Дневники дракона. Часть 1. Дракон среди людей

"А?"

"Плохо, — невозмутимо повторил тот, причем таким тоном, что весь мой запал тут же сдулся, как воздушный шарик, и я мало что не обиженно уставилась на столь грубо прервавшего мое самолюбование дракона, — Очень плохо. У тебя мышцы едва могут выдерживать легчайший встречный ветер, а перепонка почти не прогибается при взмахе... когда ты ее в последний раз смазывала?"

"Сма... смазывала?"

"Неужели... о небо, ну тогда все понятно!"

"Что понятно? — я слегка рассердилась — вот ненавижу, ненавижу, когда кто-то начинает из себя шибко умного строить, при этом не сподобившись даже азы объяснить! — Дед, если не сложно — объясни уже по-нормальному!"

"Да что рассказывать — тут показывать надо, — хмыкнул старик, — Смотри", — и, сев ко мне боком, так, чтобы хорошо было видно, расправил одно крыло. Оно у него, к слову, оказалось побольше моего, и выглядело более... потрепанным, что ли — во всяком случае, гладкая у меня, у него кожа была сплошь в мелкую складку, а обветренные края перепонки смотрелись так, будто их кто-то основательно по­грыз — все в трещинках и зарубках. Цвет крыла тоже отличался — если у меня, по местным понятиям, альбиноса, цвет кожи был таким же белым, как и чешуя, то у дедушки костяк и изнанка крыла были графитно-черными, а вот нижняя сторона перепонки — медно-крас­ной, цвета запекающейся крови, чуть более темной в уголках пальцев и, напротив, светлеющей к кромке, что придавало ей несколько дымчатый вид.

"Нравится? — раздался в моей голове чуть насмешливый тон, напомнивший, что я уже почти с минуту пялюсь на это крыло, как на восьмое чудо света, и я сму­щенно втянула голову в плечи, — Ничего страшного. Вижу, ты до этого своими крыльями не особо интересовалась..."

"Да повода не было", — я слегка пожала плечом, одновременно дергая кончи­ком крыла, так что получилось довольно забавно.

"Вижу, — со смешком ответил дракон, — Ну, смотри внимательно".

Я смотрела. Долго смотрела.

"Ну и?.."

"Да жду, пока ты в правильном направлении голову повернешь", — ответил мне чуть кудахчущий голос, и я изумленно уставилась на голову своего деда, то есть на его затылок, что сейчас торчал из-под основания левого крыла, а когда он все-таки решил встретиться со мной глазами, то его нос и вся левая щека были гу­сто вымазаны в какой-то полупрозрачной массе, вроде геля, застывшей на чешуе мутными потеками... фу-у-у! Мои ноздри дернулись, и я невольно высунула кон­чик языка. Воняла эта гадость далеко не розами...

"Между прочим, очень полезная гадость, — невозмутимо заметил дед, плавны­ми движениями втирая "гель" в перепонку крыла, — Пахнет, конечно, неприятно, но благодаря ей кожа крыла меньше изнашивается, лучше чувствует ветер и не так сильно мерзнет, когда нам приходится лететь в холодную пору или подниматься выше уровня облаков. Особенно нуждаются в "крови матери" молодые драконы, чьи крылья постоянно растягиваются, и родителям приходится мазать их по два-три раза за день, чтобы не дать перепонке растрескаться".

"Кровь?.."

"Есть одна старая легенда на этот счет, о матери, чей ребенок порвал себе крылья на охоте, а, когда выздоровел, то выяснилось, что перепонка срослась неправильно, и, как молодой дракон ни старался, он так и не сумел взлететь. В конце концов, не вынеся его страданий, мать рванула когтями собственную кожу, чтобы кровью смягчить шрамы сына и разделить его страдания, но, так как тогда было время юного мира, полного чудес, не кровь хлынула из ее вен, а целебная мазь, что излечила старые раны и вновь поставила несчастного на крыло. В дальнейшем этот молодой дракон стал великим предводителем, что повел свою семью к южным берегам, где... Впрочем, сейчас не ночь, чтобы рассказывать истории, так что давай, — кивнул он на мое крыло, — попробуй сама".

"Но я... э-э... в общем, я так и не поняла, откуда берется эта штука..."

"Пробуй. Пока сама не попробуешь — не поймешь", — фыркнул старый дра­кон, и, поняв, что более внятного ответа от него не дождешься, я глубоко вздохну­ла и сунула морду под мышку. Ну и глупо же я, наверное, при этом выглядела... Кстати, о птичках: хоть в моем мире драконов традиционно и причисляют к реп­тилиям, но здешних, сарранских, я бы скорее назвала "звероящерами", и не без причин — если не считать чешуи, на змей и ящериц тутошние крылатые не походи­ли ничуть. Может, правда, совсем не потели... хотя запах все равно имелся, и мой нос тут же выделил его из воздуха. К слову, пахло не сказать, чтобы противно — та же "кровь" воняла на порядок резче — но все же вымыться не помешает... потом. Когда я, наконец, пойму, откуда же извлекать смазку для своих многострадальных крыльев! Честно говоря, ни разу еще толком не интересова­лась, что там у меня под мышками, но теперь представился редкостный шанс на­верстать упущенное, и я буквально всю себя истыкала, прежде чем, чуть выше границы чешуи, перед кожей перепонки, отыскала... ну... что-то вроде небольшого утолщения, что ли, и, стоило мне на него чуть надавить...

Фу-у-у.

"Мажь, а не нюхай, — посоветовал мне дедушка, пока я с кислой миной расти­рала свои крылья местным кремом, — И старайся как следует, тебе на них еще ле­тать. Заднюю сторону крыла, между прочим, тоже стоит смазать".

"И что... так... каждый день?"

"Нет, зачем? — он слегка удивился — впрочем, я недолго радовалась, — Во вре­мя линьки, например, стоит мазать вдвое чаще..."

"Так мы еще и линяем?!"

"Конечно, — на этот раз удивление было непритворным, — Разве у тебя этого еще не было?"

Я молча помотала головой.

"Странно... впрочем, в твоем случае я уже ничему не удивляюсь. Но не вол­нуйся — линька начнется нескоро, — успокоил, называется... — А обычно для того, чтобы поддерживать крылья в порядке, достаточно смазывать их раз в три дня. Для меня, — уточнил он на всякий случай, — Тебе придется делать это как можно чаще, и тогда, быть может, через несколько дней сможешь попробовать взлететь".

"Несколько?.."

"Запустила бы еще больше — луну бы здесь торчали, — строго оборвал он мой писк, — А я, между прочим, уже не в том возрасте, чтобы тащить тебя в лапах, как малыша. И так мало что крылья не раскидал, пока досюда донес — хочешь, в сле­дующий раз, чтобы я тебя аккурат над морем из когтей выпустил?"

"Но... но... но что мы будем делать эти несколько дней?"

"Как что? Тренировать тебя!" — ответил он, как о само собой разумеющемся.

И вот тут-то, друзья мои, я поняла, что попала...

Нет, вот кстати говоря: он меня не мучил. Чесслово! Конечно, от ленивых пробежек "дяди Бульбы", призванных исключительно не дать мне зарасти жиром, новые тренировки отличались, как небо от земли, но все же не скажу, что дед как-то особо надо мной издевался или требовал сверх необходимого — садистом он явно не был. Правда, это я поняла существенно позже, а тогда мне казалось, что был, и еще каким! Он точно знал, что я могу, а чего не могу, и вытягивал из меня все, на что я была способна, так что к вечеру, молодая и полная сил, я валилась на хвойную подстилку, как на пуховую перину, с чувством полной солидарности к апельсину, попавшему в соковыжималку. Бессонница, кажется, даже дорогу ко мне позабыла — я засыпала, едва закрыв глаза... чтобы утром, едва только встанет солнце, получить в лицо целое крыло морской воды — будить меня по-хорошему дед перестал уже после первого раза — и, отфыркиваясь и тихонько ругаясь, заторопиться на очередную порцию тренировок. И... кто там вякнул, что для полета одни мышцы крыльев и потребны? Иди сюда, мой сладень­кий, я на тебя сейчас сяду! Мышцы крыльев, ха! Лап тоже. И тела. И даже хвоста! Зачем?.. А пес его, товарищи, знает. Дедушка, правда, пытался объяснить, но, то ли я уродилась такой непонятливой, то ли еще что, а только все местные сравне­ния и метафоры звучали для меня китайской грамотой, и, какое-то время поизучав мои большие круглые глаза, дед со вздохом отделался своей любимой присказкой — "сама поймешь". Вот я и понимаю... пытаюсь. Лежа на брюхе и отжимаясь, буд­то армейский новобранец, только не на руках, а на сложенных крыльях, всем хреб­том чувствуя тяжесть навалившегося на меня сверху дедушкиного хвоста. Упраж­нение не на счет и не на время — целую землю, покуда дед не соизволит убрать свой хвостик и отпустить меня... отдыхать? Ха! Крылышки смазывать. А потом — лапы в зубы и вперед, от одного края пляжа до другого, желательно — рысцой, не­желательно — тоже. Мухлевать бесполезно — дедушка, несмотря на все его годы, видит как орел, и первая и последняя моя попытка немного сбавить темп кончи­лась небольшим скандалом, после которого мне резко расхотелось спорить — дай-то успеть за весело прыгающей перед носом черной, с проседью, кисточкой хво­ста! Правда, после пробежки мой старичок лег на бочок, негромко покряхтывая и похрустывая всеми суставами, но свою задачу он все же выполнил, и я добросо­вестно отбегала положенные мне километры, мало что не под землю проваливаясь от стыда, после чего дала себе зарок стараться как следует. В конце концов, чем раньше я научусь летать, тем скорее мы выберемся с этого разнесчастного острова и тем скорее!..

"Е-е-есть хочу..."

"Мы же только что ели!"

"Все равно хочу!" — безобразно прохныкала я, жадным взглядом провожая каждый кусок рыбы, исчезающий в дедушкиной глотке — свой-то пай я уже пять минут как заглотала, и хотя знала, что, стоит деду предложить мне свой кусок — скорее повешусь, чем соглашусь, желудку это никоим образом не мешало радовать меня задушевными трелями. Нет, дедушка молодец — кормил, но так как на остро­ве ни одной приличного размера твари днем с огнем было не сыскать, то ему приходилось охотиться в море, а там, при всем горячем желании, трудно найти до­бычу для двух столь прожорливых едоков! Так что, побухтев еще немного, чисто из вредности, я встала и, прихрамывая — тренировки! — отправилась на свою став­шую с недавних пор традиционной экскурсию вдоль линии прибоя — авось, и по­падется что съедобное в выброшенном из моря живом мусоре. Занятие, конечно, было неблагодарное — море тут было холодное и жадное, а я пока что еще не до­шла до той степени истощения, чтобы питаться странными бронированными гусе­ницами, рыскающими среди камней, или заглядываться на комки горьких и жуть как непитательных водорослей, гниющими кучами лежащих вдоль берега — но все же иногда мне улыбалась удача, и удавалось промыслить рыбку, а то и две, пока севшее за горизонт солнце не сводило эффективность охоты к минимуму, и, чер­тыхаясь и ориентируясь исключительно на кромку воды, я не возвращалась к деду. К сожалению, при всех своих многочисленных достоинствах, ночью драконы видели из рук вон плохо — даже хуже, чем люди — и, по словам деда, на то имелись веские при­чины: драконы не были уроженцами Саррана. Они пришли сюда издалека — "из дома", отделался он кратким описанием — когда последнему пришел конец, и спонтанно открывшиеся по всей планете порталы выбросили жалкую горстку крылатых не в открытый космос и не в жерло изначального хаоса, а в сравнитель­но безопасный, пригодный для житья мир, где они смогли осесть и возродить свой практически вымерший род. И хотя Сарран — правда, тогда он носил другое имя — едва ли можно было назвать райским уголком, для выходцев с планеты, где поло­вину года длился палящий день, а вторую половину — беспросветная ночь, он показался мало что не землей обетованной, и вот уже несколько тысячелетий — "пять с поло­виной хиас'сов", но что такое "хиас'с" и с чем его едят, дедушка объяснить не смог, намекнув только, что это довольно долгий срок — драконы считали Сарран своим новым домом. Впро­чем, ни на внешности, ни на особенностях физиологии смена места жительства никак не отразилась, а так как в родном мире темнота всегда означала жуткий холод и жесточайшие бури, го­товые разорвать любое живое существо в клочья, то у предков драконов и не было потребности развивать ночное зрение — зачем, если половину года они, по большому счету, спали глубоко под землей, в теплых пещерах?.. Так что и по сей день с наступ­лением сумерек зоркие, как орлы, крылатые норовили укрыться в гнездах, и, на собственном опыте убедившись в полной обоснованности подобной стратегии, я стала рассчитывать время до заката, соизмеряя его с нужной мне "точкой возврата", а так как в тот день дед, по причине легкой травмы лапы, позволил мне отказаться от кросса, то я отправилась исследовать берег пораньше, когда солнце еще даже не касалось воды. В ко­и-то веки наш родничок не стал пограничным рубежом, но, впрочем, особого настроения мне это не добавило — болящие мышцы, стонущая на каждом шагу лапа и съеживший­ся до размеров печеного яблока желудок отнюдь не располагали к прыжкам до небес, так что, чтобы слегка прийти в себя, я тренировала здоровую лапу, подцепляя то один, то другой камень и швыряя в море. Представ­лять на месте этих валунов черную морду одного моего знакомого дракона было ох как приятно... И — плюх! И еще раз — плюх! А вот этот валунчик побольше бу­дет... Ну да ничего, меня на всех хватит! И-и-и — шмяк!

Чего?..

Ой.

К счастью, камешек все-таки был не такой уж маленький, и улетел недалеко, так что мне пришлось прошлепать совсем немного, чтобы добраться до него, или, вернее, до торчащих из-под него подрагивающих щупалец. Осьминожку, что ли, придавила? Хотя какие на Сарране осьминоги... Как бы то ни было, пришлось, сдержанно ругаясь — ну что за день! Вон, даже камнями пошвырять спокойно не дали, только начала и сразу же по голове кому-то угодила! — подхватывать валун и, кряхтя, отбрасы­вать его в сторону, дабы во всей, понимаешь, красе насладиться видом... медузы-мутанта. Нет, а как еще называть полупрозрачную кляксу, размером с хороший зонтик, из которой во все стороны торчали извивающиеся щупальца?! Впрочем, разглядеть во всех подробностях я ее все равно не успела — едва почувствовав, что свободна, эта гадина тут же выпустила с десяток новых щупов и... схватила меня за голову! Толстые, крученые жгуты бескостной плоти, покрытые упругим слоем слизи, тут же обвились вокруг челюстей, намертво сцепив зубы и одним рывком подтянув остальное тело, что тут же залепило мне ноздри, отрезав кислород. Лег­кие взвыли, и хвост предательски задрожал... но потом ярость и ужас пересилили готовую подняться панику, и я что было сил замолотила лапами и крыльями, пытаясь избавиться от этой гадости... Тщетно — когти попросту со­скальзывали с ее тела, как с намасленной резины, а нарастающая боль в груди заставила сперва рухнуть на локти, а потом и вовсе упасть боком в воду, судорожно дергая крыльями и колотя хвостом, но не чувствуя ни грубого каменистого дна, ни неласкового холода северного моря. Движения мои становились все слабее, а и без того натруженные мышцы неумолимо наливались жуткой тяжестью, что, казалось, переполняла меня до краев, выдавливая жизнь и память, превращая меня в слабое, беспомощное, бессловес­ное создание, что не могло даже кричать, пока извивающиеся, как змеи, щупальца деловито ползли вперед, проникая все дальше в ноздри... протискиваясь сквозь трепещущие от боли каналы плоти... все глубже и глубже в мое тело...