1. Квест Империя

Они шли, что-то негромко обсуждая между собой; их движения были легки и изящны, демонстрируя превосходную координацию, характерную для высококлассных игроков в Жизнь; их великолепные тела были, практически, обнажены — они были выше стыда, выше какой-либо этики, и их мораль была их моралью. Любой из них, тем более, любая притягивали к себе взгляды, но Виктор споткнулся взглядом о тоненькую, гибкую девушку с волосами цвета старого серебра и огромными серыми глазами. Так он впервые увидел младшую Йя.

— Смотри-ка — Нежно пропела Вика прямо ему в ухо, отвлекая от сладостного воспоминания. — Оказывается, ты, Федя, герой любовник! — В ее голосе пузырьками шампанского вскипал смех.

— Дурное дело не хитрое. — Смутившись, буркнул Виктор в ответ.

— А ты не забыл, дорогой, что на мне Маска?

— Ну, и что ты мне сделаешь, моя Йцзо-Шцай? [Йцзо-Шцай — Утренняя Дева, одна из 18 женских божеств любви в средневековом аханском пантеоне. Ныне, ее имя, используется как нежное, но уважительное обращение мужчины к женщине, с которой он состоит в любовной связи]. Вырвешь печень, как Олафу?

— Олафа убила девочка.

— Круто!

— Федя, я иногда не понимаю твой русский. Слишком много сленга.

— Я и сам его, порой, не понимаю. Слушай, а почему ты выбрала землю? В смысле, почему именно Земля? Полагаю, это случилось не из-за того, что на ней проживает такой герой любовник, как я? — Он хотел пошутить, но вышло ...

— Нет, конечно. — Улыбнулась Вика и вдруг замолчала.

— Глупость какая! — Сказала она спустя минуту, и села на кровати. Виктор залюбовался ею — у нее было сильное, но гибкое тело зрелой женщины, великолепное тело младшей Йя — но, в тоже время, он увидел, что его Йцзо-Шцай чем-то сильно встревожена.

— Вика, что ...?

— Федя, — Ее огромные глаза буквально заглядывали в него, как будто пытались проникнуть внутрь его мозга и что-то прочесть там. Что-то важное для нее. Вика была явно встревожена и озадачена.

— Ты, что, читаешь мои мысли? — Усмехнулся Виктор.

— Подожди! Ты ничего не помнишь? Ну, же, Федя, милый! Вспомни! Скала прощания ... ночь ... — Голос ее звучал тревожно, как порывы ветра в скалах Приюта в штормовую ночь.

Штормовая ночь. Ветер. Молния. Трезубец!

Штормовая ночь. Небо затянуто тучами. Луна не видна. Луна. Луна Айна-Ши-На!

Штормовая ночь. Волны грудью штурмуют скалы Приюта. Скала прощания. Маяк. Глаз и Луч!

Трезубец — Луна Айна-Ши-На — Глаз — Луч.

Пора открыть глаза!

Они стоят на скале прощания. Ветер пытается сорвать с нее темный тяжелый плащ, приносит водяную соленую взвесь.

— Мне нечего делать дома, милый. Что я буду там делать, скажи, пожалуйста. Ты знаешь, как мы живем? У нас средневековье, милый. И потом, кому нужна такая уродина, как я?

— Ты красавица!

— Да, в твоих глазах, милый. Но мои сородичи смотрят другими глазами. И потом, там не будет тебя.

Виктор вздрогнул, освобождаясь от видения. Сердце его неистово билось в груди, как, если бы, решило вырваться на волю.

— Бред какой! — Сказал он глядя ей в глаза. — Вика, ты помнишь то же, что и я?

— Похоже на то.

— Но как? Господи! Мы семьдесят лет жили на одной планете и ... — Перед глазами поплыл какой-то туман. "Я плачу?"— Он удивился, но сила потрясения была такой, что даже слезы, вкуса которых он уже и не помнил, не были для него сейчас чем-то таким, о чем следовало думать или о чем следовало переживать. Тем более, стыдиться. Вика сидела напротив него, и по щекам ее тоже стекали слезы.

"Но как это возможно? Почему, Господи? Почему? — Спрашивал он себя. — "Семьдесят лет! Украсть у них жизнь и любовь!".

Он мимолетно подумал, что, вероятно, следовало бы тотчас спуститься вниз и все рассказать Максу, но увидел мысленным взором маленькую спальню и девушку с мертвым лицом, рядом с которой в кресле сидит огромный мужчина и, возможно, тоже плачет сейчас, точно так же, как плачут они с Викой, и понял, что никуда не пойдет. Не сейчас. Они ждали этой ночи семьдесят лет, так что для них теперь лишний час, или лишний день? Он обнял Вику, прижал к себе так плотно, как мог, не причиняя ей боли, и зарылся лицом в ее мягкие волосы.

Глава Шестая. Преданья старины глубокой.

Виктор проснулся толчком, сразу перейдя из состояния сна в состояние бодрствования. И даже больше того, он проснулся готовым ко всему, как просыпался раньше, когда был молод и тренирован. И сейчас, как раньше, когда-то, где-то, в другой жизни, он знал, что ни один мускул не дрогнул на его лице; сердце, как и дыхание, не изменило ритма; и ничто не могло сказать постороннему о том, что Виктор уже не спит. Но он не спал. Он открыл глаза и скосил их к окну. За окном тьму сменил жидкий рассвет, заштрихованный струями дождя. Рядом с ним ровно дышала Вика. Он слышал ее дыхание не слухом, а телом. Он чувствовал идущее от нее тепло, ее запах, само ее присутствие здесь и сейчас, рядом с ним. И ровно бьющееся сердце наполнялось радостью; радостью, о которой он давно забыл, а теперь, ощутив ее впервые за много лет, принял, как часть себя, нового старого себя. Того Виктора, каким он был, и каким он быть давно уже перестал, как казалось, навсегда. Оказалось, что нет.

"Я могу осторожно встать" — Подумал он лениво. — Или обнять Вику ...".

Но раньше, чем он успел додумать легкую утреннюю мысль ("Господи, как давно я не просыпался в хорошем настроении!"), стремительное тело прижало Виктора к матрасу, и требовательные губы коснулись его губ. "Чшарцша'ш! [ Чшарцша'ш — Безумная, опьяненная. Богиня любовного безумия, одно из 18 женских божеств любви в средневековом аханском пантеоне. Ныне, ее имя, используется как интимное, на грани нарушения приличий, обращение мужчины к близкой ему женщине]. Йё атр рёй!" [Йё атр рёй — дословно, божественная тигрица. Титулование Айна-Ши-На во время праздника плодородия. Северный диалект]. "Чшарцша'ш! Йё атр рёй!" — Мысленно кричал Виктор, отвечая на ее поцелуи, попеременно лаская то ее спину, то грудь, сжимая ладонями ее ягодицы; кричал, возносясь все выше и выше, до верхнего неба; кричал, низвергаясь в сладостные и убийственные глубины Ада Чшарцша'ш, раскачиваясь между небесами и безднами, до тех пор "пока поток не упал на равнину" [Строка из поэмы неизвестного раннесредневекового североаханского поэта "Голос ночи", ставшая общепринятым эвфемизмом завершения полового акта в новоаханском литературном языке].

"Ну и кто я теперь?" — Спросил он себя медленно уплывая в сон. — "Русский коммунист, или аханский дворянин? Какой глупый вопрос ...".

На этот раз их разбудили ударами в импровизированный гонг. По-видимому, Макс использовал для этой цели большую сковороду, висевшую на кухне над плитой. Виктор проснулся сразу и улыбнулся севшей на постели Вике.

— Я так понимаю, мы проспали завтрак. — Сказал он беззвучно смеющейся Вике. — А, может быть и обед.

— Я готова заодно и поужинать. — Рассмеялась Вика. — В душ?

— Лично я, пожалуй, сбегаю к реке.

— Тогда, вперед! — Вика плавно перетекла с кровати на пол и сделала вращательное движение, напоминающее па из классического репертуара, но бывшее, на самом деле, разгонным разворотом в боевую стойку, характерную для столичных игроков в Жизнь.

— Может набросишь что-нибудь? — Спросил Виктор, любуясь одновременно и красотой ее тела, и слаженной гармонией работы ее мышц.

— А зачем? — Откликнулась Вика, имитируя атакующую связку в три движения, при которой наклон ее тела и положение, разошедшихся в стремительной смене позиции, ног на миг открыли Виктору такой вид, от которого и бывалые знатоки женского тела пришли бы в восторг и экстаз. "Вот, именно, что!" — Качая головой подумал Виктор.

— Ну ... — Только и смог произнести он.

— Спасибо, милый! — Лучезарно улыбнулась Вика, выпрямляясь. — Я не замерзну.

— Я, собственно, не это имел в виду. — Наконец признался он.

— Я поняла. — Она секунду смотрела ему в глаза, потом улыбнулась, и, как ни в чем не бывало, согласилась:

— Хорошо, я наброшу рубашку. А ты можешь надеть трусы.

"Блин! — Выругался Виктор, высматривая свои трусы.

— Совершенно с тобой согласна. — Невинным голосом сказала Вика, выуживая из кучи одежды свою рубашку и его трусы. — Хотя и не знаю, что это означает.

— Блин — это национальное русское блюдо. — Буркнул Виктор, натягивая трусы. — Пошли!

Они бегом миновали коридор ("Ну, словно, дети малые!"), слетели по лестнице ("Боги, вы не забыли сколько мне лет?"), и ворвались в холл, где их встретил невозмутимый Макс ("Ну, ты понимаешь, Макс?"). Макс был тщательно выбрит и одет, пах кофе и коньяком, в левой руке держал огромную сковороду, в правой половник, а в зубах дымящуюся сигарету.

— Доброе утро. — Сказал он своим глубоким басом.

— Привет, привет! — Стараясь не показать смущения, бодро откликнулся Виктор.

— Хай! — Пропела Вика, стремительно смещаясь к Максу и целуя его в щеку.

Макс поднял левую бровь и несколько неуверенно поинтересовался:

— Кажется, все в порядке?

— Ну, конечно! — Ответила ему Вика, и без перехода спросила:

— Как, наша девочка?

— Твоими молитвами! — Макс пожал плечами. — Она все время спит.

— Сейчас взгляну. Подожди, милый! — И Вика скрылась за дверью комнаты, в которой лежала Лика.

— Дай закурить, что ли. — Сказал Виктор, что бы что-нибудь сказать. Он чувствовал себя неловко, стоя почти голым посреди холла.

— Последняя. — Сказал Макс протягивая пачку.

— О! Я же тебе обещал. — Обрадовался Виктор. — Сей минут, amigo [друг, исп.]. Он взбежал по лестнице обратно на второй этаж, и уже не торопясь, пошел к своему импровизированному складу. Коробка с сигаретами Мальборо, лежала на шкафу. Он достал ее, понюхал, пожал плечами и пошел обратно. Все про все, заняло не больше пяти минут, но прятаться от Макса, Виктор посчитал глупым. Одеваться, тоже.

Спустившись, он торжественно поставил коробку на стол, оторвал заклеенную скотчем крышку, и достал из коробки блок. Подошел Макс, посмотрел, как мучается Виктор, пытаясь содрать с блока целлофан, молча забрал блок и вытащив из кармана перочинный нож ("Вот, обстоятельный человек!" — Восхитился Виктор. — "Успел найти где-то".), вскрыл упаковку одним точным движением. Комнату наполнил запах сухого табака.

— Н-да. — Сказал Макс и открыл пачку. — Кстати, ты когда последний раз был в этом зазеркалье?

— В шестидесятом. — Поняв о чем спрашивает Макс, ответил Виктор и взял предложенную сигарету. — Суховата, конечно.

Он закурил от протянутой Максом спички, затянулся и выпустил дым. — Говно, но курить можно.

— Можно. — Согласился Макс. — Когда выбирать не из чего. Ну, и как они там?

— А чего им? — Вики все не было, и что бы не маячить посреди холла, Виктор присел на столешницу. — Они, Макс, Адольфа раскатали еще в сороковом.

Макс удивленно поднял брови:

— И?

— И построили социализм с человеческим лицом, выдающим славянское происхождение данного оного. Лица, я имею в виду.

— Вот как? Интересно. А вот, я тебя вчера не спросил об Иосифе Виссарионыче. Он то как при таком раскладе?

— А, нормально. Вписался. Наркомом тяжпрома работал. Умер в сорок втором, или сорок третьем. Не помню точно.

— Ты с ними общался? — Вопрос был задан, как бы, между прочим. Макс как раз закуривал новую сигарету.

— Общался. — Виктор пожал плечами. — Не утерпел. Особенно, когда узнал, что Слуцкий и у них ИНО заведует. Ну не смотри на меня так! Я здесь сидел, как в камере одиночке. В Союзе мрак, а тут, блин, кооперация, кабаки работают. Дан по радио выступает, Авксеньтьев, то, да, се. Ну и влез. Прогрессора вызывали?

— Кто такой прогрессор? — Не понял Макс.

— Не важно. Ты же Стругатских, небось, не читал?

— Это русские писатели?

— Да.

— Тогда, нет. Последний русский, кого я читал, был Набоков. Ты передал им что-то?

— Ты, что меня допрашиваешь, что ли? Ну, передал, гражданин начальник! В тридцать седьмом то мне и нечего было особенно. А вот в сорок втором — у них как раз тридцать восьмой был — я им хороший подарок сделал. Сам понимаешь, до чего мог дотянуться, то и стащил, для пользы нашего общепролетарского дела. Я им, Макс, документацию по Мессеру и по Pz IV передал. Все, что к сорок второму кровью и потом добыли, то и подарил. Им хватило.Но железо — хлам! Я им, Макс, кое-чего присоветовал. Теперь то, все умные, а тогда ... Ну, не тебе объяснять. Только, к сорок второму и ежам гребаным стало ясно, почему нас все эти Готты сраные, и прочие Манштейны, раком поставили. Вот я и кинул товарищам пару горстей блох ... организация там, штатные расписания и прочая логистика с сестрой ее стратегией.

Он помолчал секунду, глядя на Макса и, вдруг, спросил:

— Ты с ней спал?

— С кем? — Удивленно взглянул на него Макс.

— С Викой. — Оглянувшись на дверь, тихо сказал Виктор.

— Федя, — Медленно и спокойно ответил Макс. — Тебя больше ничего не заботит?

— Ты не ответил!

— Федя, тебе своих никогда не приходилось расстреливать? Для дела, я имею в виду.

— Приходилось. — Виктор уже все понял, и пожалел, что спросил.

— Ну, и что же ты от меня хочешь? Ты помнишь кем я был, и кем была Вика?

— Ладно. — Поднял руку Виктор. — В детство впадаю. Не обращай внимания. Я о другом тебя спрошу. Ты отставку хорошо помнишь?

Макс внимательно взглянул на Виктора и осторожно спросил:

— Ты вспомнил что-то ... — Он явно искал подходящее слово. — Скажем, странное. Да?

— Да.

— А Вика?

— И Вика.

— Тогда поговорим после завтрака. — Сказал Макс быстро, поворачиваясь к двери, из которой показалась Вика. Не смотря на важность вопроса, Виктор не мог не залюбоваться Викой. Сейчас, при свете дня, было видно, насколько далеко она зашла в процессе обратной трансформации. Не знай он сколько ей лет, никогда не дал бы больше тридцати. Высокая, стройная, гибкая, в рубашке, едва скрывавшей верх бедер, с распущенными платиновыми волосами, она была похожа на модель, только не из тех худосочных вешалок для безумных нарядов от нанюхавшихся кокаина Кутюрье, а на настоящих, типа, любимой Федором Кузьмичом, Клавы Шифер.

— Ну? — Макс шагнул к Вике, вопросительно вглядываясь в ее лицо.

— Знаешь, гораздо лучше, чем я думала. — Вика улыбнулась Максу, и погладила его по щеке. — Она без сознания. И это для нее пока скорее хорошо, чем плохо. Организм борется. Вернее, пока борется Маска, но кое-что начало потихоньку работать. С ней не надо сидеть, Макс. Она все равно, ничего не слышит.

— Ладно, идите уж. — Сказал Макс поворачиваясь и направляясь на кухню. — Вы ведь купаться намылились? Вот и давайте. А я пока завтрак сделаю.

Виктор проследил за Максом, входящим в двери кухни, взял с каминной полки Ruger и повернулся к Вике:

— Ну, что в путь?

— А это зачем?

— Тут медведи водятся, meine liebe!