Дорога менестреля. Альтернативное окончание.

— Там как раз лепешки с ягодами утренней выпечки меня дожидаются и отвар свеженький. Будешь?

— Спасибо, но, — Дара запнулась. — Я по делу.

Через минуту на стойку, глухо звякнув, упал тяжелый золотой кругляш, а Дара, прикусив губу, тихо сказала:

— Райта, мне нужен лаэсс. (6)

Травница, не веря своим ушам, посмотрела на монету, потом взглянула на подругу с недоуменным удивлением в серых глазах:

— Дара, я такого не держу. А тебе и вовсе ни к чему: Карис в тебе души не чает, а если родишь — всю жизнь на руках носить будет.

— Если готового нет, — Дара словно не услышала взволнованной тирады женщины, — дай рецепт, сама сделаю.

— Не дам, — нахмурилась Райта, — не хочу две жизни на совести иметь.

— Хорошо, — карие глаза Дары неожиданно полыхнули янтарем. — До свидания.

И, прежде чем Райта успела еще что-то сказать, за Дарой закрылась дверь.

Выйдя из лавки, я еле сдержала рычание. Ничего, Райта лучшая травница, но к счастью, не единственная. Черная Хесса за золотой не то, что лаэсс продаст, любой яд на выбор приготовит и глазом не моргнет.

Так что четверть часа спустя, завернув на рынок — прикупить соли и еще кое-чего, по мелочи — я отправилась домой, тщательно спрятав в кармане куртки небольшую склянку.

Можно было возвращаться — заплечный мешок Кариса приятно оттягивала пара отъевшихся тетеревов, сегодня охота была не на заказ, а только для себя — но душу словно драли когтями голодные кошки.

С Дарой в последнее время происходит что-то странное: то вспыхивает по любому пустяку, то глаза на мокром месте.

Неужели уже жалеет?

Душевные терзания неожиданно прервала чужая, с явным оттенком сочувствия, мысль: 'Они в это время все такие'.

'Кто?'

Из кустарника по правую руку неслышно выскользнул крупный светло-серый волк — сегодняшний спутник Кариса.

'Самки, кто же еще'.

До сих пор Карис мысленно общался только с Дарой, но не удивился, наверное, дала себя знать 'метка'.

'А, — Карис чуть помедлил, — в какое время?'

В глазах зверя вспыхнули желтые огоньки:

'Когда детеныша ждут'.

Карис едва не сел на снег, мысленно обозвав себя идиотом, безмозглым ослом и еще парой-тройкой сочных выражений.

'И как я раньше не понял?!'

'Странные вы, люди. У нее же запах поменялся', — сообщил волк и, не прощаясь, растворился в лесу.

Ошеломленный новостью, Карис не заметил, как вышел на опушку, пара минут — и он дома.

Пропади оно все пропадом!

С трудом распрямившись, я отшатнулась от помойного ведра. Один сухарик — слишком мало для бедного голодного оборотня. Приступов после возвращения больше не было и, выждав немного для верности, я все-таки налила себе супу.

Как оказалось, зря. Меня после первой же ложки вывернуло наизнанку, едва успела добежать.

Кое-как поднялась, и по стеночке доползла до внутренней двери. Оказавшись в теплой кухне, вдруг поняла, что замерзла и устала. Но сил дойти до спальни уже не осталось, и я беспомощно осела на лавку — перед глазами все плыло и кружилось, а потом обрушилась темнота.

...С чего это я разлежалась средь бела дня? — оторвав голову от подушки, я приподнялась на локтях.

— Куда это ты собралась? — меня тут же уложили обратно. Карис сел на край кровати, держа мои ладони в своих руках. — Я вернулся, а ты под окном на лавке лежишь, — он чуть помедлил, — бледная, как мел и руки ледяные.

— Похоже, я что-то не то съела, но все уже прошло, — я выдавила слабую улыбку. — Теперь можно встать?

Карис вместо ответа усмехнулся, а потом... улегся рядом, обняв меня поверх одеяла.

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

— Нет, — голос прозвучал спокойно, но я инстинктивно напряглась и попыталась высвободиться.

Карис отпустил меня сразу и очень бережно. Смутные подозрения переросли в уверенность и я похолодела: откуда он мог узнать?

Я приподнялась, потом села, глядя в сторону — голова шла кругом. Другого выхода нет — если он спросит, придется солгать.

— Дара... — голос Кариса заметно дрогнул и я медленно обернулась.

Ари тут же, не дав опомниться, взял мое лицо в ладони — знает, что соврать, глядя в глаза, у меня язык не повернется.

Тревожная изумрудная нежность:

'Любимая, да или нет?'

В ответ — обреченное черное отчаяние:

'Да'.

'Ты не рада?' — Карис опустил руки.

'Богиня, он что с ума сошел?!!' — я даже не заметила, как переместилась с кровати на порог, прижавшись спиной к двери спальни.

— Чему? — горло скрутило судорогой. — Этого не должно было случиться!

Карис, бросившийся ко мне, замер в нескольких шагах:

— Ты..., — его голос оборвался, — не хочешь... нашего ребенка...

— Ты все забыл... — не веря своим ушам, прошептала я, -значит, это из-за тебя...

— Дара, опомнись! — Ари шагнул вперед.

Я отпрянула в сторону, не сумев сдержать злой, разрывающий душу, смех:

— Хоть сейчас, вспомни, кто мы! Да, ты ребенка хочешь, — я уже кричала в голос, — а если он будет калекой или недоумком, сможешь... всю жизнь глядеть ему в глаза и знать, что виноват?!!

— Солнышко, не надо... — Карис все-таки ухитрился обнять меня за плечи:

— Пусти!

— Нет! — он резко сжал пальцы. — Сначала приди в себя!

Я рванулась, пытаясь сбросить его руки.

— Ненавижу! — из горла вырвалось рычание. — Надо было еще тогда тебя, умного, послушать и уйти!

— Дара... — Карис побелел, как мел, но рук не убрал.

Уже не владея собой, я размахнулась, и на его щеке расцвел алый отпечаток ладони.

Потом вырвавшись, бросилась прочь, сдергивая амулет.

Два глухих, почти слитных хлопка внутренней и наружной двери — и все стихло. Карис тут же кинулся следом — Дару нельзя отпускать одну, особенно сейчас!

Колко-жгучий ветер хлестнул по лицу, выжимая слезы из глаз. В пронзительном посвисте слышалась насмешка: безупречную белизну снежного покрывала, укутавшего двор, не портил ни один след. Уловив краем глаза знакомый отблеск, Карис наклонился — на верхней ступеньке крыльца лежал амулет.

Значит, Дара все-таки открыла Переход. Что ж, оставался только один выход: Карис прикрыл глаза, сосредоточился и позвал. Ответный всплеск нерассуждающей, дикой ярости оглушил не хуже пощечины — Кариса почти отшвырнуло назад, к дверям. Не удержавшись на ногах, он сел на крыльцо и, преодолевая ломающую виски боль, попытался почувствовать Дару, но раз за разом оказывался в глухой пустоте.

Снежный вихрь бесновался вокруг, все тонуло в белой мути, а сердце, заледеневшее от стужи, страха и безысходности, стало камнем, который тянул его ко дну.

Карис сидел, привалившись к двери, пока не перестал чувствовать руки. Только тогда он подцепил амулет, еле сжав замерзшие пальцы, и с трудом заставил себя заползти в тепло.

Немного придя в себя, Карис швырнул амулет на стол и прошел в дальний угол. Чуть слышно скрипнула тяжелая крышка погреба — кажется, где-то на нижней полке прятался кувшин с тейо... да, вот оно — то, что надо.

Добравшись до стола, Карис наполнил с верхом первую попавшуюся под руку кружку и, не озаботившись закуской, сразу опустошил её почти наполовину.

Перед ним по-прежнему стояло искаженное яростью лицо Дары, дикие, пылающие янтарем, глаза, а в ушах бился злой, со звериными нотами, голос. Рассудок холодно твердил, что Дара права и им нельзя иметь детей, а сердце говорило другое — Карис знал, что такого греха не простит себе никогда.

К ружка показала дно и Карис тут же плеснул еще. Боль и чувство бессилия — если Дара решит что-то сделать сейчас, он не сможет ее остановить — сплелись в твердый колючий ком, раскаленными углями жгущий душу.

Кувшин медленно пустел, но хмельной туман лишь обострил чувства, вместо того, чтобы притупить, и Карис сходил с ума от отчаяния. Поднявшись со скамьи, он покачнулся и едва не упал, но все-таки направился в угол с одеждой, где висела куртка Дары. В потайном кармане спряталась маленькая, плотно закупоренная склянка темного стекла.

Одно движение, и проклятое зелье полетело в помойное ведро, а пустой кувшин, мгновением позже — в стену.

Дойдя до спальни, Карис рухнул поверх одеяла, провалившись в тяжелый пьяный сон.

Устало вздохнув — бешеная гонка, куда глаза глядят, по заснеженному лесу отобрала много сил — я опустила голову на лапы. Уютное логово под выворотнем старой ели сегодня казалось непривычно холодным, а подстилка — жесткой.

'Одумалась?' — ехидно спросила Тень.

'Нет', — отрезала я.

'Совсем с ума сошла! — огрызнулась Волчица. — Зачем кайе обидела? Он прав, не ты'.

'Не смей! Нам нельзя, ты же знаешь!'

'Будет слабый или больной — сам умрет, — бросила Тень, и тут же вкрадчиво заметила:

— Если маленький тебе не нужен — отдай. Его в семью возьмут, воспитают, как своего, станет волком'.

По спине побежали мурашки — представить своего ребенка зверем я не могла. Но нельзя... Просто — нельзя, это же безумие!

'Только подумай, — в голосе Волчицы слышались мечтательные нотки, — вырастет сильный, а тронуть такого никто не подумает даже... Отдай, если так боишься!'

Я в ярости клацнула зубами. В словах Тени был смысл, но живая искра во мне испуганно забилась, словно зная, о чем идет речь.

'Тень, прекрати, я никому его не отдам!! Никогда'.

Я ясно поняла, что не смогу погасить новую жизнь внутри себя — малыш ни в чем не виноват, и если случится худшее, то это будет нашей расплатой — моей и Кариса.

'Наконец-то, — удовлетворенно вздохнула Волчица. — Переночуем, нечего по такой погоде, — злобные завывания ветра были слышны очень отчетливо — шастать, и домой. Как бы кайе, пока нас нет, чего не натворил'.

Бушевавшая всю ночь метель засыпала лес толстым слоем снега, так что из логовища пришлось не вылезать, а выкапываться. Домой я возвращалась не с пустыми руками — поймала парочку зайцев, а вот на душе было зябко и неуютно: как меня встретит Карис после вчерашнего?

Принюхиваться я начала уже на подходе и, похоже, опасения Тени оправдались. Со стороны избы тянуло слабым запахом дымка — еще утреннего. Если Карис вечером печь не топил, за ночь, наверняка, все выстыло.

Мало того, из-за ограды отчетливо слышалось недовольное кудахтанье и блеянье. Кажется, наша живность осталась без кормежки. Открыв калитку, я переместилась на крыльцо, но домой заходить не стала, только прихватила в сенях подойник.

Снегу во дворе было почти по колено, но тропку до ледника — не бросать же добычу в сугробе — а потом и до хлева, я проторила довольно быстро.

Накормив и подоив коз — судя по возмущенному меканью, они нещадно ругали и меня, и Кариса — я ушла в курятник. И, только обиходив живность, позволила себе зайти в избу.

Так отвратительно себя чувствовать Карису раньше не приходилось: голова превратилась в наковальню, на которую поочередно обрушивались сразу два молота — кузнеца и подмастерья.

Тусклый, с трудом пробившийся сквозь тучи, свет пасмурного зимнего дня неожиданно остро ударил по глазам и Карис поспешно опустил веки.

'Что вчера... Что произошло?'

Новая вспышка боли... и нахлынувшие воспоминания....

Дара... Любимая, родная, всегда такая близкая, такая...

— Дара...

Карис с трудом поднялся — пол обжёг босые ноги резким холодом — шатаясь, прошел несколько шагов и прислонился лбом к ледяному окну.

Ребенок. Их ребенок, кровь от крови, частичка их любви — частичка его и Дары, нежности и тепла, трепетно хранимого ими обоими... Ребенок, который может оказаться несчастным, проклятым, калекой...

'Но она же не...'

Сердце, замерев на миг, заколотилось глухими неровными толчками — Карис распахнул глаза.

Двор был заметен снегом, а у ворот замерла тонкая фигура.

Минуту спустя он услышал шаги на крыльце, хлопнула дверь — но в дом Дара не зашла. Карис скрипнул зубами: головная боль по сравнению с тяжестью на душе была ничем. И бьющийся, колющий иглой какого-то странного страха вопрос не давал дышать спокойно.

'Только бы она ничего не натворила', — мужчина сжал ладонями подоконник, на щеке задергался мускул. Неизвестность мучила, и впервые мучила так сильно.

Снова скрип — теперь двойной, приглушенное звяканье ведра, негромкое бульканье переливаемого в кувшин молока — значит, все-таки вернулась.

Из кухни явственно потянуло теплом и едой, застучала посуда. Шаги Дары были почти не слышны, но Карис отчетливо чувствовал: что-то между ними натянуто тоньше струны. Тишина была не привычно уютной, а вязкой, и, казалось, если бы у кого-то из них были силы произнести хоть слово, оно застыло бы в этой тишине, повисло лезвием над струной.

Карис медленно направился на кухню — как раз вовремя: отодвинув заслонку, Дара нацелилась тяжелым ухватом в устье печи. Карис тут же перехватил черенок:

— Отойди.

Молча поставил горшок на стол, машинально взял кружку с рассолом.

'Что же ты успела... Не успела... Дара!'

Дара даже не подняла глаз, с застывшим лицом уставившись в стол. Тишина становилась все более невыносимой. Тревога, обида, замешанная на чувстве вины, отчаяние... Карис почувствовал, что больше так не может.

Он резко встал и, пройдя по кухне, вышел в сени.

Мысли превратились в обжигающий комок, словно в голову был налит расправленный металл. Почувствовав, что задыхается, Карис распахнул дверь. Морозный воздух ворвался в сознание ударом. Карис замер на пороге, глубоко вдохнул запах снега, сжал кулаки.

'Я узнаю... И ты же понимаешь, что я все прощу, зачем же так жестоко? Неужели думала, что я буду обвинять... Что могу обвинить? Что могу не принять?'.

После его ухода я так и осталась сидеть на лавке, глядя в стол. Наконец, положив ложку — к начавшему остывать супу я притронуться не смогла — подошла к окну.

От крыльца протянулась еще одна цепочка следов — к бане. Пожалуй, Ари, и в самом деле, помыться не помешает.

Убрав со стола, я ушла в спальню — надо бельё собрать и постель перестелить. Перебирая рубашки дрожащими пальцами, я почувствовала, что в глазах защипало, и сердито зашмыгала носом. Не хватало еще разреветься прямо тут.

Душевное смятение Карис выплеснул в работе — дрова колол так, что чуть руку не вывихнул, опомнившись только, когда наколотых поленьев хватило бы с запасом на неделю непрерывной топки. Ни в чем не повинные чурбачки отправились в печь, а Карис устало сел рядом, прижавшись спиной к нижнему полку.

На улице чуть задувал ветер — не сильно, но чувствовалось, что сегодняшний снегопад — всего лишь краткая передышка.

В печи потрескивали, разгораясь, поленья. В какой-то момент этот треск, обычно придававший уюта, настолько взвинтил натянутые нервы, что мужчина не выдержал. Вскочил, громко хлопнув дверью, пронесся через двор...

И замер, сжав кулаки.

Медленно поднялся на крыльцо, прошел через сени — пытаясь успокоиться. Но, только подойдя к столу, посмотрел на жену — Дара, вздрогнув, отвела взгляд. Бледная, на что-то готовая...

— Идем? — любимый голос прозвучал робко, тонкие пальцы нервно комкали край полотенца.