Лялька

Но все перечисленное начинается и очень скоро заканчивается. А счастье мнится нам бесконечным и другим оно не бывает, ибо.... Ну, это же счастье!

О-паньки! Как вам такой вариант ответа? Счастье — это для дураков.

Ибо спросили умного:

"Ты счастлив?"

"Счастлив"

"Хочешь большего?"

"Хочу"

"И это ты называешь счастьем?"

Впрочем, все это — мысли, гипотезы и догадки, никакой уверенности. Знание истины дает сама жизнь. Один мудрец как-то сказал: "Четверть всех знаний мы получаем от учителей, четверть — слушая самих себя, четверть даруют нам друзья, а еще четверть — прожитые годы". Я бы поспорил с ним. Да и диалектика утверждает — меняется мир, меняемся мы. К примеру, стала ласковее жена, я на порядок буду внимательней к ней и предупредительней. Таков мой принцип. И любовь тут, знаете, ни причем.

Но хватит лирики заоблачной, пора в действительность возвращаться.

— Ну, что, переезжаем?

Лялька посмотрела на меня с испугом:

— Вот так? Сюда? Нужен ремонт.

— Как его делать знаешь?

— Давай папу спросим — он знает все.

Многомудрый и добрый тесть мой не только рассказал и показал, как делать ремонт, он инструмент привез, и колер побелки подобрал, после которой комната стала райским уголком. Будучи недопускаем на завод в связи с проверкой моей благонадежности и оформлением пропуска, целыми днями работал маляром-штукатуром — и наконец, привел наше новое жилье в надлежащий вид.

Закупили, обставили комнату новой мебелью. И наконец...

В день переезда зима прошедшая вдруг напомнила о себе: выпал снег — пушистый, липкий, чистый. Я с предложением к сыну:

— Знаешь, Витек, напротив дома сад есть волшебный — гуляют там животные невиданной красы. Пойдем, посмотрим.

Наследник загорелся любопытством, и маме пришлось уступить. Мы с Витей оделись теплее, вышли гулять в сквер ДК ЗСО.

— С кем ты хочешь познакомиться? С Трусливым Львом из Изумрудного Города?

Скатал снежный ком и детской лопаточкой придал ему черты хищника.

— Царевну лебедь хочешь увидеть?

Длинную шею армировал веточкой.

— Трех поросят?

Сын катал заготовки из снега, я ваял.

Снежное зодчество было замечено — из общежития подвалил народ: ребятишки, ребятишки с мамами. Нашлись помощники, обнаружились ученики и конкуренты. Общим творчеством целый зверинец вдруг появился в сквере Дворца Культуры ЗСО. Жаль ненадолго. Но мы с сыном с того дня стали очень популярными — с приглашением погулять к нам приходили целыми толпами.

Для нас с Лялькой ничего на свете не было важнее счастья нашего ребенка, хотя взгляды на него (на счастье, а не на сына) у нас разнились. Общеизвестно: мать — любит и заботится, отец — дает направление в жизни и готовит к борьбе с трудностями. У нас получалось с точностью наоборот.

Я внушал потомку:

— Каждая тварь чувствует боль и имеет право жить.

Мама ему говорила:

— Ты не повторишь моих ошибок и поедешь учиться в МГУ.

И что в итоге?

Забегая вперед, скажу — Виктор закончил наш политех (теперь уже ЮрГУ) и по характеру очень добрый человек. В глубине души я бы хотел быть таким, как он, хотя, пожалуй, мечтать сейчас об этом уже немного поздновато.

На новом месте окончательно сформировались новые отношения в нашей семье.

— Что-нибудь не так? — стала любимой фразой жены.

Она прекрасно знала, что именно не так. Не могла не понимать, что я чувствую, ибо за все это время я только и делал, что демонстрировал ей эти чувства, но прежней нежности не возвращала. Меня это напрягало — в одно мгновение ее волей я мог оказаться разом и в райских кущах, и в преисподней, не зная, вспылить или подчиниться, довериться ли холодной логике или разрушительной буре чувств. Ведь я надеялся, что на новом месте жизнь наша с Лялькой из источника страданий превратится в тихую заводь семейного счастья. А почему бы нет? Мне много не надо, мне бы хватило, если б на мой вопрос: "За что ты меня любишь?", жена сказала: "Не знаю, и не желаю знать". А я бы знал и всем говорил: "Любовь, оказывается, есть".

И еще.

Я защитник семьи и добытчик ее благосостояния — это понятно. Лялька хранительница очага и творец уюта — в этом не было споров. У нас есть сын — все помыслы и дела направлены ему во благо. Но кто из нас лидер в семье? Этот вопрос всерьез занимал не только наших друзей, но и нас.

Как-то сложно все, понимаете. Но, наверное, такова жизнь — здесь отпустит, там прищемит. Только избавились от мрачной тени Г. К. Гончаровой, начались споры — кто из нас главный в семье, кому кого надо слушаться. И раздоры-то даже не в бытовых мелочах, а гораздо, гораздо глупее — вникнуть, так и не стоят выеденного яйца.

Смотрю, как строят семейную жизнь мои друзья. Понька и Тома — ровесники, им не сложно организовать новгородское вече. Зязев моложе своей супруги, но она достаточно умна, чтоб не высовываться в коллективе — осуществляет руководство под ночным покровом. Лялька в нашей компании ребенок — дамы улыбаются ее шалостям, Понька тоже, Зязева почему-то они напрягают. Он, скрипя сердцем, уступает Оле переднее место в такси и оглядывается на меня — куда же ты смотришь? Меня ни капельки не задевают, ни пассажи Олины, ни Андрюшино негодование. Я думаю, что все это полная ерунда. Нравится человеку — пусть садится, куда хочет. Как это может унизить мужскую половину коллектива? А может быть, с этих уступок и начинается развал семьи? Как знать!

— Знаешь, — однажды субботним утром Лялька улыбнулась одними уголками губ. — Мне кажется, меня не любит твой отец.

Она говорит это таким тоном, будто вопрос уже решен — если не так, то будет так.

— Давай только в этот раз без скандалов, — предлагаю.

— Когда я скандалила-то? — удивляется Оля.

— Да в принципе, никогда, — пожимаю плечами. — Только мы с тобой уже договорились: съездили в Розу, едем в Увелку.

Чтобы исчерпать этот конфликт, ухожу курить.

Понимаю, что позиция, которую занял в спорах с женой, очень проигрышна, но ничего не могу поделать — не умею позиционировать, то есть подавать себя. Подавать властелином, мужем, Богом: мол, успокойся женщина — в доме есть хозяин и это не ты! Короче, не понторез я...

А подкаблучник — считает отец.

С него-то и началось — вернее с его безбрежной любви к своему внуку. Это понятно: Витя — последний носитель фамилии, надежда Егора Кузьмича на ее возрождение. Ведь род Агаповых некогда был могучим. Потом войны, репрессии, голодоморы подточили древо — из трех братьев выжил один отец, в следующем поколении из двух братьев только я остался в живых, Витя пока в единственном экземпляре. Как в такой ситуации не пофартить его деду?

А тот в семейном кругу выговаривал:

— Не повезло тебе с женой, да и ей с тобой. Ей нужен с придурью в голове — чтоб щеголем был да по щекам бил, а ты подкаблучник.

— Спокойно, батя — все хорошо в стране советской.

— Бьюсь об заклад — она тебя чем-нибудь присушила. Тебе надо к ворожее, на порчу провериться.

— Ну, ты, дед, как скажешь — умереть, не встать. Просто слов нет.... Ты перепутал, ты очень сильно перепутал любовь с колдовством, в которое, кстати, и сам не веришь. У меня семья, работа — день под завязку полон забот, чтобы еще тратить время на глупости.

Что-то происходило в отношениях свекра и невестки, что-то совершенно несуразное — я это чувствовал. Для меня Лялька — не только любимая женщина, но и мама моего ребенка. Второе при любом раскладе важнее. Для отца моего Оля — жена сына и мать горячее любимого внука. Но ни там и ни там она не в почете.

Мир меняется. Вы только посмотрите, что вокруг происходит — локальные войны за передел зон влияния меж двумя сверхдержавами, гонка вооружений и угроза атомного конфликта. У тех, кто в Кремле заседает, кто заправляет нашими и судьбою страны в приоритете ордена и медали, звания и обещания светлого будущего всего человечества, которое вот-вот для всех... и уже построено для них на персональных дачах. Они с удовольствием поставили бы историю на реверс, чтобы гонять свое счастье по кругу. Но люди же не слепые — в народе копится, набухает пока еще пассивное, но с каждым годом нарастающее отрицание нравственных принципов коммунизма. А у молодежи уже давно на уме джинсы, диски, жвачка, попса... Ей дела нет до пустых речей маразматиков из Кремля. Страна катится к чертовой матери! Не было будущего у страны.

Вслед за Советским Союзом и остальной мир будто сошел с ума — наркомания, хиппимания, сексуальная революция.... И только отец мой в патриархальной Увелке считал, что губы красить или "бабе в штанах ходить" верх неприличия или попросту "стыдоба".

— Все ясно с твоим отцом, — добивает тему Лялька, когда возвращаюсь с перекура.

У меня моментально портится настроение.

— И что ты решила?

— Мы едем в Розу, mon cher.

— Уже говорили на эту тему, — осторожно замечаю я. — Если ты не держишь слово в мелочах, то обязательно нарушишь в главном. Ты сама это говорила.

— Да? — Она вопросительно смотрит на меня. — Впрочем, какая разница?

— Впрочем, никакой, — соглашаюсь, ведь на самом деле так оно и есть; тут же заявляю. — Если не будешь ездить к моим родителям, я не буду ездить к твоим.

Оля собирает в дорогу сына, и у нее очень грустное лицо.

Я опять достаю сигарету и замечаю:

— Children and women are by nature cruel.

— Так ты не с нами?

— Что за вопрос! Это вы не со мной.

— Дни выходные, все хотят праздника, а мне там невесело — пойми.

— Все хотят, — подчеркиваю, — все...

— Ты меня не любишь! — заявляет Лялька. — Мне порой кажется, что твои родители для тебя гораздо важнее семьи.

Я смотрю на насупившегося сына, и хочется сказать: "Ребенок, уйми свою мать!"

— Ну, хорошо, давай объяснимся. Лично я за справедливость, а за тобой признаю право выбора — со мной или без меня.

— Жить или ехать в Розу?

— Только не надо так ставить вопрос!

Лялька смотрит на меня глазами полными слез.

Как видите, любовь наша на нервяках. Ничего не имею против тещи с тестем, но мне жалко моих родителей — иду на конфликт во имя справедливости.

Сынуля готов, одевается Оля.

Тупо таращусь в окно. Я ужасно устал от всего этого и не знаю выхода — мне кажется, из этого тупика вообще нет, и не может быть выхода. Ненавижу скандалы. Когда до предела доводят, выключаю сознание — то есть органы слуха улавливают чужую речь, и даже способен отвечать, ориентируясь на окончания фраз, но в действительности участия в обсуждении не принимаю, как говорится, "выпадаю". Или как Лялька замечает точно: "Я в домике, меня нет".

— Ты ребенком останешься до седых волос. Ты настолько зависим от своих родителей, что готов вертеться вокруг них до скончания века, — говорит мне жена, и голос ее дрожит.

Но это же не правда! Нет, это правда, только наоборот — это она никак не может без родительских советов. Как съездим в Розу, так начинается....

Если начистоту, то я родителей своих люблю за то, что рос вольным ветром в бескрайних степях, не ведая гнета воспитания — так все дети растут в деревне. Я не знаю, что такое избалованность — мои университеты это книги. Потом — улица, служба во флоте, институт...

А жена мне клеит ярлык — "Вечный избалованный ребенок, не знающий культуры отношений порядочной семьи, не умеющий строить их и не способный к компромиссам в конфликтных ситуациях". Я с этим не согласен в корне, но говорю не своим голосом:

— Это же хорошо — с комсомолом не расстанусь, буду вечно молодым.

Оля и Витя у двери.

— Ты куда сейчас?

— Вас провожу и поеду к отцу. Сообщу ему — пока не полюбит невестку, не видать ему внука. Может быть, он расщедрится и купит тебе золотые сережки.

Вот так и разъехались на выходные.

Настроение, с которым появляюсь в доме отчем, не фонтан. Не рады и предки мне одному. Ухожу к друзьям, берем выпивон. Садимся в беседке в саду у Чесяна — весна, тепло, все деревья в цвету. Аромат — умереть не встать.

— За тех, кто не дожил! — первый тост от морпеха Ческидова.

— За тех, кто не должен! — добавляю я.

— Короче, за тех! — кинул реплику Виктор Стофеев.

Выпили, заговорили....

После третьей или четвертой накатывает волна позитива — хочется обниматься и всех любить.... Наше мужское уличное братство!

— Моряк, а ты че без бабы-то приехал? — забивает мне шпильку Стофа.

— Дерьмо вопрос, — отвечает хозяин сада. — На хрен нам бабы?

Все начинают хохотать, каждый вспоминая свое.

Потом как-то зорький вечер быстро свернулся в непроглядную ночь. Ко мне возвращается память уже у ворот отчего дома, но мне не хочется в него идти. Топаю к Гошке. У того в окне света нет, но и дверь не закрыта. Вхожу в зловонную необихоженную хибару одинокого холостяка. Хозяин сидит за столом, обхватив голову руками, а перед ним бутылка и стакан.

— Брат, ты чего? — включаю свет и сажусь рядом на свободный табурет.

— А? — Балуйчик оборачивается; он выглядит абсолютно пьяным; слезы текут по его щекам; вобщем, он мало себя контролирует. — Антоха? Потерял чего? Ты зачем сюда пришел?

— Спать не охота; взял и пришел. Вы куда разбежались-то?

— Ну, зачем ты пришел? — друг детства захлебывается в рыданиях и почти хрипит. — Какого черта ты здесь делаешь? Тебя сюда звали? Тебе кто-то сказал, что ты здесь нужен?

— Брат, ты чего? — пытаюсь остановить эту немотивированную агрессию. — Если так хочешь, я уйду. Просто зашел.... Может, чем помогу?

— Все в жизни плохо до тошноты, но мне ничего от тебя не надо. Ты понял? Вали отсюда!

— Что случилось-то? — спрашиваю миролюбиво.

— Да ничего..., — он резко притягивает меня за шею, наклоняется к моему уху и начинает жарко шептать, обдавая парами перегара. — Ты почему приехал один? У тебя такая жена.... Я даже влюбился в нее, а ты ее обижаешь.... значит, не для тебя она. Ты понимаешь? Ни хрена ты не понимаешь!

Я врубаюсь.

— Иваныч, тебе нужна баба — от рукоблудства скоро с ума сойдешь.

— Молчи! Молчи, я тебе говорю! — он слегка ослабляет хватку. — Мне тридцать лет, а я ни разу еще никого.... Понимаешь?

— Угу, — мычу я, стараясь не вдыхать Гогиных испарений, дабы не усугублять собственное состояние. — Ну, изнасилуй кого-нибудь — что ж так мучиться?

— Дерьмо предложение. Тебе выпить налить?

— Мне хватит уже.

— Значит, налить! — он наливает в свой стакан и подает мне. — Пей, потом я....

Я послушно делаю пару глотков и обжигаю гортань.

— Что это?

— Спирт.

— Ну, ты, брат, доешь! Хоть бы предупредил.

Мне, наконец, удается избавиться от его руки.

— Нет, ты подумай! — Балуев допивает стакан. — Чесян говорит — на хрен нам бабы...

— А че ты не женишься?

— Ха-ха-ха! На ком? Кто за меня пойдет?

Гошка Балуев хромоног от рождения и очень комплексует по этому поводу. А вот у Вити Стофеева тоже одна рука нерабочая, но он — бессменный первый кавалер на Бугре.

Георгий Иванович снова наливает в стакан спирт из бутылки с этикеткой "Столичная". Я делаю глоток и ощущаю его проблему своей.