Еще тогда, когда бои были под Ростовом удивился, увидев здоровенный немецкий дорожный щит с грозной надписью. Обычно такими предупреждали о партизанах — дескать не ехать поодиночке, только в составе колонны и оружие держать наготове. А на этом было совсем другое: "Ахтунг! В Ростове смертельно опасные венерические заболевания!"
Тогда только посмеялись. Сейчас картина была иной — болело и местное население, зараженное европейцами, болели и военнослужащие РККА. Тех, кто ухитрялся по меткому определению служивших в корпусе моряков "намотать на винт" в условиях фронта — даже судили, приравнивая к самострелам и симулянтам, в тылу относились мягче и сейчас множество бойцов и командиров хромало — единственным работавшим способом лечения были инъекции стерилизованного коровьего молока в ягодицу. Сам по себе совершенно безрадостный и болезненный укол давал потом бурную реакцию организма, с подскоком температуры и прочими радостями того же свойства — но помогало это хорошо, особенно в сочетании с постоянными инстилляциями уретры и стрептоцидами.
Таким пациентам не сочувствовали, а начальство ухитрялось для них устраивать еще и дополнительно пару часов в день строевой подготовки. Разумеется хромавшие вразнобой солдаты были для военного глаза нестерпимы, но командные умы быстро сориентировались, деля горемык, пораженных стрелой Амура, на тех у кого укол в левое полужопие, и у кого вправо. Поделенные по этому признаку команды уже были однообразнее на маршировке. Хромали одни на правую, другие на левую ногу и потому начальство видом своим не оскорбляли. А презервативы в больших количествах пошли в армию и медикам теперь приходилось обучать воинов как пользоваться резинками. Это было непросто и для медиков — особенно для женщин, и для солдат — публика в основном была деревенская, стеснительная.
Частям гвардейского корпуса наконец-то вручили гвардейские знамена, долго видать вышивали — с присвоения звания больше года прошло! Все радовались, а Быстров огорчился — его медсанбат звания гвардейского так и не получил, видно та история с умершим комбригом сказалась, потому что ничего другого в голову не приходило — если и не отлично отработали, то уж точно — хорошо.
И даже на Правобережьи, где была лютая осенняя распутица, постоянный дождь и колесный транспорт влипал в размузганную грязь разбитых вдрызг дорог, словно муха в варенье, медсанбат ухитрился не отстать и принимать раненых, которых было очень много, пока корпус пытался пробить дыру в заранее подготовленной обороне немцев и когда немцы яростно контратаковали, отбросив корпус, удалось вывезти всех раненых, благо танкисты помогли. И позже — когда отбросив контратаковавших и упершись в новую линию обороны немцев, уже пополненный корпус был переброшен туда, где нащупали слабое место в обороне и там введен в прорыв следом за отличившимся на Прохоровке танковым корпусом — вот где смогли работать как следует. Корпус дрался самостоятельно, в отрыве от остальных сил, имея всего 53 танка, наполовину — легких.
И медики не отстали, хотя по размякшему от постоянного дождя чернозему даже танки ползли с трудом, на первой передаче.
Хорошо хоть наградами не обделили. Начмед корпуса получил "Отечественной войны" 2 степени, а командир медсанбата, начштаба и замполит — по рубиновой Красной Звезде. Еще удалось добиться медалей для рядового состава — десяток "За боевые заслуги", да симпатичной миниатюрной медсестричке Маше вдруг досталась медаль "За оборону Сталинграда" — догнала, надо же.
Остальные — то получилось мимо Сталинграда провоевали, а эта смешливая девочка успела хватить боев в развалинах города и майор слышал, что единственная из его команды, имеющая медаль "За отвагу" носит награду весьма заслуженно. Сама она не любила рассказывать, за что получила, отделывалась шуточками, дескать повезло просто, но майор знал доподлинно, что выволакивала эта хрупкая девчушка из-под минометного огня раненого бойца, как положено — с оружием. Стянула его в овражек, силенки и кончились. Практически прямо на них через пару минут скатились двое немецких солдат, спасавшихся от того же минометного обстрела и Маша шутила, что только с перепугу она рявкнула не своим голоском "Хенде хох!" и вкатила рядом с опешившими немцами короткую очередь из автомата бойца (хорошо, в диске патроны оказались). Возвращение к своим было и триумфальным и потешным, бойцы и впрямь веселились, когда мимо них двое здоровенных немцев осторожно несли нашего раненого, а сзади вышагивала маленькая свирепая девочка, сгибаясь под тяжестью немецких винтовок и автомата. Это дорогого стоит, когда девчушка так быстро соображает! Хорошо там воевала, была ранена. После ранения попала в поле зрения Берестова и тот мигом ее забрал в медсанбат, чему майор только порадовался.
Толково подбирал кадры начштаба, а кадры — решают все, как метко сказал вождь советского народа. И почему-то Быстров подумал, что немцам предопределено быть разгромленными. Даже несмотря на все их зверства. А может и потому тоже. Связь между зверствами гитлеровцев и их скором поражением определенно есть. В войне на истощение побеждает более крепкое государство, более державный народ. Такому народу почему-то не свойственна систематическая жестокость. Скорее всего это связано с оптимизацией ресурсов. Гитлер, отменив химеру совести, сделал свой народ жиже, а государство слабее. Потому они проиграют.
Хотя крови нам это будет стоить немало. Очень немало.
Капитан Берестов, начальник штаба медсанбата.
Надежда на то, что удастся, как раньше, разжиться трофейной техникой провалилась, это было очевидно. Взять Моравску Остраву, город с важным железнодорожным узлом и массой всяких складов — не получилось. Вместо прорыва обороны вытанцовывалось медленное прогрызание ее, продвигались атакующие по 1 — 2 километра в день, на перемолотых огнем и гусеницами немецких рубежах обороны — давно отлично подготовленной и продуманной системы обороны — оставался только металлолом. И потому беда с обеспечением автомобилями стояла во весь рост. В корпусе не хватало почти 1300 полагавшихся по штату грузовиков, потому транспортная проблема была крайне острой. И медсанбат был точно в таком же положении. Грузовики поступали, конечно, но сразу шли в боевые подразделения, там транспортом уже обеспеченность была высокой, а тыловики выкручивались, как умели. Имевшиеся два грузовика мотались круглые сутки. И не успевали. Начальник штаба был в положении, когда хоть за голову хватайся — всем выверенным планам настал моментальный карачун, приходилось выкручиваться самыми разными образами. И все равно солоно приходилось.
Отсидевший в резерве главного командования больше года механизированный корпус пошел в дело только весной 1945. Гибель Третьего Рейха была уже видна даже невооруженным глазом, с той стороны, с Запада ломились союзники, технику они, наконец, стали поставлять по ленд-лизу как должно, но пока до корпуса обещанные студебеккеры не дошли, ехали товарняками. Зато привезли со сломанной рукой командира разведбата — навернулся с мотоцикла Харлей — Дэвидсон, норовистая оказалась американская лошадка. Для службиста Берестова в этом корпусе многое было непонятно — и почему надо называть, в общем-то дивизию — корпусом и зачем иметь в штате аж два разведбата — броневичковый и мотоциклетный. Потом их почему-то слили в один разведбат. Менялись номера и названия частей, составляющих корпус. С другой стороны так уж вышло, что командиры были уже тертыми калачами и потому отношение к медикам у них было такое, какое характерно для повоевавших и хлебнувших горя сполна. Капитана давно перестало удивлять то, как по — разному относятся к медицине не воевавшие военные чины — и воевавшие. Разница была капитальная!
За счет этого отношения и получилось перебазировать медсанбат, когда корпус сдал свои позиции сменной пехотной дивизии, и убыл на соседний фронт, где в обороне врага нащупали дыру. В позапрошлом году такой же маневр корпус провел под Кременчугом, когда для обмана фрицев все рации с персоналом остались на старом месте, имитируя своей работой нахождение здесь всего соединения, а корпус без раций и радистов объявился совсем в другом районе. Теперь уже этими радиоиграми не баловались, немцы катастрофически потеряли мобильность и потому обманывать их не имело смысла. Стянувшие к месту вероятного прорыва войска, немцы конратаковали постоянно, крупными силами, яростно и не считаясь с потерями, остановив полностью наступление РККА, но перебросить собранное тут на другой угрожаемый участок они уже не могли.
Поэтому их оборона была прорвана севернее, соседним фронтом, и теперь корпус пошел по дорогам Верхней Силезии, усилив группу прорыва. Прибывшая для ликвидации дыры в обороне немецкая "пожарная команда" попала в мешок и сейчас бискаускую группировку незадачливых спасателей домолачивали всеми силами. Благо танки корпус получил новые и хоть они и назывались тоже "тридцатьчетверками" но и внешне и по боевым качествам превосходили старые на три головы, а впридачу пришли и совсем новые "ИСы -2", которые хоть и были чуточку похожи на новые танки Т-34 зализанными обтекаемыми формами, но являлись уже без всяких дураков тяжелыми танками с очень сокрушительной мощью. В наступлении они шли на флангах корпуса, да впридачу везя с собой артиллерийских и авиакорректировщиков, и потому контратаки немцев давились быстро, жестко, совместно всеми родами войск и с разгромным счетом.
Развертывать медсанбат было приказано в небольшой немецкой деревне, практически не пострадавшей от боев.
— Были там какие-то оглоеды, разогнали их, хулиганов — туманно объяснил замполит. Видно было, что он и сам не очень в курсе, иначе бы растолковал подробно, он был в достаточной степени занудой, что сближало его с Берестовым. Понимали они друг друга. Сильно непривычно было находиться на немецкой территории. Все здесь было изрядно другим. От архитектуры и кончая бытом. Иная страна, иной народ. Было всем очень любопытно — как немцы у себя дома живут. И не понимали люди — какого черта немцы поперли в СССР, жили-то они определенно богаче.
Развернули медсанбат быстро и привычно, как появилась свободная минута, старшина Волков пришел сообщить — что нашли пушку. Правда она немного не того.
Посмотрев непонимающе на своего сослуживца, капитан пошел глянуть своим глазом, а к ним присоединился и наводчик Кутин, работавший теперь санитаром.
У самого въезда в деревню, за полуразвалившимся сарайчиком, оборонявшиеся попытались организовать позицию для 37 миллиметровой "колотушки". Сама пушечка валялась перевернутой, полувыброшенной из ровика, тут же лежал весь расчет.
— Сопляки совсем — удивленно заметил Кутин, переворачивая ногой лежащее плашмя тшедушное тело. Берестов глянул — да, малец лет 13, не больше. Рядом — двое таких же недомерков, а к стеночке привалился, наоборот, старикан хорошо за 60 годов, ветерок шевелил свесившуюся на морщинистое лицо длинную седую прядь волос. Все "артиллеристы" были в какой-то невоенной одежде, старик вообще в гражданской, сильно поношенной, мальчишки — в желтовато-гороховых форменных рубахах, портки у одного черные, у другого — серые, у третьего — синие. Штатский сброд. Капитан присел, глянул, что за повязки на руках. "Фольксштурм".
Ясно, вроде ополчения, только у нас оно было в начале войны, до того, как мобилизация прошла и сугубо добровольно, а тут — слыхал Берестов, что мобилизация поголовная, вот наглядно — детей гребут сопливых.
— Бонба! — усмехнулся Волков, катнув ногой странную тяжелую штуковину с опереньем, похожую и впрямь на авиабомбу и на здоровенную минометную мину.
— Нет, это снаряд такой — отозвался Кутин, высунувшись из двери погреба, куда от ровика был прокопан ход сообщения.
— Здоровенная пушка, наверное, для таких снарядов — уважительно сказал старшина.
— Не, это как раз к ней, вот к этой. Тут у них в погребе склад как раз, штук двадцать.
— Заливаешь! В ствол точно не влезет — уверенно отрезал Волков.
— А она не в ствол, она — надкалиберная, ее на ствол надевают, а стреляют холостым зарядом. Вот как этот — показал гильзу без снаряда артиллерист.
— Чего только фрицы не придумают! — пристыженно бормотнул старшина.
Берестов промолчал. Танкист, разметавший одним снарядом сарайчик и орудийную позицию, вывел пушконку из строя серьезно — колесо изорвано, одна станина погнута, щит раскурочен. Да и снарядищи эти больно здоровы, чтобы их таскать. Не годится. Посопел носом, пошел обратно к себе — для него и штабных дел было выделено две комнаты в трехэтажном доме, где расположилось и остальное командование медсанбата. Странное было впечатление — вот оно, логово зверя. И дом — с канализацией и водопроводом — хоть это деревня, а не Ленинград. Богатый дом, старые картины маслом на стенах, фарфора полно, паркет, действительно — какого черта им тут не хватало?
Занялся только текучкой — и тут загрохотал короткими очередями пулемет, который сам же Берестов и определил на самую высокую точку в деревне — на колокольню. Сразу же затрещали еще два других — с южной стороны. В ответ частая трескотня нескольких немецких машинок — они скорострельнее чешских, звук четко другой. Подхватился и бросился на улицу. А тут же и Волков с Кутиным и еще пара санитаров, к нему бежали.
— Что?
— Немцы. До роты. Пехота. Метров семьсот, в рощице обнаружены.
— Тащ, капитан, если пушечку притащим — я их пугану — уверенно заявил Кутин.
Пару секунд Берестов смотрел на невзрачного артиллериста испытующе, потом кивнул. Загрохотали по асфальту сапогами, рванув на окраину. С колокольни сверкали нити зеленых трассеров, от самой колокольни сыпало пыльными облачками — немцы приняли бой и вовсю отвечали.
Оказалось, что старательный Волков с земляком своим уже обошли деревню и прикинули возможные позиции, очень уж хотелось им показать свою работу лицом. И вот — случай удобный. Хорошо, "колотушка" была легонькой, прикатили на одном колесе мигом, поставили за низкой кирпичной оградой, прикрывающей от пулеметного огня. Рощица — прямо напротив, за забором, оттуда огоньки взблескивают.
Остались при орудии втроем, остальные побежали за боеприпасами. Волков собственноручно насадил на ствол тяжеленную дурищу.
— Килограмм десять не меньше — сказал зачем-то.
Никто не ответил. Берестов осторожно выглянул из приоткрытой калитки. Кутин старательно вертел ручками, поднимая ствол повыше.
— Готов! — сказал он.
— Охонь! — отозвался Берестов.
Бахнуло, не так, чтоб и очень громко. Странный снаряд, отлично различимый в небе, медленно поплыл по крутой траектории и шмякнулся с сильным недолетом. Солидно шмякнулся, впечатляюще. Дымный гриб внушительных размеров пополз кверху. Пушчонку посунуло назад отдачей, из-за кривой станины свалилась с подставленного вместо колеса деревянного ящика. Поспешно, пыхтя от натуги, восстановили статус кво.
Наводчик опять закрутил рукоятки. Волков нахлобучил следующую дуру.
— Охонь по годофносси! — приказал начштаба.
Опять бахнуло — и через несколько секунд рвануло в рощице, наверху в кронах — видать в дерево угодило.
