О моем отце А.С.Эйгенсоне

Одной из самых интересных его поездок по свету была командировка в конце 60-х в Чили. Предполагалось, что будет советская реконструкция тамошнего НПЗ в Конконе. Добирались они до самой Огненной Земли и отец привез фотографии тамошнего поселка нефтяников, безумно для меня интересные. Среди прочего был у них и завтрак с председателем чилийского сената, которым был в ту пору доктор Сальватор Альенде. Позднее, когда он стал президентом республики и одной из самых ярких фигур того времени, я им очень увлекался. Когда отец к слову упомянул о том завтраке и о том, что он даже говорил с Альенде, я, конечно, загорелся. "Ну, и что ты ему сказал?" — "Попросил передать соус", — "А он?" — "А он передал". — Папа мой, правду сказать, во все эти романтики и Социализмы С Человеческим Лицом не очень верил, считал, что социализм может быть только такой, как у нас — по всем правилам и сo сторожевыми вышками. Потому, как враждебное окружение. Он вообще по части политики был не особенно сентиментален. Как-то я влез с ним в политспор по поводу "Солидарнощчи", говорю: "Польша не допустит ... ". Он мне отвечает: "Ты знаешь, при моей жизни два раза Польша была и два раза Польши не было". Что тут возразишь?

Ему из чилийских впечатлений более всего запомнилось другое. Были они среди прочего на компрессорной станции газопровода недалеко от Огненной Земли. Один-единственный сменный машинист и десяток компрессоров разной модели и мощности. А на членов советской делегации повышенное впечатление произвели посыпанные песком и очень аккуратные дорожки вокруг здания. Одолел их вопрос: "Кто эти дорожки в таком состоянии поддерживает?" Переводчика при них в ту секунду не случилось, так что единственный, кто может спросить по-французски или по-английски — Эйгенсон. А он не хочет, говорит: "Ну, что вы, товарищи? Понятно, что этот самый машинист и подметает". — "Ну, спросите, все-таки". Спросил. Так и оказалось. А на вопрос: "Как же он успевает?" — ответ был: "Он знает, что если не будет успевать, то можно найти более расторопного".

Эту поучительную историю отец рассказал на встрече со своими сотрудниками, когда один из пролетариев с опытного завода поинтересовался, сколько зарабатывают чилийские рабочие. Произвело определенное впечатление, хотя полным ответом на вопрос, мне кажется, это считать нельзя. Рассказывал он также, не на собрании, конечно, как двое молодых ребят из делегации уговорили его на совместный поход в стрип-клуб. Нынче-то что? Почти каждая молодая девушка при окончании школы мечтает, конечно, в первую голову, стать телеактрисой или чиновницей — но если не выйдет, так хоть чтобы оказаться у шеста. Ну, не работать же, в самом деле?

А тогда очень был популярным анекдот о стриптизе, когда в конце герой говорит жене: "Ладно, одевайся. Правду говорил секретарь парторганизации — омерзительное зрелище". Ну, в общем, поэксплуатировали ребята отцовский французский, пошли в это самое заведение. По своему личному опыту могут предположить, что ничего совсем уж нового для себя они не увидали. Но, отчасти от не особенной дозволенности зрелища для советского человека, молодые люди воспринимали все это очень остро и, по словам отца, их просто трясло в критических местах, как отбойный молоток. Старший же товарищ их успокаивал с высоты своего жизненного опыта: "Ребята, не надо так нервничать! Это всё вообще намного приятней на ощупь".

Кстати, у него на Огненной Земле оказалась совсем неожиданная встреча. Остановились они в гостинице в поселке нефтяников на Огненной Земле. Заполнили анкетки. Утром портье говорит, что у него лежит личное письмо для сеньора Эйгенсона. Ну, вы же понимаете, что ожидаемых знакомых у сеньора Эйгенсона на Огненной Земле, да в одна тысяча девятьсот шестьдесят девятом, не больше, чем у вас. Конечно, имет место определенная тревога, как у каждого советского за бугром, пребывающего в постоянном ожидании вражеских провокаций. Однако же, собрался с силами — раскрыл записочку. Оказался его давний бакинский знакомый, такой же совподданый, который работает тренером по волейболу, тренирует команду местных нефтяников и живет в этой самой гостинице. Иди догадайся заранее! Ну, встретились.

Внутри страны тоже были командировки. На совещания, в министерство, на заводы. В дружественные НИИ, в том числе в Томск, куда, как я уж писал, его даже звал благоволивший к нему Егор Лигачев директором Института химии нефти. В Ригу к очень известному в Союзе как ученый и организатор науки латвийскому академику Гиллеру, председателю Совета ГКНТ по сернистым соединениям нефти. И в Тбилиси. Он очень много сотрудничал с тбилисским Институтом физической и органической химии, где академик Меликадзе отчасти занимался химией нефти. Ему понравились эти его новые коллеги, хотя он не раз говорил, что до войны в его сознании резко противостояли трудовой Баку и бездельный, по преимуществу веселящийся и кутящий Тбилиси. Завелись друзья. Он, как всегда, блистал остроумием и дружба завелась не только с начальством, но и с молодежью. Этому, думаю, много способствовал его повышенно уважительный стиль обращения с людьми ниже его по должности, сильно отличающийся от общей манеры советских начальников называть начальство "на Вы", а подчиненных "на ты" и вообще с ними не церемониться. Как говорилось: "если Александр Сергеевич кого-то зовет Шурик или Петька — значит, это директор либо член-корреспондент, а если кого называет Марией Николаевной — значит, лаборантка или молодой специалист".

Среди прочих своих грузинских знакомых он рассказывал нам с мамой о милой и сравнительно юной научной сотруднице по фамилии ... ну, назовем ее, к примеру, Амилахвари. Не так, но настоящую фамилию я забыл. Но похоже на эту. Некоторое удивление было у него, когда она пригласила компанию к себе домой. Там оказались такие ковры, такая мебель, такие кубки и прочее, которых советскому мэнээсу, вроде, не полагалось. На вопрос она ответила: "Александр Сергеевич, я, все-таки, княжна!" Чем еще более его озадачила. Он так и не понял: может ли быть, что её крепостные и посегодня привозят положенный оброк? Дружба с тбилисцами сохранится еще долго после того, как отец уйдет. И кончится после апреля 1989-го, когда отец напишет в Грузию письма, никак не поддерживающие точку зрения его тамошних приятелей. Больше они письмами не обменивались.

Но это все очень нескоро, а пока ... .

В общем, работой своей он был доволен. Он, конечно, не захотел бы уйти посреди дел из своего кабинета в шестьдесят четыре года. Пришлось. В республике сменилось начальство. Нуриева забрали в Москву министром, а для новой метлы благоволение предшественника было обстоятельством отягчающим. Конечно, силы у Александра Сергеевича еще вполне были, что и показала его дальнейшая деятельность на неначальственных должностях и на пенсии. Именно тогда он и занялся главной научной работой своей жизни — исследованиями закономерностей состава нефтей и их связью с происхождением нефти и газа. Н

о, конечно, ему было очень обидно, как я могу понять. Он отдал своему БашНИИ НП с перерывом на совнархозовскую работу полных пятнадцать лет жизни. Тут была его мечта: создание в Башкирии научного центра, который сможет полностью обеспечить научной поддержкой самый крупный центр нефтепереработки в Союзе — три уфимских завода суммарной производительностью более 30 миллионов тонн плюс Салават с двенадцатью миллионами. Самая передовая наука там, где ее и в помине не было. Решение никому не поддающихся задач по переработке сверхтяжелых, сверхсернистых нефтей. И так далее.

То есть: его же не на пенсию отправили. Просто: в созданном и воспитанном им институте в директорский кабинет посадили директора одного из уфимских НПЗ, заблаговременно получившего диплом д.т.н. и севшего в этот кабинет на все время, оставшееся ему до 70 лет, когда он уйдет на пенсию. Отец никаких личных претензий к нему не имел — все они под обкомом ходили.

Да и нельзя сказать, чтобы новый директор вредил институту. Наоборот! Он прежде всего занялся повышением категории института. Это — понятие чисто советское и требует по нынешним временам пояснения. Дело в том, что Советская Власть никакого дела вне Больших Масштабов себе не представляла. И все, в частности, НИИ и НИПИ были разделены на категории, в зависимости от числа сотрудников. Первая — с бóльшим штатным расписанием и бóльшими окладами директора и всех сотрудников. Ну, и так далее. Вот Эйгенсон, честно скажем, борьбу за повышение категории вел недостаточно умело, много отвлекался на помощь заводам и разработку новых процессов. А вновь пришедший директор довел дело до ума, что сразу сказалось некоторым повышением зарплаты для всего коллектива. На той же работе. Это, в общем, хорошо гармонировало с общей в брежневские времена политикой неуклонного, хоть и небольшого повышения зарплат за ту же деятельность.

Еще про него в выпущенных институтом Исторических Очерках написано, что он всячески инициировал защиту сотрудниками диссертаций. Что и дало результаты. Тоже, честно говоря, важная вещь, которую отец явно упускал. Очень уж А.С. был требователен к качеству научных работ. А если отвлечься от теоретической цели, ради которой, вроде бы, создаются НИИ — добычи новых знаний и разработки новых технологий — то ведь можно бы вспомнить и о том, что защита кандидатской сразу повышала заработок раза в два на той же должности. Что совсем не во вред семье молодого научного работника.

В общем, вот этим и вспоминаются одиннадцать лет, в которые институтом управлял преемник Александра Сергеевича. Из них, упомянем к слову, уволенный "в связи с уходом на пенсию" бывший директор еще 14 месяцев продолжал работать в том же БашНИИ НП на должности заведующего отделом инженерных разработок. Но потом все же ушел. Ну, поставьте себя на его место — наблюдать, как все твои начинания потихоньку в работе ТВОЕГО НИИ оказываются не то, чтоб совсем ненужными, но неглавными. Или — поставьте себя на место нового директора. Еще хуже получится.

Наконец, Эйгенсон подал заявление и уволился по статье 31 КЗОТ — по собственному желанию. После него институтом, сменившим к настоящему времени свое имя и ведомственную принадлежность с Башкирского НИИ по переработке Министерства нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности СССР на Институт Проблем Нефтехимической Промышленности Академии Наук Республики Башкортстан (появилась, как видите, ещё и такая академия), руководило пять директоров. Смогли ли они заменить первого директора? Кажется, что нет. Во всяком случае, когда мне приходилось за прошедшие треть века бывать в этом институте, обязательно подходили люди, чтобы сказать именно об этом, что вот они еще с Александром Сергеевичем работали, а не с этими ... .

Виноваты ли преемники? Думаю, что не особенно. Конечно, Сталин сильно ошибался, когда говорил, что "незаменимых нет". Вот А.С. был, как кажется, одним из незаменимых. Но и время сильно сменилось. Будь ты хоть семи пядей во лбу — как конкурировать с западными фирмами, которые предлагают на продажу не светлые идеи, которые еще надо доводить до ума, а готовые, гарантированные "под ключ" процессы? Пока Остальной Мир был "за железным занавесом", такой конкуренции не было. Да и то сказать — я и сам работал, и не так мало, над разработкой новых технологий и в добыче, и в переработке нефти. Были и большие, на десятки милллионов в валюте внедрения. И скажу вам, что главным стимулом технического развития в Союзе был План По Новой Технике, принуждение сверху к техническому прогрессу. Не стало его — рассуждать о будуших технических прорывах, "Силиконовых Долинах" и прочем подобном стало уделом гуманитариев с юрфака. Ну, с этих и спросу нет, они выучили несколько красивых терминов и порешили, что вышли в специалисты.

Конечно, есть и сегодня фанатики, для которых новые знания, новые умения дороги сами по себе, вне прямой связи с "дисером", премией и окладом жалования. И это не один единственный Г.Я.Перельман. Я и то знаю несколько таких научных работников. Но такие были и в XIX веке. Мало, однако, нельзя же ожидать, что их будет более миллиона, как числилось в СССР в 1975 году. Да прибавьте остальных сотрудников научных учреждений, да вузовских преподавателей — выйдет под десять миллионов трудящихся в "ученой" отрасли.

Где ж столько фанатиков найти? Еще из старших поколений бывают ... . Вот приехал как-то к нам в Чикаго покойный Александр Андреевич Дулов с концертом. В перерыве подошел я к нему, представился, он, вежливый человек, сделал вид, что вспомнил, как я в Институте Органической Химии им. Зелинского работал. Зашел разговор об некоем парне, с которым мы треть века назад трудились в одной комнате в подвале, как раз напротив дуловской. А.А. очень обрадовался и сказал: "Да, Саша сегодня, конечно, в ИОХе уже не работает, где-то там на окраине в фирме на жизнь зарабатывает. Но иногда он находит время и едет ко мне через всю Москву, чтобы позаниматься наукой". Ну, что тут добавишь?

Но в старой, допятилеточной России и было примерно десять тысяч научных работников во всех ее восьми университетах, в лабораториях и институтах. А к 1975 году их число увеличилось более, чем в сто раз. Что при Романовых ученых было маловато — спору нет! А вот потом не перехватили ли? Точно так же, как сегодня явно перехватывают с количеством университетов и числом студентов в них. Но у этого есть хотя бы вполне понятная причина: ВУЗ в нынешней России для юношей — единственная надежда ускользнуть от армии. Ну, а для студенток, как и во всем мире, университетская скамья в большой мере — это путь под венец.

Разумеется, все мои рассуждения относятся именно к многомиллионной науке ХХ века. А Александр Сергеевич был бы, вероятно, научным работником и в любом историческом периоде. Создан был для этого. Он и после ухода из БашНИИ НП долго дома не засиделся. Но об этом чуть позже. Конечно, созданный им НИИ, его люди, успехи его бывших студентов и сотрудников (и особенно, скажу прямо, из "местных", т.е., из башкир и татар) были для него очень дороги. Он, вообще говоря, был не особенно сентиментален, но когда говорил об успехах своих выучеников, голос его несколько менялся. Нынче эти ученики кто в могиле, кто на пенсии, кто дослужился до высокого звания академика (правда, местной Башкирской академии, но стипендия у них такая же, как и в РАН). Помнят ли? Ну, по-разному ... .

Вот, к примеру, человек, когда-то называвший себя его другом и учеником. Человек, я вам скажу, совсем непростой судьбы. Дослужился он от машиниста насосов до директора НПЗ, заочно окончил Нефтяной институт. Герой Соцтруда, делегат, депутат. Перевели его в Москву на министерскую должность. А там посадили по вполне сфабрикованному делу. Якобы за взятки. В самом начале Перестройки. Не он один, наверное, тогда занапрасну пошел за проволоку для повышения популярности Генсека в широких массах. Отец никак не верил, писал письма Наверх — все, как почти за сорок лет до этого.

Ну — выпустили, потом, кажется, реабилитировали в конце концов. Нынче былой страдалец на вполне синекурной должности в госорганах республики. Написал мемуары. Естественно, я при очередном визите на Родину попросил у него экземпляр и получил с теплой надписью. А прочитал и выкинул в ведро. А.С.Эйгенсон, его былой "друг и учитель", конечно, упомянут. В общем списке нефтяников, приехавших в Башкирию во время войны. Хотя приехал он в 1946-м. Отцу за гробом, конечно, уже все равно. А мне, не скрою, стало обидно — на кого он свою душу тратил?