Пункт развертывания медсанбата ему категорически не понравился, в плане обороны — совсем завально, подход — бери голыми руками и впридачу можно незамеченными дойти практически до операционной. Деревушка — каких тут много — вроде и маленькая, а для медсанбата — велика. Утром еще туда сгонял начштаба на рекогносцировку, нашел рядом фольварк — вот там и стенка есть и поле вокруг и оборону держать можно. Пошел к Быстрову. Доложил как мог внятно и подробно. Ожидал возражений, потому как приказ на размещение немного не так исполнялся — на полкилометра смещаться надо. Готовился к спору, но майор только хмуро кивнул, соглашаясь.
И огорошил своего начальника штаба сообщением, что немцы врезали солидным контрударом по полякам и 7 мехкорпусу, что шли с южного края прорыва. Отбили городок Баутцен и уничтожили при прорыве в тылы полностью медсанбат этого мехкорпуса. Медиков перестреляли, раненых утопили в болотине рядом. И если продвинутся дальше — то как бы и не мешок светит. Этого капитан не знал, видно совсем недавно произошло, или, может сообщили позже. Ну, раз начальник не спорит, то можно и ехать. Единственно деликатно заметил руководству своему, что в фольварке есть неприятный момент. Когда аккуратно он с парой санитаров и оружием наготове обходил помещения в доме, то в столовой обнаружил семью немецкую — за столом сидели. Папаша с мамашей и трое помладше. В общем их вынесли и положили за сараем, так что не надо пугаться.
Майор Быстров недоуменно задрал бровь.
Пришлось объяснять, что ран видимых не было, зато воняло горьким миндалем и румянец такой кирпичный. Потравились немцы цианидом. Командир медсанбата пожал плечами. Запуганные геббельсовскими страшилками немцы и немки массово кончали жизни свои самоубийствами. Кто стрелялся, кто вешался, кто вены вскрывал — как раз позавчера помощь пришлось оказывать передумавшей немке, которую близкая смерть напугала больше, чем большевики. Привезла на какой-то рессорной тачанке то ли родственница, то ли соседка. Деваху перевязали, а тачанку реквизировали.
В свете гибели медсанбата подарок становился куда как важным, поэтому вскоре трехтонка шустро неслась по аккуратной дороге с пронумерованными деревьями на обочинах, старательно держа дистанцию до стальной кормы броневичка, на котором в лихих позах, обдуваемые теплым ветерком, сидели разведчики, только водитель страдал в душной глубине.
Задумавшись, капитан рассеянно глядел в лобовое стекло. Что-то изменилось в пейзаже. Встряхнулся. И только сейчас заметил, что сад, мимо которого несся их маленький, но задиристый отрядик — уже цветет. Весна...
Странное это было ощущение. Узкая чистая дорожка, деревья, словно окутанные пенными кружевами, ничего, что говорило бы о лютой войне вокруг. Чистая дорога, пустые обочины, даже навстречу никто не попался. Испугался — ведь скоро мир, а он забыл — как жить мирно. Напрочь. Всегда воевал. Все время. Тут узкий чистенький асфальт привел на перекресток, где валялись на обочине, блестя полированными подковами вздувшиеся лошадиные туши, окруженные роем вездесущих мух. Рядом же стояли разбитые и переломанные повозки, уже пустые, даром никому не нужные и не убранные еще с дороги. А вот немецких трупов не было, видимо, ездовые успели вовремя разбежаться. Чуть дальше в придорожной канаве лежал перевернутым расквашенный грузовик, россыпь немецких стальных шлемов на дороге, шмотки, бумажки, доски от разбитых ящиков, обрывки масксети. Водитель глухо матернулся — под колесом жбонькнула, отлетая прочь, каска, вызвав нервную реакцию шофера — могло и колесо лопнуть. Потом пошла техника — автомобили разных частей с разными грузами бодро перли и попутно и навстречу. От души отлегло. Мир прежний, все идет по накатанным рельсам.
Очумелый мотоциклист чуть не влетел в лоб, вывернувшись из-за прущих навстречу колонной бензовозов. Чудом разминулся с броневиком впереди, вторым чудом не попал в грузовик Берестова, чертом вертанулся в считанных сантиметрах. Еще и белозубо оскалился, что на чумазом лице особенно заметно было.
— Итиот! — выругался тихо капитан.
Ничего не поделаешь. То, что казалось хаосом и муравьиной беготней означало только одно — снабженцы свой хлеб не даром едят и сейчас многотысячные армии бегут и катят наперегонки, как и полагал начальник штаба. Это только профану кажется, что ездить по дороге просто и дивизия легко и беспрепятственно может — словно поезд какой — без проблем доехать от пункта А до пункта Б. С первого взгляда — детская задача. На деле колоссальный труд — от задумки командира, воплощенной штабом в конкретные и четкие приказы всем исполнителям, до громадной и скрупулезной работы каждого участника от командира дивизии до водителя грузовика или мехвода танка. Только так военная махина будет двигаться не растягиваясь кишкой, не сбиваясь в кучи в дурацких пробках, при том будучи готовой отразить любое нападение — хоть с воздуха, хоть с земли и вовремя — где надо — вступая в бой. При том надо постоянно и в необходимом количестве доставить в пункты назначения и топливо и боеприпасы и пополнения, вывозя аккуратно в тыл раненых, пустые ящики от снарядов, поврежденную технику для быстрого ремонта и еще выполняя сто задач, не менее важных. Носятся связные и посыльные, комендантская служба то подгоняет, то осаживает, чтобы график не сбился и не получилось затора, над головой болтаются в небе истребители прикрытия, у ключевых точек — тех же мостов — окопалась как следует охрана и стоят зенитки, задрав стволы в небо. И вся эта армада из сотен тысяч людей, десятков тысяч машин по десяткам маршрутов прет катком организованно и неудержимо охватывая Берлин по окраинам, захватывая склады, которые в любой столице вынесены подалее от высокомерного центра. Немецкие группировки — отрезаны от города и хотя и пытаются отчаянно пробиться, но ничего не выходит. И южная группировка Буссе, не пробив дыру в нашей обороне, пытается обойти советские части, обогнать и войти усилением к гарнизону столицы. И с севера группировка Штайнера бьется как лбом об забор. И с запада тыкается группировка Венка. И никак нельзя пустить их в Берлин, вертись, как хочешь. Вот и вертятся войска Красной Армии, крутя карусель вокруг столицы Рейха.
Прямо кадриль. Виртуозная, многодельная и напряженная, потому как только организованность дает победу, те же массы гитлеровцев, что в армии Буссе — а их там по слухам тысяч двести — можно остановить только если поломать структуру, костяк любого воинства. Для того их безостановочно долбит авиация, выжигая немцам боевую технику, в первую очередь ударные силы — немецких люфтвафлей за последнее время и не видно было, сбросили их с неба, а наши постоянно жужжат в голубом просторе, атакуют в хвост последней берлинской надежды танкисты, отжимая от Берлина, а заслоны РККА стоят насмерть, вынуждая фрицев долбиться уже аморфной массой в жестко структурированную оборону или идти в обход. Пешком по лесным дорожкам, отдав магистрали для механизированных колонн советской техники.
Это очень кисло — бодаться с обороной, которую составляют взаимодействующие друг с другом и окопавшиеся пехота, артиллерия и танки, прикрытые сверху авиацией. То, что устраивали нашим немцы в 1942 году — теперь вернулось с походом и сейчас уже гитлеровцы толпами пехоты и с жалкой поддержкой пары пушек, к которым и снарядов по три штуки, безнадежно шли массами на пулеметы, в многослойный кинжальный огонь, ложились сотнями и тысячами, заваливая поля и дороги убитыми и умирающими — и не добиваясь успеха, потому как с их стороны пропала именно организованность и структурность военная, когда рода войск взаимодействуют и помогают друг другу, усиливая общую мощь не в разы, а на порядки. Исход войны для Берестова был уже ясен. В Германию пришла неодолимая сила. И как ни стараются последние армии Рейха спасти положение — это уже все впустую. Кончились ветераны, оставшиеся в земле на всем пути из СССР, кончились снаряды, оставшиеся на уже захваченных складах, кончились танки и бронетранспортеры, которые стоят горелыми стальными тушами по дорогам, где штурмовики Ил-2 наворочали металлического бурелома так, что и не растащишь. Знакомо это все Берестову, отступление по лесам, когда всей силы — винтовка, да полста патронов — и вся огневая мощь, а танки и пушки или брошены или сожжены. Крови нам это еще стоит большой, к сожалению. Но теперь на одного нашего погибшего бойца приходится по пять — шесть немцев. Это уже затаптывание сбитого с ног, но еще кусающегося врага. Хотя каждого своего погибшего — жаль до слез. Но никуда не деться. Добить надо. И сейчас как раз вышибают, образно говоря, дубиной последние германские зубы.
Госпитальный взвод встретил странно — очень уж как-то обрадовались и сестрички и врач и санитары приезду своих. Сами уже все собрали — скатали, но что-то встревоженные, ходят пригибаясь, быстро и на открытые места не вылезают. К машине первой подбежала маленькая и ладненькая медсестричка Маша, на плече которой грозно покоился великоватый для нее ППШ.
— Здра жла, тащ катан! Вот здорово, что прибыли! В рощице слева кто-то копошится и стреляли оттуда пару раз. Метров шестьсот — а неприятно. Нервничали мы тут!
Берестов кивнул, привык уже к тому, что эти девчонки никак не вписываются в уставные параграфы, велел водителю встать в старый капонир, а сам быстро перебежал к броневику. Разведчики уже высыпались из стальной черепашки, невзначай успели занять удобные для стрельбы места — сориентировались, битые жизнью так, что за каждого и четырех небитых не жаль. Коротко обсудили ситуацию, решили, что начштаба с грузовиком и одним сопровождающим быстро смотается за подарком, а броневичок покараулит, чтоб какие залетные хамы медиков не обидели.
На всякий случай перелез в кузов к Кутину — стрелять оттуда удобнее, если что. Погнали живо, прибыли быстро, благо рядом.
Комбата нашли во дворе, где стоял десяток каких-то странных, словно игрушечных пушечек. Сроду подобного не видал. Нет, приобретенный давеча Эрликон тоже был невеликим, но там было видно — это оружие. Худенькое, но злобное, а тут не то самоделка, не то детская игрушка. Черт поймет! И смешной раструб на конце какого-то нелепого ствола — словно труба жестяная от самовара, вот ей-ей. При том вполне себе стальная станина, что-то вроде орудийного замка, колеса такие, нормальные, но маленькое все и щиток тонкий и куцый, совсем не похожий на добротные щиты немецких пушек. Потрогал — весит эта нелепица килограмм сто.
— Вас ис дас? — спросил веселого комбата.
— Это дас ист квас. В смысле — куколка.
Берестов поднял бровь. Его беспокоило то, что госпитальеры сидят и ждут, а он вместо пушки тут какое-то кустарное изделие жестяночной артели щупает.
— Так немцы называют — Пупхен. Куколка в переводе — похвастался разведчик своими знаниями.
— Фихня какая-то — поморщился Берестов.
— А вот и нет. мы такие уже отсылали на изучение, да и сами пробовали. Гранатомет станковый, не хухры-мухры, 88 миллиметров. Между прочим и бьет прилично — метров на 800 гранату зафуфырит. Так что бери, пока я добрый и щедрый!
Начштаба покосился и пробурчал. что странно как-то — видеть такую доброту.
— А вот и нет. Мы в батальоне все великодушные и широкой души люди, не то что вы там, живорезы. Ну ладно, не гляди так, в Москве решили все гранатометы в одну графу валить — так что мне трофей указывать один черт, что это штуку, что панцершрек, что офенрор, что одноразовый фауст. В общем — против танка самое оно. Пробиваемость брони как у фауста, но летит дальше. Сейчас сержант покажет, как управляться.
Позванный Кутин осмотрел машинку, покрутил головой. Вроде как и пушечка, но уж больно — игрушечная. Высокомерный паренек — сержант с юношеским пушком на румяных щеках ввел наводчика в курс дела, ловко показал, как открывается затвор, как наводить, пользуя ручки с деревянными накладками, словно у Максима, как заряжать гранату. Все просто и понятно, совсем для дураков — табличка на щите для наводчика — как наводить в Т-34 и какое брать упреждение.
— Цвет хороший, немаркий, и на ту ирликону похож — вынес вердикт немного озадаченный Кутин. Видимо, ничего более положительного в подарке он пока не увидел. Цвет и впрямь был неброский — охристо-кофейный.
Играючи вкатили Куколку в кузов, закинули десяток деревянных ящиков где в каждом в аккуратных гнездах лежали три гранаты, отказались от угощения и скоро уже грузили добро и личный состав госпитальеров в кузов. Кутин предложил было бахнуть в подозрительную рощицу для проверки, но Берестов отрицательно помотал головой. Толку от такого бабаха будет ноль, а черт знает, что там в роще сидит. Мало ли — там и впрямь немцы, влепят из пулемета или чего еще, что у фрицев еще осталось — и получится некрасиво. Терять кого-либо из медиков начштаба категорически не хотел — больно уж старательно отбирал людей.
Когда все загрузили, оказалось, что Маши не хватает только. Девчонка кокетничала с распушившими хвосты разведчиками, видно потому и задержалась. Подошедший Берестов услышал только, как медсестричка отбрила, видимо, пытавшегося ее запугать сидящими в роще фрицами:
— Вот уж испугалась! Насмотрелась я на них в Сталинграде! Чего говорить — первый мой раненый на фронте — немцем оказался!
— Ведь заливаешь! Офицер, конечно? — подначил ее водитель броневика.
— И ни капельки не заливаю. Ну да, им оказался немецкий офицер. Удивлены, да? Первый выход на поле боя. Слышу, кто-то стонет, подползаю и вижу — немецкий офицер, пожилой такой: 'Не надо пух-пух, у меня четыре киндер и мутер в Германии'. У него оказалось тяжелое ранение в бедро, первая мысль — йода налить в рану, но клятва Гиппократа 'перевесила'. Перебинтовала я его и оттащила к нашим. Бойцы надо мной потом подшучивали долго.
— Сильна! — с уважением кивнул разведчик, остальные заулыбались.
Маша собралась сказать еще что-то, увидела подошедшего капитана и застеснялась, покраснела. Берестов сдержал улыбку, кивнул на грузовик. Девушка припустила бегом, ей помогли залезть в кузов. Капитан козырнул помогшим ребятам и отправился следом, а разведчики продолжили разглядывать рощицу в бинокль.
Сержант Калинин, командир минометного расчета.
— Прут, как сельдь по Двине! Весло вставишь в косяк — так вертикально плывет! — с нотками нелепой радости сказал наводчик.
Он сидел на стопке ящиков из-под мин, перекособочившись из-за раненой руки. Еще утром получил пулю в плечо, но после перевязки уходить не захотел и остался на батарее. Сложно сказать — почему, может быть, хотел в меру сил помочь сослуживцам, которые сейчас были в странном положении — такой слоеный пирог тут заварен, что куда там, перемешались и наши и немцы и черт знает кто еще, публика толпами бродит и поди пойми — то ли это военнослужащие, среди которых было полно всякой шушеры, включая и одетых в гражданскую одежду фольксштурмистов, с логкой руки самого же наводчика, бывшего местным Теркиным, называемых "фальш-штурмом", то ли немецкие беженцы, драпающие к американцам и сдуру надеющимися, что их там мармеладом с профитролями накормят, то ли всякие хранцузы, халанцы, хламанцы и прочие иродопейцы, которых пригнали сюда в Германию на работы и которые теперь перли домой толпами.
