До последнего вымпела

— Пожалуй ты прав. Только почему пушки десятидюймовые? При таком раскладе, вполне возможен и калибр в двенадцать дюймов: вес башни отличается непринципиально, а вес бортового залпа возрастает практически в два раза...

— А не знаю! — весело посмотрел на своего командира старший артиллерист броненосца. — Наверное, это привычка — люблю я свои пушки. Но ты, вероятно, прав: гулять, так гулять! Восемь двенадцатидюймовых на борт — это впечатляет. Пусть корабль и на двадцать тысяч тонн потянет — оно того стоит.

— А не слишком дорогая игрушка получится для такой скромной задачи, как ломать устаревшие крейсера? К тому же как напорется вся эта плавучая роскошь на дешёвую и пошлую мину... Сам понимаешь. Вот обидно-то будет!

— Волков бояться — в лес не ходить. А новые корабли всегда будут обходиться дороже, чем старые. Что же, не строить их, что ли? К тому же, возьмём получившееся у нас судно, увеличим толщину брони, слегка уменьшим скорость, и вот тебе броненосец нового типа. Чем плох?

— Да не плох. Просто даже если у нас такой корабль, вернее серию кораблей (в единственном экземпляре он всё равно погоды не сделает) заложат, то и остальные страны подобное строить начнут. Больше и быстрее строить. А я по дороге из Петербурга насмотрелся, как народ в России живёт, да и из разговоров наших матросов многое понять можно. Плохо живут русские, бедно, а если такие броненосцы строить, то деньги на это у простых людей забрать придётся...

— Э-э! Ты куда заехал, Василий Михайлович!? Самое выгодное для народа — вообще ни армии, ни флота не иметь. Вот тогда жизнь счастливая настанет! Только надолго ли? И вообще: не нашего ума дело рассуждать, откуда деньги на корабли возьмутся. Пусть на этот счёт у Авелана, Витте и у самого государя голова болит.

Кстати, кое-какие деньги можно взять как раз у наших узкоглазых 'друзей'. Они войну начали, они же её и проиграли фактически — пусть раскошеливаются...

— А вот это тоже не нашего с тобой ума дело, — не остался в долгу Соймонов. — Ладно, иди, поспи пару часиков, если японцы позволят. Вон — Тимирёв уже возвращается. Негоже нам всем вместе тут глаза таращить. Утром, если всё в порядке будет, попрошу и меня подменить на часок-другой.

— Ну, раз гонишь, — улыбнулся Черкасов, — упираться не буду. В случае чего — я в левом носовом каземате пристроюсь.

— Не очень там комфортно...

— Да чёрт с ним. Зато рядом. А я бы и в таком 'дискомфорте' часов десять продрых бы за милую душу, только бы предоставили такую возможность. Ладно. Удачи!

— Спасибо на добром слове. Отдыхай — ты мне скоро понадобишься свежим и бодрым, — Василий доброжелательно проводил Черкасова на отдых, а сам уже внутренне сжался от предвкушения бессонной и, почти наверняка, чрезвычайно нервной ночи.

Она и потянулась. Василий успел здорово осточертеть рулевому, который уверенно держал 'Пересвет' на курсе, и не терял свет кормового фонаря 'Победы'. Но Соймонов всё равно здорово волновался и боялся, что броненосец под его командованием потеряет впереди идущего мателота.

Тимирёв с полчаса иронически поглядывал на взволнованного лейтенанта и не вмешивался. Однако, в конце концов, он решил успокоить исполнявшего обязанности командира:

— Не беспокойтесь, Василий Михайлович. Если кому и доверять, то Новосёлову — не первый год за штурвалом, если он за кормушку 'Победы' не удержится, то и никто не сможет.

— Уверены?

— Да кто же может быть уверен в таких вещах абсолютно? Просто он — один из лучших рулевых на флоте, и несомненно лучший на броненосце. Правильнее всего будет его просто не отвлекать, поверьте.

— А что мне остаётся? — улыбнулся Василий. — Уговорили. И извините, Владимир Сергеевич, что не имею возможности отпустить вас отдохнуть — очень напряжённая обстановка...

— Совершенно излишние извинения, не беспокойтесь на этот счёт. Можете даже сами спуститься прикорнуть на некоторое время — вы же с утра на ногах, и в таком нервном напряжении...

— Ну уж нет: если я иллюминаторы задраю — не добудитесь потом, я себя знаю, — усмехнулся в ответ Соймонов. — Стоим на мостике и вертим головой во все стороны.

Потянулись минуты и часы нервного напряжения. Прервал оное корабельный кок Перец, заявившийся прямо на мостик с судками перед самой полуночью:

— Вот, ваше благородие, — слегка смущаясь подвинул принесённое 'флотский кулинар' лейтенантам, — ночь длинная и холодная. Соизвольте горяченького откушать!

Чего-чего, но такого офицеры никак не ожидали. Когда идёт бой — камбуз не работает: не хватает ещё дополнительный огонь разводить, когда корабль и так в огне. Есть передышка — получи консервы и сухари. Ну, и как максимум — тёплый чай. И всё. А тут...

— Перец, а откуда это? — слегка обалдевшим голосом спросил Василий.

— Так вы же с утра не снедали, вся команда беспокоится... — слегка приврал Перец: на самом деле, придя покурить к фитилю, он услышал реплику: ' А наш старшой-то целый день не жрамши на мостике стоит, да ещё, судя по всему, и ночью не спустится...'

Нельзя сказать, что Василия 'самозабвенно любила вся команда' — не та у него была должность, чтобы 'всеобщую любовь' снискать, но подавляющее большинство матросов и кондукторов очень даже с уважением относились. Особенно после краткого 'правления' Белозёрова — имели возможность сравнить. Да и успели пересветовцы пообщаться на берегу с матросами других кораблей эскадры, где, в основном, старшие офицеры после Цусимы, тоже сменились...

Перец для себя решил сразу: 'Я не я буду, если этого парня голодным на целые сутки оставлю'.

На камбузе он немедленно развёл огонь, прикинул, что и из чего можно сотворить...

— Ого! Пар, шедший от открытого судка просто валил с ног своим ароматом. Василий понял, что даже рулевому придётся отжалеть часть принесённого позднего ужина, иначе тот не способен будет адекватно выполнять свои обязанности.

Теоретически, то, что сотворил Перец на камбузе, можно назвать гречневой кашей с тушёнкой... Нет! В судке парил и испускал ароматы 'плов' из, как это ни странно, гречневой крупы, консервированного мяса и имевшихся в распоряжении повара овощей. Каким образом умудрился сотворить такое пересветовский кулинар, но факт оставался фактом: Тимирёв изначально не собирался присоединяться к 'ужину' — он уже успел перекусить, как и большинство экипажа, консервами. Но сшибающий с ног запах, заставил прикусить язык, и с благодарностью принять от кока тарелку с горячим 'яством'.

На ближайшие десять минут броненосец остался без командования: на мостике были слышны только звяки ложек по фарфоровым тарелкам. Молодые организмы офицеров интенсивно требовали своего, а целый день, проведённый без возможности нормально поесть — наилучшая приправа к любой пище. А 'каша-плов', приготовленная Перцем, была и сама по себе очень хороша.

Первыё две ложки Василий просто 'всосал' в пищевод, практически не пережёвывая, потом начал слегка отличать питание от еды, и почувствовал не только животное удовлетворение, а и удовольствие при употреблении столь позднего ужина. И не только физиологическое: у кают компании имелся свой повар — вольнонаёмный. Именно он всегда готовил для офицеров и командира. Сегодня ему было сказано, что во время боя офицеры обойдутся консервами — он и не напрягался. Никаких претензий — и обошлись бы.

Но забота кока, готовящего для команды, не могла не тронуть душу молодого лейтенанта — ведь никто не обязывал Перца сооружать в кастрюле то варево, что он принёс на мостик. Инициатива была исключительно его. А это что-нибудь да значит...

И Соймнов, когда лопал за обе щёки гречку с тушёным мясом и прочим, чуть ли не плакал. От удовольствия, конечно:: если матросы поступают так, как в этот раз, то наверное из него получается не самый худший из старших офицеров, значит он умудрился совместить требования Устава с человеческим отношением к людям... До жути хотелось хоть как-то отблагодарить кока за его заботу, но, как назло, наличных денег у Василия с собой не имелось. Не к кресту же представлять за такое...

Но. К моменту 'облизывания ложки', решение, хоть и сильно компромиссное, было найдено:

— Спасибо тебе, братец — спас двух офицеров от голодной смерти, — в темноте улыбку лейтенанта разглядеть было затруднительно, но интонации голоса её подразумевали. — Будешь до конца службы получать двойную винную порцию. Я распоряжусь.

— Тройную, — вмешался Тимирёв. — За мой счёт третья чарка. Обещаю. Спасибо тебе!

— Премного благодарен, ваши благородия, — слегка оторопел кок, — только непьющий я. Почти. Чарки государевой вполне хватает.

Вот ведь!..

— Хорошо — завтра подойди ко мне после ... — и Василий сам не смог продолжить фразу: А после чего подойти? Банальная логика подсказывала, что с рассветом или чуть позже, не имевший отдыха уже вторые сутки молодой организм возьмёт своё и безжалостно свалит лейтенанта на койку. Только какие-нибудь экстремальные обстоятельства смогут этому помешать... — Нет, я к тебе сам завтра наведаюсь, если до утра доживём.

Перец видел смятение и тень раздражения на лице старшего офицера, и уже начал немного жалеть о том, что сделал. Спал бы уже в своей койке и не заморачивался проблемами, которые его не касаются. Зачем, спрашивается, было делать то, что не обязан? В результате получилось...

И всё равно: корабельный кулинар ни разу не пожалел о потраченном времени на эту стряпню — он сделал то, что велела ему совесть, а дальше — пусть хоть взыскание накладывают, хотя такого, конечно, не предвидится.

— Факелы на правом траверзе! — крик сигнальщика отвлёк офицеров (да и не только) к более насущным проблемам.

Факелы... Это не иллюминация на празднике, это выбросы искр из труб, идущих на форсаже кораблей. И. в данной ситуации, сомнений не было, что корабли вражеские. Миноносцы. Которые наверняка ищут русскую эскадру, и жаждут всадить мину в борт какого-нибудь броненосца.

Может японцам и следовало быть немножко поскромней, не пытаться догнать корабли русского флота поскорее, не использовать предельные скорости... Но очень уж хотелось. Хотелось отомстить, хотелось затоптать ненавистных гайдзинов в волны, хотелось, до жути хотелось категорически изменить итоги сегодняшнего, вернее, уже вчерашнего сражения. Или, хотя бы скрасить его результаты.

Передать по казематам и батареям, — Василий с трудом сдержался от перехода на крик, — огня не открывать! Только в случае попадания миной!

Боевого освещения не открывать!

Вообще-то, приказ 'Не делать' в армии и на флоте излишен, приказывают обычно 'Делать!'... Но это теоретически. А на практике, сейчас, после напряжения дневного боя, напряжения ожидания минных атак японцев, нервы могут сдать запросто...

Хоть комендорам уже наверное сто раз сказано, что только минное попадание, результативное минное попадание, может служить поводом для открытия огня без приказа по миноносцам ночью, что там, на миноносце не знают точно ни курса нашего корабля, ни его скорости, ни расстояния, что мина почти наверняка не попадёт, а если и попадёт, то может и не взорваться, что после этой попытки миноносец и броненосец потеряют друг друга в темноте...

А вот выстрелы неминуемо привлекут всё 'шакальё', что рыщет на представимом расстоянии, и тогда шансы схлопотать минную пробоину многократно возрастают.

Всё так. Но люди есть люди. И напомнить им в данной ситуации приказ 'Огня не открывать!' было совсем не лишним.

Обошлось. Японские миноносцы эскадру не нашли, и, когда начал сереть восток, все русские броненосцы оставались целы и невредимы. Тем более, что японцы никак не ожидали, что их заклятые враги возьмут во мраке курс на восток, а не на север.

— И почему меня не разбудили? — на мостик, ещё позёвывая, поднялся Черкасов.

— Чтобы отдохнул как следует, — Соймонов приветливо кивнул своему другу, — тебе сейчас командование принимать — нам с Владимиром Сергеевичем впору спички между век вставлять.

— Именно так, — поддержал Василия Тимирёв, — по ощущениям, даже если сейчас миноносцы нарисуются, завалюсь спать прямо на палубе, и даже когда мину в борт влепят, не проснусь.

— Даже так? — приподнял брови старший артиллерист.

— Можешь не сомневаться, Василий Нилович, — немедленно отозвался Соймонов, — не знаю даже, дойду ли на своих ногах до каюты. Делай что хочешь, но пару часов сна нам обеспечь, ладно?

— Не менее шести. Это приказ! — голос Эссена звучал слабо, но решительно. Офицеры слегка ошалели увидев поднявшегося к ним командира. — Василий Михайлович, Владимир Сергеевич — немедленно отдыхать...

— Николай Оттович!.. — нельзя сказать, что сон совсем слетел с Соймонова, но спать уже в значительной степени расхотелось. — Вам же нельзя...

— Что кому 'нельзя' на броненосце, решаю я, — ухмыльнулся капитан первого ранга. — Вам больше нельзя находиться на мостике. И вообще в вертикальном положении. А ещё нельзя спорить со своим командиром. Мне сейчас принесут кресло. Василий Нилович останется со мной, а вы, господа — немедленно в свои каюты. И... Благодарю за службу! Ступайте!

Ничего не оставалось как только подчиниться. Василий добрёл до своей каюты, и, не раздеваясь, рухнул на койку. И 'провалился'...

Шести часов в царстве Морфея провести не удалось, но и четырёх хватило — молодой организм вполне мог таким удовлетвориться, 'запас прочности' в двадцать четыре года имеется ещё тот...

И Василий, разбуженный вестовым, немедленно отправился к командиру...

— Извините, что пришлось прервать ваш отдых, Василий Михайлович, — встретил своего старшего офицера на мостике Эссен, — но наш корабельный эскулап уже в пятый раз приходил, и требует моего возвращения если и не в лазарет, то хотя бы в салон. И он, пожалуй, прав — неважное у меня самочувствие, погорячился я... Так что прошу извинить...

— О чём речь, Николай Оттович! — даже слегка обиделся Василий. — Конечно идите к себе. Отдыхайте, выздоравливайте, и ни о чём не беспокойтесь — я всё обеспечу. Тем более, что основные опасности позади, идём 'домой', как я понимаю...

— Домой, — кивнул командир броненосца, — крейсера уже присоединились, 'Кубань' с миноносцами тоже. Так что всё в 'штатном' режиме — к вечеру будем у Владивостока..

Эскадра уже действительно следовала к русским берегам в полном порядке: 'Бородино' вёл за собой 'Победу' с 'Пересветом' в одной колонне, чуть правее шли корабли Ухтомского, ещё восточнее следовали крейсера, 'Жемчуг', по прежнему несущий флаг командующего, наблюдался на левой раковине, а 'Кубань', так и не пригодившаяся в качестве эскадренного угольщика, шла в замке эскадры, вместе с четырьмя миноносцами кавторанга Дурново.

— Иди досыпать, — попытался спровадить с мостика Черкасова Василий.

— Не-а, — отозвался артиллерист, — мне ещё по всем казематам пройтись. И по башням. Нужно держать руку на пульсе... Да и выспался я твоими стараниями. Так что с мостика пока удалюсь, но можешь, в случае чего, на меня рассчитывать.

— Договорились. Шуруй к своим пушкам... Стой! Если не затруднит — попроси нашего повара кофе прислать сюда. Ладно?