— Царь нам пособит, — неуверенно произнёс князь.
— Хан Улу-Мухаммед буде помнити пособь, кою деял ему Витовт в ратьбе с ханом Боратом за стол Злата Орды. Мню, иже они древле промеж ся порядилися яко Русь поделити, — снова высказался новгородец.
— Камо не рой, окрест почечуй. Одолевае нас латынянство да басурманство, — горестно вздохнул отец и строго добавил, — Ваську сыти сребром и мехами в тоем разе ненать. Сие яко клопа в лежаке сеим рудью питати с тем же толком.
— Новуград зело досажден Василеем Московски, понеже противу Литвы в недавней брани отступился. Архиепископ Евфимий вторый Господу древле сложил глашати тя на княжение Новуградско. Васильевы людишки излиха дмены. Боярство наше не чествуют (ст.русс.: Новгород очень обижен Василием Московским, потому что он не помог в недавней войне против Литвы. Архиепископ Евфимий II Господу давно уговаривал звать тебя на княжение Новгородское. Васильевы людишки чрезмерно надменны. Боярство наше не уважает).
Европейское лицо новгородца исказила гримаса ненависти.
— Вдай (ст.русс.: передай) мою велию благодарность его святейшеству, боярин. Разумеем мы с ним подобно. Растерзают нашу дедину суседы хищны. Князьки алчны израду содеют. Мы остатни изосташа, токмо Новуград, да Галич. Аще мы впадём, изгибне русска земля.
Тяжелый кулак могучего князя с силой опустился на поверхность дубового стола, заставив подпрыгнуть посуду.
Затем пьяные, хоть и порядком вятшие мужи переключились на обсуждение моих достоинств. Было сказано, что я учён настолько, что пророки библейские мне даже в подмётки не годятся. В таврели всех обыгрываю за пару чихов. Сказки фряжские благолепные знаю во множестве. Про движение тел небесных всяческих ведаю... У меня вдруг что-то в животе похолодело и в нужник захотелось.
— Отец, — крякнул я заполошно, — Пора нам домой возвращаться.
Отмахнулся от меня ручищей как от мухи, отчего качнулся в сторону боярина и приналёг на него. Словесное глумление продолжилось.
— А ты ведаешь, друже Василий, кой сей стервец злосерд на передок, яко тетерев кружливы? — кругля в страхе глаза, поведал родитель.
Друже естественно изобразил живейший интерес.
— В порты скоромны наряждетеся и из хором во град стрекоче, токмо пяты блещут. Жёнки градски сигае от него во все стороны, стенах и плачех, пощаду молих, а он, жестосерд, их хити и по закутам яти. Всяк день с мордою язвенна ворочаетеся в хоромины, мужами досажденны биях.
— Отдай его нам в Новуград на княжение, государь, — неожиданно попросил боярин Василий, — Нам сякие нать.
— Да вы оба просто издеваетесь надо мной! — озлился я, вызвав громыхающий хохот отца.
— Любо зрети ми, яко ты рдее вся до обуший (ст.русс.: мочка ушей), — заявил он, принявшись тискать меня до болей в разных местах, — Деву ему призрел, Марью Боровску. Помале они мя унуками угобзя (ст.русс.: одарят).
— Коя сестра князя Боровска Василея Ярославича? Тако она же ести детищ младна. Лет с десяток лет ей токмо суть, — пьяно удивился новгородский боярин.
Опа! А я ведь чуял что-то подобное. Победно взглянул на отца.
— Неча ему. Сам младенешек паки. Пождут оба нарока етений, — нашёлся князь.
Мне надоело слушать всякую чушь на свой счёт, и я отправился справлять нужду, предварительно подпустив вредным пересмешникам злого шептуна. Как ещё можно напакостить здоровенным амбалам? Даже котёнки в знак протеста геройски писают в тапочки хозяевам. Возвращался, понятное дело, с опаской. Государственные мужи ютились в коридорчике перед закрытой дверью в палаты.
— Вот он, злокоман бесстужи грядет и очами мжит. Поди семо. Я те ушеса оборву, — радостно заорал князь.
— За что, отец? — невинно поинтересовался я.
— Воню злу, яру ты в палатах дхнул и боярина Василея живота вмале не лишил? — сообщил он мне, едва сдерживая смех.
— Нелеть его в Новуград заяти на княженье. Он весь град опустошит, — обратился он уже к приезжему.
Боярин Василий, стоящий здесь живым и здоровым, мелко трясся от смеха.
— Сякы князь нам требен. Он без рати всяк супостата одолее, — отметил он.
— Если Карельское княжение мне дадите, то, может быть, и соглашусь, — выдал для них неожиданное.
Господа давала Карельский престол некоторым приглашённым князьям как приложение к Новгородскому княжению. Возникла даже целая династия Карельских князей — Наримунтовичей, впоследствии сменённая Ольгердовичами. Последним носителем титула стал Лугвений Ольгердович Мстиславский, лишённый этого статуса за участие в недавней войне с Новгородом на стороне Литвы. Карельские территории включали в себя огромные пространства от побережья Финского залива до самого Белого моря. Жаль только, что княжество по вассалитету Новгороду было сильно ограничено во многих правах.
— Сие к помыслию требно, — заключил ошалевший от моей наглости новгородец.
Шутливый настрой у вятших особ резко испарился. Повисшую паузу разогнал боярин Никитович, вознамеривший преподнести мне богатый дар. По сигналу гостя, его слуга принес завернутый в холстину длинный предмет. Лицо новгородского боярина озарилось особым выражением восхищения, которое бывает у истовых ценителей. Он самолично развернул холстину и с тихим шуршанием вытащил из кожаного чехла саблю. На обитой коже рукояти была нанесена золотым тиснением арабская вязь.
— Сие есть сабля сарацинска булатна, ята в сече в святых землях. Приобряща у рыцаря в Ливонском Ордене, егда пришед овама докончание рядити.
Вещица была достойной. Меня, держащему в своих руках самое разное оружие разных времен, охватила волна восторга.
— Благодарю тебя, боярин Василий, от всего сердца, — растрогался я.
— А я рады вельми, иже познал тя, княжич. Буде друзе! — моментально ответил боярин и распахнул объятия.
Почему бы не сдружиться с одним из лидеров боярских группировок великого города, хитрым и предприимчивым. Вычислил моё влияние на государя Галицкого и моментально подсуетился с подарком. Провожать нас по понятным причинам он не стал. Мы тепло попрощались с ним и в сопровождении слуг княжеских и боярских, тащивших несколько бочонков с рейнским вином — подарком князю от боярина — побрели к воротам монастыря.
16.
Вспомнилось, что неплохо бы переброситься парочкой мыслей с отцом Вонифатием. А после хотелось бы без лишних глаз встретиться в городе с гудцами и осторожно подготовить их к несколько иному восприятию своей особы. Должны ведь по идее они меня простить за невольный обман, сами же лицедеи. Упросил отца позволить мне остаться ещё на пару часов в монастыре, сославшись на необходимость ознакомиться со свежими изборниками (ист.: рукописный церковный журнал), присланными из Кирилло-Белозёрского монастыря. Князь в ответ только издал нечленораздельный звук, оказавшийся банальной отрыжкой, и прошествовал дальше. Решил расценить это как согласие.
Библиотекарь Вонифатий оказался на своём месте.
— Вельми радован есмь, благий мой сыне, воспомнях монаси нище и лоховы, — улыбаясь, поднялся он мне навстречу.
Мы обнялись. Рассказал ему без утайки о дальнейших своих приключениях. Монах очень обрадовался падению Единца и моим предстоящим ипостасям воеводы, супруга и князя удельного. Беспокоило его только возможность повторения того, что случилось с моими старшими братьями, что воспользовавшись моим отсутствием, ближники отца смогут вбить между нами клин:
— Обаче, борзо супостаты тя от отича тщатеся отлепити, вящелетия не дождях.
Попытался объяснить, что сам не сильно хочу вылезать на первые роли. Что готов стать самым завалящим помещиком, лишь быть как можно дальше от отцовых ближников.
— А кои земли те будут выделены во владение? — поинтересовался отец Вонифатий.
— По Унже реке вниз от Ваги до рубежей и по Меже.
— Не Ухтубужье ли те дано?
Я кивнул ответно. Монах покивал горестно:
— Самые гиблы места те уготовиша. Людие лихи да черемисы тамо досаждаху частократ. Смерды овама селятеся несуть хотения, темь слобод мнозе зиждено, бо от тягот вселенцы избышася. Обильной гобины с сих земель не жди. Наопак, мнозе пенязи требно буде влещивати овамо, абы созиждити земли к порядию (ст.русс.: Самые гиблые места тебе приготовили. Лихие люди и черемисы там беспокоят очень часто. Смерды туда не хотят селиться, поэтому слобод построено много, в которых поселенцы освобождены от тягот. Богатой отдачи с этих земель не жди. Напротив, много денег придётся вложить, чтобы привести земли к пользе).
Мда, удружил мне батя. А я уж было раскатал свои губёнки молокососные на пасторальную жизнь в окружении собственных добродетельных подданных, колосящихся нив, да тучных стад бурёнок. Ну и хрен с ними, со всеми бурёнками. Как говорится — к дарёному коню и уксус сладок. Объявлю своё княжество заповедником, завезу какого-нибудь дивного носорога и буду продавать на него билеты желающим посмотреть, бабки трясти. Как-нибудь прокормлюсь со своими будущими женой и детками.
Видя мою задумчивость, монах посоветовал:
— Не тужи, Димитрие. Проси у отича град ремеслен, ово промыслы ины. Ноли избудешь спорину (ст.русс.: Не печалься, Дмитрий. Проси у отца город с ремёслами, или разные промыслы. Тогда останешься в прибыли).
Узнав о гибели Фоки и об очень странном убийстве дьяка Алимпия, мудрый монах встревожился ещё сильней и поведал о событиях, к которым был некоторым образом причастен.
В последние годы жизни государя Василия II Дмитриевича, князь Юрий вопреки отцовому наказу проводил больше времени в своей столице Звенигороде, чем в Москве, из-за ссор с властолюбивой женой брата и некоторыми его приближёнными. На Москве управителем дворца и всего прочего хозяйства был поставлен боярин Плесня Фокий. Князь ему доверял всецело и привечал за изворотливый ум и честность. А боярин всегда оставался верным своему господину.
Фокию удалось убедить тяжело и долго болеющего великого князя Василия, что супруга ему неверна, а сын Василий прижит от случайной связи. Слухи по Москве ходили, что в княгинины палаты часто хаживал боярин Иван Всеволожский. Разгневавшись, государь повелел немедленно изменить завещание в пользу своего младшего брата Юрия, восстановив дедичево право, а боярина Всеволожского схватить, бросить в темницу и осудить за измену. Смерть великого князя помешала исполнению этого намерения.
— А завещание переписать успели? — вырвалось у меня от волнения.
— Сотворена бысть грамота духовна трикраты (ст.русс.: в трёх экземплярах), — торжественно произнёс отец Вонифатий.
Монах знал про все эти дела, поскольку был близок к Фоке в качестве писчика и советника. Сразу после смерти Василия Дмитриевича сторонники княгини Софьи схватили Фоку и попытались выкрасть и уничтожить духовную грамоту умершего повелителя. Фоке удалось передать экземпляр завещания своему дьяку Алимпию, а тот отправился в Галич к князю, но нарвался на татей и потерял ценный документ. Князь Юрий прекрасно знал о подписанном его братом завещании и решительно отверг предложение княгини Софьи присягнуть её сыну. Даже без этого документа его права на великое княжение прекрасно подтверждались духовной грамотой его отца, князя Дмитрия Донского, подкреплённой отказом от своих прав князя Серпуховского Владимира Андреевича.
Начавшаяся династическая война была погашена дипломатическими усилиями митрополита. Фотий что-то пообещал отцу, из-за чего тот сразу же прекратил попытки оспаривать великое княжение у своего племянника и даже согласился подписать с ним докончальную грамоту. Боярина Фокия выпустили из московской темницы. Его с великим почётом принял князь Юрий в Галиче и назначил главой тайной палаты. Алимпию удалось оправдаться перед боярином Плесней за свою нерадивость. Дьяк стал работать под его началом в палате тайных дел. Вонифатий по приезду в Галич отпросился в монастырь на тихую должность, но всегда был готов помочь своему бывшему начальнику и другу ценным советом.
Он нисколько не сомневался в невиновности Фоки, когда того обвинили в измене и бросили в темницу. Якобы он потворствовал булгарам в недавнем набеге. Князь не желал прислушиваться к доводам старого монаха, доверяя мнениям своего ближника Морозова и его окружения. По словам библиотекаря, у Фоки что-то было нарыто на Морозова по его тайным связям с боярином Всеволожским. А теперь и Алимпия не стало. Если они узнают, что я находился в близком контакте с Плесней, то и мне тоже пора заказывать белые тапочки. В любом раскладе тягаться с боярином Морозовым не желалось. Создам собственное государство и забуду о всей этой крысиной возне.
— Как бы я хотел, чтобы ты, отче, стал при мне тем же, кем был при Фокии Плесне, — мечтательно произнёс я, — Если князем стану, то мне понадобятся придворные всякие: бояре там, воеводы, дьяки, холопы, будь они неладны. В бояры бы тебя произвёл...
Монах улыбнулся в бороду и покачал головой:
— Душа моя покоя просит. Управцем прими дьяка сякого. Их мнозе роятся окрест князя.
На просьбу:
— А какого дьяка мне лучше выбрать? Может быть, есть у тебя кто-нибудь на примете?
Посетовал, что давненько не бывал при князе:
— Мнози люди несть ведомы ми. С боярином Чешком по сему ряду толкуй. Он из суземников Фоки, пришлы.
Кстати поинтересовался у библиотекаря какими книгами я раньше увлекался. Поп пристально на меня взглянул и позвал за собой. В библиотеке толклась целая толпа разновозрастных переписчиков, но мы прошли дальше. За неприметной дверью в самой дальней части помещения располагалась лестница вниз, довольно крутоватая. Деревянные ступени опасно трещали под массивной фигурой библиотекаря, но он бесстрашно пробирался дальше, увлекая меня за собой. Слабый свет свечей высветил просторное помещение подклети, заваленное всяким хламом. В дальней его части возле мелкого окна, с трудом пропускающего свет, располагались деревянные стеллажи, заполненными книгами разного размера. Некоторые были с окованной обложкой и даже замкнутые маленькими навесными замками. Книг здесь было явно больше, чем наверху, в библиотеке.
Вонифатий подвёл меня к конторке, на которой лежала раскрытой книга на греческом языке с занятными иллюстрациями. По уверениям библиотекаря, именно её я читал в последний раз. Свет свечи осветил странные схематичные изображения. Матерь Божья, так ведь это ничто иное как "Некрономикон", переведённый с арабского Теодором Филетом, православным учёным, — самая известная книга о чёрной магии. Считалось, что само чтение этой книги неподготовленному человеку грозит помешательством и даже смертью.
— Отец Вонифатий, а как относится отец Паисий к подобным книгам? — вызвалось из меня вместе с безмерным удивлением.
— Ладом. Он их сам чтит. Братьям прещах зде быти, а сам шествит семо овогда. Чернецам овым паки с ним оставих. Животие сея пробавити хоче, старче. Зелья тайны ище (ст.русс.: Хорошо. Он сам их читает. Братьям запрещено там быть, а сам шествует сюда иногда. Чернецам иным ещё с ним дозволено. Жизнь свою продлить хочет, старец. Снадобья тайного ищет), — охотно ответил монах с едва заметным сарказмом.
— И мне тоже позволено здесь бывать? — ещё сильней поразился я.
