Лялька

Впрочем, не ищите злорадства там, где его нет. Мне и в голову не вскочило....

Дома на младенца Витю обрушился поток внимания — искупать, накормить, распеленать-запеленать.... Все знали как, все пытались, но толком, ни у кого не получалось.

Потомок истошно вопил на нашу необразованность — мол, так-то вы, каки-бяки, готовились: я ведь не с бухты-барахты туточки появился. Роженица чувствовала себя маленькой девочкой, которой разрешили присутствовать при делах и разговорах взрослых. А я хоть и прошел курс молодого отца в студенческой поликлинике, настоящей практики не имел и скромно исполнял роль заднего плана. В примах теща и тетя Лида....

Но время решает все.

Помытый, накормленный, запеленатый ребенок успокоился и прикемарил — мол, сейчас отдохну и снова буду вас строить, чтоб жизнь медом не шибко казалась.

Да уж, строил....

Через каждые два часа накрывай ему стол. К четырем утра Лялька, по ее выражению, ощущала себя вишенкой, из которой сначала выковыряли косточку, а потом опустили в сироп и долго варили. Словом, никакая была. Я приспособился — жену подмышку и на колено, младенца в другую руку и стыкую: Оля спит, пристроив голову мне на плечо, наследник молочком набивает брюшко.

Талантливо? А то! Зря что ль мы на космическом факультете получаем образование? Или как Васильев пел у костра: "Мы все придурки с факультета ДПА....".

Витя чмокал, занятый своим делом. Я с любовью смотрел, как он ест. Нет ничего прекраснее в мире женской груди с младенцем вкупе, таким маленьким и слабым, имеющим только одну защиту — свою прелесть. Никому никогда не придет в голову обидеть ребенка — всем хочется его защищать.

Тут потомок мой оторвался от своего занятия и улыбнулся — а я тебя знаю! И улыбка эта беззубая резанула по сердцу. Я тоже его узнал — родная душа прилетела из космоса....

— Родной мой, — тихо сказал.

И это — правда. Мы были одного рода и племени.

Но жизнь продолжалась.

Уже на вторую ночь мне казалось, что Витек не спит совсем, а только прикрывает глазки и ждет той минуты, когда квартира погрузится в сон — и тогда: "Рота подъем! Выходи строиться!". И выбегали среди ночи, поправ стеснительность и условности — я, как спал, и теща в неглиже....

Кораблю в гавани не грозит опасность, но не затем он создан, чтоб стоять на якоре.

В ночь перед отъездом в Челябинск не спали не только из-за Вити. Суетились — все ли собрали необходимое, не забыли что-либо из советов? Периодически расходились по комнатам, забывались дремой, но тут же полуторанедельный горнист играл тревогу, собирая вместе заинтересованных лиц, которые снова начинали задавать вопросы предстоящей семейной жизни в сессию и искать ответы на них, признавая — трудности будут у Вити без маминой тити.

На улице с сигаретой было спокойнее.

"Сжечь корабли и впереди, и сзади,

Лечь на кровать, не глядя ни на что,

Уснуть без снов и, любопытства ради,

Проснуться лет через сто..."

Если заглядывать так далеко, то можно увидеть кобылы хвост, везущей за собой чей-то гроб. Интереснее знать, что будет с нами лет так, скажем, через десять. Мы с Лялькой станем инженерами, будем работать. Витек в школу пойдет....

Вторая сигарета закончила свой недолгий жизненный путь. Мороз морозил, звезды мигали, и о том, что будет с нами, можно только гадать, но одно я твердо знал: наши заботы — только наши, и все тут! К чести молодой семьи надо сказать — мы без страха уезжали в Челябинск, и если чего опасались, так это сессии, а не новоявленного командира (он же — беспомощный человечек).

Витя.... Лялька.... Моя семья. Ширятся обязанности и ответственность.

В горле встал ком.

Бог с ней, пусть будет и любовь, поделенная на троих. Ведь нам предстоит вместе жить — обеспечивать себя необходимым, обустраивать свой быт, преодолевать жизненные трудности. Я буду усердно работать, создавая достаток. Оля станет безупречной хозяйкой — есть в кого. У сына своя задача. Когда Иисус Христос говорил, что Царство Небесное принадлежит детям, он имел ввиду Божию Благодать для них. Свою долю Благодати Божьей Витя щедро поделит на всю семью. Мы станем хорошими друзьями — мама, папа и малыш. И даже если возникнут проблемы, не беда — все равно будем счастливы всегда: нет греха в том, чтобы быть счастливым.

"Ты умнеешь, день ото дня, — сварливо заметило подсознание. — Поглядим, сумеешь ли применить свой ум к делу".

Третьей сигареты затушил окурок — пора домой. Морозно, черт возьми!

Утром уехали в Челябинск, и началась новая жизнь.

Лялька была организованным человеком. Когда ей подарили альбом "Наш малыш", она срезала Витин завиток и положила в специальный конверт на первой странице. Скрупулезно отметила исходный данные — вес, рост, цвет волос и глаз — другими словами: стартовый капитал. В графе "первые слова" записала "дяба-дяба", а произошло это так....

Напоролся наш потомок молочка у мамы, откинулся, отрыгнул сыто и выдал:

— Дяба-Дяба...

Мол, все нормально в королевстве Датском — принц доволен!

Стали мы его с той поры Дяб-Дябой звать. А иногда и по-взрослому — Дяб-Дябычем.

Потом такое произошло. Замешкался я, разогревая бутылочку с молочной смесью, а он пустышкой чмокал-чмокал и глазом сердитым косил. Потом как запустит ее в потолок (немножко утрирую) и командирским голосом:

— Кая-кая-кая-кая...!

Мол, даетижвашумать, скока ждать?

Стали Кай-Каем звать или Кай-Каечем. Почему-то просто Каем (у которого Герда) не нравилось.

Точку в Витиных погоняловах поставила Лялька.

— Я — Мыша; нежная, добрая, ласковая Мыша. Ты — Мыгра; нежный как Мыша и сильный как Тигра. А Витя, как наше производное, пусть будет Мымыгренком.

Так и зажили под одной крышей Мыша, Мыгра и Мымыгренок.

Бывают дни, когда воедино стекается все хорошее. А бывает наоборот — удары судьбы подкрадываются, как волки, с разных сторон и бросаются одновременно. Не зря говорят — жизнь вроде зебры.

В тот день с утра самого ждал неприятностей: 23 февраля, а вот.... Может, все дело в отвратительной погоде? Скорее всего. Снег, метель, низкая температура — в канун весны зима разъярилась. Однако, добравшись до общаги, вздохнул с облегчением — чисто, уютно, тепло. Я обожал здесь все, кроме коменданта, которого всячески избегал.

Оля как-то нашла с ней общий язык — здоровается, разговаривает. Галина малыша нашего тетешкает с видимым удовольствием: "Вылитый папка!". И даже на плач его не отрекается: "Ну, отец вылитый!". А мне не хотелось с нею встречаться — та обида еще не выветрилась, да и живем мы в комнате нелегально: ну, как вожжа под хвост некоторым власть имущим....

Со дня свадьбы взял за правило — да не иссякнут цветы у любимой. В тот день привез ветки багульника. Поднимаясь по лестнице, заметил, что дверь в комендантскую закрыта, и двинул прямым путем. Обычно кружным ходил — через третий этаж и по черной лестнице на второй. А нынче рискнул....

Но такое правило есть: если удара ждешь — обязательно стукнут. Только вырулил в коридор, Гончаровой голос:

— Палундра, стой. Ты мне нужен — иди-ка сюда!

Я споткнулся на ровном месте. "Тшорт побьери!"

Жизнь замахнулась на очередную затрещину? Господи, помоги!

Побитой собачонкой поплелся за ней в комнату Љ 201. Когда-то Галина жила здесь; теперь племянник ее — студент института культуры (каратист, говорят, чемпион города). А сейчас постояльца нет — гости в ней ....

Мать моя женщина! Знакомые лица — Альфия Валеева, Нина Будкова и, конечно же, Лукашова. Музон, закусон и бутылка шампанского на столе.

— Радуйтесь, девки, мужика подцепила!

И мне:

— Праздник и некому даже бутылку открыть. Посидим зачуток?

Я открыл, налил в бокалы.

— Ну, за вас — любимых и ненавистных! — толкнула тост Гончарова.

Пригубили.

Лукашова заметила мой багульник и съехидничала:

— Жене, небось? Да ты Агапченко, а не Агапов! Две недели почки бухнут, две недели листочки растут и еще две цветочки не вянут. Полтора месяца простоит. Отличный подарок!

Все мои хитрости раскрыла.

Гончарова мне строго:

— Ты кончай дурака валять. Дужик уезжает — занимай его комнату и работу.

Большая комната и работа электрика в общежитии — предел мечтаний студента-женатика!

Я даже удивился и растерялся — вот тебе на: подарок к празднику!

— Вы серьезно? Спасибо. Как мне вас благодарить?

— "Немного нежности отнюдь не исключается....", — пропела Лукашова.

Вот, зараза!

Гончарова, раскрасневшаяся как девчонка:

— Ты какой-то малохольный стал. Ведь я не бесстыжая совсем, чтоб добра не помнить. Эх, Палундра, Палундра! Жаль, что все так получилось.... и прошлое ушло под воду, как Атлантида.

— Грустно, — сказала Нина Будкова.

— Так должно быть, — возразила Галина. — Закон жизни. Прошлое уходит и дает дорогу будущему, за которое мы сейчас выпьем....

Она достала початую бутылку коньяка.

— Наливай, мужик наш единственный!

После коньяка распечатали водку. Э-эх! Маруся Климова, прости любимого!

Подружки, пригорюнившись, пели за столом:

— Мне не жаль, что я тобой покинута

Жаль, что люди много говорят....

Это были уже не те юные сияющие свирестелки, что нравились мне поочередно, а поблекшие молодые женщины со следами копоти жизненного опыта. Все замужем, но жизнь задалась не по Мендельсону и Моцарту, как мечталось — так.... собачий вальс какой-то. А отсутствие счастья вредно сказывается на женской внешности....

Я слушал, смотрел перед собой и как бы отсутствовал, погруженный в думу. На каменном, как у монаха дзэнбуддийского толка, лице моем читалось: "Каждому свое" — как на вратах фашистского Освенцима. А в душе было жаль их, потому что у меня получилось все, о чем только можно мечтать, и даже чуть-чуть больше.

Водка подняла порог чувствительности. В Галине все кипело и пузырилось, как в только что снятом с плиты чайнике: огня уже нет, но еще бурлит и остынет не скоро. Провожая меня, у дверей шепнула, сверкнув слезой:

— Красивая у тебя жена, молодая, но так, как я, любить не будет никогда — любят ведь не за цветы, а просто любят и все....

Как поется в песне: "Вот и все, что было..."...

А еще говорят, что подобные истории всего лишь прикрытие основного инстинкта.

У подсознания свое мнение: "Вспомнила баба, як дивкой была...".

Я пошел прочь по коридору с букетом багульника в руке. А Галина осталась стоять в дверях комнаты. И ничего не изменилась в мире. Ничего не сдвинулось. Только общага, набираясь шума, продолжала готовиться к дискотеке, посвященной мужскому празднику.

Кажется, примирились, но Галина не зовет вернуться на председательство — думал, топая к себе в комнату, — ее устраивает Старцев. Ей по душе держать в страхе и повиновении общежитие, как некогда держал Сталин страну. Любит власть, как усатый генералиссимус. Ну, да и хрен с ней! Главное — комната и работа! Так вовремя....

И еще думы про Галину.

Можно надеяться сыграть роль сатанинской силы и божественной нежности, можно задарить подарками, но нельзя стать живой, если ты умерла. И нельзя стать молодой, если ты стара. Время всегда движется в одну сторону, и старость не знает пощады. А возраст — это не только цифры. Что она может понимать в любви?

Вот мы с Лялькой....

Ни у кого и никогда не было такой близости, как у нас с женой. Мы не только вместе ели и спали, мы думали вместе и дышали. И еще у нас Мымыгренок. Нет такой силы, которая могла бы нас растащить по разным пространствам. Светло и чисто в нашей жизни, как у Эрнеста Хемингуэя....

Подсознание скрипит старухой на завалинке: "Значит, поставишь точку на деле двух лет жизни? И за что только тебя на доску прикнопили?"

"Ты о студсовете? Но семья — разве не дело? По-моему, это самое главное изо всех дел, какие существуют в жизни человека".

Получить работу электрика оказалось несложным — звонок Галины и зачетка с отметкой о сдаче "электротехники" на третьем курсе. Допуск по технике безопасности и того проще.

Меня спросили:

— Вы женаты?

— Вовсю...

— Так берегите себя для семьи. Идите, работайте, за получкой не забывайте сюда приходить.

И все.

Переехали на пятый этаж в большую комнату (на четырех человек).

Товарки Олины заглянули поздравить нас с новосельем. Одна принесла погремушку Вите, другая. Третья домашний холодец — молодец!

И Лялька довольна:

— Видишь, какие у меня подруги!

Я остужаю:

— Альтруизм — это разновидность эгоизма. Делая добро ближнему, человек упивается своим благородством. Если и не упивается, то, во всяком случае, доволен.

— Недолго твой Жежель-то упивался.

А дело вот в чем.

В маленькой комнатушке Олег нам оставил большую кровать, холодильник и лист цветного линолеума в виде ковра.

— От нас подарок, — сказал тогда.

Линолеум пришлось кроить в новой комнате. А от холодильника мы чуть было не угорели — задымил среди ночи. Работать я его заставил, поменяв терморегулятор, а вот внешний вид безвозвратно испортился. Вернее внутренний — там горело.

И Жежель вдруг:

— Тесть требует вернуть его вещи.

А такими-то как их вернешь? Не мог он раньше?

— Назови сумму, — говорю. — Возмещу.

Олег назвал. Или все-таки тесть?

Лялька, услышав, хулигански присвистнула:

— Ничего себе!

За линолеум не скажу, а по холодильнику... сходил в магазин, просветился — цену нового заломил: один в один. Деньги я отдал — всю сумму, сколько Жежель-альтруист просил. Рассудил — худой мир лучше любой ссоры. Впрочем, он право имел. Или нет? Ведь сказал, что подарок. А, да хрен с ним — дело совести....

Впрочем, не все приятели мои жежели.

Как-то, гуляя втроем (Витя в коляске), повстречали Игоря Седова — бывшего председателя студсовета общежития Љ 2 ЧелГУ. Он улыбался. На вопрос: "Как жизнь?", ответил: "Замечательно" с такой убежденностью, что тут же хотелось поверить и порадоваться вместе с ним. Общаться тоже было приятно, но мало-помалу он загрустил. А потом, напросившись в гости, резко двинул с места прочь, как конь, которого крепко хлестнули.

Тем же вечером пришел к нам в гости с бутылкой испанского "Хереса" и Таней Керн. Впрочем, она уже была Седова, а он слушателем высшего учебного заведения, изучающего иудаизм.

— Ну, как вы? — заботливо спросил их.

А они меж собой про свое.

— И все-таки ты торопишься, — сказала Таня Игорю.

— Ты посмотри, какое счастье! — склонился он над нашим ребенком. — Ты просто этого не понимаешь...

— Не трогай! — Таня предупредила движение его души и протянутых рук. — Ребенок не кукла.

Игорь с тоской смотрел в кроватку на маленького человечка, запеленатого рыбкой:

— Мне бы такого.

— Сначала выучишься, потом дети, — строго сказала бывшая Керн.

— Вот они ничего не боятся, — сварливо заметил ее муж, кивнув в мою сторону.

— Антон сильнее тебя, — строго взглянув на меня, без улыбки, сказала Таня. — С ним не страшно становиться мамой.

Когда вышли с Игорем покурить, он пожаловался: