой несёт? Так что вплотную не подобраться — увидят и расстреляют. Или ударят тараном. И всё...

Поэтому скорость сбросили до минимальных двух узлов при которых лодка ещё могла управляться.

Трубецкой уже решил, что пойдёт до конца. Сближаться нужно на самую минимальную дистанцию. Только бы получилось!..

— Приготовить аппарат к выстрелу!

— Готово уже, ваше благородие. Только прикажите — в самую морду японцу всадим...

— Ждать надо, братцы, ждать. Далеко ещё, — отозвался лейтенант, не отрываясь от перископа. — Ещё румб влево!

Приходилось в уме решать задачу по тригонометрии. Чёрт бы их побрал совсем эти тригоны-треугольники! Дистанции нет, скорость неизвестна... Броненосные крейсера под удар явно не попадали: оказалось, что противник идёт двумя кильватерами — к "большим дядькам" не успеть. Хоть бы кого-то из малых зацепить — они идут ближе к позиции "Сома".

Вроде получится выстрелить по второму из бронепалубников. Судя по всему — 'Такачихо'.

На глаз — около двух-трёх кабельтов. Должно получиться...

— Аппарат! Пли!!

'Сома' встряхнуло — мина вышла. Лодка стала усиленно заглатывать море, чтобы компенсировать потерянную массу.

— Пошла, родимая! — отозвался минный кондуктор Жаворонков.

— Право на борт! Сто двадцать градусов вправо по компасу! Уходим!! Ныряй на двадцать метров!!! — проорал Трубецкой, опуская перископ.

Это было разумно, отвернуть именно вправо, на контркурс с японцами — пусть лодка поскорее удалится от противника. Сейчас начнётся пальба, и, в первую очередь, стрелять будут по бортам и по носовым углам, а с кормовых румбов атака субмарины крайне маловероятна и практически бесперспективна, туда и стрелять почти не будут...

Совершенно очевидно, что японцы заметили мину — загрохало взрывами, это крейсера палили по волнам.

Было сделано всё, что можно. Оставалось ждать. Недолго. Но так мучительно! Попали? Не попали?

Попали! На фоне взрывов снарядов, которые слегка тревожили подлодку, грохнуло так, что сразу стало понятно: 'Есть!'.

Врубили! Достали!! Попали!!!

— 'Ура!', ребята! — несмело выдохнул командир подлодки. — Врезали гадам!

— Уррааа! — уже во весь голос отозвались матросы.

Более чем шестисоткилограммовое изделие Шварцкопфа, получив 'пинок' сжатым воздухом, послушно вышло из минного аппарата и стало пожирать подводное пространство со скоростью в двадцать пять узлов.

Самодвижущиеся мины, или торпеды, как мы называем их теперь, в начале двадцатого века, вели себя как избалованные красавицы. Были очень дорогими, очень капризными и очень непредсказуемыми: то пойдёт совсем не тем курсом, что ей предназначен, то утонет на полдороге, то ткнётся во вражеский борт, а взорваться не соизволит...

Та же, которую выстрелил 'Сом', повела себя на редкость дисциплинированно. И на курсе не рыскала, и тонуть не собиралась, а добравшись до днища японского крейсера, исправно рванула. Во всю силу своего семидесятикилограммового заряда пироксилина. Который в мгновенье ока превратился расширяющийся газ запертый в пятидесятилитровом объёме. Объёме, сдерживаемом достаточно тонкими стенками подводного снаряда. Давление в десятки тысячи атмосфер мгновенно разнесло хрупкий корпус торпеды, и, не ограничившись этим, обратило самое пристальное внимание на подвернувшиеся корабельные конструкции. Те, что ниже пояса. Ниже ватерлинии...

Когда командир 'Такачихо', капитан первого ранга Мори, услышал вопль сигнальщика о мине, идущей к борту крейсера, он ни на секунду не выказал волнения. Что, согласитесь, как нельзя ярко, характеризует выдержку самурая. Мгновенно сообразив, что в открытом море незамеченной может атаковать крейсер только подводная лодка, он немедленно отдал приказ открыть огонь по предполагаемому месту её нахождения и сделать поворот вправо.

Заговорили пушки различных калибров, и корабль лёг в резкий отворот от прежнего курса. Казалось, что ещё есть возможность успеть, что удастся привести приближающуюся гибель в струю воды, отбрасываемую винтами...

Не получилось. Как будто морской бог, неожиданно рассвирепев, что какие-то невежи нахально проплывают прямо над его головой, нанёс удар своей могучей рукой.

'Такачихо' подбросило так, что на ногах удержались лишь те, кто крепко держался... Да хоть за что-нибудь. Но крепко. А к таковым относились только те, кто непосредственно видел опасность — вахта на мостике, артиллеристы у пушек левого борта да и пара наблюдателей на марсах — меньше четверти экипажа крейсера. И то не все сообразили вовремя. Остальным же досталось по полной программе — когда палуба под ногами решает вдруг подпрыгнуть, случиться может всякое. И если бы торпеда была побольше, то даже на верхней палубе не все пережили бы такое приключение. Но без увечий не обошлось и это было очень не вовремя — это в Порт-Артуре русские крейсера и броненосцы пережили немало попаданий похожих торпед, но в том-то и дело, что те корабли были русскими. И относительно новыми. А вот небольшой крейсер английской постройки, да еще и двадцатилетнего возраста, в этом плане вряд ли ожидало что-то хорошее. Просто не было у англичан в то время таких людей как Крылов и Макаров, которые не один десяток лет бились над вопросами непотопляемости. Вот и тонули, бывало, броненосцы Владычицы тогдашних морей от одной пробоины, пока, наконец, еще через семь лет после описываемых событий пассажиры "Титаника" не оплатили своими жизнями внимание лордов Адмиралтейства к этой проблеме.

Ударило ближе к корме, практически под машинное отделение, которое стало достаточно быстро заполняться водой. Сохранившие самообладание офицеры-механики, немедленно отдали приказ травить пар, пока вода не добралась до котлов. От сотрясения вырубило и динамо-машины, значит, механические помпы бороться с поступающей водой не имели возможности. Но даже если бы они работали, то всё равно не имели возможности противостоять могучему натиску пучины. Крейсер неумолимо кренился и оседал на корму.

Мори, получив доклад из низов, отдал экипажу приказ спасаться... Но крен нарастал слишком быстро, и шлюпок спустить не успели, хорошо, если кому-то из прыгнувших за борт удавалось прихватить с собой хоть что-нибудь легче морской воды — они имели реальную возможность дождаться спасения с других кораблей эскадры. А, пытаясь удержаться в осенних водах Японского моря только с помощью своих рук и ног, да ещё в намокшей одежде, моряки с 'Такачихо' почти теряли шансы остаться в живых.

Не прошло и десяти минут после взрыва мины, как смертельно раненый корабль уже перевернулся кверху килем и большинство его экипажа находившегося в момент атаки под бронепалубой, должны были лечь на дно моря вместе со своим крейсером.

'Нанива' и 'Сума' спустили шлюпки для помощи тем, кто всё ещё держался на волнах, но ход сбросили только для этого, а как только спасательные средства коснулись воды, тут же прибавили оборотов и отошли от места гибели своего собрата восточнее. И только на относительно безопасном удалении стали, часто меняя курсы, следить за ходом спасения людей со своего менее удачливого товарища.

Трубецкому до чёртиков хотелось подвсплыть и поднять перископ, чтобы посмотреть на дело рук своих, убедиться, что враг действительно поражён, а может даже и тонет.Но торопиться нельзя — запросто могут засечь и накидать своих фугасных снарядов по высунувшейся 'палке', а 'Сому' много не надо — взрыв шестидюймового метрах в десяти от корпуса запросто может вывести хрупкую лодку из строя. За десятки миль от Владивостока. А может и сразу в объятья Нептуна отправить... Надо ждать.

Прошло ещё около двадцати минут, прежде чем Трубецкой приказал всплыть на перископную глубину и осторожно выставил оптику своего корабля на свет божий.

Сначала вообще ничего не попадало в поле зрения, после удалось, наконец, зацепиться взглядом за силуэты вражеских кораблей. Так: три больших вдали, и два поменьше чуть ближе — двухтрубный и однотрубный, третьего малого крейсера не наблюдалось вообще, ни в накрененном, ни в полузатопленном состоянии. Неужели?

— Братцы! — срывающимся голосом проговорил лейтенант, — А ведь утопили! Утопили паразита!! Ура!!!

Несмотря на то, что воздух нужно было всё-таки экономить, весь экипаж не поскупился и во всю мощь молодецких лёгких проорал это самое 'Ура!'.

— Представляете, что мы с вами сделали, ребята?! — задыхаясь от эмоций, объяснял подчинённым командир 'Сома'. — Впервые в истории произвели успешную минную атаку из-под воды. Да как произвели! Крейсер угробили!! Да я буду не я, если каждый из вас креста не получит!

Однако до крестов ещё надо было дожить. Хотя бы до деревянных, над могилами. Лодка уже больше часа находилась в подводном положении, и, хоть фирма-строитель указала в паспортных данных корабля "тридцать миль в подводном положении", но данные "рекламные" и возможности реальные во все времена сильно отличались друг от друга. Ещё часик-другой, даже на двухузловом ходу, и аккумуляторы сдохнут, придётся всплывать и достаточно долго оставаться лёгкой добычей для любого вражеского корабля — практически каждый пароходик может догнать и затоптать форштевнем в пучину. И никаких крестов, даже над могилами, ввиду отсутствия могил...

Уходили на юг, всё дальше и дальше от родного порта. Уходили, чтобы вернуться. Вернуться победителями!

Через полтора часа всё-таки всплыли. Неприятеля на горизонте не наблюдалось. Пошли на север в позиционном положении активно наблюдая за горизонтом. Никого. Изредка на пределе видимости мелькали дымки, но это особо не беспокоило, а там и ночь накрыла малюсенькую подлодку, слегка возвышающуюся над волнами, своей шапкой-невидимкой.

Утром следующего дня встретили на подходах к Владивостоку 'Громкого'. Лейтенант Вырубов, командующий теперь миноносцем, просто не поверил своим ушам, услышав, что этот несерьёзный кораблик сутки назад умудрился отправить на дно японский крейсер.

— Не разыгрываете, Владимир Владимирович? — проорал в рупор командир 'Громкого'.

— Для розыгрышей я бы мог выбрать тему посмешнее, не находите? — весело донёсся ответ с 'Сома'. — Проводите по фарватеру?

— О чём речь! — и, через минуту, миноносец стал салютовать из своих пушек героической подлодке.

Тут же полетело радио в порт и лодку на его входе встречали уже расцвеченный флагами 'Алмаз' и тройка номерных миноносцев.

Салюты гремели из всего, что могло стрелять — родная база встречала героев!

Первая самостоятельная операция в качестве начальника такого значительного отряда и...

Контр-адмирал Симамура начал подумывать о красной циновке. Демоны! Как в открытом море могла появиться русская подводная лодка?

Да! Да!! Да!!! — Командование знало, что три русских субмарины прибыли во Владивосток, знало, что прошли испытания. Но кто же мог подумать, что нахальные гайдзины отправят эти прибрежные суда в открытое море? Уму непостижимо!

А ведь отправили! Да ещё так, что одна из них умудрилась потопить миной 'Такачихо'.

С погибшего крейсера удалось спасти сто двадцать человек, несколько более трети экипажа — слишком быстро опрокинулся корабль.

И что делать теперь? Продолжать следовать к Владивостоку, зная, что у русских есть ещё минимум два подводных корабля? Причём, чем ближе к береговой линии континента, тем выше опасность новой минной атаки. К тому же и сейчас под выстрел мог угодить не только 'Такачихо', но и любой из броненосных крейсеров, а довести его с минной пробоиной до японского порта отсюда было бы совершенно нереально.

Рискнуть и, в результате этого риска, лишить Японию ещё одного корабля линии, когда их осталось всего шесть? Притом, что на данный момент, у противника их восемь, а в ближайшее время войдут в строй ещё три. Это не считая Балтийской эскадры, что уже прошла Суэцким каналом...

Необходимо отходить на соединение с главными силами и попытаться разбить противника именно сейчас, пока он ещё не набрал силу — два японских броненосца в Цусимском сражении показали, что сыны страны Ямато могут творить чудеса — выходить вдвоём на шестерых и бить, бить, бить...

Через вестового адмирал вызвал капитан-лейтенанта Такеноути.

— Слушаю, ваше превосходительство, — офицер штаба прибыл буквально через пару минут.

— Передать приказ: 'Эскадре отходить на соединение с главными силами'.

'Не было бы счастье, да несчастье помогло'. Симамура успел...

Глава 22

'Баян' легко вспарывал волны форштевнем. То есть с мостика корабля это смотрелось как 'легко'. В 'утробе' крейсера кочегары сновали с лопатами как заведённые: от угля к топке (с полной лопатой), от топки к углю — с пустой (отдыхай, кочегар). И так далее. Пока ещё было терпимо, но погоня только началась. И ещё, вероятно, не один час предстоит 'кормильцам корабельного желудка' сновать туда-сюда, обеспечивая энергией родимый корабль.

Двадцать один и три десятых узла — 'Баян' шёл на пределе реально возможной скорости.

Но противник был вполне достижим — если 'Кассаги' и 'Читосе' вполне себе могли улепетнуть, то 'Цусима' и 'Нийтака' 'узлы' имели 'дутые' — по паспорту двадцать, а реально, хорошо, если восемнадцать с половиной давли. Английская система: корабль выходил на мерную милю с минимальным запасом угля, кочегарами высшего класса, без боезапаса, а, зачастую даже, без части вооружения — лишь бы показать договорные узлы и угодить покупателю. В отличие от российских правил: корабль выходил на скоростные испытания только догруженный до стандартного водоизмещения.

Вице-адмирал Дева запоздал с принятием решения. Увидев приближающиеся дымы, он меньше всего ожидал, что здесь и сейчас окажется единственный русский отряд, который способен и догнать, и уничтожить его крейсера. Ну, если не уничтожить, то здорово потрепать. Пока выяснилось, что приближаются один четырёхтрубный корабль и два трёхтрубных, пока дошли доклады об этом, пока перестроились для отхода, расстояние до атакующих русских уменьшилось до восьми миль. Что было весьма опасно — необходимо отбегать под прикрытие отряда командующего флотом. А это пара часов...

'Олег' начал отставать — до двадцати трёх 'паспортных' ему тоже было далеко. Всё-таки слатали крейсер поскорей, чтобы успел войти в состав Второй эскадры, но при этом, естественно, многое было сделано на уровне 'тяп-ляпа'. То есть двадцать узлов держал, но не более. Как ни материл машину с мостика Добротворский — бесполезно. Пытались использовать форсаж, но на лаге всё равно держалось двадцать с половиной узлов...

— 'Олег' отстаёт, Оскар Адольфович, — встревожено обратился к адмиралу командир 'Баяна'.

— Вижу, Фёдор Николаевич, вижу. Но что поделаешь — имеем то, что имеем. Хорошо хоть 'Богатырь' молодцом держится, — Энквист старался оставаться спокойным. — Если обойдётся без сюрпризов, то, через пару часиков, мы их концевого всё равно достанем. А там уже придётся японскому адмиралу либо оставлять его нам 'на съеденье', либо развернуться на прикрытие. Вы какой вариант предпочитаете?..

— 'Изумруд' догоняет! — прервал беседу крик сигнальщика. — Зверски нажимает, скоро нас обойдёт!.. Ого! 'Жемчуг' тоже с нами!

Когда Вирену доложили, что и 'Изумруд', и 'Жемчуг' практически одновременно подняли сигналы 'Прошу разрешения присоединиться к преследованию', раздумывал адмирал недолго: эскадра и так развернулась на противника, малые крейсера броненосцам сейчас не особо нужны, а со своими узлами вполне могут поскорее зацепить японского концевого и сбить ему ход...

— Передать 'Добро'! — и лаконичный жёлтый флажок взлетел на мачту 'Орла'.

Два русских скорохода немедленно стали набирать скорость и, отрываясь от эскадры, бросились догонять отряд Энквиста..

— Если дальше всё пойдёт без сюрпризов, — обратился седобородый адмирал к командиру 'Баяна', указав на обгоняющий флагмана 'Изумруд', — то через час они будут на дистанции действенного огня от последнего мателота япошек, как считаете?

— Думаю, что ваше превосходительство не ошиблось — преимущество в скорости у наших узла четыре-пять. Даст Бог — 'откусим' у них с хвоста 'Нийтаку' или 'Цусиму'.

— Не скажите, Фёдор Николаевич — японцы народ гордый, могут и все свои корабли на прикрытие развернуть.

— Так только о том сейчас Бога и молю. Пора уже разрубить этот Гордиев узел — обстановка для боя у нас сейчас самая что ни на есть благоприятная. Даже без поддержки броненосцев раскатаем наших узкоглазых друзей как Бог черепаху. Или у вас есть сомнения?

— Сомнения всегда есть — не исключено, что где-то рядом находится сам Того с главными силами. Оба наших броненосных отряда справятся с ним достаточно легко, если, конечно, самурай бой примет, а не отойдёт. Но Ухтомскому не поспеть ни за нами, ни за Виреном...

— 'Изумруд' открыл огонь! — прервал общение начальства голос сигнальщика. — Не рановато ли? — каперанг и адмирал дружно вскинули к глазам бинокли.

Но выстрел русского крейсера был исключительно пристрелочным — серьёзный недолёт показал, что открывать пальбу на поражение ещё очень рано и пара русских 'рысаков' продолжила преследование 'молча'.

Их задача как у борзых на волчьей охоте — догнать и остановить. А дальше уже дело подоспевших волкодавов.

'Загонщики' не стали расходиться влево и вправо относительно курса преследуемого, чтобы задействовать максимальное количество своих не очень серьёзных стодвадцатимиллиметровок, когда придёт время — в этом случае 'Нийтака' тоже смог бы стрелять с двух бортов. А вот заходя кильватером с левой раковины японца, можно было использовать четыре-пять своих пушек против пары вражеских шестидюймовок.

Капитан первого ранга принц Хигаси остался 'безлошадным', когда его 'Чиода' погибла на мине под Порт-Артуром в ноябре прошлого года. Несколько месяцев пришлось провести на берегу, но Цусимское сражение освободило множество командных должностей, и неудачливый член императорской династии заменил на мостике 'Нийтаки' погибшего в бою Шоодзу.

Однако, он, кажется, тащил за собой проклятье для кораблей, которыми командовал. Его крейсер опять находился в чрезвычайно опасной ситуации. Мало того: угрожал утащить с собой в могилу и сотоварищей. 'Нийтака' оказался настоящим 'слабым звеном' в отряде вице-адмирала Дева — даже при искусственном наддуве воздуха в кочегарке, он еле держал восемнадцать узлов. А преследователи приближались...

Будь воля принца — он развернул бы свой корабль навстречу противнику и преградил ему дорогу огнём своих шестидюймовок. Ценой несомненной гибели корабля обеспечил бы отрыв остальной тройки к главным силам. Но адмирал такого разрешения не дал.

Первый выстрел по вражескому крейсеру дал серьёзный недолёт.

— Придётся подождать, Виктор Сергеевич, — с сожалением обратился командир крейсера к своему артиллерийскому офицеру.

— Совсем немного — мы стреляли не на пределе дальности, — хмуро отозвался лейтенант Васильев-шестой, — через пять минут можно попробовать ещё разок. Разрешите?

— Вы здесь орудийный бог — вам и карты в руки, — улыбнулся кавторанг. — Дерзайте!

Следующая попытка дала более приемлемый результат, а после третьего выстрела Васильев приказал перейти на беглый огонь из тех двух пушек, угол доворота которых позволял действовать по 'Нийтаке'.

Дистанция была передана и на 'Жемчуг', не преминувший ввести в действие своё баковое орудие.

Но и противник, увидев, что преследователи уже достают его своими снарядами, начал отвечать. И небезуспешно: первый успех записал на свой счёт именно японский крейсер.

Шестидюймовый фугас рванул под кормовым мостиком 'Изумруда', там немедленно разгорелся пожар. Было ранено несколько матросов и старший офицер Заозерский. К тому же...

— Остальные японцы сбавляют ход! — раздался крик сигнальщика. — Выстраиваются в пеленг!

— Следовало ожидать, — мрачно бросил Патон-Фантон де Верайон, — равняются по своему тихоходу, чтобы нас хотя бы подбить... Право на борт десять градусов! Ввести в действие орудие номер пять!

Средняя стодвадцатимиллиметровая пушка правого борта присоединилась к 'концерту'. Теперь по 'Нийтаке' молотили уже пять стволов (на 'Жемчуге' тоже смогли уже задействовать для ведения огня ещё одну артустановку).

— Есть! Врезали! — заорал сигнальщик, увидев ясно различимый разрыв между трубами японца.

На самом деле попало два снаряда, но один из них, по недоброй традиции, пробив палубу и борт в носовой части крейсера, просто нырнул в воды Японского моря. Зато второй, честь ему и хвала, не только попал в удачное место, но и сработал как положено. Взорвавшись у основания средней трубы, он выдрал из неё здоровенный кусок металла, что практически вывело из строя среднюю кочегарку. Скорость 'Нийтаки' немедленно упала до шестнадцати узлов...

На русских крейсерах царило ликование: в бинокли совершенно чётко различалось, что труба на японце здорово накренилась и тот сбрасывает ход.

Даже начавшие падать неподалёку восьмидюймовые 'чемоданы' с 'Кассаги' и 'Читосе' уже как-то не особо пугали — можно выходить из боя. Своё дело 'Изумруд' с 'Жемчугом' сделали. Противник 'стреножен', остаётся дождаться 'Баяна' с компанией, чтобы окончательно доломать как минимум один боевой корабль противника. Теперь уже 'подранку' не уйти!

Но адмирал Дева не собирался сдаваться, построив свои корабли во фронт и подравняв скорость, он продолжал упорно вести отряд прежним курсом. Всё-таки шанс ещё был. Несмотря на то, что русские большие крейсера надвигались совершенно неумолимо, вполне можно было рассчитывать и в них всадить удачный снаряд и тоже погасить этот наступательный порыв. К тому же отряды Того и Катаоки не так уж и далеко, связь с ними имеется и они идут на помощь...

Если сохранить прежний курс и хотя бы пятнадцатиузловую скорость, то Первый броненосный отряд прикроет лёгкие крейсера где-то через час. Русские начнут стрелять уже минут через десять... Нужно продержаться!

— Нагоняем! Ох, как нагоняем, Оскар Адольфович! — Иванов, не скрывая своей радости, весело посмотрел на адмирала. — Двадцати минут не пройдёт, как сможем открыть огонь на поражение.

— Кажется, вы правы. Молодцы 'Жемчуг' с 'Изумрудом' — подбили всё-таки одного!

— Умницы! Теперь дожмём!.. Не прикажете перейти в боевую рубку?

— Рановато пока. Ещё успеем в духоте насидеться. Как 'Олег'?

— Отстаёт пока, но, при таком положении дел, скоро нагонит.

— Ясно. Ничего — пока начнём сами, а там и Добротворский присоединится. Ну, с Богом!

— Лейтенант Деливрон, начинайте пристрелку!

Старший артиллерист 'Баяна' только и ждал этой команды — нескольких секунд не прошло, как рявкнула носовая башня.

С мостика напряжённо вглядывались в бинокли, ожидая всплеска от падения снаряда...

— Совсем чуточку недолёт. Теперь нащупаем!..

'Нийтака' шёл в строю на левом фланге, далее в 'шеренге' следовали 'Цусима', 'Читосе' и 'Кассаги'.

Наиболее логично было бы обрушить на подранка огонь именно 'Баяна' или хотя бы 'Богатыря', но это требовало перестроения, а, значит, и потери времени.

Поэтому крейсером принца Хигаси занялись 'старые знакомые' — лёгкие скороходы русской эскадры, им теперь, при почти десятиузловой разнице в скорости со своей 'жертвой', достаточно быстро удалось привести противника на такой курсовой угол, что по нему могли стрелять все их пушки правого борта, кроме ютового орудия 'Жемчуга'. К тому же помогала одна шестидюймовка с 'Богатыря', которую всё равно было не направить в его основного оппонента — 'Цусиму'.

'Баяну' в завязке боя досталось сразу два противника, но нагонявший 'Олег', с минуты на минуту, должен был взять под обстрел японского флагмана...

'Нийтака' являлся, наверное, одним из самых обстрелянных кораблей Объединённого флота: войну он начал в Чемульпо. Боем с крейсером 'Варяг', затем Ульсан, когда, вместе с эскадрой Камимуры, удалось потопить 'Рюрика', злосчастная Цусима. И вот ещё одно сражение с русскими. Которое, судя по всему, может стать последним для совсем ещё не старого 'ветерана'...

— Неужели боги отвернулись от нас, — мрачно размышлял принц Хигаси, наблюдая неотвратимое приближение 'Жемчуга' и 'Изумруда'. Он не боялся, что эти несерьёзные кораблики, опасные только для миноносца или канонерки, смогут потопить его крейсер артиллерийским огнём даже за два или три часа боя. Но этого и не требовалось — нанести повреждения, которые приведут к ещё большей потере хода своей лавиной пусть и не очень крупных снарядов, русские вполне способны. Что уже и продемонстрировали ранее. А потом найдётся кому добить...

Но пока надо драться! Всё в руках богов и наших!

Комендоры 'Нийтаки' развили такую скорость стрельбы, какой не было даже при Цусиме. Несмотря на то, что на лёгких крейсерах служили не самые лучшие артиллеристы, но в данном конкретном случае госпожа Фортуна, хоть и временно подарила японским морякам свою улыбку. Через десять минут боя, получив уже с десяток снарядов с русских крейсеров, потеряв кормовую шестидюймовку, уничтоженную прямым попаданием, раненный крейсер умудрился засадить снаряд практически в самый форштевень 'Жемчуга'. Тот немедленно 'захромал' и выкатился в сторону. 'Нийтака', во всяком случае, временно, оставался тет-а-тет с 'Изумрудом'. Появлялась надежда... Несмотря на пожары, сбитую грот-мачту, вышедшие из строя орудия, рухнувшую уже среднюю трубу — надежда появилась.

Ненадолго.

То самое единственное шестидюймовое орудие 'Богатыря', что безрезультатно успело выпустить в сторону 'Нийтаки' почти два десятка снарядов, наконец, угодило в цель. Прямо под корму. . Ещё минус два узла...

Корабли как люди, даже больше... Конечно, воюют именно люди, а не 'железо', но весь экипаж без того самого корпуса корабля, его пушек, топок, механизмов, дальномеров, минных аппаратов и тому подобного просто не существует. Есть КОРАБЛЬ, который объединяет в себе и металл, и людей. Дерутся между собой именно КОРАБЛИ. Попал в 'Нийтаку' не комендор первого левого каземата Мордвинов. Вернее не только он — кочегары, дальномерщики, машинисты, подносчики снарядов, рулевые, гальванёры... Все, от командира корабля до кока являлись соавторами данного выстрела — попал во врага крейсер 'Богатырь'.

Хигаси понял, что корабль уже не спасти — русские не оставят в покое покалеченный крейсер пока не затопчут его в волны. Оставалось только попытаться прикрыть отход товарищей по отряду.

По приказу командира 'Нийтака' стал разворачиваться на 'Богатырь', чтобы угрозой хотя бы и таранного удара заставить противника изменить курс и выйти из погони...

— Прямо на нас идут, Александр Фёдорович, — обеспокоено обратился к Стемману штурман, — прикажете принять влево?

— Именно этого они и добиваются. Как раз склонитесь на полрумба вправо. Сейчас мы этого наглеца обработаем огнём левого борта. Да и 'Жемчуг' с 'Изумрудом' спокойно жить японцу не дадут. Так что придерживайтесь основного курса.

На циркуляции 'Нийтака' не мог стрелять эффективно, но как только лёг на курс сближения с 'Богатырём', почти сразу же всадил в него снаряд, вызвавший пожар в кают-кампании. Но это оказался первый и последний успех обречённого крейсера: в ответ он получил четыре шестидюймовых попадания и ещё несколько снарядами калибром в три дюйма. Перебило паропровод, вывело из строя два орудия, разгорелись новые пожары...

'Богатыря' пронесло мимо на контркурсе, и он уже удалялся, продолжая преследование отряда адмирала Дева. Несколько раз хлопнула 'на прощание' кормовая башня русского крейсера, но безрезультатно.

'Изумруд', кстати, тоже не стал оставаться для добивания, а присоединился к погоне. Да и 'Жемчуг' увеличил дистанцию до тридцати кабельтовых, ведя огонь издалека. Но иллюзии по поводу шанса на спасение у японцев даже не успели возникнуть: с юга наплывала четвёрка русских броненосцев, уйти от огня которых не было ни единого шанса — 'Нийтака' не мог уже дать больше десяти узлов.

Попытки хотя бы увести отряд Вирена в сторону от генерального курса, были немедленно пресечены 'Жемчугом', который тут же пошёл на сближение и практически безнаказанно стал обрабатывать анфиладным огнём обречённый корабль.

На 'Орле' прекрасно понимали, что выполняют формальность, поднимая сигнал с предложением о сдаче. Когда в ответ раздалось несколько выстрелов из нескольких уцелевших орудий, это никого не удивило.

Каждый из проходивших мимо броненосцев дал несколько залпов средним калибром левого борта. С десяти кабельтовых русские снаряды буквально растерзали маленький крейсер, и когда подошла очередь идущего последним 'Пересвета', то Эссен даже отменил приказ об открытии огня — 'Нийтака' уже ложился на борт...

Глава 23

— Не обижены на меня, Василий Нилович, что пострелять не дал? — лукаво посмотрел на Черкасова командир 'Пересвета'.

— О чём речь, Николай Оттович! Много ли чести забросать снарядами тонущий крейсер. Это ведь даже не тренировка для комендоров на такой дистанции. Да и пусть их побольше спасётся, этих японцев — мужественные люди и настоящие моряки. Положение у них было — хуже губернаторского...

— Ну-ну. Вот этак не стоит. Жалеть их начнём, когда бой закончится, — посуровел Эссен.

— Разумеется. Никакого благодушия по отношению к врагам у меня нет...

— Вот и ладненько, — перебил своего старшего артиллериста каперанг. — Чует моя печёнка, что стрелять сегодня придётся ещё не мало. Так что снарядами разбрасываться не стоит.

— Николай Оттович, — на мостик поднялся хмурый Соймонов, — я нового наводчика из носовой башни только что отправил под арест.

— Вилката? — презрев всякую субординацию, ошарашено выдохнул Черкасов. — Ты с ума сош... — старший артиллерист броненосца всё-таки успел сообразить, что нужно следить за лексикой даже при разговоре с другом, если он является твоим начальником.

— Вилката, — твёрдо ответил старший офицер 'Пересвета'. — Да, я наслышан о его геройствах, о том, что он лучший наводчик флота и тому подобное, но напиваться перед боем, не дозволено никому.

— Напился? Вилкат? — Черкасов не поверил собственным ушам. — Он же герой Цусимы, георгиевский кавалер...

— Сомневаешься в моих словах? — напряжённо посмотрел на лейтенанта Соймонов.

— Так! — Эссен даже не повысил голоса. — Сейчас не до этого. Но своему старшему офицеру я верю сразу и без всяких сомнений. А вы, Василий Нилович?

— Да я тоже, но... — замялся Черкасов.

— Прекрасно... То есть, конечно, ничего прекрасного в этом нет... Короче: матрос, напившийся перед боем, пойдёт под суд. Каким бы золотым комендором он не был. Если бы он надрался на берегу, даже набив при этом морду самому полицмейстеру Владивостока — я сделал бы всё, для того, чтобы вытащить этого матроса. А сейчас: если приговорят к расстрелу — пальцем не шевельну.

— Ну, это вы слишком, Николай Оттович, — даже сам Василий слегка опешил, услышав решительную речь своего командира.

— Ничего подобного, Василий Михайлович! — резко оборвал Соймонова Эссен. — Этого раздолбая не случайно списали с 'Победы'. '. За пьяный дебош на берегу.

— Простите, но его не столько 'списали', сколько мы с вами вместе выпросили этого матроса у Зацаренного, — позволил себе улыбнуться Черкасов, — именно потому, что нужен был хороший наводчик в носовую башню к нашим новым орудиям. А специалист он действительно прекрасный — я успел убедиться.

— Да? — слова артиллериста не произвели на Эссена никакого впечатления, — лет пятьдесят назад, этот ваш 'прекрасный специалист' уже болтался бы на нок-рее за подобные художества. Как вы думаете, почему Василий Максимович так легко расстался с 'замечательным комендором'?

— Возможно, я несколько сгустил краски, Николай Оттович, — поспешил вмешаться Соймонов, видя, что командир начинает злиться не на шутку, — матрос, конечно, выпил прилично, но не до 'полного изумления'. К пушке его ставить нельзя, но на ногах держится уверенно. Пара часов карцера, и можно включить его хотя бы в пожарный дивизион.

— Поступайте как знаете, Василий Михайлович, — начал слегка остывать Эссен, — много чести этому сукину сыну, чтобы мы из за него столько времени на споры потратили. Но после боя пойдёт под суд. Я на своём корабле такого безобразия не потерплю...

— С 'Орла' передают: 'Команды имеют время обедать', — прервал беседу офицеров крик сигнальщика.

— Тоже дело, — хмыкнул Эссен, — ступайте, подкрепитесь перед боем, господа.

— Сегодня я хотел бы пригласить вас на обед в кают-кампанию, Николай Оттович. От имени всех офицеров 'Пересвета', — слегка смущаясь, поспешил сказать Василий.

— С удовольствием принимаю приглашение, — командир корабля обозначил полупоклон в сторону своего старшего офицера. — Перед боем приятно будет пообедать в нашей дружной семье. Часа два-три у нас, кажется, имеется. После снятия пробы из матросского котла я к вам присоединюсь.

Обычно снятие пробы производилось в чуть ли не торжественной обстановке. Когда весь свободный от вахты экипаж выстраивался на палубе, и наблюдал, как командир корабля дегустирует предстоящий обед. Однако сегодня был вполне вероятен бой, и питаться предстояло посменно. Помпезность ритуала была совершенно излишней. Эссен не поленился лично посетить камбуз и попробовать пищу перед раздачей непосредственно там.

Пересветовский кок Перец, как обычно, оказался на высоте: и кислые щи оказались выше всяких похвал, и гречневая каша со свининой просто таяла во рту.

— Я тебя точно после окончания срока службы с броненосца не отпущу, — весело посмотрел на кулинарных дел мастера каперанг, — будешь в конце концов и для кают-компании готовить так же, как и для матросов. Офицеры тоже имеют право питаться с удовольствием.

— Так, ваше высокоблагородие... — слегка замялся кок. — Это ж... С нашим удовольствием. Хоть с завтрева могу начать и для кают-компании готовить регулярно. Но ведь у господ свой кок имеется. Нешто хуже меня щи да кашу варит?

— Вполне прилично он кулинарствует, — Эссен поймал себя на мысли, что этот шутливый разговор имеет смысл претворить в жизнь, — но и продукты у него другие всё-таки. Тебя бы к ним пристроить — просто шедевры получались бы. Ты подумай. Сколько служить ещё?

— Полгода осталось, если война не затянется...

— Вот и ладненько. А потом, могу тебе обещать, наши офицеры тебе такое содержание положат, что ни один шеф-повар, ни в одном ресторане не получает. Твой обед из акулы в Индийском океане до сих пор вся кают-компания вспоминает. Договорились?

— Так точно, ваше высокоблагородие — договорились! — вытянулся перед командиром польщённый матрос, хотя для себя ещё ничего окончательно не решил.

— Господа офицеры! — скомандовал Соймонов, как только увидел появившегося в кают-компании командира. Присутствующие немедленно встали.

— Прошу садиться, господа, — благосклонно кивнул Эссен. — И благодарю за приглашение на обед.

— Присоединяйтесь, Николай Оттович, — радушно пригласил хозяин кают-компании 'первого после Бога'. Но первого не здесь. Кают-компания — единственное помещение корабля (кроме кают офицеров, конечно), где, по старой флотской традиции, командир являлся гостем, а не хозяином, куда он не смеет, как ни странно, прийти без приглашения старшего офицера. И даже в этом случае остаётся здесь гостем.

Офицерский повар 'Пересвета' был не так уж и плох: рассольник (правда не совсем полноценный — без почек) и эскалопы с гарниром из риса были вполне на уровне. Денисов выставил к тому же несколько бутылок лёгкого вина, так что трапеза перед возможным боем прошла к вящему удовольствию офицеров. Хоть и даже потопление 'Нийтаки' не пришлось отметить чем-то более крепким или праздничным, чем всё то же столовое вино.

Здесь присутствовало ожидание скорого сражения, а в нескольких милях к северо-востоку оно уже шло во всю...

Глава 24

-Ведь уходят, Оскар Адольфович! — командир 'Баяна' оторвался от смотровой щели боевой рубки и глянул на адмирала.

— Не нервничайте, Фёдор Николаевич — уйдут, так уйдут. Но не должны — их левый здорово уже горит, хотя бы его, но прикончим, если Господь даст.

'Цусима' действительно уже полыхал от носа до кормы: с левого борта его усиленно обрабатывал артиллерией 'Изумруд', а вдогонку бил из своих орудий 'Богатырь'. Ход японец пока ещё держал, но количество полученных им снарядов неумолимо должно было перейти в качество.

Капитан первого ранга Сентоо прекрасно помнил относительно недавний бой с 'Дмитрием Донским' при Цусиме. Тогда он, вместе с 'Идзуми' добивал искорёженный русский крейсер, и помнил, какой кровью далась та самая победа. Теперь в роли жертвы находился его крейсер. Относительно лёгкие снаряды с 'Изумруда' не являлись фатальными. Во всяком случае, пока. Но их было слишком много, а отвлекать на этого лёгкого наглеца, пушки занятые перестрелкой с наиболее опасным соперником — 'Богатырём' было нельзя. Только две шестидюймовки могли отвечать на огонь 'нахала'. Остальные орудия работали по преследовавшему крейсеру Стеммана — главное, чтобы этот отстал. Если удачливый снаряд 'провертит' дырку у ватерлинии, то спасение практически гарантировано — русский немедленно начнёт зарываться носом и отстанет. Тогда можно будет разделаться и с обнаглевшим 'Изумрудом'. Но ведь и 'Богатырь' может засадить фугасным под винты, и тогда непременно раздавит своей артиллерией относительно маленькую 'Цусиму'.

То есть всё дрожало на волоске — кто попадёт 'в яблочко' первым: 'Богатырь' или 'Цусима', ''Цусима' или 'Богатырь'...

Причём шансы были приблизительно равными: русский корабль бил вдогонку из трёх-четырёх (в зависимости от ситуации) шестидюймовых орудий, японец огрызался из двух-трёх пушек того же калибра.

Попал ''Изумруд'. Причём буквально сразу после того, как сам получил попадание, проделавшее здоровенную пробоину над самой ватерлинией, и стал отворачивать с курса. Стодвадцатимиллиметровый снаряд русского скорохода буквально разворотил среднюю трубу 'Цусимы' и ход корабля Сентоо неумолимо упал до пятнадцати узлов. Теперь только чудо могло спасти стреноженный крейсер от бортового огня приближающегося 'Богатыря'...

-Они что, с ума сошли? — Иванов ошарашено посмотрел на адмирала. — Приглашают нас на сражение в кильватере?

— Действительно странно, — отозвался Энквист. — Но в причинах разберёмся потом. А пока, как вежливые люди, примем столь любезное приглашение. Ложитесь на параллельный курс, Фёдор Николаевич. И просигнальте то же Добротворскому.

'Кассаги' и 'Читосе' действительно стали поворачивать перпендикулярно курсу преследования, явно собираясь прикрыть 'захромавшую' 'Цусиму'. Вместо того, чтобы во все лопатки улепётывать от своих грозных противников, адмирал Дева предлагал заведомо проигрышный для своего отряда бой.

Русские немедленно откликнулись на столь выгодное предложение и 'Баян', а за ним и 'Олег', повернули в кильватер за 'Богатырём'.

Зажужжали электромоторы башен, хищно разворачивая орудия в сторону неприятеля и, через несколько минут, корабли крейсерского отряда Энквиста уже рокотали своими правыми бортами в полную мощь. И небезрезультатно: заполыхали уже все три японских крейсера, 'Читосе' получил подводную пробоину, а на 'Кассаги' удачным выстрелом с 'Баяна' вывело из строя сразу четыре бортовых орудия — слишком плотно стояли пушки на этих крейсерах.

Однако отход 'Цусимы' собратья по отряду прикрыли. На какое-то время...

— Дымы с норд-оста! — почти одновременно прокричали сигнальщики на всех русских крейсерах.

— Ах, вот оно что, — мрачно бросил Энквист. — Заманили нас к своим главным силам...

— Головным 'Сикисима', за ним 'Адзума' и ещё один трёхтрубный, пока не вижу... Ещё дымы! — подтвердил сигнальщик подозрения адмирала.

Как ни жалко было бросать недобитую 'Цусиму', но слишком велик риск, что восьмидюймовый снаряд может нанести серьёзное повреждение на каком-нибудь из крейсеров, будет потерян ход и тогда корабль обречён — Того скоро будет здесь и разобьёт подранка вдребезги.

— Поднять сигнал 'Отвернуть от противника всем вдруг'. Идём на соединение с Виреном.

Отступить именно сейчас было очень обидно. Ведь 'ещё чуть-чуть' и можно дотопить ещё один вражеский крейсер, а может и не только его... Но риск слишком велик. Могло случиться так, что победа превратилась бы в поражение — русские броненосцы не успеют подойти, а огня нескольких тяжёлых кораблей японцев не выдержать, и всё может кончиться для отряда весьма плачевно.

Теперь роли поменялись: уже два японских крейсера повисли на плечах у отходящего русского отряда ('Цусима' продолжил отход к своим главным силам). Повисли с вполне понятной целью: сбить ход какому-нибудь из крейсеров Энквиста. И уже определились с целью: огонь обеих баковых восьмидюймовок 'Кассаги' и 'Читосе' был сосредоточен на 'Олеге'. И небезрезультатно: одним из двух попаданий приведена к молчанию кормовая башня, а другое вызвало пожар в командирском салоне. Но на скорости корабля Добротворского это пока не отразилось.

Но за всё надо платить: если 'Олег' огрызался теперь по 'Читосе' всего из одной шестидюймовки, то остальные русские крейсера, стреляющие практически без помех, своими кормовыми плутонгами, обрушили просто огненный шквал на флагманский корабль Девы. Серия попаданий свалила фок-мачту, уничтожила два стодвадцатимиллиметровых орудия правого борта, попаданием в боевую рубку убило командира 'Кассаги' Ямая и тяжело ранило самого адмирала. Но крейсер продолжал преследование и исправно бил из носового орудия.

Прибывший в боевую рубку старший офицер Цучия, мгновенно принял решение: хоть он был и ниже чином, чем командующий 'Читосе' Такаги, но в данный момент не до строгого соблюдения субординации. Адмиральский флаг на 'Кассаги' не спущен, и приказы можно отдавать без совершенно излишних обменов сигналами...

'Принять влево' получили сигнал с флагмана на 'Читосе' и исполнительно переложили руль. 'Кассаги', тоже отворачивая влево, выходил из зоны обстрела 'Баяна' и 'Богатыря'. И мог теперь сосредоточить всё своё внимание на 'Олеге'. Ведь целью было не утопить, а только стреножить один из русских крейсеров — тогда его добьют подходящие корабли Того.

Получилось всё весьма удачно для японцев: хоть 'Читосе' теперь и не мог обстреливать намеченную жертву, но и остальные корабли Энквиста не имели возможности поддержать собрата — исходный строй фронта не позволял подобных маневров. Только если 'Олег' захромает всерьёз, тогда уж придётся разворачиваться...

Пока крейсер Добротворского держался молодцом и даже влепил шестидюймовым снарядом непосредственно в боевую рубку японского флагмана. Но, взрыватель, что уже вполне привычно, не сработал — кусок железа ударил в железо (то есть сталь в броню, но разве это что-то меняет?)

Тряхануло здорово. Но не более. Обошлось без смертей, только несколько человек контузило до потери сознания. Да-да: для человеческого организма резкая встряска, даже без всяких видимых повреждений может быть фатальна — уж больно нежными веществами являются глобулярные белки (например, гемоглобин), благодаря которым мы живём. Просто резкая встряска их разрушает. Случается, погибают люди, зачастую, с совершенно целым и неповреждённым организмом, 'всего лишь' от удара воздухом.

Ещё один снаряд взорвался на батарее 'Кассаги', уничтожив стодвадцатимиллиметровое орудие и выведя из строя около десятка человек...

Однако 'Олегу' приходилось хуже: 'Читосе' выдвинулся из тени систершипа и японские крейсера обстреливали левофланговый корабль русского фронта уже вдвоём. И ничего нельзя было предпринять в этой парадоксальной ситуации, когда двое нападают на четверых, а из всей четвёрки вести бой имеет возможность только один.

Деливрон, старший артиллерист 'Баяна', успел сбегать от носовой башни к кормовой и обратно... Доклад командиру был неутешительным: поддержать 'Олега' пока нет никакой возможности.

И приходилось отдуваться в одиночку. Пока прилетело несколько снарядов среднего калибра, один из которых, правда, смял взрывом трубу вентилятора, что сразу привело к проблемам во второй кочегарке. Занялось несколько пожаров, что, впрочем, тоже было терпимо. Восьмидюймовых попаданий пока не получили, но случилось два близких разрыва, в результате которых образовалось несколько осколочных пробоин и убило горниста.

Уже приближались дымы отряда Вирена, требовалось потерпеть ещё чуть-чуть и японцам придётся отвернуть...

Шарах! Всё-таки получили! Восьмидюймовый снаряд с 'Кассаги' проломил борт и даже скос бронепалубы. Взрыв в машинном отделении немедленно отправил 'Олега' в нокдаун — скорость стала стремительно падать, и более пятнадцати узлов крейсер выдать уже не мог.

Однако, ничего фатального не произошло: во-первых, и имеющегося хода вполне хватало, чтобы не подпускать к себе броненосный отряд японцев, а во-вторых, теперь свобода маневра оказалась предоставлена остальным крейсерам Энквиста, и 'Баян' которому до этого мешал стрелять корпус идущего с ним 'нюх в нюх' 'Олега', теперь вырвался вперёд, и выстрелом из носовой башни, немедленно дал понять противнику, что не собирается бросать на произвол судьбы своего 'меньшого брата'. 'Богатырь' с 'Изумрудом' тоже приняли влево, и 'Кассаги' с 'Читосе' пришлось поскорее ретироваться, чтобы не добавить русским побед. Тем более, что броненосцы Вирена можно было разглядеть уже безо всякого бинокля.

'Олег' успел получить ещё пару попаданий стодвадцатимиллиметровыми снарядами, но отомстил удачным залпом носовой башни, проделавшим здоровенную пробоину над самой ватерлинией в носовой части 'Кассаги'.

Глава 26

Адмирал Того уже получил информацию о потере двух крейсеров. Лицо его оставалось невозмутимым, но в душе кипели нешуточные страсти. Снова русские его переиграли. Вернее, это было не то слово: не переиграли — нет причин считать, что гайдзины смогли перехитрить адмирала Дева, что победили его большим мужеством или мастерством — они опять оказались сильнее в данном месте и в данное время. А дальнейшие результаты закономерны: 'Бог на стороне больших батальонов' вполне обоснованно говорил один из великих европейских полководцев...

Но шанс отомстить есть: Симамура со своими крейсерами подходит на всех парах. Завязать бой с четырьмя русскими броненосцами, (а на этот бой адмирал противника согласится почти наверняка) и дождаться подкрепления в виде трёх броненосных крейсеров. Лучших броненосных крейсеров в мире. Шансы на благоприятный исход очень неплохи, тем более, что орудия русских расстреляны в предыдущем сражении и заменить их просто нечем, а на Соединённом флоте имелся запасной комплект стволов, и точность огня будет выше у кораблей страны Ямато...

— Ваше превосходительство, — прервал мысли адмирала старший лейтенант Киокато, единственный из флаг-офицеров командующего, переживший цусимское сражение, — радио от адмирала Симамура.

Прочитав радиограмму, Того неимоверно захотел дать волю своим эмоциям, но сдержался. Кивком отпустив офицера, он попытался до конца осмыслить полученную информацию:

'Такачихо' потоплен русской подводной лодкой на подступах к Владивостоку. Значит, стало опасно, невероятно опасно осуществлять ближнюю блокаду основной базы противника на Дальнем Востоке.

Крейсеров осталось... отряд Катаоки — три корабля, 'Суму', наверное, придётся отдать адмиралу Дева (Того ещё не знал о серьёзном ранении командующего третьим боевым отрядом), остаются 'Нанива' и 'Идзуми' — совершенно невнятное соединение, которое невозможно отправить в море без серьёзного риска. Любой большой крейсер русских может если и не утопить, то всерьёз изуродовать эту парочку. Так что их нужно присоединять к отряду Катаоки.

Но это не главное. Главное, что рухнул план ведения боевых действий: к Владивостоку приближаться опасно, блокаду осуществлять невозможно, а время работает на русских.

Ещё немного и войдут в строй 'Громобой', 'Аврора', 'Светлана' и 'Александр Третий'. Балтийская эскадра прошла Красным морем...

Чтобы мирный договор оказался хоть сколько-нибудь почётным, его нужно заключать немедленно, пока у Японии остался флот, пока в стране не начался голод, пока кто-то ещё рискует посылать на острова суда с товарами...

Но мудрствовать на эти темы адмирал мог сколько угодно. Военному, перед лицом врага, не пристало рассуждать об условиях мира...

— Передать на 'Идзумо': 'Второй эскадре возможно скорее соединиться с главными силами'. Иметь самый полный ход.

Необходимо использовать этот единственный момент, когда мы сильнее здесь и сейчас. Навалиться шестью броненосными кораблями на четыре — это шанс. Только бы Симамура успел! Ничего — свяжем боем и задержим до его подхода — козыри имеются. А там...

А там, даже при равных повреждениях, а они, несомненно, будут весьма серьёзными, русским отсюда очень нелегко добраться до своего порта. Тем более, что скоро сюда соберутся и минные силы, которые совсем не следует сбрасывать со счетов...

— Что ты решил, Хейхатиро? — подошёл к командующему начальник штаба. — Их дымы уже видно.

— Атакуем, — сквозь зубы процедил Того. — Это наша единственная возможность. Империя не выдержит ещё нескольких месяцев, или даже недель, такого положения вещей, которое имеется сейчас.

— Согласен. Шанс невелик, но это шанс...

— Да, невелик... Всё зависит от скорости присоединения Второй эскадры — мы сцепимся с четырьмя броненосцами русских втроём, в заведомо проигрышной ситуации. Только орудия крейсеров Симамуры могут переломить ход сражения. И нужно, чтобы он успел поскорее.

Цучия, видя приближение и русских, и японских главных сил, благоразумно отвёл свой крейсер на соединение с отрядом Того. Вернее не крейсер — крейсера. 'Кассаги' и 'Читосе' были уже здорово побиты. Русские снаряды сегодня взрывались исправно — с Цусимским сражением не сравнить. Цучия помнил как два двенадцатидюймовых снаряда, уподобившись ядрам времён восемнадцатого века просто прошили трубу и бак не взорвавшись. Сработай они на манер японских, и 'Кассаги' не ушёл бы тогда дальше места сражения — добили бы непременно.

Его корабль находился в совершенно критическом состоянии: разбита половина артиллерии среднего калибра, баковая восьмидюймовка с огромным трудом разворачивается по горизонту, комендоры выбиты на две трети...

А крейсер 'лёгкий'... Очень лёгкий — его корпус уже и так трещит по швам из-за полученных попаданий. На 'Читосе' обстановка, может, и поблагоприятней, но лезть под орудия русских броненосцев категорически не следует...

— Передать на 'Читосе': 'Отходить на соединение с первой эскадрой'.

Глава 27

— Ваше превосходительство, -подошёл к Вирену лейтенант Павлинов, ставший теперь старшим офицером 'Орла', — японцы в прямой видимости. 'Сикисима', 'Адзума', и, судя по всему, 'Якумо'. Плюс три 'симы'. Идут встречным курсом.

— Спасибо, лейтенант, — кивнул адмирал.

И тут же в голове метнулось: неправильно это! Неправильно то, что на флоте чин лейтенанта 'растянут' на столько лет и должностей: вахтенный начальник крейсера второго ранга — лейтенант, и старший офицер броненосца, зачастую, в том же чине. У сухопутных между штабс-капитаном и подполковником, хотя бы чин капитана присутствует, а на флоте в лейтенантских чинах чёрти сколько лет 'громыхать' приходится. Надо что-то менять. Хотя бы и по образцу тех же японцев — у них и старшие лейтенанты, и капитан-лейтенанты...

Но на данный момент, это, конечно, не актуально. Сейчас предстоит всерьёз сцепиться с Того. О чинах позже подумать можно. Если живыми останемся, конечно...

— Курс на сближение, Константин Леопольдович, — процедил Вирен командиру 'Орла'.

— Есть! — немедленно отозвался Шведе и отдал соответствующие распоряжения.

— Телеграфировать Ухтомскому 'Возможно скорее соединиться с первым отрядом', — этот приказ адмирал отдал уже своему флаг-офицеру Саблину, который немедленно отправился в радиорубку.

— Кажется, появился шанс поставить жирную точку в этой войне, как считаете, Роберт Николаевич? — обратился к Вирену командир броненосца.

— Пока об этом рано. Что-то уж больно дерзко ведёт себя Того: понятно, что второй броненосный отряд он ещё не обнаружил, но всё равно — бросаться в бой только с теми силами, что мы наблюдаем, на наш отряд — авантюра. Вроде бы, после Цусимы, японцы должны относиться к нам с большим уважением...

— Пожалуй, вы правы, — согласился кавторанг, — с большой степенью вероятности можно предположить наличие ещё одного отряда япошек, который мы не видим, как и они не видят Ухтомского.

— Вот именно, — кивнул командующий эскадрой, — и там может быть до четырёх броненосных крейсеров, а это для нас 'ох!' и 'ах!', если князь со своими тихоходами не подоспеет.

— Но не отступать же перед тем, что против нас имеется сейчас!

— Разумеется. Как говорится: 'Сомневаешься? — Атакуй!'.

И Того, и Вирен не знали о наличии у противника вторых броненосных отрядов 'на подходе', но оба подозревали, что так оно и есть, но при этом оба они были уверены в присутствии неподалёку своих кораблей, которые со всей возможной скоростью шли на соединение с главными силами.

Но у обоих имелась надежда: 'А вдруг повезло?'. При этом Того, даже при самом неблагоприятном раскладе сил, мог выйти из боя так как имел превосходство в эскадренной скорости, а Вирен справедливо предполагал, что в самом крайнем случае можно отойти навстречу Ухтомскому, а уж против семи броненосцев и 'Нахимова' японцы ничего серьёзного сделать не смогут.

Оба командующих флотами достаточно смело и уверенно вели свои корабли на сближение с врагом. Оба считали, что не особенно рискуют. Оба не боялись поражения в предстоящей битве. Оба думали, что в их силах эту битву прекратить...

Крейсера типа 'Итсукусима', можно назвать, пожалуй, самыми несбалансированными кораблями своего времени. Причём как в прямом, так и в переносном смысле. На вполне неплохие при проектировании суда водоизмещением в четыре с лишним тысячи тонн, кроме стодвадцатимиллиметровых скорострелок и пушек малого калибра, взгромоздили по тристадвадцатимиллиметровому орудию. Артиллерии такого калибра не было даже на японских броненосцах. Даже восьмидюймовый ствол для таких скромных корабликов был великоват, а тут...

Просто поворот орудия на борт уже чувствительно кренил корабль — слишком лёгкой платформой для таких 'громоздил' являлись 'Итсукусима', 'Мацусима' и 'Хасидате'. Точность стрельбы этих монструозных пушек, установленных на столь непрочном 'фундаменте' была никакой. Ни в сражении при Ялу против китайского флота, ни в боях под Порт-Артуром, ни в Цусимском сражении, японские комендоры не попали в корабль противника из этих 'динозавров от артиллерии' ни разу.

И сегодня лейтенант Саяко, командовавший орудием главного калибра 'Итсукусимы', не питал иллюзий на предмет эффективности его стрельбы. Но надежда, как и у любого артиллериста, присутствовала. Тем более, что первые выстрелы предстояло сделать по курсу, а не с борта, когда качка превращает стрельбу просто в разброс снарядов по площадям. Уж чего-чего, а 'площади' в море предостаточно.

Уже казённик чудовищной пушки проглотил четырёхсопятидесятикилограммовый снаряд, уже заложен заряд в двести восемьдесят килограммов бурого пороха, что должен вытолкнуть из ствола сталь и смерть навстречу русским...

Получена информация от старшего артиллериста, установлены прицел и дистанция...

Лейтенант понимал, что не попадёт. Лейтенант очень надеялся, что попадёт. Что, в этот раз, хотя бы в этот раз, боги всё-таки направят выстрел туда, куда он предназначен. Если не верить в это, то зачем вообще командовать орудием? Служить... Жить...

Команда на открытие огня последовала как всегда неожиданно. Изделие конструкции инженера Канэ, самое, пожалуй, крупное из его творений, изрыгнуло огонь, и снаряд пошёл сверлить пространство, чтобы скоренько нырнуть в воды Японского моря.

Не удалось. 'Нырнуть в воды' не удалось ...

На пути 'летящей смерти' встал броненосец 'Орёл'. Не по доброй воле, разумеется 'встал'...

Снаряд, для начала, раздраконил катер, снёс трубу вентилятора и, только после этого 'лопнул'.

Осколками здорово посекло дымовые трубы, их же ударило взрывной волной, сбросило за борт катер с противоположного борта, и на шканцах 'Орла' занялся нешуточный пожар.

Броненосец чувствительно встряхнуло от этого попадания.

— Вот и первый привет от наших узкоглазых друзей, — спокойно процедил Вирен. — Наверное и нам пора начинать пристрелку. Шестьдесят пять кабельтовых, конечно, далековато, но раз уж представление началось...

Правая носовая шестидюймовая башня 'Орла' грохнула пристрелочным выстрелом по идущему встречным курсом 'Сикисиме'. Недолёт. Что, впрочем, и ожидалось. Ещё пара двухорудийных залпов, и дистанция была нащупана, передана сигналами по отряду...

Глава 28.

— Василий Михайлович, как друга прошу!.. — Соймонов слегка ошалел, услышав, как старший артиллерист 'Пересвета' назвал его по отчеству, — отпусти на бой Вилката к орудию. Чистый зарез в башне — некем полноценно заменить паразита этого... Потом хоть не рее его вешай, но на бой... Разреши, а?

— Василий Нилович, — на всякий случай тоже перешёл на 'полуофициальный' язык старший офицер, — Ты чего? Ты слышал, что командир сказал?

— Слышал, помню. И не посмел бы к тебе с этим вопросом обращаться, не переговорив предварительно с Николаем Оттовичем. Он сказал — на твоё усмотрение. Так что, выручишь?

— Вот не было печали в данный момент возиться с этим пьянчужкой... Теперь и я говорю: На твоё усмотрение. Если считаешь, что он способен стрелять — ставь на место по расписанию. А у меня сейчас и без него дел по горло. Извини — бегу дальше.

— Спасибо, Василий. И не беспокойся — рожу после боя я ему под Хохлому распишу непременно. Но, после боя...

Черкасов немедленно отправился к канатному ящику, служившему карцером для особо провинившихся.

— Выпускай арестанта, — рявкнул дежурному лейтенант ещё на подходе к 'узилищу'.

— Так ведь, вашбродь, сам старшой наказал... — попытался повозражать матрос, приставленный к 'карцеру'.

— Открывай, говорю! — агрессивно продолжил старший артиллерист. — Перед стршим офицером я сам в ответе буду. Ну!..

— Так ведь бумага нужна... Меня ведь на пост ставили, ваше благородие, — много раз говорено, что даже сам государь меня с поста снять не может... Только командир, старшой или вахтенный начальник. Извиняйте на том, но дверь я не отопру.

— Дурак! — не выдержал Черкасов. — Это при обычном несении службы. А сейчас бой начинается. Открывай — некогда мне за бумажками к командиру и старшему офицеру бегать. А потом сам марш сдавать винтовку и шуруй по боевому расписанию. Быстро открывай!

Артур крыл себя всевозможными нецензурными словами из обоих известных ему языков: сам не понимал, зачем напился. Да и 'напился' это состояние было назвать нельзя — на ногах стоял, язык не заплетался. Что там будет с чуть менее поллитры молодому и здоровому организму...

Главное, что ведь и повода-то не было — просто захотелось. Захотелось обжечь пищевод хлебным вином и закусить чем-нибудь солёненьким или жирным.

Договорился с баталёром Лиепиньшем (почти земляк, но цену за водку и банку тушёнки заломил в два раза большую, чем были во Владивостоке)...

Ну и огрел всё это дело в одиночку, втихаря...

Всё бы ничего, но старшой потом по пути попался и учуял. И в карцер определил моментально. Причём даже не ругался матерно: зло и спокойно, наградив комендора несколькими весьма нелицеприятными, но отнюдь не матерными эпитетами, сдал на руки старшему боцману, а тот уже сопроводил Вилката в карцер.

И потянулось время. Ой, как потянулось! Полная темнота и вообще никаких ориентиров: Минута прошла? Полчаса? Час? Два?..

И воды не дали. А очень хотелось. Очень. Язык, при каждой попытке сглотнуть слюну, царапал глотку как наждаком. И даже без всяких попыток сглатывать царапал. Да и слюны практически не было — рот иссушило как в пустыне, в которой Артур, конечно, никогда не бывал, но некое представление о жизни в ней уже успел получить.

Но главной причиной 'растрёпанных чувств' комендора, были даже не физические страдания: чертовски хотелось поквитаться с японцами за 'Ослябю' в предстоящем бою.

Наводчик правого орудия носовой башни 'Пересвета' уже успел проклясть свою пьянку и себя самого уже в стодвадцатый раз, когда дверь распахнулась:

— Выходи, чёртова перечница!

Жмурясь от яркого света, Артур выбрался из своего узилища. Перед Вилкатом стоял сам старший артиллерист броненосца.

— А ну дыхни, гадёныш! — неласково бросил Черкасов. И тут же сморщился от 'выхлопа', который не преминул направить в его сторону наводчик.

Хотя терпимо...

— Орудие наводить сможешь?

— Не извольте беспокоиться, ваше благородие! — встрепенулся Артур. — Всё в лучшем виде сделаю! Только...

— Что ещё?

— Воды бы...

— В башне попьёшь. Марш по боевому расписанию!

Как начинать сражение? — адмирал Того колебался: это ведь не та ситуация, что была при Цусиме — если при встречных курсах начать разворачиваться ввиду противника, над которым практически не имеешь превосходства в скорости, то либо просто подставишь свой флагман под сосредоточенный артиллерийский удар всего вражеского отряда, либо сам окажешься в роли догоняющего и рискуешь получить тот самый 'кроссинг Т', который так 'сладок' для ставящего эту 'палочку над буквой', и так опасен для того, кому её ставят.

Или скоротечный бой на контркурсах, а потом догоняй противника несколько часов, чтобы в результате тебе сделают опять же 'кроссинг'...

Но нужно решаться — эскадры сближались на двадцативосьмиузловой скорости. Огонь, как ни странно, первыми открыли крейсера Катаоки, причём достаточно результативно. Небывало результативно: нащупав дистанцию своими скорострелками, кто-то из них умудрился засадить свой почти тринадцатидюймовый снаряд в 'Орла'. Был отчётливо виден взрыв на русском броненосце, и, последовавший за этим пожар в его средней части.

Пока на встречных, — решил японский адмирал, — а там развернёмся...

— Японцы легли на контркурс, Роберт Николаевич, — махнул биноклем в сторону противника Шведе.

— Вижу. Какая дистанция?

— Пятьдесят кабельтовых до головного, — немедленно отозвался лейтенант Гирс, являвшийся теперь старшим артиллерийским офицером броненосца, — когда 'Сикисима' выйдет на траверз, будет около сорока пяти.

— Тогда открывайте пристрелку. Пора уже поблагодарить япошат ответным подарком, за ту дурынду, которой в нас залепили. Сторицей поблагодарить...

Буквально через минуту левая носовая шестидюймовая башня 'Орла' загрохала выстрелами в направлении кораблей Того и Катаоки.

Пристрелка на встречном курсе — дело сложное, а уж стрельба на нём... Корабли разносит на встречных направлениях со скоростью железнодорожного экспресса, соответственно и расстояние меняется... Нет, если легли на параллельные курсы, тогда, в основном, проблема с наведением по горизонту, дистанция меняется не очень серьёзно. Но всё равно меняется. В общем, самый низкий процент попаданий при таком варианте ведения боя. Но не молчать же в ответ на стрельбу противника — получив данные после пристрелки, ответили всем отрядом.

— Не рискнули япошки поближе подойти, — ехидно заметил кавторанг Семёнов, — боятся, чтобы мы им 'горячих' не накидали.

— Так Того совсем не дурак, — с лёгким недоумением отозвался Вирен, — прекрасно понимает, что на малых или даже средних дистанциях мы, при таком положении, запросто ему 'хвост обрежем'. Он, если мне не изменяет память, и в июльском бою себе такой наглости не позволял, хотя тоже начинали на встречных. А теперь, после Цусимы, Зиновий Петрович, дай Бог ему здоровья, вроде научил японского командующего относиться к нам с уважением.

И... Пройдёмте в боевую рубку, господа.

Исполняющий обязанности комфлота, слегка стеснялся отдать подобный приказ, но он всё-таки уже был не отчаянным мичманом, и не бесшабашным лейтенантом — предыдущие сражения научили, что показушное бравирование ни к чему хорошему не приводит. Случайное попадание может вывести из строя всё управление эскадрой. А этого сейчас категорически не хотелось.

Японцы, как и ожидалось, даже в этом скоротечном эпизоде боя, били почти исключительно по 'Орлу', разве что, когда по нему стрелять оказывалось совсем уже неудобно, переносили огонь на какой-то другой русский броненосец. В результате флагман получил два попадания двенадцатидюймовыми снарядами, три восьмидюймовыми и восемь калибром в шесть дюймов. Терпимо.

В 'Бородино' и 'Победу' попало по пять-шесть подарков среднего калибра, а 'Пересвет' вообще не получил ни одного попадания.

Отряд Энквиста вообще держался южнее, и в данном столкновении не участвовал. 'Кассаги' и 'Читосе' тоже отходили к своим главным силам, и практически не стреляли, а те несколько выстрелов, что было сделано, оказались безрезультатными.

Японцам досталось сильнее: только 'Сикисиме' влепили пять снарядов крупного калибра, и это не считая града шестидюймовых... 'Адзума' 'отделалась лёгким испугом' в виде трёх пробоин в небронированном борте, а вот 'Якумо' от души 'приласкал' 'Пересвет'. Уже 'в разлуку'...

— Глаза бы мои на тебя не смотрели! — мичман Поливанов, командовавший носовой башней броненосца, весьма неласково встретил вернувшегося из карцера Вилката. — Виноват, вашбродь! Бес попутал! — смущённо переминался с ноги на ногу комендор, глядя на офицера глазами нашкодившего щенка.

— Марш к пушке! Фу! И не дыши в мою сторону, когда мимо проходишь! — мичман не постеснялся отвесить матросу подзатыльник, от которого у того слетела бескозырка.

— Ваше благородие! — обернулся к командиру башни наводчик. — Дозвольте воды! Я ведь в карцере два часа... Имейте божью милость! Хоть ещё раз по роже врежьте, но попить разрешите.

— Иди, хлебай, скотина похмельная. Но чтобы из своего орудия потом прямо в адмирала японского попал, понял?

Артур временно потерял дар речи, хлебая и хлебая из кружки.

Жизнь и сознание постепенно возвращались в тело наводчика...

— Не извольте беспокоиться, вашбродь — если и не адмирала, то его адъютанта точно подстрелю! — отдышавшись отрапортовал Вилкат. — Можно ещё кружечку?

— Перебьёшься, — уже добродушно отозвался Поливанов, — а то через десять минут тебя в гальюн потянет. На место!

— Есть! — а что ещё может ответить матрос?

Четверть часа ожидания в кресле, прильнув к прицелу. В казённике пушки ждёт 'пинка' снаряд весом почти в четверть тонны. Стоящий таких денег, что крестьянская семья, могла бы прожить на них года полтора совершенно безбедно... Но стрелять пока нельзя — пристрелка не закончена, расстояние до противника ещё не определено. Что бы там не показывал дальномер новейшей системы Барра и Струда, всё равно эти данные весьма приблизительны. Лучший дальномер — пушка. Именно по всплескам падения снарядов можно координировать дистанцию более-менее надёжно.

Наконец что-то уже получилось в управлении стрельбой у Черкасова, и Поливанов, получив соответствующую информацию, скомандовал данные, необходимые для начала открытия огня.

Шарах! Шарах! — бахнули оба орудия носовой башни. Снаряды понеслись к цели. Вернее, в её направлении. Недобросили. Хотя разглядеть свои всплески среди прочих водяных столбов, встававших у борта 'Сикисимы' было практически невозможно. Но надо стрелять. Стрелять, ориентируясь хотя бы приблизительно... Или нет?

В голове командира башни, со скоростью экспресса понеслись мысли: Не попадём... А если попадём, то не увидим... По головному успеем дать только пару залпов... Дистанция до всех трёх одинаковая... Можем реально зацепить третьего... Можем!

— Наводить по второму в строю! — срывающимся голосом отдал приказ мичман.

Башня послушно стала разворачиваться в указанном направлении.

Залп.

Недолёт.

Но недолёт близкий. Ещё немного добавить...

Силуэт 'Якумо' уже вползал в прицел Артура. Уже можно... Чего же ждёт мичман?

— Пали! — раздалось из-под командирского колпака башни.

Жахнули огнём и сталью орудия Обуховского завода...

И снова мимо. Хоть и близко.

Весь отряд Вирена сейчас стрелял по 'Сикисиме', и неплохо стрелял. Но башня Поливанова, вопреки всяким указаниям, била по 'Якумо'.

Русско-японская война, даже в нашей реальности, была временем массового неисполнения приказов: чего стоит только отказ генерала Стесселя отъехать из Порт-Артура в Маньчжурскую армию...

А уж после авантюрного прорыва кораблей Вирена из порт-артурской ловушки...

Мичман, который со дня на день ожидал лейтенантские погоны, повёл себя ... Даже не как гардемарин.

И не зря. Второй залп по 'Якумо' был отмечен разрывом в носовом каземате шестидюймовой пушки. Мало того — от разрыва просто вырвало кусок борта. Немалый такой кусок.

Второй десятидюймовый тоже попал. Но не взорвался — просто снёс за борт шлюпбалку и покалечил несколько человек разлетающимися железяками.

На 'Пересвете', разумеется, всего этого не видели, но вспышку разрыва в каземате, Поливанов, конечно, заметил.

— Ребята! Мы накрыли третьего! — с юношеским восторгом заорал мичман. — Бейте его! Драконьте этот крейсер! Фесенко, Вилкат!..

Но наводчики башни уже не нуждались в дополнительной мотивации, они просто слились с прицелами и составляли единое целое со своими пушками

Правда, хоть следующая пара выстрелов попаданий и не дала, но высокие столбы всплесков встали так близко от борта японского корабля, что это можно было смело считать накрытием.

Башня продолжала стрельбу, медленно разворачиваясь по горизонту для удержания 'Якумо' в зоне огня. К тому моменту, когда противник вышел из сектора поражения, ещё два снаряда успели попасть в крейсер: один разорвался в кубриках команды, а другой угодил прямо в основание грот-мачты, повалив эту огромную конструкцию.

Глава 30

Проскочив со своими кораблями мимо русского кильватера, Того оказался неприятно удивлён: теперь уже можно не сомневаться, что отряд Вирена здесь находится не один. В бинокль были совершенно чётко различимы приближающиеся броненосцы Ухтомского. Что, впрочем, никак не меняло ближайших планов командующего японским флотом — всё равно планировался поворот всему отряду и выход на параллельный с русскими броненосцами курс.

Почти одновременно с этим, на 'Орле' получили аналогичную информацию:

— Дымы с норд-оста!

Ещё через несколько минут, сигнальщик внёс уточнения:

— Пять больших кораблей, первым — броненосный крейсер... Вторым, такой же...

Чтобы понять, кто приближается, Вирену уже не требовалось слушать до конца то, что дальше будет выкрикивать матрос: здесь ВСЕ. Теперь понятно, почему Того был так дерзок. Сейчас он уже лёг на обратный курс, соединится с подходящими силами и получит существенный перевес. Пусть и временно.

Нет, утопить, конечно, не успеют никого, но дырок способны наделать немало, да и надстройки побить. И трубы.

Адмирал очень хорошо помнил, как много проблем доставили русскому флоту при Цусиме эти самые сбитые или раскуроченные трубы...

Второй отряд, разумеется, успеет подойти, и, соединёнными силами японцев удерживать на почтительном расстоянии будет несложно, но ведь это значит, что придётся вернуться во Владивосток с повреждениями, причем, так и не нанеся решительного удара по вражескому флоту...

— Ложимся на обратный курс, — скомандовал Вирен командиру броненосца. — Идём на соединение с остальными. Поворот последовательно через левый борт.

На 'Сикисиме', заметив маневр русских, немедленно приняли влево: Того совсем не улыбалось до соединения с крейсерами Симамуры и Уриу, ещё раз оказаться под огнём четырёх русских кораблей линии. Тем более, что он уже получил доклад о серьёзных повреждениях на 'Якумо'. Позже, когда противник иметь меньшую эскадренную скорость из-за присоединения тихоходных кораблей идущих с юга, можно попробовать сыграть на преимуществе в несколько узлов.

— Ну что, надавали мы сегодня макакам! — Денисов весело улыбался, подходя к Соймонову.

Василий в этот момент 'находился не здесь'. Как ни странно, сейчас старший офицер 'Пересвета' думал не о прошедшем эпизоде боя, и не о грядущем возможном столкновении с противником.

О семье. Вернее, пока, в основном, об Ольге. Но и то, что скоро предстоит стать отцом, не выходило из головы. Такое не забудешь. А, учитывая, как лейтенант обожал свою молодую жену, нетрудно представить постоянные переживания за её состояние. Тем более, что не было возможности находиться рядом.

Старший врач броненосца, Александровский, уже старался не попадаться на глаза 'первому после командира', чтобы, в очередной раз не быть вовлечённым в разговор о протекании беременности и возможных проблемах во время её и при родах.

Нет, Соймонов, само собой, добросовестно, порою, даже слишком добросовестно, выполнял свои служебные обязанности, но, как только выдавалась минутка, когда не нужно было думать о корабле и его экипаже мысли лейтенанта немедленно сворачивали в совершенно конкретную сторону...

— Не говори 'гоп', Володя, пока не перепрыгнешь, — вернулся в реальность Василий. — Ничего ещё не кончено. Не исключено, что главная катавасия только начинается.

— Но дебют-то за нами. Два крейсера у япошек прикончили, самому Того врезали тоже здорово. Всё идёт как по нотам, сейчас соединимся с Ухтомским и погоним гадов до самого Токио.

— Эк ты размахался! Нам сейчас...

— Ух, ты! Смотри, что творят!! Совсем страх потеряли?!

Непонятно, что двигало вице-адмиралом Катаока: или отсутствие команды от флагмана (хотя ранее японские адмиралы и, даже командиры кораблей, вполне себе свободно выполняли тактические маневры безо всяких указаний сверху), или так воодушевило попадание трёхсотдвадцатимиллиметровым снарядом в 'Орла', или... Кто знает?..

Точка разворота, которую уже миновали три корабля отряда Того, неотвратимо приближалась к русским броненосцам (или они приближались к этой точке? — Всё относительно.)

Сам Бог велел устаревшим крейсерам Катаоки принять влево и отойти подальше от грозного главного калибра противника. Мало того — три броненосных корабля командующего, даже не стали тратить снаряды на пристрелку, так же поступил и Вирен: слишком кратковременным ожидался огневой контакт, попасть можно было только чудом...

'Итсукусима', подходя к месту разворота, дерзко загрохотала своей 'стодвадцаткой' в сторону 'Пересвета'...

Недолёт два кабельтова...

Взрыв на грот-мачте!

— Ах! — Денисов ничком рухнул на палубу, и из-под него, по жёлтым, надраенным доскам, стало расползаться красное пятно.

Соймонов не верил своим глазам: неужели можно так?.. Не в жарком бою, а просто от дуриком попавшего пристрелочного снаряда. Прилетевшего с практически игрушечного корабля противника...

— Володя! — лейтенант мгновенно оказался на коленях рядом с телом своего друга, перевернул на спину...

Жизнь, вместе с упругими толчками крови, уходила из мичмана, глаза стекленели. Денисов, казалось, хотел ещё что-то прошептать на прощание, но ни единого звука так и не сорвалось с его цепенеющих губ.

Как же так? — Василий, казалось, забыл, что он на войне, что Смерть всё время стоит за спиной и готова взмахнуть своей косой в любой момент. — Ведь только что стояли рядом и разговаривали... Так не бывает! Так не должно быть!!

Эта внутренняя истерика продолжалась секунд десять. Василий взял себя в руки, встал с колен, подозвал матросов из пожарного дивизиона, стоявших неподалёку, и велел отнести тело ревизора в баню — обычное на кораблях место для временного нахождения погибших или умерших.

Рявкнула носовая казематная шестидюймовка правого борта 'Пересвета'. Средний каземат... Кормовой...

Черкасов решил не оставаться в долгу и наказать нахальных 'шавок', посмевших 'тявкать' на спокойно проходивших мимо гигантов.

Ещё одна серия выстрелов... Дистанция была нащупана, и броненосец перешёл на беглый огонь всем бортом...

На протяжении трёх минут 'Итсукусиму' поразило пять снарядов. Из них два десятидюймовых.. Это вроде бы не фатально для крейсера в четыре с лишним тысячи тонн водоизмещения, но всё зависит от того, куда пришлись попадания. На этот раз — крайне неудачно для творения французских корабелов: одно из попаданий главного калибра 'Пересвета' пришлось в борт прямо за тараном флагмана Катаоки и образовавшаяся пробоина площадью около пяти квадратных метров, немедленно начала захлёбывать тонны морской воды, каковая немедленно упёрлась в носовую переборку 'Итсукусимы'. Со всей мощью четырнадцатиузлового хода, которым давил крейсер на океан.

А второй десятидюймовый 'подарок' от русского концевого броненосца, разорвался в отсеке рулевой машины...

Корабль, на котором держал свой флаг Катаока, стал стремительно зарываться носом в волны и потерял управление.

Нет, ничего фатального не произошло, 'Итсукусима' ещё вполне мог выжить, починиться, и снова выйти в море, чтобы продолжать участие в войне. Ему просто требовалась передышка для починки, подводки пластыря, и следования к ближайшему японскому порту, до которого он наверняка бы доплёлся...

— Режем хвост противника! — радостно выдохнул Вирен, увидев, что один из крейсеров противника 'захромал'. — Не уйдёт! Добьём!!

Передать на Второй броненосный: 'Вступить в кильватер Первому отряду'.

Шведе немедленно отдал соответствующие распоряжения, но высказал некоторые сомнения по поводу реальности выполнения приказа адмирала:

— Не догонят наши — мы на четырнадцати узлах, а их отрядная скорость хорошо, если тринадцать...

— Это понятно. Но нам они непосредственно сейчас и не нужны — сами подранка добьём. К тому же на повороте время потеряем, а там можно будет скорость и уменьшить...

— Разумно, конечно, но если Того подоспеет, то выстраивать кильватер под огнём... Чревато. Мало ли какие случайности вмешаться могут.

— Ну, так не отпускать же этот крейсер, раз уж повезло. Ох, и не завидую я командирам остальных кораблей этой группы — теперь либо бросай своего флагмана нам на растерзание, либо умирай вместе с ним. Думаю, что на них на всех у нас уйдёт не более получаса...

Командиры 'Мацусимы', 'Хасидате' и 'Идзуми' не стали испытывать судьбу — было совершенно очевидно, что защищать 'Итсукусиму' от броненосцев, занятие не только очень опасное, но и бесперспективное. Поэтому, дружно развернувшись, стали уходить на норд.

Судьба флагманского крейсера Катаоки была решена: потребовалось не более пятнадцати минут с момента открытия по нему огня русскими кораблями, чтобы окончательно уничтожить японского ветерана.

Тяжёлые снаряды терзали небронированный корпус, из портов батареи стодвадцатимиллиметровых орудий 'Итсукусиму' просто рвало огнём, пожары бушевали и на верхней палубе. Наконец, двенадцатидюймовый с 'Бородино', пробил скос бронепалубы и проник в котельное отделение.

После взрыва котлов, крейсер продержался на поверхности не более минуты, затем, вместе с обгорелым трупом адмирала Катаока, пошёл ко дну.

Море равнодушно приняло ещё одну жертву этой войны.

Броненосцы Вирена легли в циркуляцию вокруг места гибели противника. Нет, это не было каким-то жестом уважения к поверженному врагу, просто так было наиболее удобно лечь на курс соединения с отрядом ведомым 'Полтавой'. Чтобы встретить во всеоружии подходившие объединённые силы японцев.

Успели еле-еле: достаточно сложно оказалось и сблизиться с Ухтомским, и вовремя 'подставить хвост', для присоединения Второго броненосного в кильватер Первому. Сразу не удалось. 'Полтаве' пришлось существенно доворачивать, чтобы вступить в струю 'Пересвета'.

Глава 31

Нельзя сказать, что адмирал Того 'горел жаждой мщения' за ещё один потерянный сегодня крейсер, но что-то подобное данному чувству в его душе всё-таки шевельнулось: шутка ли — уже третий за сегодня, а, если посчитать ещё и 'Такачихо'... И ни одного русского корабля при этом не уничтожено ...

Неимоверно хотелось ответить адекватно — пусть и не потопить в артиллерийском бою один-два русских броненосца, но хотя бы повредить их так, чтобы в сумерках или ночью, предоставить возможность той дюжине контрминоносцев, что должна была подойти в ближайшее время, доломать потерявшие ход и значительную часть противоминной артиллерии суда противника.

Но это всё потом. Пока необходимо попробовать использовать своё преимущество в скорости и поставить вражеского флагмана под сосредоточенный огонь всех шести тяжёлых кораблей флота, что остались в строю.

Ситуация благоприятствовала: как раз можно было резать курс русской эскадре под острым углом и ударить всей своей артиллерией по головному броненосцу противника.

— Два румба влево! — немедленно отреагировал Вирен, увидев, что японцы, в очередной раз пытаются осуществить столь желанный 'кроссинг Т'. Уходить на контркурсы отчаянно не хотелось: снова произойдёт перестрелка без каких-нибудь серьёзных результатов, а светлое время суток не бесконечно. Нужно как следует врезать идущим на авантюру японцам и, если и не утопить пару их кораблей линии, то хотя бы привести в небоеспособное состояние.

То есть планы обоих командующих флотами, практически совпадали.

Крейсерские отряды и русской, и японской эскадр, пока укрылись за линиями своих броненосных кораблей — их время ещё не пришло, сейчас разбираться между собой станут 'большие дядьки'.

Две колонны закованных в броню кораблей, ощетинившись орудиями, выкатывались на сближающиеся курсы.

Сейчас начнётся главное! Это почувствовали все, кто имел возможность видеть противника, от адмиралов до матросов.

Первым загрохотал шестидюймовкой из каземата 'Сикисима', 'Орёл' ответил секунд через двадцать. Ещё пара минут, и корабли обеих линий перешли на беглый огонь: по японскому флагману били 'Орёл', ''Бородино' и 'Победа', 'Пересвет' стрелял по 'Якумо', отряд Ухтомского — по 'Идзумо'.

Японцы были верны себе, и сосредоточили стрельбу по двум русским флагманам.

Спрашивается: Зачем броненосцу, идущему в эскадренное сражение, иметь заряженными минные аппараты? Кого он собирается атаковать торпедами?

Ответ: Положено!

В Цусимском сражении не случилось попаданий снарядов в эти самые аппараты. К счастью. Или к сожалению...

Потому что опять совершенно бесполезные в артиллерийском бою устройства на всех кораблях первого ранга, были приведены в полную боевую готовность: полностью готовые к пуску мины находились в трубах, и были готовы устремиться к борту вражеского корабля, как только позволит дистанция.

А 'дистанция' не позволяла. И не собиралась позволять в обозримом будущем. Бой вёлся на расстоянии в тридцать кабельтовых — расстоянии втрое большем, чем имели дальность хода самодвижущиеся мины того времени. И это предельная дальность, не прицельная. Попасть миной с расстояния в одну милю по движущейся мишени — нечто из области фантастики. А реальный артиллерийский бой, повторюсь, вёлся на дистанции не менее двух с половиной.

Единственное оправдание присутствия минных аппаратов на борту кораблей линии, это ситуация, когда ход практически потерян, почти все пушки повыбиты, а помочь некому...

Тогда возможность получить торпеду в борт — единственное, что удержит противника от соблазна подойти на пистолетную дистанцию, и прикончить парой полновесных залпов тяжело раненый корабль.

Но ведь для этого можно зарядить аппарат и в последний момент. Так нет же: по традиции, родившейся ещё во времена, когда таранный удар или даже абордаж, считались вполне себе возможными приёмами боя между броненосцами, корабли линии выходили в бой со снаряжёнными устройствами для стрельбы теми снарядами, что почти гарантированно не способны нанести ущерб врагу.

Но традиции — штука весьма инертная: хоть на пупе извертись, доказывая бессмысленность 'того' или 'этого' в изменившейся, по сравнению с прошлым, реальности — бесполезно. Пока не будут пролиты дополнительные кубометры крови, пока не сгорят из-за упёртости представителей традиционализма дополнительные тысячи жизней, пока их самих, этих самых 'представителей', не вышвырнут из нагретых филейными частями кресел, не изменится ничего...

Бой начинался вполне благоприятно для русских, что и неудивительно: против шести броненосных кораблей страны Ямато сражались восемь под Андреевским флагом, у японцев имелся только один броненосец, а у их противника — семь.

На этот раз Вирен решил не сосредотачивать огонь максимального количества стволов на флагмане противника, а распределил цели, чтобы чужие всплески не сбивали наводку другим кораблям: 'Орёл' и 'Бородино' били по 'Сикисиме', 'Победа' по 'Адзумо', 'Пересвет' стрелял в 'Якумо', а броненосцы Ухтомского выбрали в качестве цели соответствующий мателот отряда Симамуры. 'Адмирал Нахимов' находился в самом хвосте колонны и мог задействовать только носовую восьмидюймовую башню по концевому крейсеру 'Токива'.

Того оставался верен себе и его отряды сосредоточили огонь на 'Орле' и 'Полтаве', несущих адмиральские флаги.

Флагманский броненосец русской эскадры достаточно стойко держал массированный артиллерийский удар трёх кораблей противника, тем более он, вместе с 'Бородино' и сам успел здорово врезать по 'Сикисиме' — на японском флагмане разгорелся пожар на юте, кормовая башня замолчала, несколько разрывов наблюдалось на всём протяжении борта. К тому же практически не обстреливаемые 'Победа' и 'Пересвет' без помех, спокойно и деловито били по второму и третьему мателотам отряда Того, что, естественно, сказывалось на интенсивности их огня.

— Ничего-ничего! — шептал про себя Вирен, слегка морщась при каждом новом попадании в 'Орла'. — Тебе похуже приходится — горишь, голубчик, горишь! Ещё полчаса-час такого боя, и пускать тебе пузыри, ваше японское превосходительство. Только бы продержаться!

Поступали доклады о повреждениях: на шканцах пожар, левая средняя башня разбита прямым попаданием и не может быть отремонтирована в обозримое время, пробита кормовая труба... Терпимо. В бою не без повреждений.

Ход держим? — Держим!

Артиллерия в порядке? — В основном — да!

Так что всё идёт очень неплохо...

Как будто невидимый великан врезал кулаком в подвздошину русского броненосца. Корабль практически подбросило на волнах. Мало кто устоял на ногах в боевой рубке, в остальных помещениях корабля тоже: кого-то бросило просто на борт или переборку, кого-то вынесло вообще за борт, кто-то влетел в движущиеся части судовых машин или приложился к пышущим огнём топкам...

Каких только курьёзных попаданий не бывает: случается, что снаряд чуть ли не влетает в канал ствола пушки противника*, а в данном случае японский восьмидюймовый гостинец угодил непосредственно в заряженный минный аппарат 'Орла'.

Удар. Стовосьмикилограммовый снаряд ударил практически в снаряжённый взрыватель мины, находившийся в ней пироксилин, немедленно возмутился столь неделикатным с собой обращением и превратился в раскалённое облако стремительно расширяющихся газов. Минёров находившихся рядом, разнесло в атомы, вспыхнуло всё, что могло гореть, переборки вынесло взрывом, и пожар весело рванул дальше по коридорам, весело пожирая всю органику, вплоть до краски на стенах.

Морская вода немедленно ворвалась в образованную взрывом пробоину и стала, как и положено любой жидкости, занимать весь объём предложенного 'сосуда'...

— Крен восемь градусов на левый борт!

— Затопить два отсека правого борта! — немедленно отреагировал Шведе. — Лево руля!

Чтобы хоть на время спрямить крен, 'Орёл' выкатился из строя в сторону вражеского кильватера и пошел, принимая снаряды, предназначенные другим броненосцам. Ещё и мешая им стрелять.

Японцы не преминули воспользоваться сложившейся ситуацией и дружно перенесли огонь всей линии на раненого гиганта. Даже 'Токива' из конца кильватера попытался дотянуться своими выстрелами до русского флагмана.

Количество не перешло в качество, но осталось количеством. Процент попаданий в 'Орла', наверное, даже снизился (относительно количества стволов, ведущих по нему огонь), однако, получил он здорово.

'Полтава' специально склонилась в сторону противника, чтобы 'открыть калитку' в русском кильватере. 'Калитку', в которую смог бы пройти флагманский броненосец. И тот смог.

* Подобный случай имел место в реальном Цусимском сражении: буквально нескольких сантиметров не хватило русскому снаряду, чтобы не угодить непосредственно в канал восьмидюймовой пушки крейсера 'Адзумо' — ударил по срезу и просто загнул ствол вверх.

Шведе увидел, что его корабль пропускают за стену боевой линии, и не преминул этим воспользоваться.

'Орёл' достаточно уверенно вошёл в разрыв строя и получил некоторую передышку. Возможность потушить пожары и хоть начерно заделать полученные пробоины.

А манёвр 'Полтавы' заставил и 'Идзумо' шарахнуться в сторону: Симамуре совсем не улыбалось оказаться под сосредоточенным огнём всех броненосцев Второго отряда русских. Пришлось сделать коордонат, и нагонять Того, пользуясь тем, что противнику теперь тоже необходимо восстановить строй.

— А вот и наш старый знакомый! — Поливанов увидел, что самой удобной для обстрела целью снова становится 'Якумо'. Причём на этот раз без всякой 'самодеятельности' — Черкасов передал в башню данные по целеуказанию именно на этот крейсер противника..

Получив команду на открытие огня, наводчики Фесенко и Вилкат, дружно выпалили из своих орудий. Не попали. Ну, это-то ладно...

— Вашбродь! — донеслось от левой пушки. — Контршток сломался!

Всё! У одной из десятидюймовок башни не мог гаситься откат, следовательно, она не была способна стрелять. И исправить такое до Владивостока возможности не имелось.

Если вычеркнуть все матерные слова из той тирады, что выдал мичман из-под командирского колпака башни... Ну да: несколько предлогов сами по себе, можно считать цензурными...

Однако, эмоции эмоциями, а хоть ты матерись, хоть плачь — пушка стрелять не будет. Четвёртая часть главного калибра броненосца вычеркнута из участия в бою без всякого вмешательства противника.

— Вилкат! Только попробуй теперь не попасть, зараза похмельная! — выдал, наконец, командир башни фразу, состоящую не только из тех слов, что пишутся исключительно на заборах.

— Бабах! — отозвался комендор голосом своего орудия...

Полёт снаряда такого калибра, достаточно легко наблюдать — здоровенная всё-таки штуковина...

Поливанов прекрасно видел, как изделие Путиловского завода понеслось на встречу с целью, с 'изделием' Штеттинского завода 'Вулкан'. И увидел, как буквально смахнуло среднюю трубу на 'Якумо'. Поражённый крейсер и так никогда не был хорошим ходоком, а теперь и подавно... Третий мателот отряда Того стал быстро отставать от идущего впереди 'Адзумо'.

На подранка обратили самое серьёзное внимание и корабли отряда Ухтомского — благо, что сейчас он являлся очень удобной мишенью. 'Полтава' и 'Сисой Великий' не преминули 'отметиться' парой двенадцатидюймовых попаданий, не говоря уже о хорошем 'душе' из снарядов среднего калибра.

Крейсера Симамуры немедленно сделали 'левое плечо вперёд' и попытались прикрыть подбитого собрата, как огнём, так и своими корпусами. Но ненадолго: приходилось оставаться на генеральном курсе и следовать за кораблями командующего. Как, впрочем, и русским броненосцам Второго отряда нельзя было покидать боевой линии.

'Адмирал Нахимов', правда, успел всадить в 'Якумо' ещё несколько гостинцев 'в разлуку', но на этом избиение и закончилось.

На время.

Крейсера Энквиста, до этого находившиеся 'в тени' броненосцев, и не имевшие возможности вести бой, теперь вполне могли ввязаться в схватку и добить повреждённый корабль. Что и обозначили маневром. Каковой был замечен...

'Кассаги', 'Читосе' и 'Нанива' с 'Сумой' немедленно пошли на защиту своего 'старшего брата'. Учитывая оставшиеся пушки 'Якумо', 'Баяну' с компанией ввязываться в эту локальную битву было весьма небезопасно.

Глава 32

-Зараза! Ну что же так не везёт-то? — Эссен чуть ли не грохнул биноклем об палубу боевой рубки. — Выходим вправо. Три румба вправо!

'Пересвет' выкатывался из линии. Два снаряда, разорвавшиеся в его носовой небронированной оконечности, открыли целые ворота для хлынувшей в нутро корабля, солёной воды Японского моря. Переборки пока держали, но было срочно нужно их подкрепить, подвести пластырь, хоть как-то организовать откачку воды...

Покинуть линию чуть ли не позорно, но необходимо. Иначе практически целый и вполне боеспособный броненосец, во-первых, повиснет на эскадре как гиря на ногах, а во-вторых, просто утонет. И лишит товарищей по строю своей артиллерийской поддержки уже не на время, а навсегда. И у противника станет на одну цель меньше. Опять же 'не на время, а до самого конца боя'. То есть 'навсегда'.

Разумеется: иногда бывают ситуации на войне, когда хоть сдохни, хоть сгори, хоть... Да 'хоть что угодно!'.

Но продержись эти самые несколько минут... секунд.... секунду...

И всё будет не зря!

Но не в данном случае — сейчас было главным спасти броненосец и как можно скорее привести его в боеспособное состояние. Пока в русской линии находилось шесть броненосных кораблей против пяти японских. И, практически каждый, из несущих Андреевский флаг, был не слабее, чем любой из его соперников...

'Пересвет' расходился со своими собратьями на контркурсах. Эссен надеялся в ближайшее время хотя бы начерно исправить повреждения и вступить в хвост русской колонны.

— Что скажете, Василий Михайлович? — оглянулся каперанг на вошедшего в рубку старшего офицера.

— Неважные дела, Николай Оттович: пробоина хоть и надводная, но над самой ватерлинией. Захлёстывает волной. Первая и вторая жилые палубы залиты, через разбитые вентиляторы заливает носовой пост динамо-машин...

— Кажется, уже залило — посмотрите на башню, — протянул руку командир броненосца.

Башня медленно-премедленно разворачивалась в диаметральную плоскость: можно спорить на что угодно — электромоторы не действуют и поворот идёт вручную. Разница между усилиями одного электропривода и мускульной силы шестнадцати человек в данном случае являлась десятикратной, и не заметить изменения скорости перемещения орудий главного калибра по горизонту было невозможно.

Солёная вода, хлынувшая в динамо-пост, и гулявшая по жилым палубам, не только заставила отключить электрогенераторы, она ещё и отрезала находившихся там минёров от всего внешнего мира. Оставалась только связь по телефону, а выбраться матросы и кондуктор самостоятельно уже не могли.

— Динамо — башне! — чуть ли не орал в трубку Поливанов, ощутив какое-то 'шевеление' на другом конце телефонного провода. — В чём дело? Где ток?

— Так что, ваше благородие, — отозвался из низов броненосца минный кондуктор, — нетути. И не будет. Залило нас.

И снова мичману захотелось изъясняться исключительно нецензурно: Да что же это такое? То наводчик напивается, то орудие из-за дерьмовой железки из строя выходит, а теперь ещё и без электричества остались...

— Вашбродь, — снова донеслось из трубки, — явите божескую милость! Может нас отсюда как-то через ваши погреба вытянуть можно? Помрём ведь ни за что!

Командир башни на несколько секунд задумался. Фантазии молодого человека, моряка, вполне хватило, чтобы представить, что сейчас испытывают гальванёры и минёры, в замкнутом пространстве, где вода и сверху, и снизу... И по бокам.

— Гаврилыч! — вспомнил мичман отчество пожилого уже сверхсрочника. — Мы тебе помочь не можем — может кто-то из подбашенного... Я свяжусь. Ждите!

И 'чудо' произошло: матрос Забелин, трудно сказать, сколько раз рискуя жизнью, пробрался в носовые отсеки, и вывел попавших в ловушку людей.*

* Аналогичный случай произошёл в реальном Цусимском сражении на броненосце 'Ослябя'. Фамилия героя-матроса — Чернов.

— Пластырь заведён, Николай Оттович! На жилых палубах работают ручными помпами — спустить воду в трюмы не получается. Контрзатопление проводится... — Василий задыхался, рапортуя командиру — шутка ли: только за последние двадцать минут, он мотался по броненосцу, не останавливаясь.

— Вот и хорошо. Хоть 'Нахимова' мы и здорово проскочили, но и здесь 'рубка' назревает серьёзная. Надо бы и нам вмешаться...

А в зоне прямой досягаемости действия 'Пересвета' и впрямь разворачивалась нешуточная драка: Энквист, со своими крейсерами всё-таки решился напасть на раненого 'Якумо'. Нимало не смущаясь тем, что прикрыли броненосный крейсер отряды Уриу и Дева.

И неважно, что в составе каждого из этих отрядов было только по два корабля, неважно, что сам вице-адмирал Дева лежал в каюте и доживал свои последние часы...

Но пушки есть пушки, вымпелы, есть вымпелы. Четыре крейсера против четырёх — вполне достаточный заслон. Несмотря на то, что четыре обороняющихся слабее четырёх нападающих — у обороняющихся имеется ещё и надёжная 'цитадель' — броненосный крейсер 'Якумо'. Пусть и подбитый, но почти не утративший своей грозной мощи...

Уже горели 'Сума', 'Кассаги', 'Баян' и 'Олег'. 'Нанива', хоть и здорово сел носом, но пока держался в строю.

Сам 'Якумо', вроде бы не выглядел особенно повреждённым, но дифферент на корму прослеживался без всякого напряжения.

А теперь и 'Пересвет' собирался вмешаться в эту драку своим главным калибром. И не только главным...

— Вашбродь! — взмолился Вилкат. — Дозвольте ещё кружечку!

— Да пей уже, пьянь подзаборная, — смилостивился мичман. — Полминуты тебе, а потом снова брысь в кресло!

— Премного благодарен! — Артур быстро метнулся к ендове с водой и жадно захлебнул все четверть литра, что помещались в кружке. Сухой и шершавый язык перестал царапать глотку, и можно было спокойно жить дальше.

Цели неумолимо наплывали. Дифферент, в результате затопления носовых отсеков, делал всю организацию стрельбы занятием весьма условным. Оставалась надеяться на природное чутьё наводчиков.

Каждый человек талантлив, утверждают некоторые. Хоть в чём-то...

Глупость, конечно. Но, в самом деле бывают совершенно вроде бы тривиальные люди, которые вдруг оказываются абсолютно гениальными... скорняками, например. А что? Из кучи разношерстных шкурок пошить шубу, которую и монарху надеть не стыдно. А?

Или человек, ну совершенное быдло, двух слов без мата связать не может, а если удочку возьмёт в руки, закинет — и нате вам! У него полный садок, а у окружающих 'мастеров крючка и поплавка' — шиш.

Не факт, что Артур Вилкат смог бы хорошо стрелять из ружья. Может даже и из орудия Канэ, калибром в шесть дюймов... Или... Из какого угодно другого. Но!

С десятидюймовками Путиловского завода русский наводчик литовского происхождения составлял просто одно целое. Он чувствовал свою пушку, как хороший фехтовальщик чувствует клинок шпаги: приблизительная дистанция известна, корабль противника в прицеле, но вот почему-то хочется довернуть 'колёсико' ещё чуточку...

Такого процента попаданий не давал сегодня ни один комендор на эскадре — почти каждый пятый выпущенный снаряд уходил в цель.

Сейчас башня еле-еле разворачивалась вручную, и руководил горизонтальной наводкой её командир. Вилкату же необходимо нащупать расстояние...

В прицеле маячил 'Сума'...

Выстрел!

Секунды ожидания, и всплеск крупного снаряда встал приблизительно метров на тридцать от борта японского крейсера.

— Чуть недобросили, — прокомментировал Поливанов. — А направление хорошо взято. Давай ещё!

Выстрел!..

Снаряд взорвался в воде почти у самого борта. Осколками убило или ранило несколько японских матросов. (С 'Пересвета' этого, конечно, не видели, но данный факт узнали впоследствии от поднятых из воды моряков 'Сумы').

А вот третий выстрел по этому крейсеру дел натворил: с такого расстояния пробить тонкий скос броневой палубы для снаряда главного калибра броненосца, особых проблем не составляло.

Маленький крейсер был совершенно не рассчитан на попадание таких чудовищных боеприпасов. Причём, если бы броня не встала на пути пересветовского 'гостинца', то, скорее всего, всё бы кончилось крайне неприятно, но, во всяком случае, не так плачевно для корабля Асаи: да, снаряд мог прошить борт, снести что-нибудь по дороге, продырявить второй, и улететь в море с противоположного борта. И там взорваться или просто утонуть.

Но в данном случае пришлось проламываться через серьёзное препятствие, препятствие, в значительной степени погасившее скорость, а значит и пробивную силу. И лопнул снаряд не где-нибудь, а прямо в кормовом снарядном погребе японского крейсера...

— Ух, ты! — вытаращил глаза оставшийся без дела Фесенко. — Ну, ты даёшь, Артур!

Из кормы 'Сумы', сначала повалил обильный чёрный дым, а потом выбросило пламя. Пронзительно-жёлтое пламя...

Грохот взрыва докатился до 'Пересвета', когда поражённый крейсер уже стремительно уходил кормой в глубину.

Громовое 'Ура!' перекатывалось по кораблям русского отряда. Хоть это был и не первый случай гибели вражеского судна за сегодняшний день, но такое зрелище надоесть и приесться не может: смотреть, как тонет ещё один корабль противника, моряки, участвующие в сражении всегда будут с неизменным восторгом.

Как говорят на востоке: 'труп врага всегда хорошо пахнет'.

— Куда же это мы его засобачили? — с лёгким недоумением переговаривались матросы в башне,. — Неужто прямо в погреба угодили?

— Вестимо в погреб. Откуда ещё столько огня и дыма взялось бы?

— Слышь, Вилкат! — крикнул Поливанов. — Хоть и не хочется на твою рожу пропитую смотреть, но представление на крест я всё-таки сделаю. Глядишь и ещё одним 'Георгием' обзаведёшься...

Забегая вперёд, можно сказать, что Эссен, узнав о результатах стрельбы опального наводчика, утвердил это награждение матроса, однако при этом не отменил приказ об аресте — всё время после боя и до самого Владивостока, Артур провёл в карцере.

Хоть 'Сума' погиб быстро и неожиданно, японцы не собирались уступать. И шансы на равный бой они имели: семь восьмидюймовых орудий, что находились на их крейсерах, являлись серьёзным аргументом, несмотря на присоединившегося к отряду Энквиста 'Пересвета'. Ситуация для сынов страны Ямато была отнюдь не безнадёжной.

Контр-адмирал Уриу не мог понять, чем он так прогневал богов: в Цусимском сражении корабли, бившиеся под его командованием, обошлись наименьшими потерями из всех боевых отрядов. Зато в последнее время... Словно коса смерти прошла по его крейсерам — сначала погиб 'Акаси' в перестрелке 'Богатырём', потом подводная лодка утопила 'Такачихо', а сегодня ещё и 'Сума' взорвался на первых же минутах огневого контакта с противником.

С лёгким ужасом командующий Четвёртым боевым отрядом увидел флажный сигнал на мачте 'Кассаги', что вице-адмирал Дева передаёт командование своими кораблями адмиралу Уриу.

— Значит Дева убит или тяжело ранен... И теперь вся ответственность ложится на меня. Ответственность в весьма непростой задаче, — делиться своими мыслями с командиром 'Нанивы', капитаном первого ранга Вада, адмирал, разумеется, не стал, — исключительно на меня. Всё бы ничего, но этот чёртов русский броненосец...

— Ваше превосходительство! — не преминул обратить внимание своего бессменного флагмана Вада. — Адмирал Дева передаёт вам командование.

— Вижу, Кенсуке, — без особого энтузиазма, но и без выражения недовольства, отозвался Уриу. — Поднять сигнал: 'Кассаги' и 'Читосе' вступить в кильватер 'Якумо'. А мы выходим в голову. Будем драться.

Выходя в голову колонны на своём небольшом бронепалубном крейсере, к тому же достаточно устаревшем, японский адмирал фактически подписывал смертный приговор и себе, и всему экипажу 'Нанивы'. Теперь наверняка по нему сосредоточат огонь большинство русских кораблей, кораблей, имеющих пушки такого калибра, который категорически противопоказан ветерану японского флота. Но выхода не было: это генералы могут посылать подчинённых в бой, а адмиралы в бой исключительно ведут.

— Будем надеяться, что адмирал Того вскоре повернёт нам на выручку, — несмело предположил Вада.

— Это было бы верхом глупости, — скупо бросил контр-адмирал. — Тогда он приведёт к нам и главные силы русских. Ситуация только ухудшится.

Хаотическая перестрелка прекратилась и корабли, как русские, так и японские, выстраивались в боевые линии. Вернее, выстраивались в основном японцы, а отряду Энквиста оставалось только принять в кильватер 'Пересвет'. Но это тоже оказалось делом не простым: неуклюжий по сравнению с крейсерами броненосец, к тому же не очень хорошо управляемый, вследствие полученных повреждений, решительно не мог плавно влиться в строй своих сотоварищей.

Худо-бедно, нахватавшись перелётных снарядов, корабль Эссена всё-таки пристроился в струе 'Изумруда'. Даже этот маленький крейсер не имел возможности уступить своё место в строю огромному броненосцу: или выкатываться в сторону вражеских кораблей, или, с большой степенью вероятности, направляй свой таран в борт 'Пересвета'.

В результате русский кильватер представлял из себя весьма курьёзное зрелище: впереди броненосный крейсер 'Баян', за ним два больших бронепалубных , следом малютка-'Изумруд', а в самом конце строя — аж целый броненосец.

Уриу напрасно беспокоился — на 'Наниву' практически не обратили внимания — только носовой плутонг 'Баяна' действовал в её направлении. Весь свой огонь три больших крейсера Энквиста обрушили на 'Якумо'. Тот огрызался, но лавина шестидюймовых снарядов делала своё дело, да и кормовая башня русского флагмана тоже действовала по уже вконец изнахраченному броненосному крейсеру. На 'Якумо' одна за другой замолкали пушки, он пылал от фок-мачты до кормовой рубки, возрастали крен на правый борт и дифферент на корму. Но 'Перистые облака' (так переводится с японского слово 'якумо') не собирался ни сдаваться, ни тонуть — слишком серьёзно относились германские конструкторы и строители крейсера, к непотопляемости своей 'продукции'.

Обе восьмидюймовые башни продолжали стрелять и полыхали они огнём отнюдь не безрезультатно: первым покинул строй 'Олег'. Объятый пожарами и с серьёзным креном, крейсер понесло вправо, а ещё через несколько минут на его грот-мачте заполоскался флаг 'Како' (не могу управляться).

Но и у японцев в самом скором времени один из крейсеров покинул боевую линию:

'Пересвет' сначала предоставил 'Изумруду' право перестреливаться с 'Кассаги', а сам, всей мощью своего огня, обрушился на 'Читосе'. Четверти часа хватило, чтобы малый крейсер капитана первого ранга Такаги, кроме града шестидюймовых снарядов, получил и три попадания калибром в десять дюймов. И если одно из них не представляло опасности — опять не успел сработать взрыватель, и обошлось просто парой дырок в бортах, то два остальных снаряда сработали отменно: разворотило носовую трубу и ударило в полупустую угольную яму правого борта. Образовавшаяся пробоина не только не давала никакой возможности продолжить эскадренный бой, но и вообще поставила под сомнение выживание крейсера.

Средний калибр русского броненосца так же внёс свою лепту и 'Читосе' кренясь и пылая, поспешил выкатиться из кильватера.

— Есть один! — довольно потёр руки Эссен, глядя, как вываливается из строя вражеский корабль. — Работайте следующего, Василий Нилович.

— Может быть, имеет смысл добить подранка? — попытался возразить Черкасов.

— Никуда он не денется. А вот оставить в одиночестве 'Якумо', сейчас наша основная задача. Тогда никуда дальше морского дна ему не уйти.

— Доворот кормовой башни не позволяет вести огонь по оставшейся 'собачке', Николай Оттович.

— Что поделаешь, обойдёмся пока баковой.

— Там только один ствол...

— Тем не менее. Стреляем по концевому японцу.

— Может просигналить на 'Изумруд', чтобы он временно отвернул и освободил нам место?

— Всё равно мы не имеем возможности увеличить ход — переборки могут не выдержать. Пусть пока всё идет, как идёт.

По 'Кассаги' били носовое орудие главного калибра, шестидюймовки носового и среднего казематов левого борта и с полдюжины пушек противоминного калибра. Не густо. Но если учесть ещё и огонь идущего впереди 'Изумруда' — вполне себе достаточно для того, чтобы детище судостроительной фирмы 'Крамп и сыновья' , к тому же ещё и утром получившее весьма серьёзные повреждения в бою с русскими крейсерами, сперва 'захромало', а потом и вовсе практически потеряло ход.

— Вот теперь мы по нему и из кормовой отметимся! — восторженно выкрикнул старший артиллерист 'Пересвета' и немедленно связался с командиром башни:

— Господин Витгефт! У вас шанс отличиться: сейчас в ваши прицелы влезет очередное японское корыто. Если попадёте — ставлю дюжину шампанского лично вам и по бутылке водки каждому матросу! Угробь его, Василий Вильгельмович!

— Постараемся, господин лейтенант! — оптимистично отозвался из башни сын погибшего в Жёлтом море адмирала.

Башня дважды изрыгнула залпы в сторону покалеченного крейсера.

Одно попадание. И опять, как назло, без разрыва. То есть без разрыва снаряда.

А он, однако, угодил прямёхонько в заряжавшуюся носовую восьмидюймовку 'Кассаги' , так что 'локальный фейерверк' всё-таки произошёл: сдетонировал то ли подающийся в пушку снаряд, то ли пороховой заряд для него, но на баке флагманского корабля адмирала Дева с 'Пересвета' наблюдали сильный взрыв, так что Черкасов, как честный человек, уже должен был поить личный состав башни по возвращении во Владивосток.

— Попали, — слегка разочарованно доложил лейтенант Эссену. — Но 'в мясо, а не в кость' — не утонет.

Дальнейшая стрельба не имела особого смысла — слишком стремительно менялась дистанция.

— Оставьте, Василий Нилович, сейчас не до этого недомерка — броненосный бы прикончить.

— Ну, если ничего непредвиденного не произойдёт... Куда он, к дьяволу, денется. Добьём. Жалко, что ни одну 'собачку' на встречу с Нептуном не отправили.

— Экий вы ненасытный! — улыбнулся Эссен. — Не беспокойтесь — если добьём 'Якумо', то крейсера недолго с этими плавучими руинами провозятся.

Что характерно: будь 'Якумо' с 'Нанивой' против 'Баяна' и 'Богатыря' двое на двое, то неизвестно, кто бы победил в этом бою. А, скорее всего, просто разошлись бы нанеся друг другу определённые повреждения, не более.

Однако, в данной ситуации, когда японский броненосный крейсер уже успел нахвататься попаданий с русских броненосцев, когда по нему уже на протяжении получаса бил весь отряд Энквиста... Да, конечно, корабль, которым командовал каперанг Мацумото, способен поглотить, впитать, еще пару десятков снарядов среднего калибра, и при этом остаться на плаву...

Хоть 'Олег' и вышел из строя, но два оставшихся крейсера продолжали засыпать смертью 'Якумо'.

Да теперь ещё и 'Изумруд' добавил огоньку...

— Николай Оттович, — заранее приготовившись к отпору, посмел предложить Черкасов командиру, — разрешите начать пристрелку по 'Якумо' сразу из башни? Там ведь...

— ....чёрт ногу сломит от всплесков шестидюймовок, — продолжил Эссен то, что пытался донести до него лейтенант. — Давайте команду Поливанову. С одним стволом у них снарядов хватит и на пристрелку. А их всплески уже ни с чем здесь не перепутать.

К хорошему быстро привыкаешь... И, когда уже четвёртый высоченный столб воды встал приблизительно в кабельтове от борта японского крейсера, командир 'Пересвета' не преминул слегка раздражённо заметить своему старшему артиллеристу:

— Что за косорукий баран там стреляет? Дистанция чуть ли не пистолетная для нашего главного калибра...

— Дистанция — двадцать семь кабельтовых, — не очень уверенно возразил Черкасов, — до войны вообще на таких прицельно не стреляли. Николай Оттович, и мне чертовски хочется, чтобы попали наконец, но вряд ли стоит ожидать точности стрельбы, превышающей двадцать процентов...

Носовая башня жахнула выстрелом в очередной раз, и бинокли офицеров жадно вперились в силуэт 'Якумо'.

— Нет всплеска!..

Всплеска, действительно не было, но из кормы обстреливаемого корабля плеснуло огнём, и здорово порхнуло дымом.

— Есть! Попали!! — азартно отозвался каперанг на столь явный успех своих артиллеристов. — Уговорили, Василий Нилович — не болтаться на рее этому наводчику, болтаться кресту на его груди!

Черкасову некогда было отвечать своему командиру, он по телефону выяснял дистанцию у Поливанова и передавал данные в казематы шестидюймовых пушек.

Пока там сделали расчёты и открыли беглый огонь, башня успела сделать ещё два выстрела. Оба мимо. А вот следующий, данный под аккомпанемент среднего калибра, снял всякие сомнения по поводу дальнейшей судьбы 'Якумо'.

Взрывом смяло или снесло три вентиляторных трубы из пяти находившихся в кормовой части — третья кочегарка стала немедленно 'задыхаться'. О принудительном наддуве топок речь вообще идти не могла, да и просто нормальное поступление воздуха для сжигания угля было необратимо нарушено. Крейсер потерял ещё полтора узла хода, и теперь можно было не сомневаться относительно его дальнейшей участи. Не оставалось шансов ни уйти, ни отбиться: Мацумото, получив доклад механика, уже прекрасно понимал, что на протяжении нескольких минут 'Пересвет' приблизится так, что сможет задействовать свою кормовую башню и это конец.

Нет, если бы 'Якумо' с русским облегчённым броненосцем были один на один — шанс имелся. И неплохой шанс. Но никак не в данной ситуации, когда ещё три крейсера засыпают тебя снарядами, когда выбита практически половина артиллерии стреляющего борта, когда пожары вспыхивают всё чаще, а людей, имеющих возможность их тушить, всё меньше.

Классика 'жанра': если в морском бою слабейший не может отступить, то он уничтожается полностью, причём сильнейший имеет минимальный ущерб.

Сотокити Уриу тоже это понял*. И понял, что не в состоянии ничего изменить. Вообще. Как только доложили, что 'Якумо' стал отставать — никаких иллюзий на хоть сколько-нибудь благоприятный исход боя не осталось. Адмирал не пожалел бы ни 'Нанивы', ни себя, ни сотен жизней экипажа своего крейсера, если бы имелся хоть малейший шанс...

Мелькнула мысль о попытке таранить 'Баян' или 'Богатырь', хоть как-то отомстить гайдзинам за столь бесславное поражение... Глупо — они легко уйдут, а потом спокойно расстреляют покинувший строй слабый и пожилой крейсер, а броненосец уничтожит смертельно раненный 'Якумо' в любом случае...

— Кенсуке, — повернулся чуть ли не мгновенно превратившийся в старика Уриу к командиру 'Нанивы', — поворачиваем влево. Уходим.

— Как? — не поверил своим ушам Вада. — Нас не обстреливают, мы бьём практически в полигонных условиях. Смотрите — 'Баян' горит...

— Горит. Но не тонет. Ни крена, ни дифферента не наблюдается. А вот у Мацумото дела совсем плохи... И здесь не только 'Баян'... Хочешь сразиться со всей этой армадой, когда 'Якумо' не станет?

Да его уже практически нет...

— 'Якумо' несёт сигнал:... — раздался голос сигнальщика, которому было совершенно не до разборок на мостике — он просто выполнял свои обязанности. — 'Тону. Благодарю за помощь! Уходите. Тенно хейко банзай!'

— Видишь? — мрачно посмотрел адмирал на командира крейсера. — Сейчас русские добьют 'Якумо', а потом возьмутся за нас. И не уйти будет — у них три-четыре узла преимущества. Лево на борт! Это приказ!

Эмоции адмирала Уриу, были сейчас тигром, бьющимся в клетке рациональности. Ему до жути хотелось остаться в строю, или даже броситься в атаку на русские крейсера, но это привело бы к быстрой и неотвратимой гибели 'Нанивы', а, значит, к дополнительной победе русских в данном сражении.

'Якумо' ещё совсем не собирался тонуть, но его командир, капитан первого ранга Мацумото, прекрасно понимал, что корабль доживает последние минуты. А 'Нанива', старенький и слабенький, упорно старается прикрывать своего 'большого брата'. Напрасно. Было совершенно ясно, что такое упорство только увеличит количество вымпелов, которые утопят русские.

А с броненосным крейсером всё ясно: не имея сколько-нибудь серьёзного хода, но, имея таких противников, корабль обречён. Огневая мощь таяла просто на глазах, надежды, что сумеет подойти и выручить Того со своими силами растаяла давно.

А Уриу всё пытается прикрывать... Бесполезно. Пусть бы лучше попытался спасти от скорого истребления подбитые 'Кассаги' и 'Читосе'. Может и сумеет продержаться до подхода остатков отряда Катаоки, о приближении которого доложили сигнальщики...

— Аринобу, может всё-таки в лазарет? — старший офицер крейсера, и друг ещё с гардемаринских времён, Исида пренастырно пытался спровадить Мацумото к докторам. (один из осколков снаряда с 'Богатыря', буквально взрезал живот командира крейсера, но тот категорически отказывался покинуть боевую рубку).— А смысл, Масао? — криво улыбнулся Мацумото. — Я уже не жилец на этом свете. Да и все мы тоже.

Словно подтверждая слова каперанга, очередной тяжёлый снаряд вломился в кормовой каземат, и не только 'испарил' своим взрывом всю орудийную прислугу, но и вызвал детонацию поданных к орудию боеприпасов. 'Якумо' ощутимо встряхнуло, и ещё один пожар, разгораясь, совершенно конкретно собирался проникнуть в погреба, взрыв которых гарантировал гибель крейсера на протяжении нескольких минут.

На самом деле, корабль и так прожил бы немногим больше: подключилась к обстрелу кормовая башня 'Пересвета' и из трёх десятидюймовых стволов, с расстояния в полторы мили, русский броненосец буквально за четверть часа поставил 'гранитную' точку в жизненном пути одного из лучших детищ немецких корабелов. Шесть попаданий только главным калибром в область кормы (а с такой дистанции не спасает уже никакая броня) и взрывы внутри 'Якумо' следовали уже один за другим. Полыхающий крейсер стал быстро крениться на правый борт, задирая нос.

Что и куда попало, ни на 'Пересвете', ни на крейсерах практически не видели. Но то, что главная на этот момент задача выполнена, наблюдали все, кто имел возможность смотреть в сторону противника.

*У японцев имя следует после фамилии, но я решил, что русскому читателю будет более удобно, если имя-фамилию расположить в привычном порядке.

Глава 33

— Скажу откровенно, Оскар Адольфович, — обратился Иванов к адмиралу, после того как на 'Баяне' отгремело последнее 'Ура!' при виде тонущего броненосного крейсера, — даже жалко их порой было. Избиение какое-то...

— Много они наших жалели, когда всемером на одного наваливались, — Энквист отнюдь не разделял мнение командира своего флагманского крейсера.

— Так я же и не спорю. В своё время 'Отову' истребили без всяких сантиментов, просто...

— Знаете, Фёдор Николаевич... Давайте об этом потом поговорим. Разворачивайте отряд, и пойдём заниматься ещё раз 'неблагородным' делом...

— Добьём подранков?

— Именно.

— Так я как раз и хотел это предложить.

— Вот и замечательно! Командуйте!

На мачте 'Баяна' поднялся флажный сигнал: 'Преследовать противника в юго-западном направлении'.

Крейсера Энквиста стали разворачиваться. 'Баян', 'Богатырь' и 'Изумруд' нацелили свои тараны в сторону покалеченных 'Кассаги' и 'Читосе'. 'Пересвет' явно не успевал за лучшими ходоками флота, но тоже развернулся в указанную сторону. Туда же направился уже готовый вернуться в строй 'Олег'.

Как ни странно, Эссен находился в приподнятом настроении: хоть его броненосцу и пришлось покинуть строй в бою главных сил, но, в результате этого, 'Пересвет' оказался в нужном месте и в нужное время. Именно его пушки помогли растерзать 'Якумо' в кратчайшие для артиллерийского сражения сроки, именно его огонь превратил лучшие бронепалубные крейсера японцев в беспомощно ковыляющие по волнам развалины. Теперь, когда главный соперник уже пылает, и, с минуты на минуту пойдёт ко дну, добить 'собачек' проблем не составит, а потом уже, вместе с крейсерским отрядом можно постараться догнать главные силы.

Однако, смертельно раненый броненосный крейсер японцев не собирался уходить из этого мира смиренно и безропотно: всё, что ещё могло на нём стрелять — стреляло. В том числе и одно орудие в кормовой башне...

Взрыв произошёл прямо перед боевой рубкой 'Пересвета', и несколько шальных осколков влетели в её смотровую щель. Пострадал при этом только один человек, из находившихся в центре управления кораблём.

— Ай! — командир броненосца схватился за голову и стал медленно оседать, прислонившись к стенке рубки.

Из-под ладоней Эссена потекло красным, и Черкасов, увидев, как падает 'первый после Бога', немедленно бросил управление огнём, и, подхватив каперанга подмышки, аккуратно опустил его на палубу.

— Санитары! Вызвать санитаров! — истошно заорал лейтенант. — И старшего офицера сюда!..

Василий почти всё время боя провёл на шканцах, формально возглавляя пожарную команду броненосца в этом месте, хотя реально командовал пожарными боцман Гнедых. Да и командовать было практически незачем — на оберегаемом участке возникли только два пожара, каковые залили бы и парой вёдер воды.

Поэтому, когда броненосец вообще не обстреливался, Соймонов позволял себе время от времени наведываться в рубку, и проводить время в общении с командиром, Черкасовым и Тимирёвым.

Но сейчас кипел бой, и старший офицер находился там, где было предписано боевым расписанием.

Появление матроса Тараканова, с вестью, что командир убит, и нужно идти командовать 'Пересветом', повергло Василия в состояние близкое к шоковому.

Дежавю какое-то: прошло чуть больше года, как он заменил на мостике 'Сердитого' Колчака, а теперь снова-здорово — командуй броненосцем, лейтенант Соймонов...

— Что с командиром? — влетел в рубку запыхавшийся старший офицер.

— Осколком в голову. Кость вроде цела, но Николай Оттович без сознания. Унесли в лазарет. Принимай командование, Василий Михайлович, — Черкасов говорил рублеными фразами, не отрываясь от смотровой щели.

— Так он жив? Ну, Тараканов! Ну, пёсья душа! Сгною в канатном ящике паразита!

— Да ладно тебе. Ну, перепутал дурак с перепугу. Не до этого сейчас. Решай, что дальше делать будем — 'Якумо' тонет, куда идём: к главным силам или с крейсерами, добивать 'собачек'?

Мысли заметались в голове Соймонова: С одной стороны, раз пластырь на пробоину наложен, вроде бы требовалось как можно скорее вернуться в линию. Однако бой главных сил громыхал уже довольно далеко, а скорость у 'Пересвета' на данный момент весьма скромная — догонять придётся более часа. Это в лучшем случае.

А вот подбитые японские крейсера относительно рядом, и есть прекрасная возможность покончить с ещё парой вражеских вымпелов. К тому же им на выручку идут четыре японца с 'Нанивой' во главе. Энквист может и справится со своими силами, но в любом случае провозится достаточно долго, и, возможно без решительного результата...

— Идём за крейсерским отрядом. Какова скорость?

— Двенадцать узлов, — отозвался Тимирёв.

— Добавить можно?

— Опасно — может пластырь сорвать.

— Ладно, пока хватит. Наша задача не подпустить к месту боя этот японский антиквариат, а там 'Баян' с компанией, я думаю, быстро управятся. Вероятно даже быстрее, чем мы приблизимся на расстояние открытия огня.

Адмиралу Уриу хотелось кататься по палубе и выть в бессильной злобе: он успел уйти от русских крейсеров, присоединить и возглавить остатки отряда Катаоки. Были все шансы успеть. И прикрыть раненых 'Кассаги' и 'Читосе', но на пути снова вырастал корпус 'Пересвета', прозванного японцами после этого сражения 'пожирателем крейсеров'...

Что характерно: 'Нанива', 'Мацусима', 'Хасидате' и 'Идзуми' вполне могли всерьёз помочь остаткам отряда адмирала Дева в схватке с русскими крейсерами или сразиться с броненосцем. Причём имелся вполне реальный шанс, пусть и ценой серьёзных повреждений своих кораблей выбить бронированного гиганта из боя. Но ведь требовалось и то, и другое. И одно без другого было неосуществимо.

К тому же даже подсчётов в уме хватало, чтобы понять: 'Пересвет' подоспеет к месту, где разыграется очередной эпизод сегодняшнего сражения, где-то через четверть часа после того, как Уриу со своими силами успеет вмешаться в уничтожение отрядом Энквиста лучших лёгких крейсеров японского флота, броненосец подойдёт на дистанцию ведения поражающего огня. А в эффективности стрельбы русских сегодня адмирал уже успел убедиться.

Но решение необходимо принимать. И почти любое решение будет губительным для Японии.

Разве что отступить (ещё раз отступить) к месту схватки главных сил, пользуясь отсутствием там у противника крейсеров 'оседлать' корабль, замыкающий кильватер противника, и засыпать снарядами своих скорострелок среднего калибра... Это может оказаться реальной пользой: бить того, кто связан схваткой с более серьёзным противником, всегда несложно, безопасно и эффективно. 'Грызть хвост' вражеской линии, почти не встречая ответного огня — что может быть более комфортным для тебя? И, главное, что так можно выбивать из строя врагов одного за другим, всё больше и больше облегчая задачу своим броненосным кораблям...

Вроде бы решение очевидно, но адмирал Уриу медлил с приказом: снова отступить... В который уже раз за сегодняшний день. Отказаться от боя 'шесть на пять'. И потом трудно будет объяснить каждому, кто пожелает 'бросить камень' в адмирала, что вес бортового залпа 'пятерых', чуть ли не вчетверо превосходит оный у той 'шестёрки', что собралась ему противостоять. Что по водоизмещению русские превосходят более чем вдвое, что крейсера Дева, на данный момент, вообще еле держаться на воде...

Выбор у Уриу был вполне конкретный: либо всё-таки броситься в сражение сейчас и почти гарантированно погубить ещё четыре крейсера, но умереть в бою, либо отвернуть к главным силам и попытаться принести реальную пользу Родине. При этом покрыв своё имя позором.

Если бы речь шла о лично его жизни, и, даже о жизнях тех, без малого двух тысяч моряков, что следовали за адмиральским флагом — никаких сомнений. Только в бой! Погибнуть, но не опозорить флот страны Ямато хоть тенью подозрения в отсутствии храбрости её сынов. Адмирал думал не о людях — о 'железе', о кораблях, которые почти наверняка погибнут в стычке с заведомо более сильным противником.

И решение было принято. С точки зрения европейца тоже понятное: Лишь бы поскорей всё кончилось, а ждать осталось недолго — до первого русского снаряда...

— Курс к отряду адмирала Дева! — скомандовал Уриу командиру 'Нанивы'. — Поднять сигнал: 'Атакуем неприятеля.'

Где-то в глубине души оставалась надежда, что одно-два попадания из гомерических орудий 'Мацусимы' или 'Хасидате' смогут переломить ход боя на этом конкретном участке.

Не успели.

Глава 34

Первым приблизился к еле ковыляющему по волнам 'Читосе' 'Баян'. Когда поднимали на мачте сигнал 'Предлагаем сдаться', никаких иллюзий по поводу ответа не испытывали, и ответ, в виде выстрелов из оставшихся целыми на японском крейсере трёх орудий восприняли как закономерность.

Но и без всяких сантиментов.

Орудия флагмана Энквиста и идущего следом 'Богатыря' открыли ураганный огонь по не сдающемуся кораблю японцев. А тому и требовалось немного: конструкция хрупкая, попаданий 'впитал' уже немало, так что прилегать на левый борт один из лучших ходоков японского флота стал уже минут через двадцать после того, как его начали засыпать снарядами. И, практически в тот самый момент, когда силы подоспевшего Уриу уже имели возможность поддержать гибнущего товарища. Поздно. Теперь им самое время было 'подумать о собственном здоровье', ибо даже перспектива присоединения хоть и 'охромевшего', но всё-таки справившегося с опасными повреждениями 'Кассаги', оставляло отряд японских бронепалубных крейсеров значительно более слабым по сравнению даже с группой, ведомой 'Баяном'. Без учёта неумолимо накатывающего к месту боя 'Пересвета'.

Ну что же: японцы пёрли на рожон, и явно хотели продолжить битву здесь и сейчас — русским крейсерам было чем встретить нахалов...

— Готовьтесь к следующей 'фигуре' сегодняшнего балета, Виктор Карлович, — весело обратился к своему старшему артиллеристу Иванов. — Японцы совсем страх потеряли, а наглецов надо наказывать.

— Фёдор Николаевич, — лейтенант Деливрон отнюдь не разделял оптимизма своего командира, — в погребе носовой башни шесть снарядов, в кормовой — восемь. С утра стреляем без передыха... Дальномер разбит — теперь только по микрометрам... Шестидюймовых пока в достатке, но...

— Я понял, — посмурнел командир 'Баяна', — всё равно — атакуем эту рухлядь! Так ведь, Оскар Адольфович?

— Да у нас и выбора нет, — усмехнулся в бороду Энквист, — бежать от этих 'корыт' — себя не уважать. Работайте пока средним калибром, лейтенант, а восьмидюймовые прибережём для какого-нибудь решающего удара.

Командуйте поворот на японцев. Фёдор Николаевич!

Иванов, хоть и был достаточно лихим командиром, не раз принимавшим самые рискованные решения в бою и без оного (именно под его командованием, минный транспорт 'Амур' поставил те самые мины, на которых подорвались и затонули японские броненосцы 'Хатсусе' и 'Ясима'), но на этот раз он не разделял оптимизма адмирала: 'Баян', да и весь крейсерский отряд в бою уже несколько часов. В непрерывном бою. Непрерывно стреляя. А стреляют и подносят к пушкам снаряды люди. Живые люди. А каждый шестидюймовый, который подаёт, как правило, один человек, весит полцентнера. То есть ожидать от комендоров такой же интенсивности огня, как была утром, не стоит. А у японцев с их относительно лёгкими стодвадцатками и малоутомлёнными людьми на подаче, таких проблем нет.

Но приказ есть приказ, и 'Баян', развернулся на курс преследования отряда Уриу.

— Василий Михайлович, — обратился Черкасов к двадцатичетырёхлетнему командиру броненосца, — со снарядами главного калибра полный швах: в баковой двадцать, а в кормовой вообще семь...

— Считая сегментные?

— Ну что ты, без них, разумеется. Сегментные сейчас не актуальны — миноносцев не наблюдается.

— Как считаешь, имеет смысл перетащить с десяток в кормовую?

— Волоком? Думаю, что не стоит. Я просто пока приказал Витгефту до особого распоряжения огня не открывать. А в носовой, если верить Поливанову, наше чудо похмельное просто чудеса творит. Извини за каламбур, конечно.

— То есть?

— Да командир башни божится, что именно Вилкат практически все японские калоши и утопил. Заранее 'Георгия' ему просит.

— Ладно, оставим пока эту тему... Ну и снаряды в носовом погребе тоже.

— И я о том же. Пусть уж наш 'снайпер' порезвится. А Витгефт с компанией, когда надо будет, отбабахают своё, и пусть закуривают в ожидании минных атак.

— Согласен. А пока идём на соединение с крейсерами.

— Не догоним ведь...

— Да вижу я. Конечно, на своих двенадцати узлах не догоним. Мы теперь исключительно 'добиватели'. Если крейсерские кого остоновят, тогда подойдём и постреляем. Ну, или, в случае чего, прикроем наших своим калибром, если у Энквиста дела худо пойдут.

— Вероятно так. Там вроде уже каша заварилась. Посмотрим, найдётся ли нам работа.

— Работа не волк — всегда найдётся. В общем: идем, как идём. Курс на место боя крейсеров. Где бы этот бой не происходил.

— А, кажется, одного уже подбили, — радостно произнёс Черкасов. — Наша 'добыча'!

Действительно: было отчётливо видно, как 'Хасидате', попавший под шквальный огонь 'Богатыря' и 'Олега', щеголяя пожарами на протяжении практически всего корпуса, вышел из общего кильватера и стал здорово отставать от товарищей по строю.

— Если не успеет починиться, то точно — наш, — азартно вперился глазами в японский крейсер Соймонов. — Не должен успеть, не успеет... Машина! Давай четырнадцать узлов!

— Пластырь... Переборки... — попытался урезонить Василия штурман. — Очень рискованно.

— К чёрту! Полчаса выдержат, а больше и не потребуется. Нилыч! Передай в носовую, что если этот поганец и сейчас попадёт, гарантирую ещё один крест.

Лейтенанта просто колотило в азарте — вот она, цель, уже практически рядом, ещё только чуть-чуть, и броненосец, которым он теперь командовал, практически наверняка разнесёт в щепки и огрызки японский крейсер.

Только бы успеть! Только бы не сдали переборки! В Соймонове проснулся извечный охотничий азарт мужчины, корни которого, наверное, уходили ещё в каменный век, если не в более древние времена. Времена, когда наш обезьяноподобный предок ещё даже не взял в руки камень или палку, чтобы убить какую-нибудь 'еду', умеющую самостоятельно передвигаться...

— На лаге?

— Тринадцать с половиной узлов.

— Переборки в носу?

— Выпирает, но пока держат...

— Добро! — Василий видел, что 'Пересвет' успевает 'на рандеву' с отставшим японским крейсером. Можно было уже не особенно беспокоиться. — Иметь ход тринадцать узлов. Спасибо, мехи!

— Можем и больше, — донеслось по переговорной трубе из низов броненосца. — Вы там сами 'наверху' решайте. У нас пока всё в порядке.

— Ещё раз спасибо! Больше пока не требуется.

— Минут через пять можем начинать пристреливаться, — отвлёк Соймонова старший артиллерист.

— Хорошо. Разбирайся уже сам в собственной 'епархии'. Как только сочтёшь нужным открывать огонь — валяй.

— Понятно! Извини пока, — Черкасов обратил теперь всё своё внимание на телефон и пошёл сыпать распоряжениями.

Василий наблюдал в бинокль на приближающийся корпус 'Хасидате'. Именно 'Хасидате: спутать крейсер с как бы однотипной 'Мацусимой' было совершенно невозможно — корабли являлись скорее антиподами. Всё наоборот — если 'Итсукусима' и 'Хасидате' имели относительно высокую корму при низком баке, то крейсер Окуномии обладал как раз высоким полубаком при крайне небольшой высоте борта на юте. Короче 'Хасидате', построенный в Японии, представлял из себя практически 'Мацусиму' изготовленную французами, но идущую как бы 'кормой вперёд'.

Вероятно, строители кораблей делали это для того, чтобы противник со значительного расстояния не смог разобраться, который из крейсеров перед ним, и в какую сторону держит курс.

Сейчас же дистанция становилась совершенно 'детской' и Соймонов прекрасно понимал, кого 'Пересвет' начнёт разносить в клочья через несколько минут. Ни капли жалости и сострадания не шевельнулось в тот момент в душе лейтенанта. Враг есть враг, и его необходимо уничтожать там, где встретишь. Не смущаясь тем, что ты заведомо сильнее и это будет 'не по-рыцарски'. Не на турнире, чёрт побери!

Уже загрохотал носовой каземат правого, практически не стрелявшего раньше борта, и первые недолёты, весьма незначительные недолёты, подняли водяные столбы совсем неподалёку от пылающего японца.

— Думаю, что можно переходить на беглый, — обратился Василий к Черкасову.

— Подожди! Ещё два-три пристрелочных залпа... Тогда и врежем всем бортом. И из носовой башни добавим. Думаю, что на пяток десятидюймовых снарядов ради такого случая разориться стоит. А?

— Не возражаю. Работай, Василий Нилович.

— Радио от командующего, ваше благородие! — нарисовался в рубке посыльный со станции беспроволочного телеграфа.

— Вот не было печали! Нашли время... Давай! — протянул руку Соймонов.

— Что там? — повернулся лейтенант Тимирев.

— 'Пересвету' возможно скорее вернуться к главным силам', — в полном обалдении прочитал Василий. — Что у них там такое произошло?

— Не могу знать, ваше благородие! — тут же рявкнул матрос, решив, что спрашивают его.

— Да понятно, что не можешь. Подожди! — старший офицер 'Пересвета', отвлёкшись от неумолимо надвигающегося очередного боя, схватил карандаш, и слегка подрагивающими от волнения пальцами, быстро написал ответ: 'Веду бой. Прервать его не имею возможности.'. И отдал бумагу посыльному:

— Бегом к станции! Если будут новые телеграммы — немедленно сюда. Ясно?

— Так точно, вашбродь! — обозначил пожирание начальства глазами матрос и немедленно смылся выполнять приказ.

— Не горячитесь, Василий Михайлович? — снова подал голос Тимирев. — Всё-таки прямой приказ...

— Владимир Сергеевич, а вы что предлагаете, сейчас, в данный момент, выйти из боя? — с удивлением посмотрел Соймонов на штурмана. — Русский броненосец отступит от полуживого японского крейсера?

— Я ничего не предлагаю, — спрятал глаза Тимирёв, — я напоминаю о полученном приказе. Вполне конкретном. Хотя, решать, конечно, вам.

— Я уже решил...

Слова командующего 'Пересветом' лейтенанта прервала пальба шестидюймовых казематов правого борта, которые уже 'почувствовали' накрытие цели, и перешли на огонь по способности. Причём все разом.

Жахнула выстрелом и носовая башня.

— Перелёт! — 'вернулся' в реальность боевой рубки и Черкасов. — Всё-таки придётся этого Вилката, вместо кавалерства отправить гальюны драить...

Однако уже второй выстрел из баковой утихомирил разгневанного лейтенанта — у самого форштевня 'Хасидате' вырос здоровенный столб воды, выбросило огнём и дымом — явное попадание. Причём было видно, что попадание не 'формальное', вражеский крейсер за пару минут, здорово погрузился носом и стал зарываться в волны.

А средний калибр 'Пересвета' в пять стволов продолжал курочить корпус японского крейсера. Двадцати минут хватило, чтобы ветеран флота страны Ямато задрал свои винты над волнами. И, медленно, но верно заскользил в глубины Японского моря.

— Ну что, к крейсерам идём или к эскадре? — повернулся к командиру Тимирев, когда отгремело очередное 'Ура!'.

— Выполняем приказ, — ни секунды не сомневался Василий. — Только нужно отстучать Вирену, что больше тринадцати узлов дать не можем и в наличии... Василий Нилович, сколько десятидюймовых осталось?..

— Семнадцать, — не замедлил с ответом Черкасов, в последнее время считавший каждый выстрел главного калибра.

— Японцы отворачивают! — резануло криком сигнальщика.

Офицеры одновременно вскинули бинокли к глазам. Действительно, крейсера Уриу сделали поворот все вдруг, и стали удаляться от линии ведомой 'Баяном'. Вид у них был достаточно плачевный: горели все, а 'Идзуми' имел ещё и серьёзный крен на правый борт.

— Не уйдут, — уверенно высказал своё мнение старший артиллерист 'Пересвета', однако русские крейсера почему-то продолжали оставаться на прежнем курсе, не торопясь броситься в погоню.

— Вы что-нибудь понимаете, господа? — недоумённо посмотрел Черкасов на своих товарищей.

— Думаю, что ларчик просто открывался: Энквист получил тот же приказ, что и мы. Что-то там у наших броненосцев пошло не так...

Глава 35

Того Хейхатиро не без удовлетворения наблюдал за результатами начала сражения: после того как противники схватились всерьёз. Боги наконец-то обратили свой взор на сынов страны Ямато — не прошло и получаса, как у борта русского флагмана встал громадный столб воды, из его утробы вырвало огнём, и 'Орёл' явно потерял управление — его понесло между боевыми кильватерами, и японский строй не преминул отстреляться по подранку полновесным батальным огнём. Русский броненосец едва-едва успел спрятаться за своей линией. А ещё через несколько минут из строя вывалился 'Пересвет'. Такой удачи командующий Объединённым флотом даже не ожидал. Правда 'Якумо' тоже получил повреждения, заставившие крейсер покинуть строй, но теперь соотношение сил более-менее уравновесилось: 'Скисима' и 'Адзумо' против 'Бородино' с 'Победой' — вполне себе паритет...

Того не хотел думать о том, что его броненосец уже серьёзно побит, а 'Бородино' 'свеж и бодр', что кроме этих двух пар броненосных кораблей, в сражении принимают участие и другие, что 'Орёл' с 'Пересветом' вполне могут вернуться в строй... Много ещё о чём стоило подумать на перспективу, но адмирал сейчас жил и дышал конкретной сложившейся ситуацией. Пока весьма благоприятной. И в самом деле можно было надеяться на то, что у русских расстрелянные стволы, что их команды в полушоковом состоянии от выхода из строя двух броненосцев... На ещё один 'золотой снаряд' в конце концов.

Зря надеялся. На войне, в конце концов, всё по-честному: если ты влепил противнику неимоверно 'золотой снаряд' — жди ответного. А то и двух. Получилось — 'трёх': сначала отходящий 'Орёл' всадил в корму 'Сикисимы' двенадцатидюймовый гостинец, разрушивший напрочь рулевую машину. Затем 'Бородино' отметился двумя попаданиями главного калибра. И , если один из снарядов просто расчехвостил катер и смял пару вентиляторов, то от попадания второго отвалилась и скользнула ко дну броневая плита.

И это не учитывая шквала шестидюймовых попаданий... 'Сикисиме' срочно потребовался выход из боя. Остальные корабли японской эскадры тоже находились в схожем состоянии.

Требовалось временно разорвать огневой контакт. Дать возможность экипажам хоть наспех заделать пробоины, утереть пот со лба, перевязать раны...

Но резко отвернуть Того не имел возможности: во первых, как уже упоминалось, вышла из строя рулевая машина 'Сикисимы', а во вторых, при сколь-нибудь решительном изменении курса влево, немедленно возникал бы крен на правый борт. А в том месте, где из-за отвалившейся плиты, открылись целые ворота в утробу корабля, до уровня воды оставалось едва более полуметра. Пробоину, конечно заделают хотя бы деревянными щитами, но для этого нужно время. Как воздух необходим перерыв в сражении...

Флагманский броненосец адмирала Того стал склоняться от противника постепенно, увеличивая дистанцию понемногу. Следующие мателоты послушно двинулись в кильватере 'Сикисимы'.

Русские так же не пытались продемонстрировать 'бульдожью хватку' — и выход из строя 'Орла' с 'Пересветом' произвёл соответствующее впечатление, и эскадренная скорость не позволяла преследовать отрывающихся японцев.

К тому же русские вполне были согласны разойтись с противником, имея те результаты боя, что уже можно 'прокалькулировать': четыре бронепалубных крейсера японцев на дне, можно и должно не погнушаться добить 'Якумо'... Россия в явном барыше...

Только вот 'Орёл' теперь висел гирей на всей эскадре — его нужно непременно привести во Владивосток, иначе в мировой прессе пренепременно результаты боя будут отражены как-то вроде: 'У русских потоплен флагманский броненосец, у японцев — несколько лёгких крейсеров...'. А может и просто: 'У русских потоплен флагманский броненосец'. А про мелочи, типа крейсеров, не упомянут...

Поэтому эскадра не ушла от своего флагмана. 'Бородино' заложил 'вираж' вокруг раненого 'Орла', в ожидании, что выведенный из строя броненосец, справится с повреждениями, и снова вольётся в кильватер.

— Что с судном, Константин Леопольдович? — немедленно осведомился Вирен у командира 'Орла', когда броненосец всё-таки прошёл в промежуток между двумя броненосными отрядами и его обстрел прекратился.

— Прошу прощения, Роберт Николаевич, — неласково взглянул на адмирала Шведе, — но пока знаю ровно столько же, сколько и вы. Дайте десять минут.

Командующий эскадрой и сам понял, что требует от командира корабля невозможного. Однако извиняться посчитал ниже своего адмиральского достоинства и просто молча кивнул, как бы позволяя кавторангу выяснить обстановку и доложить об оной.

— Ваше превосходительство, — до истечения запрошенных на выяснение обстановки минут, ещё оставалось две-три, но Шведе уже докладывал Вирену то, что успел узнать, — крен на левый борт нарастает, пытаемся справиться контрзатоплениями, но пока не очень успешно. Больше пробоин по ватерлинии нет — броня выдержала. Однако больше девяти узлов хода дать не можем. По артиллерии докладывать?

— Вкратце, — кивнул адмирал.

— Обе двенадцатидюймовые башни в порядке. Средняя шестидюймовая левого борта уничтожена. Остальные вполне боеспособны.

— Спасибо. Достаточно, — кивнул командующий эскадрой. — Посигнальте Левицкому, чтобы подвинтил свой 'Жемчуг' поближе. Я со штабом перейду на крейсер пока есть такая возможность. 'Орёл', извините, уже не подходит для командования эскадрой.

Шведе молча козырнул, и тут же передал соответствующий приказ сигнальщикам.

На единственном оставшемся при броненосцах крейсере немедленно ответили: 'Ясно вижу' и 'Жемчуг' пошёл на сближение с флагманом.

Как ни странно, на 'Орле' остались две неразбитые шлюпки, а так же возможность спустить их на воду.

— Одной достаточно, — мрачно бросил Вирен, — со мной сойдёт только штаб. Удачи вам, Константин Леопольдович. Ремонтируйтесь. Обещаю, что эскадра 'Орла' не бросит.

Адмирал слегка кривил душой, говоря эти слова. Нет, он, конечно, действительно не собирался уводить броненосцы от своего, теперь уже бывшего, флагмана. Но совсем не из соображений 'сам погибай, а товарища выручай'. Просто пушки смертельно раненого корабля явлись очень серьёзным подспорьем в бою, и отказываться от помощи столь сильной боевой единицы командующий эскадрой не собирался. Если японцы, конечно, вернуться, чтобы продолжить сражение.

И, на самом деле, Вирен подсознательно желал именно этого — продолжить.

Уже сидя в шлюпке, достаточно быстро несущей его вместе с офицерами штаба к борту 'Жемчуга', Роберт Николаевич вдруг понял, что с удовольствием разменял бы только что покинутый им броненосец на броненосный крейсер японцев — ведь довести 'Орёл' до Владивостока стало уже практически нереальным. Ведь под его скорость придётся подстраиваться всей эскадре. А это значит, что будет необходимо лишнюю ночь провести в море. Под возможным, а, точнее, весьма вероятным, ударом миноносцев противника. А уж этого 'добра' у японцев предостаточно.

Глава 35

С 'Жемчуга' спустили штормтрап. Понятное дело — не до парадной встречи адмирала на борту.

— Пробейте днище у шлюпки, и все на крейсер, — хмуро проговорил Вирен и уцепился за ближайшую балясину.

— Казённое имущество, Роберт Николаевич, — попытался возразить флагманский штурман.

— Снявши голову, по волосам не плачут. Рубите, как только все поднимутся на борт.

Левицкий немедленно встретил командующего возле фальшборта. И, как только оба ботинка адмирала коснулись палубы начал рапортовать:

— Ваше превосходительство...

— Оставьте, Пал Палыч, — оборвал ретивого командира корабля адмирал. — Пройдёмте на мостик, там и будем разбираться. Ваш крейсер становится кораблём управления эскадрой, что, вы, я надеюсь, уже поняли.

Какие новости? Пока шли к вам на шлюпке, я информации не имел. Итак?

— Того разворачивается, Роберт Николаевич, — выдохнул Левицкий, — минуты четыре назад заложил поворот на встречный курс с нами...

— Добро. Проводите меня на мостик.

... Свежий ветер обвевал лицо адмирала на мостике... Ну обвевал. Свежего ветра хватало и на палубе, и когда шлюпка подваливала к борту крейсера... Уж чего-чего, а свежего ветра в открытом море всегда достаточно. Если, конечно, не стоит полный штиль.

— Эскадре иметь ход девять узлов, — начал сыпать распоряжениями командующий эскадрой, — 'Орлу' приготовиться вступить в кильватер.

Мачты 'Жемчуга' немедленно запестрели гирляндами сигнальных флагов и броненосцы послушно сбавили скорость.

Тихоокеанский флот России готовился очередной раз встретить врага. Встретить полным составом, полновесными залпами...

Но с 'Орлом' было что-то не так — броненосец потерял управление, и сообщил об этом флажным сигналом.

Все планы Вирена рушились.

А 'Сикисима' уже выйдя на траверз 'Победы', начал разворот на шестнадцать румбов. Того явно собирался повторить свой дебютный маневр, который не особенно удался в Цусимском проливе.

'Бородино' и 'Победа' оказывались под ударом пяти японских кораблей линии. Если не отвернут. Если не прибавят ход...

Увеличить скорость за столь небольшой промежуток времени было нереально. Отвернуть — отдать 'Орёл' под расстрел всей японской эскадре. Остаться на курсе — гарантированно погубить оба сколько-нибудь современных броненосца флота...

Все эти мысли за секунду пронеслись в голове Вирена. Необходимо было принимать решение. Мгновенно принимать...

— Отсигнальте на 'Бородино': 'Три румба влево. Прочим быть в кильватере'.

— Роберт Николаевич! — испуганно повернулся к адмиралу Осипов. — Но ведь тогда 'Орёл'...

— 'Орёл' или флот, — отрезал адмирал. — Выбираю 'флот'. За орловцев отомстим. Позже. Эскадре: 'Иметь ход в тринадцать узлов'.

Усадил меня Того, — думал Вирен про себя. — Крепко усадил. Данный ход японец выиграл. И нельзя сказать, чтобы очень красиво — я сглупил. 'Орёл' теперь точно 'не жилец'. Остаётся надеяться, что на 'Бородино' сообразят, и обрежут хвост японскому кильватеру...

На 'Бородино', как ни странно, поняли суть маневра. Даже 'творчески' обработали. Последний и единственный современный броненосец флота пошёл практически на точку разворота японцев. Приняв чуть влево.

В результате, эта самая 'точка', стала центром сосредоточения огня всей русской эскадры. Нет, основное количество кораблей линии адмирала Того, успело проскочить 'горячий коридор', который поспешили организовать броненосцы противника, но уже 'Ивате', идущий предпоследним в колонне, успел схлопотать несколько попаданий. А уж концевой 'Токива', и до этого получивший немало от 'Наварина' и 'Нахимова', был просто засыпан снарядами всевозможного калибра. Причём не менее, чем шестидюймового.

Капитану первого ранга Иосимацу до жути не хотелось вводить свою 'Токиву' в этот 'лес' из поднявшихся от поверхности моря всплесков, он даже отдал приказ склониться чуть правее генерального курса, но русские артиллеристы без особого труда нащупали дистанцию, и дружно врезали огнём по созданию английских судостроителей.

Голова японской колонны уже начала терзать 'Орёл', но зато её хвостовой крейсер оказался под сосредоточенным огнём 'Бородино', 'Победы', 'Полтавы' и 'Сисоя Великого'. Шестнадцать стволов крупного калибра, не считая среднекалиберного града, обрушили всю свою мощь на хоть и бронированный, но всё-таки крейсер. А ещё готовились подключить свою артиллерию 'Наварин' и 'Адмирал Нахимов'. Не потребовалось. То есть тяжёлые снаряды хоть и устаревших, но, тем не менее, грозных пушек русских 'старичков' вполне пригодились бы при потоплении подбитой 'Токивы', но такой помощи не понадобилось: для четырёх броненосцев не составило особой проблемы уничтожить один броненосный крейсер, почти лишившийся хода.

А хода 'Токива' действительно лишился: один из двенадцатидюймовых снарядов пробил всё, что только можно, и разорвался непосредственно в машинном отделении крейсера. То есть ход не был потерян окончательно, но скорость упала в разы. А потом, исколачиваемый снарядами крейсер просто не имел возможности дотянуться до своего основного кильватера. А 'кильватер' не ждал — у него имелась своя задача.

Быть концевым в колонне, как оказалось, — самое неблагодарное дело: ради тебя не прекратят сражение. Не повезло — погибай сам.

А русские комендоры, рыча от восторга, засаживали снаряд за снарядом в гибнущий 'Токива' с уже совершенно убийственных пятнадцати кабельтовых. Ближе подходить было опасно — появлялся риск получить в ответ минный выстрел. Но речь всё равно шла уже о последних минутах пребывания японского крейсера на поверхности воды. Он горел уже весь, ответный огонь практически прекратился, из казематов один за другим вырывались снопы огня... В качестве финального аккорда прозвучал взрыв носовой восьмидюймовой башни и 'Токива' стал стремительно заваливаться на борт. Ещё несколько минут, и только днище корабля возвышалась над волнами.

Русские броненосцы прекратили огонь и 'Бородино' по приказу с 'Жемчуга' взял курс к 'Орлу', которому сейчас тоже приходилось туго. И это ещё очень мягко сказано. Положение броненосца было просто критическим. Четыре корабля японской линии уже на протяжении четверти часа рычали на бывшего флагмана своими главным и средним калибром. И небезрезультатно.

Шимоза жгла и рвала корабль. Вернее его надстройки и небронированный борт — броневой пояс не был пробит ни одного раза, но всё, что не являлось бронёй, пылало и корёжилось, разлеталось клочьями и сминалось. Глядя на этот плавучий костёр, невозможно было поверить, что в данном аду имеются живые люди...

А люди были. Живые. И продолжающие сражаться.

Ещё действовали носовая двенадцатидюймовая башня, и носовая же шестидюймовка правого борта. Продолжала огрызаться огнём и средняя батарея семидесятипятимилиметровых пушек. Броненосец упорно тянулся к своим. Горел, но не тонул. И, как ни странно, продолжал держать восемь узлов.

И колонна, ведомая 'Бородино', усиленно спешила навстречу. Ещё немного и русский кильватер вклинился в тот трёхмильный промежуток между избиваемым 'Орлом' и японской колонной. Предварительно, разумеется, головные русские броненосцы обработали огнём флагманский корабль Того. Тот немедленно сделал левое плечо вперёд и поспешил увеличить дистанцию — японский адмирал совсем не горел желанием подставить свои мателоты под облегчённые снаряды русских на оптимальной для них дистанции.

А вообще-то он ждал только одного: русского снаряда, который поставит точку в земном пути адмирала Того.

Получая доклады о потопленном 'Токива', гибнущем 'Якумо', о 'ныряющих в бездну' один за другим бронепалубных крейсерах, о состоянии 'Сикисимы'... Командующий Соединённым флотом Империи понимал, что проиграл. Проиграл вдребезги и окончательно. И проиграла Япония. Сражение и войну.

Пусть удастся затоптать в пучину пылающий русский броненосец и даже привести в Сасебо или Такесики 'живыми' оставшиеся четыре броненосных корабля, ведь это не спасёт Империю от поражения в войне. Даже идущая с Балтики эскадра вполне соизмерима по силам всему оставшемуся флоту страны Ямато. А те русские корабли, что вернутся после сегодняшнего боя во Владивосток, вместе с выходящими из ремонта, сильнее, как минимум, втрое. И теперь практически не имеется крейсерской разведки... 'Итсукусима', 'Хасидате', ''Нийтака', 'Цусима', 'Сума' и 'Читосе' уже стали жертвами сегодняшнего сражения. Пару дней назад потерян 'Такачихо'... И счёт ещё, вероятно, не закончен. Чем мы так прогневили богов?

Небеса не ответили. Просто поставили перед фактом: 'Сикисиму' в очередной раз накрыло шквалом огня, а расстояние являлось слишком незначительным, чтобы даже главный пояс мог удержать рвущиеся на сумасшедшей скорости внутрь броненосца тяжёлые снаряды русских. Вовремя разорвать дистанцию не удалось...

На флагмане адмирала Того разворотило переднюю трубу, снова раздраконило починенную на живую нитку рулевую машину, свалило грот-мачту и вырубило кормовую башню главного калибра. Но бой сейчас протекал на контркурсах, осталось выдержать огонь русских 'пенсионеров' — 'Наварина' и 'Нахимова', а потом будет возможность привести флагманский броненосец в более-менее боеспособное состояние...

А вот комендоры упомянутых кораблей, замыкающих русскую боевую линию, оказались в корне не согласными с ожиданиями командующего японским Соединённым флотом. Они постарались всадить в 'Сикисиму' максимум того, что могли. И преуспели. Теперь рухнула уже кормовая труба, рвануло огнём из среднего каземата левого борта, а восьмидюймовый с 'Адмирала Нахимова' угодил непосредственно в боевую рубку. Относительно узкие смотровые щели пропустили внутрь немного осколков, но контузией от взрыва тяжёлого снаряда 'приласкало' всех, кто находился внутри. Адмирала Того, без сознания, на носилках переправили в лазарет.

Вирен, наблюдавший с борта 'Жемчуга' взрыв и пожар вокруг боевой рубки 'Сикисимы', а так же то, что вражеский флагман зарыскал на курсе, немедленно приказал: 'Эскадре два поворота 'вдруг' влево. Атаковать головной корабль противника.'.

— Роберт Николаевич, дымы с оста. Много дымов, — доложил Левицкий.

— Миноносцы, вероятно, — кивнул адмирал. — Вызвать по радио 'Пересвета' и крейсера. Скоро начнёт темнеть — надо соединяться для отхода и, заодно, отогнать этих ночных разбойников подальше от нашего курса.

Командующий флотом отдал приказ и забыл о нём. Он наблюдал, как боевая линия осуществляет манёвр. Получалось не очень, но в принципе — получалось: 'Адмирал Нахимов' повёл за собой боевую колонну, а скорость противника, при наличии серьёзно повреждённого 'Сикисимы' не позволяла японцам оторваться от преследователей.

То есть три броненосных крейсера вполне могли улепетнуть, но в этом случае, флагман флота оставался на полное растерзание русским кораблям.

Хотя и имевшаяся ситуация не особо позволяла крейсерам Симамуры всерьёз заступиться за 'старшего брата': заслонить его своей относительно тонкой бронёй от двенадцатидюймовых снарядов гайдзинов...

Ну да, один раз можно. Нахвататься попаданий, которые вполне могут стать критическими. И не спасти собрата.

Логика кричала и билась в черепе адмирала Симамуры: Отойди! Уведи крейсера!! Спаси хотя бы оставшиеся три!!!

Нет. 'Идзумо' заложил вираж вокруг своего охромевшего флагмана, с перспективой вернуться и снова прикрыть 'Сикисиму' бортами трёх своих крейсеров.

Глава 36

— Радио с 'Пересвета' и от Энквиста, ваше превосходительство, — протянул бумажки минный офицер 'Жемчуга' адмиралу.

— 'Веду бой... Не имею возможности прекратить...', — Вирен увидел, что обе телеграммы практически идентичны. — Они что там, с ума посходили?! Да хоть они там все поголовно на бабах лежат — немедленно встать и выполнять приказ! Радируйте срочно!..

— Прошу прощения, — оторопел доставивший телеграммы. — Что радировать? Про баб?

— Про каких баб, лейтенант? — Роберт Николаевич начал слегка звереть, но вовремя понял сам, что слегка зарвался в своём желании однозначного понимания приказов от офицеров. Несмотря на формулировку. — Передавайте: 'Немедленно идти на соединение с главными силами. Ожидаются минные атаки со стороны противника.'

И Энквисту, и Эссену.

— Прошу прощения, ваше превосходительство, но командир 'Пересвета', либо убит, либо тяжело ранен — телеграмма подписана лейтенантом Соймоновым.

Вот это да! Вирена было трудно удивить, но известие о выходе Эссена из строя, повергло адмирала в полный ступор: понятно, что война есть война, но рассудок просто отказывался воспринимать тот факт, что Николай Оттович во время сражения может быть где-то, кроме мостика или боевой рубки корабля, которым командует.

До жути хотелось узнать, что случилось с лихим каперангом, убит он или ранен... Но адмирал прекрасно понимал, что не может себе позволить удовлетворить своё любопытство во время боя — не та эта информация, которой сейчас можно засорять эфир. Нет! Сейчас не до этого!

— Отправляйте депешу! И запросите о состоянии судов, — отпустил командующий лейтенанта Линдена.

Ответ пришёл достаточно быстро и обнадёживал: все корабли на плаву, серьёзных повреждений не имеют, идут на соединение. Особо порадовала весть об уничтоженных трёх крейсерах японцев. В том числе 'Якумо'.

Тревожила недостаточная скорость 'Пересвета' в тринадцать узлов и недостаток тяжёлых снарядов на нём и на 'Баяне'. Однако порадовала догадливость Соймонова, который сообразил сообщить, что Эссен именно ранен. Вирен вздохнул с облегчением и помянул про себя добрым словом молодого лейтенанта, у которого был посаженным отцом на свадьбе.

Нельзя сказать, что Роберт Николаевич считал командира 'Пересвета' своим другом, но относился к нему с огромным уважением за храбрость, решительность и острый ум.

Но не до сантиментов — идёт бой.

— Что с 'Орла'?

— Никакой информации, ваше превосходительство, — немедленно отозвался командир 'Жемчуга'. — Горит. Мачты сбиты. Связи нет ни по беспроволочному телеграфу, ни флажной. Что делать будем?

— Возьмите курс к нему. И приготовьтесь принимать людей — не довести броненосец до Владивостока. Какими средствами располагает крейсер?

— Целы катер и две шлюпки, — немедленно понял Левицкий, что имеет в виду адмирал.

— Добро. Готовьте. Броненосцы с 'Сикисимой' и сами справятся. А орловцев нужно принять на борт. Негоже оставлять их на погибель или плен. Отсигнальте 'Орлу', чтобы экипаж приготовился оставить броненосец.

— Но ведь миноносцы...

— Выполняйте, Пал Палыч, — устало отозвался Вирен. — Дымы ещё не близко, а Энквист с крейсерами вот-вот подойдёт. Сразу его и отправим отгонять японских 'шакалов'. Ещё вопросы будут?

— Никак нет, ваше превосходительство! — строго по уставу отозвался кавторанг.

— Вот и ладненько. Идём к 'Орлу'.

'Жемчуг' направился к горящему и уже заметно кренящемуся русскому броненосцу, а остальной кильватер главных сил продолжал методично избивать 'Сикисиму', который явно доживал последние минуты.

На флагмане адмирала Того уже рухнуло всё, что ранее стояло вертикально: мачты, трубы, вентиляторы. Уже горело всё. Уточнять не требуется: 'всё', оно и есть 'всё'.

Броненосец зарылся в море по самые клюзы и продолжал оседать носом.

Русский кильватер отсёк от тонущего корабля три броненосных крейсера японцев, и удерживал их на почтительном расстоянии, не давая приблизиться и помочь гибнущему 'Сикисиме'. В этом не было никакого садизма — просто необходимо доводить дело до конца. До решительного результата: раз уж представилась такая возможность, то последний современный броненосец противника необходимо уничтожить.

— Лихо им там приходится, — говорили комендоры на русских кораблях. — Однако, добить надо! Потопим эту 'Симу', и войне конец. Давай, подавай быстрее!

Объятый пожарами флагман командующего флотом Страны Восходящего Солнца стал заваливаться на левый борт и уже черпал волны своими казематами. Казалось, было слышно даже на кораблях русской линии, как шипит, погружаясь в воду, раскалённая броня.

Обгорелое тело командующего Соединённым Флотом, вместе с броненосцем уходило в пучину Японского моря.

'Труп врага всегда хорошо пахнет' — говорят на Востоке. Доля истины в этом есть, и на кораблях под Андреевским флагом дружно орали: 'Ура!', видя, как идёт на дно морское самый грозный из их противников.

Крейсера Симамуры не рискнули испытывать судьбу дальше и, разорвав дистанцию, отошли. Причём было совершенно очевидно, что продолжать сражение они не рискнут. Да это и риском нельзя назвать — натуральное самоубийство: три, изрядно побитых броненосных крейсера, против пяти броненосцев и 'Нахимова'...

Но, в сорока кабельтовых, происходили события весьма печальные и для русского флота...

— Ближе не подойти, вашбродь, — виновато обратился младший боцман Востряков, к командующему катером, мичману Ратькову. — Сами ведь чуете, как жарит!

— Да чую, чую! — раздражённо ответил офицер. — Вижу, что они там сами все заранее за борт сиганули, видя наше приближение...

А катер действительно, просто наткнулся на стену нестерпимого жара, которым 'дышал' погибающий 'Орёл', очень хотелось даже слегка отвернуть назад, чтобы не находиться в этом аду. И было совершенно понятно, что на борту живых уже быть не может — не способна выдержать человеческая плоть такую температуру.

Катер сделал к борту 'Жемчуга' пять подходов (ещё два — вёсельная шлюпка). Всего спасли около полутора сотен орловцев...

— Где хоть один офицер? — недоумевал Ратьков.

— Так что, ваше благородие, ни одного найти ещё с полчаса до вашего прихода не могли. Боцман Павликов броненосцем командовал, — отозвался один из матросов. — По всем батареям офицеров искали — все переубиты.

— А в машинном?

— Там, над бронепалубой — вообще Геенна Огненная: ни спуститься, ни подняться, — отозвался ещё один. — Из низов здесь, вроде, совсем никого.

— Ладно, братцы, — мичман никак не ожидал такого ответа, — отдохните пока. И... Спасибо вам!

— Рады стараться! — совсем небодро и вразнобой выдохнули в ответ те, кого только что выдернули из пучины.

— Живых там больше нет, — Вирен хоть и не был уверен в своих словах, но оставлять 'Орла' на плаву и уходить было нельзя: кто его знает, выгорит корпус, подойдут японские миноносцы, поднимутся на борт... Ещё не хватало, чтобы увели на буксире в Японию, тогда позора не оберёшься.

— Топить? — деловито осведомился Левицкий.

— Разумеется. Подходите на три кабельтовых и отдайте приказ своим минёрам приготовить оба аппарата левого борта...

— Смотрите! — протянул руку в сторону 'Орла' штурман, хотя это было совершенно излишне — и так все не отрывали взглядов от броненосца.

Над умирающим кораблём поднялся столб пламени, причём произошло это с левого, невидимого сейчас с 'Жемчуга' борта. Сразу обозначился заметный крен и бывший флагман эскадры стал заметно валиться на тот самый левый борт.

— Неужели уже японские миноносцы? — недоумевали на мостике крейсера.

— Скорее огонь добрался до погребов средней шестидюймовой башни, — высказал предположение Левицкий, — уж больно по месту совпадает...

Ещё пара минут, и 'Орёл' окончательно лёг на борт, а чуть позже перевернулся кверху килем.

— Прими, Господи, души рабов своих! — закрестились на 'Жемчуге'.

— Благодарю тебя, Господи, что не дал взять греха на душу! — шептал про себя кроме этого Вирен.

— Павел Павлович, пройдите рядом с местом гибели — вдруг кто-то чудом спасся, — обратился адмирал к командиру крейсера.

— Разумеется, Роберт Николаевич, но только пусть уже сначала на дно уйдёт. Если вы не настаиваете, конечно...

— Ни в коем случае, действуйте по своему усмотрению.

— Крейсера подходят! — раздался голос сигнальщика. — Наши!

— Чёрт побери! Стыдно сказать, но о них и забыть успел... — Вирен, словно встряхнулся после последних событий. — Передать на крейсера: 'Немедленно атаковать вражеские миноносцы на зюйд-остовых румбах'.

Его спешка была понятна: здесь вам не Балтика — никаких сумерек не ожидается, солнце ныряет за горизонт на протяжении нескольких десятков минут. Так что свои броненосцы необходимо защитить от ночных атак превентивными мерами — отогнать ночных хищников морской войны как можно дальше. А там — пусть ищут на бескрайних просторах открытого моря в полной темноте. Благо, что сейчас пасмурно и всего пару дней прошло с новолуния.

— Кажется 'Пересвета' видно, ваше превосходительство, — отвлёк адмирала капитан второго ранга Вяземский.

— Добро! Пошли к нему. И отсигнальте Ухтомскому, чтобы тоже двигался в данном направлении. Нужно поскорее соединяться, отрываться подальше от этой волчьей стаи пока не стемнело, и удирать во все лопатки. Заодно запросите эскадру о потерях и повреждениях.

Мачты 'Жемчуга' немедленно запестрели сигнальными флагами, а ещё через пару минут, сигнальщики наперебой стали докладывать о состоянии побывавших в бою броненосцев:

— 'Бородино': семнадцать убитых и сорок четыре раненых, выведены из строя две башни шестидюймового калибра.

— 'Победа': тринадцать убито, восемьдесят ранено, пробоина в корме, разбиты вторая и третья трубы. Почти не осталось десятидюймовых снарядов.

— 'Полтава': убито двадцать, из них два офицера, ранено двадцать четыре, разбита кормовая башня и пробоина в носу над ватерлинией.

— 'Сисой': восемь убито, тридцать один ранен, в том числе командир. Уничтожена батарея правого борта, разбита первая труба.

— 'Наварин': убито двенадцать, ранено двадцать девять, не действует рулевая машина, сбита одна труба, пробоина в корме.

— 'Нахимов': убитых трое, ранено восемь, особых повреждений нет.

— Да уж, — мотнул головой Вирен, — без малого сотня только убитых, а ведь ещё и на крейсерах с 'Пересветом' полегло немало. А уж на 'Орле'...

— Наверняка раза в четыре больше, чем на всех остальных судах вместе взятых, — продолжил мысли командующего начальник его штаба. А еще, сколько раненых умрёт...

— Ещё ночь пережить надо — самураи наверняка озверели от такой пощёчины и начнут бросаться на своих миноносцах в атаки как бешеные.

— А ведь мы отправили крейсера в бой с этой сворой даже не выяснив, что у них с артиллерией, с людьми, каковы повреждения...

— Оставьте. Как-то под Артуром, Эссен на своём 'Новике' один разогнал семнадцать японских миноносцев, а тут четыре крейсера и любой из них сильнее 'Новика'.

— Однако командует ими не Эссен, Роберт Николаевич, — резонно возразил Клапье-де-Колонг, — и крейсера большие, менее увёртливые, чем юркий 'Новик'. Да ещё и в бою с утра. К тому же, если мне не изменяет память, в том бою под Артуром участвовали малые миноносцы, а здесь, скорее всего, будут истребители...

— Всё-то вы видите в чёрном свете, Константин Константинович, — недовольно посмотрел на своего ближайшего помощника Вирен. — А что бы вы предложили? Позволить японцам приблизится вплотную к главным силам перед самым наступлением темноты? Сильно подозреваю, что в этом случае адмиралу Небогатову придётся воевать с самураями один на один. Без нашего участия.

Я очень надеюсь, что Энквист просто отгонит японцев на почтительное расстояние, что не увязнет в бою и преследовании. Однако, даже если представить, что все наши крейсера погибнут в результате этой стычки, то всё равно буду считать результаты оправданными, если броненосцы при этом спокойно дойдут до Владивостока.

В ответ на столь откровенную тираду командующего у начальника штаба просто не нашлось слов. Он оторопело вытаращил глаза на Вирена, несколько раз приоткрывал рот, чтобы, вероятно, убедить своего непосредственного начальника в чудовищности его планов, но... Мысли никак не складывались в связные предложения. Во всяком случае такие, которые можно озвучить в лицо начальству...

— Успокойтесь, Константин Константинович...

— Телеграмма с 'Баяна'! — взлетел на мостик минный офицер 'Жемчуга', которому до этого адмирал приказал неотлучно находиться при станции беспроволочного телеграфа, и немедленно сообщать важные известия лично.

— Давайте! Благодарю, лейтенант! — адмирал развернул листок бумаги и вслух прочитал: 'Три отряда контрминоносцев по четыре вымпела. Расстояние двадцать кабельтовых. Вступаю в бой'.

До наступления темноты было ещё около часа, но уже сгустились 'полусумерки' и засверкавшие вдали вспышки выстрелов подтвердили, что русские крейсера начали очередной сегодняшний бой.

Глава 37

— Эх! Нет нам сегодня покоя, Оскар Адольфович, — не совсем натурально скорчил недовольную мину Иванов. — Крейсера — туда, крейсера — сюда!..

— Только не вздумайте меня убеждать, что вы этим возмущены, или даже просто недовольны, Фёдор Николаевич, — улыбнулся в седую бороду Энквист. — Посмотрел бы я, как вы рычите, если бы командующий не давал нам бить япошат там, где встретим.

— Так ведь и не дал! — с весёлым упрямством возражал командир 'Баяна'. — Добить могли их крейсера окончательно. Как они горели! Полчаса бы ещё...

— Так это даже не обсуждается — ещё парочку точно могли в гости к Нептуну отправить. Но приказ есть приказ. И приказ разумный: необходимо прикрыть наши броненосцы от минных атак. Даже пара утопленных старых калош адмирала Того не компенсирует одной минной пробоины в борту нашего броненосца — не дотащить его до Владивостока будет.

— Да согласен я — всё разумно. Но, согласитесь: бросать этих 'недобитков' не хотелось до крайности.

— Эмоции, Фёдор Николаевич. Не хотелось, конечно, но чего они теперь стоят, даже если починятся? У Того больше нет крейсерской разведки. Вообще нет — имеется сброд разношерстных судов из которого невозможно составить сколько-нибудь полноценный отряд. Сегодня мы отправили на дно шесть бронепалубных крейсеров противника...

— А могли и все восемь, — посмел перебить адмирала Иванов.

— Могли. Но защитить свои броненосцы важнее.

Сигнальщик имеет право оборвать даже речь адмирала. Даже самую пафосную, и в самый торжественный момент:

— Дымы слева определились: пять истребителей. Идут строем фронта. Четырёхтрубные. Две мачты.

— Отряд справа, — подхватил второй сигнальщик, и, не отрывая бинокля от глаз, затараторил: Семь миноносцев, четыре больших и три... Нет, тоже четыре поменьше. Всего восемь. Идут на нас.

— Ваши предложения, Фёдор Николаевич? — посмотрел Энквист на командира 'Баяна'.

— Думаю, что мы с 'Богатырём' атакуем левый отряд. 'Олег' с 'Изумрудом' — остальных.

— Логичней было бы прихватить с собой именно 'Изумруда', а остальные пусть разделываются с миноносцами на правой раковине... Но потеряем время, пока Патон подтянется с хвоста колонны. Сделаем, как вы предлагаете. Поднимайте сигнал!

Флаги взлетели на мачту, и крейсерский отряд разделился согласно указанным направлениям атаки.

— Виктор Карлович, — подозвал Иванов старшего артиллериста 'Баяна', — сегментные снаряды поданы к орудиям?

— Так точно! — немедленно ответил Де-Ливрон. — Однако, если позволите, я хотел бы начать фугасными — дистанция для сегментных пока великовата, и они пригодятся на случай вражеской контратаки.

— Разумеется. Ни в коем случае не собираюсь вмешиваться в вашу 'епархию' без особой необходимости — вам все карты в руки по артиллерийской части. А я — минёр, как, кстати, и ваш прежний командир, а ныне наш командующий. Так что открывайте огонь по своему усмотрению. И помогай вам Бог!

— Благодарю вас за доверие, Фёдор Николаевич, — козырнул лейтенант. — Приложу все силы, чтобы его оправдать.

— Ни секунды в этом не сомневаюсь. Действуйте, как сочтёте нужным.

— Неприятель поворачивает на сближение. — очередной раз прервал разговор сигнальщик.

— На дальномере! — немедленно проревел Деливрон.

— Двадцать восемь кабельтовых... Двадцать шесть... Двадцать пять...

Нет, японцы не сделали резкого поворота на крейсера, они легли на сближающийся курс, чтобы атаковать 'Баян' с носовых румбов, когда позволит дистанция. Когда её можно будет резко сократить, подскочить хотя бы на пять кабельтовых и пустить мины.

На крейсере прекрасно поняли немудрёный замысел неприятеля и немедленно склонились влево, открыв огонь правым бортом. Три оставшихся шестидюймовки и восемь пушек противоминного калибра, дружно изрыгнули свои снаряды в сторону дерзких корабликов. Идущий в струе 'Баяна' 'Богатырь' немедленно присоединил басы своих орудий к увертюре нового сегодняшнего 'концерта'.

Капитана первого ранга Фудзимото, командующего Первым отрядом истребителей и вообще всеми минными силами приданными броненосцам и крейсерам в этом районе, распирало от злобы и ненависти. Он уже знал, что погиб 'Сикисима', и, скорее всего, вместе с командующим флотом. Адмирал Симамура подтвердил отданный ранее приказ атаковать главные силы русских по возможности.

По возможности... То есть в любом случае, и не считаясь ни с чем. Ну что же: 'пришпоривать' истребители, идущие за брейд-вымпелом каперанга никакой необходимости не было. Различного уровня лейтенанты, стоящие на их мостках полны решимости и ненависти к врагу. 'Харусаме', 'Фубуки', 'Ариаке', 'Араре' и 'Акацуки' в ровном кильватере выкатывались на пересечку курса двух больших русских крейсеров.

Вставшая между японскими миноносцами и их предполагаемыми целями стена всплесков от падений снарядов, ничуть не испугала командиров эсминцев — прорваться всегда можно. Шанс есть. Пусть он и меньше шанса погибнуть. Только...

Только задача окажется не выполненной. Ведь Фудзимото считал своей главной целью русские броненосцы, а после боя с крейсерским отрядом, даже при самом благоприятном для японцев результате в виде пары потопленных минами кораблей русских, броненосцы уйдут из-под удара. Их просто некому будет преследовать — из всех двенадцати миноносцев, находящихся под его началом, останутся боеспособными хорошо если два-три. А у них вообще не останется никакого шанса найти и утопить хоть один броненосный корабль русских.

Поэтому, как ни желал командующий минными силами направить всю свою ярость на русские крейсера, пришлось отдать приказ на уклонение от схватки. И то же самое передать на отряды кавторангов Судзуки и Кондо, к которым направлялись 'Олег' и 'Изумруд'.

Так что сближение с 'Баяном' не было попыткой атаки — истребители Фудзимото просто попытались проскочить на север под носом кораблей Энквиста.

Казалось бы — ничего сложного в этом нет, ведь скорость японских миноносцев превышала скорость русских крейсеров почти на десять узлов, но во-первых это только по паспортным данным, реально два-три узла являлись 'дутыми', во-вторых мгновенно с двадцати до двадцати семи узлов не разгонишься, и в-третьих, огибать противника приходилось по дуге большего радиуса, а значит и путь проходить больший. Так что просто арифметика по отношению к разности скоростей отрядов была неприменима.

Корабли под Андреевскими флагами просто склонились в сторону поворота эсминцев страны Ямато и открыли огонь.

Попасть с двадцати кабельтовых по столь небольшим, да ещё и скоростным целям — задача не из лёгких, но зато и каждое попадание даже семидесятипятимиллиметровым снарядом, может привести к очень серьёзным последствиям для такого лёгкого кораблика как миноносец. По паре таких гостинцев получили 'Фубуки' и 'Араре', без особых, правда, последствий, а вот концевой 'Акацуки', когда-то носивший имя 'Решительный' и ходивший под русским флагом, схлопотал аж шестидюймовый фугас с 'Богатыря'. Взрывом снесло две дымовые трубы, перекорёжило вентиляторы, осколки и огонь вывели из строя более пятнадцати человек, включая командира корабля старшего лейтенанта Хараду.

Миноносец беспомощно закачался на волнах.

Фудзимото не мог себе позволить задержаться для защиты повреждённого собрата.

Энквист не мог себе позволить задержаться для окончательного уничтожения выведенного из строя миноносца противника.

Бой стремительно пронесло мимо охромевшего 'Акацуки-Решительного' и обречённый вроде бы корабль остался если и не цел, то жив.

Стало понятно, что если дела так пойдут и дальше, то Первый отряд истребителей может быть ополовинен за те полчаса, которые, по приблизительным прикидкам, придётся находиться в огневом контакте с противником. И, скрежеща зубами, Фудзимото приказал отвернуть с основного курса, пришлось принять тот факт, что искать русские броненосцы нужно будет в темноте практически наугад.

Хотя радио с 'Асагири' до некоторой степени возродило надежду: отряд Судзуки без потерь прорвался мимо 'Олега', и теперь можно рассчитывать, что его четыре истребителя успеют зацепиться за броненосцы гайдзинов и выведут на них остальные минные силы флота микадо.

Зато доклад от кавторанга Кондо снова испортил настроение: 'Изумруд' устроил настоящую резню среди кораблей Пятнадцатого отряда. 'Хаситака' потоплен, а 'Хибари' и 'Саги' серьёзно повреждены. И проклятый 'родственник' ненавистного 'Новика' преследует 'Удзуру'.

То есть рассчитывать можно будет только на восемь миноносцев. Где-то поблизости, правда, должны находиться ещё отряды истребителей Ядзимы и Хиросе, но с ними не удаётся пока связаться по беспроволочному телеграфу.

И, даже если эти миноносцы присоединятся к поиску и атаке — этого всё равно безбожно мало. Ведь после Цусимского сражения, когда русские к вечеру только-только успели вырваться в открытое море из узкого пролива, когда можно было использовать дополнительные несколько десятков малых миноносцев, когда преследование до самой темноты велось накоротке... И в этом случае удалось утопить только одну 'Палладу'. И то, случайно обнаружив её на рассвете.

Сейчас же шансов в разы меньше.

Глава 38

— Ваше благородие! — на мостик взлетел командирский вестовой. — Господин капитан первого ранга в себя пришли, вас просют.

— Ох! — Василий чуть не подпрыгнул от радости. — Как себя чувствует Николай Оттович?

— Слабы очень. Так пойдёте, или что мне передать?.. — несмело промолвил матрос.

— Сергей Николаевич, — повернулся ВРИО командира 'Пересвета' к Тимиреву, — побудете за меня с четверть часа?

— О чём речь, Василий Михайлович, — доброжелательно кивнул штурман. — Только не задерживайтесь — 'Жемчуг' к нам повернул. Негоже, чтобы вы общение с адмиралом мне передоверили. Наилучшие пожелания Николаю Оттовичу передавайте.

Соймонов спешно поблагодарил и мгновенно устремился вслед за вестовым. Через две минуты он уже находился в лазарете.

Эссен выглядел достаточно неважно: голова забинтована, кровь просочилась через ткань, лицо такое бледное, что почти не отличалось по цвету от бинтов.

Губы с трудом зашевелились:

— Как там дела, Василий Михайлович? — голос командира был еле слышен.

— Всё в порядке, Николай Оттович, — поспешил успокоить командира лейтенант. — 'Якумо' добили, 'собачку' добили, ещё и одну из 'сим' угробили. Идём на соединение с эскадрой.

Губы Эссена обозначили улыбку.

— Браво! Быть вам адмиралом, лейтенант Соймонов, — лицо капитана первого ранга стало даже слегка розоветь.

— Всё! — вмешался старший врач Александровский. — Дальнейший разговор я запрещаю. Ступайте, Василий Михайлович.

— Но...

— Здесь распоряжаюсь я. Ступайте!

Василию не оставалось ничего кроме как подчиниться. Причём даже без особого внутреннего протеста: во-первых он убедился, что состояние Эссена не вызывает серьёзного беспокойства, а во-вторых, приближался командующий на 'Жемчуге'. Очень не хотелось, чтобы в диалог с адмиралом вступил не он, замещающий командира, а Тимирев — чёрт знает что получается: лейтенант вступил в командование броненосцем, а на мостике отсутствует...

Успел.

— Адмирал не вызывал?

— Всё в порядке, Василий Михайлович. Пока с крейсера ни о чём не запрашивали. Судя по всему, собираются через рупор пообщаться. Оно и проще, конечно.

'Жемчуг' находился уже в пяти кабельтовых, и продолжал приближаться. Не вызывать же корабль под адмиральским флагом. На 'Пересвете' ждали инициативы от начальства.

А на крейсере, казалось, не особо и торопились начать диалог: корабль проскочил за корму на контркурсе, развернулся, догнал броненосец, и только когда оказался выведен 'борт о борт' на дистанции около полукабельтова между ними, с 'Жемчуга' донеслось жестяное:

— Доложите о состоянии!

Выслушивая обратный доклад Соймонова, желчный и суровый адмирал просто ликовал в душе. Конечно, то, что звучало через рупор с броненосца было предельно лаконично, но всё же более развёрнуто, чем скупые телеграммы или флажные сигналы.

Вирен даже жалел, что не имеет возможности обнять этого славного юношу, которому выпало командовать в бою аж целым броненосцем. И ведь успешно командовать!

Роберт Николаевич поймал себя на мысли, что молодого лейтенанта практически нечем награждать: в кавторанги точно не произведут, Георгия он уже имеет... Разве что Святого Владимира с мечами... Командующий флотом дал себе слово, что костьми ляжет, но эту награду для старшего офицера 'Пересвета' выбьет.

Однако радужное настроение немедленно улетучилось, когда поступил доклад о приближающихся миноносцах противника.

Да, их было всего четыре, но они смогут навести на эскадру чуть ли не все минные силы находящиеся в этом районе. Раздумывать было некогда:

— Передайте Ухтомскому, чтобы принимал командование броненосцами и отходил... Сначала на север, а с темнотой пусть поворачивает на восток. 'Жемчугу' атаковать японские истребители.

— Ваше превосходительство, — поспешил уведомить адмирала Левицкий, — 'заплатку' на пробоину мы, конечно, положили, но давать ход более семнадцати узлов очень рискованно — может сорвать.

— Не надо больше семнадцати, — начал раздражаться Вирен. — Необходимо отогнать японские миноносцы с их курса до наступления темноты. Задача ясна? Командуйте к повороту!

'Жемчуг' прервал диалог с 'Пересветом' по голосовой связи, и стал разворачиваться на юг.

На юг, откуда наплывали дымы четырёх японских истребителей.

Капитан второго ранга Судзуки мысленно проклял небеса, когда увидел, что ему навстречу направляется крейсер типа 'ужас миноносцев'. Тем более, что 'Жемчуг' имел возможность ходить по 'малой дуге', что более чем компенсировало разность в скорости его и японских контрминоносцев.

А с кормовых румбов медленно, но верно набегал 'Олег', который с первого раза упустил Четвёртый отряд, и жаждал реванша.

До темноты оставалось не более получаса — ещё немного, и русские броненосцы растворятся в ночи...

Даже их генеральный курс будет неизвестен.

— Немедленно передать по радио: 'Сиракумо' следовать за мной вправо, 'Синономе' и 'Сазанами' идут влево. Установить контакт с броненосцами противника!'

Не получилось: 'Жемчуг' выкатился напересечку курса первой пары, и встретил её огнём, а другие два миноносца просто не успевали...

Ночь упала на Японское море.

'Полтава' под флагом Ухтомского, согласно приказа командующего флотом, возглавила колонну из семи броненосцев (считая 'Адмирала Нахимова' одним их них).

'Пересвет' дождался эскадры и плавно вписался в кильватер 'Победы', которая до этого шла концевой.

— Владимир Сергеевич, — обратился к старшему штурману Василий, — вы бы сходили пока перекусили — я ведь намерен просить вас практически всю ночь находиться на мостике.

— Благодарю, Василий Михайлович, — не преминул оценить заботу исполняющего обязанности командира броненосца Тимирев. — Действительно с утра маковой росинки во рту не было. Каким временем я располагаю?

— Полчаса у вас точно есть. Рекомендую сразу отправляться к старшему баталёру — Денисов убит, а в бою было не до выяснения вопросов его замещения. Командирский и офицерский буфеты уничтожены. Так что придётся удовлетвориться консервами с вчерашним хлебом.

— Не надо меня пугать такой ерундой — я сейчас и самого баталёра съесть готов, — улыбнулся штурман. — Благодарю!

Тимирев немедленно покинул мостик, а Василий жутко ему позавидовал: он ведь тоже не имел возможности с самого утра, хоть что-нибудь отправить в собственный желудок. Причём когда, согласно приказу адмирала 'команда имела время обедать', старшему офицеру 'Пересвета' было совсем не до питания — проблем на корабле хватало...

Благо, что вспомнил цусимский опыт, и попросил принести себе на мостик чай и подобие бутербродов — сухари с консервированной индюшатиной.

— Как дела, командир? — на мостик броненосца взлетел Черкасов.

— Это я тебя хочу спросить: как дела в твоём хозяйстве? — — не остался в долгу Соймонов.

— Всё более или менее в порядке, господин командир... — попытался пошутить старший артиллерист, но Василий немедленно вскинулся по этому поводу:

— Слушай, тёзка, я эту должность выпрашивал?..

Тут Соймонов понял, что устраивать разборки в присутствии матросов не стоит, и жестом пригласил Черкасова на правое крыло мостика.

— Так что скажешь, Василий Нилович? — старший офицер броненосца, ныне исполняющий обязанности командира корабля, был заведён не на шутку.

— Вась, ты чего? — оторопел от такого натиска Черкасов. — Шуток не понимаешь?

— А можно не демонстрировать остроумие? — лейтенант и сам начал понимать, что явно горячится, что наносит обиду тому, кого, вместе с покойным уже Денисовым, считал одним из лучших друзей на корабле. — Понимаешь, мне и так со всех сторон осуждающие взгляды мерещатся: мол — выскочка, вчерашний мичманец заслуженными лейтенантами командует. Поэтому... Впрочем, в любом случае извини за резкость. Ещё ведь и день такой, и события... На нервах постоянно.

— Да понимаю. И ты извини. Не подумав я ляпнул. Ну, то есть, не пытаясь представить каково тебе в своей 'шкуре'. Даже не задумывался, — Черкасов бросал короткие фразы, чтобы смысл каждой был понят и принят. — А переживаешь ты напрасно: дорогу никому не перешёл, свою, далеко не самую комфортную должность получил по делу. Служишь честно. И эффективно, кстати. И матросы тебя уважают, несмотря на молодость, и среди офицеров авторитетом пользуешься, поверь.

Так что перестань напрягаться и служи спокойно. В жизни достаточно реальных проблем, чтобы искусственные себе придумывать.

— Понято. Принято. Спасибо. Извини за горячность, — ещё более короткими фразами отозвался Соймонов. — Забудем. И вернёмся к тому, на чём закончили: что с пушками?

— Вполне пристойная ситуация: в башнях изменений нет, снарядов тоже. Кроме сегментных. Боеспособны четыре шестидюймовки правого борта и три левого. Треть противоминной артиллерии вышла из строя. Подробности, если хочешь, будут позже. Достаточно?

— Люди?

— Потери незначительные: убито четверо комендоров, ранено одиннадцать. В том числе, мичман Буткевич. А в целом — не настрелялись, паразиты, если верить расчётам пушек, то просто требуют догнать ещё какого-нибудь японца.

— Сейчас перекусят, чаю попьют, и не добудишься их, когда стрелять потребуется, — устало улыбнулся 'командир'. — К Николаю Оттовичу не заглядывал?

— Спит. Александровский явно его чем-то соответствующим напоил. И стоит как Цербер у дверей лазарета. Крут наш эскулап, когда в его епархию сунуться пытаешься. Кстати, я бы тоже всхрапнуть часик-другой не прочь. Да и тебе не помешало бы.

— Ты иди, а я утра дождусь — нервно очень.

— Так понятно, я тоже не в каюте завалиться собираюсь. Но не сейчас — ещё часик-полтора компанию тебе составлю.

— Слушай, — неожиданно перевёл разговор в другое русло Соймонов, — а что ты думаешь по поводу результатов двух последних боёв? Как моряк, как артиллерист?

— То есть?

— Ну, ведь это же были самые масштабные сражения 'нового флота'. Имеются их результаты...

-Не накаркай: ночь впереди. Как отловят нас миноносцы японские, так и подведут окончательный баланс по 'результатам'...

— Это-то понятно. И расслабляться я не собираюсь, но ведь по результатам артиллерийских боёв предварительные выводы сделать можно? Какие достоинства и недостатки у современных кораблей? Какими ты видишь новые корабли?

— Ого! Ну, ты и вопросы ставишь! — Черкасов почесал затылок, сдвинув фуражку на глаза. — Первое, что приходит в голову — броненосные крейсера нельзя ставить в линию: в бою с настоящими броненосцами они долго удар не держат. Сколько мы их утопили за оба боя?

— Вроде пять.

— Из восьми. И оставшиеся трое, сегодня еле ноги унесли.

— Именно. Если тебе интересно моё мнение...

— Разумеется, интересно. Как и то, насколько совпадает оно с моим. Итак?..

— Итак: против нормальных броненосцев они не бойцы, а стоимость вполне сравнимая. Наши большие крейсера типа 'Баян' и 'Богатырь' от них, в случае чего, спокойно уходят. Мореходность у 'Асамы' и ей подобных никуда не годная — в свежую погоду какой-нибудь 'Громобой' значительно сильнее будет. Вывод: 'Ни Богу свечка, ни чёрту кочерга'. Не так?

— И спорить не собираюсь. Согласен по всем пунктам. Все победы ими одержаны только при подавляющем преимуществе. А когда такового не имеется — горят и тонут за милую душу.

— Вывод?

— Ни в коем случае не строить ничего подобного. Даже наш 'Баян', хоть и послабее в плане артиллерии и бронирования, но корабль более сбалансированный.

— Согласен. А что строить?

— То есть?

— Что, 'то есть?'? Каким бы ты хотел видеть корабль будущего? Ближайшего будущего, конечно.

— Слушай, Василий Михайлович, да тебе место не на палубе броненосца, а под шпицем...

— Перестань, а?.. — Соймонов опять начал слегка раздражаться. — Мы — молодые офицеры флота. Кому как не нам думать о его будущем? Неужели нельзя обойтись без подъелдыкивания в этом разговоре?

— Молчу-молчу... Ну что ты в самом деле? — Черкасов не то, чтобы почувствовал себя виноватым, но решил не обострять вновь возникшую напряжённость. — Все мы служим и ради карьеры в том числе. Банальная истина: 'Плох тот солдат, что не мечтает о маршальском жезле'. Чего обижаться-то?

А если по теме... Вот возьмём за основу наш 'Пересвет'...

— Считаешь, что удачный корабль?

— Не очень, честно говоря. Но, повторяю: 'возьмём за основу'.

— Возьмём, — согласился Василий. — Что бы ты изменил?

— Люблю я наш броненосец, но, честно говоря: так себе кораблик. Что бы я изменил? Да почти всё. И в первую очередь — артиллерию.

— Ну-ка — ну-ка...

— Мечтать можно вовсю?

— В пределах разумного.

— А тогда вообще убрать шестидюймовки и противоминные пушки. Две салютных мелкашки оставить, а остальное — прочь.

— Ого! А как же...

— Да подожди уже, раз 'мечтать' разрешил. Против миноносцев оборона, конечно быть должна, вот и поставить стодвадцатимиллиметровые. Штук двенадцать-шестнадцать. А вместо шестидюймовых — ещё две башни главного калибра...

— Ну, у тебя и аппетиты! Куда ты их установить собираешься?

— Естественно не на 'Пересвет'. Корабль должен быть раза в полтора побольше, а то и в два. Тогда и бронёй можно прикрыть всё, что у ватерлинии, и четыре башни в диаметральной плоскости поставить, и машин в утробу побольше запихать, а?

— Ну-ну. Продолжай.

— Ты не представляешь, какая головная боль при управлении огнём, когда нужно командовать орудиями разных систем и калибров. А тут — для боя с большими кораблями — десятидюймовые, а против миноносцев — соответственно. Представляешь: вместо пяти пушек в шесть дюймов, будут на борт бить четыре в десять? Да и чем крупнее орудие, тем выше точность. И управление огнём, опять же...

— Подожди! — прервал лейтенанта Соймонов. — Ты же в два раза водоизмещение увеличил — значит противопоставляй не с одним броненосцем, а с двумя. Я неправ?

— Во-первых. 'в два раза', это я загнул, конечно, — слегка смутился Черкасов. — А во-вторых, я думаю, что восемь стволов на одном корабле, будут раза в полтора эффективнее, чем на двух. Поверь артиллеристу.

Кроме того: раз уж ты разрешил мечтать, то, по моему мнению, корабль можно ещё здорово 'разгрузить'.

— За счёт чего?

— Да хотя бы за счёт твоих разлюбезных минных аппаратов. И мин заграждения, кстати.

— Ну, ты скажешь! — возмутился Соймонов.

— А зачем они на 'Пересвете'? — дожимал артиллерист. — Сколько раз за всю войну хоть какой-нибудь броненосец стрелял минами по противнику? Ответ 'ноль' или я ошибаюсь?

— Ага! — весело посмотрел на друга Василий. — А нас, минных офицеров, тоже с флота попрём — ещё одна статья экономии.

— Да брось ты глупости говорить, — не поддался на провокацию Черкасов. — Никуда корабельное электричество от вас не денется. Ты можешь спокойно вспомнить, сколько раз стрелял в бою минами 'Пересвет'? А другие броненосцы?

Уж кто-кто, а минёры на флоте всегда востребованы будут: есть минные транспорты, и они себя в этой войне очень даже зарекомендовали, есть миноносцы, появляются подводные лодки... Работы вам, хватает, это как раз специалисты по минному делу скоро в дефиците будут. Но ты же меня про артиллерийский корабль спрашивал, нет?

— Про него. Извини, что прервал. Продолжай.

— Так вот, подводим итоги: Этак восемнадцать-девятнадцать тысяч тонн водоизмещение, полный броневой пояс, чтобы не повторялась сегодняшняя дурацкая ситуация с дырой в оконечности, четыре башни с пушками в десять дюймов, противоминная батарея из двенадцати орудий калибром в сто двадцать миллиметров, минные аппараты убрать, мины заграждения с собой не таскать. Надстроек — минимум. Ход — двадцать два — двадцать три узла. Представляешь, что за корабль получится?

— Симпатичный. И каково будет боевое назначение такой дорогой и красивой игрушки?

— Главное и категорическое назначение — не ставить его в боевую линию. Прекрасно понимаю, что всё обеспечить в идеале не получится. Поэтому толщиной брони придётся пожертвовать. Держать она будет максимум восьмидюймовые снаряды. Это не корабль линии. Это 'убийца крейсеров'.

— Подожди, а каких крейсеров?

— Нынешних. И строящихся. По образу и подобию 'Асамы' и иже с ней. Англичане подобные строят? — Строят! Немцы, Японцы. Итальянцы. Французы. Американцы. Все строят 'асамоиды'. И достроят, есть сомнения?

Россия, пожалуй, единственная из великих морских держав, что не пошла по этому, заведомо порочному, пути. И итоги войны показали, что правильно сделала. У нас с кораблестроением и так до чёрта проблем, но хоть в чем-то мы не сглупили, и, я надеюсь, что в нашем министерстве хватит мозгов, чтобы не наступить на те грабли, по которым уже прошлись 'просвещённые европейцы'.

— Пожалуй ты прав. Только почему пушки десятидюймовые? При таком раскладе, вполне возможен и калибр в двенадцать дюймов: вес башни отличается непринципиально, а вес бортового залпа возрастает практически в два раза...

— А не знаю! — весело посмотрел на своего командира старший артиллерист броненосца. — Наверное, это привычка — люблю я свои пушки. Но ты, вероятно, прав: гулять, так гулять! Восемь двенадцатидюймовых на борт — это впечатляет. Пусть корабль и на двадцать тысяч тонн потянет — оно того стоит.

— А не слишком дорогая игрушка получится для такой скромной задачи, как ломать устаревшие крейсера? К тому же как напорется вся эта плавучая роскошь на дешёвую и пошлую мину... Сам понимаешь. Вот обидно-то будет!

— Волков бояться — в лес не ходить. А новые корабли всегда будут обходиться дороже, чем старые. Что же, не строить их, что ли? К тому же, возьмём получившееся у нас судно, увеличим толщину брони, слегка уменьшим скорость, и вот тебе броненосец нового типа. Чем плох?

— Да не плох. Просто даже если у нас такой корабль, вернее серию кораблей (в единственном экземпляре он всё равно погоды не сделает) заложат, то и остальные страны подобное строить начнут. Больше и быстрее строить. А я по дороге из Петербурга насмотрелся, как народ в России живёт, да и из разговоров наших матросов многое понять можно. Плохо живут русские, бедно, а если такие броненосцы строить, то деньги на это у простых людей забрать придётся...

— Э-э! Ты куда заехал, Василий Михайлович!? Самое выгодное для народа — вообще ни армии, ни флота не иметь. Вот тогда жизнь счастливая настанет! Только надолго ли? И вообще: не нашего ума дело рассуждать, откуда деньги на корабли возьмутся. Пусть на этот счёт у Авелана, Витте и у самого государя голова болит.

Кстати, кое-какие деньги можно взять как раз у наших узкоглазых 'друзей'. Они войну начали, они же её и проиграли фактически — пусть раскошеливаются...

— А вот это тоже не нашего с тобой ума дело, — не остался в долгу Соймонов. — Ладно, иди, поспи пару часиков, если японцы позволят. Вон — Тимирёв уже возвращается. Негоже нам всем вместе тут глаза таращить. Утром, если всё в порядке будет, попрошу и меня подменить на часок-другой.

— Ну, раз гонишь, — улыбнулся Черкасов, — упираться не буду. В случае чего — я в левом носовом каземате пристроюсь.

— Не очень там комфортно...

— Да чёрт с ним. Зато рядом. А я бы и в таком 'дискомфорте' часов десять продрых бы за милую душу, только бы предоставили такую возможность. Ладно. Удачи!

— Спасибо на добром слове. Отдыхай — ты мне скоро понадобишься свежим и бодрым, — Василий доброжелательно проводил Черкасова на отдых, а сам уже внутренне сжался от предвкушения бессонной и, почти наверняка, чрезвычайно нервной ночи.

Она и потянулась. Василий успел здорово осточертеть рулевому, который уверенно держал 'Пересвет' на курсе, и не терял свет кормового фонаря 'Победы'. Но Соймонов всё равно здорово волновался и боялся, что броненосец под его командованием потеряет впереди идущего мателота.

Тимирёв с полчаса иронически поглядывал на взволнованного лейтенанта и не вмешивался. Однако, в конце концов, он решил успокоить исполнявшего обязанности командира:

— Не беспокойтесь, Василий Михайлович. Если кому и доверять, то Новосёлову — не первый год за штурвалом, если он за кормушку 'Победы' не удержится, то и никто не сможет.

— Уверены?

— Да кто же может быть уверен в таких вещах абсолютно? Просто он — один из лучших рулевых на флоте, и несомненно лучший на броненосце. Правильнее всего будет его просто не отвлекать, поверьте.

— А что мне остаётся? — улыбнулся Василий. — Уговорили. И извините, Владимир Сергеевич, что не имею возможности отпустить вас отдохнуть — очень напряжённая обстановка...

— Совершенно излишние извинения, не беспокойтесь на этот счёт. Можете даже сами спуститься прикорнуть на некоторое время — вы же с утра на ногах, и в таком нервном напряжении...

— Ну уж нет: если я иллюминаторы задраю — не добудитесь потом, я себя знаю, — усмехнулся в ответ Соймонов. — Стоим на мостике и вертим головой во все стороны.

Потянулись минуты и часы нервного напряжения. Прервал оное корабельный кок Перец, заявившийся прямо на мостик с судками перед самой полуночью:

— Вот, ваше благородие, — слегка смущаясь подвинул принесённое 'флотский кулинар' лейтенантам, — ночь длинная и холодная. Соизвольте горяченького откушать!

Чего-чего, но такого офицеры никак не ожидали. Когда идёт бой — камбуз не работает: не хватает ещё дополнительный огонь разводить, когда корабль и так в огне. Есть передышка — получи консервы и сухари. Ну, и как максимум — тёплый чай. И всё. А тут...

— Перец, а откуда это? — слегка обалдевшим голосом спросил Василий.

— Так вы же с утра не снедали, вся команда беспокоится... — слегка приврал Перец: на самом деле, придя покурить к фитилю, он услышал реплику: ' А наш старшой-то целый день не жрамши на мостике стоит, да ещё, судя по всему, и ночью не спустится...'

Нельзя сказать, что Василия 'самозабвенно любила вся команда' — не та у него была должность, чтобы 'всеобщую любовь' снискать, но подавляющее большинство матросов и кондукторов очень даже с уважением относились. Особенно после краткого 'правления' Белозёрова — имели возможность сравнить. Да и успели пересветовцы пообщаться на берегу с матросами других кораблей эскадры, где, в основном, старшие офицеры после Цусимы, тоже сменились...

Перец для себя решил сразу: 'Я не я буду, если этого парня голодным на целые сутки оставлю'.

На камбузе он немедленно развёл огонь, прикинул, что и из чего можно сотворить...

— Ого! Пар, шедший от открытого судка просто валил с ног своим ароматом. Василий понял, что даже рулевому придётся отжалеть часть принесённого позднего ужина, иначе тот не способен будет адекватно выполнять свои обязанности.

Теоретически, то, что сотворил Перец на камбузе, можно назвать гречневой кашей с тушёнкой... Нет! В судке парил и испускал ароматы 'плов' из, как это ни странно, гречневой крупы, консервированного мяса и имевшихся в распоряжении повара овощей. Каким образом умудрился сотворить такое пересветовский кулинар, но факт оставался фактом: Тимирёв изначально не собирался присоединяться к 'ужину' — он уже успел перекусить, как и большинство экипажа, консервами. Но сшибающий с ног запах, заставил прикусить язык, и с благодарностью принять от кока тарелку с горячим 'яством'.

На ближайшие десять минут броненосец остался без командования: на мостике были слышны только звяки ложек по фарфоровым тарелкам. Молодые организмы офицеров интенсивно требовали своего, а целый день, проведённый без возможности нормально поесть — наилучшая приправа к любой пище. А 'каша-плов', приготовленная Перцем, была и сама по себе очень хороша.

Первыё две ложки Василий просто 'всосал' в пищевод, практически не пережёвывая, потом начал слегка отличать питание от еды, и почувствовал не только животное удовлетворение, а и удовольствие при употреблении столь позднего ужина. И не только физиологическое: у кают компании имелся свой повар — вольнонаёмный. Именно он всегда готовил для офицеров и командира. Сегодня ему было сказано, что во время боя офицеры обойдутся консервами — он и не напрягался. Никаких претензий — и обошлись бы.

Но забота кока, готовящего для команды, не могла не тронуть душу молодого лейтенанта — ведь никто не обязывал Перца сооружать в кастрюле то варево, что он принёс на мостик. Инициатива была исключительно его. А это что-нибудь да значит...

И Соймнов, когда лопал за обе щёки гречку с тушёным мясом и прочим, чуть ли не плакал. От удовольствия, конечно:: если матросы поступают так, как в этот раз, то наверное из него получается не самый худший из старших офицеров, значит он умудрился совместить требования Устава с человеческим отношением к людям... До жути хотелось хоть как-то отблагодарить кока за его заботу, но, как назло, наличных денег у Василия с собой не имелось. Не к кресту же представлять за такое...

Но. К моменту 'облизывания ложки', решение, хоть и сильно компромиссное, было найдено:

— Спасибо тебе, братец — спас двух офицеров от голодной смерти, — в темноте улыбку лейтенанта разглядеть было затруднительно, но интонации голоса её подразумевали. — Будешь до конца службы получать двойную винную порцию. Я распоряжусь.

— Тройную, — вмешался Тимирёв. — За мой счёт третья чарка. Обещаю. Спасибо тебе!

— Премного благодарен, ваши благородия, — слегка оторопел кок, — только непьющий я. Почти. Чарки государевой вполне хватает.

Вот ведь!..

— Хорошо — завтра подойди ко мне после ... — и Василий сам не смог продолжить фразу: А после чего подойти? Банальная логика подсказывала, что с рассветом или чуть позже, не имевший отдыха уже вторые сутки молодой организм возьмёт своё и безжалостно свалит лейтенанта на койку. Только какие-нибудь экстремальные обстоятельства смогут этому помешать... — Нет, я к тебе сам завтра наведаюсь, если до утра доживём.

Перец видел смятение и тень раздражения на лице старшего офицера, и уже начал немного жалеть о том, что сделал. Спал бы уже в своей койке и не заморачивался проблемами, которые его не касаются. Зачем, спрашивается, было делать то, что не обязан? В результате получилось...

И всё равно: корабельный кулинар ни разу не пожалел о потраченном времени на эту стряпню — он сделал то, что велела ему совесть, а дальше — пусть хоть взыскание накладывают, хотя такого, конечно, не предвидится.

— Факелы на правом траверзе! — крик сигнальщика отвлёк офицеров (да и не только) к более насущным проблемам.

Факелы... Это не иллюминация на празднике, это выбросы искр из труб, идущих на форсаже кораблей. И. в данной ситуации, сомнений не было, что корабли вражеские. Миноносцы. Которые наверняка ищут русскую эскадру, и жаждут всадить мину в борт какого-нибудь броненосца.

Может японцам и следовало быть немножко поскромней, не пытаться догнать корабли русского флота поскорее, не использовать предельные скорости... Но очень уж хотелось. Хотелось отомстить, хотелось затоптать ненавистных гайдзинов в волны, хотелось, до жути хотелось категорически изменить итоги сегодняшнего, вернее, уже вчерашнего сражения. Или, хотя бы скрасить его результаты.

Передать по казематам и батареям, — Василий с трудом сдержался от перехода на крик, — огня не открывать! Только в случае попадания миной!

Боевого освещения не открывать!

Вообще-то, приказ 'Не делать' в армии и на флоте излишен, приказывают обычно 'Делать!'... Но это теоретически. А на практике, сейчас, после напряжения дневного боя, напряжения ожидания минных атак японцев, нервы могут сдать запросто...

Хоть комендорам уже наверное сто раз сказано, что только минное попадание, результативное минное попадание, может служить поводом для открытия огня без приказа по миноносцам ночью, что там, на миноносце не знают точно ни курса нашего корабля, ни его скорости, ни расстояния, что мина почти наверняка не попадёт, а если и попадёт, то может и не взорваться, что после этой попытки миноносец и броненосец потеряют друг друга в темноте...

А вот выстрелы неминуемо привлекут всё 'шакальё', что рыщет на представимом расстоянии, и тогда шансы схлопотать минную пробоину многократно возрастают.

Всё так. Но люди есть люди. И напомнить им в данной ситуации приказ 'Огня не открывать!' было совсем не лишним.

Обошлось. Японские миноносцы эскадру не нашли, и, когда начал сереть восток, все русские броненосцы оставались целы и невредимы. Тем более, что японцы никак не ожидали, что их заклятые враги возьмут во мраке курс на восток, а не на север.

— И почему меня не разбудили? — на мостик, ещё позёвывая, поднялся Черкасов.

— Чтобы отдохнул как следует, — Соймонов приветливо кивнул своему другу, — тебе сейчас командование принимать — нам с Владимиром Сергеевичем впору спички между век вставлять.

— Именно так, — поддержал Василия Тимирёв, — по ощущениям, даже если сейчас миноносцы нарисуются, завалюсь спать прямо на палубе, и даже когда мину в борт влепят, не проснусь.

— Даже так? — приподнял брови старший артиллерист.

— Можешь не сомневаться, Василий Нилович, — немедленно отозвался Соймонов, — не знаю даже, дойду ли на своих ногах до каюты. Делай что хочешь, но пару часов сна нам обеспечь, ладно?

— Не менее шести. Это приказ! — голос Эссена звучал слабо, но решительно. Офицеры слегка ошалели увидев поднявшегося к ним командира. — Василий Михайлович, Владимир Сергеевич — немедленно отдыхать...

— Николай Оттович!.. — нельзя сказать, что сон совсем слетел с Соймонова, но спать уже в значительной степени расхотелось. — Вам же нельзя...

— Что кому 'нельзя' на броненосце, решаю я, — ухмыльнулся капитан первого ранга. — Вам больше нельзя находиться на мостике. И вообще в вертикальном положении. А ещё нельзя спорить со своим командиром. Мне сейчас принесут кресло. Василий Нилович останется со мной, а вы, господа — немедленно в свои каюты. И... Благодарю за службу! Ступайте!

Ничего не оставалось как только подчиниться. Василий добрёл до своей каюты, и, не раздеваясь, рухнул на койку. И 'провалился'...

Шести часов в царстве Морфея провести не удалось, но и четырёх хватило — молодой организм вполне мог таким удовлетвориться, 'запас прочности' в двадцать четыре года имеется ещё тот...

И Василий, разбуженный вестовым, немедленно отправился к командиру...

— Извините, что пришлось прервать ваш отдых, Василий Михайлович, — встретил своего старшего офицера на мостике Эссен, — но наш корабельный эскулап уже в пятый раз приходил, и требует моего возвращения если и не в лазарет, то хотя бы в салон. И он, пожалуй, прав — неважное у меня самочувствие, погорячился я... Так что прошу извинить...

— О чём речь, Николай Оттович! — даже слегка обиделся Василий. — Конечно идите к себе. Отдыхайте, выздоравливайте, и ни о чём не беспокойтесь — я всё обеспечу. Тем более, что основные опасности позади, идём 'домой', как я понимаю...

— Домой, — кивнул командир броненосца, — крейсера уже присоединились, 'Кубань' с миноносцами тоже. Так что всё в 'штатном' режиме — к вечеру будем у Владивостока..

Эскадра уже действительно следовала к русским берегам в полном порядке: 'Бородино' вёл за собой 'Победу' с 'Пересветом' в одной колонне, чуть правее шли корабли Ухтомского, ещё восточнее следовали крейсера, 'Жемчуг', по прежнему несущий флаг командующего, наблюдался на левой раковине, а 'Кубань', так и не пригодившаяся в качестве эскадренного угольщика, шла в замке эскадры, вместе с четырьмя миноносцами кавторанга Дурново.

— Иди досыпать, — попытался спровадить с мостика Черкасова Василий.

— Не-а, — отозвался артиллерист, — мне ещё по всем казематам пройтись. И по башням. Нужно держать руку на пульсе... Да и выспался я твоими стараниями. Так что с мостика пока удалюсь, но можешь, в случае чего, на меня рассчитывать.

— Договорились. Шуруй к своим пушкам... Стой! Если не затруднит — попроси нашего повара кофе прислать сюда. Ладно?

— Будет исполнено в лучшем виде — сначала кофе на мостик, потом пушки, — не преминул подпустить шпильку Черкасов.

— Ты это прекрати, — не воспринял шутки Соймонов. — Сначала со своими орудиями разберись... Сложно, что ли по дороге заглянуть? У меня глаза ещё не до конца открылись.

— Да не беспокойся — организую. Коньячку к кофе не прислать?

— Вот уж точно не надо, — Василия внутренне передёрнуло от воспоминания о полученной при Цусиме ране, которой могло и не быть без предложенных тем же Черкасовым пары глотков коньяку. — Перед сном непременно выпью рюмашку-другую, но не раньше.

— Как скажешь, — старший артиллерист отправился по своим профессиональным делам.

Минут через двадцать офицерский повар прислал на мостик кофе и оладьи с вареньем, и жизнь стала постепенно возвращаться к организму лейтенанта.

Всё шло вполне нормально, и ещё часа через полтора, Соймонов решил, что вполне можно доверить распоряжаться на броненосце вахтенному начальнику, а самому пообедать. Да и пройтись по 'Пересвету' не мешало.

Принимать пищу пришлось в своей каюте, ибо кают-компания была вдрызг разбита во время боя. Её обгорелые стены и палуба не скоро ещё примут офицеров для встречи за общим табльдотом.

По повреждениям всё оказалось предсказуемо: что можно было подлатать своими силами — сделано, а то, что только в условиях порта — ждало своего часа.

Эскадра не рискнула подходить к Владивостоку к вечеру, и ночевать пришлось в море. Оставались опасения по поводу минных атак противника, но угроза уже не являлась столь актуальной, как в непосредственной близости от места сражения. Ночь прошла спокойно и практически сразу после рассвета, корабли Вирена увидели родные берега.

Глава 39

Ещё не лёг на дно бухты Золотой Рог якорь последнего зашедшего в неё броненосца, а телеграф уже отстуквал В Петербург результаты сражения. А оттуда, естественно, новости разлетелись по всему свету — Российской Империи скрывать было нечего...

Зачем люди смотрят, например, бокс? Или вообще бои без правил. А ведь ходят на эти соревнования, покупают билеты и с азартом следят, как совершенно незнакомый им человек волтузит другого так, что просто кровавые сопли по сторонам. Зачем римские правители устраивали для горожан гладиаторские бои? Почему в то, отнюдь не самое сытое время 'зрелища' приравнивались к 'хлебу'? Кровавые, заметим, зрелища.

Думаете изменилась с тех пор людская природа? — Зря. Может чуть-чуть прикрыта внешней 'лакировкой' христианской морали, но информацию о каких-нибудь кровавых событиях и нынешний житель планеты всегда воспринимает с особым интересом.

Среднестатистического жителя Испании, Швеции, Греции или Мексики совершенно не волновало кто победит в этой войне, Россия или Япония. Но газетчики всего мира выложили информацию о результатах боя в Японском море на первые полосы своих изданий.

А уж для тех, кто проживал в станах 'сделавших ставки' очередная победа русского флота либо била по кошельку, либо наполняла его.

И, если Франция и Германия могли удовлетворённо потирать руки, то в Туманном Альбионе и Соединённых Штатах финансисты, поставившие в этой войне на страну Восходящего Солнца, судорожно пытались представить, как они смогут вернуть теперь деньги, данные в долг своим восточным друзьям. Было совершенно очевидно, что Япония стремительно превращается в совершенно явного банкрота на мировом рынке, что никак не устраивало финансовых воротил. Требовалось немедленное заключение мира, чтобы иметь возможность хоть в перспективе выжать долги из своих узкоглазых 'друзей'.

Банкиры нажали на политиков. Политики, в свою очередь стали засыпать телеграммами Токио.

Токио молчал...

Формально говоря у японцев имелся серьёзный козырь для переговоров: армия Оямы 'сдерживала' в Манжурии вдвое превосходящие силы русских.

На самом деле никого сдерживать не приходилось: после поражения под Мукденом, Куропаткин отошёл на Сыпингинские высоты и расположился там со своей армией. После его смещения и утверждения на пост командующего генерала Линевича, ничего не изменилось — русские уже более полугода продолжали копить силы и воздерживались от активных действий, ограничиваясь кавалерийскими рейдами в тыл противника.

А силы выросли серьёзно: вернулось в строй около сорока тысяч выздоровевших, шестьдесят тысяч добровольцев прибыло из европейской части России, прислали по корпусу Виленский, Одесский, Киевский, Московский, Варшавский и Казанский округа. Даже Гвардия не осталась в стороне — царь, видя единодушное желание своих любимых полков отправиться на войну с Японией предложил бросить жребий. Ехать выпало Павловскому, Семёновскому и Литовскому в пехоте и конногренадёрам от кавалерии.

В результате Линевич против каждой дивизии противника имел корпус. Превосходство было почти двукратным. И это только количественно — теперь против японцев ощетинились штыками не бородочи-запасники, а кадровые войска. К тому же военная машина России, медленно набиравшая обороты в начале войны, теперь раскрутилась по полной. Всё лучшее, всё самое передовое было отправлено на восток: пушки и снаряды к ним, пулемёты, воздухоплавательные и телеграфные парки — всё...

Армия Ояма, конечно, тоже получала подкрепления из метрополии, но ситуация являлась практически зеркальной тому, что происходило в стане их противника: всё лучшее в кадровом плане Япония использовала для первого удара, для первых сражений, стараясь закончить войну как можно скорее. И как раз основная часть этого 'лучшего' полегла под Цинджоу, Порт-Артуром, Ляояном, Мукденом и проч. Те, кто прибывал в последнее время из Японии, были обучены наспех и в значительной степени уступали в плане боевой подготовки своим соперникам. Да и моральный дух у сынов страны Ямато уже не очень походил на прежний. Во время тех самых редких кавалерийских рейдов, японцы неоднократно сдавались в плен, зачастую целыми подразделениями, чего раньше не наблюдалось практически никогда.

Линевич имел огромные шансы на успех, но атаковать стоящего перед ним Ояму не спешил...

Только телеграмма с прямым приказом императора в недельный срок подготовить и провести наступление столкнула неторопливого генерала с Сыпингинских высот...

Известие о предстоящем наступлении было воспринято в армии с необычайным воодушевлением: ни солдатам, ни офицерам совсем не улыбалось зимовать в этих суровых местах.

Японцы, разумеется, узнали о планах противника — несмотря на то, что шпионов в русском лагере 'гребли горстями' и вешали, российская контрразведка находилась ещё в зачаточном состоянии и не имела необходимого опыта. Трудно сказать, кого поймали и казнили больше, настоящих вражеских разведчиков или случайных крестьян-китайцев. Скорее второе...

Но 'на войне, как на войне'. За всё то, что раньше недодумали 'стратеги', расплачиваются своими жизнями либо солдаты и офицеры, либо мирное население. А обычно и те, и другие.

Увертюра к любому сражению исполняется, как правило, на пушках.

'Капельмейстеры' взмахнули... Началось.

Заревело и загрохотало. Орудия от шести дюймов и меньше стали методично перепахивать снарядами японские позиции и поливать их же шрапнелью сверху.

Батареи Оямы немедленно ответили, но преимущество в стволах и массах выпускаемых в единицу времени металла и взрывчатого вещества было на стороне артиллеристов Линевича, поэтому артиллерия японской армии просто захлебнулась в лавине летящих в неё снарядов и встретила поднявшуюся в атаку пехоту даже не вполсилы — слабее.

Дивизии пошли сквозь огонь и ад. Оставшиеся в строю японские батареи щедро поливали атакующие цепи противника огнём и сталью, встретили идущих на них картечью... Но не остановили.

Прошедшие через летящую навстречу смерть всё-таки вломились на позиции противника, и ничто уже не могло сдержать ярость их разящих направо и налево штыков. Пощады не давали. Поскольку только что принимали собой летящую в упор картечь.

И с соответствующим настроением ворвались в японские окопы.

Штык на штык, глаза в глаза...

Пусть каждый из солдат японской армии имел образование, а в русской не имели оного две трети, пусть каждый из солдат японской армии умел читать карту и даже сам составлять несложные топографические схемы, что являлось проблемой для многих русских офицеров, но сейчас всё решало не это...

Против штыковой атаки русских полков не выстаивал никто в истории сражений. Разве что наполеоновские пехотинцы бились в открытом сражении на равных. Ну или почти на равных...

'Никого нет лучше нас в атаке, никого нет выше вас в обороне...' говорили японцы пленным портартурцам. Пришло время проверить, как пойдут дела, если поменяться ролями.

Пехотинцы Оямы защищались стойко, передовые порядки не отступили ни на шаг, и полегли все до единого — их просто задавили числом. А пленных в пылу атаки не брали — не до того, когда рвёшься вперёд со штыком наперевес.

За три часа боя японцы были сбиты со всех атакованных участков. Возникла пауза: русские подтягивали силы на занятые позиции для следующего броска. Было очевидно, что они собираются продолжить начатое и командующий экспедиционной армией Страны Восходящего Солнца скрежеща зубами приказал отступить, чтобы не превратить сегодняшнее поражение в окончательный разгром. Выставив заслоны, он отводил армию к Мукдену.

Линевич преследовал вяло, предпочитая отвоевывать пространство, а не уничтожать живую силу противника — он выполнил приказ царя, добыл победу, и генералу этого было достаточно. Лишь иногда, по инициативе младших начальников отдельные подразделения действовали активно. Так генерал Ренненкампф, не дожидаясь разрешения начальства, бросил свою кавалерийскую дивизию на оказавшийся в пределах её досягаемости японский пехотный полк. Атака имела полный успех — вражеских солдат либо истребили, либо взяли в плен. Причём в числе пленённых были и офицеры. Это уже немало говорило о падении духа среди гордых сынов Аматерасу.

Но данная схватка являлась лишь эпизодом. К сожалению великолепная и многочисленная русская кавалерия не была использована по своему прямому назначению — преследование отступающего противника.

Однако войска Линевича медленно, но настойчиво продолжали накатывать на город, и маршал Ояма решил, что Мукден стоит оставить без боя ради возможности оторваться от преследующих русских.

И не прогадал — захват столицы Манчжурии как результат битвы, вполне устроил его визави. Преследование прекратилось.

Решительного результата на поле боя Россия не достигла, но политический выигрыш был несомненным. Положение Японии становилось просто отчаянным, а 'северные варвары' недрогнувшей рукой положили на чашу весов этой войны ещё один 'меч'...

Глава 40

— Тралить и тралить нам эту бухту, Михаил Николаевич, — обратился контр-адмирал Небогатов к своему флаг-капитану. — А миноносца всего два довели.

— Глаза боятся, а руки делают, Николай Иванович, — усмехнулся Капитонов. — К тому же нет никакой необходимости перепахивать всю акваторию. Вполне достаточно только места стоянок судов и фарватер для выхода в море.

— Разумеется. Думаю, что за сегодня управимся с этим делом...

Русские корабли снова подошли к архипелагу Бонин.

Третьей эскадре совсем незачем было торопиться во Владивосток — там и так хватало боевых кораблей. С запасом хватало. А из бухты Ллойда, расположенной всего в нескольких сотнях миль от устья Токийского залива можно было угрожать главной транспортной артерии Японии. И противопоставить адмиралам противника этому было уже нечего: броненосцы 'Слава', 'Император Николай Первый', 'Император Александр Второй', 'Адмирал Ушаков' и 'Адмирал Сенявин' ('Апраксина' пришлось оставить в Сингапуре из-за аварии), крейсера 'Память Азова', 'Владимир Мономах' и 'Адмирал Корнилов', являлись силой, с которой не посмеет вступить в противоборство ни один японский адмирал. Правда истребителя удалось довести до театра военных действий только два: 'Видный' и 'Громящий'. Ещё пять типа 'Сокол' приходилось оставлять один за другим по дороге — постоянные поломки в машинах делали невозможным их дальнейшее следование с эскадрой.

Решение временно базироваться на Бонине пришло если и не экспромтом (это и ранее планировалось как один из вариантов), то только после получения сведений о результатах сражения под Портом Лазарева. Конечно, существовала опасность минирования японцами бухты Ллойда. Как ни была мала вероятность таких действий японцев, всё-таки стоило подстраховаться и два пришедших с эскадрой эсминца планомерно утюжили водную гладь будущей стоянки, пытаясь зацепить возможную мину тралом. Броненосцы, крейсера и транспорты терпеливо 'прогуливались' в открытом море.

Паровые катера с боевых кораблей уже пошли вдоль побережья конфисковывать у немногочисленного местного населения все имеющиеся плавсредства. Не хватало ещё, чтобы какой-нибудь особо ярый верноподданный микадо пустился в отчаянное путешествие с целью сообщить о месте базирования русских кораблей...

Бонинцы вполне спокойно восприняли данную акцию — около полугода назад такие же корабли под Андреевским флагом уже делали подобное. И, ничего — не обижали, рисом, горохом и мясом делились раз уж лишили возможности рыбу ловить... Жилось в то время даже сытнее, чем обычно.

К тому же, на этот раз, рыбакам пообещали разрешить выход на промысел. Правда, под присмотром тех же паровых катеров.

Мин в бухте не нашли, и корабли втянулись на место стоянки. На эскадре появилось время отдохнуть после перехода через три океана, привести по возможности в порядок механизмы, почистить обросшие днища кораблей...

— Приятное место, как считаете? — весело смотрел на своего начальника штаба Небогатов.

— Просто курорт, Николай Иванович, — кивнул, соглашаясь, флаг-капитан, — люблю такое: ни холодно, ни жарко — ровненько так... А вообще-то я всё-таки северянин. Люблю Балтику, слякотный Петербург. Службу в Севастополе вспоминаю как самый тяжёлый период своей жизни. Хотя супруга тогда просто нарадоваться не могла. До сих пор меня шпыняет...

— Во Владивосток торопитесь?

— Только если с дочкой встретиться. Ну и с зятем...

— Да-да, помню, — адмирал не преминул подпустить шпильку. — Орёл! Наслышан, наслышан. Нечасто встретишь такое отношение к мужу дочери...

— Так это заслужить надо. Я ведь его сначала тоже недолюбливал. Но война... Всё по своим местам расставила...

— Да ладно вам, Михаил Николаевич. Помню я всё. Все уши уже прожужжали про этого лейтенанта. Такое впечатление, что больше дочери его любите.

— Ннну... Почти как её.

— Но пригласил я вас, как понимаете, по другому поводу.

— Вероятно, даже догадываюсь по какому. Планирование крейсерских операций?

— Именно.

— Я готов. Мне изложить собственные соображения или сначала выскажетесь вы?

— Начинайте, а я пока послушаю.

— Во первых, — Капитонов стал разворачивать карту предполагаемого района боевых действий, — считаю разумным разбить эскадру на два отряда: 'Слава' и 'Ушаков' с 'Сенявиным' в одном, при них 'Мономах'. 'Николай', 'Александр' и 'Память Азова' с 'Корниловым' в другом.

— Почему именно так?

— В одном отряде корабли с новыми пушками, в другом — со старыми. Любой из отрядов вполне способен вести бой со всем оставшимся у японцев флотом.. Во всяком случае, до подхода второй половины эскадры, а расходиться далеко и нет никакой необходимости — район действия не такой уж обширный. Принято?

— Слушаю дальше, — кивнул адмирал.

— Оба отряда рассыпаются 'неводом' и патрулируют свои участки — кого-нибудь наверняка зацепим. Пусть это будут нейтралы без контрабанды, пусть, но будем 'делать нервы' как японцам, так и их союзникам...

— Использовать броненосцы для крейсерской войны? Как-то это...

— А почему бы и нет? Тринадцать узлов как минимум даёт любой, дальность плавания вполне приличная. Дорого? Так сейчас не до того, чтобы 'булавки считать'. Есть, конечно и другой вариант: броненосцы только обеспечивают боевую устойчивость рыщущих по окрестностям крейсерам, но это резко сужает область действия эскадры. Я посмею настаивать на первом своём предложении.

Адмирал со своим флаг-капитаном ещё несколько часов обсуждали детали предстоящей операции.

На следующий день, на 'Славу' прибыли командиры крейсеров и броненосцев, и состоялось ещё одно совещание, на котором уточнили конкретные детали.

А ещё через двое суток, все боевые корабли, исключая миноносцы, оставшиеся для охранения транспортов, покинули Бонинские острова.

Через двадцать четыре часа отряды под флагом Небогатова и брейд-вымпелом Смирнова (командира 'Николая'), вышли в районы намеченные для операции.

Корабли разошлись на расстояние около ста кабельтовых, и стали 'чесать' океан в поисках добычи. Результаты не замедлили сказаться: за первый же день остановили тринадцать судов идущих в Японию и из неё. На второй — ещё семь. Большинство пришлось отпустить, но три были потоплены, как перевозившие контрабанду, а ещё два захвачены в качестве призов. Угольный запас эскадры пополнился ещё на две тысячи тонн бездымного кардифа, и индийский рис с японского транспорта тоже был не лишним.

После двух дней крейсирования к юго-западу от устья Токийского залива пришлось вернуться — автономность кораблей, и, в первую очередь 'Славы', не позволяла надолго отрываться от основной базы — этот броненосец, как и броненосцы береговой обороны, строились для Балтики, где расстояния более чем скромные.

Но цель была достигнута — русские обозначили угрозу коммуникациям на путях в Японию.

Финансисты всего мира не могли и не стали игнорировать этот факт.

Микадо, хоть и неофициально, начал интересоваться возможностями заключения мира...

Если хочешь объявить о своих намерениях на весь мир, сделай намёк об этом конфиденциально — можешь не сомневаться: все кому надо и не надо будут оповещены об этом чуть ли не мгновенно. Дюжина стран, узнав о том, что Япония, наконец-то согласна на ведение мирных переговоров, немедленно стала предлагать свои услуги в качестве посредника.

Обе, пока ещё воюющие империи, сошлись на Гааге, где державы представляли не просто посланники, а чрезвычайные и полномочные послы. Хотя с российской стороны на переговоры не погнушался выехать сам Ламсдорф.

Переговоры начались тяжело: русские, после очередных одержанных побед, предъявляли такие требования, что, выполняя их, Япония не только скатывалась на уровень 'держав' типа Сиама, Персии и Мексики — выживание нации ставилось под большой вопрос. С другой (японской) стороны, претензии так же были неадекватны: развязавшие войну, формально требовали заключения мира на основании имеющихся результатов этой самой войны: все территории занятые японскими войсками, должны остаться под протекторатом Страны Восходящего Солнца.

Митсухаси, возглавлявший японскую делегацию, и сам прекрасно понимал, что такое нахальство может вызвать лишь раздражение противной стороны, но действовал согласно инструкциям из Токио.

— Я не совсем понимаю, уважаемый господин посол, — начал Владимир Николаевич Ламсдорф, услышав о претензиях японцев, — зачем меня оторвали от важных дел. Неужели вашему правительству не ясно, что на таких условиях Россия никогда не заключит мира.

— Я лишь выполняю волю своего императора, — поклонился японский дипломат, — но имею полномочия и к поиску компромиссных решений...

Переговоры, конечно, не торговля на рынке, но что-то общее в обоих процессах имеется...

Обеим империям был необходим мир, обе империи старались 'состричь' максимум дивидендов из сложившейся ситуации и не 'потерять лица' на международной арене, обе делегации старательно пытались найти решение, которое было бы не унизительным для другой противника, и максимально выгодным для своей. Исходя из сложившейся ситуации, разумеется...

России мир был необходим как вода для обезвоженного организма, а Японии — как воздух для организма любого. Японская нация задыхалась в этой войне, но она задыхалась и на своих островах, ей, поднявшейся из феодализма в капитализм, требовался рынок сбыта на континенте.

Ламсдорф со своей делегацией это прекрасно понимал, понимал и то, что Россия вполне может обойтись и без Квантуна, без Северной Кореи, без Южной Манчжурии... Но здесь вставал вопрос о престиже Великой Державы: даже если всё это отдать за деньги (которых у Японии нет и теперь уже не предполагается), то уважение к России в мировой политике упадёт до самой нижней отметки.

Формоза, Окинава и Цусима, были включены в список претензий заведомо с намерением от этих претензий отказаться... Ну то есть всё как на рынке всё-таки — торговаться нужно начинать с максимума.

Японская делегация, разумеется, с негодованием отвергла столь наглые поползновения, но и свои аппетиты поумерила...

Переговоры 'покатились' по сложившимся для этого процесса шаблонам. Курильскую гряду японцы согласились вернуть России в обмен на формально захваченный Бонинский архипелаг и Охотское море вновь стало внутренним водоёмом Империи. Однако право беспошлинной ловли на шельфе островов, японцы для своих рыбаков выговорили.

К тому же Япония лишалась особого статуса на Сахалине.

'Варяг' и 'Решительный' безусловно, возвращались России в боеготовом состоянии за счёт японской стороны, как и все захваченные торговые суда. Ни одного вооружённого японца не должно было оставаться на континенте.

Россия 'великодушно' отказалась от претензий по поводу совершенно ей не нужных островов южнее Хоккайдо, и вопрос перешёл к Южной Манчжурии, Корее и Ляодунскому полуострову. Здесь 'терять лица' нельзя было никому.

Российская и Японская империи признавали права друг друга в Корее, и линия раздела сфер влияния прошла по сороковой параллели. (Корея фактически 'воевала' на стороне Японии, так что мнения 'Страны Утренней Свежести' никто и не спрашивал).

А вот с Ляодуном намучались: формально он захвачен армией генерала Ноги, и стоил ей немалой крови, но нормально — Япония, вероломно напавшая на Россию, побеждена. И неважно, что ни сам полуостров русским уже фактически не нужен, ни прилегающие к нему территории — вопрос престижа...

Ламсдорф с Митсухаси для обсуждения этого вопроса, неоднократно удалялись общаться с глазу на глаз.

В результате Япония согласилась освободить данные территории, но был составлен дополнительный секретный протокол, по которому Страна Восходящего Солнца имела право через год выкупить право аренды у России. Но с правом участия в концессиях русской стороны. Южно-Манчжурская железная дорога при этом, оставалась российским объектом.

Поскольку Стране Восходящего Солнца нечем было покрыть ближайшие долги и проценты по ним, то Россия согласилась приобрести в качестве компенсации строящиеся крейсера типа 'Цукуба'. Для немедленной перепродажи, разумеется.

Отдельной статьёй рассматривался вопрос о пленных. Русская делегация согласилась оплатить по самой высокой цене все издержки, но только после возвращения всех портартурцев, манчжурцев и моряков на родину. Так что, чем больше их вернётся домой живыми и здоровыми, тем выгодней самой Японии — больший долг скостят...

Дебаты продолжались ещё с неделю, но стороны всё-таки договорились.

Мир был заключён.

Глава 41

— В общем, никто меня обратно особо ни ждет — места в доме и старшим братьям мало, и подружка моя бывшая, как выяснилось, уже замуж выскочить успела. Вот и решил я в Манчжурии счастья поискать — поведал свою нехитрую историю Яков, когда очередь рассказывать дошла до него. Пока за окном мелькали леса, поля и города необъятной Родины, появившееся по случаю долгой дороги время солдаты коротали, как могли. — А я думаю, что мы не прямо на Дальний Восток поедем, — сменил уже поднадоевшую всем тему малознакомый Якову солдат. — Говорят, что Царь еще с начала войны едва ли не каждый отправлявшийся в Манчжурию полк лично напутствовал. К нам же не заглянул, так что, мнится мне, что еще помаршируем где-нибудь до Урала. — Помаршируем или не помаршируем, а на станцию прибываем уже сейчас. — Прервал разговор бывший в вагоне за главного унтер-офицер. — Всем приготовиться к выгрузке, если не хотите последними обедать! К этому времени солдаты уже успели на собственных желудках почувствовать, что далеко не на каждом полустанке была возможность нормально накормить горячей едой полтысячи крепких молодых парней. Вероятность того, что припозднившимся придется еще полдня провести на сухарях была нешуточная. Поэтому, когда с негромким лязгом вагон, наконец, остановился, высадка была быстрой и организованной, впрочем, как и последовавший обед. Однако затем, вместо привычного возвращения в вагоны, весь прибывший сюда несколькими эшелонами полк построили на близлежащем поле. Появившаяся, было, при приказе строиться в голове Якова мысль о Высочайшем смотре тут же испарилась, как только стало ясно, что никому нет дело до того, что выбранный плац находится аккурат между воняющей на всю округу скотобойней и "живописным" холмом местной свалки. Когда, наконец, шеренги были выровнены, после формального приветствия к строю обратился командир полка: — Господа! — переборов себя, но строго по новому Уставу обратился к строю полковник, — Не буду ходить вокруг да около. Завод в Мотовилихе, где артиллеристы нашей дивизии должны были получить орудия, захвачен бунтовщиками. Поэтому нам с вами поставлена боевая задача освободить корпуса от смутьянов, чтобы дать возможность добросовестным рабочим вернуться к станкам, а также получить, наконец, наши пушки. А то без них нам в Манчжурии плохо прийдется! Это я вам как бывалый вояка точно говорю! Время не ждет! Поэтому на...ПРАВО*! Шагом...МАРШ! Идти оказалось недалеко — через каких-то полчаса перед солдатами показалась окраина рабочего городка. А вскоре по прибытии выяснилась и причина по которой батальону пришлось выгрузиться не доезжая до станции — по неистребимой традиции целая рота дворников, плотников, маляров и цветочников собранных сюда, похоже, чуть ли не со всей губернии превращала местную станцию в нечто утопающее в цветах и трехцветных флагах. Как выяснилось, полковник и сам до прибытия на место не знал, что здесь намечается еще и Высочайший смотр, поэтому, когда полк снова построили, он выглядел куда более озабоченным. Выразилось это в уже совсем другом тоне, с которым он обращался к полку: — ...И зарубите себе на носу, я не потерплю, чтобы какая-нибудь сволочь опозорила наш славный полк на весь мир! Каждого напившегося лично пристрелю как дезертира! — Орал, размахивая пистолетом прямо перед носом стоявшего примерно посередине шеренги Якова, недавно еще абсолютно невозмутимый полковник. — Если найдете у местных или на заводе водку или что-то в этом духе — чтоб сегодня ни капли! Вам еще с Его Императорским Величеством вечером общаться, и чтоб... — в общем, на фоне сорокаминутной подготовки к смотру постановка задачи на очистку корпусов завода показалась Якову бледной пятиминутной тенью. Впрочем, сам штурм продлился еще меньше, а вот начавшееся после недолгой перестрелки вылавливание смутьянов по закоулкам заводских корпусов за последующие несколько часов успело изрядно надоесть Якову. А замешанный на хорошо затоптанном в глубину души страхе атакующий порыв успел смениться мрачным озлоблением в адрес устроивших все это. Да и как иначе, если в тебя не только стреляли, но еще и новенькая, выданная прямо перед отъездом, форма, за время обыскивания чердаков и кладовок стала не чище старой половой тряпки в кочегарке? И это прямо перед смотром Императора поезд которого, как говорили, уже успел прибыть на станцию. Пора было уже отправляться в следующую пристройку когда Яков краем глаза вдруг заметил какое-то движение. — Ану вылазь, прихвостень японский! Только медленно и руки на виду держи! Незнакомец поняв, видимо, что отсидеться в яме не удастся, медленно выставил наружу руки, а потом и голову. — Яков!? — на солдата смотрело, пожалуй, даже слишком хорошо знакомое ему лицо — "товарищ Николай" был, конечно, не частым гостем в их городе, но зато крайне уважаемым в определенных кругах — ведь именно через него приходили указания от вышестоящих партийных "товарищей". — Яков, — едва придя в себя, торопливо, но все равно с пафосом затараторила голова, — ради дела революции и будущего всех трудящихся ты должен вывести меня отсюда! "Ишь как распелся!" — подумал Яков, — "только я теперь, товарищ Николай, твоим пушечным мясом быть не желаю! Зачем все это надо? Все, что было действительно нужно рабочим у них теперь есть, даже партии легальные. И у меня все, если Бог даст, хорошо будет. Если только мы, из-за таких вот гнид, головы на войне не сложим!" — начал заводиться солдат. Мрачно добавив вслух: — Вылазь давай! — Еще чуть-чуть и прогнивший режим падет, и мы будем тем камнем, что сбросит лавину! — продолжал вещать Николай, входя в привычную колею агитации, видимо, под впечатлением от недавно пережитых волнений. — У нас готовы несколько диверсий, тут не только завод встанет, может и самого тирана убить получится! Но чем дольше тот говорил, тем острее бывший без пяти минут революционер ощущал внезапно появившееся желание пристрелить незадачливого агитатора прямо на месте. Однако, разум на пару с национальным характером, возобладали. — Молчать! — Рявкнул Яков, добавив еле слышно "не здесь" и, снова перейдя на крик, вызвал — Коваленко, Фельдман ко мне! Сдав обысканного и связанного на всякий случай агитатора на руки сослуживцам и оставив одного из солдат руководить дальнейшим обыском, Яков, посчитав полученные сведения достаточно важными и срочными, чтобы действовать уставным порядком, направился прямо в расположившийся неподалеку поезд личной охраны Императора, разумно предположив, что именно они больше всех заинтересованы в предотвращении каких бы то ни было диверсий. За следующие после недолгого и не слишком любезного разговора с хмурым горцем-часовым полчаса Яков успел последовательно изложить суть дела начальнику караула — лейтенанту, дежурному капитану, двум гвардейским полковникам и даже целому генералу.

— — —

* — автору известно, что в современной российской армии эта команда произносится более удобно (на пра...ВО). Но по реально действовавшему в то время Уставу она произносилась именно так.

— И как это всё, — Царь кивнул на лежащую на столе целую гору свежих газет, — прикажете понимать? Чуть ли не по всей стране всеобщая забастовка. Расплодившаяся с вашего разрешения частная пресса большей частью только к еще большим беспорядкам призывает. А охрана порядка как работает? Почему, например, задержанный неделю назад за сбор денег и оружия для террористов некто Бауман уже через три дня снова оказался на свободе и ведет агитацию? Обычно Николай своим подчиненным разносы не устраивал, а просто тихо отправлял в отставку проштрафившегося чиновника. Это было общеизвестно, и у Зубатова даже проскочила мысль, что долгое паломничество по святым местам не прошло для Царя даром, но вытянувшемуся по стойке "смирно" премьер-министру от этого было ничуть не легче.

— Ваше Императорское Величество, тюрьмы из-за беспорядков переполнены. В то же время за него просили уважаемые люди, а наше общественное мнение... Но договорить Зубатову так и не дали — Император был прекрасно осведомлен о том, насколько беспомощной иногда выглядит государственная машина Империи и даже всесильная с виду охранка перед тем же общественным мнением.

— Сергей Васильевич, наше общественное мнение само не знает, чего оно хочет. Единственное, чего сейчас желают почти все — это перемен. Но у каждого свое понятие, каких именно. Поэтому чего бы вы ни делали — все равно большинство будет недовольно. Но что-то делать надо, иначе недовольными будут все. А вы всё затягиваете реформы там, где нужно действовать быстро и решительно. Или вы не сами мне то же самое полгода назад предлагали? Я выражаю вам свое неудовольствие, но шанс все исправить у вас будет. В столицах я ввожу военное положение и даю вам неделю на наведение порядка. Все призывающие к бесчинствам должны сидеть в тюрьме. А боевики и саботажники — лежать в земле. На то оно и военное положение. А со стачкой на Пермских оружейных заводах я разберусь сам...

— Это было три дня назад. А теперь — вот они, заводы, — там, за дверью вагона, собрались на площади. Не здания и станки — живые люди. Приехал-то Император именно к ним! Но с каким же тягуче-неприятным чувством приходится выходить в эту дверь!

* * *

Полумрак старинного храма как-то сильно поубавил блеск эполетов и золотого шитья — свита не оставляла монарха даже в маленьком храме захолустного монастыря, у которого в общем-то случайно остановился на ночь царский поезд.

Но проповедующему перед исповедью старенькому подслеповатому священнику с неразгибающейся спиной даже полные генералы — не начальство, только Царь, да и тот — не сейчас...

— ...Шатается Царство Русское и весьма близко к падению*. Но отчего так происходит? Не дело ли в нас самих? Вот, каждый день "Отче наш" читаем, а правду ли говорим? Если Бог нам Отец Небесный, то, как так вышло, что все здания государственные уставлены статуями языческих богов, которые суть бесы? Даже корабли их именами называем и почему-то побед ждем! Мало вам "Русалки"** было? Дождались, что теперь еще один крейсер пропал? Так вы от них еще и не такого дождетесь! Морячков-то не жалко было, когда названия выбирали? — добрый, в общем-то, взгляд священника, казалось, прожигал душу насквозь, — Вот, читаем: "да будет воля Твоя...". А червячок-то гложет — хочется всего и побыстрее. Вот, говорим "...и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим". А оставляем ли? Не получается что-то у подчиненного — сразу в отставку! Не нравится начальник — интригигуем безо всякой совести! До того ожесточились, что даже домашним в душе не прощаем ничего! Дворяне землю забесплатно еще в позапрошлом веке получили, а с крестьян уже почти полсотни лет выкупные платежи берете. А не боитесь, что и вам самим всего этого не простят?...

* — почти дословно фраза примерно того времени святого Иоанна Кронштадского.

** — башенная канонерская лодка "Русалка" бесследно исчезла на Балтике задолго до войны, похоронив моду на такого рода названия. Однако в официально православном государстве были крейсера "Аврора", "Диана", "Палллада"... В реальности в ту войну относительно удачно повоевала только "Аврора", сказавшая, как известно, свое слово в русской истории несколько позже. А в Первую мировую новый броненосный крейсер "Паллада" стал единственным отечественным кораблем, погибшим со всем экипажем.

Глава 42

Практически сразу после того, как 'Жемчуг' отдал якорь, Вирен отправился на берег. Узнав, что Рожественский поправляется, и ему уже даже позволено гулять, адмирал прямо из порта отбыл в госпиталь, поручив Клапье де Колонгу отправить заготовленные заранее телеграммы.

— Рад вас приветствовать, Роберт Николаевич! — формально командующий флотом хоть и здорово похудел, спал с лица, но выглядел по-прежнему бравым и решительным. — Уже слышал о вашей победе, но жду подробностей. С нетерпением жду.

— С огромным удовольствием выражаю ответную радость по поводу того, что встречаю вас практически здоровым, — не остался в долгу Вирен. — А по поводу сражения: так я и сам ещё не обо всех подробностях знаю — с корабля, и сразу к вам...

— Не испытывайте моё терпение, — улыбнулся Рожественский. — Оставим всевозможные экивоки. Пожалуйста: подробности...

Отпарировать такую просьбу было, конечно, нечем и Вирен пустился в описание боя под Портом Лазарева...

— ... В итоге, потоплены 'Сикисима', 'Токива', 'Якумо', второй крейсер типа 'Сума', 'Итсукусима' и 'Хасидате', два типа 'Нийтака', один типа 'Кассаги' и минимум три миноносца...

— Замечательно! Добавьте один типа 'Нанива'. Скорее всего — 'Такачихо', — спокойно бросил Рожественский.

— Простите?.. — не понял Вирен.

— Да за ваше отсутствие князь Трубецкой умудрился на своей лодке угробить японский крейсер. Удивлены?

— Это мягко сказано... — слегка ошалел Роберт Николаевич. — Хоть я и минёр по специальности, но никогда не рассчитывал, что эти плавучие зажигалки смогут воевать всерьёз...

— А ведь смогли. Я сам был ошарашен, когда узнал, но факт. Подтверждённый факт.

— Если угодно ещё одно подтверждение, то в сражении с нами действительно участвовал только один крейсер этого типа. Под адмиральским флагом. Да уж! Теперь придётся всерьёз опасаться этих неказистых посудин не только у вражеского берега, но и в открытом море. А что будет лет через десять? Прогресс-то не стоит на месте — построят более совершенные подводные лодки, и нам из баз носа не высунуть...

— Не сгущайте краски, Роберт Николаевич — на всякое копьё всегда находился щит. И на этих подводников управу найдём, дайте время. А Трубецкой — молодец. Представление на 'Георгия' ему я уже отправил. А вы кого на эскадре особо отметить хотите?

— Достойных хватает, Зиновий Петрович, — внезапно и неожиданно посмурнел Вирен, — но возникла одна проблема, решения которой с ходу я найти не смог, а дальнейшие размышления родили некоторые мысли...

— Так я вас слушаю...

— Тема больно серьёзная и непростая. Ну извольте: 'Пересвет' в бою покинул строй, чтобы подвести пластырь на пробоину по ватерлинии.

— Ну что же — это нормально. Не гробить же броненосец на эскадренной скорости, когда есть возможность справиться с повреждениями. Надеюсь, вы не наложили за это взыскания на Эссена?

— Ни в коем случае. Дослушайте, пожалуйста до конца: броненосец не мог после заведения пластыря догнать основные силы, и присоединился к крейсерам Энквиста, схлестнувшимися с остатками крейсерских отрядов японцев. Мало того — именно 'Пересвет' переломил этот бой и прикрыл наших, которые вполне могли бы нахвататься попаданий так, что не все дотащились бы до Владивостока...

— Я вас понял, — перебил Рожественский. — Ну что же, это будет не первый случай, когда капитан первого ранга получит 'Георгиевский крест' на шею. А уважаемый Николай Оттович...

— Несомненно крест заслужил, — прервал командующего Вирен, — Но он был ранен и выбыл из строя в завязке схватки с крейсерами японцев. Дальше 'Пересветом' командовал старший офицер, вернее, исполняющий должность старшего офицера.

— Вообще проблем не вижу — к 'Георгию' его, и вся недолга, — удивился Рожественский.

— Уже имеет. И, — Вирен не хотел лишний раз поставить Рожественского в неудобное положение, — лейтенанта он получил чуть больше года назад. И особых проблем с награждением нет — представить к Владимиру с мечами или к золотому оружию... Я не об этом, Зиновий Петрович — героев-то среди офицерской молодёжи хватает. И во время войны они себя проявляют. Но мир не за горами...

— Что вы хотите этим сказать? Вы против мира?

— Нет, конечно. Но вот как раз этот лейтенант и кавалер трёх боевых орденов...

— Вы так подробно знаете о каждом обер-офицере флота? — вскинул брови командующий.

— Нет, разумеется. Не буду скрывать: я даже был посажёным отцом на свадьбе этого юноши. Но дело не в нём — он просто яркий пример сложившейся на флоте ситуации: в военное время он сделал головокружительную карьеру. И по праву, смею вас уверить. А не было бы войны — так и громыхал бы до сих пор в чинах мичманских.

— Пожалуй вы правы, Роберт Николаевич. А что не так?

— А то, что в мирное время будут выдвигаться не 'бойцы', а угодные начальству и удобные исполнители. Нудно выплавывать ценз и получать очередные чины. И становиться командирами кораблей, зачастую, не будучи способными командовать ими в бою. В этой войне таких примеров было немало, не так ли?

— Бывало. Но пока вы говорите только о минусах. Критиковать сложившуюся систему несложно. А что 'вместо'?..

— Если бы я не думал над этим вопросом, то и не начинал бы данный разговор с вами.

Во-первых: Выпускник Морского Училища, мичман, сразу обходит на ранг своего сухопутного коллегу, который выпускается подпоручиком. Это понятно — морская служба менее комфортна и более сложна, чем на суше. Потом он получает лейтенанта, соответствующего штабс-капитану, а потом ... пропасть. До капитана второго ранга ему служить и служить...

— Совершенно напрасно, — начал слегка раздражаться Рожественский, — вы стараетесь мне напомнить специфику производства в следующий чин на флоте. Я с этой процедурой прекрасно знаком. Чего вы хотите добиться?

— Я, если смогу вас убедить, — Вирен был готов к такой реакции командующего, — хочу, чтобы вы поддержали моё предложение: восстановить на флоте дополнительный чин: 'капитан-лейтенант'.

— Но ведь он упразднён два десятка лет назад.

В голове Вирена заметались мысли, которые категорически не рекомендуется высказывать своему начальству. Поскольку они о степени сообразительности этого самого начальства...

— Я это знаю, Зиновий Петрович, — терпеливо продолжил контр-адмирал, — но прошу понять мою мысль: со дня на день будет заключён мир. Ну хорошо, не завтра и не через неделю, но судьба войны практически решена. И эта война дала нам возможность выявить наиболее толковых, инициативных и мужественных офицеров. И нужно постараться создать механизм, который поможет им скорее продвигаться по службе, чтобы они не находились в равных условиях с теми, кто просто честно служит...

— Ну, знаете ли, таковые тоже нужны.

— Несомненно, но на мостиках крейсеров и броненосцев следующей войны должны стоять не они. А те, кто хоть и младше по времени производства, но настоящие бойцы. А при существующей системе, в мирное время, расти в чинах они будут вне зависимости от своих талантов.

Так вот: чин капитан-лейтенанта, это 'ступенька', на которую можно подтолкнуть перспективного офицера не вызывая возмущения ни у начальства, ни у сослуживцев. Возможность дать ему должность, на которой можно набраться опыта не только в боевом, но и в хозяйственно-административном плане.

— Убедительно излагаете, Роберт Николаевич, — усмехнулся Рожественский. — Я обещаю обдумать ваше предложение. А пока — прошу меня извинить — вон уже Варвара Сергеевна за мной поспешает — пора на обед. В госпитале расписание почище, чем на эскадре. Честь имею!

Адмиралы простились.

Беременная женщина, конечно, не хорошеет. Да этого быть и не должно — сама природа делает всё, для того, чтобы мужчина не мешал заниматься самым на данный момент важным делом — готовиться произвести на свет новую жизнь. Но в глазах этого самого мужчины, любимая, готовящаяся стать матерью его ребёнка — самое прекрасное, самое восхитительное существо на свете.

Когда Ольга открыла дверь мужу, у того просто перехватило дыхание от восторга. Пусть стало слегка одутловатым лицо, пусть совершенно не угадывалась под широким платьем талия — для Василия жена никогда ещё не выглядела столь красивой и привлекательной.

— Васенька! — всхлипнула Соймонова, закинув руки на шею лейтенанта. — Живой! Вернулся!

— Здравствуй, родная! — будущий отец сдержал порыв и прижал к себе супругу очень осторожно и аккуратно. — Как чувствуешь себя? Как вообще?..

Последовала 'поцелуйная пауза' на несколько минут.

— Да чего же мы на пороге до сих пор? Проходи уже! Анфиса! Кофе приготовь!

— Анфиса? — приподнял брови Соймонов.

— А ты как думал. Тяжело мне теперь одной с хозяйством управляться. Ты не голоден?

— Не беспокойся — пообедал. Слушай! А как с деньгами? Прислуга ведь...

— Держимся. Ты надолго?

— Точно не знаю, но что-то около двух недель — 'Пересвета' в док поставили, так что экипаж на берегу, в Экипаже, извини за каламбур. На службу, конечно, ходить нужно, но ночевать дома, надеюсь довольно часто. От Михаила Николаевича вестей нет?

— Нет. Последнее письмо из Порт-Саида было. Если верить газетам — прошли две недели назад мимо Сайгона.

— Понятно — оперативную информацию в личной переписке использовать нельзя. Надеюсь, что Третья эскадра скоро объявится — заступить им дорогу теперь некому.

— Ты-то как? Не ранен? Как бой прошёл?

— Я цел и невредим. А вот Володю Денисова убило. Единственного из офицеров на броненосце. Я ведь не сразу домой — сначала на кладбище заехал, хоронили его без меня...

— Прими, Господи, душу раба твоего, Владимира! — перекрестилась Ольга погрустнев.

С кухни появилась Анфиса с подносом. К кофе были поданы ещё тёплые пирожки с повидлом, и Василий с удовольствием отведал стряпню новой служанки, предварительно с ней познакомившись.

Анфиса не блистала красотой — совершенно средняя двадцатилетняя девушка, ни чем особым не примечательная внешне. Однако Ольга, в беседе за кофе, не могла нахвалиться своей новой... помощницей, что ли: получая весьма скромное жалование новая 'прислуга' стала фактически подругой лейтенантши. Дочь капитана первого ранга никогда не была чванливой дворяночкой, а ситуация, когда общаться просто больше не с кем, весьма способствовала установлению практически дружеских отношений между молодыми женщинами.

Сегодня, конечно, Анфиса поспешила оставить супругов вдвоём, но в дальнейшем обедали, ужинали и чаёвничали Соймоновы с ней совместно.

А сейчас, когда супруги были вдвоём, начался разговор на вечную тему:

— Ты мальчика или девочку хочешь?

— Оленька, я хочу, чтобы у нас с тобой появился малыш. Или малышка. Только бы свершилось! — Василий смотрел на жену влюблёнными глазами и говорил совершенно искренне.

— А всё-таки? — капризно 'прицепилась' Ольга. — Тебе всё равно, кем будет твой первенец?

— Я уверен, что он не последний из наших детей, — улыбнулся лейтенант. — Но, если ты так настаиваешь — хотелось бы для начала сына.

— Это ещё почему?

— Во-первых, хочется быть уверенным, что фамилия Соймоновых не пресечётся в случае чего, а во-вторых, — Василий показал рукой на стену, — вот шпага, которую Михаил Николаевич строго-настрого приказал передать его внуку. Так что первым у нас будет мальчик. Не возражаешь?

— А если девочка?

— Она будет такой же красивой как ты. Может даже ещё красивее, хотя я такого не представляю.

— Льстец. Я тебе не верю, — лицо Ольги слегка порозовело, но было совершенно очевидтно, что мужу она верит в этом плане без всяких сомнений. — А как назовём дочку или сына?

— Оленька, как захочешь. Не я ведь вынашиваю ребёнка — ты. Все тяготы тебе достаются.

— Ладно, договоримся так: если мальчик — имя выбираю я, а если девочка — ты. Ладно?

— Хорошо! — поспешил согласиться лейтенант, наивно пологая, что тему можно закрыть.

— А как ты хочешь назвать дочку?

Соймонов с тоской вспомнил о службе на 'Пересвете' — неудержимо потянуло на броненосец. Причём не 'к', а 'от'. Что самое парадоксальное — от любимой и единственной, от самой дорогой и родной на свете, с которой к тому же не виделся несколько месяцев...

— Назовём Настей.

— А почему? — тут же ревниво поинтересовалась супруга.

— Ну не Ольгой же! Две Ольги в одном доме — это много. Как вы поймёте, кого из вас я зову? 'Настя' просто звучит нежно, а моя дочка будет самой нежной и красивой. Как ты.

— Ладно, — прижалась к Василию жена. — Прощаю

— За что, Оленька?

— За всё, дурак.

Соймонов совершенно не понял в чём он был виноват, и за что его простили. Но не начинать же выяснение отношений: простила тебя жена — радуйся и не лезь в бутылку. А захочешь узнать в чём виноват — узнаешь. Даже о таком узнаешь, о чём у тебя никакой фантазии не хватит представить. А виноват в этом ты и никто другой...

У Василия хватило мудрости не развивать тему.

Глава 42

...

Все еще по-летнему яркое солнце щедро заливало светом пристанционную площадь и без того до краев запруженную народом. Нахлынувшие, было, на монарха воспоминания отступили. Но ощущения остались. Стыд. И чувство вины. Да, сделано очень много, но этого еще слишком мало! Нужно еще что-то. Поэтому здесь и собрали народ. Даст Бог — поможет! А если и нет — так чистая совесть для искренне верующего Царя тоже немалого стоит. Перекреститься — и вперед! Когда на трибуне, наконец, появился Император, людское море не сразу успокоилось, но, видя, что он готов говорить, толпа понемногу затихла.

— Народ мой! Все вы знаете, что полтора года назад подлый враг, пользуясь покровительством наших недругов, без объявления войны напал на нашу страну. Полтора года наши воины с честью ведут тяжелейшие бои на суше и на море. Но самые подлые поступки каким-то чудом сходят нашим врагам с рук. И даже выдающийся героизм наших воинов снова и снова не дает нам добыть победу. Хотя нам ли не знать, что тот, кому помогает Бог, — Николай медленно перекрестился, — не проиграет никогда! Пятьсот лет назад святой воин Меркурий один вышел против всего несметного войска Батыя — и оно повернуло прочь от Смоленска. Так может быть дело не в злобности наших врагов, а в нас самих? Как усилилось лицемерие в наших сердцах?! За неделю до войны Царица Небесная обещала защитить Порт-Артур, если образ ее будет вовремя туда доставлен. И что же: под тысячей самых благовидных предлогов дело это все более оттягивалось, пока, наконец, не стало слишком поздно. И это только один пример! Очевидно, что грехи наши уже так вопиют об отмщении, что призывают на наши головы столько бед, сколько мы уже почти не в силах вытерпеть! И нам надо срочно что-то делать, пока не стало слишком поздно! Много ли шансов выжить, имеет человек, переплывающий бурный поток, с привязанный на шее каменным жерновом?*... — притихшая толпа не ответила, но отведенные взгляды говорили лучше любых слов. — Так и мы, в нынешней сложной ситуации запросто можем оказаться в положении, когда тяжесть висящих на нас грехов низвергнет все, что нам дорого, во мгновение ока. Не для нас ли написано "Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное" И еще написано пророком: сердце смиренно Бог не уничижит". Поэтому нам надо покаяться, изменить свою жизнь и тогда, Господь даст — наладится жизнь в государстве нашем! За грех, сделанный в тайне, и каются тайно. А по грехам, сделанным на виду у всех и каяться престало всенародно... Для чего сегодня я к вам и пришел. Призываю вас всех последовать моему примеру, да Господь помилует нас, грешных. Аминь. Во-первых, выкупные платежи...

Стоящий спереди у самой трибуны Яков, которого позвали, как намекнул один из жандармов, для прилюдного награждения, волновался даже больше, чем перед утренним боем. О, теперь-то он понимал своего полковника! Хотя охрана поезда и одолжила чистую форму, но предстать перед САМИМ ГОСУДАРЕМ с немытыми три дня волосами! Яков был готов провалиться куда-нибудь от стыда. Поэтому вместо того, чтобы как вся площадь внимательно следить за оратором, он, старательно избегал встречи с ним взглядом. Благо, в новой форме ничего не стоило, глазея на площадь, изображать еще одного охранника.

А Царь, между тем, говорил такое, чего ни Яков, ни собравшийся народ услышать, а тем более увидеть, явно не ожидали. Такого на Руси вообще никогда не видели. Монарх, признавшись в очередном упущении, тут же зачитывал текст указа об его устранении и подписывал его. В течение получаса были отменены выкупные платежи, переименованы крейсера, объявлено о созыве Государственной Думы и Земского Собора и введены суровые наказания за поддержку террористов. Люди же на площади будто впали в оцепенение. Нет, умом-то каждый понимал, что настоящее покаяние во всем известных прегрешениях должно выглядеть именно так — с немедленным исправлением допущенных ошибок. Но уж слишком происходящее не укладывалось в привычные рамки. Впрочем, у некоторых даже навернулись слезы. — Наверняка крестьяне на отхожем промысле, — подумал Яков, отметив, что все остальные, включая и охранников, просто слушают буквально открыв рот. Разве что некоторые, видимо тоже переживая укоры всколыхавшейся совести, уперлись взглядом в землю, а у кого-то из увлеченно слушающей молодежи глаза горели огнем.

Мысли его снова вернулись к недавним событиям. У царской охраны Яков прогостил недолго. Уж неизвестно как, да и знать, честно говоря, не хотелось, как улыбчивые дяди в лазоревых мундирах сумели так быстро разговорить "товарища Николая", но уже через час, когда местное начальство снова решило пообщаться с Яковом, давешний полковник — Задержанный во всем сознался, и исполнителя мы уже взяли вместе с оружием...

"Интересно, а какое у него было оружие? — продолжала уплывать куда-то далеко от происходящего вокруг мысль Якова, — " Сам бы я... Хотя какой я? Оружие боевику наверняка лично товарищ Николай подбирал." В памяти Якова живо всплыл случай, когда тот устроил для молодых революционеров целую лекцию по террористическому делу. Как оказалось, товарищ Николай был большим почитателем народовольцев и больше двух часов тогда рассказывал историю многочисленных покушений на Александра II. Яков, казалось, как наяву снова видел как эмоциональную речь профессионального революционера:

— Вот оттого у них все и получилось, что один страховал другого! Поэтому никогда, никогда не идите на акцию в одиночку! Вас должно быть, как минимум, двое! Внутри у Якова похолодело "... и исполнителя мы уже взяли..." — так и зазвучал в голове голос полковника. Мысли, путаясь, понеслись галопом: "Нет, не мог товарищ Николай послать только одного террориста... Еще должны быть! Прошляпили... Минимум двое...", — впрочем, вскоре все потоки мыслей слились в один большой вопрос "ЧТО ДЕЛАТЬ?

Посмотрев вокруг, вынырнувший из глубин собственных мыслей, Яков увидел, что промелькнувшее было желание немедленно куда-то бежать, чтобы предупредить кого следует, абсолютно невыполнимо — подступивший к самой трибуне народ не то, чтобы совсем не оставлял никакого места, но был настолько заворожен происходящим, что ему пришлось бы буквально на каждом шагу расталкивать очередного стоящего на пути. "Да и что смогут охранники сделать теперь, когда речь, похоже, уже подходит к концу?" — пробилась, наконец, в голову Якова первая здравая мысль, — "Вообще чудо, что покушение еще не случилось — обычно террористы с этим не тянут. Хотя, скорее всего, второй убийца назначен на добивание и ждет атаки того, которого схватили. Полковник сказал, что он был с оружием... скорее всего винтовка или револьвер. Значит у второго наверняка бомба — стрелять второй раз вряд ли получится. И, раз ручная бомба, значит он где-то рядом, от силы шагах в десяти..." Теперь Яков смотрел на окружавшую его толпу уже совсем другими глазами. Казавшиеся еще каких-то пару минут назад едва ли не родными лица вдруг стали одно другого подозрительнее. Вот, например, долговязый молодой человек в очках. Откуда тут, на заводе, взялся, судя по форме, студент горного института? А вон тот, похожий на киргиза, рабочий? Не переодетый ли японец? Яков быстро понял, что такие рассуждения мало что дадут. И попытался зайти с другой стороны. Бомбу ведь просто так в кармане не спрятать и пальчиком не метнуть — штуковина должна иметь вполне заметный вес и размер. А это значит, что, например, вон тот древний дед с едва достающим ему до пояса внуком точно отпадают — какие из них метатели? Да и спрятать бомбу им просто некуда... Старушка, как коршун вцепившаяся в свой ридикюль, тоже явно не в счет — тот пухлый, но, судя по ее позе, слишком легкий... так что в первых двух рядах вроде больше некому, а вот что там дальше...".

Потратив целую секунду на размышления, Яков решил, идти ва-банк. Пусть его потом обругают за нарушение спокойствия, но он твердо решил пробраться в сторону выглядящих наиболее подозрительными бугая-киргиза и долговязого студента, а если придется и всю толпу перед трибуной прошерстить.

Изобразив на лице полную бескомпромиссность, и не обращая внимания на возмущенные взгляды, Яков двинулся вперед в стиле парового катка, бесцеремонно раздвигая в стороны всех попавшихся на его пути. Однако, подойдя ближе, Яков понял, что, видимо, зря старался — в этой стороне вообще ни у кого ничего не было в руках. Разве что школьник лет десяти в потертой форме был с ранцем, да и у того ранец стоял на земле — видимо, у мальчугана не хватило сил даже просто держать его столько времени.

Еще раз, скользнув на последок взглядом по лицам напряженно слушающих Царя "подозреваемых", Яков уже собрался было уходить, когда перед его глазами буквально всплыл НОВЕНЬКИЙ кожаный ранец явно не богатого школьника стоящий прямо в грязи. Резко обернувшись, Яков увидел, как к стоящему на земле ранцу уже тянется рука долговязого студента. Мир вокруг, казалось, почти замер — студент, схватив ранец, буквально рвал его от земли, явно собираясь метнуть, а Яков в который раз расталкивая соседей, пытался извернуться так, чтобы успеть этому помешать. В конце концов, Яков буквально свалился боком на долговязого, ухватившись таки за ранец одной рукой. В результате оба в обнимку с ранцем полетели на землю, а еще через долю секунды для Якова наступила темнота...

* * *

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Появившийся откуда-то звук никак не исчезал. Где я? Мысль еще не успела оформиться, а перед открывшимися глазами появился белый потолок. Еще через несколько секунд — накрахмаленный пододеяльник. Голова явно не успевала осознавать то, что видят глаза. Прошла еще, казалось, целая вечность, когда Яков в конце концов понял, что находится в постели, а постель, судя по непрекращающемуся стуку и мелькающим за окном телеграфным столбам, едет куда-то вместе с ним на поезде. Впрочем, едва заметив солнечный зайчик где-то в дальнем нижнем углу аккуратно отделанного деревом купе натренированный въедливым унтером мозг начинающего войскового разведчика тут же определил примерное направление — поезд шел куда-то на восток. Но, долго предаваться созерцанию Якову было не суждено — ослабленный организм решил, что на сегодня работы хватит, и снова погрузился в глубокий сон.

— Здравствуйте, Яков Давидович, — появившийся в дверях купе давешний полковник из императорской охраны жестом отослал солдата, — Его Императорское Величество изъявили желание встретиться с вами лично. Однако, — продолжил удобно разместившийся на стуле "сиделки" полковник, — я получил разрешение предварительно кое-что обсудить. Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, ваше высокоблагородие, — Яков и правда был рад приходу начальства, так как надеялся, что ему, наконец, расскажут что произошло, так как врач строжайше запретил общавшимся с ним солдатам "волновать" пациента, — мне уже гораздо лучше. Доктор сказал, что с завтрашнего дня можно будет начинать вставать.

— Рад слышать! Поправляйтесь скорее — Отечеству нужны именно такие защитники. Собственно, об этом я и хотел с вами поговорить. Яков Давидович, а знаете ли вы зачем вас вообще позвали на площадь?

Чего-чего, а именно такого вопроса Яков не ожидал. От того, видимо, наученный армейским опытом мозг решил уйти в глухую оборону и ответить весьма кратко, но по Уставу

— Никак нет, ваше высокоблагородие!

— Понятно. Так вот, ваше там появление отнюдь не связано с покушением. Да, без награды вы не остались бы, но тем не менее... Вас, Яков Давидович, полковое начальство отметило в числе прочих отличившихся за умелое командование в бою при штурме завода еще до вашего здесь появления . И получили бы вы, как все, Знак отличия военного ордена перед строем. Но, когда полковник стал жаловаться на некомплект младших офицеров, то судьба ваша, мой друг, изменилась — Его Императорское Величество предложил ему решить этот вопрос самостоятельно. Начальство рекомендовало к производству в младший офицерский чин прапорщика именно вас,. Так что к тому моменту, когда крышка котелка, в которой была сделана бомба, влетела к вам в лоб, соответствующее распоряжение было уже подписано. Так что, господин прапорщик, называйте меня Петром Георгиевичем. Слегка осоловевший от такого поворота дел Яков не сразу сообразил, что надо отвечать, когда же тело само начало произносить привычное:

— Рад ста... — он все-таки обрел способность соображать и закончил, как положено офицеру, — ...Служу Отечеству!

— Вот и славно. Завтра придет портной, снимет мерки для нового мундира. А то пришлось бы объяснять потом газетчикам чего это наш герой все еще в солдатском ходит, они-то уже в курсе. К тому же вы же теперь официально служите в Собственном Его Императорского Величества конвое, и форму все равно пришлось бы менять.

— Петр Георгиевич, а что там произошло-то? — поняв, что его наконец-то выпустили из-под плотной опеки доктора, Яков больше не мог сдерживать любопытство. — Как я жив-то остался, если бомба взорвалась? Или не взорвалась? Я уж тут вообще сомневаться стал была ли она...

— Да, Слава Богу, ничего особо страшного. Бомба была. И взорвалась. Только не вся — детонатор снарядный сработал, а снарядная же взрывчатка — нет. Вот и хватило ее только на то, чтобы отправить самого бомбиста на тот свет, а вас в беспамятство. Есть подозрение, что пироксилин для снарядов какой-то другой саботажник специально переувлажнил. Сейчас следователи это проверяют. Но все-таки история про то как еврей Царя спас не то, что по всей стране — по всему миру разошлась. Да не смущайтесь так. Яков Давидович, собственно говоря, вы можете или продолжить военную карьеру, или попросить чего-то для мирной жизни. Но, зная вашу решительность и наблюдательность, хочу сделать вам еще одно предложение... Как вы относитесь к службе в Отдельном корпусе жандармов?

Эпилог

23 апреля 1906 года

Анатолий Васильевич наконец-то добился своего: в результате его грозных криков прекратились всякие глупости, и он имел полную возможность заняться своей главной работой — есть, спать и расти. И он приступил ко всему сразу. С молоком матери в организм младенца вливалось всё из вышеперечисленного. Соймонов-младший засыпал в полном удовлетворении.

— Оленька! Солнышко! — нежно шептал Василий, глядя как единственная и неповторимая кормит его сына. — Ты самая лучшая на свете! Только ты могла родить такое чудо!..

— Вась! — громким шёпотом цыкнула молодая мать на восторженного супруга. — Немедленно успокойся. Дай покормить и уложить спать, а то ещё намучаемся, если снова проснётся. Подожди!..

Когда ребёнок уснул и был передан на руки Анфисе, которая немедленно отнесла его в кроватку, в другую комнату, где и осталась, лейтенант наконец-то смог от всей души обнять свою жену.

Слегка обалдевший от счастья, после того, как впервые увидел своего сына молодой человек, просто затискал и зацеловал свою любимую...

— Васенька, — слегка отстранилась Ольга от мужа, — может не надо так сразу меня пожирать. Я тебя тоже очень люблю, но подожди до вечера, ладно? Ты надолго? Хоть два дня твой разлюбезный Николай Оттович нам даёт?

— Больше, радость моя, много больше, — Соймонов просто лучился счастьем.

— Ого! С чего бы это, лейтенант? Вас прогнали со службы? Не быть мне адмиральшей? — Тон у Ольги был, конечно, шутливый, но некое беспокойство всё-таки чувствовалось.

— Во-первых, не 'лейтенант', а во-вторых — адмиральшей тебе быть, — весело и задорно отозвался Василий. — Если не утону до тех пор, конечно.

— Что значит 'не лейтенант'? — слегка напряглась Ольга. — Надеюсь, в мичмана не разжаловали?

— Молодец у меня жена! — расхохотался Соймонов: 'в мичманА', а не в 'мичманЫ' — морская душа чувствуется. Не беспокойся, не разжаловали...

— Вызывали, Николай Оттович? — Василий зашёл в салон командира.

— Проходите, Василий Михайлович, присаживайтесь, — указал на кресло Эссен. — Коньячку не желаете?

— Какой же моряк откажется, — изобразил улыбку лейтенант, но что-то в тоне командира его напрягло. Однако выяснять истинную причину вызова не стоило: каперанг и так скажет.

— Мне было очень приятно служить с вами... — протянул бокал навстречу командир 'Пересвета'.

— Благодарю! — чокнулся с ним Соймонов и внутренне похолодел: неужели с должности снимают? С корабля списывают? За что? Чёрт! Ведь месяца не прошло как 'Владимиром с мечами' наградили... Вкуса коньяка он не ощутил...

— Итак, Василий Михайлович, — перестал интриговать своего старшего офицера Эссен. — Разрешите вас поздравить с чином капитан-лейтенанта. Приказ о производстве будет на днях, но о том, что он будет, мне известно достоверно.

— Разрешите ещё коньяку, Николай Оттович? — сказать, что Соймонов обалдел — ничего не сказать.

— Разумеется, — улыбнулся командир броненосца и вновб наполнил бокалы. — Удивлены? Я, честно говоря, тоже удивился, когда об этом узнал. Но заслужили. Несомненно. А прецеденты бывали и не такие: вспомните генерала Кутайсова, который в двадцать восемь лет командовал всей артиллерией армии. ВЕЛИКОЙ АРМИИ!

Вы ещё больше удивитесь своему новому назначению... Честное слово: лучшего командира для моего 'Новика' я бы никогда не пожелал!

Василий просто захлебнулся пятьюдесятью граммами коньяка.

— Как командиром? 'Новика'? Так он же...

— Потоплен. Правильно. Не волнуйтесь, никто вас не собирается назначать командовать погибшим кораблём. Вы назначаетесь руководить его подъёмом и доставкой во Владивосток. А уж если с этой задачей справитесь, то погоны капитана второго ранга и командование крейсером после его ввода в строй вам обеспечены. Вы верите, что адмирал Вирен мне лгать не станет?

— Но как же... Я ведь минёр... Понятия не имею, как поднимать корабли, — Василий был не на шутку ошарашен.

— Так никто и не ждёт от вас таких 'подвигов'. В вашем распоряжении будут и инженеры, и водолазы — все необходимые специалисты. А вот ругаться с властями Корсакова, выбивать всё необходимое из Владивостока... Да-с, административная деятельность — непременное условие. Без этого командиром не станешь.

Так что завтра прощайтесь с 'Пересветом', и отправляйтесь к адмиралу Греве, на берег. Желаю вам удачи. И...

Лично от меня: Пожалуйста, поднимите и приведите 'Новика', ладно? — глаза Эссена повлажнели, и он поторопился выпроводить Василия из салона...

— Так что, Оленька, я с тобой и с Толиком минимум на месяц остаюсь, — нежно погладил по пышным волосам жену Соймонов. — Зато потом на Сахалин. Неизвестно на сколько. Может на три месяца, может на полгода. Как получится.

— Это потом, — прижала к себе любимого Ольга, — Месяц! Мы никогда не были вместе так долго! Господи, какое счастье, когда муж приходит домой каждый вечер! Целый месяц!

Как здорово, когда нет войны!

И все-таки люди военные, даже капитаны с адмиралами, действия свои и своих подчиненных только предполагают, а располагают ими не только высшие силы, но и многочисленное земное начальство. Не прошло и недели, как Василий, стоя в длинном строю отличившихся моряков искал глазами своих, затерявшихся где-то в праздничной толпе. Расцвеченные флагами корабли всех трех эскадр стояли на рейде, экипажи выстроились вдоль бортов, а ему, как и прочим "безлошадным" героям пришлось представлять флот на сухопутной части парада.

Казалось, город уже должен был уже оглохнуть от сотен салютных залпов и охрипнуть от почти непрерывного "УРА!" Но нет — каждый шаг строгого по сути своей военного мероприятия вызывал новую бурю восторга еще не забывших страхов и надежд минувшей войны жителей. Наконец, адмиральский катер под георгиевским флагом, принадлежащий когда-то "Севастополю" и самостоятельно прорвавшийся в Чифу полтора года назад прямо в ночь перед падением Порт-Артура закончил обход эскадры и подошел к причальной стенке. Под непрерывные крики добравшийся, наконец, из Манчжурии до Владивостока Царь со свитой дошел до трибуны и даже сказал какую-то короткую речь... О героях и храбрецах. О победителях и тех, кто просто добросовестно делал свое дело. Потом были награждения... — Василий все это запомнил плохо. Он снова занял место в строю, а потом шагал доведенными до автоматизма в морском корпусе движениями, пожирая глазами трибуну и стоящее на ней начальство.

Впрочем, на трибуне рядом с царем были не только адмиралы с генералами — особенно выделялся совсем молодой человек с одиноким солдатским крестом на груди. Впрочем, проходя совсем рядом, Василий разглядел у него на поясе такую же, как теперь была и у него, золотую рукоять георгиевского оружия "За храбрость" и, вспомнив все, что ему пришлось пережить за эту войну, подумал что и этому парню вряд ли это 'золото' досталось легко...

А сам новоиспеченный барон Рабинович, только сегодня в первый раз увидевший море и впечатленный видом надраенных как медяшки кораблей, глядя вслед удаляющейся парадным колонне, тихо делился со стоящим рядом товарищем переполнявшими его впечатлениями:

— Вот и всё! Сделали корабли свое дело, теперь, наверное, многих спишут, а жалко — красивые они...

Яков был уверен, что никто, кроме напарника из охраны, его не услышит, но, к его смущению, как только смолк оркестр, к ним обернулся сам Государь:

— Молодой человек, запомните: желающие наложить руку на наши богатства никогда не переведутся, и лучше пусть они, — самодержец кивнул на стоящие на рейде корабли, — встречают врага в океане, пока тот еще не добрался до наших берегов. Так что никого не спишут — даже самые старые из них нужны, чтобы готовить экипажи для тех, что еще строятся. А броненосцы... — Император, казалось, о чем-то на секунду задумался, но все же закончил фразу, глядя в глаза своему недавнему спасителю, — броненосцы уходят в Европу. И пусть теперь пишут Историю там!

Конец.

Авторское послесловие

Ну, вот и всё, уважаемый читатель. Вряд ли я рискну продолжать данную альтернативную историю — слишком серьёзно она изменилась по сравнению с реальной. Как изменятся судьбы стран первого и прочих рангов в результате того, что произошло в данном 'мире'?

Не знаю, даже представить не могу. Но вряд ли Россия, которая теперь не получила 'пощёчину' от второстепенной державы, скатится в ту самую 'потенциальную калошу', в которой оказалась в ачале прошлого века.

Жутко не хочется расставаться со славным Василием Соймоновым, его очаровательной супругой, желчным Виреном и 'свежеиспечённым' бароном Рабиновичем...

Но, вероятно, придётся.

Хотя... Я не сказал: 'Нет!'

А пока хочу высказать огромную благодарность форумчанам 'Самиздата' и 'В Вихре Времён' за помощь в написании обеих книг, за советы, за указание на ошибки, за правку стиля...

А особенно:

Глеба Дойникова, подавшему пример и помогавшему на протяжении написания всей 1й книги. Именно он отыгрывал в моделировании за адмирала Рожественского.

Бориса Надера, принявшего на себя неблагодарную роль командующего японским флотом в моделировании.

Сергея Акимова, являвшегося основным редактором стиля написания обеих книг.

Антона Филонова — непревзойдённого знатока 'матчасти'.

Сергея Пальмина — моего друга детства, 'подсадившего на тему' страшно вспомнить сколько лет назад...

И, ОСОБЕННО, Владимира Игрицкого, который сначала убедил меня развернуть задуманный рассказ в роман, писал фанфики к 1й книге, а во 2й, вся линия Якова Рабиновича и проблемы внутренней политики России написаны именно им...

ЕЩЁ РАЗ: ОГРОМНОЕ СПАСИБО ВСЕМ, КТО МНЕ ПОМОГАЛ!

А с морскими баталиями я, конечно, не прощаюсь. Ещё загрохочу цепи выбираемых якорей, еще раздвинут волны форштевнями корабли под Андреевским флагом, ещё загрохочут пушки отправляя врагов России на дно морское.

И не исключено, что на мостике одного из них будет стоять капитан первого ранга Василий Соймонов...