О моем отце А.С.Эйгенсоне

В 1962-м отца послали в длительную командировку в Британию. Внешторг покупал у "Импириал Кемикл Индастриз" несколько заводов по производству полимерных волокон. Отец поехал как эксперт, провел в Лондоне месяца три. Я несколько лет назад был на площади Тэвисток-сквер, видел Тэвисток-отель, в котором он жил. Тоже была для него очень познавательная поездка, многое понял о мире, что, впрочем, его большевистскую твердокаменность не разрушило. По возвращении он несколько раз в большой аудитории рассказывал о своих впечатлениях, в том числе и у нас в школе. Имел успех. Он, вообще, был великолепным рассказчиком и очень обаятельным человеком. Я уж старался не водить своих девушек домой, чтобы они не сменили ненароком прицел.

Но и дома, конечно, рассказам конца не было. Лондон все же! Среди прочего до сего дня запомнилась история, как их пригласил к себе в недавно приобретенный замок вице-президент Ай Си Ай, коренастый веселый и, как положено, рыжий ирландец. Вечер, они у камина, хозяин предлагает выпить и спрашивает — кому что? Папа мой сходу отвечает: "Джин-энд-тоник". Привык уже. Дворецкий, который и собирает пожелания, несколько замялся и сказал, что "попробует найти". Отец никак не предполагал дефицитности джина либо тоника и, когда батлер ушел за напитками, спросил у хозяина причину заминки. Тот сразу ответил: "Джентльмены после обеда джин не пьют". И продолжил: "Впрочем, и так было ясно, что вы не джентльмены".

Ну, сами понимаете суровую долю советского человека за границей. Отец внутренне сгруппировался, пришел в состояние готовности к отпору антисоветским провокациям и выпадам, а капиталистическая акула, улыбаясь, разъясняет: "Вы же не можете быть джентльменами, если вы гости у меня-неджентльмена. Замок-то я купил недавно у лорда Имярек, и дворецкий мне достался по наследству от него. Я постоянно замечаю, что он просто кипит от моей неаристократичности и от демократического круга моих гостей и партнеров". Ну, отлегло!

Однако, всему хорошему приходит конец. Пришел конец и работе в совнархозе. Весной 1963-го совнархозы еще не закрывались (это произошло еще через полтора года сразу после неожиданного перехода Н.С.Хрущева от мировых дел к огородничеству). Но они реорганизовывались. Скажем, сливались Татарский, Башкирский и Куйбышевский совнархозы в один большой Средневолжский. Председателем назначали известного нефтяника-буровика, старого знакомого отца, который и пригласил его в Куйбышев на должность начальника производственно-технического отдела.

На некоторое время отец задумался. Он уже врос в свою совнархозовскую работу, его начали интересовать вопросы логистики и размещения мощностей. Все-таки, от переезда в Куйбышев отец отказался. Он уже к тому времени прирос к Башкирии, к Уфе. Да и хотелось вернуться в созданный им НИИ. Акимова перевели директором на Черниковский НПЗ, а оттуда он вскоре уехал в Москву в министерство, а Александр Сергеевич вернулся в институт. Было это в марте 1963-го, и мы почти сразу переехали из старой части Уфы, где жили, когда отец работал в совнархозе, назад в Черниковск, который тем временем стал частью города Уфы. В этой квартире отец уже жил до своей смерти.

У нас дома все более или менее вышло на стационарный режим. Конечно, у отца на домашние дела не очень хватало времени, особенно из-за командировок. Вела дом мама, и она же занималась большей частью воспитанием детей. Когда же отец проводил вечер в кругу семьи, то иногда, чем позже, тем реже, мы все сидели на диване — мама, папа, я и младший брат Митя, рассуждали о чем-нибудь, а то и пели песни. Ну, в основном, из сборников и радиопередачи "Запомните песню": "Шумел сурово брянский лес", "Шли по степи полки со славой громкой", "Щорса" и тому подобное. А когда отец печатал и проявлял фотографии в специально переоборудованной "темнушке", то его репертуар был совсем другой, из его юности. Например — "Есть в Батавии маленький дом" или ""Марьянна", французское судно уходит в далекий Сайгон". А то еще был очень жалостный и с революцьонным пафосом романс "Кто знает песнь о верном сыне? В одной из дальних, дальних стран Солдат-китаец жил в Пекине, Простой китаец Ли У Ан ...". Дальше там солдатик решил пройтись по посольскому кварталу и сильно пострадал от британского капитана, начальника патруля. Ну, и, как положено, привет из Москвы, от Коминтерна.

Любил отец стихи. И, надо сказать, его уровень был тут не "Брянский лес". Маяковский, Пастернак, Ахматова, Мандельштам. Библиотека была у нас довольно большая, но ничего раритетного — собрания сочинений Толстых, Пушкина, Лермонтова и так далее. Поэзия, россыпью книжки о путешествиях. Многотомные курсы мировой истории, истории искусств. А непечатавшиеся в ту пору стихи он помнил на память из своих 20-х годов.

Еще отец любил рисовать, у него была пара альбомов, и он иногда туда делал рисунок, часто по какому-то семейному поводу. Помню, как торжественно покупались большие коробки цветных карандашей, краски — акварель и гуашь, как на наших с братом глазах появлялось на листе изображение. У меня все это отсканировано, хочу со временем вывесить в Сеть. А вот деревянные фигурки, которые он вырезал перочинным ножом с множеством лезвий, что-то помню, на египетски-пирамидные темы, а еще до того были деревянные крошечные крейсера и миноносцы для моих игр — почти все пропало за годы и переезды. Кажется, у брата что-то сохранилось. Мне своих художественных талантов он не передал, а вот брат, когда работал журналистом, часто печатал свои статьи с собственными иллюстрациями, по-моему, очень приличными.

Кухня была царством мамы. Очень уж экономной хозяйкой она не была, но готовила замечательно. Пироги, уха, освоенные ей в Башкирии блюда степной кухни. Например, перемечи, которые русские почему-то именуют беляшами, хотя балиш, на самом деле, не жарят, а как раз пекут. Вообще, с акклиматизацией мамы в Башкирии связаны два анекдота на тему "о баранине".

Сначало про то, как, приехав в начале 1947-го в Уфу, мама в первый раз пошла на базар. Увидела баранину, спрашивает: "Почем?" — "Тулаем?" — Она, конечно и не знает, что значит — "тулаем". На всякий случай подтвердила. Ей говорят: "Двести рублей". Она и загрустила. Хвалили ей здешний рынок, хвалили — а цена-то получается выше московской! Отдает деньги, а ей подают целого барашка килограммов на семь.

Вторая история связана с приездом в столицу Башкортстана известного советского певца, солиста Большого театра Павла Лисициана. На банкете, устроенном местными начальниками-ценителями в честь московского гостя, мама оказалась за столом как раз рядом с прославленным баритоном. Между тостами он повернулся к ней и заинтересованно спосил: "Скажите, а почем у вас тут баранина?" Мама моя несколько смутилась, не ожидала, видимо, что звезда может интересоваться подобными прозаическими мелочами и несколько натянуто сказала: "Смотря какая ...". Артист, видимо, понял, что от нее толку не добьешься, и более вопросов не задавал.

К слову, ни мать, ни отец никогда не воспринимали себя, как "часть городской элиты", полагая, что такое самосознание — удел завмагов. Пытались такое отношение к теме внушать и нам с братом, хотя общий ветер времени явно дул в другую сторону. Наступало как раз время завмагов, цеховиков и их силового, уголовно-милицейско-кагэбэшного сопровождения.

Надо сказать, что снабжение в Уфе было лучше, чем у ее соседей по карте: Казани, Куйбышева, Челябинска и прочих. Ну, действительно же — плодородный и солнечный край, "подрайская землица", как именовал будущую Башкирию еще Ивашка Пересветов перед покорением Казанского ханства. Так продолжалось до лета 1964 года, когда город посетил Наш Никита Сергеевич. Посмотрел заводы своей любимой химии, похвалил город за красивое местоположение и буйную зелень, послушал, что говорят местные работники. И, видимо, умозаключил, что стоны по поводу продовольственных вопросов тут послабее, чем у других. Ну, и ободрал с республики все, что можно, как Игорь Старый с древлян. С почти тем же, что у князя, конечным результатом. Когда в октябре того же года члены ЦК осмелели и сняли его с занимаемых постов, то, говорили, будто уфимский первый секретарь Нуриев сыграл в этом немалую роль. Изобилие продуктов, правда, от этого не вернулось.

А.С., не отклоняясь, разумеется, ни на долю градуса от Генеральной Линии, смотрел на мир достаточно здраво. Когда я его спросил однажды — почему уже построенная от Уфы на юг железнодорожная линия замерла на границе областей и, по тому времени, совнархозов и до сих пор прямой линии Уфа-Оренбург всё нету, он сказал: "И слава богу!". И пояснил: "А то из Оренбурга приедут по рельсам в Уфу на рынок покупатели за башкирской картошкой. И цены взлетят до неба".

Маму тема "чем кормить семью" касалась, конечно, побольше, чем отца. Помню, как он пришел однажды с работы, а мама чернее тучи. "Что такое?" — а она чуть не плачет: "В городе совсем никаких жиров нет!" Ну, это ему трудно было понять — из-за чего тут так горевать. То есть, он понимал эти все дела — но все-таки более парил в облаках своей работы и своих идей.

Как раз к концу пятидесятых мама снова вернулась на работу. Не желала быть "женой при руководящем муже". Если помните, в это время Никита Сергеевич сократил свои "миллион двести" из Советской Армии, до этого раздутой донельзя. Это, конечно, было хорошо, но вот каково было офицерам, коих за малостью образования, неумением угодить прямому начальнику либо приверженностью к напиткам погнали из-под знамен задолго до пенсии?

Но и тут получилось не так плохо. Для них были созданы "школы мастеров", по сокращенной программе знакомившие бывших лейтенантов и капитанов с основами, горного дела, химии или строительства и отправлявшие их на заводы и стройки начальством низового звена — мастерами, начальниками смен, бригадирами. Вот в такой школе мама и преподавала математику и физику. Ну, а впоследствие она работала на заводе цеховым экономистом-нормировщиком.

В общем, мама готовила хорошо. Гости у нас бывали нечасто, но когда бывали — все было вкусно и весело. Картами, охотой или рыбалкой отец никогда не интересовался, видимо, все сыграл за него отец, армавирский доктор С.А. Эйгенсон. Хотя на шашлыки к речке, как тогда было принято, мы ездили не хуже людей и папа наш, конечно, блистал как тамада.

Дома отец, правду сказать, делал немного. Даже лампочки вворачивала мама, пока я не подрос. Но и естественно — отец-то в вечных командировках. Руки у него были хорошие, инструментами он владел, но каких-то особых работ, вроде изготовления самодельных полок, дома не делал. А на кухне у него была одна коронка — яичница с помидорами. Тут, конечно, сразу видно южанина-кубанца. Первая из жен моего младшего брата как-то спросила его: "А.С., почему у Вас всегда такая вкусная "яешня"?" — "Ну, видишь ли, Оля, я всегда беру самые лучшие и спелые помидоры ...". Дальше можно было не рассказывать. Сами знаете, что в советских семьях в это блюдо всегда шли помидоры битые и начавшие портиться. Мне кажется, что этот не особенно основной пункт все же достаточно характерен для личности А.С..

В театр он ходил во время московских командировок довольно часто. Привозил потом в Уфу программки, буклеты, журнальчик "Театральная жизнь". Одну из театральных историй он мне потом рассказывал. Оказались они в гостинице "Москва" вместе с его приятелем, известным нефтяным руководителем. Мы его будем именовать просто Алексеем, чтобы не вызывать кривотолков. Из руководящего органа, по коридорам и кабинетам которого ходили целый день, они выпали уже около восьми. Что делать вечером? Алексей говорит: "Пошли в театр". — "Какой театр, какие билеты, давно уж все занавесы поднялись". — "Ничего, пойдем в "Ромэн", там нам никаких билетов не надо".

Действительно, в разных биографиях его производят то из бедных крестьян, то из казаков, то из родовитого дворянства, а на самом-то деле он был родом из оседлых коломенских цыган. Соответственно, для артистов недавно открывшегося "Ромэна" — родной человек. Пришли, сели в одной из комнат за кулисами, начали открывать шампанское. Звезды и звездочки театра споют на сцене песенку — и бегут к ним, выпить шипучего, расцеловать и спеть "К нам приехал наш любимый". К окончанию спектакля явно было, что выпито достаточно и даже несколько чрезмерно. Отец стал склонять своего приятеля к возвращению из гостиницы "Советская" в "Москву", в свой номер. Но его коллега разгулялся и начал звать к своей тетке: "У нее шикарный коньяк!"

А тетю его звали Ляля Черная. Мой отец представил себе на минутку, как они вваливаются в одиннадцатом часу ночи в дом народного артиста Яншина, который, как известно, был мужем знаменитой певицы. В общем, он уехал к себе в номер. А Алексей вернулся под утро, помятый и с раскаянием: "Ты был прав, надо было домой ехать. Я у тетки спьяну горку с хрусталем уронил!"

Но развлечения — это же совсем малый процент времени, а большая часть уходила на работу. Почти каждый день, кроме командировок, отпусков, партконференций и прочих уважительных обстоятельств, в половине восьмого он уезжал или иногда уходил пешком в институт. И так до августа 1976 года. С утра, до начала рабочего дня разбирался с почтой, потом шел обходом по лабораториям, задерживаясь там, где горячая работа, на ходу решал быстрые вопросы, потом — совещания и поездки к заказчикам, в обком и т.п. Практически, и это не мои личные умозаключения, а мнение его сотрудников, не было в институте работы, в которую он не внес бы личный творческий вклад, вне зависимости от того — числился ли он руководителем. Как написал один из тех, кого считали его учениками, Генрих Берг, в сборнике материалов научно-практической конференции, посвященной 90-летию со дня его рождения: "С ним не легко было работать, но было очень интересно".

Это не значит, конечно, что он был идеальным боссом. После него директором института стал человек, не отметившийся особенно по научной линии, хотя и доктор наук. Но вот по повышению заработков для сотрудников он сделал много больше, хоть в остальном себя особенно не проявил. Ну, а Александр Сергеевич этому, как и вообще денежной компоненте, уделял пониженное внимание. Идеалист! Но не все же из его сотрудников могли себе позволить такой идеализм.

Начальство его уважало, часто ему прощали и злой язык, а он не очень жалел и коллег, и самих же начальников. Министр нефтепереработки всегда внимательно выслушивал его мнение на коллегии или техсовете министерства. Хотя не особенно любил, возможно, что по старым довоенным воспоминаниям. Дело было так, что году в 39-м к отцу приехал из Грозного его старый приятель, очень известный нефтепереработчик Б.К.А. и передал ему предложение: перейти замом в ГрозНИИ НП, директором которого и был его армавирский земляк и ровесник Виктор Степанович Федоров. Отец отказался "потому, что карьера Федорова построена на костях его сотрудников и его замов". Тот запомнил.

Надо сказать, что Виктор Степанович был достаточно незаурядной личностью. Упомянем, что он был, по всеобщему мнению, одним из лучших инженеров своей специальности. Это не совсем характерно для советских наркомов и министров, да, сказать по правде, не совсем и обязательно для руководителя отрасли. Конечно, самоучки, произносящие наскоро выученные термины и лихо командующие специалистами, все эти михаилы кагановичи, владимиры путины и игори сечины выглядят достаточно пародийно, но все же руководитель — это в первую голову организатор. Скажем, однако, что этот министр пользовался повышенным уважением среди подначальных ему инженеров. Ну и то, что моего отца он хоть и не любил, но уважал, обязательно выслушивал его мнение в конце заседания коллегии. Тот же держал себя подчеркнуто независимо, но не "цеплялся", знаете, как бывает, что люди фрондируют без повода, только б насолить начальству. У А.С. этого не было, он если возражал — то, значит, были серьезные причины.