Лялька

— Слушаюсь, ваше величество.

Готовлю чай, и за это короткое время мои мысли и чувства резко меняются. Я принял решение — буду встречаться с этой девушкой: не хочу уступать ее комиссарам. А с ГК поговорю и объясню — жизнь есть жизнь: когда-нибудь нам все равно придется расстаться. Сложив на груди руки, подсознание качает головой: "Ой, быть грозе!"

У нас по-прежнему не закрыта дверь, но в нее стучат. Вернулись парни с пивом, и еще купили целый ворох копченых спинок минтая. Пробовали? С жигулевским — прелесть!

— Кто сказал, что романтика умерла? — вопит Зязев, допивая водку, и предлагает играть в жмурки.

Мы сдвигаем стол, завязываем ему глаза и мечемся по комнате, гавкая, хрюкая, мяукая.... Короче, балдеем, как в детском саду.

И тут Серый Волк выпрыгнул из куста на расшалившихся поросят....

Без стука в комнату врывается Гончарова. Ой, как она орала!

Зязеву:

— Пьяница залетный! Пошел вон отсюда!

Поньке:

— Тюхтя бесхребетная! Всегда у председателя на поводу!

Оле:

— Малолетка шалавая! Я тебя выгоню из общежития!

Мне по щекам — левой-правой, левой-правой:

— Бабник! Бабник! Бааа....

Она орала и рыдала, будто самоистязалась.

Что говорить? Семейная драма, да и только.

Все исчезают, ГК уходит, бабахнув дверью. Я ложусь в постель и сразу же засыпаю глубоким, но беспокойным сном. Много информации для размышления? Да.

Просыпаюсь среди ночи отчаянно голодным. Кем бы заморить червячка? Во всех тумбочках пусто. Только у Сазикова в литровой банке домашнее варение из облепихи. Я его прям через край, запив водой из графина. Снова в кровать и спать.

Ясности мышления нет и утром. Впопыхах собираюсь на военку — не умывшись, не побрившись, даже не позавтракав. Все равно опоздал — батарея стоит на разводе. Через стеклянные двери знаками командиру первого отделения — Валера, доложи за меня: я в секретную часть за чемоданом.

Мне нужно многое обдумать, и лучше это сделать наедине с самим собой и своими мыслями. Но первая пара самоподготовка, и командир взвода (т.е. я) на лобном месте под прицелом тридцати пар любопытных глаз. У меня портится настроение — хотя, казалось: куда же еще? В висках стучит кровь, не давая сосредоточиться.

Черт возьми, цепь совершенно незнаковых событий, и получилось то, что имеем. Я не смогу (не сумею?) сделать вид, что ничего не случилось. Сердце болезненно сжимается — какой неожиданный поворот судьбы. Подумать только: на весы брошены карьера и честь. Как поступить, сохранив самоуважение? Болезненна и неприятна мысль, что я не в силах ничего изменить.

Вспомнилась Оля — Господи, как она? А ведь я предупреждал: держись от меня подальше. Тупо пытаюсь придумать слова, которыми смог бы все объяснить. Но еще не уверен, что у меня вообще хватит смелости к ней подойти после такого.

В аудитории что-то творится — народ переглядывается, перешептывается и во все глаза глядит на меня. Гул возбужденных голосов становится все громче и громче.

Меня это начинает доставать.

— Хотите заняться строевой подготовкой? Тогда засуньте свои языки....

Перемогли первый час, потом перерыв. Я все сижу за кафедрой. Вначале второго часа уступаю место дежурному:

— И чтоб я в гальюне слышал, как у вас мухи летают.

Покурил, заглянул в зеркало и — да етижь твою мать! — буквально закипел от негодования. Думаю, мое подсознание в ту же секунду хлопнулось в обморок. Вот стервецы! Вот над чем они потешались битый час в аудитории. У меня на усах с обеих сторон прилипли две горошины облепихи.

Хочется весь взвод положить поперек колен — у меня возникли серьезные планы на их задницы. Подсознание солидарно — вернувшись из обморока, причмокивает губами и просто светится от предвкушения экзекуции. Оно подпрыгивает, как ребенок, которому пообещали мороженое.

Короче, не в шутку злой помчался в аудиторию. Ох, не фига себе — там уже начальник строевого отдела Довгань. Он пыхтит, глядя на меня:

— Взвод шумит на всю кафедру, а командир где-то шляется!

— Виноват, товарищ майор — живот прихватило.

— Если еще хоть писк услышу..., — он скрывается за дверью.

Злости моей как не бывало. Похоже, и у подсознания отобрали мороженое. Мы вместе хмурим брови:

— Что же вы, братцы, а?

Кафедральная тишина лопнула громовым хохотом. Тут как тут свирепый Довгань:

— Да вы что, издеваетесь? Ну-ка, встать! Выходи строиться!

Следующие полчаса мы самоподготавливались на плацу.

День заканчивается — близится роковой час, когда я озвучу принятое решение. Сегодня понедельник — в 20-00 в Красном Уголке заседание студсовета. Подсознание мое в печали. "Остановись, что ты делаешь!" — умоляет. Что? Как будто у меня есть выбор. Мысленно посылаю его куда подальше.

День выдался долгим — сплошные нервные потрясения. И наконец, финал!

Я здороваюсь с ребятами как обычно, но за моим внешним спокойствием скрывается море чувств. Сажусь в председательское кресло, хмурюсь, собираясь с мыслями. "Почему ты это делаешь?" — рыдает подсознание. "Делаю, потому что могу!"

— Уважаемые коллеги, вынужден сделать заявление. В виду сложившихся обстоятельств слагаю с себя полномочия председателя студсовета. До разрешения конфликта или перевыборов мои обязанности будет исполнять замполит Подкорытов Сергей Геннадьевич.

Чувствую, как к горлу подступают слезы. Как ни странно, мне удается удержать себя в руках. А вот подсознание каким-то образом покидает Красный Уголок раньше меня.

Поднимаюсь в комнату, бросаюсь одетым на нерасправленную кровать. Вот и все! Студсовет, комендант, авторитет — все это в прошлом, все потерял. Приобрел лишь симпатичную первокурсницу.

Через час заявляется Понька. Пьем чай, предаемся воспоминаниям, хихикая, как подростки. Славными были эти два года.

Наконец, Сергей заявляет:

— Без тебя студсовета не будет в нынешнем его составе.

Он говорит так печально и смиренно, что у меня сжимается сердце. Хочется его обнять и утешить. А также могу адекватно заметить, что и меня прежнего уже не будет без студсовета. Но почему-то сказал совсем другое:

— Знаешь, чему удивлен? Что меня так скрыто отслеживают. Даже не замечал.

Хорошо выспавшись, открываю глаза ранним серым утром и лежу, уставившись на клен за стеклом, у которого скоро набухнут почки. "Попрут тебя из этой комнаты", — сварливо замечает подсознание и поджимает губы. "Может быть, но не сегодня". Тяжелое, зловещее предчувствие висит над моей головой темной грозовой тучей.

К черту! Не пойду на занятия....

Стук в дверь. В комнате я один. Придется вставать.

Натянув трико и тельник, открываю. Девушка.

— Оля ангину подхватила. Просит проводить до дома, в Розу.

— Скажите — сейчас буду.

Оля одетая лежит на кровати, виновато улыбается и сипит:

— Голос потеряла, температура тридцать девять.... Проводишь?

— В студенческую поликлинику не хочешь?

— Дома лучше — у меня любящая тетка главврач больницы.

— Тогда, конечно. Едем сейчас?

Подаю Оле пальто — идем на троллейбус.

— Думала, ты побоишься ко мне прийти. Значит, теперь я твоя подруга?

— Похоже на то, — я подмигнул. — Ангина — это от пива холодного?

— Наверное, — она улыбается. — Ты завтракал?

— Не успел.

— И на вокзале в пельменной не сможем — через сорок минут автобус. Ну, ничего, у нас поедим.

Мы уже сидим в троллейбусе. Я наклоняюсь и шепчу ей на ухо:

— Не будем суетиться — пощадим отеческие чувства твоих родственников.

Она не верит, что я серьезно — бросает на меня взгляд, в котором ясно читается: "Не глупи!"

Разъясняю позицию:

— Оля, могу принять твое приглашение в твою квартиру или комнату в общежитии, но в дом твоих родственников без их приглашения я не войду.

— Странно. Почему? Ты меня стыдишься?

— Конечно, нет. Но есть этикет. Ты извини.

Потом были вокзал, автобус, дорога и, наконец, шахтерский поселок Роза, которая была Люксембург.

— Выздоравливай, — прощаюсь у подъезда ее дома.

— Непременно, — смущенно бормочет она, все еще надеясь, что я останусь. Потом сует мне записку в ладонь. — Вечером позвони.

Вечером на переговорном пункте.

— Привет, — улыбаюсь в трубку. — Как здоровье?

— Пошло на поправку. Скучаешь?

— По твоим губам.

— Значит, тебе нужны только они?

— Еще не решил.

— Ты поел?

— На часах девять вечера.... Как ты думаешь?

— Я рассказала родителям, какой ты противный. Папа отметил — настоящий мужик. Мама обиделась — мог бы зайти.

Пытаюсь осмыслить реакцию ее родственников.

Для отца нет ценностей дороже чести дочери. Всякие там приятели-друзья должны оставаться на своих местах. Молодой человек, переступая порог дома отчего своей подруги, делает заявку на серьезность отношений.

Для матери я, скорее легендарный председатель лучшего в области общежития, и, наверное, это моя обязанность — провожать домой прихворнувших девиц. Если не всех, то лучших из лучших. Как ее дочь....

Вот так мы воркуем битый час, а подсознание повесило табличку на дверях своей комнаты "Не беспокоить!". Какие-то у него напряги с Олей.

Роль миротворца в нашем конфликте с комендантом взял на себя Альберт Захезин, неосвобожденный секретарь парторганизации факультета. Нормальный мужик — мы с ним ладили всегда. Теперь в его голосе нет теплоты — температура упала на несколько градусов.

— Похоже, вы оба погорячились. А дело страдает....

Вылезло подсознание, тоже осыпает меня упреками, но я его затыкаю: "Ты-то, господи, куда лезешь?"

Мысленно прикидываю перипетии предстоящего разговора. Хочу ли я примирения с Гончаровой? Не могу даже притвориться, что да. Хочу ли я вернуться в студсовет? Конечно, но при условии, что мне не придется контактировать с комендантом. А поскольку сие невозможно, то.... напрасны хлопоты ваши, Альберт Михайлович.

"В этом-то вся суть", — объясняю подсознанию. Оно горестно вздыхает. Прихожу к убеждению, что однажды мы с ними таки сможем поладить.

— .... Иногда в его интересах, приходится наступать на горло своему самолюбию. Ведь мы коммунисты, — убеждает Захезин. — У нас есть партийная дисциплина.

Ну и что мне на это ответить? Подсознание с невинным видом пожимает плечами.

— Неужели так плохо все? — вопрошаю невинно.

Парторг вздыхает:

— Хотел бы я знать, что у тебя на уме.

Ситуация начинает нервировать. Понимаю: он может поставить вопрос о моем членстве в партии. Неприятное и угнетающее открытие. Вот и подсознание глубокомысленно кивает, на его лице написано: "Наконец-то дошло до тебя, дурочка, какую кашу ты заварил!"

Захезин смотрит на меня и хмурится.

— Мы разговаривали о тебе с деканом. Нам абсолютно нечего предложить тебе в плане другой работы. Сам-то думаешь, чем заниматься, если уйдешь из студсовета?

— Подумываю в СНО (студенческое научное общество) записаться, спортом заняться, отличником стать, — отвечаю с легким сарказмом.

— В СНО? — переспрашивает.

— Хочу проверить на практике свои инженерно-технические способности. А то вручат диплом.... Куда махнуть?

— Махни в деревню!

Это слова из веселой студенческой песенки, но, похоже, он в ярости. Вот черт!

— Если я поставлю вопрос ребром? — Захезин говорит спокойно, хотя явно сдерживает гнев.

Я без эмоций:

— Поеду служить мичманом в пограничный флот!

Парторг сердито прищуривает глаза, потом, похоже, приходит в себя.

— Этот разговор еще не закончен, — шипит он с угрозой и уходит.

Бред собачий! Было бы из-за чего брызгать слюной.... Лучше бы он ГК поучил культуре общения со студентами. Я смотрю в его спину свирепым взглядом.

Альберт поставил вопрос ребром на факультетском собрании коммунистов.

Замечательное собрание, лучше не бывает! Хмуро сижу, слушаю, а меня перевоспитывают на все голоса. Во главе угла не конфликт с комендантом, а гордыня моя, которую срочно надо ломать. Как эхо партийного собрания в 15-ой ОБСККа (отдельной бригаде сторожевых кораблей и катеров) четыре тому года назад. Вот делать-то людям нечего!

— Что скажите в свое оправдание?

В свое оправдание? Нашли мальчика для битья! Я поднимаюсь:

— В интересах дела, хотел уйти без скандала, так как комендант для общежития более значимая фигура, чем председатель студсовета. Но раз вы вопрос ставите так, то я подниму его в обкоме комсомола и горкоме партии. Вопрос о взаимоотношениях администрации и студентов на примере второго общежития....

Вот так! Скушали меня? Хреном не подавились, товарищ Захезин? Может, постучать дружески по спине? Как сейчас не хватает собранию вашего заразительного смеха. Мы бы все вместе посмеялись и весело разошлись.

Почувствовав, что потерял аудиторию, парторг сворачивает собрание и обещает вернуться к теме на общеинститутской конференции коммунистов, о дате которой во всех корпусах висят объявления. Вот же неймется человеку!

Декан демонстративно останавливает меня в дверях, интересуясь мнением по поводу приемника на посту председателя. Он молодец!

— Думаю, студсовет выберет Старцева, — отвечаю.

И вот конференция.

Мое подсознание пало на колени и дрожит. Советчик, твою мать!

Однако Захезину хватает благоразумия не выносить сор из избы. Но и без него было интересно. Маленький толстый лысый декан автотракторного факультета ругает с трибуны в микрофон наш ДПА. Мол, как Боги живут — огромные отчисления государства на научную работу, у студентов самая высокая в институте стипендия и общежитие с балконами. А деньги на ветер — из поступивших защищаются едва лишь треть. Многие наши недоучки на АТ успешно получают дипломы....

Ну, где ты, парторг Захезин? Иди, отвечай на наезд.

К трибуне выходит маленький толстый патлатый завкафедрой "Летательных аппаратов" Гриненко Николай Иванович, про которого говорят, что свою докторскую диссертацию он надыбал из дипломов. Ох, и талантливы же наши студенты!

— На стройках народного хозяйства работают бульдозеры и краны — "Като", "Каматцу", "Катерпиллеры".... Ну и так далее. Чья это техника? Японская, американская..... Еще есть самосвалы "Магирусы" из ФРГ. Это показатель вашей работы, уважаемый, — кивает предыдущему оратору Николай Иванович. — А кто нам ракеты продаст? Чем мы ответим на возможный удар? Молчите? То-то.... Оборонный щит только сами можем создать. Поэтому вы штампуете инженеров, а мы уж — позвольте нам — выпускаем специалистов.

Гриненко рукоплескал зал — так держать, ДПА!

На отчетно-перевыборное собрание в общежитии я не пошел — и не было представителей ни профсоюза, ни комсомола, ни деканата.... Только одна Гончарова сама от себя — кажется, она поджидала меня, но напрасно, увы. Отказались войти в новый состав студсовета Понька, Кошурников и Борька Калякин. Председателем был избран Сергей Старцев.

Для меня это слишком серьезно и важно, чтобы плюнуть, растереть и забыть. Возможно, когда-нибудь сяду и напишу политброшюру "Студенческое общежитие, как зеркало советской действительности", посвятив ее демократии на бумаге, в реальности и сознании.