Лялька

— Вечером мы идем к друзьям.

— Свадьбу гасить?

— Нет, там другие....

Частный дом, друзей трое. Причем, супружеский дуэт тоже в гостях. А вот хозяин.... Холостой, старше Оли. Что у них общего? Не здесь ли пропадала жена моя?

Пока ее поведение не выходило за рамки "мыслепреступления" в моих подозрениях. Осмелится ли когда-нибудь жена моя свернуть с шоссе супружеской верности? Ведь последствия могут быть гораздо более, чем тяжелые — катастрофическими. Как ей это объяснить?

Отмахнулся от мысли. Да нет, быть не может, зачем он ей — худосочный, сутулый? Зачем она ему? Беременная замужняя женщина, муж в двух шагах; запросто может оформить до Полетаево два билета — в хрюкальник да по яйцам.

Выпили, закусили, поговорили — слушаем музыку магнитофона. Некий певец под бренчание гитары завывал о том, как все, что умирает, когда-нибудь да возвращается. Уж не намек ли на чувства хозяина?

Вышел в сад покурить и прошелся дорожкой до туалета. Возвращаясь, залюбовался причудами осени — пожухлые листья с деревьев падали по замысловатым траекториям, будто руководимые фокусником и его подручным. Ведь это они сидели на лавочке под грушею с ампутированными ветвями. Присмотрелся — однако, нет: жена моя и здешний хозяин. И что они тут уединились? Любопытно....

Впрочем, стремно — подглядывать и подслушивать за собственной женой.

К ним направляюсь, а хозяин сваливает в тень яблони. Может, отлить?

Подошел, подсел — стряхивая тлей с лепестков увядшей розы, делаю вид, что ничего не происходит. А ничего и не произошло — только хозяин во двор заходит почему-то с улицы. Лицо напряженное. Когда успел выйти? Через забор махнул? Почему? Как будешь выкручиваться, свиненыш? Человек, компрометирующий чужую жену, крепко рискует. Посмотрел на червя, вползавшего у ноги в землю, и предрек хозяину в уме — скоро ты, гад, ему позавидуешь.

Не смотря на щекотливость ситуации, чувствую себя индейцем, ставшим на тропу войны — бодрым, энергичным, полным стратегических замыслов. Даже притупилось осознание обманутого и оскорбленного. Это в первый момент сбилось дыхание, будто ударили под дых, а теперь, хлебосольный хозяин, удар мой — держи!

Всегда считал, что неплохо разбираюсь в людях, умею правильно расценивать их побуждения и поступки. Сейчас мне надо найти слабые места "старого друга", бросившего "тень" на мою жену, и либо вызвать его на дуэль (ну, просто подраться), либо словесами в грязь втоптать по самые уши, чтобы Ляльке показать — какое он чмо. Теперь пузырь ревности, разрывавший мне нутро, получил название. И выпивка его, и копчености отрыгивались вкусом дохлых мышей. Я даже глотнул прохладного воздуха, чтобы подавить внезапный позыв к тошноте.

Впрочем, как ни старался, графа Монте-Кристо или канцлера Отто фон Бисмарка в тот вечер из меня не получалось. Отчаявшись, попросту взял да прижал хозяина в темном углу коридора — пузырь лопнул, яд растекся по жилам.

— Как тебе моя жена?

Этот поганец широко раскрыл глаза, затряс головой, задрожал и заерзал.

— В каком смысле?

— В прямом. Как женщина.

— Нормально, — он смешался, откашлялся, потом натянуто рассмеялся. — Красивая очень, веселая, молодая. Я не пойму, к чему ты...

— Тоже не пойму, — заявил, глядя прямо ему в глаза. — Какие меж вами могут быть тайны?

— Ты что, обалдел, дружище?! — Хозяин разразился непритворным хохотом: с чего это у гостя такие удивительные мысли в голове появляются? — И вообще, я женат и разводиться не собираюсь. Только мы сейчас не живем вместе.

— Может и обалдел, — хмыкнул я. — Только знай: жене я и слова не скажу, а тебе башку заверну, если что. Abgemacht? (Любимое слово тестя ввернул).

Над адамовым яблоком собеседника запульсировала голубая жилка, и у меня возникло желание вскрыть ее столовым ножом.

— Ты делаешь предложение, от которого я не смогу отказаться?

Он попытался изобразить презрительную усмешку, но быстро сообразил, что перспектива очерчена четко и выглядит для него совершенно безрадостно. И даже стены родного дома вряд ли помогут. Я не запугивал, я честно открыл ему свои карты, предупреждая о том, что намерен сделать. Хозяин понимал, что под действием ревности и алкоголя я не стану лгать и нагнетать ситуацию. Я на это просто не способен — сейчас, в таком состоянии, могу говорить только правду. И башку завернуть тоже могу.

Я придвинулся к нему близко-близко и заглянул в глаза — зрачки впились в зрачки, словно сканируя их радаром.

— Ты мне не нравишься — учти это, как отягчающее вину обстоятельство.

Если бы ненависть, одолевавшую сейчас, можно было разлить по бутылкам, его следовало бы продавать в качестве крысиного яда в москательной лавке.

— Ты сумасшедший?

Этот вопрос на деле всегда замысловатее, чем кажется.

Остаток вечера, пожалуй, можно назвать приятным. Хлебосольный хозяин ухитрился посеять в душе умиротворение и уверенность, что все между нами хорошо — настолько он был спокойным, ровным и позитивным. Возможно, и Оля ничего не заметила.

Только дома вдруг накатил отвратительный привкус обмана. И снова тошно стало душе — зачем же он сигал через забор, если все так невинно?

Посмотрел на свое отражение в зеркале — будто взглядом со стороны, и передернулся. Какое есть право у этого типа с поверхностно привлекательной внешностью предъявлять претензии юной красавице жене? Что он ей вообще может высказать, кроме того, что счастлив, любить ее?

Мы знакомы полгода — этого хватило, чтобы замесить ребенка и стать супругами, но так мало, чтобы узнать друг друга. О чем думает Ольга Викторовна? Счастлива она или страдает? Чем озабочена? Может быть, она переживает за судьбу нашего брака не меньше моего, а то и больше. Какое право я имею, упрекать ее в чем бы то ни было? Сволочь я, наверное. Или просто человек, не приспособленный к семейной жизни.

Подсознание подключилось: "Ну-ну, будет тебе, возьми себя в руки — перестань напрягаться. То, что у вас происходит, до крайности неприятно, но совершенно не смертельно — перебеситесь и заживете на славу. Надо просто перетерпеть".

Перетерпеть! Легко сказать. Бывают ситуации, когда проще ударить — руки трясутся, в груди сжимается тугая пружина, грозящая вот-вот распрямиться и выстрелить надрывным криком ненависти. Таких приступов неконтролируемой ярости прежде не было. А теперь появились. Издержки семейной жизни? Но и это еще не самое скверное....

Однажды вечером в дверь постучали. Выхожу взглянуть. Признаться визиту Папы Римского удивился бы меньше. Пять полупьяных сопливых "гавриков", мокрых — дождь на улице:

— Нам бы Олю.

Ну, что тут сказать?

Объяснял я им, объяснял.... Устал и стал намекать, что второй этаж конечно не пятый, но если по лестнице кувырком, то не покажется им мало.

Ах вы, школьные друзья? Мне извиниться за нехватку тактичности и пригласить вас войти в нашу комнату? Лично я таких друзей давно уже вычеркнул из своей памяти, как исчезнувших безвозвратно в кроличьей норе времени. Гротескнул конечно, но достали. В конце концов, чего пьяные-то приперлись — поздним вечером, впятером, к замужней женщине?

Кто я такой и чего мне надо? С той ли ноги нынче встал? Вам не следует, пидростки, меня сердить, ибо я всего лишь хочу, чтобы вы поскорее эволюционировали в разумные существа — уяснили ситуацию, взяли ноги в руки и скоренько топали бы на выход. Ах, у вас билет на самолет! И причем здесь моя жена? Проводить одноклассника, улетающего в Питер? Однако! Есть, друзья, встречное предложение — может, устроит реанимация? Туда путь короче. А Оля вас завтра навестит с кульком апельсинов.

Пока препирались, сработал девчоночий телефон — спустился Кошурников с пятого этажа.

— Что за шум?

С чего он взял — мы общались достаточно тихо, почти любезно.

— Незваные гости? — оценил обстановку и подвыпившим соплякам. — Пошли к чертям! Да-да, к собачьим чертям бегом отсюда! Минуту даю на исполнение — время пошло.

Пидростки поплелись на выход, напоминая грешников Эль Греко.

— Вот так и живем, сопли жуем, — с грустью посетовал человек, ранее известный как председатель совета лучшего в российской республике студенческого общежития, а ныне раздавленный обстоятельствами до неузнаваемости.

Лялька плакала сидя в кровати.

Так она была красива и печальна, и таким от нее веяло горем, что у меня душа зашлась от боли. Сразу подпольный Солженицын припомнился: "Неограниченная власть в руках ограниченных людей всегда приводит к жестокости". Но разве ж я тупой домострой? Всего лишь защитил семью — а должен был отпустить тебя с этой пьяной ватагой из страны Тру-ля-ля? Вот это был бы действительно нонсенс.

Не стал утешать ее, упрекать, руководствуясь правилом — ничто так не красноречиво, как молчание. Встал у окна и смотрел на розги дождя, стегавшие стекло из темноты. Смертельно хотелось курить. И не было человека несчастнее меня. Почему? Этого даже себе не мог объяснить.

Может быть, я негодный муж и человек не очень хороший, но.... я люблю свою жену и ревную ее, и ничего не могу поделать. Как дальше жить?

Вслед за словами иссякли и мысли. На душе, будто кошки скребутся, а в голове такая картина — нож у горла и кляп во рту. Еще одна зарубка на сердце. Мало их, что ли? Подумаешь, еще одна.

Дождь-музыкант исполнял симфонию тяжелого бита. А в нашей комнате было тихо-тихо. И полумрак от настольной лампы. Мы не общались, занятый каждый своими мыслями. Например, я пробовал философствовать....

Плач, Лялька, плач — это не обида из тебя струится, это слезы прощания с детством: теперь ты замужняя женщина, а не девчонка в короткой юбчонке.

Что до меня, то женские слезы никогда не заставляли меня улыбаться.

А вот подсознание желало скандала: "Съест твою душу здравый смысл".

Как мы с ним ладим, сам не знаю — так что не докучайте расспросами.

Пойдем дальше....

Свекрови очень нравилась Оля.

— Девчушечка какая-то, — говорила она. — Сядет с ребятишками, в песочке играет.

Да, мама, да: в словах твоих понятен мне смысл — осознаю свою ответственность за юную жену.

В сентябре мы приехали к моим родителям с намерением исполнить то, что обещали в июне — отгулять нашу свадьбу и в Увелке. Большого размаха не получилось — так, нашли несколько друзей и пригласили:

— Как насчет огненной воды по поводу?

Упрашивать не пришлось.

Приковылял Георгий Иванович, которому для застолья не мешало бы умыться и переодеться. Дед Астах с женой Машенькой и малюткой дочкой в коляске. Виктор Стофеев был женат, но притопал один, буркнув:

— Мы нынче в контрах.

Выпили, закусили — антракт. Дамы к малышке, мы покурить.

— Как поживаешь? — спрашиваю Гошку, самого старшего из нас. — Жениться не думаешь?

— Предпочитает рукоделием наслаждаться, — сипит Дед Астах.

— А тебе лишь вибрировать, — вступается за Гогу Стофеев. — Никаких иных мыслей.

Все как всегда: обычные мужские сатурналии, а мне досадно — ну, не моя компания: а ведь когда-то был среди них своим парнем. Время уходит, мы взрослеем — сдвигаются приоритеты.

— Молодцы, что пришли — просто не знаю как вас благодарить.

Стофа щурится, как игривый кот.

— Может, по рюмочке? Волоки.

— Так пойдемте за стол!

— Фи! Со стариками, бабами.... Я тебя не узнаю, Антон.

— А я тебя. Какие бабы? Там наши с Шуриком супруги. И мои родители.

— Так ты действительно празднуешь? — удивился Стофеев с дружелюбной улыбкой вора-карманника (я про улыбку). — Я думал, ты собрал нас принимать соболезнования.

— А в чем дело? Разве я не похож на счастливого мужа?

Виктор Георгиевич сегодня оппонент — сам выбрал эту роль и сам отпускает себе комплименты, начинающиеся со слов "Назовите меня старомодным, но...":

— ... курица не птица, баба не человек. Разве можно с курицей обрести счастье? У меня с этими пернатыми тварями разговор короткий — что не так, кулаком в пятак. А спуску дашь, хуже будет — любят они на голову сесть.

— Верно-верно, — кряхтит Дед Астах.

Мне пришлось рассмеяться:

— Какие вы дикие! Вроде, когда оглядываюсь по сторонам, вижу двадцатый век.

Пикируются два женатика. Даже три. А вот Гошка молчит — он всегда побеждал в спорах тем, что не говорил ни слова. А тут — на тебе! — выступил, глядя куда-то вдаль:

— Женишься на молодой и красивой, а получаешь за безупречную семейную службу сварливую бабу-ягу. Где справедливость?

И снова Витя Стофеев:

— Говорят: надо искать — мол, где-то ходит твоя половина. Но разводы, алименты — такая засада! Мой принцип проще: взял — ну так, воспитывай.

И продемонстрировал кулак, как орудие назидания.

— А сам ты в качестве мужа, конечно же, безупречен, — поморщился я.

— Я не осел, который безропотно тянет повозку в гору. Дал ей фамилию, заделал ребенка — и отвали, моя черешня. Всякие там сюсюканья к добру не приводят. Баба разлюбит тебя сразу же, как запряжет в повозку....

Вот такая фигня!

Думал, набраться у ребят опыта, как с проклятой бороться ревностью, но их уроки мне не приемлемы.

Ляльке понравился Гоша:

— Он такой одинокий и неухоженный, но твердый и выглядит мужественнее остальных. А как смотрел на меня!

— Спивается Тамме-Тунг, — посетовал я.

У любимой на глазах навернулись слезы.

Тогда я не выдержал и признался, чем озабочен последний месяц.

Лялька удивленно посмотрела:

— А ты меня, оказывается, совсем не знаешь. Пока я с тобой, мне никого другого не надо. А когда будет надо, ты первый узнаешь.

Слова ее совершенно не успокоили. Что значит "пока я с тобой"? Разве могут быть варианты? А наши клятвы в ЗАГСЕ? А наш будущий ребенок?

Нет-нет, на взгляд постороннего у нас по-прежнему все было хорошо. Мы не скандалили, не устраивали разборки на бытовые темы (просто я сразу и со всем смирился), почти не обижались друг на друга. Но ничего не мог поделать с ощущением, что все это, вся наша семейная жизнь вдруг оборвется, обрушится в один момент, без всяких признаков и предупреждений.

И тогда навалится тяжелая, беспросветная тоска. И обида, и боль.

Я не из тех, кто ловит радость в каждом прожитом дне.

5

Новый Год встречали в Розе.

В порубежную ночь решил бросить курить. Вечером вышел во двор, выцедил в легкие наипоследнейшую сигарету и принес в жертву оставшуюся пачку на канализационный люк. На клумбах, скамейках и деревьях лежал плотный снег. Зачерпнул в пригоршню, а потом губами. Действительно полегчало — в смысле, пришла уверенность в себе: отныне я не курящий.

Вернулся в квартиру под Олин плач:

— Ой, мамочка, как больно!

По звонку телефона пришла тетя Лида, живущая в соседнем доме. Осмотрев Ляльку, главврач успокоила:

— Все хорошо, но будьте готовы — как говорится, кашлять и родить нельзя погодить.

— Как родить? — испугалась Ирина Ивановна. — В семь месяцев?

— Да нет, в свой срок.

Олино личико высунулось из-за теткиного плеча:

— Папа, прости меня!

— Может, нашатыря? — участливо спросила главврач, глядя на вытянувшееся лицо брата. Тот замер на месте, приспосабливая новость к своей нервной системе.