Лялька

— А ты пробовал к кому-нибудь подкатиться — мол, люблю, трамвай куплю, хочу жениться и возьму с детьми.

Он снова начинает плакать.

— Антох, да кому я нужен? Если б любовь возникла, а так.... Бабью деньги нужны, квартиры, машины.... или хотя бы здоровый мужик.

— Всем что ли?

— Ну, не всем, — всхлипывает Гошка. — Вот жена у тебя — послушай меня — добрая и хорошая! Ты береги ее — не давай в обиду, не на миг не оставляй с подругами, всегда держи возле себя. Она молодая и красивая, у нее еще есть шанс не испортиться, то есть не стать бабой, а остаться женщиной, только не говори о ней никому — спрячь за пазуху, держи ее в тайне, ври, что она такая же стерва, как остальные бабы. Иначе эти бабы набросятся на нее и разорвут ваши чувства на части — разнесут, растащат, превратят в свое обычное бля...во. Их прям выворачивает наизнанку, если кто-то бывает не похожим на них. Им страшно завидно, что они когда-то сами были такие же непорочные, но все проиб..ли за власть над мужиками. Береги ее и бейся за нее, никому не отдавай даже лучшим подругам, даже матери.... И вот только тогда вы сохраните свои чувства.

Георгий Иванович таращит безумные глаза, и мне реально становится страшно — ну, не девственника-онаниста эти слова, это будто глас Божий! Я встаю, киваю и начинаю пятиться назад. Упершись в кособокую дверь, выдавливаю ее спиной и вываливаюсь в сенцы. Ошеломленный и подавленный шурую домой....

Утром замечаю в зеркале седой волос у себя на виске — вот тебе и любовь-морковь!

В Челябинск вернулся раньше семьи. Чтобы не умереть с тоски, занимаюсь влажной уборкой, стираю в прачечной общежития в общественной машине, глажу, перекладываю вещи в шкафу, готовлю еду. Все переделав, сажусь спиной на диван и погружаюсь в глубочайшую депрессию.

Тоска! Как отвратительно жить на свете! На меня накатывает такая хандра, что хоть выходи на улицу и бей морду первому встречному, или вали в магазин за спиртным.... В итоге иду в магазин и в одиночестве надираюсь.

Отпускает. Все негативы сжимаются и становятся какими-то мимолетными.

Упав на диван, проваливаюсь в сон.

Неприятности начались с самого утра. Раньше будильника разбудила вахтерша — Лялька требует к телефону.

— У Вити высокая температура. Мы остаемся в Розе. Ты приедешь вечером?

Трижды в сутки в Розу ходит служебный автобус от южной проходной ЗСО.

Похмелье чудесным образом мгновенно проходит, головная боль тоже. Только тревога подкатила. Сын наш не часто болеет, чтобы к этому можно было привыкнуть. "Господи, сделай так, — молю, собираясь на работу — чтобы ничего серьезного".

Когда приехал вечером в Розу, Витя спал на диване в гостиной. По квартире разливалась звенящая тишина. Я присел рядом с Лялькой, ни о чем не думая — просто тупо смотрел на укутанного ребенка. О чем грустит Оля? Впервые ощутил нас единым целым — единым бессильным организмом.

— Пошли, — сказала она, — покушаешь.

Я чувствовал себя сомнамбулой до такой степени, что сначала даже не заметил, что в квартире кроме нас кто-то есть. Оказалось, все дома — Женя в своей комнате, тесть в своей, теща на кухне.

— Что тетя Лида сказала? — я не узнал собственный охрипший голос.

— Ангина, — корчит гримасу Лялька.

— Если будешь много гримасничать, появятся преждевременные морщины, — вскользь замечает ее мама.

Я поужинал, Витя проснулся, все собрались в гостиной — там телевизор.

Лялька стала готовить укол, прописанный главным врачом. Увидев шприц, сынуля ударился в рев и бега. Его не очень-то ловили, но гоняли из комнаты в комнату. Наконец, как зайчик к деду Мазаю, кинулся ко мне на руки. Весь в слезах, прижался и спрятал лицо у меня на груди.

— Папочка, я боюсь! — трясется как веточка на ветру.

— Я знаю. Не бойся. Все будет хорошо.

Наклонился и поцеловал мужественный лобик.

Когда в попку воткнулась игла, тельце его вздрогнуло. Сердце мое дрогнуло вместе с ним. Господи, сколько же досталось моему сыну на профилактике туберкулеза! И почему Богу угодно доставать неприятностями маленького человечка — он-то чем согрешил? Может, за грехи родителей? Или родителя? Неужели Ему кажется логичным отыгрываться на потомках? Может, ошибся ты, Боженька? Ошибки случаются — с кем не бывает.

Все это бред, конечно. Люди в наше время вспоминают об Иисусе Христе редко, лишь в самые тяжелые минуты — когда бросает жена, умирают родители или со здоровьем проблемы. С другой стороны, всем нужен кто-то главный, последний (но не профком и райком), к кому можно апеллировать даже без надежды на помощь. Просто знать, что Он есть — и все.

Сын успокоился и притих у меня на руках. Я присел, и все мы смотрим телевизор.

Мне очень нравится бывать у родственников в Розе. Нравится наблюдать за отношениями Лялькиных родителей — они (отношения) вселяют в меня надежду, что и в нашей семейной жизни все может статься хорошо. Вы понимаете, чего я боюсь? Меня страшит то, что спустя какое-то время все в нашей семье непременно скурвится, опошлится, разменяется на мещанский быт, благоустроенность, а после — на дешевые бля..ки на стороне, обоюдное вранье и скандалы. Как это часто бывает.

Вот мой благородный тесть — пусть горный, но инженер: ему стиральную машину починить, раз плюнуть или новую купить. Но он не чинит и не покупает, и жену не подпускает — мол, она током бьет. Сам стирает! И что такого? Человеку семейное счастье дороже понтов!

Вот с кого пример надо брать, а Андрюшеньку Зязева в такси не туда посадили!

В половине седьмого следующего утра я сел в тот же автобус, на котором приехал, вместе с рабочими ЗСО, живущими в Розе. С теми, кто вместо того, чтобы досматривать сладкие сны, влекут свои тела к станкам, окрасочным кабинам, сборочным конвейерам, пескоструям.

Ловлю себя на меркантильной мысли — токарь-универсал может заработать до тысячи рублей в месяц. Это при моих ста пятидесяти! Стоило шесть лет учиться, чтобы попасть в такой прогар? Делай карьеру, мне говорят. Однако, удивительная она вещь — чтобы достичь ее вершин, начинать надо с самого дна. Хотя, мастер — какое дно? Это начальное звено управления производством. Формально, а по сути, то есть зарплате — самая нижняя ступень социально-производственной лестницы. Меньше получает только стропаль-пенсионер. Да, может быть, еще кладовщица.

Если болезнь задержит сына в Розе, и помотаюсь на рабочем автобусе, пожалуй, додумаюсь до того, что закину диплом к чертовой матери и встану к станку. Утром буду перегаром дышать, вечером резаться в карты и догонять — в смысле, похмеляться. Так без забот жизнь и пройдет — по-шахтерски: уголь стране, получку жене!

Главное достоинство рабочего класса заключается в атмосфере единения и братства на почве пьянства и презрения к начальству. Инженерно-технических и руководящих работников душит жаба карьеризма — им ни к чему корпоративы. Разве только среди равных, в сволочной конторе типа бухгалтерии сбиваются в стаи, чтобы затравить и выгнать из коллектива отбившуюся одиночку.

Я ненавижу производственное пьянство и карьеризм, тупость начальников и примитивность рабочих. Я ненавижу сложившиеся производственные отношения с их бестолковщиной и штурмовщиной. Вот, собственно, и вся моя гражданская позиция. Ибо, пройдя заводской КПП (контрольно-пропускной пункт), тут же настраиваюсь на обычный свой лад — не мною устроена эта жизнь, не мне и менять.

В механосборочном цехе Љ 44 кроме обычных гари и грохота стояла нестерпимая духота. Я каждый час пил газированную воду из автомата и выходил курить за ворота. Туда-сюда, посидел, подумал — час прошел.

А о чем тут думать?

Об улучшении охраны труда и техники безопасности — это основное для мастера? О выполнении и перевыполнении производственного плана? О новых формах поощрения победителей социалистического соревнования?

Отчего-то подумалось, что совсем оскотиниться можно, если не видеть перспективы — ни своей, ни производства.

В будке мастеров все без сюрпризов — обсуждались вопросы футбола, меню прошедшего обеда, предстоящих летних отпусков, дач и рыбалки. Ситуация, характерная для любого мужского коллектива.

А мне и в этом мнится извечное несоответствие между внутренним миром человека и трудом, которым он занимается. Там неподдельный интерес, здесь унылое отбывание за стаж и зарплату.

Я прислонился виском к стене и задремал. Но прежде чем уснуть, успел подумать о том, что надо искать, искать надо какой-то интерес в работе, иначе хана — умственный застой и, как следствие, деградация к пьянству. Столько примеров!

И еще — надо перестать жрать себя поедом. Какие к черту изыски рецептов семейного счастья? Надо просто больше общаться с женой — смешить, уговаривать, врать, обещать.... Женщины это любят, любят сейчас, а потом все забудут и простят. Лучше быть счастливым, чем справедливым и правильным — весь секрет!

Проснувшись, посмотрел на часы — до конца смены чуть больше часа. Курить больше не хотелось, пить тоже. Хотелось побыстрее оказаться в Розе — чмокнуть жену, прижать к груди сына.

Я уже чувствовал его температуру, его кашель, его насморк, его воспаленное горлышко. Любящие без ума знают это состояние, когда, лишь представишь образ, покрываешься мурашками, роняешь слезу или застываешь с глупой улыбкой.

Но почему сын, а не жена?

Раздвоение личности? Замена ценностей? Смещение сердечных приоритетов?

Да нет, просто он сейчас болен, и к нему требуется больше внимания.

А Лялька?

Наверное, я в ней растворился навсегда — как сахар в чае, как соль в борще, как....

Не стало Антона Агапова — он теперь член семьи.

До конца смены еще час.

Единственное мое развлечение на работе — придумывать истории окружающим.

Вот молодой сменный мастер с механического участка постоянно торчит у меня на покраске, чтоб поглазеть на малярш. Он озабоченный — такой возраст. Любит трепать о своих победах, но каждую юбку вслед провожает до тошноты тоскливым взглядом. Говорил, что выпускник АМ-факультета. Наверное, Наташку знает — но я не спрашиваю, мне не интересно. Пытаюсь представить, что он делает за стенами завода.

Вот бригадир моих малярш — бой баба или гром. Может начальника на хер послать, мастера за сигаретами. Не дай Бог тещу такую. Живо представляю, как она гоняет по садовому участку лопатой одного зятя или чешет граблями спину другому.

Вот старший мастер мой Гена Шабуров....

— Чего сидим? Быстренько посчитал, сколько затарили 147-го.

Приходится идти и считать, а мог бы и про Гену что-нибудь рассказать.

Про любого могу, только не про себя. Не исключено, что когда-нибудь стану писателем, но буду писать только голую правду — правду и ничего кроме нее. Зачем выдумывать, если жизнь сама закручивает сюжеты, круче которых не придумаешь. Надо лишь иметь мужество взять ответственность на себя и заявить реальным людям: вот, мол, вы какие — не хуже, но и не лучше! О ком-то придуманном писать проще.

Естественный вопрос — зачем? Может быть, не все поймут, но скажу — затем, что это моя жизнь, единственная и неповторимая. И врать о ней, придумывать, сглаживать, ретушировать.... Не лучше ли достойно прожить?

Первый тайм мы уже отыграли

И одно лишь сумели понять:

Чтоб тебя на земле не теряли,

Постарайся себя не терять!

Топал к проходной и радовался, что закончился трудовой день, длинный и бессмысленный, что сейчас сяду в автобус и уеду в Розу. Поцелую жену, возьму на руки любимого сына — что с ним? прошло его горлышко? Беспокойство тревожило, но в душе бушевал Градский.

Ничто на Земле не проходит бесследно.

И юность ушедшая все же бессмертна.

Как молоды мы были,

Как молоды мы были,

Как искренне любили,

Как верили в себя!

10

Как-то задумался между делом — умею ли принимать поражения. То есть без паники встретить обрушавшееся несчастье, перенести (желательно на ногах) и идти дальше к намеченной цели. Бывали ли такие минуты, когда завидовал тем, кому повезло умереть? Припоминать стал коллизии своей жизни, а подсознание шепчет: "Не стоит искушать судьбу".

— Не стоит искушать судьбу даже пустыми словами, — сказал жене на ее пророчество: "Теперь ты потеряешь меня".

А дело было так.

Погнали нас в сентябре в колхоз. Нас — это тружеников славного ЗСО. В колхоз — на уборку картофеля. Поехали-приехали, поубирали, поели-выпили, отдохнули, песни попели, еще немножечко спины погнули и домой. Перчатки грязные заводские хб выкинул — не жалко: у меня их пачками на производстве. Домой явился — опана! — кольца обручального нет на пальце. Слабое оно у меня — так, наверное, с перчаткой и полетело в грязь. Кому-то подарок, а может навеки кануло....

Тогда и потянуло Ляльку на пророчества — мол, потерял кольцо, потеряешь жену.

— Знаешь, — говорю, — как поступил Апполон с предсказательницей Кассандрой? Плюнул ей в рот.

И вот....

Говорят, люди могут предвидеть будущее — испытывать определенного рода предчувствие. Проблема в том, что они просто не верят в свои предощущения и поэтому не придают им значения. А когда приходят несчастья, удивляются — как будто не знали о том, что произойдет.

Впрочем, то, что Лялька собралась с однокашниками где-то там отдохнуть в выходные дни, ничего зловещего не предвещало. Витя у ее родителей; у меня два конца на запару: конец месяца и конец квартала — сутками в цехе пропадаю.

Вечером в воскресенье прибежал домой, приготовил ужин, жду — то ли Лялька сюда заглянет, то ли из Розы позвонит. Надо же мне убедиться, что с ней все в порядке.

И вот началось....

За окном потемнело, дождь закрапал — как-то тревожно стало на сердце.

Вахтерша скулит: "Что-то сердечко мое ноет. Ой, быть беде!".

Соседка на кухне зажимает уши и морщится, словно слышит взрыв, потом как чихнет — я таки вздрогнул.

Все к одному. В любом случае, суеверие — к беде.

И в сердце закрадывается тревога — где же Лялька? В Розу махнула? Почему не звонит? Самому позвонить? Ага — и их там заразить беспокойством? Подожду еще — время есть: все равно не спать, возвращаться в цех. Одно из преимуществ дней запарки — не обязательно приходить в означенный час.

Девять вечера показывают настольные часы с гравировкой "Антону и Ольге в День Свадьбы от друзей". Лежу на диване, смотрю программу "Время".

Кто из Кремля чего сказал, где побывал.

Успехи советской демократии, и борьба народов мира за свои права.

Грандиозные свершения советской индустрии и крестьянства колхозного.

Бесконечное загнивание капитализма.

Спорт — победы советских спортсменов дома и зарубежом.

Наконец, погода....

Под замечательную музыку "Манчестер и Ливерпуль" из коридора доносится знакомый перестук каблучков. У меня комок катается в горле — ну, слава те, Господи! — не настал день последний Трои!

Оля без зонтика, но в плаще с капюшоном. На лбу ее и прядях волос блестят капельки дождя. Она входит и опускает голову:

— Давай сразу расставим все точки над i...

Ни "Здравствуй!" тебе, ни "Как я соскучилась!"....