Лялька

Назавтра Лялька мне заявляет:

— Вечером я уеду — это по поводу моей работы. Без меня не шалить — Мымыгренка накормить и спать уложить.

Что-то в голосе ее подсказало — получила письмо и теперь.... дела ей до нас нет.

Мне стало тоскливо и одиноко. Сам же затеял и... страдаю.

Сынуля спал, когда мама вернулась — я его рано укатал. Глаза ее были на мокром месте.

— Что случилось? Не взяли? А куда?

— Да, ерунда — не взяли здесь, возьмут в другом месте.

— А где ты была?

— Хотела на почту устроиться сортировщицей писем — как Оля Гладышева.

— Да кто бы там был в такую-то пору?

— Когда назначили, тогда и поехала, — пожала плечами жена. — Кончай пытать, я устала. И вообще, пора спать....

И как чеховская дама ушла от меня.... Увы, нет у нас другой комнаты.

Оставила думы после себя.

Врет или сочиняет? Что теперь голову-то ломать? Надо было съездить и проверить — торчит она у Орленка или нет? Если суждено нам судьбою расстаться, придется прощаться — куда же деваться? Знать или не знать, что нас ждет — вот в чем вопрос. А может, перебесится, и сварится каша нашей жизни? Пока что она пытается доказать, что сама чего-то в ней стоит — утрет мне нос и успокоится. Ведь еще есть надежда, что она меня таки любит...

"Или терпит без отвращения, — подсказывает подсознание вариацию на тему. — Ты сам-то понял, что за игру сейчас затеял. Тоже мне, король Дроздобород".

Мне не до дискуссий!

Похоже, жизнь наша складывается как в самых банальных романах — знакомство, любовь, свадьба, ребенок, прозрение и разочарование. Теперь лежим в одной постели — холодные и чужие. И вопрос стоит так — кто смотается из семьи первым?

Что делать? Где Чернышевский? Сам-то хоть знал?

Не прошло и недели, как выяснилось, что новый зав на кафедре меня не забыл. Явился в дипломную аудиторию долговязый малый:

— Агапов кто? Вадим Иванов, аспирант.

— Что-то мы с вами не пересекались.

Он усмехнулся:

— Сейчас все исправим. Меня назначали руководителем вашей дипломной работы. Будут отводы? Нет? Тогда, может, выйдем — поговорим?

Блин! Как на танцах. И я как засватанный поплелся следом.

Вот что он мне поведал тет-а-тет у себя в лаборатории.

Так, ЦРУ — вы свободны. Вы — жилы: ни цента мне не заплатили за информацию о РТВ. Я понимаю — мировой экономический кризис; а у вас, по слухам, вообще в стране жопа (прости, Господи!), ну так.... Вобщем, гуляйте!

Кому же продать секреты Родины? Может, вам, китаезы? Хоть вы и попортили мне жизнь на границе, но за успехи экономические могу кое-что простить. Да за горку юаней.... Вобщем, записывайте, так и быть...

Некоторые азы устройства ракет. Компоненты топлива (горючее и окислитель) подаются к форсункам камеры сгорания за счет вытеснения их из баков инертным газом. В самом конце процесса происходит перемешивание газа и жидкости — что недопустимо, потому что чревато. Камера сгорания, в которой ужасно высокая температура, охлаждается в зарубашечном пространстве одним из компонентов. И не дай Бог, пузырек воздуха проскочит — все: амба, крах, сливай воду — насквозь прожжет, а дальше взрыв.

Конструкторы головы сломали, как избежать такого риска, и чтобы экономия с недозабором компонента топлива была приемлема, конечно.

Кандидат технических наук Герлига (это фамилия нашего заведующего кафедрой) изобрел принципиально новый отсечной клапан. В ПКБ "Прибор" его изготовили и послали, куда нужно, для решения о применении. Авторских прав показалось мало — Герлига замахнулся на докторскую диссертацию.

Теперь о "Дебюте трех коней".

Аспирант Иванов, увлекаясь шахматами, придумал название операции, в которой:

— я делаю установку, имитирующую на земле условия полета ракеты с ЖРД; снимаю параметры работы клапана; это мой диплом.

— Вадим готовит программу математических расчетов на ЭВМ ЕС1020, доказывающую теоретически не только пригодность, но и высокую рентабельность нового клапана: это его кандидатская диссертация.

— ну и, докторская у Герлиги — сам клапан, расчеты Иванова, и моя установка их подтверждающая; триедино.

— До поры, до времени, — прокомментировал речь свою Иванов, — языком можно не трепать. Ты меня понял? Чтоб ни одна бл...дь!

Мне стало весело.

— Чему улыбаемся? Поди, кислО?

— Да, так.... И совсем не кИсло!

— Тогда все на сегодня — завтра будем искать площадку для установки. И не забудь — язык за зубами держать.

Ночью приснился ужасный сон. Будто меня засекретили вместе с долбанной установкой и никуда не пускают. Сижу за стеклом и снимаю-снимаю-снимаю, без конца снимаю показания. Сын вдруг приходит — необихоженный какой-то.

— Мама другого папу нашла.

Я рванулся к нему, но стекло на пути....

Лялька наутро усмехалась:

— Всю-то ты ноченьку обнимался. Баба приснилась?

Она опять вчера вечером ездила "по делам" и вернулась в плохом настроении.

На улице было душно — видимо, дело к дождю. До встречи с Вадимом еще час. Сдав наследника в ясли, присел на скамейку у фонтана. Дышать было нечем — стопроцентная влажность. И в мыслях напряг — не дай мне Бог видеть вещие сны! То, что любовь у жены закончилась, ясно и парнокопытному ослу. Нам бы семью сохранить ради сына. Может быть, стоит завершить этот неудачный эксперимент? Я о письме. Все, что хотел, я узнал — жена не любит меня и ищет замену. Но как сказать? Будет вселенский скандал! Лучше молчать — ждать и терпеть. Может, само собой образуется.

С Вадимом обошли весь цокольный этаж режимного крыла второго корпуса. Потом еще раз, и не нашли свободного места.

— На сегодня все, — подвел итог поисков аспирант Иванов. — Завтра в это же время.

Преферанс не манил, в ясли рано — вернулся на лавочку к фонтану и представил сцену возможного объяснения с женой.

"Давай поговорим, как культурные люди. Я все знаю — ты меня не любишь, но у нас сын, мы семья... Я люблю тебя, из конца-то в конец! Что ты мечешься туда-сюда? Кого ищешь?"

"Ты культурный?! Ты любишь меня?! Да ты просто залетел тогда и не можешь простить мне своей жертвы. Я так и знала, что это случится!"

"Оля, возьми себя в руки! И спокойнее будь, а то, черт знает, что из тебя прет".

"Да как ты смеешь так говорить? "Любовь!" Ты просто испугался за свою карьеру"

"Испугался чего?"

"Даже того, что я умней и перспективней тебя. Я тебя ненавижу — давай разводиться. Забирай свои шмотки и проваливай ко всем чертям! Видеть тебя не хочу; ты — дурак и козел!"

Как с такой жить? Хорошо бы попасть в небольшую аварию, стукнуться башкой и заработать легкую амнезию, как в кино — чтобы все помнить, а Ляльку забыть...

Но пока оставалось, только молча собрать свои личные вещи. Лялька между тем в непритворной ярости швыряла их на пол. А я наоборот застыл душой — мне тошно от мерзости и банальности происходящего. Развод, так развод!

"Давай, забирай свое барахло и катись к Гончаровой! Ублажай ее старое тело! Дурак, идиот! Верно говорили — ты не стоишь меня! Да я тебя элементарно переросла, вот ты и психуешь. Подумаешь, фефел! К тому же заразный!"

Во мне разом вскипело бешенство.

"Заткнись, сука! Убью!" — прохрипел. Еще одно слово, и я это сделаю. Но она промолчала, а я уже собрал все свои вещи. Хлопнул дверью, спустился по лестнице и ушел, куда глядели глаза. Печальный финал недолгой семейной жизни....

Да уж, картина!

Повод поплакать, а на меня вдруг напал такой хохот, что я чуть с лавочки не упал. Люди вокруг с недоумением на меня поглядывали. Сидит парень на скамейке, Капку Джерома не читает, а ржет как ненормальный. И вроде бы не над чем, а он, дурак, заливается. Кто мог бы подумать, что веселье мое от мыслей, что разом рухнуло все — вера, надежда, любовь.... Рухнуло, а у меня не истерика — нормальный здоровый хохот. Чем дольше я смеялся, тем легче становилось на душе. Все правильно! Развод — это гадко,... но и смешно.

Нахохотавшись, посмотрел на часы — половина одиннадцатого. Пора в общагу, варить обед — скоро Лялька придет с занятий из института.

На следующий день Вадим подвел меня к фрезерному станку, пригорюнившемуся в углу цокольного этажа со времен парижской коммуны.

— Разрешили убрать. Задача ясна?

Если вести дневник Робинзона, то.... Несколько дней я отболчивал крепление станка. Потом долбил бетонное основание. Потом с Вадимом и его другом ломами двигали фрезер на выход....

Вобщем без лома и какой-то матери советской науке хода нет.

Теперь появился свой уголок. Двигаем дальше!

Дальше я клеил емкость из оргстекла — гнул, заделывал швы, врезал краны подвода-отвода воды и воздуха в плоские торцы. Резал уголки и сооружал качели — все без сварки, одними болтами. Подключал электродвигатели и компрессор.

Первая проблема — набор кривошипов. Вадим ломал голову и мне мозги пудрил, а ларчик-то просто открывался. Когда я понял, что ему нужно, предложил на тяге насверлить дырок, меняющих ее длину и, стало быть, амплитуду колебаний.

С удовольствием рассказывал жене о своих новаторских решениях.

Ее заинтересовало. Она щекотала пальчиками мне ключицу, а потом целовала.

— Мыгра, ты меня любишь?

Подумать только — она еще спрашивает!

— Я думаю, что мы с тобой битые жизнью люди и сумеем избежать массы ошибок. У меня перспективная тема диплома — я могу остаться на кафедре или работать на "Приборе". Ты подтянешься потихоньку. Дадут нам квартиру, и заживем в славном городе Челябинске дружной семьей. Все, что требуется от нас для счастья, это любовь.

— Нет, Мыгра, мне мало быть только женой, надо становиться человеком.

— А жена не человек?

— Порой выясняется, что нет. Муж часто сделает карьеру и потом — au revoir, cher!

В школе Лялька учила язык Людовика 14-го.

— Как обидно, что ты во мне сомневаешься. Разве не знаешь — суженного конем не объедешь? А я твой суженный на веки вечные.

— К сожалению, ты — "Лебединое озеро", а мне по душе "Половецкие пляски".

Знаковая фраза — жаль, что тогда не придал ей значения.

Она смотрела на меня так страстно, в ее чуть раскосых глазах было столько чувства, что постепенно во мне начала звучать какая-то мелодия — если не пляски половцев, то танец с саблями. Словом, что-то стремительное, с гиканьем, посвистом и лязгом.

Мы целовались, и все плыло перед глазами.

— Теперь не вырвешься от меня, — шептала Лялька.

А мне совершенно не хотелось.

Утром жена закатила глаза:

— Ах, если б так было всегда!

К нам вернулась вторая любовь?

Весь день, работая на кафедре, я думал, где бы купить саблю кривую и повесить на стену. А вечером....

Лялька явилась после девяти и закатила скандал — не так сидишь, не так свистишь... и вообще:

— Мужикам верить нельзя!

Злополучная фраза. Ой, как о многом она говорит!

Я не участвовал, наблюдая ее наезды как бы со стороны, но в душе очень явно ощущал их давящую банальность. Мне хотелось убраться куда-нибудь поскорей.

Витя заплакал, Лялька отвлеклась, и я смылся курить.

"Всего одна лишь ночь, твое подарит время,

И, лишь одна звезда, заставит замолчать.

Ласканье рук и губ — все это только бремя,

Всего одна лишь ночь, остыть, но не устать"....

И наконец, последний штрих монтажа. У меня в руках отсечной клапан, изобретенный Герлигой — второй опытный экземпляр (первый на испытаниях у конструкторов ЖРД). Наверное, страшно дорогая вещь. Уж точно — секретная. Не зря ж меня Иванов предупреждал — чтоб ни одна бл...дь. Подписка о неразглашении по-русски. Но разве ж я мог? Я любил тогда свою рабоче-крестьянскую Родину и ненавидел ее капиталистических врагов. Меняется мир — меняемся мы, увы.

Как-то остановила Гончарова.

— Постой, Палундра, поговорим.

— С удовольствием.

— Хочу тебя давно спросить...

— Спрашивайте.

— Как живешь-то? Девки поговаривают — не очень.

— Девкам не угодишь.

— Ведь золотой у тебя характер — чего ж ей надо?

— Ваши бы слова да в ее уста.

— Сам выбирал! Да я че, я ни че — жена у тебя хорошенькая, только шалопутная.

— Что-что? — ахнул я. — Так ведь куряки наши говорят. Вы где подслушали?

— От ваших и услышала — от Завалишиной.

Завалишина была моей землячкой и училась с Лялькой в одной группе.

Где-то в середине октября монтаж установки был завершен. Запустили всухую для пробы — емкость качается и трясется, и даже вращается немного. Выражаясь кинематическим языком — налицо четыре степени свободы.

— Кайф! — оценил ее возможности Иванов.

Мне не хотелось расслабляться, а хотелось тут же приняться за снятие параметров для изучения возможностей клапана. Все очень просто — заливаешь в емкость точно измеренный объем воды, включаешь качель, включаешь давление вытеснения и, как только в потоке через клапан появляется микроскопический пузырек воздуха, он срабатывает и запирается. Я измеряю вес оставшегося и записываю в журнал. И так раз за разом в разных режимах.

Как-то Вадим пришел невеселый. Я только взглянул на него и сразу спросил:

— Тебе кислО?

Кстати, мы с ним перешли на "ты".

У него не складывалась в систему математическая модель установки при переходе на режимы.

— Вот был бы набор кривошипов — там ясно все: диаметр, крутящий момент....

Вобщем-то не моя, но незадача.

Дома еще одна.

У Завалишиной была кукла габаритами с Витю. Оля с подружками обрядила в ее платье нашего сына, в кудряшки бантики подвязала и в гости на второй этаж спустилась. Девчонки в хохот и Витя с ними — компанейский парень!

— Ой, какая девочка симпатичная!

— Я матик (я мальчик — перевод с тарабарского) — и потомок в рев.

Отбил наследника у этих помесей амазонок с горгонами и успокоил:

— Все бабы — дуры!

Оля на цыпочках вернулась домой.

— Здравствуй, муж ты мой прекрасный! Что ты тих, как день ненастный? Опечалился чему?

Не любитель я скандалов, да и сын маму простил. Вот и поведал ей печали руководителя своего Иванова. Оля решение тут же нашла.

— Еще не поздно. Одеваемся и в гости к тете Тамаре (старшая сестра ее матери).

— На вечерний чай?

— Балда! У нее муж, Владимир Павлович, доцент с кафедры ТММ. Просекаешь?

Доцент и кандидат наук по теории механизмов и машин — это то, что надо!

— Зашибись, просекаю! — засмеялся я. — Дай я тебя расцелую.

— Вот не надо так.

— Как?

— Оставь эти ласки для постели.

Надо же — сама неприступность! Чем-то новеньким повеяло в отношениях.

— Ну, хорошо. Ты знаешь кто?

— Знаю. Я классная жена.

— Точно. Именно это я и хотел сказать.

Короче — все как всегда. Владимир Павлович составил систему уравнений, а все похвалы достались Ляльке. Впрочем, Иванов в нее не был влюблен — принес на кафедру коробку конфет и пузатую бутылку болгарского коньяка "Плиска".

— Родственнику своему передай и сердечное от меня спасибо.

— А мне подарок, морская душа? — смеялась Лялька.

Как она была хороша в такие минуты.

Минул еще месяц. Я ощущал лихорадочное возбуждение от своей работы. Но она подходила к концу — все заданные параметры были испытаны. Стостраничный журнал был испещрен заполненными таблицами. И я загрустил...