До последнего вымпела

— Сочувствую. Понимаю — тяжело.

— Так в том-то и дело, господин лейтенант, что доктор, пока ему красненькую не положат, отказался даже пойти её посмотреть. А где моим сразу столько денег взять? Просили в долг поверить — выгнал. Пока по соседям и знакомым бегали, упрашивали, собирали... — голос Нефёдова сорвался.

Сукин ты кот, — думал про себя Василий, — непьющий ведь, служишь третий год — наверняка с полсотни накопил, а то и под сотню. Неужто не мог родственникам денег послать, когда в Россию пришли. Наверняка ведь знал, что дела дома неважные.

Но говорить об этом не стал — можно было совсем 'добить' парня и кроме свалившегося на него горя повесить чувство вины...

— Ваш доктор, конечно, подлец, — начал Соймонов, — но это ведь не значит, что все доктора такие. А ты орал именно это. И что, если бы рядом был тот, кто тебя из лап смерти вытащил, на него тоже бы полез с кулаками?

— Никак нет. Прощения просим.

— Нет уж. Так легко не отделаешься. Передай мичману Лесгафту, что я назначил тебе шесть часов под винтовкой. Как раз до ужина. Будет время подумать, когда следует распускать язык, а когда нет. Понял меня?

— Так точно, ваше благородие! Покорно благодарим! — гальванёр понял, что отделался легко.

— Ступай. Матрос развернулся и направился к выходу из каюты.

— Стой, дурак. Оденься сначала, — засмеялся Василий.

И такое почти каждый день. То матросы подерутся, то напьётся какая-нибудь зараза до поросячьего визга, то господа офицеры начнут свой гонор выказывать друг перед другом — особенно напряжённо стало после прибытия для прохождения службы на 'Пересвете' пятерых черноморцев — сразу появилась некоторая натянутость в отношениях между 'обстрелянными' и 'не нюхавшими пороху'. Последние немедленно замкнулись в своём коллективе. Больших трудов стоило Василию несколько нормализовать ситуацию.

А последние две недели были вообще сплошным кошмаром, и только вчера закончилась установка новых десятидюймовых орудий в башни. Соймонов за это время спал не более четырёх часов в сутки, а Черкасов, казалось, вообще не прилёг на свою койку ни разу — на лице, можно сказать, одни глаза и нос остались. Правда, Эссен иногда прямым приказом загонял часов на пять-шесть в свои каюты то старшего офицера, то старшего артиллериста, чтобы те хоть немного отдохнули.

Но, в любом случае, это были две недели сплошного аврала на корабле...

Раздался стук в дверь, и, на разрешение войти, в каюту шагнул вестовой командира:

— Вашбродь, господин капитан первого ранга вас к себе приглашают!

— Прошу, Василий Михайлович, — радушно пригласил Эссен лейтенанта, — присаживайтесь.

— Благодарю, Николай Оттович, — Василий сел в кресло и выжидательно посмотрел на командира.

— Хочу поблагодарить вас за порядок на корабле. И особенно за последние две недели.

— Спасибо, Николай Оттович, стараюсь.

— Вымотались?

— А что поделаешь — война, — Соймонов был удивлён вопросом, но понимал, что каперанг вызвал его не только для того, чтобы поговорить о его моральном комфорте и ждал, когда тот перейдёт к главному.

— Через пять дней у нас стрельбы — испытания новых пушек, ну и флагарт хотел кое что проверить.

— Понятно. Какие будут указания конкретно мне в этой связи.

— В этой связи, завтра, утренним катером, вы отбываете во Владивосток, — широко улыбнулся Эссен. — Ваша супруга за два месяца уже, наверное, на мою бедную голову все проклятья мира собрала. Так что даю вам двое суток Прошу передать мой поклон Ольге Михайловне и просьбу не сердиться в дальнейшем на старого моряка.

— Николай Оттович, вы серьёзно? — не поверил своим ушам Василий.

— А вы считаете меня способным на розыгрыши такого сорта, Василий Михайлович? Идите, готовьтесь предстать пред очами 'грозной супруги'.

— А Ольга Михайловна в госпитале, — раздался за спиной Василия голос соседки. Лейтенант немедленно обернулся.

— Здравствуйте, уважаемая Александра...

— Игоревна, — улыбнулась женщина. — Здравствуйте, Василий Михайлович, рада вас видеть. Надолго домой?

— На два дня. Простите великодушно, что запамятовал ваше отчество. Как Серёжа? Здоров?

— Спасибо, всё в порядке. Да идите уже, — засмеялась Гусева, — я прекрасно понимаю, что вам сейчас меньше всего хочется вести со мной светскую беседу. Если найдёте время вечерком — милости просим вас с Ольгой на чай. И муж мой в этот раз дома будет — познакомитесь, наконец.

— Благодарю. Непременно. А сейчас прошу меня извинить. Честь имею! — Василий с трудом заставил себя проследовать к выходу достаточно степенно, не переходя на бег.

' А ведь почти отвык ходить по твёрдой земле' — подумал Соймонов. Действительно — пусть у броненосца и инертность чудовищная, и стояли эти два месяца в порту, но, тем не менее — лёгкое покачивание палубы всегда имело место и ноги чисто подсознательно были готовы к зыбкости почвы под ними. Однако мысли о предстоящей встрече с любимой быстро вытеснили всё остальное...

— Я бы хотел увидеть Ольгу Михайловну Соймонову. Она здесь фельдшер, если не ошибаюсь.

— А по какому вопросу? — дежурный на входе хоть и посмотрел с уважением на ордена лейтенанта, но свои обязанности выполнял строго.

— Она моя жена. Мы долго не виделись. Причина уважительная?

— О, разумеется, господин лейтенант. При первой же возможности я сообщу о вас.

'Первая возможность' появилась довольно скоро в виде миловидной сестры милосердия, которая, выслушав дежурного, с нескрываемым любопытством посмотрела на Василия и удалилась.

Вернулась девушка минут через пять и что-то прошептала на ухо местному 'Церберу'.

— К сожалению, ваша супруга сейчас на операции. Но по окончании, ей сообщат немедленно о вашем визите.

— А сколько продлится операция? — чертыхнувшись про себя, спросил Соймонов.

— Ничего не могу сказать на этот счёт, — служащий госпиталя развёл руками, — может, закончится через десять минут, может продлится ещё два-три часа... Присядьте пока.

Делать нечего — пришлось пристроиться на стуле в вестибюле.

С трудом удавалось представить, что его Оленька кого-то режет, шьёт, ну или делает что-то подобное...

Хоть этой ночью Василию и удалось поспать почти полноценные семь часов, и ещё совсем недавно он чувствовал себя вполне свежим и бодрым, но при вынужденном безделии в состоянии нудного покоя, организм решил 'потребовать' некоторую компенсацию за весь предыдущий недосып... Сморило лейтенанта.

В себя он пришёл только почувствовав, как его слегка трясут за плечо.

— Просыпайся, Васенька! — открыв глаза, он увидел родное и любимое лицо. Благо, что из сидячего положения было крайне неудобно вскочить и заключить жену в такие объятья, в какие хотелось — общественное место всё-таки, нужно соблюдать некоторые приличия.

Тем более, здесь же находилось немалое количество сестриц, нашедших повод появиться в этом месте, чтобы посмотреть на мужа своей коллеги.

Пришлось просто приобняться и обозначить лёгкие поцелуи в щёчку.

— Ты сможешь отпроситься? — голос Василия слегка подрагивал. — У меня два дня.

— Уже. Я же поняла, что моего мужа с его корабля надолго не отпустят — незаменимый, — слегка грустно улыбнулась Ольга, — сейчас только сбегаю и скажу доктору Квасову, что именно на два дня.

Пять минут, как водится, растянулись на все двадцать. Соймонову до жути хотелось хотя бы умыться после сна, но было бы очень глупо спрашивать служителей на предмет туалетной комнаты в данном заведении.

Наконец появилась Ольга, но, что приятно, уже в верхней одежде — можно было не задерживаться больше в этом заведении, пропахшим карболкой.

Вот, кажется, ждёшь-ждёшь встречи, а как только она случится — тему для общения найти непросто. Особенно когда думаешь в первую очередь совсем не об общении. После судорожных попыток начать разговор, Василий не придумал ничего умнее, чем:

— Денег-то хватает?

— Не беспокойся, даже запасец имеется, — понимающе улыбнулась Ольга и взяла инициативу в свои руки. Уж что-что, а тему для разговора женщины умели находить во все времена.

Соймонову всю дорогу до дома пришлось выслушивать поток информации про дела в госпитале, подробности операций, катастрофическое отсутствие во Владивостоке ситца, подходящего для занавесок, тугоумность морского начальства вообще и Николая Оттовича Эссена в частности, раз мужа к молодой жене отпускают раз в два месяца. И много всего другого. И это только за двадцать минут, которые потребовались на дорогу от госпиталя до квартиры.

Василий ограничивался короткими репликами и предоставил супруге возможность выплеснуть хоть часть того, чем она хотела поделиться.

Квартирка выглядела очень уютно — и сама Ольга белоручкой не была, и приходящая кухарка кроме приготовления обеда, обращала внимание и на порядок в доме. Василий не смог сообразить сразу, что именно изменилось, но вид помещения приняли значительно более обжитой. Да, честно говоря, он не особо и смотрел по сторонам, что было немедленно замечено супругой:

— Вась! Ты что не видишь изменений? Я так старалась...

— Не вижу и видеть не хочу, — улыбнулся Соймонов привлекая жену к себе, — во всяком случае, пока. Сейчас я намерен смотреть только на тебя, и не только смотреть...

— Ничего себе, какое животное у меня муж, — промурлыкала Ольга, сплетая руки на шее Василия и прижимаясь к нему...

Ни на какой чай к соседям Соймоновы этим вечером, разумеется, не пошли — нашлось более интересное занятие...

Успокоились молодые люди, только доведя друг друга до полного изнеможения, и уснули сильно за полночь.

На следующий день отправились гулять по улицам — благо, что погода благоприятствовала, денёк был солнечный и тёплый. Василию, несмотря на середину октября, не пришлось даже надевать плащ.

И он, и Ольга, во время прогулки, казалось, хвастались перед прохожими 'своей половинкой' и оба получали большое удовольствие, когда видели восхищённые или слегка завистливые взгляды встречных, вызванные как красотой и изяществом Ольги так и орденами Василия.

Пообедали в ресторане 'Золотой Рог', с удовольствием пообедали. Лейтенант на броненосце, и Ольга дома, питались вполне себе полноценно. Готовили и офицерский кок 'Пересвета', и кухарка во Владивостоке достаточно вкусно, но всё-таки ресторанной 'парадности' в блюдах не было, а иногда хотелось заказать именно то блюдо, которое хочется именно сейчас, и чтобы выглядело оно именно как произведение искусства, а не набор просто приготовленных (хоть и хорошо приготовленных) продуктов.

Ну разве подадут на корабле знаменитый 'Майонез': варёное куриное филе с желе из бульона, раковые шейки и кусочки отварного телячьего языка по краям, горка из варёного картофеля с корнишонами и кусочками крутого яйца посередине...

А суп из белых грибов? А 'Пожарские котлеты' со сложным овощным гарниром? А десерт 'Фруктовый фейерверк'?

— Кажется, благоверный решил раскормить меня до состояния бочки, чтобы другие мужчины не заглядывались, — Ольга с улыбкой посмотрела на мужа, — до дома, кажется, тебе придётся меня нести. Ты способен, а, Вась?

— Честно? — Нет, — рассмеялся в ответ Соймонов, — но можем взять извозчика. Согласна?

— Нетушки! Пешочком пойдём — надо растрясти зарождающийся жирок. Нам ведь ещё сегодня к Гусевым на чай — мне Саша сегодня ещё раз подтвердила приглашение. Неудобно.

— Надо — сходим. Хотя соседи наши могли бы понять...

— Между прочим, мой грозный муж и повелитель, тоже мог бы понять, — прервала Василия Ольга, — что его жене иногда хочется показываться хоть в каком-нибудь обществе вместе со своим законным супругом.

— Но ведь мы же сейчас... — слегка обалдел от такой 'атаки' Соймонов.

— Мы сейчас среди совершенно незнакомых людей... Так! А ну-ка быстро прекрати дуться!

Васенька, я тебе очень благодарна за этот 'выход в люди'. Но, надеюсь, что ты сможешь понять, что мне хочется, чтобы ты хотя бы соседям нанёс пусть и 'полуофициальный' визит.

— Да сходим, сходим, — лейтенант даже слегка опешил от такой неожиданной 'атаки', — чего ты так завелась-то?

— Да потому что ты думаешь только о себе, — Соймонова стала 'заводиться' и всё её существо выказывало нешуточную обиду, даже слёзы показались. — Я тут одна два месяца: дом-госпиталь день за днём. Гусевы хоть иногда меня в гости приглашали, и тут, когда ты вдруг появился, я не могу придти к ним с тобой, а не одна, как обычно!

— Да почему не можешь-то? — Василий находился в состоянии полного обалдения — никогда Ольга не была такой раздражительной и агрессивной.— Сходим к ним в гости сегодня. Успокойся только!

— Одолжение мне делаешь? А сам догадаться не мог?

— Да не делаю я тебе одолжения, Оль, просто думал, что тебе будет приятнее, если я всё своё свободное время тебе посвящу. Оленька, Олюшка, ну всё будет так, как ты хочешь. Успокойся только.

— Папа к вам с эскадрой Небогатова плывёт, — неожиданно переменила тему лейтенантша.

— Идёт, — машинально подправил жену Василий. — Чтооо? Михаил Николаевич на Третьей Эскадре?

— Да, он при штабе адмирала Небогатова.

— Флаг-капитаном?

— Васенька, ну не знаю я. Пойдём?

— Пойдём, конечно, — Соймонов бросил на блюдце червонец и подал руку жене.

— Твой отец, — продолжил лейтенант уже на улице, — капитан первого ранга, значит, может быть либо командиром корабля, либо флаг-капитаном. Откуда он тебе писал?

— Из Порт-Саида. Письмо пришло неделю назад.

— Значит они уже в Индийском океане, а может даже прошли Малаккский пролив... — размышлял вслух Василий.

— Господин лейтенант, — опять надулась Ольга, — а моё общество не мешает вам рассуждать о судьбах войны?

— Оль, ну что ты в самом деле? Такая новость, тем более касающаяся моего тестя всё-таки. И твоего отца. Ты себя хорошо чувствуешь?

По поводу последнего вопроса Соймонову пришлось очень пожалеть. Моментально. И выслушать много нелестного в свой адрес. С большим трудом удалось убедить супругу, что он не считает её психически нездоровой, и что он 'брякнул' не подумав.

— А почему только один орден? Я хочу, чтобы ты все надел!

— Оленька, да ведь мы вроде по-соседски чаёвничать собираемся, правда?

— И что?

— Ну, по-домашнему то есть. Я бы и Георгия не нацепил, если бы статут не требовал: 'Носить не снимая'. Ну что ты из меня хвастуна делаешь, честное слово...

— В самом деле нельзя? — засомневалась Ольга.

— Неудобно, поверь.

— А ради меня?

Василий с ужасом поймал себя на мысли, что ему хочется поскорее вернуться на 'Пересвет'. Нет, он очень любил свою Оленьку, но её совершенно непредсказуемые перепады настроения уже здорово, мягко говоря, утомили офицера.

С трудом удалось убедить жену, что соседка и так уже видела его со всем 'иконостасом', а капитан и по одному белому крестику поймёт, что муж Ольги 'геройский' моряк.

Гусев оказался мужчиной 'монументальным' — почти на полторы головы выше Василия и сложён соответственно — просто Илью Муромца с него писать.

Крест действительно произвёл на него впечатление и сразу после знакомства, капитан поинтересовался: