У сумрака зелёные глаза

Листом дрожу я, лишь завидев блеск небесной синевы,

Любовь трубит в рога и запевает песнь свою победную,

И сердце не желает слушать довод хладной головы...

— Я польщена, князь, — вздохнула я. — Это очень мило, вот только глаза у меня не синие, а серо-зелёные какие-то, так что ваш стих не совсем точен в деталях относительно реальности.

— Ах, полно вам, мой милый критик! — досадливо воскликнул Огнев, возводя горящие поэтическим жаром очи к потолку. — Это просто художественный образ, не стоит подходить к стихам со столь въедливо-буквалистской меркой.

Хоть он больше и не пускал в ход своих вампирских штучек, у моего организма, похоже, уже закрепился рефлекс на его ухаживания: как только князь начал читать второе стихотворение, у меня громко забурчало в животе. Поэтически-возвышенное настроение момента разбилось о грубую физиологию.

— Извините, князь, — сказала я, еле сдерживая смех при виде его обескураженного лица. — Если позволите, я буду вкушать вашу поэзию маленькими порциями, иначе у меня случится расстройство желудка. А пока попробуйте посвятить несколько строк Эрике, а то она как-то обделена вашим вниманием, вы не находите? — И не удержалась, чтобы не отпустить шпильку: — Надеюсь, её желудок более вынослив и его не вывернет на поэтических виражах.

Окрестности замка манили своей красотой на прогулку, и мне очень хотелось пройтись в прохладной тени елей, полазать по скалистым тропам, вдохнуть туманный воздух озера. Увы, я столкнулась с запретом выходить за пределы замковых стен: мне просто никто не открывал ворота. Тогда я решила поговорить с начальником охраны.

При моём появлении Фон Линдау встал и по-военному прищёлкнул каблуками.

— Чем могу служить, фройляйн? — спросил он.

— Эм-м... Нельзя ли мне выйти из замка на прогулку? — попросила я.

— Исключено, фройляйн. В целях вашей безопасности вам не следует покидать замок, — ответил Фон Линдау. — Приказ лорда Эльенна.

По-английски он говорил отрывисто, так что я с трудом понимала смысл его рубленых фраз, произносимых металлически-холодным голосом и чеканно отлетавших от его острых белых клыков. Я принялась упрашивать, но он твердил "нет". В конце концов потеряв терпение, он рявкнул на своём родном языке:

— Nein! Das kommt gar nicht in Frage!*

_______________

*Нет! Об этом не может быть и речи!

Меня обдало ледяной волной, будто выплеснувшейся из его глаз. Обескураженная, я пробормотала:

— Хайль Гитлер.

Лучше было не злить этого истинного арийца, а то ещё цапнет за шею... Не солоно хлебавши, я убралась из его кабинета от греха подальше.

Неожиданно на помощь в осуществлении моего желания пришла Эрика.

— Я могу устроить вам прогулку, — сказала она. — Но для вашей безопасности я должна вас сопровождать.

Идти мы решили днём. Эрика сказала привратнику-полукровке несколько слов по-немецки, и ворота как по мановению волшебной палочки открылись, а подъёмный мост опустился. И вот она — свобода! Мы беспрепятственно шли по старой дороге, мощёной камнем Бог весть сколько столетий назад, вокруг зеленела трава, а деревья отбрасывали загадочную тень.

— Что за волшебные слова вы ему сказали? — поразилась я.

Эрика лукаво улыбнулась.

— Я внушила ему, что я — Фон Линдау, и велела открыть ворота.

— Ну и ну, — засмеялась я. — Значит, вампирское внушение может распространяться не только на людей, но и на ваших же собратьев?

— Более сильный вампир может воздействовать на слабого, — ответила Эрика. — А полукровки вообще все подвержены этому воздействию, независимо от их собственной силы. Человеческая часть их сущности поддаётся гипнозу.

— Ловко! — усмехнулась я. — А обман не обнаружится?

— Обнаружится через какое-то время, — сказала Эрика. — Но мы будем уже далеко.

С дороги мы свернули на тропу, сбегавшую вниз по лесистому склону. Спуск оказался непростым: то и дело под ноги попадались корни деревьев, а угол наклона был весьма крут и неудобен. Эрика, обутая в горные ботинки, чувствовала себя гораздо комфортнее, чем я в обычных туфлях. Пользуясь своим преимуществом, она помогала мне почти на каждом шагу.

— Уфф, — пропыхтела я. — Уже жалею, что пустилась в эту авантюру.

— Ничего, скоро спустимся, там будет удобнее и проще идти, — подбодрила Эрика. — Потерпите, совсем немного осталось.

— Давай на "ты"? — предложила я.

— Давай, я не против, — согласилась Эрика.

Мы всё-таки одолели этот спуск. Присев на камень, я сказала:

— А ведь ещё обратно карабкаться.

От улыбки Эрики мне стало почему-то не по себе: будто холодом сумрака дохнуло в спину.

Мы добрались до озера. Холодное и спокойное, оно отличалось от озера, на берегу которого жила Аида: казалось, даже его вода блестела жёстче. Синее небо и снежные вершины гор отражались в нём, как в зеркале, а на берегу раскинулся цветущий луг. Я побрела по высокой траве, касаясь ладонями цветов.

— Как тут хорошо, — вдохнула я полной грудью.

А Эрика вдруг спросила:

— Давно ты знакома с Аидой?

Я задумалась, подсчитывая: выходило меньше месяца. Я даже удивилась: мне казалось, будто я знаю и люблю её уже много лет, и тем нелепее, горше и обиднее казалась странная и жуткая нота, на которой мы расстались.

— Нет, не очень давно, — сказала я. — Но у меня такое чувство, будто я знала её в прошлой жизни.

— Хм, — проговорила Эрика задумчиво. — Интересно. Ты будешь смеяться, но у меня точно такое же чувство. И по отношению к Аиде, и к тебе. Вот только с Аидой, как мне кажется, у меня связано что-то хорошее, а с тобой... как бы это сказать... не очень.

Меня снова кольнула тупая игла: кошмар Аиды, ненависть в её глазах, её холод и отстранённость после, внезапный отъезд... Вот оно, вот! — снова запульсировала во мне какая-то струнка. Это что-то в одной плоскости бытия. Из одной оперы... Мои сны про яблоки, сидр и монастырь, гибель путницы на лесной дороге — и это тоже оттуда.

А в глазах Эрики вдруг разверзлась бездна сумрака.

— Я не отдам тебе Аиду, — сказала она, и из-под её приподнятой верхней губы показались клыки. — Она моя и останется моей, а ты должна уйти с дороги.

Во второй раз я ощутила на шее клыки вампира. Но если Аида укусила меня вынужденно, сделав это осторожно и нежно, то пасть Эрики впилась мне в горло смертельной хваткой — по её собственному яростному желанию.

Бух, бух, бух... Сердце отбивало ритм похоронного марша. Горькая Аннетта — сидровый сорт, эти яблони шумели листвой во французских садах в пятнадцатом веке. И тогда же на дорогах свирепствовал разбойник Седой Тьерри, бывший помощник писаря. Волосы его были с детства седыми — таким уж он уродился, и в том не было его вины. Но жил он в жестокие и тёмные времена охоты на ведьм, когда выделение из толпы было смертельно опасным, и эта необычная черта внешности стала причиной его причисления к колдунам и едва не привела к сожжению на костре.

..."Знаешься ли ты с Сатаной, проводишь ли обряды, призываешь ли нечистого?" — спрашивают меня.

"Идите вы в пекло! — плюю я в сытое пузо инквизитора. — Провалитесь в преисподнюю, святоши проклятые! Нет в вас святости. Не достают до Бога стены ваших храмов и не достанут никогда, покуда вы будете продавать прощение грехов!"...

От сожжения его спас "неизвестный доброжелатель". Он призраком проник в тюрьму и открыл камеру, провёл Тьерри по коридорам незамеченным и отпустил на свободу. Тот упивался ею, пока не настала пора платить по счёту.

..."Ты будешь добывать мне людей, — говорит существо с сумраком в глазах. — Днём я не могу выходить, мои передвижения ограничены, а ты будешь похищать их отовсюду на дорогах под видом ограбления. Если же ты откажешься... Помни: я спас тебе жизнь, но могу так же легко её и отнять".

"Кто ты?" — спрашиваю я, холодея.

"Называй меня милордом Эльенном"...

Тьерри стал добывать доноров для лорда-вампира. Взамен тот снабжал его эликсирами для телесной крепости и силы, здоровья и молодости. Благодаря им Тьерри не знал болезней, был не по-человечески силён, раны его заживали в непостижимо краткие сроки, да и само время, казалось, стало над ним не властно. Он сколотил банду и орудовал на дорогах много лет, пока однажды судьба не привела к нему богатую путницу — Луизу-Эмилию де Кёр, дочь барона, которая ехала через лес навстречу своему жениху — графу Д'Арно.

..."Нет, Седой, к чёрту твои дьявольские опыты... Дай нам хорошенько позабавиться с ней, а потом уж бери, если от неё что-нибудь останется!" — хохочет Жак Вонючка.

Я бью его бородавчатую физиономию, но банда вдруг становится на его сторону. Они хотят эту девушку...

Тьерри не смог удержать разнузданную банду от зверской расправы над путницей. Они были слишком пьяны, и сам чёрт им был не брат. А их атаман, обалдевший от небывалой и неоправданной жестокости своих людей, нашёл в сундуке путницы подвенечное платье... Что-то произошло в его уме, и он воткнул в толстое брюхо Жака Вонючки меч. Это был его конец — как разбойника. И начало — как монаха. При всей его ненависти к духовенству, он смог переступить порог монастыря, после того как был впечатлён суровой и истовой верой брата Клемента, помогшего ему в дороге. Тогда Тьерри, бросивший банду, брёл куда глаза глядят, голодный и потерянный. Брат Клемент, путешествовавший по делам монастыря, накормил его в трактире, и они разговорились. Беседа длилась всю ночь.

Тьерри поступил в монастырь послушником. Работал в саду, давил яблоки, разливал сидр по бочкам, а на досуге читал и переписывал книги из богатой монастырской библиотеки. Он не знал, что граф Д'Арно искал его, чтобы отомстить за смерть невесты. И таки нашёл. Но подосланные графом убийцы опоздали: бывший разбойник уже умер, упав без сознания в бродильный чан с соком и захлебнувшись.

Последнее, что он видел перед тем, как упасть — призрак Луизы-Эмилии.

...Бух, бух, бух... Сердце отстукивало последние удары. Аида присутствовала там, в этих снах. Она была графом Д'Арно, а Эрика — его невестой Луизой-Эмилией. Я чувствовала их и узнавала.

Не знаю, был ли смысл мне приходить в себя... Выпив моей крови, Аида всё вспомнила. Её память проснулась, и она поняла, кто я — разбойник Седой Теодорик, убийца невесты графа... Но граф не мог знать, что я не убивала Луизу-Эмилию, это сделали Жак Вонючка и другие мерзавцы. Вина Тьерри лишь в том, что он был не такой, как все, и в том, что у него не достало воли и смелости противиться лорду Эльенну, который уже тогда начал оборудовать хранилища для доноров.

Но я пришла в себя. В мою вену капала донорская кровь, а у постели сидело оно — существо с сумраком в глазах.

— Бедная девочка... Ничего, всё будет хорошо, ты поправишься. Подумать только, что могло найти на Эрику? Не ожидал, что она так поступит... Ты не беспокойся, я её уже пристыдил и отчитал. Больше она не посмеет тебя тронуть.

Мои пересохшие губы разомкнулись, но заговорили совсем не по-русски.

— Последняя жертва милорду естествоиспытателю не досталась, увы. Она приняла смерть на осенней лесной дороге и избежала участи всех остальных. Но она не прекратила своё существование, нет... Вы и сейчас можете её видеть, милорд. Вы любите её, лелеете, оберегаете, выплачивая тем самым свой долг. Тогда седой с детства парень стал пешкой в ваших руках, но больше он ею не будет.

Его брови нахмурились, в глазах всколыхнулась память.

— Откуда ты знаешь старофранцузский? Да ещё этот диалект?

— Мне больше лет, чем вы думаете. — Я облизнула губы, смаргивая пелену, кружившуюся надо мной и норовившую опуститься на глаза. — Но я не вампир-долгожитель и не полукровка, я человек. Человек, которого вы когда-то спасли от костра, но заставили платить за спасение непомерно дорогую цену. У меня долгие годы не хватало мужества сказать вам "нет", и понадобилась жертва, чтобы решимость порвать с этим кошмаром наконец созрела во мне. Юная, невинная и прекрасная жертва, готовившаяся стать женой и матерью, но так и не ставшая.

— О чём ты говоришь? — хмурился он, но по глазам я видела: он понимает, о чём я, хотя поражён и не может поверить.

— О том, что и вам настала пора платить по счетам, милорд. Делайте то, что должно, и да свершится воля Всевышнего.

Лорд Эльенн поднялся.

— Кажется, ты бредишь, дорогая. Это от кровопотери. Но скоро ты восстановишься, не волнуйся.

Хотела ли я восстановиться? Не знаю. Прошлое проложило пропасть между мной и Аидой, бремя памяти о былых грехах разлучило нас. Всё-таки не зря мы всё забываем, снова приходя на землю: груз прошлых жизней не позволил бы открыть новую, ещё не исписанную страницу бытия, утянул бы назад, к старой боли, старым ошибкам, заставляя вместо работы над новой главой снова и снова перечитывать написанное на предыдущих листах. Со мной именно это и происходило, и справиться с этим не было сил. Не было рядом Аиды, которая могла бы поддержать, одним своим ласковым взглядом внушив уверенность, что всё получится. Она находилась далеко, и тоже — во власти прошлого.

Сумрак звал меня: "Приди, я дам тебе покой, усталый путник. Я заберу все твои невзгоды и сниму бремя с твоих плеч..."

От князя Огнева я узнала, как всё было: Эрика вернулась в замок одна, отказавшись отвечать на все вопросы. Когда обнаружилась моя пропажа, Фон Линдау учинил ей допрос по всей строгости и пригрозил сообщить лорду Эльенну. Но и это не развязало ей язык, и меня нашли по следам без участия Эрики. Кровопотеря у меня была достаточно тяжёлой, чтобы умереть, но я каким-то чудом продержалась до самого обнаружения. Лорду Эльенну немедленно сообщили о происшествии, и он лично приехал в замок для разбирательства. У Эрики с ним был тяжёлый разговор, после которого она удалилась в свою комнату и не показывалась оттуда.

Силы возвращались медленно. Есть не хотелось, только иногда тянуло на крепкий чай. Я пила его, сидя на старой скамье среди плюща, плетистой розы и винограда. Древняя стена дышала прохладой, а листья плюща блестели от капель дождя.

В ящике стола нашлась стопка пожелтевших от времени листков бумаги и старое писчее перо с чернильницей. Чернил было на донышке, да и те — засохшие. Водой они разбавляться не хотели, сколько я ни царапала, сколько ни тыкала их ржавым наконечником пера. Но стоило мне капнуть немного шнапса — и дело пошло.

С непривычки царапая бумагу и ставя кляксы, я начала писать...

"Многоуважаемый и досточтимый граф! Вас нижайше приветствует Тьерри, бывший разбойник. Собственно, разбойником я стал не совсем по своей воле и не из любви к этому занятию. Милорд Эльенн знает о моих обстоятельствах достаточно немало — спросите его, и если он соизволит, то сам расскажет. Для чего я это делал — также ему известно.