И так-то в Германии все было непривычно и — даже на взгляд капитана — очень богато, а в этом доме и по меркам немецким было шикарно. Три этажа — а собственный дом! Электричество, газ — и горячая вода в ванной, когда захочешь. И сама ванная — большущая, стоящая в такой комнате, что и спальней могла бы быть с узорным кафелем на полу и стенах. И совсем непривычные приборы — то похожий на старинный пистолет воздуходуй для сушки волос в ванне после мытья, то утюг электрический и даже странная железная бочка — которая как-то электричеством стирает, что нашлись в другой комнате, отдельной для всяких бытовых дел. Сытостью и благосостоянием перло от этого дома, хотя жило в нем всего двое старых немцев — семейная пара. Странно все это было даже офицерам, а бойцы тем более не понимали — и того, почему немцы так хорошо живут — и почему от всей этой благости поперли фрицы завоевывать СССР, который куда беднее.
Замполит Барсуков извелся весь, проводя беседы и политзанятия, но сложно ему было — потому что вот тебе — все перед глазами — и отличные дороги без столбов, чтобы самолеты с них могли взлетать, и крепкие фольварки с каменными домами под железными и черепичными крышами и бетонными хозстроениями. И в домах — полно всякой добротной одежды и обуви, даже в деревнях — шикарная городская мебель, одеяла, белье постельное, посуда. Какого им рожна тут не хватало? И это еще сильнее бесило, тем более, что дрались немцы отчаянно. Всем уже было ясно, что проиграли они войну, их упорное сопротивление и уже бессмысленно проливаемая ими кровь тоже злили очень. Зачем, почему? Ну, сломан же у них хребет — зачем зазря людей убивать?
Ведь даже жратвы у них было полно — стоило только заглянуть в просторные, сухие бетонные погреба, где на полках рядами стояли всякие варенья-соленья, висели окорока и стояли бочонки — с вином и маслом.
Странно все это было. И чувства вызывало странные. Нехорошие. Не гожие для человека.
Если бы не периодические разговоры с командиром медсанбата — совсем бы в душе кипело у начштаба. А меланхоличный и спокойный майор Быстров, вполне уже доверяющий своему сослуживцу и потому периодически откровенничающий, мало того, что пример в поведении подавал, так еще и умел парой — тройкой фраз и бешенство душевное унять. Как поговоришь с ним — так словно холодный душ примешь — и голова проясняется и злоба утихает и работать охота.
Еще когда рекогносцировку проводили и машина с Берестовым подъехала к этому дому — капитан удивился сильно, потому как у крыльца стояло два десятка девушек с цветами в руках. Такая делегация раньше не попадалась ни разу. Вылез из кабины — девчонки тут как тут, радуются, гомонят. Сразу не понял — ну, поди пойми двадцать девок сразу — а потом разобрался — наши это девчата, из "острабов", причем за свою хозяйку просят. Дескать, фрау Хильдегарда — хорошая! Не надо ее обижать!
Тронутые они тут все в Германии. Даже которые наши. Так смотрят, словно он, советский офицер, капитан Берестов — дикий каннибалл и будет сейчас из этой Хильдергады суп варить. Кое — как выдрался из толпы, осмотрели имение — вполне годится для развертывания и для обороны подходит. Девки хвостом ходят — радуются. Опять непонятно — чего веселиться, если сами же сказали, что хозяйка у них хорошая. А — аж светятся. Хотя одеты — плоховато, прямо сказать, в обносках. И цветы в руках — бумажные, самодельные.
Ситуацию прояснил пообщавшийся с девахами замполит. Подошел к Берестову, когда тот устроил перерыв в работе (в санбате — как, впрочем и во всей РККА сейчас, уже привыкли к начштабам относиться с почтением, это до войны адьютантов старших вызывали к командирам, сейчас наоборот — командиры сами приходили). Поделился очередным открытием:
— Ушам не поверил, Дмитрий Николаич — девки-то наши потому за хозяйку заступились, что она их кормила! — запыхтел усач.
Берестов пожал плечами, потому как не понял сказанного. Рабов надо кормить, это любому понятно. Чего это замполит так раскипятился?
— Вот, ты тоже не понял. А оно просто — рабыни стоят дешево. И многие тут хозяйчики их не кормили практически, давали отбросы, что и свиньи не жрут. Девок — то сюда гнали здоровых и крепких, их на пару месяцев хватало. Так вот немцам дешевле было новых купить, чем кормить прежних. Потому эти и радовались — они тут давно уже прожили. Так-то вот. Благодеяние вишь — кормить...
Тут усатый вывалил грохочущий ворох матюков, облегчил душу и пошел к себе — на второй этаж. В фольварке размещался штаб и персонал: врачи и медсестры, еще и место оставалось. Рядовые и сержанты распространились по хозслужбам и тоже устроились отлично. Вообще — просторно расположились, а раненых поступало мало, да и доставлять их по таким дорогам — асфальтированным, ровным — было не сложно.
Корпус, сунувшись в предгорья Судет, понес тяжелые потери, в первую очередь — техникой. Танков осталось теперь совсем мало и с чем дальше двигать — а впереди еще были судетские горные укрепрайоны, построенные со всем старанием еще в 30 годы — как-то было непонятно.
Одна радость — раненых все же мало относительно. Несравнимо меньше, чем раньше.
И словно затишье какое-то наступило. Отдых, почти санаторный. Основные бои гремели севернее, там, где проламывали дорогу на Берлин. А здесь — благодать. И весна в Германии ранняя и тепло уже становится. Особенно, если сравнивать с той же сталинградской степью или Карелией. И все же — чего этим тупым фрицам не хватало?
Капитан вышел на улицу, уже мимоходом удивившись затейливой деревянной резьбе на лестнице, постоял на солнышке, подышал свежим воздухом. Размялся немного, от сидения за бумагами усталость была сильной, хоть и иной, чем при длительном марше. Можно было бы пройтись, проверить караулы, но надо закончить списки на отправку посылок.
С прошлого года приказом Верховного разрешалось в виде поощрения бойцам и командирам передовых частей отправлять раз в месяц домой почтовые посылки — рядовым и сержантам — по 5 кило, офицерам — по 10, а генералам — аж по 16. Чтобы не было мародерства в отправку шли только собранные трофейными командами вещи, так что просто бойцу ограбить немцев и отправить посылку с их польтами и золотыми зубами не получилось бы никак. Делалось все строго и организованно — в частях готовили списки поощренных, отсылали их в политотдел, после одобрения там — подписывал комкор и по завизированным спискам, подбирая, что понужнее в тылу, снабженцы отсылали соответственно то, что имелось трофейного на складах.
Понятно, что в передовых частях, ведущих бой, это все было сложно сделать, потому оттуда списки шли куцые и неравномерно, а Берестов своего не упускал и хоть и ворчал замполит, что многовато поощряемых, но помогал всемерно. Медсанбат работал как часы, придраться было не к чему, а даже такая ерунда, как посылка с мылом или тканью оставшимся без кормильца семьям оказывала весомую помощь. Многие санитары и водители были семейными и их детишки особенно нуждались в любой поддержке. Голодно и бедно жил тыл, отдавая все армии. Сами же медсанбатовские в этом убедились, посидев год в резерве.
Когда закончил работу — затылок словно чугунный и шея затекла. Но вроде бы все сделал — можно и отдохнуть. Сейчас у него была своя отдельная комната — угловая, маленькая, но с двумя оккнами. Обстановка в ней была неожиданно спартанской — полки с книжками, кровать и столик. Шкаф еще платяной, да всякие модели кораблей на полках. Были и фотографии — но их кто-то снял — остались только невыгоревшие пятна на обоях. Для себя решил, что тут, наверное сын жил — подросток. Очень такая была комната характерная, без этих немецких уси-пуси с фарфоровыми мещанскими собачками и пастушками. Зато были всякие газеты и журналы с волевыми арийскими мордами на обложках. Читать их было противно, да и не вполне безопасно, в принципе это запрещалось, но после того, как капитан предоставил когда-то весьма интересные переводы замполит к этому его увлечению относился с пониманием.
И даже понукал иногда, потому как для выступлений очень были уместны именно из первых рук слова, показывавшие суть "нового порядка". И в политотделе к материалам от усатого Барсукова тоже было отношение хорошее, как полагал капитан — пользовались наверху его переводами в личных целях, но не переживал на эту тему. Потому как считал важным именно довести до возможно большего количества людей то, что вело немцев в бой и их конечную цель. Потому, когда попадались особенные перлы — с чувством выполненного долга передавал материал усачу. Как, например, высказанное Гитлером во всеуслышание во время выступления: "Мы должны развивать технику обезлюживания... я имею в виду устранение целых расовых единиц... Я имею право устранить миллионы людей низшей расы!" После этого самому становилось понятно — зачем так себя вели гитлеровцы?
Другое дело, что читать эти людоедские речи было морально тяжело. Берестов, освободившись малость от гнета бумаг, решил почитать что-нибудь полегче, благо книг было много. Подошел к книжному шкафу поглядел на корешки, пару книг вытащил, пожелел, что старый немецкий готический шрифт толком не понимает. Со вкусом пролистал книгу с картинками про африканских животных, вздохнул. Слоны, носороги, жирафы... Слоны и носороги уже в немецком арсенале встречались. Противотанковые самоходки так названы. Усмехнулся, прикидывая. что могли бы назвать немцы из своей техники "жирафом". Наверное что-нибудь с длинной антенной. А может уже и назвали, зверинец у них тот еще. Опять книжки с готическими буквами, черт их разберет. Бархатный переплет мягко лег в ладонь. не книга, фотоальбом. И на первой странице — парень в мундире. А физиономией на старого хозяина дома похож. Это явно сын — морда уж очень похожа. Как-то привычно внутренне ощетинившись, капитан стал перелистывать твердые картонные странички с наклеенными фотографиями. Танки — те самые ПыЦы-1. Построения перед казармой. Несколько фото групповых, сидят и стоят, лыбятся в камеру молодые танкисты. Позируют с винтовками. Несколько странных фото — немцы с оружием, но почему-то голые веселятся у стола с пивными бутылками, двое показывают жопы фотографу. Поморщился, перелистнул.
Явно Франция пошла — силуэты у разбитых танков смутно знакомые — до войны как раз обучали в училище эту французскую технику. Негры-пленные сидят кучками. Брошенные французские танки, разогнанные обозы французов вдоль дорог — как это похоже! Парень на фоне Эйфелевой башни с приятелями, с бутылкой в кафе — хорошо французы воевали — гарсон в фартуке улыбается гостям куда шире, чем сами фрицы. Рад копеечке, заметно. Небось, плюнул немцам в стаканы или вино разбавил, герой. Девки гологрудые, отплясывают канкан на сцене в зале. Тоже улыбаются на все зубы. Парень с голой девкой, жмущейся к герою — победителю.
То, как гордая Франция, подкрепленная английским экспедиционным корпусом, живо капитулировала тогда сильно удивило всех сослуживцев Берестова. Ведь армия отличная, современная и еще с начала "странной войны" полностью отмобилизованная, занявшая рубежи обороны и явно наладившая взаимодействие. Как хорошо держались французы в Великую войну!
И вот — гордый галл услужает бравым бошам, а гордые француженки стелятся половичком перед победителями. А сейчас слышно, что вроде и Франция в союзниках опять. Только сложно сказать — кто там будет героями войны: рестораторы, разводившие алкоголь или проститутки, засношавшие до полусмерти.
Берестов потянул другой альбом — этот явно посвящен войне в СССР, вроде как ничего особенного, все виденное в начале войны своими глазами. Сваленный памятник Сталину с отбитой головой, сгоревшие и брошенные наши танки, грузовики, самолеты, пушки и тягачи, кучами и колоннами пленные красноармейцы. Глаз зацепился только за бравых фрицев, гордо едущих на древних Рено-ФТ мимо изб, подписана эта фотка была "Плескау, 7 августа 1941 года". Такие же танки были в первом альбоме, служили на них французы. Хотя, может и польские трофеи. Наклеены фото только в самом начале, дальше просто вложены. Смотреть было тяжело, да и смысла не было разглядывать уже виденное, потому капитан, поморщившись, пихнул альбом обратно на полку, но неудачно, зацепив краем, отчего собрание фотографий перекосилось и из него выпал толстый конверт. Поднял с пола, вытряхнул содержимое. Оказались тоже снимки — и стало понятно — какие. Видимо, мать немца этот конверт не видела, а только пыль сверху протирала, иначе бы припрятала, как фотографии со стен. Закипая, Берестов посмотрел запечетленное на снимках, рявкнул в окно, от чего тут же прибежало четверо санитаров с автоматами и сам потом не помнил, как оказался в флигельке, где скромно и тишком жили хозяева фольварка. И как пистолет в руке оказался — тоже потом никак не мог понять. Затряс веером фотографий перед побледневшими физиономиями.
Хозяин сообразил первым и неожиданно повалился на колени, потянув за рукав и жену. Немцы буквально взвыли, что они не знали, что их Ганс пропал без вести на Восточном фронте в прошлом июле, зелепетали что-то еще жалостное, несуразное и жалкое. Было у Берестова сильное желание всю эту семейку перестрелять к чертовой матери и спусковой крючок просто сам старательно лез под палец. Но капитан себя пересилил. И сказал — пойдите на хрен. Если еще раз увижу — точно прибью. И показал пистолетом на выход. Баба вроде как не поняла, сунулась, наверное, вещи собрать, но муж ее оценил все здраво и трезво и буквально выволок неразумную жену. Они убрались, как были в домашних пантойфелях и халатах. А капитан никак не мог засунуть пистолет в кобуру, немножко в себя пришел, когда понял, что санитары стоят и на него внимательно смотрят и лица у них злые и решительные. Вроде как ждут от него чего-то.
Сказал, что они могут быть свободны. Один задержался — тот мужик, у которого посылку подменили. Тихо спросил: "Может, мне догнать их, товарищ капитан? Я бы их тихо..."
Берестов вздохнул, подумал и через себя переступив сказал: "Нет. Не надо. Ступайте". Рука еще ощущала рубчатую рукоять пистолета. И буквально зудел вопрос — стоило выстрелить или нет. Вернулся в свою комнату, глядя другими глазами уже. Руки чесались запалить при передислокации все это добро. Рассказывал ему бывший в гостях по делам военврач, который со своим медсанбатом в Восточной Пруссии воевал. Приходилось там лекарям ездить по передовым частям и выступать вместе с замполитами перед солдатами, потому как наши бойцы, войдя на немецкую землю громили все и жгли. И развернуть медсанбат в руинах было банально холодно для раненых. Вот и убеждали бойцов — что их же самих придется на снегу лечить, раз все погорелое стоит. Теперь понимал лучше ощущения бойцов: "мы уйдем — обратно к себе, там где гитлеровцами ограблено все и разгромлено, на пепелище практически — а тут все будет целенькое и нетронутое и немцы же над нами и посмеются потом. А вот вам хрен, фрицы, жрите, чем нас кормили". Пожарам в занимаемых территориях способствовало еще и то, что тушить огонь было некому — напуганное россказами Геббельса население бежало в полном составе, бросая дома, имущество и скот. И страшно мешая пройти по дорогам к фронту своим же воинским частям. Посмотрел на стопку фотографий, зажатых в руке, опять в груди колючий ком взбух. Мда, знает кошка, чье мясо съела — рассказывали небось зольдаты о своих развлечениях, если бы им той же монетой платить — не останется немцев вообще в заводе.
