Глянул на танкиста — с чего это он так, а того след простыл, только дверца еще продолжает открываться по инерции, а водителя в кабине нет — и кто-то в кузове матерится фонтаном. Хлопнуло два раза, визг как ножом обрезало и парень у стенки смяк, голову уронил на грудь.
Старшина вылез из кабины, тряся стукнутой башкой, наткнулся на псковича — пулеметчика, маханувшего из кузова. Гомонят люди вокруг, головами вертят, навстобурченные, оружие к бою. Но стрельбы нет, поискал глазами пулеметчика — тот свою бандуру почему-то тряпкой оттирает, а замазано оружие кровищей сильно. Ничего не понятно. Пошел вокруг машины — столкнулся с водителем. У того откуда — то два фаустпатрона в руках и морда злющая. Велосипед мятый на асфальте, колесо восмеркой, второй такой же — вообще под машиной. И еще один пацан зеленый валяется — нога вывернута неестественно (насобачившийся уже в медицине Волков тут же решил, что не иначе — перелом бедра. Травматический, совершенно точно!)
Глухой тем временем рявкнул, чтоб сзади машины не стояли, отъехал от стены, стоявший торчком мертвец сполз спиной по кирпичам, сел под стенкой в странной марионеточной неживой позе.
Два пацана — школьника, два велосипеда, два фаустпатрона в руках у водилы, да два — помятых, хорошо не бахнули под ударом — на раздавленном велосипеде. Немцы и тут немцы — специальные зажимы для фаустов, фабричные. Подошел Берестов, глянул. Водитель стал докладывать, что при выполнении поворота увидел выезжающих из-за этого амбара двух велосипедистов с фаустпатронами, принял решение таранить, пока они не спохватились и совершил аварию, в результате чего фаустники были ликвидированы.
Берестов проворчал только, что жаль, языка не осталось, но сделал это так, что вроде и не выговор, а сожаление выразил, не более, кто служил, такой нюанс сразу усечет. Впрочем, видно было, что языки из фаустников были никакие — хорошо их помяло при таране.
Сказал Волкову, что проехать надо еще пару километров — и встать.
Поехали. Водитель сидел зло насупив брови, желваками играл. Волков не удержался, буркнул, что совсем сопляки воюют у немцев-то. Глухой прочитал по губам, разозлился еще больше.
— А что мне с ними было делать? Чаи гонять, мармеладой кормить? Хочешь, чтоб твой сын, когда вырос немного — опять с этими закусился? А вот хрен — эти уже не повоюют, ни сейчас, ни потом — выдал сердитую тираду водила.
Старшина успокаивающе махнул ладонью. Он не то имел в виду. И мальчишек этих было не жаль, было бы чуток по другому, на сто метров разницы — получили бы сами в грузовик четыре фауста из-за сараев и кранты! Холодок по хребту пробежал от сознания, насколько старушка с косой рядом на лисапеде прокатилась.
— Ты — молодец! Все правильно сделал! — старательно показал губами старшина.
Но хмурый танкист только башкой замотал, отрицая похвалу.
— Молокососы совсем же! Живодристики! — сказал.
Вот и пойми его.
Встали аккуратно, выбрав кусты поудобнее. Санитары — тертые калачи, тут же заняли круговую оборону. Берестов с картой подошел, развернул. В полутора километрах та самая деревня. Вытянута кишкой вдоль дороги. Вроде и не большая, но крестик стоит — значит кирха есть. Синяя нитка — то ли ручеек, то ли речка, то ли канал, мостик обозначен. Это хуже, мост немцы явно под прицелом держат, если они еще в деревне. И, судя по дальним щелчкам выстрелов, в населенном этом пункте есть немцы и наши вроде живы — слухач-скобарь точно говорит — одиночные выстрелы из ППШ и винтовок — наших и немецких. пара очередей из МГ-42 точно была. То есть обложили и тревожат в расчете на расход патронов. Что радует — артиллерии и брони у остаточной этой немецкой группы нет, иначе бы кончилось все быстро и просто — выкатились бы на прямую наводку и влепили по окошкам. И в подвале — шурум бурум из мертвецов и битых банок с вареньем и соленьем. Видал такое Волков пару раз, убедился в том, что нихрена там ценного не остается — не то, что стеклянные банки побиты, это само — собой, а даже часы у покойников встают наглухо, потому если в подвал стреляли из пушки — никакого резона нет залезать. А наши живы пока, огрызаются. Вот ручей чертов — помеха очень неприятная, мост, если не дураки немцы, а они всяко не дураки — обязательно под прицелом.
Начштаба карту сложил, когда все запомнили, что да как, поглядел вопросительно на старшину. Волков кивнул, усмешку сдержав. Давно еще разговор был — на финской зимней, что добровольцем старшина никогда не вызывается, потому как отец запретил, много повоевал Волков-старший и был уверен — в добровольцы лезут люди не знающие, что предстоит, и потому гибнут добровольцы раньше, столкнувшись с неожиданным. А по приказу начальства надо делать все, начальству — виднее. Это замкомвзвода в приватной беседе как бы невзначай выложил новоиспеченному лейтенантику — и тот запомнил. Тогда еще сложилось, что если что головоломное приказать надо — Берестов сначала вот так глянет, дескать как, все представляешь? И в ответ кивок незаметный для остальных — да, командир, понимаю. И сейчас — приказал Берестов Волкову с тремя бойцами выдвинуться вперед и поглядеть, что да как. Старшина в ответ сказал положенное по уставу и отправился, прихватив с собой Кутина, глухого танкиста и охотника псковского с пулеметом МГ. У пулеметчика и водителя оказались с собой бинокли, правда явно гражданские, без насечек артиллерийских, но вполне себе годные.
Не засвечиваясь и аккуратно выбрали место для наблюдения. Пригорок невеликий, а ближний конец деревни — как на ладошке. Каменные дома, ясное дело, торчит шпиль с башней колокольни, мостик — добротный, старый, каменный, ручей этот сраный, слова доброго не стоит, а не перескочишь. И сбоку от моста, уткнувшись рылом в топкий берег дымит еще слегка грузовичок медсанбатовский. Вроде не сгорел весь, но курится. И сидит как-то странно — то ли увяз по брюхо, то ли колеса простреляны и потому низко так.
Досталось и деревне — крыши черепичные побиты, в проломах стропила, словно ребра, торчат, оспин на стенках хватает, пара дыр от снарядов, мусор вокруг, воронки, доски какие-то ломаные, тряпки, бумажки. Гражданских не видать, мелькнул было мужик в пальто долгополом, в шляпе, но с винтовкой. Потом глазастый охотник засек пару сукиных детей с пулеметом в окошке трехэтажного дома. На колокольни кирхи, как ни странно — никого. Выстрелы тут отчетливее слышны стали.
Вглядывались до боли в глазах, наконец удалось засечь, пара немцев в черной форме куда-то азартно лупили из автоматов, поочередно высовываясь из-за угла дома, легкомысленно подставив спины сидевшим на горке наблюдателям.
— Вон в том домике наши. На палец левее столба дыма. Двухэтажный беленый. На нем крыши, считай, нету — сказал уверенно псковитянин.
— Согласный — кивнул Волков и послал за Берестовым. Кутин сгонял мигом.
Доложили соображения.
Начштаба пожевал губами, подумал.
Решили, что тут на опушке встанет авто с эрликоном в кузове. Кутин после пристрелки должен накрыть обнаруженный в окне пулемет. Пскович со вторым номером займет позицию левее, будет подавлять огнем обнаруженные цели и не даст немцам лезть из деревни — дом с ранеными стоял на самой окраине, потому и продержались там ребята.
Двумя машинами быстро проскочить к дому и под прикрытием эвакуировать раненых. Дым неподалеку от дома как-то заставлял подумать, что оставшаяся пара грузовиков накрылась. И непонятно — что с танком стало? Уехать он не мог.
Огонь из эрликона удивил всех, даже и наводчика. Во-первых тем, что обойму первую орудие сожрало с невиданной жадностью, дрыкнув коротко — и только последняя гильза по полу кузова заскакала. Буквально секунда — и нет обоймы! Второе поразило не меньше — попадания ( а Кутин мимо дома не промазал) впервые такие увидели — думали, что будут вспышки, пыль, дым, конечно — но такого не ожидали. Фасад дома тут же скрылся за плотным дымным облаком, чистого снежного цвета, из которого невесомо и плавно вылетали изящными дугами десятки слепящих даже на таком расстоянии огоньков, бело-жгучих и за каждым тянулся ниткой плотный белый дым.
— Йоптель — дроптель! — восхищенно заявил глухой танкист, выразив невольно общее впечатление. На зарычавший сбоку МГ уже и внимания не обратили, хотя из всей артели только пскович время зря не тратил — установил до того прицел, взял на мушку окно с пулеметчиками и пошел поливать в унисон с эрликоном.
Берестов напомнил, что красная ракета — нужна помощь, зеленая — отход!
Минутное замешательство прошло и два грузовика рванули полным ходом, надеясь на эффект неожиданности. Волков покинул кабину, ехал в кузове и был готов открыть огонь по первой же цели. Не понадобилось, проскочили. Кутин над головами влепил куда-то второй обоймой. Шустро начал, при таком темпе скоро боезапас исчерпает до донца. Это у запасливого скобаря патронов мало не вагон с маленькой тележкой. И его пулемет работает старательно и размеренно.
Очень было неприятно нестись вот так — очертя голову и в каждом окне мерещилось что-то двигающееся, а потом морок пропал, машина встала у стенки, прикрывшись домом от пулемета, а там, откуда недавно лупили автоматчики, как раз впивались иглы трассеров из МГ.
Повыскакивавшие из кузовов бойцы уже перекликались с теми, кто был в подвале и оттуда гулко и радостно кто-то вопил "Свои, свои!!!"
Надо было искать вход, тут стена только и отдушины малые — кошке пролезть, или гранату сунуть. И окно над кузовом, сразу как-то не заметил. Огляделся, тронул за плечо танкиста, показал пальцем на окошко. Тот кивнул и шустро оба влезли в окно, стараясь не порезаться о торчащие из рам осколки стекол. Спрыгнули в комнату. Бедненькая такая обстановка, да еще все перевернуто вверх дном. На стенке — строчка пулевых дыр, очередь автоматная прошлась, зеркало разбитое, бумажки всякие ворохом, лужа уже подсохшей крови на полу. Сунулись в соседнюю комнату, тоже — никого. Лестница, на ней скорчившийся немец, густые потеки по ступенькам и сапог уже нет, в носках сидит. Дверь на улицу закрыта, но свет через множество дырочек достаточный. Скатились в подвал, зацепив валявшуюся каску, та загремела вниз — а там уже Берестов, не пойми как успевший раньше. Подвал вроде и немаленький, но народу полно — и своих видно, двое из санитаров сами у входа лежат, отсвечивают бинтами в полумраке. Воняет кровью свежей, пороховой гарью и маринадами всякими.
А на улице пальба оживилась, так бы сказал, что с десяток стволов лупит. Автоматы, винтовки. Пулемет только с нашей стороны барабанит.
Это хорошо. И — надо выбираться отсюда побыстрее.
По старшинской привычке пересчитал сразу всех, кто на глаза попался. Сверху по лестнице дробный легкий топоток — Маша буквально ссыпалась по лестнице. Шапка чертом на затылке сидит, глаза сверкают — хороша девчонка!
— На втором этаже и чердаке трое наших из пехоты и танкист один — я им патроны отдала! — звонко отрапортовала Берестову.
Волков удивился — из двух отделений и экипажа танка мало что-то штыков активных осталось. Потом сам же себя поправил — иная рота только по названию рота, а людей в ней — и взвода нет, так что и с отделениями та же песня верно. А получается, однако, паршиво — раненых много и в две машины хоть их внавал клади — не влезут. Но внавал не выйдет, тяжелых даже на первый взгляд — дюжина, это точно лежачих, а остальных как? Пешком погнать — так постреляют, только на скорость расчет, если чертовых пулеметчиков Кутин не упокоил и не покалечил — к их услугам несколько десятков окон в домах тут на окраине, сменят позицию и причешут пехоту, пока отступать будут эти сотни метров. А дальше та самая гадость, когда надо раненых вытащить с нейтралки, а она под обстрелом прицельным. И хрен подпустят, гады, наоборот — еще и санитаров постараются покалечить и угробить по своей подлой привычке.
Берестов тем временем послал еще четверых прибывших на подмогу, прикрыть подступы. Санитары, временно ставшие стрелками, грузно затопотали, таща наверх запас гранат и патронов.
— На первом этаже не вставайте — они гранаты кидают. Подберутся снизу и кидают — предупредил лежавший у двери на лестницу раненый.
— А на второй? — задержался на минуту санитар, последний из четверки.
— Не попадают, охламоны. Учены плохо. Пару своих потеряли от своих же колотушек — угомонились.
— Понятненько — и четвертый припустил за товарищами.
А плохо дело, однако, выходит. Отходить стремно. Надо немцев в деревне зажать, перед тем, как откатываться. Ворваться получилось отлично. Маневр был грамотно обеспечен огнём. Какая ни есть, а артиллерия, вступив в дело, никого попавшего под обстрел не радует. Теперь обратно сложнее. Немцев боевитых в деревне мало — и по всему судя — не фронтовики. То ли СС, из тыловых полицейских, то ли армейские обозники, то ли фольксштурм, то ли самооборона деревенская — тут по приказу гитлеровскому наплодили всяких недоделанных формирований из кого попало. А вернее всего — как обычно, всякой твари по паре. Сколько не понятно всего зольдатов, но до взвода вполне наберется. Зачищать деревню некем. Бойцов в доме по пальцам пересчитать можно. Если получится раненых и своих медиков под прикрытием огня вывезти за ручей — уже пудову свечку боженьке обещать можно. Если капитан бросит санитаров в атаку, вполне понесет потери и завязнет, может потом не суметь раненых вывезти, а спасение раненых и своих людей и есть главная цель рейда
Танкист глухой подошел — до того пробежался по дому, глянул, что да как.
Мощным шепотом своим сообщил, что в соседних комнатах подвала — пятеро наших убитых, видать гранатами с той стороны в окошки закидали. На первом этаже тоже следы боя, но убитых и раненых нет, наверху наши засели хорошо, подступы теперь держат плотно.
Берестов подозвал к себе, спросил, что старшина думает. Негромко спросил, но раненые аж стонать перестали, прислушались и насторожились.
— Я б погрузился и отошёл. Тем более, что патронов для пушки 20-миллиметровки вовсе не тыщи. И натравил на гансов боевые подразделения первой встречной бригады — честно сказал Волков.
Начштаба кивнул. Потом глянул с выражением на раненых. Ну, понятно, не мальчик, сам пересчитал и убедился, что не вывезешь сразу.
Сидевший неподалеку младший лейтенант с артиллерийскими эмблемами на погонах, с забинтованными на шины ногами неожиданно ясным голосом заявил:
— Если есть, как не под обстрелом раненых вытащить, то хорошо. Если нет, пусть дальше в подвале живут. Ну, а немцев в сторону моста по — любому не пускать. Они туда и идут, судя по всему. Подмогу дополнительную вызвать полагалось еще раньше, чем сюда ехать. Надеюсь, сделано. Держаться, пока не подойдут. Плюс случайные помощники могут на огонек подтянуться. Есть еще такие части по охране тыла. Их тоже штучат за порядок позади фронта.
— Высфали подмоху — постарался успокоить окружающих капитан. Потом стал спрашивать у лежащих и сидящих в подвале — что с танком и оставшимися двумя грузовиками. Как и положено, в ходе боя у всех сложилось совершенно разное впечатление. Впрочем, у большинства раненых получалось, что танк все-же сгорел. Стоял неподалеку в проулке, держал под прицелом центральную улицу, с него все и началось — пехота и не заметила, как с той стороны улицы немцы подобрались и несколькими фаустами запалили в момент. Еще и сейчас горит, наверное, хотя солярку с него и слили, когда ставили. Один из экипажа наверху воюет, другой в танке остался навсегда, а последний — вон в дальнем углу обгорелый лежит, сначала выл, а сейчас примолк что-то.
