Дорога менестреля. Альтернативное окончание.

Карис отвернулся.

— Иди первой, потом слишком жарко будет. А тебе нельзя.

Прозвучало неловко, глупо и обиженно, но Карис над этим долго не думал — шагнул в спальню.

Горько усмехнувшись, повертел в руках исчерканный лист бумаги: петь перестал уже давно, а стихи до сих пор приходят.

Зачем-то расправил и заправил постель, а услышав, как скрипнула наружная дверь, бросил взгляд в окно.

Опущенная голова, поникшие плечи — видеть Дару такой было невыносимо: Кариса бросило в дрожь, и мужчина, резко отшатнувшись, почти упал на кровать, закрыв лицо руками.

Изнутри душили слезы, замешанные на страхе, в голове бились мысли, от которых он готов был закричать.

Почему Дара так поступила? Сомневается, что он ее любит? Да быть этого не может! Жив ли ребенок? Могла ли она...

'Это из-за тебя'.

'Что из-за меня? Ребенок из-за меня? Несчастье, проклятие?! Дара, неужели ты думаешь, что я... Да, я почти забыл, как и ты, почти... но все, что угодно сделал бы, лишь бы кровь одна на двоих не была! Ребенок... наш ребенок — думаешь, я так просто отдал бы его всем проклятиям? Если бы можно было хоть что-то...'

Добравшись до бани, я прислонилась к двери.

'Ари, что же с нами случилось? Почему все так? Как же я перед тобой виновата!'

На лбу выступили капли пота и, опомнившись, я принялась скидывать одежду. Наверх забираться не стала, устроилась внизу. Ладонь сама собой легла на живот: 'Папа прав, маленький — позже нам с тобой будет слишком жарко. Папа...' — я невольно улыбнулась, представив Кариса с малышом на руках. И поняла, что нам нужно будет поговорить — сразу, как только вернусь.

Вымылась я быстро, а одевалась еще быстрей — так, что чуть головной платок не забыла, опомнившись уже на пороге бани. Через двор пролетела, как на крыльях, не замечая ни снега, ни холода, с единственной мыслью — попросить у Кариса прощения и сказать, что люблю.

Из мутного полузабытья Кариса вывел стук двери. Мужчина тут же, встряхнувшись, встал и, подхватив бельё, вышел через черный ход. Карис очень старался не думать о том, что могло случиться или уже... случилось, но не мог.

Как дошел до бани, он даже не вспомнил, очнувшись уже внутри.

Было жарко, в нагретом воздухе словно разлили душистую воду, которой успела пропитаться каждая капелька пара. Только запах, заполнивший баню, был не приторно-сладким, а нежно-уютным, настолько родным, что Карис чуть не задохнулся, вобрав его полной грудью. Воздух пах Дарой. Запах её волос, её кожи, до боли близкий — и такой далекий...

Мужчина обессилено лег на полок, уткнувшись лбом в сложенные руки. Он не знал, как быть. Впервые, за всю жизнь с Дарой, Карис не сумел понять любимую, и это чувство оказалось хуже любого черного отчаяния: вязкое, жгучее — от стыда, горькое — от вины, злое — от обиды, оно заполняло разум, перемежаясь с холодными иголочками страха.

Что, если теперь они потеряют друг друга? Навсегда, окончательно, и утрата эта будет не мгновенной, а медленной, ядовитой, убивающей постепенно...

Карис тихо зарычал, едва не срываясь на крик, резко сел и выплеснул на себя с маху ковш ледяной воды. Не сразу, но он всё же сумел взять себя в руки и вымыться — пусть не душе, так хоть телу станет чуть легче.

Сквозь мрачные мысли и шум ветра пробился странный звук, и Карис замер, прислушиваясь. Волчья песня. Пронзительная, острая, как кинжал по сердцу... Почудилась или нет?

Мужчина сгреб в охапку вещи, быстро и кое-как оделся. Испуганная мысль: 'А если она опять..?!' пронеслась в голове, сметая разом все прочие страхи. Карис выскочил из бани, набросив полушубок, кинул взгляд на дом и тут же облегченно вздохнул.

На снегу не было свежих следов — ни человеческих, ни волчьих. Да и судя по наметенной горке снега на крыльце, дверь не открывалась, значит, Дара дома и в безопасности. Двор он пересек, зажмурившись — от словно сорвавшегося с цепи ветра резало глаза и перехватывало дыхание — и решительно вошел в дом.

В голове осталась лишь одна мысль: это должно закончиться. Хоть как-то, но прекратиться, им нужно поговорить, потому что... Просто невозможно так дольше мучиться. Карис плотно закрыл обе двери: на улице пошел снег, холодный ветер, рыча, крутил по двору крупные хлопья.

Дом встретил хозяина настороженной тишиной. На кухне Дары не было, но от печки шло тепло. С таким бураном дрова точно понадобятся, значит, не зря колол. Мужчина осторожно подошел к комнате, остановился почти вплотную к двери, прислушался...

Сердце сжалось, сбило ритм, и Карис до крови закусил губу.

Дара плакала. В небольшую щелку между дверью и косяком он увидел её — свернувшуюся в комочек на кровати, уткнувшись лицом в одеяло.

'Случилось...'

Карис почувствовал, как трясутся руки. Молча отошел, сел на лавку... бездумно глядя на кухонный стол, намертво сцепил пальцы — опоздал, теперь никакие слова не помогут — пытаясь не сорваться и не начать разносить всё в щепы...

За окном завывала метель.

...Я сердито ткнула иглой в ни в чем не повинную ткань и тут же зашипела сквозь зубы — угодила прямо в палец. Карис, бросив на меня мимолетный взгляд из своего угла, вернулся к работе, но вдруг отложил недоплетенный силок и ушел в спальню.

Отшвырнув пяльцы на лавку, я спрятала лицо в ладонях. Последние два дня казались каким-то кошмарным сном.

Метель разгулялась не на шутку — ходить по двору приходилось, цепляясь за натянутые веревки. Впрочем, мне Карис не позволял не то, что выйти наружу — нос за дверь высунуть. Но не говорил ни слова и уже три дня подряд спал на печи.

Несколько раз я почти собралась с духом, чтобы поговорить, и отступала — от его взгляда слова замирали на губах. Но дальше так продолжаться не могло — немного помедлив, я подошла к спальне и, тихонько открыв дверь, проскользнула внутрь.

Стоявший у окна Карис даже не шевельнулся, пристально вглядываясь в мутно-белесую круговерть за окном.

— Не могу больше, — обречённо выдохнула я. — Ари, делай, что хочешь — обругай, ударь, только не молчи! Я виновата...

Он обернулся — и я едва сдержала крик. Побелевшее, как мрамор, лицо, резко выступившие скулы, в глазах ни проблеска зелени — темнота, наполненная болью. За какую-то минуту Карис постарел лет на десять.

— Я же знал, что нам нельзя..., — он запнулся. — Не вини себя, наверное, так было надо... Прости...

— Ари, — к горлу подступил комок, — я ничего не делала, малыш жив.

— Что?! — он тут же оказался рядом. — Что ты сказала?! Повтори...

— С ребенком все хорошо, — я взяла его за руку и опустила ладонь себе на живот. — Он здесь.

— Солнышко... — Карис притянул меня к себе, покрывая лицо поцелуями. — Любимая...

Из изумрудных глаз на меня обрушился, сметая и боль этих дней, и все стены, выстроенные по глупости, целый вихрь бесконечной, щемящей, облегченной нежности. Я зажмурилась, чувствуя, как это безудержное тепло пронзает и меня — долгое, трепетное, стекающее по щекам крохотными капельками слез...

— Ари, мне страшно. А если... с ним что-нибудь будет не так? — я инстинктивно сжала его ладонь.

— Значит, — обронил Карис, касаясь моей щеки, — будем платить. За свой выбор. Но, — его дыхание обожгло губы, — я выбрал бы то же и во второй раз.

— И я...

А дальше слова были уже не нужны...

— Дара... — беспокойные нотки в его голосе заставили меня открыть глаза. — Как ты?

— Замечательно, — я блаженно улыбнулась.

— Я тебе больно не сделал? — Карис смотрел на меня с тревожным ожиданием.

— Нет, — чуть повернув голову, я коснулась губами его плеча. — Ты никогда не сделаешь мне больно. — 'Скорей, наоборот', — мелькнула мысль. Это я могла забыть обо всем, не сдержаться, но не Карис. Он всегда думал сначала обо мне, и только потом — о себе, а сегодня, и вовсе, был — сама нежность. — Если не перестанешь говорить глупости — укушу.

— Пожалуйста, — мягко усмехнулся любимый, целуя меня в висок. — Кусай, куда угодно.

Упустить такой шанс я просто не могла...

— Дара, а почему ты тогда сказала, что это из-за меня? — чуть отдышавшись, спросил Карис. — Не спорю, и из-за меня тоже, но ты ведь о чем-то еще подумала?

Богиня, и как это я умудрилась такое ляпнуть! От Ари теперь не отделаешься: пока все не узнает — не успокоится.

Я выскользнула из-под его руки и потянулась за платьем, а одевшись, сразу сбежала на кухню. Утром ничего в рот не лезло, а сейчас такой аппетит появился — слона бы съела.

Но Карис, похоже, собрался продолжить разговор — явился на кухню следом за мной. А меня сейчас беспокоило совсем другое: останется ли супчик внутри или решит прогуляться наружу.

Остался, даже с добавкой.

Вылезая из-за стола, я искренне пожалела, что меня не ждет стопа грязных мисок и поднос кружек, как в 'Белом лисе' — мытье посуды очень помогает отложить любые разговоры, особенно неприятные.

Честно говоря, именно этого разговора я боялась до дрожи в коленях, еще и потому, что не была уверена в том, что сказала.

После того как я в третий раз протерла насухо свою злополучную миску, Карис не выдержал: отобрал полотенце вместе с посудиной и, не дав сказать и слова, унес меня в спальню. Но отпускать, кажется, не собирался: устроил у себя на коленях и обнял, захочешь — не сбежишь.

Начать разговор я так и не решилась, только молча теребила шнуровку у него на груди.

— Солнышко, успокойся, — Карис осторожно погладил меня по напряженной спине, — я не стану у тебя ничего выпытывать. Если не можешь — не рассказывай.

— Понимаешь, — я отвела глаза, — у оборотней обычно Волчица решает, от какого мужчины у нее будут дети, но только если она — одиночка. Постоянная пара, как у нас, считается отчасти Стаей, — я запнулась, но все-таки закончила, — а в Стае решает Вожак. Ты решил, пусть не зная, но решил — значит, судьба.

Не бойся, — я грустно улыбнулась, смиряясь с неизбежным, — я не нарушу клятву, но обещай мне...

— Что? — выдохнул Карис.

— Что не пойдешь следом, если за мной придет Уводящая. Обещаешь?

Карис в одно мгновение сделался бледным, как полотно:

— Ты не должна об этом даже думать, слышишь?! Я не могу тебя потерять!!

— Любимый, пожалуйста, — я вцепилась ему в плечи, — теперь надо думать не о нас, а о малыше. Если кто-то из нас уйдет раньше, другой должен остаться с ребенком!

— Клянусь, — наконец хрипло обронил он.

— Памятью родителей?

— Да.

Я, облегченно вздохнув — с плеч словно свалился камень — спрятала лицо у него на плече. Ладонь Кариса легонько заскользила по волосам. Все было решено окончательно и тишина, воцарившаяся в комнате, стала мирной и убаюкивающей. Глаза закрывались сами собой.

— Ты же совсем спишь, — заметил Карис, опуская меня на кровать. — Сейчас, — очень быстро на мне вместо платья оказалась спальная рубашка.

— Не уходи.

— Никогда и никуда, — Карис уже занял свое обычное место — с краю. — Иди ко мне.

Прижавшись к нему, я незаметно провалилась в сон.

'Что случилось? — какая-то смутная непонятная тревога заставила меня проснуться. — Наверное, плохой сон', — я закрыла глаза, но тут внизу живота возникла тупая, тянущая боль. Я попробовала сесть и почти сразу ощутила липкую, горячую влагу между ног.

Запах не оставлял никаких сомнений: 'Кровь!' — в сердце раскалённой иглой вонзился страх.

— Ари!

— Дара, что?! — мгновенно вскинулся он.

— Малыш... — прошептала я, прежде чем перейти за Грань.

'Тень!! Тень!!'

'Чего вопишь? — приглушенно рыкнула Волчица. — Здесь я'.

От стены серого тумана в двух шагах впереди отделился знакомый силуэт. Тень подошла вплотную, пристально глядя в глаза:

'Так я и знала, все-таки доигралась, — Тень скользнула мне за спину, встав на мерцающую алым нить следа. — Жди здесь'.

Я боялась, что после нашей ссоры она откажется помогать и сейчас могла лишь молча смотреть, как она уходит. Тревога схлынула, оставив усталость — хотелось упасть и ни о чем не думать.

Что-то легонько тронуло подол платья. Опустив глаза, я увидела завиток тумана, трущийся о ноги, как котенок.

Видя, что его не гонят, следом потянулись другие — легонько касаясь рук, плеч, волос. Сейчас туман был не холодным и враждебным, а уютно-мягким, серые клубы уже вздымались пуховой периной, так и маня прилечь. И я не смогла устоять — туман обрадованно закутал меня в пушистый, оказавшийся ласково-теплым кокон, а глаза закрылись сами собой.

'Фу, уйди', — отмахнулась я, но холодный нос настойчиво тыкался в щеку. Пришлось протереть глаза и сесть.

'И что же такое кайе с тобой делает, что ты спишь, как медведь в берлоге? — Тень устало растянулась рядом. — Хотя, в Черную Ночь он был хорош. Может надо было остаться и повторить...'

'Маленький... — выдохнула я. — Как он?'

'Славный детеныш, — оскалилась Тень. — Сильный. Не волнуйся. Теперь он крепко прижился'.

'Спасибо', — с плеч упала громадная гора, я наклонилась и обняла Сестру.

Шершавый язык лизнул щеку в ответ.

'Иди, кайе тебя заждался'.

...Прямо с порога Карис рванулся в спальню. Свеча на столе заметно оплыла, но даже в слабом неровном свете лицо Дары было бледным и странно застывшим.

На подгибающихся ногах Карис шагнул к кровати и замер — такого дикого, абсолютно нечеловеческого взгляда он не видел у неё даже в Черную ночь. Почуяв его потрясение, Волчица медленно растянула губы в усмешке, обнажая клыки.

'Боишься?'

'Нет', — спокойно ответил Карис.

'Да, она не ошиблась. Ты мне нравишься, кайе. Позови, если захочешь, и я приду'.

Исчезли клыки, угас желтый огонь и Дара устало закрыла глаза.

Через пару минут осторожно открылась дверь. Райта, уже успевшая переодеться и вымыть руки, окинула комнату пристальным взглядом и принялась распоряжаться:

— Карис, мне нужна теплая вода, чистые полотенца и побольше света.

Получив требуемое, Райта, не тратя времени на объяснения, просто захлопнула дверь перед Карисом. А он не мог даже отойти — сел рядом, прямо на пол.

Наконец, ставшее бесконечным ожидание, прервали шаги и, возникшая на пороге Райта, устало обронила:

— Зайди.

Несколько шагов от порога до кровати показались длиннее, чем вся дорога от Светлограда до Порубежника.

Дара, слабо улыбнувшись: 'Напугали мы тебя, да? Прости', — протянула руку и Карис забыл обо всём, припав щекой к прохладной ладони, чувствуя, как уходит тревога и боль. Любимая вернулась, она снова с ним...

— Дара, выпей, — с другой стороны кровати возникла Райта с кружкой в руках.

Карис, поднявшись, сел на край кровати и, бережно обняв Дару за плечи, помог жене приподняться. Но стоило травнице наклониться ближе, как Дара, с исказившимся лицом, резко отпрянула от протянутой кружки, вцепившись в Кариса.

— Солнышко, все хорошо, — Карис разговаривал с ней, как с испуганным ребенком или зверьком — медленно и мягко, осторожно гладя по голове. — Я с тобой, я никому не дам тебя обидеть.

Дара молча уткнулась лицом ему в грудь, словно пытаясь спрятаться.