Гуда

— Смешной дурень! — брякнул кто-то за столом.

— Где? — я быстро оглянулся.

У нас есть один дурень, и о нём я нередко слышу от людей, но ни разу не удавалось увидеть! Проворный, видимо, человек! Сколько ни просил показать его мне, люди обычно отмахиваются: "Потом, потом, в другой раз, Гуда!"

Вот и сейчас польный гетман ответил примерно то же, и строго глянул на бдительного пана, увидавшего дурня среди полковников.

Я очень удивился!

Я думал, в замок ходят только по особому приглашению, но кто станет звать дурня, да ещё к богатому ужину? Значит, он прошмыгнул мимо караула?

Мой живот крикнул своё мнение на этот счёт, но таким неразборчивым языком, что я не смог воспользоваться подсказкой.

Я надул щёки, придержал дыхание: пусть заткнётся живот, и, немного выждав, спросил:

— Пан гетман разрешает дурню приходить сюда?

Гетман стрельнул на всех глазами и, вроде бы, перемигнулся.

Но вы не думайте: у военных глаза действуют не так, как у обычных людей: слишком много глаза повидали всякого, и от этого стали немного не в себе. Потому не надо обижаться, когда глаза солдата при вас подмигивают, или бегают, или выделывают другие странные штуки — так объяснял мне добрый дядька Игнатий Лыщинский.

— Разрешаю, Гуда, — ответил Радзивилл, позволив своим глазам порезвиться.

Он развеял все мои сомнения — ловкач-дурак приобрёл здесь себе покровителей!

Тогда я решил окончательно внести ясность: если можно бывать в замке смешному речицкому дураку, то можно и вежливому сыну горшечника?

— А мне можно?! — спросил я громко, потому что живот снова попытался высказаться.

И все обрадовались.

Засмеялись, задвигались, снова наливали узкие келихи*, а прислуга подала ещё кушанья, и мне перепало кое-чего.

Хорошие люди! Слава Богу!

*Липень — июль

*Наплавной мост через Днепр на плане Речицы, датированном серединой XVII века указан как существующий. Наверняка это было временное сооружение, сработанное солдатами.

*Юдицкий — см. Приложение "О героях повести"

*Халецкий Владислав — см. Приложение "О героях повести"

*...пехотный разговаривал с гусаром" — действительно, необыкновенное явление в Войске Литовском середины XVII века. Гусарская конница, высокооплачиваемая, элитная, состоящая из представителей знати, бунтовала даже если во время переходов случайно оказывалась между пехотными сотнями.

* * *

Рассказ восьмой: о чём говорят мужчины, когда рядом нет воспитанных паненок, об ущербной половине рода человеческого и о собаке с твёрдыми намерениями.

Крышто снова вырвался из лагеря и весело мчался по дороге навстречу приветливым медовым глазкам и улыбчивому ротику. Кстати, этот ротик так умело раздавал команды, а маленькие ручки так ловко разворачивали солдата лицом к работе, что он едва успевал отвечать: "Будет исполнено!" И от этого их свидания были ещё более прекрасны и пролетали, как один миг.

Думается мне, мы с Ольгицей стали заправскими лекарями: я лечил тоску солдата прогулками, а Ольгица — особенными словами, которым её научила крёстная, и наш Крыштофорчик сиял, как новенький талер.

Драгуны Лыщинского успели поучаствовать в нескольких военных вылазках, и Крышто проявил себя героем. Ещё бы, только представьте: грудь ваша раздувается от напиханных под барву* ладанок, травок и корешков, а вокруг вас стеной стоят святые и, как мельницы в ветреный день, махают руками, отводя вражеские пули, сабли, пики... Вы тоже станете чувствовать себя на поле боя, как в матушкиной колыбели!

Только от пушки Ольгица не нашла заклинаний. Но казаки, повстречавшиеся сотне Лыщинского, не любили таскать тяжести — пушек у них не было. В общем, пока всё складывалось удачно.

Правда, Ольгице за новые познания пришлось признаться крёстной, о ком стучит сердечко. И старуха, поколошматив девчонку для порядка, решила, что, может, молоденький небесный* солдат — это судьба, а от судьбы не уйдёшь. И если у судьбы крепкие плечи и добрые глаза, да в придачу она щедро делится сухарями, то нечего крутить носом! И старуха умело прикрывала юную крестницу от нападок вечно усталой, злой мачехи.

А мне приходилось отдуваться в лагере Войска Литовского... Очень нелегко простому жолнеру хоть раз в месяц скрыться на ночь так, чтобы ни у кого не возникли вопросы, — приходится помогать!

Сейчас я сидел у костра с драгунами пана Лыщинского, и, как хороший пастух, перегонял с места на место разговоры, чтобы не забрели в чужой огород.

Вы бы только слышали, о чём говорят бывалые солдаты, когда нет рядом воспитанных паненок, а ещё, как сейчас, нет молодых юнцов вроде Лужанковича!

— Кстати, а где Лужанкович? — спросил один человек.

— Где, где — в ...(трам-там-там)! — ловко ответил я и в рифму, и по существу.

Все остались довольны ответом, потому что заржали, раздвинув усы.

— Кстати, о ... (трам-там-там)! Ладная бабёнка — редкая удача.

— А, может, наоборот. Повстречает человек такую — и пропал. Ни друзья ему, ничего не мило: мужик становится кашей-размазнёй.

— Вот почему ты облизываешься, собираясь навестить кое-кого! Проверяешь, началось превращение в кашу или ещё нет?

— Не верите? Адам за обольщённой Евой бежал не откуда-нибудь, из самого рая — это, по-вашему, умно?

— Был изгнан.

— Ну, так и шёл бы сам по себе, зачем за ней потащился?

— Нет, как можно мужчине оставить дело, не убедившись лично: если Змей позарился на бабёнку, то это неспроста? Адам решил, что в этом что-то есть, и возжелал узнать, правда ли?

— А разведка доложила: точно.

— Да, и пропал человек.

Драгуны засмеялись, а кое-кто заёрзал и повернулся другим боком к пламени: поджариваться нужно с разных сторон, так учит нас каждый кусок мясца на вертеле.

— Интересно, Змей больше не наведывался к Еве?

— Кажется мне, что он с ней и не расставался, и потому так трудно с бабой договориться.

Ты к ней по-хорошему, а в ответ: "Ш-ш-ш!"

— Ты её — хвать, а она на тебя ядом, ядом!

Я почувствовал, что пора вмешаться, не то польётся из людей всякая муть:

— Ну, наверное, со змеем ей лучше, — осторожно предположил я, — у аспида нет ничего неприятного: никаких тебе грубых наглых рук, ни ног в нестираных обмотках, ни резких подмышек, ни колючих усов...

— О-го-го! — покатились от хохота солдаты. — Змей весь состоит из самого главного! Только приятное — и ничего лишнего!

Не знаю, что смешного я сказал, но ликует моё сердце, когда людям так весело. Пусть смеются на доброе здоровье. Правда, делается порой невыносимо грустно оттого, что крепкое здоровье пригодится моим добрым знакомым всего на две седмицы, считая от сегодняшнего вечера. Да уж, я знаю это так точно, как то, что вчера впервые в жизни ел у тётки Христины лапшу с льняным маслом. Вот и стану думать о дивной лапше, ибо она украшает жизнь, и не буду думать о том, что ждёт завтра солдата, потому что ничего хорошего плохие думы не прибавляют божьему свету... Да, и если уж я затеял разговор о праматери всех человеков, то нельзя оставить людей, не растолковав им свои слова:

— Он угощал Еву и был любезен, как самый воспитанный шляхтич, — сказал я, дождавшись, пока солдаты отсмеются и переведут дух.

— А пан Егор, — я повернулся к одному драгуну, — умял у одной пани пирог и сбежал, прихватив второй...

И ещё: кто слышал, чтобы Адам разговаривал разговоры с Евой или приглашал её под яблоньку?

— Зачем ему эти ужимки? Бог ведь сотворил женщину для него!

Я подумал: "Тут-то и заковырка, зря он так решил!"

— Из него — из ребра, — поправили спорщика.

— Да, подтвердил я. — Батюшка говорил, что Бог вынул ребро из Адама, и сотворил Еву в точности по образцу первого человека. Только я думаю: у мужчины после отнятия ребра стало немного не хватать, и с той поры он живёт немного ущербный. А вот про то, что у женщины чего-то недостаёт — не слышал. Мне кажется, теперь женщина — совершенный образец.

— М-м, — задумчиво протянул Игнатий, положа тяжелую руку мне на плечо. Нас никто не слышал, солдаты говорили о своём.

— Бабы — загадочный народ.

Так ты говоришь, Гуда, им дороги наши знаки внимания?

— Дядька Игнатий, каждый молодой парень это знает и ходит вокруг своей Евы, словно он и она — одни на всём белом свете. А потом почему-то забывает, что ему была предназначена одна-единственная Ева, — не много разных Ев, а только одна. И вот тогда Бог изгоняет его из рая, и он доживает, как неприкаянный...

Игнатий встряхнул моё плечо и тихо сказал:

— Наверное, твоя правда, мудрый хлопец. Что-то похожее я недавно слышал от...

— А ещё, раз уж мы заговорили о сотворении, — громко сказал Лыщинский, — расскажу я вам, ребята, как бабы подали прошение Богу, и что из этого вышло!

Все придвинулись ближе, подтянулось много людей от соседних костров: дядька Игнатий хорошо рассказывал.

— Надоело бабам мучиться, рожая детей. И решили они, что это несправедливо — им и так приходится несладко. Попросили Бога, чтобы теперь женки рожали, а мужи в это время кричали и корчились в муках. Ну, пан Бог выполнил просьбу: как пан гетман, наложил на их сусплику свою сусценту*. Вот так и повелось: баба рожает, мужик кричит — новая мода! Однажды приготовился кричать один хозяин, потому что пришла пора родить его хозяйке. Ходит-ходит... что-то не кричится? И вдруг сосед как завопит!

Смех взвился к небу вместе с дымом костра.

— С той поры передумали бабы, и опять просили вернуть прежние порядки, — закончил Лыщинский.

А солдаты долго не могли остановиться, очень понравилась им история сотника:

— Хорошо, что всё вернулось на свои места, а не то у некоторых прибавилось бы хлопот!

— Подумать только: сидят казаки в засаде, тишина. И вдруг их распёрло кричать и скрежетать зубами, потому что девять месяцев назад славно порезвились в Пинске и в Мозыре.

— Ох-ох! И в нашем войске немало было бы шума, причём отовсюду! И не только в солдатских шатрах, — уверяли жолнёры и перемигивались.

* * *

Так каждый вечер солдаты разбредались по своим десяткам, сидели у огня и, усталые, а порой вымотанные, вели беседы.

Вот и сейчас разговор вертелся туда и сюда.

Вдруг вспомнили бешеных собак. Страшно такую встретить!

— А я, — встрял Гуда, — однажды сказал очень-очень бешеной псине чаровные слова, и она меня не тронула.

Драгуны стали толкать друг друга локтем, все повернулись: что за слова знает дурень?

— Это какие волшебные слова спасли тебя от бешеного собаки? — насел на Гуду сам Лыщинский, любивший посиделки в кругу своих орлов.

Узнать слова ему очень захотелось. Он уже подумывал о том времени, которое не за горами, когда смело можно будет ему браться солить сало* хоть и для всей родной деревни. И дядька решил, что теперь некуда откладывать науку: пора собирать разные хитрости, заговоры и шептания. От повидавшего виды служивого люди будут ждать мудрости, и он будет доставать эту мудрость перед удивлёнными селянами так ловко, как вчера актёришко доставал из пустого мешка невиданное количество пёстрых бабьих платков.

Гуда охотно отозвался:

— Беги, куда бежал! — сказал я собаке, и он протрусил мимо и даже не глянул в мою сторону.

— О-го-го! Знатное чародейство! — грохнули солдаты, собираясь повеселиться, но сотник сделал знак молчать. Хитрый Игнатий совсем не спешил отмахнуться от дурака:

— И куда бежал бешеный пёс?

— Как куда? К Модепе с крайней хаты в переулке. А к кому ещё ему было бежать? Модепа сам говорил, что видел накануне во сне, будто по ноге проехалась ржавая борона, и оставила ему грязную, забитую землёй рану. Он весь день держал в голове свой сон, а вот ближе к вечеру забыл. Тут собака и подбежал, и укусил. Правильно, порядок должен быть во всём!

И Гуда поплёлся, загребая ногами, к выходу.

Солдаты пожали плечами: хлопец всегда так! Начнет: "В огороде бузина" — а закончит: "В Киеве дядька!"

Только седоусый Игнатий опять почувствовал, что от дурацких разговоров у него в мыслях как будто приоткрывается ставня и в просвет заглядывает лазоревое, глубокое и ясное небо. И если бы удержать этот кусочек чистого божьего света, и ещё бы чуть расширить его, то открылись бы великие тайны....

Но закрывает рот дурак, и закрывается дивная ставенка.

"Эх, Игнатий! Что-то ходит рядом, а ты не догонишь никак, старина!"

*Келих — бокал

*Барва — униформа.

*Небесный солдат — в XVII веке голубой цвет солдатской униформы называли "аблачысты", что следует переводить как "заоблачный" цвет.

*Сусплика и сусцента — у военных прошение об отставке и положительное решение просьбы.

*Считалось, засолкой сала должны заниматься старые мужчины. Тогда сало лучше хранится.

* * *

Рассказ девятый: о тех, кто ходит по стенам; о лестнице, которую не везде просунешь и о тайных причинах удачной рыбалки.

На заре по мосту в Верхний замок что-то медленно потянулось, погромыхивая, а затем в ворота крепости постучали.

Караульные, уверенно дремавшие на посту, дёрнулись. Глаза из страны сновидений быстренько вернулись на исходные позиции и глянули почти осмысленно.

Когда с опозданием на место вернулся разум и отрапортовал: "Есть!", караульные поняли, откуда стук: это Гуда, нагруженный тяжёлой длинной лестницей, стоит у ворот.

— Гуда, чего надо, леший тебя побери?!

— Не получится, — отвечал кособокий парень, — он не знает меня в лицо, мы с ним не встречались. Раньше я боялся не Лешего, а Бабая.

Стражник, зевая, перекрестился:

— Теперь бойся меня. Я страшнее.

— Ты тоже его видел? — округлил глаза дурак, — и какой он, Бабай?

— Э-э... ходзiць Бай па сцяне у чырвоным жупане"*. Вот какой! — зевнул стражник и задумался:

"По всем приметам — это великий хорунжий Константин Пац*. Когда Пац ходит по стене, проверяя караулы, не только не задремлешь, а в портки нальёшь от счастья, если пройдёт мимо и не выпишет знатную зуботычину!".

— "У чырвоным жупане", говоришь? Странно. Они, оказывается, разные? -озадачился Гуда.

— Кто? — мостился спиной к перилам городней стражник, пытаясь хоть не надолго размякнуть телом.

— Они. Мой Бай был маленький, серенький и неряшливый. Он сбегал по стенке сверху вниз, на мою постельку. У, как я дрожал в своей люлечке! А другие рассказывали, что их Бабайки были...

— Слушай, Гуда, попроси у пана Воловича бумагу и чернила, перепиши всех Бабаев по видам и роду войск и доложи в письменном виде.

— Ой, я не готов: меня не учили писать. Может мне слепить их из доброй глины?

— Разрешаю...

На этих словах у караульного челюсти разъехались так широко, что им, несомненно, позавидовали речицкие замковые ворота.

— Ого! — сказал Гуда, заглядывая снизу вверх в замечательный рот:

— А не открыл бы добрый стражник Иван мне другое место?

— А не пошёл бы ты, хлопец, в зад! Я т-тебе открою!!!