Будет ли игра стоить свеч? А если стрельбу услышит какая-нибудь проезжающая вдруг неподалеку танковая часть? Войска еще должны перемещаться. Даже не удрать толком, топлива в баках у танков — на донышке. А что такое поспешное бегство — Гаманн отлично знал, укатят все, а ты на сдохшем танке, словно устрица на мели, беги ногами.
Все вздрогнули. Стрельба — заполошная, хаотичная, из всех стволов, включая даже пушечные обрушилась ударом по ушам и нервам, стала раскатываться все шире и шире...
Это было совершенно непонятно — словно на русских напали повсеместно и теперь они палили хаотично и бездумно! В воздух вдалеке взметнулись струи трассеров и пучки ракет — в каждом месте, где стояли красные и сколько видели глаза — в темнеющее небо стреляли Иваны. Но звука самолетных моторов нет сверху. Что, черт возьми, случилось?!
Первый сообразил Шаттерхенд.
— Будь я проклят, парни, но это — салют! Конец войне. Они победили.
Гаманн кивнул. Никакого другого объяснения быть не могло.
И он решился.
— Слушайте приказ: атакуем госпиталь. Выдвигаемся через час. Собрать все. Разберитесь с грузом, чтобы не возиться зря с погрузкой, когда бросим танки и БТР. Скромник — выделяешь штурмовую группу для ликвидации санитаров и захвата аптеки. Командира головного танка, сопляка этого — ко мне, надо накачать его бодростью и осознанием высокой миссии. Порядок колонны следующий...
Капитан Берестов, начальник штаба медсанбата.
Выстрелы, раздавшиеся из самого центра поселка ударили по нервам, которые и так последнее время были натянуты как струны. Закрутил ручку полевого телефона, сидевший на колокольне пскович ответил тут же.
— Да никак нет, никого немцев не вижу, наши на площади забегали... Пляшут вроде, тащ капитан! Точно — пляшут!
Кинулся туда, привычно подхватив автомат, как на грех никого из своих проверенных рядом не оказалось.
Выскочил на площадь и столкнулся с Быстровым, который широко улыбаясь неловко бахал в небо из своего пистолета, тут же и вездесущая Маша лепит неровными очередями в воздух, еще люди бегут. И бычьим ревом орет горластая старшая медсестра:
— Урра! Урррраааа! Победа! Войне конец!
И точно, пляшут. И орут. И палят от радости в небо. И бегут еще люди и чехи тоже...
— Все, дорогой ты мой Дмитрий Николаевич! Конец войне! К черту ампутации! — радостно заговорил возбужденный и счастливый хирург Быстров.
Барсуков тут же, усищи крутит, глазами сверкает. Счастье в воздухе как аромат сирени веет. Только вот посреди всего этого не получается Берестову порадоваться. Потому как и на лице у усача — то же с а м о е, что у Кутина, что еще у пары бойцов. И тягостно оттого на сердце невыразимо.
Командир медсанбата с замполитом уже праздник организуют, сестрички столы со стульями на площадь тянут, а начштаба — хоть вой. Зам по хозччасти — тихий и незаметный добытчик уже даже бутылки на стол тянет заковыристые — разные по форме и с цветными этикетками.
И людям настроение поганить неохота, не тот момент и самому гадостно до сблева. Добро бы мог что внятное сказать — но ведь курам на смех — предчувствия у него, извольте видеть. Даже и не скажешь ничего.
А большой пир намечается — вон и Волков с поварами забегал, как посоленный. И жуть как не хочется людям праздник поганить...
Подошел в смятенных чувствах к счастливому Быстрову. Тот глянул на физиономию своего старшего адьютанта, улыбка медленно стала сползать с лица. Начштаба спохватился, постарался улыбнуться сам как можно беззаботнее. От этого деяния майор мигом стал суров и напряжен.
Отвел Берестова в сторону, тихо спросил:
— Что случилось, Дмитрий Николаевич?
Маясь своей несуразностью, Берестов как мог — объяснил ситуацию. Врач тоже похмурел, никаких смешков и издевок, всерьез его проняло. Видать, тоже доверяет интуиции.
— Считаете, сегодня что случится? — спросил деловито. Выслушал не очень внятный ответ, подумал.
— Тогда так. Меры безопасности усильте. С бойцами поговорите, не хотелось бы, чтоб нас тепленькими и пьяненькми взяли голыми руками. Потом все же за стол явитесь, распоряжусь и туда телефон поставить. Действуйте, Дмитрий Николаевич!
Начштаба одолжил велосипед у писаря, прокатился по поселку. Караулы удвоил, поговорил с людьми, твердо пообещав, что будет и на их улице праздник, но сегодня — ни капли в рот и без расслабления. Скобарь с МГ-42 на колокольне отреагировал тут же — завесив там окна плащ-палатками, чтоб на просвет не видно было. В нем Берестов был уверен. Точно так же был уверен в пулеметчике с другого конца поселка — еще когда сидели в тылу, отличился ефрейтор тем, что на очередных учениях украли у него разведчики "противника" тело пулемета максим. Аккурат перед приездом на позиции самого комкора. Генерал только и спросил, глядя на станок в окопе и донельзя грустный расчет, куда, дескать, пулемет дели?
— Украли пулемет, одни колеса остались — горестно признался командир расчета.
Анекдотичный вроде бы случай, а ефрейтора как подменили, параноиком стал почище Берестова. И потому после контузии и ранения — пострался капитан его себе оставить — пулеметчиком тот был, что называется, от бога.
Стоявший в карауле на въезде кряжистый сибиряк из саперов предложил свое — улица была наполовину перегорожена здоровенной баррикадой из бревен и камней, так он нашел сделанную, как и баррикада, тоже немцами доску, к которой были примотаны четыре противотанковые мины. Затея была понятной — прыгаешь в подвал ближайшего дома, тянешь за веревку и доска ложится поперек свободного проезда. Хрен кто проскочит!
Приказал саперу проверить и обучить тот наряд, что на другом конце стоит на выезде. Заодно велел легкий шлагбаум поменять на приличных размеров бревно — для своих, если черти принесут кого, можно и снять, а чужакам — морока. Насчет бдительности повторять не стал, напомнил только, чтобы документы проверяли у всех на въезде.
Кутин с пушкой — куколкой был готов — как пионер. Волков, замороченный суетой на кухнях ухмыльнулся только — автомат висел у него на плече, да и повара были вооружены и подпоясаны.
Навертел хвоста двум патрулям, чтоб глядели шестиглазо. Вроде бы все сделал.
И пошел к столу, стараясь напустить на себя веселый вид. Было муторно.
Проверил как подключен поставленный тут на отдельном столике многоканальный телефон командира (оброс средствами связи медсанбат, телефонизировался, теперь даже на караулах полевые телефоны были). И скромно уселся на свободный стул. Уже выпили за Сталина, за родную страну, за Победу, конечно. Сам начштаба хлебал сладкое химическое немецкое пойло, сделанное из сухого лимонада.
Слушал обрывки разговора, оглядывал сидящих за разнобойными столами сослужвцев, нескольких легкораненых офицеров и приехавших проведать товарищей фронтовиков. Как раз слева напропалую кокетничала Машенька, удивительно похорошевшая, сверкающая глазищами и белыми зубками. Она купалась в лучах внимания сразу двух старших лейтенантов из гостей.
— Ой, ну вы тоже скажете, письма писать. Я вот знаю, что мой сосед переписывался с крокодилом! Я совершенно серьезно говорю, зря вы смеетесь, товарищи старшие лейтенанты!
— Для вас, сестричка — мы Саша и Гриша! Но с крокодилом — это вы хватанули, Машенька!
— Ни капельки не хватанула, честно-честно! Соседский мальчишка переписывался. Школьник.
— И крокодил отвечал? — словно в театре, вовремя подал реплику Саша.
— Да!
— Этого не может быть — подогрел разговор Гриша.
— Я не вру! Мальчишка только в школу пошел, писать научился, был этим очень горд. А у нас рядом с вокзалом — фонтан. Дети вокруг крокодила хоровод водят... — горячо и убедительно заговорила Машенька, по ней было видно, что у нее в городе — был фонтан, не хухры-мухры!
— Какой-то странный фонтан — переглянулись старлеи.
— По сказкам Корнея Чуковского! Вот на прогулке Петька там разговорился со старичком таким седеньким. Рассказал, что умеет писать буквы и слова. А старичок и говорит, что это здорово, теперь мальчик может переписываться. Даже вот крокодилу письмо написать может, сам старичок частенько с крокодилом переписку ведет. Петька, разумеется, не поверил, он смышленый пацаненок. Но старичок свое гнул — вот тебе кусочек бумаги и карандашик, напиши, что хочешь, и вон в ту трещинку положи. А ночью крокодил будет прогуливаться и ответит. Ему же скучно целыми днями лежать неподвижно, но работа такая, иначе люди пугаться будут, а это — нехорошо. Только нельзя ночью подглядывать — обидится и все кончится.
Петька не поверил, но письмо написал. На следующий день прибежал проверить — а старичок не соврал, точно ответил крокодил. Так и пошло. Петька — когда они эвакуировались, повезло, до бомбежек еще, меня просил за крокодилом присмотреть, чтоб не обидели его.
— И как? Его не обидели? — переглянулись офицеры.
— Нет, зимой там мы проходили — уцелел. Все вокруг сгорело, а писарь этот четырехногий остался!
— И хвост целый?
— Точно
Берестов, поневоле слушающий эту не то беседу, не то флиртование, усмехнулся краешком рта. Сейчас его больше всего волновало — будут ли чехи на манер поляков стрелять в спины. И слишком много раскрытых окон выходит на площадь. Хотя вон маленькие девочки в цветастых национальных нарядах бегают и взрослые чехи улыбаются, в разговоры вступают, угощают пивом...
Радоваться бы и радоваться, а — свербит на душе. И почему-то вспоминается, как бинтовали сильно поранившегося об рваную алюминиевую обшивку при падении с фюзеляжа сбитой рамы бойца из аэродромной обслуги. Приехали тогда из истребительного полка технари снять шильдики для подтверждения летной победы, все сделали, да один поскользнулся неудачно — и как саблей рану получил.
Пока ему помогали в рядом оказавшемся медсанбате и поглядел Берестов на сорванные с самолета металлические таблички со всякой технической информацией. Тогда же и запомнил, что на чешских заводах была сучья рама сделана — Брно, Прага.
И вон — пивом угощают, дома целехонькие. Под Курском не то, что пива, корки хлеба немцы при отступлении не оставляли. И под Москвой. И под Кременчугом. А тут все целое, словно и не война. И костюмчики на девочках с веночками...
Откуда ждать удара? Черт, паскудно как на сердце — уже и капитулировала Германия и войне вроде конец, а чертовы гансы рвутся сдаться американцам, готовы из-за этого на любую пакость. И вроде бы медсанбат хорошо поставлен, не на путях отхода, специально ездил к начмеду поговорить перед приказом, а черт его знает — почему на лицах у нескольких сослуживцев — нехорошая отметина лежит. И опять дурацкая мысль — какой же глупостью выглядят рассказы о немецкой послушности — им приказано сдаваться по местам, а они когти рвут.
Пирушка идет как по рельсам, веселые все. Машенька заливисто хохочет, лейтенанты вокруг нее вьюнами вьются, с той стороны стола, где терапевты кучкой, донеслось:
— А пациент меня и спрашивает: "Что же мне жениться на вдове? Умру — и на том свете у меня жены не будет!"
И тоже хохот. Да все смеются, у всех с души камень свалился. И хоть вина совсем чуть, а языки развязались, уже откуда-то гармошку с аккордеоном притащили, чех на скрипочке поигрывает, праздник в деревне во весь рост. Скоро и танцы будут, не удержатся люди.
А уже и лампы тянут горящие, темнеет. И очень всем непривычно, что не надо соблюдать светомаскировку, знают все, что кончилось люфтваффе полностью — а необычно очень, отвыкли совсем, и даже какое-то нахальство всеми ощущается, словно что-то неприличное делают и от этого еще веселее. В окнах домов тоже свет зажегся, совсем невиданное дело. Деревня — война — и электричество! Переглядываются все радостно, уже песни затянули — на обеих концах длиннющего стола — разные.
Один только капитан старым сычом сидит, прячется за здоровенной кружкой с залихватски воняющим лимонадом. Да Быстров нет-нет, да глянет искоса на своего параноидального адъютанта старшего. Небось думает, что свихнулся Берестов от своего застарелого психоза, теперь вот все кончилось, а начштаба обидно, наверное, что все его хлопоты зазря были, не сработала его паранойя.
Но хоть и обидно было это понимать, а очень бы хотел Берестов, чтобы ничего не случилось, убил финский снайпер в нем тщеславного мальчишку, постарел быстро капитан, мудрее стал. Решил, что если сегодня ничего не произойдет, поговорит он с командиром через два-три дня, чтобы посоветовал что от нервов, валерьянку там попить втайне или еще что полезное.
Лишь бы сегодня телефон не звонил и...
Телефон зазуммерил, ударил по нервам, Быстров тоже дернулся, да один лейтенант старшой оглянулся недоуменно. Начштаба схватил трубку. Пскович с колокольни. Видно — волнуется, потому как частит и гласные глотает, такая у него привычка.
— Тащ кан, колнна едет, километра полтора, два танка, бэтр!
— Наши мошет?
— Не, танки квадратом! И кто с наших поедет седни?
— Подсветите, когда будут ближе! Твоя пулеметная очередь — сигнал к бою.
Закрутил ручку, сапера вызывая, что на въезде. Тот явно рядом сидел с аппаратом, мигом спохватился. Велел ему быть наготове. Танки едут.
— Есть, то-то глядю они кирпичами сверху кидаются, я то...
Оборвал разговор. Взглянул на окружающих, сморщился оттого, что портит людям праздник и негромко сказал, шагнув к Быстрову.
— Тфа танха, бэтдансподтед, едут к нам. Километд.
Майор непривычно быстро вскочил, пока взлетал со стула, буркнул почти неразборчиво, но капитан чутким ухом понял суть — если это наши дятлы катаются, напоит их командир медсанбата касторовым маслом.
С въезда в небо — белая осветительная ракета на парашютике. До того — красные и зеленые пуляли, для салюта. Тени от домов черные поползли.
Сыпанул Быстров приказами, публика недовольно замолчала, но лампы тут же потушили, стали рассасываться, не изображая больше групповую цель. Но медленно и неохотно. Противно всем стало, что веселье сапогом топтанули. Тем более — что наши танки-то наверняка!
И тут же сразу произошло много всего — от въезда, с колокольни взревел очередью псковский МГ, почти сразу же — длинный гром и звон с ревом... Горячим воздухом с пылью в лица толкнуло из-за поворота. И опять перепевчатый звон — выбитые оконные стекла каскадом сыплются.
И пальба. Хорошо, улочка кривая, а то близко за углом — танковая пушка рявкнула и взрыв снаряда Опять пыльная волна пахнула. Берестов тоже на ноги успел вскочить, хватая штурмгевер, рявкнул:
— Х поюю!!! — и ловко успел у лица схватить вылетевшую на крике вставную челюсть, тут же вставил ее обратно, привычно, словно рожок с патронами в автомат.
Вот тут все сыпанули горохом, стремительно, словно тараканы.
Дрессировали людей не зря, никакой паники рванули все по местам, только гости переглянулись и рысцой дернули туда, где загремело.
Остановил старлеев, показались толковыми. Спорить не стали подчинились. Не зря гонял сегодня на велосипеде — знал уже этот поселок вполне ясно. Потому кинулся не напрямки. больно уж там пулемет танковый стукотал, а в обход, через узкий проулочек залезли на крышу низкого то ли сарая, то ли гаража, аккуратно по очереди глянули.
