Лялька

Она собралась и уехала. Я проводил ее до вокзала.

На вокзале спросил:

— Ты приезжала поругаться?

— А с тобой иначе нельзя.

— Со мной можно иначе....

Мы никогда раньше не выясняли отношений, а всегда перемалчивали все недоразумения — молча ссорились, молча мирились, и потом, когда мирились, получалось, что никаких недоразумений и не было. А сейчас, когда все облеклось в слова, это как бы сформулировалось, закрепилось и осталось, и уже нельзя было сделать вид, будто этого не было никогда. Одна надежда на Мымыгренка — может быть, сын нас примирит?

Когда нянечка в обмен на коробку конфет подала мне сверток, я отогнул треугольник одеяла, который прикрывал лицо и встретился с его глазами. Очень удивился и никак не мог сообразить — куда же он таращился, когда одеяло закрывало лицо. Просто лежал в темноте? Может быть, он думал, что ночь наступила? А может быть, такие мелкие ничего не думают — у них еще мозги не включены?

Это было в январе. Теперь июль, и ему полгода — теперь-то уж он точно думает и вряд ли захочет терять отца. Впрочем, Лялька, когда проходила с сыном противотуберкулезную профилактику, обронила в сердцах:

— Ты ответишь нам за каждую нашу слезинку!

Каждая слезинка сына была свята. И каждый зубик. И новое слово.

Может быть, когда бывает трудно, не стоит искать сразу смысла всей жизни? Достаточно найти смысл текущего момента. А осмысленные события протянутся во времени и пространстве и свяжутся в осмысленную жизнь.

Смысл сегодняшнего дня в том, что чрезмерное честолюбие моей жены толкнуло ее к скандалу. Ни скандал, ни ее честолюбие для меня сейчас не смертельны. Будем ждать — через неделю она одумается, через месяц скучать будет, а там, глядишь, я излечусь, и все встанет на свои места. Будем ждать...

Удивительно — жена мне завидует, как будто мы не одна сатана, как будто не две половинки целого. Она мечтает о великой карьере, и роль просто жены ее не устраивает. Ни в маму дочка — скорее в тетку, которая и Богу свечка, и черту кочерга. Вот как хромосомы-то заплелись!

Не, ну, черт возьми — какая карьера, когда на руках у тебя беспомощное существо, шустрое, как кролик? Чем Ольга Викторовна думает? И вообще МОЕЙ жене карьера нужна, как козе баян, попу гармонь, рыбке зонтик, собаке пятая нога, и так далее и тому подобное. Но сказать: "Ты чего, глупая, хочешь?" — я не мог. Если начать выяснять отношения, можно договориться и до разрыва. А я не хотел. В любом качестве, но только вместе.... И потом, у нас же сын!

Его рождение мы с Лялькой приняли по-разному: она — как большое счастье, я — как великий труд. Жена просто сходила с ума от любви — она могла часами смотреть на крошечного человечка. Даже не хотела по утрам уходить на занятия. Зачем куда-то выходить и что-то делать, когда главное рядом. Вот он — клад, настоящее сокровище.

— Мыгра, смотри, как он забавно плачет.

— Если плачет, значит, чувствует дискомфорт — требует его покормить или сменить пеленку.

Я не испытывал ее чувств — мне хотелось общения, а не умилений. Тю-тю-тю, гу-гу-гу... — разве это разговор двух мужчин?

Сейчас июль. Потом будет август. К сентябрю меня обещали излечить и выписать. Время работает на меня. А пока надо сделать вид, что ничего не произошло — пустить разрешение конфликта на самотек, положиться на Бога. Кризис пройдет, и любовь вернется в нашу семью. Или умрет, и ситуация станет не обратимой....

А жизнь тем временем шла своим чередом — на смену дню плыл вечер. Облака стали величественные и равнодушные ко всему, что творилось на Земле. Тубики высыпали из корпуса — картежники в беседку, бильярдисты к столу, прочие просто гуляли под ручку, выводя попастись свою тоску. И я пошел к белкам....

В самом дальнем углу двора рос набирающий силу дуб. Едва я подошел, как к подножью спустилась белка — насторожилась и встала на задние лапки.

— Очень сожалею, старина, но это хлеб, а не орешки, — протянул ей горелую корку.

Рыжий зверек внимал, покачивая головой, словно подтверждал каждое мое слово. Потом цапнул подношение с ладони и поскакал вверх по дереву — наверное, у него там жилье.

Одиноко прогуливавшаяся женщина остановилась:

— Вам нравятся белки? Так это же крысы с пушистым хвостом.

Сама ты крыса бесхвостая, — подумал в сердцах и пошел прочь: мне еще романов здесь не хватало! ....

Время тянулось медленно, а прошло быстро!

Начало осени — меня выписывают: я не опасен окружающим. Темные пятна в правом легком затянулись в кальцинаты. Каверн нет и — тьфу-тьфу-тьфу! — наверное, не будет. Коробку конфет и букет роз лечащему врачу, остальным, кого знал и уважал, "привет — адью!", и я уже дома.

Вечером позвонил в Розу:

— Оль, я выписался. Вы приедете?

— Тебе так нужна компания круглой идиотки? — ответил голос жены.

— Разве я говорил такое?

— Но ты меня такой сделал.

— Кончай бузить, возвращайся — наведем порядок в нашей жизни и будем жить.

— Я подумаю.

Думала она три дня, а перед выходными позвонила:

— Приезжай — заберешь нас.

Вот те раз! Надо бы ехать, но я не мог.

— В этот раз не могу — обещался в Увелку картошку копать. Давай по приезду.

— Мы с тобой на картошку.

Чувствую по голосу жены — у нее там не крем-брюле.

— Хорошо.

Приехал — они уже с Витей "на мешках". Тесть отвез нас в Дубровку, посадил на электричку, и мы покатили в Увелку. Оттуда в Петровку на двух машинах — и вот оно поле картофельное!

Лялька от льгот кормящей матери отказалась — обложив одеялом, усадила сынулю в корыто тут же на поле, а сама за ведро. Я копаю, она выбирает, Витя, гугукая, вдохновляет. Не поверите — целый день не всплакнул.

Трудовой героизм моей семьи тогда всю Петровку покорил — долго слагали в округе легенды о нашем визите.

7

В Челябинской области, недалеко от города Чебаркуль в непролазной южноуральской тайге находится удивительное место — по местным поверьям, источник земной благодати. Того, кто попадает сюда, окружающий мир перестает волновать. Войны, землетрясения, сессии, скандалы в семье, гололедица, жара, безденежье — все мимо: все проблемы отпадают, как грязь, накопившаяся на подошвах обуви до критической массы. Здесь, в палаточном городке учебной танковой дивизии, уже который год проводит лагерные сборы своих курсантов военная кафедра ЧПИ.

Чтобы избавиться от плохого настроения, мой вам совет: поступайте в наш политех, проучитесь четыре курса, отправляйтесь за погонами лейтенанта в Чебаркуль, и... — да пошли вы все к чертовой бабушке! Вот без смеха говорю — у этих мест хочется попросить политического убежища. И ничего не делать. Просто жить — дышать и смотреть. И думать, конечно. В городе суета, здесь уму — покой и раздолье.

Нет, хватает, конечно, умников, считающих службу в Вооруженных Силах (даже сборы месячные) отличной школой, которую лучше пройти заочно. Да не верьте вы им. Я таким всегда говорю: тебе, сынок, надо на альтернативную службу — санитаром в сумасшедший дом (хорош примерчик?) или в концлагерь (того краше!) ди-джеем Куртом. Ну, да Бог с ними!

Не как все после четвертого, а после пятого курса я попал в эти благословенные места — на то были известные вам причины. Парни из нашей группы сейчас на преддипломной практике, а я вот... лыки старшинские пришпандориваю на погоны. Впрочем, подлецу все к лицу. Да только к званию моему, как в той песне "А кавалеров мне вполне хватает, но нет любви хорошей у меня...", нет подходящей должности.

— Куда мне тебя пристроить? — ломал голову командир батареи майор Овсянников и не сломал. — Пойдешь каптенармусом?

— Баталерщиком, — поправляю. — Я во флоте служил.

Отчего ж не пойти? Конечно, пойду! Все лучше, чем в строю торчать.

Я и спать в баталерку-каптерку перебрался, перетащив постельные принадлежности. Навел там порядок флотский, в моем "политическом убежище". А через парочку дней совсем охамел. Командир взвода, к которому я приписан — младший сержант, между прочим, приплелся с претензиями:

— Ты хоть на вечернюю поверку становись в строй.

— Зачем? — умно спросил я.

— Надо, — неумно ответил он.

— Мне? Как слону гитара. Тебе? Приходи — проверяй.

А когда он завелся — мол, найду на тебя управу, я ему мягко, сидя на своем ложе:

— Ты, сынок, как перед старшим по званию стоишь?

Спекся комвзвода: чуть кирзачи свои не отбросил от возмущения — потом оклемался и стал дружбы искать. Притащился ночью с двумя дружками, литром водки и закусоном.

— Отметим знакомство, старшина?

Только не в моем "политическом убежище"! Увел их на берег Кисегача.

Развели костерчик, усидели литруху — хорошо! Дышим ровно и свободно — захмелели-то не сильно, в самый кайф. Пошли разговоры, дошло дело и до песен. У одного оказался прекрасный голос — открытый, сильный. Второй славно гитару щипал. А моему прямому начальнику лучше бы рта не открывать. Я обнял его и палец к губам — тс-с-с, помолчи, мол.

И тут гитарист говорит, глядя на нас:

— Помирились? Вот и славненько!

Понял — у визита сержантов была подоплека. Да попробовали бы, сучьи потроха! Я ныне зол и опасен, как Дартаньян в поисках мушкетерского плаща.

После этого я и в столовую перестал ходить в строю — как проголодаюсь, так и иду. Повара — отличные ребята срочной службы из дивизии; им одинокого старшину, без пяти минут лейтенанта, покормить не западло.

Овсянников на мою автономию только посетовал:

— Ты как был умным, так и остался....

А другой раз так выразился:

— Ты парень хоть куда и хоть кому....

Что к чему? Голова спиралью....

Как-то был он дежурным по сборам и сидел у меня в каптерке перед открытой дверью. Морочил дождь. На нем шуршала плащ-палатка.

— Вроде студенты, а тупые-тупые..., — жаловался он мне на нас. — Иногда возникает такое желание — как бы дал по башке, чтоб портянки отбросил...

— Ну и...?

— Чтоб потом всю оставшуюся жизнь совесть мучила или прокуроры?

Нашел, чем томиться! Лично я приехал в это благодатное место, чтоб постичь смысл жизни. Люди занимаются всякой ерундой: ходят на работу, читают книжки, лепят пельмени, выращивают огурцы. А для чего живут: спроси — не скажут.

Вот майор Овсянников — не физически видный, не умственно выдающийся... Известно: все русские мужики делятся на два вида — трудоголиков и алкоголиков. Командир батареи был просто голиком. Для справки — "голиком" куряки зовут обтрепавшийся веник. Вот таким он и был.

Спрятался от дождя у меня в каптерке и поджидал больших начальников из округа.

— Прошляпит дневальный, ей бо, прошляпит, — плакался, то и дело выглядывая.

И прошляпил.

Смотрим — идут меж палаток трое незнакомых военных, вовнутрь заглядывают, пожимают плечами. Тишина объяснима — личный состав на занятиях. Но где же наряд?

Туточки он!

Скинув плащ, Овсянников выскочил из каптерки и на полусогнутых к гостям.

— Товарищ генерал...! — заорал, приложив ладонь к козырьку, и спекся — под плащ-палаткой погон не видать.

— Ну...? — насупился приезжий на его молчание.

— Товарищ генерал, во время моего дежурства...., — схитрил Овсянников.

— Лейтенант..., — подсказали из сопровождения высокого гостя.

— Товарищ лейтенант, во время моего дежурства..., — совсем зашугался майор.

Генерал с досадой махнул рукой — заткнись, мол, и добавил:

— Это ты у меня сейчас лейтенантом станешь — раком и в полный рост.

Уходя с проверяющими, Овсянников бросил на меня, свидетеля его конфуза, приговаривающий взгляд дона Корлеоне. А я ни о чем таком не думал — думал о своем. Вот уже больше года чувствую себя человеком потерявшим лицо. Как попал в тубдиспансер, так и началось...

Вот чего я хочу больше всего на свете? Отвечаю — хочу задушить свою жену в объятиях, и чтобы она меня задушила тоже. Сиротку-сына воспитает теща.

Что для меня важнее — любовь или семья? Если семья мешает нашей любви, ну ее к дьяволу... такую любовь!

Но я Ляльке не нужен! Эта простая мысль, объемом с вселенную, открылась мне внезапно и ясно. Был нужен да сплыл — теперь, с кальцинатами в правом легком и угрозами рецидива, не требуюсь. Я ныне для нее — весьма вероятный источник заразы, обуза, позор, и.... Разве только ребенку. Да что он понимает? Мал еще...

От этих мыслей глаза щипало, наворачивались слезы. Ужасно обидно быть любимой не нужным! И при этом не иметь права даже выкурить сигарету!

Слезы, известное дело, снимают черную краску с картины мира, но плакать мужчине не к лицу. Мужчине больше приличествуют думы.

Однако я нужен сыну — это раз. Сын нужен мне — это два. Уже кое-что — не пустота! Я могу посвятить своему ребенку всю оставшуюся жизнь. Он не станет мной брезговать — мы будем дружить. Это ли не счастье?

Думаем дальше.

И все-таки, как же быть с Лялькой? Мелькнула какая-то мысль, близкая к гениальной. Вот! Уехать — бежать, скрыться, сделать карьеру и отсидеться, пока она не разберется в своих чувствах. Я даже подскочил на месте — так мне понравилась эта идея, разом решающая все проблемы. Одним махом все побивахом. Я вам не нужен? И не навязываюсь! Arrivederci! Понадоблюсь — только шепните, я как Красная Армия тут же примчусь.

Вопрос "куда податься?" не стоит. Конечно в Ленинград, в военно-космическую академию имени Можайского. Было дело — меня туда приглашали. Это еще до диспансера...

У меня теперь вся жизнь раскололась — до диспансера и после.

Так вот.

Приглашает к себе начальник ракетного цикла военной кафедры полковник Незнамов и говорит:

— Академии Можайского в Ленинграде на факультет "Конструкции ракет-носителей и космических аппаратов" нужны курсанты вашего профиля — переводитесь, два года учитесь и лейтенантами с серебряными ромбиками (таки академия!) на крутую лестницу служебного роста. Скоро подъедут представители агитировать. Ты у нас коммунист, старшина, командир взвода, женат и вообще.... Изъяви желание — за тобой потянутся. За себя скажу — я ее заканчивал и ничуть не жалею.

Не мог я полковнику Незнамову отказать — наслужился, мол, хватит.

— С женой посоветуюсь.

На жен всегда проще свалить ответственность за неудобоваримые решения.

Исповедался дома — Лялька маме. Теща отыскала контакты и напросилась на консультацию к жене самого Незнамова.

— Она сказала: "Челябинск — это единственная дыра, в которую мы попали после Можайки. А до него — Питер был, Киев, Москва...". Так что... решайте — мы с папой не против.

Лялька строила планы:

— Поедешь, освоишься и снимешь квартиру. Я посмотрю, куда можно перевестись, и мы переедем к тебе в Ленинград.

Амбициозные планы перечеркнула болезнь.

Вот еще досада для жены — парила орлицей, в мечтах фланируя по проспекту имени Невы, а пришлось землеройкой в дыре челябинской приторчать.

Нет, Можайка, Ленинград — отличный выход в моем положении. В этом году опять приглашали четверокурсников, и мне не поздно туда слинять. Отучусь, сколько потребуется, вернусь каким-нибудь генерал-капитаном.... Каждому свой Монблан!