— Это что? — не удержался один водитель.
— Это мессершмитт — лапидарно поведал провожатый. В трюм самолетины вошли легко — по стальной аппарели, заваленной припорошенными снегом тряпками и бумажками. Желтые и красные листки были знакомы капитану — так помечались назначенные на эвакуацию раненые у немцев, видал не раз, пока похоронниками командовал.
— Точно? — не отступился водитель и шарахнулся, увидев, что из кучи мерзлого тряпья у аппарели торчат босые синие ноги.
— Точно. Мессершмитт 323, транспортник. Взяли планер и присобачили к нему моторы, теперь может 10 тонн возить, роту солдатов зараз или еще что. Отлетался, желтоглазый. Пошли, поможете.
В брюхе этого гиганта было просторно, как в амбаре. Фары помогали мало, пришлось подсвечивать фонариками, тем более, идти было непросто — мертвецов внутри оказалось хоть и не рота, но пол трупы завалили изрядно, приходилось смотреть, куда ногу ставить, а то особо шустрый водила навернулся, когда китель на мерзлом немце порвался под ногой бойца и, поскользнувшись на каменно-твердой голой спине водитель шмякнулся между телами, матерясь фонтаном. В круг фонарика попадали то застывшие скрюченные руки, то открытые рты, странно смотревшиеся из-за пушистого снега на зубах и языках, белые, как вареные яйца, глаза. Так вроде — тряпье и тряпье бесформенное — и вдруг из него торчит сжатая в кулак кисть руки или восковое ухо. И понятно становится, что за тряпье. Судя по окровавленным бурым бинтам — везли из котла раненых. Ну и привезли.
Не мудрено, что у капитана проснулась память похоронной команды.
Пулеметы оказались вполне прилично выглядевшие, с дырчатым кожухом на стволе, вожделенными зенитными прицелами, удобные, с пистолетной рукояткой и специальным штырем для установки на турель. Снимались они легко, или просто технарь был человеком умелым. И убедился капитан, полазив из любопытства по самолету, что предполагалось пулеметов куда больше, мало не втрое, просто остальные турели были почему-то пустыми.
— Итого шесть МГ-15, к каждому запасной ствол, троммельмагазин, шомпол, ключи, надульники, пыльник, гильзосборник, тиски, струбцина, прицельные приспособления, сумка с инструментом и ЗИПом, масленка... — деловито бубнил техник, передавая в руки водителей перечисленное. Бойцы бегом таскали в кузов.
Капитан озаботился тем, чтобы пулеметы укладывали аккуратно — и как специально кто-то нарочно положил неподалеку кипы немецких газет, вот с помощью аккуратно подложенных и распотрошенных стопок бумаги вороненые тела пулеметов уложили так, чтоб не побились в дороге хрупкие прицелы. Механически глянул на заголовок газеты — еще от 1940 года! Листанул другие — да, старые газеты — и прошлогодние и даже более давние. Что за склад макулатуры?
— Зашем фдицам эти гасеты? — не удержавшись, спросил техника. Тот сердито глянул, видимо сейчас, когда шел счет патронов, нелепый вопрос его сбил с толку. Мотнул недовольно головой, потом все же ответил, ехидно осклабясь:
— А это фрицы заместо теплой одежды в котел возили. Тулупов нет, так на, зольдат, пук газет, утепляйся!
— Да врешь! — не поверил один из шоферов, самый молодой и конопатый.
— Салага! Сходи к "Штуке", чего рот разинул — вон одномоторный "лаптежник" стоит, там как раз инструкции по газетному утеплению пачками валяются. Давай, давай, еще мне дела нет тебя, балбеса, надувать! — презрительно выдохнул с клубами пара техник.
Шофер вопросительно глянул на капитана и тот кивнул. Сбегал боец быстро, притащил в рукавице аккуратную пачку бумаг. Вот тут уже все удивились и начштаба — особенно. Действительно на типографски отпечатанных картинках наглядно и без всякого стеснения показывалось на примере бодрых и счастливых зольдат, как утеплять газетами тело, голову и ноги немцев. И даже для инструкции по наматыванию портянок место нашлось.
— Портянки неправильно наматывают, недоумки — заметил один из водителей. Технарь хмыкнул, глядя на их удивление:
— То, что они газетами одеваются, тебя не удивляет? Зимой, на тридцатиградусном морозе в степи с ветерком, а?
— Ну, европейцы же, не привычно им... — достаточно беспомощно ответил конопатый водитель.
— Ага. Со времен Наполеона географию так и не выучили. Все, хорош болтать, а то я так до утра патроны не пересчитаю!
Получилось патронов почти 8 тысяч, половина к радости Берестова — трассеры. Напоследок еще техник ловко и с некоторым шиком продемонстрировал, как с пулеметом обращаться, заряжать и разряжать. Начштаба предпочел бы к этому еще и наставление, но никаких бумаг в гиганте не нашлось, кроме тех, что были вывернуты из карманов дохлых фрицев. Не ожидал такого, отдали ему эти пулеметы без всяких актов, авиация, одно слово. Зачем было так тщательно патроны пересчитывать — так и осталось тайной. Чуть было уже не уехал, ан оказалось, что забинтованный свои обещания помнит и симпатичная девчушка — оружейница притащила здоровенный, толстоствольный, старинного вида пистолетище, оказавшийся ракетницей и большущую брезентовую торбу, в которой тремя ящичками были упакованы патроны сигнальных ракет разного цвета. Еще получил пропуск на выезд и пару немецких канистр с бензином, заодно узнав, что девчушку зовут Таня, и она не прочь переписываться с ним. Канистрам порадовался, а от переписки уклонился. Приехал в часть довольный, золотых гор не нашлось и бочки румынского бензина не получил, зато несколько пулеметов с гиганта, непривычные авиационные патроны с зеленым пояском на пуле и впечатление от аэродрома с брошенными самолетами — великанами. Ну и всякие пустяки. В кузове, кроме канистр, нашелся неожиданно здоровенный двухведерный самовар. Когда Берестов спросил — откуда такое сокровище, водитель, тонко улыбнувшись, ответил, что когда еще ехали к мессершмиту, так в фарах что-то золотом блеснуло. Ну и не поленился, боец, сходил — нашел вот его, самовар этот, гордо стоявший в снегу.
— Видно летуны побрезгали — там тоже фрицы валялись, а для нас брезгливость неуместна, потому как мы — медицинский персонал и море нам по колено. А агрегат кипятильный хорош, вон какой — геройский с медалями — гордо сказал водила, любуясь своей находкой. На груди самовара и впрямь было отчеканено с десяток медалей за победы в разных, давно прошедших, выставках.
Командирский самовар, стоявший посреди летного поля, сверкая начищенными боками, занял почетное место в палатке приема раненых и кипяток в нем никогда не кончался.
Совершенно неожиданно капитан получил нахлобучку с той стороны, откуда не ждал. Комиссар, прискакавший, несмотря на ночное время полюбоваться пулеметами, неожиданно вставил Берестову пистон, весьма неприятным голосом спросив, почему это адьютант старший так легкомысленно относится к вражеским пропагандистским материалам? Одно дело — балбесы водители, утащившие уже часть вражьих газет на, хотелось бы надеяться, только курительно — сортирные нужды, но начальник штаба должен же думать! Мало ли что там понаписано, а мы тут не проявили бдительности!
Второго фитиля опростоволосившийся капитан получил тут же сразу, как только попытался смягчить ситуацию и показал инструкцию с газетами, тут уж комиссар просто рассвирипел.
— И почему ты об этом только сейчас заговорил? Ты мне должен был сразу же сказать о таком деле — это ж в политотдел корпуса немедля послать надо! Такой материал! Газета вместо шубы — и сами же в этом признаются, сволочи! Нет в тебе капитан, чутья! О чем газеты? — подпрыгнул и разволновался комиссар.
Берестов пожал плечами. Взял из рук комиссара помятый листок, глянул. Не поверил своим глазам, хоть он старательно учил вражеский языки и вполне уже читал написанное странным их шрифтом, но тут запнулся. Перечитал еще раз.
"'Рейх интересуют лишь поставки полезного продукта с данной территории. Выживаемость аборигенов для этого необходимым условием не является".
По-возможности внятно постарался пересказать комиссару. Тот побагровел.
— Капитан, ты сам понимаешь, что это за текст?
Берестов посопел носом.
— Значит так. Немедленно все газеты изымаем. В присутствии начальника медсанбата и нашего особиста пишем акт. Ты сейчас переводишь, что успеешь — и все это прямо с утра — в политотдел. Ясно?
Ночь Берестову пришлось не спать, письменно переводя самое ошеломляющее из подвернувшейся статьи.
" Меня спрашивают, когда же Рейх получит от захваченных русских территорий хоть какую-то хозяйственную пользу? Отвечаю: никогда, пока там живут русские! Все дело в том, что славяне являются диким народом. Я говорю сейчас не об их неразвитости, разгильдяйстве, лени. А о том, что говорят о животных "дикое", или "домашнее". Если последнее может быть приведено к подчинению кнутом — то дикий от природы зверь не станет смирным, когда его побьют. Так же с народами, причем вне зависимости от культуры — африканский негр, или цивилизованный француз, подчинившись силе, будет встраивать себя в новый порядок, смирившись со своей более низкой ступенью. Славяне же не способны оценить даже ту должную заботу о них, какую хороший хозяин оказывает рабочей скотине — стоит вам отвернуться, и вам воткнут нож в спину, просто за то, что вы их господин!"
И самому не верилось, что современные люди мало того, что такое сказали. так еще и напечатали в газете и читали потом. Выполняя на деле сказанное.
"Колонизировать, эксплуатировать русских? Это утопия! Нерентабельно — вы просто разоритесь на необходимости содержать охрану. Следовательно, Рейх ни в коей мере не заинтересован в сохранении этого бесполезного народа. Фюрер прав — пусть они вымрут, как туземцы Мадагаскара, или же сохранятся в малом количестве в удаленных лесах, как объект для изучения антропологов".
Комиссар с начальником давно ушли спать. А вот особист по настоянию комиссара остался, сидел, шуршал газетами, разглядывая картинки и фотографии. Немецким языком он не владел.
" Я говорю о русских — поскольку западный подвид славян, поляки или украинцы, уже значительно облагорожен близостью европейской цивилизации. Так, среди поляков весьма распространено добровольное признание иерархии, в которой они сами себя ставят ниже нас, немцев — но много выше русских и украинцев. То же можно сказать про галичан, бывших в прежние времена под властью не России, а Австро-Венгерской империи. А желто-синее знамя "истинных украинцев", это был в свое время флаг вспомогательных частей войска Карла Шведского, служивших ему верой и правдой, против русского царя".
Все-таки правильно чувствовал Берестов, считая, что массовое уничтожение наших военнопленных и гражданских оккупантами было спланировано заранее. Лишний раз убедился, записав переведенное:
" Право жить нашими рабами тоже надо заслужить — лояльностью, честностью, прилежанием'.
Утром начальство первым делом перечитало акт, поставило свои подписи и в запечатанном мешке газеты и инструкции убыли в политотдел. Благодарности за это Берестов не получил, но потом сообразил, что для него лично все могло кончиться куда хуже, вспомнил про доносы за чтение инструкций и наставлений. Но с неделю на него укоризненно посматривал не только комиссар, но и начальник медсанбата. Один представитель особотдела никак не выразил своих чувств, помаргивал равнодушно глазенками.
То, что ситуация меняется и действительно румыны кончились, понял не только адьютант старший, начальник всех бумаг. Дни, когда привозили по 15 — 20 раненых в сутки прошли.
Теперь двести, триста, пятьсот с лишним простреленных, контуженных, посеченных осколками, обмороженных бойцов и командиров в день наглядно показывали, что каток наступления затормаживается, враг опомнился, подтянул резервы, и теперь каждый километр дается немалой кровью. Там, за спиной корпуса провалилась попытка пробить к окруженным немцам коридор, чему Берестов сильно удивился, особенно когда узнал, что бронированный кулак вермахта сначала застрял в кавалеристах, вставших насмерть и подаривших срочно прибывшей гвардейской армии время развернуться и зарыться в мерзлую землю. Удар был чудовищно тяжел, немцы бросили в бой все, что могли, поговаривали, что среди беленых стальных громад попадались и песчано-желтые, явно переброшенные из Африки. И все равно — не пробились, только всю собранную технику потеряли.
Теперь в Сталинграде добивали окруженную шестую армию, с которой попали в мешки рядом и итальянская и румынская армии. Ситуация у них была совершенно безнадежной. Такого еще в войну не было, чтобы несколько армий врага вот так погибали в выгоревшем дотла городе и промороженных лютым холодом степях без шанса спастись. Сообщения о невероятных трофеях, сотнях уничтоженной и захваченной техники, тысячах убитых и плененных врагов просто поражали воображение.
Берестову даже стало стыдно за то, что всякий раз, когда слышал очередную сводку, первой мыслью было всякий раз — вот где коллекцию собирать надо было! Но это было необоримой привычкой. Впрочем, он с ней и не особо и боролся, да и окружающие уже привыкли к тому, что капитан мимо полезного трофея не пройдет. Когда в немецком чудовищном Мессершмите запнулся за торчащую из тряпок ручку носилок, то сразу же у него как щелкнуло — и все найденные восемь носилок из самолета и десяток одеял меховых он прибрал тут же. Попутно, когда выдергивали носилки из под мерзляков, заметил то, что пропустили обшарившие самолет раньше — под офицером, голом по пояс и замотанном густо и неряшливо, явно наспех и не очень умело, бинтами, оказался ремень с маленькой кобурой, а в кобуре — никелированный блестящий, словно игрушка, 'Вальтер'.
Предложил его начальнику медсанбата, тот задумчиво пожевал губами и заметил, что стреляться он не собирается, а если припрутся злые гости, то он, Быстров, лучше предпочтет что посолиднее, благо пулеметами адъютант запасся. В итоге теперь 'Вальтером' щеголял начмед соединения.
Корпус, потеряв множество танков и людей, выдохся. Были израсходованы отведенные на операцию запасы топлива и боеприпасов. Но главное было сделано — теперь голодное и вшивое немецкое воинство, дошедшее до Волги, было обречено. Внешний обвод окружения был отодвинут так, что уже и самолеты не могли сбрасывать грузы.
А начальник МСБ специально позвал своего старшего адьютанта, когда проездом к нему заскочил по служебным делам однокашник — тоже военврач второго ранга, хотя и общавшийся в верхних сферах. И начальник бумаг, открыв рот, слушал о том, что уже полсотни наших медиков умерли, заразившись от пленных, что эти пленные находятся в чудовищном состоянии и дохнут сотнями, потому что остается только руками развести, как медслужба вермахта могла так обосраться в прямом и переносном смысле — практически все попавшие в плен, за исключением нескольких тысяч гладкой тыловой сволочи и сытых офицеров, болеют микст инфекциями.
— Дизентерия, сыпной тиф? — спросил начальник медсанбата и его гость согласно кивнул головой:
— И это тоже и туляремия и гепатит в придачу. Вшивые все до невероятия — аж сыпется с них, как просо. Грязные, голодные до дистрофии. А еще в придачу ко всему этому — практически все — с резким обезвоживанием. Складка кожи расправляется за несколько секунд, я такого даже у стариков никогда не видел!
